От Сестрорецка Войцеховский и Степанич выехали в 8 ч. 11 минут. В это же время из своей квартиры в Ленинграде вышел лектор комакадемии Дмитрий Хаимович Швартц. Настроение у Швартца было превосходное.
Швартц в гимназии Энска носил кличку "Истинно русский человек". Во время 1905 года подчёркнуто сторонился "революционеров", обсуждавших запрещённую литературу в гимназической курилке-уборной; говоря "евреи", всегда уточнял: "они", "у них". Сам Швартц был крещёным и единственный из всех старшеклассников регулярно ходил в церковь. После гимназии поступил на юридический факультет Петербургского университета, проучившись курс, бросил, учился в Базеле, Базельский университет тоже бросил и в конце концов в 1914 году за взятку оформил экстернат всё того же Петербургского университета. В 1915 году в составе комиссии экспертов поехал в США следить за поставками вооружения в Россию. После Февральской революции решил вернуться, ехал долго, через Владивосток, и в Петрограде оказался только в январе 1918 г. На месте быстро сориентировался, диплом об экстернате порвал, тут же оформив справку о сотрудничестве в пробольшевистской прессе Нью-Йорка. В 1920 г. вступил в РКП(б), затем закончил комакадемию. Однако серьёзных связей наработать не удалось. Пытался пробраться в секретариат Троцкого, но там всё было забито насмерть, вплоть до дальних родственников знакомых. Сунулся к Бухарину, но сильно не показался товарищу Стецкому и еле унёс ноги (разгромную фразу в номере "Воинствующего безбожника" удалось завернуть в самый последний момент, уже на стадии набора). Приходилось к сорока годам довольствоваться полубесплатными лекциями на мелких предприятиях Ленинграда, да изредка — публикациями во второстепенной прессе. Положение отчасти спасала умница-жена, работавшая в одном из подотделов Смольного, но в общем Швартц, оглядываясь вокруг, считал себя неудачником. Однако недавно Швартцу "пошла карта".
В начале мая он полуслучайно попал на дачу уже опального, но всё ещё могущественного "философа-марксиста" Деборина. Слово за слово зашёл разговор "что вы можете". Решив себя показать, волнуясь и запинаясь, как только что представленный "знакомый двоюродной сестры", Швартц стал рассказывать "пример":
— Абрам Моисеевич, значит, так. Фашистские интервенты вторглись на территорию Советского Союза. Энской части приказано минировать подступы к пограничному городу П. Установлены противопехотные мины. Фашистские солдаты взрываются, отступают назад. Мины подпрыгивают лягушками и осыпают противника осколками. (Здесь рассказчик расчётливо подпрыгнул, изображая мину. Прыжок у Деборина вызвал одобрительную усмешку, и ободренный Швартц начал входить в раж.) Фашистские солдаты разрываются на части, получают множественные ранения, в панике бросают оружие и спасаются бегством. Однако танки проходят минные заграждения и продолжают наступление. Второе решение: устанавливаются противотанковые мины. В этом случае минное поле наносит сокрушительный урон машинам противника — у танков перебивает гусеницы, прошибает днище, их переворачивает ударной волной. Но пехотные части просачиваются через противотанковые мины, взрывающиеся от усилия не менее 200 кг, и наносят ощутимый урон Красной Армии. Как должен поступить командир-сталинец? Он должен диалектически сочетать в минировании и противопехотные и противотанковые мины. Что мы здесь наблюдаем? Во-первых, закон единства и борьбы противоположностей...
Взволнованный Деборин прервал Швартца движением руки:
— Коллега, запамятовал Ваше имя-отчество...
— Дмитрий Хаимович.
— Да, Дмитрий
Хаимович, это что-то особенное, это, знаете... Это ПОЙДЁТ. Вам рано выступать от себя, надо набраться опыта, мы это пока закрепим за Ромуальдом Эльяшевичем. Он в четверг будет на совещании политработников РККА у товарища Ворошилова. Нужны яркие иллюстрации. Это пойдёт. Гм-гм, мина-лягушка, диалектический скачок... Я Вам позвоню лично.
И вскоре позвонил:
— Ну, товарищ Швартц, держитесь. Был разговор в наркомате. Товарищ Ворошилов ЛИЧНО обратил внимание на вашу иллюстрацию. Сказал: "Изюминка".
— К-как? — каркнул от радости Швартц.
— "И-зю-мин-ка". Славно. На совещании низовых партработников это надо будет провести как пример связки установки партии на развитие танковой техники и политзанятия в армии. Вы и выступите. За лето вам следует провести 40 политзанятий. Оплата по спецкатегории, треть сразу в виде аванса. Осенью станет возможно выделение служебного автомобиля.
