Всегда жаль, когда уходят поэты. Вдвойне — когда трагически гибнет молодой талант. В далеком Агинске появился новый могильный холмик. И скорбная надпись “Поэт Татьяна Бычковская”.
РЕДАКЦИЯ
ФАУСТ
Что означает клонирование человека?
Берется клетка донора.
С помощью легкого электрического шока
клетка вживляется в яйцо другого донора...
Из газет
— Свобода слова, совести и власти,
Как сладкое крепленое вино.
Вскружит любому голову оно...
Все разом! Мне! Да это ли не СЧАСТЬЕ!
— Мне разрешенье на разъятье Бога
Европа просвещенная дала.
Скажу вам: корень у добра и зла
Один!
Теперь пойду. Работы много.
И зазвенели колбы и реторты.
Сверкал в руках ужасный инструмент...
И близился торжественный момент...
У Бога доктор высмотрел аорту.
Он своего добился в этот раз.
Он созерцал, как бьется сердце мира.
Наш Фауст сердце вырезал для пира.
И дал откушать каждому из нас.
И ели плоть. И пили мы вино.
И закружило головы оно.
Лишь Мефистофель в ужасе взирает
И все считает... Фаустов... считает...
ТБИЛИСИ
Склонилось солнце, сумрак наступает,
Тбилиси-град разлегся на горах,
Как великан уставший отдыхает,
Мтацминду подложивши в головах.
Ему приятны тихая прохлада,
Ее ручьев вечерний разговор.
И гаснет... гаснет темная громада
На западе невозмутимых гор.
Пустеет площадь, надышавшись знойно,
Шумит слышней закатная Кура...
Тбилиси-город будет спать спокойно,
Он будет спать спокойно до утра.
А утром, при восходе солнца близком,
Проснется он с душою налегке
И будет говорить он на грузинском
И иногда на русском языке.
* * *
Когда я прикоснусь к тебе, друг милый,
Почувствую тепло твое живое,
Кровь закипит во мне с забытой силой,
Как в хрустале шампанское златое.
Когда, судом толпы пренебрегая,
Прижмусь к тебе с восторгом африканки...
— Любимый мой!
— Любимая! Родная!
Застонем — недобитые подранки.
Когда же утро — тяжкое похмелье —
Не отразится от вина в бокале,
Друг мой, запомним это наважденье,
Как утешение во дни печали.
* * *
...кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово "вперед!"
Вперед, поэт! Пусть поскучает Вакх.
Потом допьешь, хватай скорее лиру
И возвести отравленному миру:
Идет сраженье где-то в облаках.
Смотрите, люди! Там, в небесной мгле,
Средь молнии и грома сотрясенья
Идет... гудит Великое сраженье,
Какого не бывает на земле.
Вперед, поэт! Бери же трубный рог
И в высоту, подобно пионеру,
Ты протруби: "За Родину! За веру!
Мы победим, поскольку с нами Бог!
Мы победим! Иному не бывать!
Иного не простят нам поколенья.
Все ширится последнее сраженье...
Все яростней Георгиева рать.
* * *
Москва, Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось...
А.С. ПУШКИН
Москва, Москва... уж больше в этом звуке
Ничто не возвышает, не зовет.
За твой позор! За боль свою и муки
Провинция тебе не присягнет.
Москва, Москва… туда,
к вселенской цели,
Тебе, уже, похоже, не дойти.
Под натиском зурабов церетели
Ты сбилась с православного пути.
Тебя, как символ клятвы, сохраняла,
Как сердце золотое на крови,
Провинция, питала и спасала,
Не отличала муки от любви.
Москва! Москва! Как непонятно... странно!
Была святыней, стала миражом.
И жуткая, как дикторша с экрана,
Вещаешь на наречии чужом.
Опомнись же! Прощая не однажды
Во имя Бога, лживую, тебя,
Настанет миг, и голос твой продажный
Провинция отторгнет от себя.
* * *
Мне кто-то сказал:
— Это Пушкинский дуб,
Он мало с тех пор изменился...
Сам Пушкин услышал, упал бы как труп.
Да, да, он весьма б удивился.
И я покачала тогда головой.
Признаюсь — всерьез сомневалась.
А дуб трепетал кучерявой листвой,
Внимал, как легенда рождалась.
— Здесь не было Пушкина!
Не было! Нет!
Как глупость бывает упорна.
— Он видел его, — отозвался ответ.
А дуб улыбался покорно.
И вдруг прояснилось в моей голове...
Сундук в поднебесье качался!
Скрывалась русалка в тенистой листве!
И кот на цепи умывался!
Переделкино