ГИБЕЛЬ НА КАМНЕ

Под горою, закату открытый,

Где с камнями волна говорит,

Обезлюдевший, Богом забытый,

Монастырь Бенедикта стоит.

Отгремела полночная сила!

Меченосцев на Псков не зовет...

Только слышно — в громоздкое било

Старый сторож досадливо бьет.

На ветру, перемазанный глиной,

Полоумный лепечет старик:

"Лучше быть раскаленной пустыней,

Чем страной, где живет еретик…".

Осыпаются тусклые нимбы

В этом сумрачном склепе глухом.

И угрюмые мертвые глыбы

Лишь пугают огнем и мечом.

На воинственной башне высокой

Я встречаю закат золотой,

В тишине наклоняюсь глубокой

Над зеленой озерной водой.

Черепицу и каменный ворох

Я во мхе под водой увидал…

"Это город, затопленный город…" —

Мне старик за спиной подсказал.

Что за диво судьба подарила!

Монастырь и затопленный град,

Заворожено, слепо, уныло

Друг на друга сквозь бездну глядят.

Этот прах, эту пышную выбель

Обошел исцеляющий Дух.

Отцветает громоздкая гибель,

Истекая забвеньем вокруг.

Август 1999 г., Шамбери /Франция/

СЛЕДЫ ОТЦА

За далью синей незнакомой

Остыли всполохи зари.

Я помню: выбежал из дома,

А мне всего-то — года три.

Тускнел на небе лунный грошик,

Вокруг — искрился белый шелк.

Чтоб первый снег не потревожить,

Я по следам отца пошел.

Я, как зверек, бежал по следу,

Беспечно радуясь всему.

Отец тогда еще не ведал,

Как я доверился ему.

Был воздух чист и светозарен,

Тянуло холодом с полей…

По гроб отцу я благодарен —

Спешил он к матери своей.

Тонуло в свете заоконном

Ее нехитрое жилье.

И лики были на иконах,

Как будто списаны с нее.

Я помню: солнце уходило.

И тихо матушка с крыльца

В обратный путь благословила

Меня под вечер и отца.

С тех пор в метели и разлуке

Со мною образ дальних дней —

Благословляющие руки

Светлейшей бабушки моей.

Март 2002 г., Москва

ПРОЩАНИЕ

Я не был погублен свободой чужою.

Но я позабыть никогда не решусь:

Лишь тонких запястий коснулся щекою,

Меня обожгла Ваша тайная грусть.

Закат золотил черепичную крышу,

Алел Сигизмунда над городом меч…

С тех пор не могу без волнения слышать

Живую изящную польскую речь.

Пусть мне полюбить Вашу родину сложно.

Как Висле нельзя подобраться к Москве…

Забыть Вас хотя бы уже невозможно

За эту прожилку на левом виске.

Одна только Ваши черты затуманит,

Которая в снежном далеком краю,

В пустом и торжественно убранном храме

Вручила мне белую душу свою.

Ноябрь 2000 г., Варшава

СВЕТ МОЙ ДАЛЬНИЙ

— Без тебя, мой друг печальный,

В серебре

Я второй январь встречаю

На земле.

Жив ли сокол ненаглядный,

Не пойму…

Проводила я солдата

На войну.

— Вижу, вижу свет неясный

До зари!

Только ты меня напрасно

Не зови.

Путь домой ночная буря

Замела.

И легла под сердце пуля

Тяжела…

— Я дышу, мой друг желанный,

На свечу.

Я твою любую рану

Залечу.

Богородицей хранимый,

Помолись!

И живым, живым, любимый,

Возвратись!

— Свет мой тихий,

свет мой дальний,

Скоро год

Мне степной подняться камень

Не дает.

Надо мной звезда застыла

Коркой льда.

Не видать мне больше милой

Никогда.

Январь 2000 г., Вятка

В КРАКОВЕ

Польша. Краков. Берег Вислы.

В сумке — книга. Денег нет.

В Ягеллонский за магистром

Юркну университет.

Ставни древние открыты.

Всюду — в солнечной пыли

Бронзовеют езуиты,

Голубеют короли.

На стене орел крылами

Красно-белый стиснул щит.

Рядом — трепетная пани

С книжкой Тютчева стоит.

Слышу шелест русской книги,

Дышат виршами уста,

Что Ягайлы и Ядвиги

Потемнели на холстах.

В тишине грозят очами,

В пустоте скликают рать.

Только панночку кострами

Сложно нынче напугать.

Я, последний грош транжиря,

Ей бегу цветов купить.

Знает пани — в этом мире

Без России не прожить!

Июль 2002, Краков

ПОЗВОЛЬ, ТОВАРИЩ…

— Как живем, товарищ дорогой?

Восемь лет не виделись с тобой…

В стороне далекой пропадал?

Что на белом свете повидал?

— Я видел Вислу и Евфрат,

Над Филадельфией закат,

В снегах — змею бескрайнего этапа…

Калькутту, Падую, Нарым,

У стенки ставшего седым

В Итум-Кале наемного араба.

— Не спеши, товарищ дорогой!

Можно выпить чарочку с тобой.

Где твой дух таинственный витал?

Что в стране далекой услыхал?

— Я слышал шепот роковой,

Звон кастаньет, шакалий вой

И улиц улей лунного Китая…

Свист самаркандского ножа.

Я слышал, как плывет душа,

Прощально липы ветреной касаясь.

— А позволь, бывалый человек, —

Дождь пока на улице и снег —

Наше любопытство утолить:

Где бы ты хотел сегодня быть?

— Себя я часто вижу в снах

В тверских некошеных лугах,

А рядом — церковь — трепетная птица.

Бесшумно Нерль бежит река,

А над рекою — облака…

Вот, где бы мне сегодня очутиться!

Февраль 2003 г., Москва

РАЗДЕРИХИНСКИЙ ОВРАГ

На разбуженной брусчатке —

Перестук и перезвон.

В куполах старинной Вятки

Лик московский отражен.

На семи холмах зеленых

Вятка молится Христу.

Как в столице чахнут клены

В Александровском саду.

Есть еще примета края,

Где разросся кое-как,

Всю Россию разъедая,

Раздерихинский овраг.

Древний склон зарос крапивой,

Но жива о нем молва:

Здесь, над братскою могилой,

Шелестя, растет трава.

Две столкнул однажды рати

Темной ночью грозный яр:

Устюжан здесь резал вятич,

Принимая за татар.

Но заря в лугах отавных

Заалела. И земля

Больше тыщи православных

Расторопно приняла.

Нас беда не вразумила —

Мы разрознены и злы.

Сколько мы своих в могилу

По ошибке увели!

А потом целуем камни,

И печаль несем в кабак…

И все глубже окаянный

Раздерихинский овраг.

Январь 2000 г., Вятка

В МОЕМ САДУ

Деревья спят. Стемнело, наконец.

Встает луна над крышею несмело.

Прости меня, всевидящий Творец,

Что я живу на свете неумело.

Вон у соседа — полон дом огней.

Растет семья соседская на зависть.

А я сижу под яблоней своей,

Щекой листвы серебряной касаясь.

Струится с неба огненная жидь,

И над крапивой звезды пламенеют.

Такою ночью трудно не любить,

В такую ночь о прошлом не жалеют.

Все предалось таинственному сну,

Лишь на болоте квакают лягушки.

А гляжу, как пьяный, на луну,

Глотаю чай из порыжевшей кружки.

Пусть я любви чужой не нахожу.

Пускай крыльцо избы моей просело,

Я у судьбы немногого прошу —

Я жить хочу все так же неумело.

Июль 2001 г., Сергиев Посад