Через месяц Швартц выходил на очередное политзанятие уже из новой и почти отдельной квартиры. Занятие проходило во втором корпусе ДК им. Куйбышева. Туда же направилась двойка Степанича, привлечённая красочным плакатом на Финском вокзале: "Новый устав РККА в свете сталинской диалектики. Вход свободный".
В зал ДК вошёл докладчик. С первого взгляда на сцену сидевшего в третьем ряду Степанича как током ударило: "Ис-стин-но русский человек". Перешепнувшись с Войцеховским, быстро пошли к выходу, на улице обогнули левое крыло здания. В низком окне виднелась спина докладчика. Швартц заливался соловьём:
— С одной стороны, противопехотные и противотанковые мины представляют собой противоположность, так как расчитаны на поражение разных видов войск и военной техники. С другой стороны, эта противоположность снимается нахождением правильного соотношения типов мин. Противопехотное минирование является тезисом, противотанковое — антитезисом, а смешанное минирование — синтезом, ликвидирующим возникшее противоречие на качественно новом этапе развития обороны укрепрайона. То, что до начала попадания на минное поле представляло собой угрозу для рабоче-крестьянской власти, после снятия противоречия является лишь грудой искорёженного металла и поражённой живой силы противника. Направив подбитую технику на переплавку, собрав трофейное оружие, красноармейцы совершают тем самым переход количества фашистской матчасти в качество, укрепляющее обороноспособность СССР, и таким образом, товарищи, происходит отрицание отрицания.
Войцеховский разбил сапогом стекло, Степанич швырнул в спину Швартца сумку с гранатами. Раздался страшный взрыв. Швартца разорвало пополам, сотни гранатных осколков брызнули в зал.
Степанич и Войцеховский нырнули в проходной двор, быстро выбежали на Ульяновскую, на ходу втиснулись в трамвай. Через 40 минут электричка несла их в сторону Сестрорецка. Не доезжая до станции спрыгнули с поезда, нервно перекурив в леске, побежали к границе.
Через день, вымытые и гладко выбритые, в хельсинкской гостинице принимали поздравление начальника финляндского отдела внутренней линии:
— По сообщениям финского консула, в Петрограде убит известный советский агитатор, функционер среднего звена Шварцман. Кроме того, ранено около 80 человек, все члены ВКП(б) и РКСМ. Для первого раза неплохо, господа. Очень неплохо. Большой резонанс во Франции. Генерал Туркул лично выразил одобрение. Господа, есть ли личные пожелания, просьбы?
— Просим в самое ближайшее время снова отправить нас в Россию.
— Отменно. Это ответ русских офицеров.
Вечером, сидя в ресторане, Степанич, отхлёбывая из бокала шампанское, вдруг прыснул:
— Господа, а дурак ошибся уже в тезисе. Танки делают проходы в противопехотных минах, а пехота бежит гуськом за танками. Никаких потерь, господа!
Шампанское облило скатерть, весь стол грохнул от хохота.
Во второй раз пошли через месяц. Группу усилили подпрапорщиком Котовым и капитаном Елионским-Мусатовым. Через границу прошли хорошо, дальше начались непредвиденные трудности. Идя к станции, несколько раз чуть не нарвались на конные разъезды НКВД; на станции билетная касса была закрыта. Поехали зайцами. На следующей остановке в поезд сели энкэвэдисты с собаками, пришлось прыгать на ходу. Спрыгнули незаметно, однако до следующей станции добрели только глубокой ночью. Вконец измотанные, решили переночевать на лавке перрона...
Степанич проснулся от яркого солнечного луча, пробившегося поверх сосен. Трое его друзей ещё спали. Перрон был совершенно пуст, только вокруг их лавки молча стояли пять человек. Босоногая девчонка лет пятнадцати, такого же возраста паренёк в лаптях, помятого вида дачник в парусиновых штиблетах и два путевых обходчика в деревянных чоботах, выкрашенных облупившейся масляной краской. Они все смотрели на ботинки боевиков — американские армейские ботинки с толстой рифлёной подошвой, двойной вязью новых шнурков с медными носиками, металлической окантовкой вентиляционных дырочек...
Уходили через лес, где вскоре нарвались на вызванную по тревоге спецгруппу. Отбежав на довольно большое расстояние и выйдя на край болота, устроили засаду. Сначала удачно перестреляли трёх овчарок из пистолетов, потом забросали гранатами не догадавшихся остановиться преследователей, всего человек десять. Взяли четыре автоматических карабина с дополнительными магазинами, документы. Болото решили не обходить, а идти вброд. Брода, однако, не оказалось, и через полчаса все четверо утонули. Тонули медленно. Трясина по-слоновьи чавкала, безусый Котов плакал, как девчонка.
В 1937-м сын Швартца, курсант-лётчик, был разоблачён и признался, что взрыв в ДК Куйбышева организовал он по приказу родителей, намеревавшихся таким образом отвлечь органы НКВД от подготавливающегося покушения на Сергея Мироновича Кирова. После этого был мгновенно расстрелян вместе с матерью. На всякий случай расстреляли двух двоюродных тёток и 14-летнюю сестру Цилю.
А Степанич погиб холостым.
«
Погония ("Погон") потерял руку и в чине поручика демобилизовался перед самой революцией. В Белой армии не служил, однако эмигрировал в Германию, жил в Берлине и Гамбурге. Стал сильно пить, опустился, в 1934 году был направлен на перевоспитание в спецучреждение. Перевоспитывался, однако, плохо, и ещё через год был посажен в лагерь, где ещё через 6 месяцев его зарезал немецкий уголовник.
«
Елютина ("Тютю") арестовали в 1934 году по доносу как "белогвардейца", хотя таковым он никогда не был. Осенью 1936 года на лесоповале в Карелии раздели и, привязав к дереву, оставили на ночь в лесу. Елютин долго кричал и бился, под утро затих в телогрейке из живого месива. Через два дня, не приходя в сознание, умер в лагерной медсанчасти.
«
Степанянц ещё в 1907 году стал членом РСДРП, сначала поддерживал меньшевиков, потом, после Февральской революции, перешёл к большевикам, занимал важные посты сначала в Северной коммуне, потом в наркомате пищевой промышленности. В 1934 году вычищен из партии как межрайонец, в качестве коего через три года и был расстрелян. Единственный брат, жена и дети погибли в 1937-1944 как "чээсы".
*
Инженер-железнодорожник Караулов отступил с Колчаком, оказался в Харбине. Работал на КВЖД, получил советское гражданство. Погиб в лагере в 1937 году.
«
Самохвалов ("Самовар"), чтобы избежать мобилизации в 1914-м, устроился рабочим на оборонный завод. В 1924 году сдуру вступил в ВКП(б). Вычищен в 1933 году как чуждый элемент, а в 1937-м — расстрелян как враг народа.
«
Каракарманов занимался мелкой торговлей, выгодно женился на дочке местного чрезвычайщика и стал процветающим нэпманом. Расстрелян по доносу жены в 1938 году.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ, РАЗДЕЛОЧНОЕ. (1940-1948)
Абрамович ("Сума") был сыном второстепенного народовольца. С 1905 года вертелся вокруг эсеров, заработал каким-то образом деньжата. Злые языки говорили, что деньги дала охранка. Перед войной решил поиграть на парижской бирже. В Париже "наши" сказали, что есть гуманистические организации, и если думать о своём будущем, то там говорят цифры. Абрамович в гуманистическую организацию вступил, цифры ему сказали, но не те. Со ста франками в несчастливом 1913 году он вернулся в Петербург. Однако за войну поднялся сильно. В декабре 1915 в ресторане "Царь" цыганский хор в сорок человек голый пел ему "К нам приехал наш любимый Марк Зефирыч дорогой". Об Абрамовиче заговорили. После брусиловского прорыва Сума стал ходить во френче без погон с трёхцветной нашивкой на рукаве. На нашивке почему-то по латыни было написано "Patriotica". А поднялся Сума просто. Через гуманистическую организацию взял небольшой кредит в банке, пошёл к известному ещё по эсеровской молодости Золотому перу. Сказал, что есть убийственный материал о развале тыла — о поставке гнилых сапог для доблестной армии. На всякий случай Сума приготовил 500 рублей, но денег не потребовалось. Перо понесло. Родной дядя жены Абрамовича работал в комиссии по снабжению обмундированием Юго-Западного фронта. С его помощью удалось забраковать огромную партию сапог, выпущенных на госзаводах центральной России. Золотое перо бабахнуло в "Речи" громадный фельетон: "Люди с гнилым сердцем". Страна ахнула. В прессе замелькали аршинные заголовки: "Русские солдаты ведут наступление в гнилых сапогах", "Кому это выгодно?", "Всё для фронта? А может... для сепаратного мира?". Пошли карикатуры. Огромная свинья в чиновничьем мундире даёт оборванному грязному солдатику корыто с помоями, в котором плавает рваное голенище. "Получите продовольствие и вещевое довольствие сразу".
"Бракованные сапоги" Абрамович купил за так. 50% тут же загнал дяде жены как военные поставки частной кожевенной фабрики "Смелый самоход", остальные 50% продал через Владивосток Северо-Американским Соединённым Штатам. Американцы обменяли сапоги один к трём у Канады. Канадцы одели в удобные русские сапоги свой экспедиционный корпус, отплывающий на Западный фронт. Выменянные канадские сапоги — поплоше — американцы продали втридорога русскому правительству. Переговоры от лица американцев вёл Абрамович. В столицах заговорили об "отечественном капитале", благодаря которому насквозь прогнившая Империя Российская только и в состоянии вести войну. Милюков написал статью "Так кто же тогда должен находиться у власти?"...
Из России Абрамович уехал в мае 1917. По его расчётам, всё должно было закончиться к июню, максимум к июлю, но Временное правительство заморочило голову даже Ленину, и "патриотический капитал" выгнали из Зимнего только в октябре.
В эмиграцию Абрамович приехал с огромной кислородной подушкой, жилось ему пьяно, весело. Иногда из эмигрантского болота к Суме протягивалось то одно, то другое щупальце, норовило залезть поглубже и содрать побольше. Скользкий Сума всегда отделывался малой кровью, жертвуя то 500 франков, то 1000. С другой стороны, время во Французской Республике было жаркое, панама громоздилась на панаму. Памятуя о печальном довоенном опыте, в бучу Сума не лез, в свою очередь выбрасывая то одно то другое щупальце и пытаясь урвать из общей свалки "по маленькой". Иногда удавалось, иногда нет, но вывезенный из России капитал Сума расходовал медленно, с умом.
Снова подоспела мировая война. Бизнес Суме показался по старому опыту перспективным, и он вошёл в дела сильно. Дела были большие, интересные, и за текущей работой Абрамович как-то просмотрел немцев. Сдача Парижа была для него абсолютной неожиданностью. В гуманистической организации назывались совершенно другие цифры. Абрамович бросился на юг, но в 100 км от Парижа стремительные "боши" его арестовали. На следующий день он уже сидел в кабинете у поразительно осведомлённого следователя.
Допрос вёл одноглазый прибалтийский немец, говоривший по-русски почти без акцента:
— Господин Абрамович, вам инкриминируется уголовное преступление — изнасилование несовершеннолетней. Такие, как Вы, подобное изнасилование называют двойной поцелуй Адоная. Мы это называем иначе. У вас есть 8 лет каторги и, господин Абрамович, ваш капитал конфискован. Русские говорили, что мы, немцы, тупые. Французы упрекают нас в некультурности. Так вот, поскольку мы тупы и некультурны, то в отличие от русских и французов можем найти лишь непосредственное применение вашим обширнейшим талантам. В качестве подсобного рабочего вы отправляетесь на свиноферму под Айзенкирхеном. Там в течение 8 лет вы будете приносить немецкому народу пользу, доступную его пониманию. Русским вы уже помогли, французам тоже, теперь будете помогать нам.
В ответ Сума произнёс довольно длинный монолог, в котором несколько раз упоминалось слово "адвокат". Немец устало потянулся рукой к переносице и неожиданно наткнулся на повязку — глаз ему выбили недавно. Дёрнулся, однако, взял себя в руки, сказал по-доброму, устало:
— Ваши французские друзья от большой культуры снимали через дырочку фильму, как вы под музыку совали член в рот и в задницу пятнадцатилетней цыганке. Фильмотеку ложи мы конфисковали. Чего нам тут дурочку играть. Мы знаем, что вы кошачье дерьмо, и вы знаете, что вы кошачье дерьмо. В политическом отношении вы для нас неинтересны. Оформим как уголовное дело.
На свиноферму Суме не хотелось. Ночью к нему на нары подсел сокамерник Шоломон Гриль, стали беседовать. Сума жаловался, намекал на счёт в Швейцарии. Гриль всё качал головой, говорил, что не может же быть так, чтобы месье русский еврей не нашёл выход. Так не бывает. Выяснилось, что сам Шоломон будет работать сортировщиком почты в парижском отделе "Телефункена". Месье Шоломон заинтересовался номером на робе Сумы — 130017. У самого месье Шоломона, взятого в один день с Сумой, номер был 430011. Номера на робах быстро подработали. Параллельно Сума назвал номер счёта в Швейцарском банке. Этой же ночью, уже под утро, 430011-го попросили на выход. Сума вышел. Его посадили в автомобиль, поехали на окраину города. Молодой пьяный офицер смотрел на него с любопытством, на ломаном французском говорил про какую-то газетную свинью, которая ам-ам металлический артишок, и будет червивой, а это, ха-ха, парадокс. Сума ничего не понимал, но на всякий случай вежливо улыбался. Офицер стал посматривать на него иначе, как ему показалось, с уважением. "В конце концов, я интеллигентный человек", — подумал Сума, выходя из машины. Это была его последняя мысль — офицер выстрелил Суме из парабеллума в затылок.
"4" в начале номера заключённого означало "личный враг фюрера". Гриль ("Арт-Ишок") был политическим карикатуристом, специализировавшимся на германской внешней политике. Главным персонажем его карикатур был некий, как он его называл, Червивый поросёнок. Жалкий, тощий кабан, измученный глистами. С вытянутым пятачком, мешками под глазами, усиками и чёлкой. В зависимости от обстоятельств поросёнок то впрягался в сани, на которых развалясь сидел Сталин в китайском халате, то рыл корни дуба, на котором было написано "Мюнхенское соглашение", то плескался в корыте с надписью "антисемитизм", а то даже надувался мехами через задний проход неким прусским генералом.
Грилю вскоре удалось выехать в зону Виши, потом в Марокко. После войны, в 1945 году, он написал эссе "Шер ами Абрамович": "Умирающий от рака заключённый спасает жизнь борцу сопротивления Грилю". Суме поставили памятник, а прибалтийского немца нашли в Уругвае и повесили.
«
Прузджанковский ("Пружина") попал в плен к немцам в 1915 году, оттуда пошёл добровольцем к Пилсудскому. Как офицер польской армии, был расстрелян в Катынском лесу.
«
Бандурин всю жизнь проработал учителем в родном городе, дружил семьями с врачом Скворцовым ("Скворец") и статистиком Вострецовым. Всех троих мобилизовали в народное ополчение и бросили безоружных затыкать дыру на фронте. Как однополчане, все они ехали в одном эшелоне, все вместе с ещё двумястами энцами попали под бомбёжку на одном из железнодорожных переездов. Бандурин и Скворцов, как и большинство пассажиров, сгорели. Вострецов чудом спасся, контуженный был отправлен обратно в тыл.
«
Жеребченко был отчислен из 6-го класса гимназии за неуспешность, так что рассматривается в общем списке условно. После революции работал в местной чрезвычайке писарем, при нэпе перешёл на канцелярскую должность в трест, потом в столичный наркомат. Во время московской паники осенью 1941 года попытался с двумя туго набитыми чемоданами перейти линию фронта, заблудился и замёрз в лесу, кстати, недалеко от места действия диверсионной группы фон Таубе.
«
Фридрих фон Таубе ("Барон") сражался в войсках Юденича, был интернирован в Эстонии. В 1922 году перехал в Латвию, где у него было родовое имение. Имение во время гражданской войны разорили дотла, а в 1924 году просто отняли в пользу Латвийского правительства. Без гроша в кармане барон уехал в фатерлянд, который, как все остзейские немцы, не любил.
Озлобленный и молчаливый фон Таубе служил в отдельном диверсионном дивизионе СС. Дивизион был сформирован в августе 1941 года для борьбы с бериевскими зондеркомандами, уничтожающими "матчасть" при отступлении Красной армии. Подразделение фон Таубе особенно проявило себя при осеннем наступлении на Москву, когда им были ликвидированы несколько взводов огнемётчиков и таким образом спасено от сожжения около полутора тысяч деревень. 27 октября под селом Большие Шары рота фон Таубе окружила и уничтожила очередной огнемётный отряд. Трупы огнемётчиков валялись на мёрзлой земле. На их форме не было знаков отличия. Когда рота вошла в спасённую деревню, на крыльцо сельсовета выскочила безумная баба, сорвала с головы платок и стала махать идущему впереди роты фон Таубе: "Сталинцы, сталинцы пришли!" Связист спросил на ходу:
— Вас зи гезагт?
Барон, скривя рот, ответил:
— Дас ист думкопфланд.
За осеннее наступление Таубе был награждён железным крестом, а погиб в ноябре 1942 года под Сталинградом. Наступил на противопехотную мину.
«
Дворянин Игнатов, по основной специальности юрист, худо-бедно дожил в Энске до 1928 года, в 1928 году бросил семью и под чужой фамилией завербовался на строительство Каракумского канала. Для окончательной очистки документов пошёл добровольцем на фронт и был убит в 1944-м.
«
Однако настала пора вернуться от шекспировских будней Страны Советов к канцелярским бурям Северо-Американских Соединённых Штатов.
Бумага Кисточкина была написана губернатору штата Нью-Йорк Фанклину Рузвельту. Смысл послания был прост и понятен.
Фирма Кисточкина организует производство сборных деревянных домов. Стоимость строительства такого дома равна стоимости произведённых деталей и не требует особой квалификации. За год бригада из 8 человек возводит 8 одноэтажных или 4 двухэтажных дома стандартной планировки. При этом за свою работу строители получают не деньги, а сами построенные дома, за вычетом стоимости стройматериалов. "Ник Кистов Компани" может по желанию владельцев выкупать дома по сниженным, но гарантированным ценам. Поскольку это частное строительство личных домов, то рабочие сохраняют пособие по безработице, которое по специальному договору с правительством штата аккумулируется на счету компании для закупки стройматериалов, но проходит по графе отчислений по созданию рабочих мест, высвобождая средства для других социальных программ штата и т.д. Всего схема Кисточкина содержала в себе 26 пунктов и четыре этапа развития.
На посланную бумагу он так уж чтобы очень не надеялся, но удар оказался мастерским. Сначала Кисточкин на счёт своей умирающей фирмы получил кредит в 50 тысяч долларов. Через полгода работы пошла благоприятная пресса, ещё через полгода плавно перешедшая во второстепенный, но важный элемент предвыборной кампании баллотирующегося в президенты губернатора штата. Рузвельт выиграл. Молодые нью-йоркские знакомые Кисточкина вошли в знаменитую НИРА, затем основали "Федеральную администрацию чрезвычайной помощи". Программа Ника стала федеральной. Здесь его сильно потеснили крупные строительные фирмы, потом депрессия закончилась и "бесплатные" дома оказались никому не нужной сложностью. Но дело было сделано — Ник заработал первый миллион.
Ноль к миллиону Кисточкин пририсовал за годы войны. Потребовались сборные дома для американских воинских частей в Европе, потом — как временное жильё для перемещённых лиц. По делам фирмы Кисточкин в конце 1945 года оказался во Франции. Здесь он немного соприкоснулся с русскими, сходил на патриотический вечер, с увлечением прочёл несколько литературных сборников. А главное, наткнувшись в газете на статью о модном антифашистском мученике Абрамовиче, вдруг узнал в нём гимназического однокашника. Нахлынули воспоминания.
Кистов специально пришёл на рю Абрамович, увидел только что поставленный памятник знаменитого на весь мир энца. Но, как ни силился, не мог соединить мраморный образ ни с толстым тихим мальчиком, ходившим в гимназию с парусиновой сумкой на плече, ни даже с лысым банкиром, который несколько раз мелькал в документальном фильме. Действие фильма в основном происходило в 1940 году, банкир был одет в кургузую военную форму с трёхцветной нашивкой "Patrioticа", сидел за какими-то столами на сценах. Кисточкин хотел прочесть про себя стихотворение Набокова, был и мрамор, и дрожащая ветка, да чего-то не пошло. Кисточкин постоял, повздыхал, неопределённо махнул рукой и повернул домой.
Больше об Абрамовиче он не вспоминал. Было почему-то неловко.
Следующая "встреча с Россией" произошла через год, незадолго до отъезда в Америку. К нему в гостиницу пришёл соотечественник, переврав отчество, начал с порога.
— Николай Апполинариевич, родина-мать зовёт. Вы же русский. Крупнейшие представители эмиграции; советские люди, угнанные в рабство немецко-фашистскими извергами, — все возвращаются. Вы лично внесли вклад. Родина ценит, родина знает. В России снег. Это континент Евразия, загадочная русская душа.
Кисточкин удивлённо слушал. Соотечественник двоился, его никак нельзя было поймать в фокус. От смущения Кисточкин закурил, угостил гостя. Тот, с наслаждением затянувшись тонкой сигарой, воодушевился ещё больше.
— Вы же из Энска, у меня там мама родилась. Ах, хорошо в России. Можно я ещё сигарочку?
Рука соотечественника вопросительно потянулась к плоской серебряной сигарнице, лежащей на столике. Начав про "международное гуманистическое братство людей доброй воли", соотечественник машинально положил сигарницу в карман, сообразив, что произошло, только минуты через две. Поняв, что совершил оплошность, он тут же успокоил себя насчёт того, что это, пожалуй, удача, и стал постепенно закругляться к выходу.
— Что русскому здорово, то немцу — смерть. Ха-ха-ха. Балет, Симонов, "Жди меня и я вернусь", ну что у нас общего с Европой? — развивал мысль соотечественник, пробираясь к выходу.
Собеседник Кисточкина считал быстро. Собственно вариантов было два. Остановит хозяин — всё элегантно переводится в смешную оплошность. Если полиция — то провокация белогвардейского недобитка. А вещь стоит — может быть, даже платиновая. Но действия стали развиваться по сценарию непредусмотренному. Кисточкин хотел положить недокуренную сигару в пепельницу. Пепельница была на месте, но на столе чего-то не хватало. Внезапно образ гостя приобрёл необходимую резкость. Первый удар Кисточкин нанёс в подбродок, второй — сбоку в ухо. Сигарница выпала на пол.
— Я тут эта... больно...
Пробормотав ещё что-то, евразиец навсегда скрылся в сумраке парижской улицы.
«
Инженер-электрик Дмитрий Вильгельмович Шварц ("Молчалин") в 1921 году уехал от голода в Германию, затем от голода же — в Бразилию. В Бразилии Шварц устроился управляющим в латифундию, вступил в немецкое землячество. На волне энтузиазма в 1939 году сделался активистом местных фашистов, после войны лёг на дно, но в 1946 году к нему стали приходить странные личности, принося письма от оставшихся в РСФСР сестры и матери. Письма матери, написанные её почерком и содержащие интимные подробности их семейной жизни, его особенно поразили. Мать погибла у него на руках от голода в 1919 году. Однажды, кроме писем, личности принесли копии отчётов Шварца, направленных им в 1940-1944 году в ведомство Шелленберга. На следующий день Шварц умер от инфаркта.
«
Мануйлов-Мануйлов ("Дубль") после окончания гимназии пошёл по военной части, воевал с 14-го года, без единой царапины дослужился до пехотного капитана, потом Добровольческая армия, Дон, Украина, Крым. Уплыл с последним транспортом в Константинополь Мануйлов уже полковником. Работал шахтёром на угольной шахте в Болгарии, потом — грузчиком в Марселе. Наконец через однополчан хорошо устроился таксистом в Париже. Сразу после устройства на работу встретился с Доброй Душой. Добрая Душа, преувеличенно имитируя французский акцент, советовал вступить Мануйлову-Мануйлову в иррегулярное землячество "Зелёный наугольник":
— Понимаете, друг мой, христианство есть религия неудачников. Разумеется, жизнь человека тяжела, а страдания возвышают и просветляют душу. Но, понимаете, христианство всё это подаёт не в тех пропорциях, что ли. Я отношусь с глубочайшим уважением, но к чему это нас привело? Надо выбирать жизнь. Не изнуряющие молитвования, а ясную, умную беседу. Веселье, верных друзей, с которыми можно распить бутылку-другую доброго старого вина, спеть песню. Нужно только сознательное усилие. И Вам будет везти.
Одинокий Мануйлов в землячество вступил, тихо сидел в дальнем углу стола на еженедельных "агапах". Публика в основном была побогаче, а таксистов так вообще не было, и Мануйлов большей частью тихо ел. Кормили на агапах сытно, а его, как бедного, и бесплатно. В обязательных речах, предварявших застолье, Мануйлов проходил как "наш друг рабочий". Обычно поминали примерно в таком контексте: "Широко протянулась цепь дружбы великого гуманистического братства. Есть здесь и дипломаты, и учёные, и инженеры, и адвокаты, и лица политики и капитала (так почему-то говорили: "лица политики и капитала")". Завершал перечисление широкий жест в сторону скромно сидящего в дали длинного стола Мануйлова-Мануйлова: "…и наш друг рабочий".
В сороковом году Мануйлова немцы избили в полицейском участке, но землячество оставили, оформив как профсоюз таксистов и прочитав рабочим лекцию о "мракобесии французских негроидов". Местный фашист разложил на столе конфискованные колпаки и фартуки, время от времени поднимал их, брезгливо оттопыривая мизинец, а под конец даже надел колпак и под всеобщий хохот протанцевал на сцене какой-то "масонский танец".
Добрая Душа появился в Париже через две недели после входа американских войск. Мануйлова-Мануйлова вместе с другими членами профсоюза оформили как "борцов Сопротивления", дали медаль, потом другую. Настал 1947 год.
Добрая Душа развил бурную деятельность:
— Понимаете, мы как масло в воде — всегда будем вверху. Мы — это мир, жизнь и счастье. Гитлер со своим пошлым трагизмом отравился крысиным ядом. Понимаете? И потом Сталин же не дурак. Где они сейчас находятся — все кадры выбиты во время войны. Они нуждаются в нас, как в воздухе. Мой друг, посмотрите на список депутатов в Верховном Совете. Ну, может быть, первое время придётся поработать таксистом в Москве или Петербурге (он так и сказал — Петербурге). Но потом... И в первую голову именно вы, как рабочий...
Мануйлов напомнил про белогвардейское прошлое.
— О чём Вы, милейший? Вы борец Сопротивления!
В конце года "Зелёный наугольник" почти в полном составе приехал в Москву...
К удивлению Мануйлова следователь был не еврей, а русская 35-летняя тётка с лицом сельской учительницы. Говорить с ним она не стала, только назвала фашистом и плюнула в лицо. Убили Мануйлова почти сразу, а жену и двоих детей повезли умирать в приполярный Урал.
Когда Мануйлова переводили в расстрельный блок внутренней тюрьмы, в длинном коридоре он повстречался с Доброй Душой. Добрую Душу волок за ногу долговязый конвоир, Душа близоруко улыбался и пытался куском газеты остановить кровь, текущую из зияющего разреза за ухом.
ЭПИЛОГ. (1952-1984)
По большому счёту здесь заканчивается история выпуска Энской гимназии. Однако начатое дело следует довершить до конца, так что процарапаем циркулем с истёршимся грифелем полную окружность.
«
Вострецов, как уже говорилось выше, выжил после бомбёжки и был отправлен в тыл в Кузбасс, где, несмотря на инвалидность, за паёк для семьи всю войну проработал в угольной шахте. Умер в 1952 году от силикоза.
«
Долгожителем оказался счастливчик Петров ("Петруччио"). Он успешно досидел в Дубровлаге до амнистии 1956-го, устроился учителем рисования в прилагерном посёлке и умер в 1960-м, прожив 68 лет! Незадолго до смерти Петруччио съездил в Энск. Своего дома он не нашёл, но фабрика отца внешне почти не изменилась. Только кое-где обветшала кирпичная кладка, да над воротами висела надпись: "Дважды ордена Ленина приборостроительный завод № 2 им. Ленина". Раньше на фабрике выпускали гармошки, теперь она стала военным объектом — на ней делали детские и собачьи противогазы. Это считалось военной тайной, хотя все в городе об этом знали. В здании гимназии находилось местное отделение КГБ, где у него, подозрительно ходившего вокруг, кстати, проверили документы.
«
К началу 50-х годов "Ник Кистов Компани" достигла размеров ОСОБЫХ и к хозяину пришли хорошо одетые люди из госдепа. Люди сказали, что с восхищением следят за экономическим ростом фирмы. Однако в настоящее время масштаб производства достиг общегосударственных размеров, так что какая-либо несогласованность и упущения перестают быть внутренним делом и начинают сказываться на общем экономическом состоянии Соединённых Штатов. Поэтому было бы целесообразно назначить специальный попечительский совет и составить его президиум из представителей гуманистических организаций. При этом за мистером Кистовым сохранялось бы 8 процентов прибыли и должность пожизненного Почётного президента компании. Почётный президент имел бы право принимать участие в ежегодном собрании акционеров и зачитывать специально согласованное девятиминутное приветствие. Ник американские реалии знал хорошо, подобного разговора ждал и, для приличия вздохнув, согласился. Через год, после испытательного срока, ему увеличили отчисления до 9,4 процента и позволили назначить на должность генерального директора мужа старшей дочери — Уилки Резника.
Последняя "встреча с Родиной" Кисточкина произошла в 1957 году, когда запустили "шпутник". За наукой Кисточкин следил (любил читать научно-популярные статьи) и на "шпутник" сначала набросился. Но когда прочёл в газете, что в "шпутнике" помещается портативный передатчик "размером с портсигар", быстро охладел. Потом, услышав об очередных успехах "ваших соотечественников", он смеялся и повторял : "А-а, портсигар, портсигар".
Всего у Кисточкина родилось 6 детей, все дали многочисленное потомство. На девяностолетие приехали взрослые внуки с правнуками — детей получился целый школьный класс.
«
Наконец старый циркуль описывает полный круг и попадает в исходную точку. Рождество. Niсk Кistov полулежит в кресле на веранде своей виллы в Майами. Жарко. На веранду выбегают правнуки в индейских нарядах, по кругу гоняются друг за другом, оглашая окрестности индейскими боевыми кличами. Потом убегают во внутренние комнаты, снова возвращаются. Одного правнука зовут Джимми, второго, как же второго... кажется, тоже Джимми? Ник никак не может вспомнить. Условный Джимми кидает в Джимми безусловного красный пластмассовый томагавк. Томагавк попадает в лоб, Джимми безусловный начинает реветь. Прадедушка зовёт его к себе, гладит по головке. "Ну же, Монтигомо Ястребиный Коготь, не надо плакать. Индейцы не плачут". Монтигомо совсем не понимает по-русски, но плакать перестаёт. Рука Ника соскальзывает с белобрысой головы мальчика вниз, он закрывает глаза, начинает дремать и видит, как они с Петруччио на санках летят с длинной пологой горки. Ник резко крутит саночный руль, и они кубарем валятся в сугроб. "Ну и дурак ты, Кисточкин, — злится Петруччио. — Дурак и не лечишься".
«
Niсk Кistov тихо скончался в возрасте 92 лет. Похоронили его на православном кладбище у небольшой церквушки, построенной на пожертвования компании. На могильной плите было написано по-русски:
Николай Iоновичъ Кисточкинъ IV.1892—XII.1984