Утром работа началась рано. Карр приготовился к съемке крупных планов. Он прекрасно воспринимал указания Джока, делал все, о чем его просили, передавал тончайшие нюансы.

Хотя Карру приходилось выражать сильнейшие эмоции безжалостной борьбы, его реакции были точно выверенными, лаконичными. Он использовал свое мужественное лицо: проницательные глаза, подбородок, губы.

Каждая часть его лица играла свою роль в сцене. Имела свое значение. Но особенно это касалось его черных глаз. Они превосходно выражали страх, злость, восхищение животным, работу человеческого мозга, постоянно вырабатывающего новые решения, необходимые для победы над животным.

Все это время Карр слушал, ждал, играл, позволял готовить себя к новому кадру. В перерывах, когда техники меняли освещение, положение камеры, передвигали рефлекторы, Карр молчал. Ему было нечего сказать Джоку. Изредка он что-то говорил членам съемочной группы, или Дейзи, если она находилась рядом, или Мэннингу, который перед окончанием съемок стал работать еще активнее.

К десяти утра, когда солнце поднялось достаточно высоко, стало ясно, что этот день будет более жарким, чем предыдущие. Молчание угнетало Джока. Карр лишь поздоровался с ним. Он слушал, кивал, двигался, играл. Карр не реагировал на щедрые комплименты и похвалы режиссера.

Мэннинг, похоже, почувствовал это. Джок заметил, что фотограф постоянно снимает его и Карра крупным планом. Молчание Карра, преследование Мэннинга раздражали и сердили режиссера. Он стал несдержанным. Резко заметил своему ассистенту, что декорации меняют слишком медленно. Почему в последние дни темп работы упал? Не хотят ли техники затянуть работу еще на одну неделю?

Но ассистент, привыкший ко всяким настроениям режиссера, знал, что люди работают с хорошей скоростью. Соотношение между количеством отснятого материала и затраченным временем было более чем удовлетворительным. С большей скоростью снимались только телесериалы.

Когда Джоку сообщили, что ему звонят, он не поехал в лагерь. После второго звонка режиссер узнал, что его вызывает Мэри. Он прыгнул в «феррари» и помчался к радиотрейлеру, оставляя за собой шлейф пыли.

Приготовившись услышать о каком-то несчастье, даже о гибели драгоценного вчерашнего материала, он взял трубку из рук радиста и сердито произнес:

— Черт возьми, Мэри! Разве ты не знаешь, что я снимаю?

Мэри ответила тихо, обиженно:

— Я подумала, что ты не будешь сердиться, если я отвлеку тебя по такому поводу.

— Что случилось?

— Мне удалось увидеть вчерашний материал до отправки пленки на натуру.

— И что? — осторожно спросил Джок.

— Это — самый лучший дубль из всех, какие мне доводилось видеть.

В ее голосе не было ликования; искренняя оценка прозвучала сдержанно.

— Как тебе удалось снять его?

— Как удается сделать что-нибудь стоящее в кино? За это расплачиваешься потом и кровью. Слава Богу, что все усилия окупились. Спасибо, дорогая.

Неожиданно Мэри произнесла:

— Я по-прежнему люблю тебя.

Она положила трубку.

Джок впервые за много лет покраснел. Он передал трубку радисту, слышавшему весь их разговор.

Ликующий Джок поехал назад на натуру, чтобы продолжить работу. Он находился в состоянии ожидания. Перед перерывом на ленч он увидел приближающийся вертолет. Джок — человек, взявший из колоды козырного туза, — решил молчать до ленча. Остановив съемку, он небрежным тоном пригласил Карра, Дейзи и Мэннинга посмотреть проявленный материал.

Актер, девушка и фотограф поехали на джипе. Джок воспользовался своим «феррари», хотя контракт предусматривал, что в распоряжении режиссера будет постоянно находиться машина с водителем. Они втиснулись вчетвером в проекционный трейлер. Свет погас. Перед ними вспыхнул экран, по размерам ненамного превышавший телевизионный.

Просмотр начался.

Вскоре настал момент, которому было суждено восхитить критиков из многих стран. Герой Карра принимал решение, оценивая шансы на успех в единоборстве с мустангом. Впоследствии самые взыскательные ценители кино будут превозносить Джока за идею и исполнение эпизода, за то, что он добился от Карра такой тонкой, зрелой игры.

Композиция сцены в этот момент оказалась превосходной. Животное встало на дыбы, мускулы его задних ног напряглись. В центре экрана находился обнаженный по пояс Престон Карр; его лицо выражало сомнение. Казалось, он может сейчас выйти из игры. На самом деле в этот миг Карр догадался о поступке Джока.

Режиссер бросил взгляд на лицо актера. Прес смотрел не на экран, а на Джока. Двое мужчин молча обменялись взглядами, выражавшими взаимную ненависть.

Взгляд Карра был обвиняющим. Джок смотрел на него с вызовом. Его взгляд как бы говорил: продолжай ненавидеть меня! Я обманул тебя, перехитрил, одурачил, сделал все, чтобы ты возненавидел меня. Но я отснял эту сцену! Снова сделал тебя Королем!

Пленка закончилась.

— Дорогой, эта сцена просто великолепна! — воскликнула Дейзи.

Карр молча кивнул, взял девушку под руку и вместе с ней вышел из трейлера.

Механик начал перематывать пленку.

— Повторите, — сказал Джок.

Во время повторной демонстрации Мэннинг не шевелился. Когда просмотр закончился, Джок испытал чувство удовлетворения.

— Странная вещь, — произнес Мэннинг. — Этот момент, когда он колеблется, принимает решение…

— Что вы увидели? — выпалил Джок.

— Я не сразу понял значение этих кадров. Но оно становится ясным в контексте всей сцены. Однако во время предварительного обсуждения эпизода вы, кажется, не говорили об этом моменте.

— Назовите это везением, если хотите, — скромно ответил Джок.

— Это больше чем везение. Этот момент стал важным для Карра. Я почувствовал это, наблюдая за ним во время демонстрации. Что, по-вашему, произошло?

— Мое искусство не очень сильно отличается от вашего, — сказал Джок. — Что ищете вы в своей работе? Неожиданные действия, реакции людей, раскрывающие их сущность. Хороший режиссер делает то же самое. Он создает ситуацию максимально приближенную к реальной жизни, бросает в нее актера, надеется, что реакция того окажется интересной, захватывающей, искренней.

Восхищенный ответом Финли, Мэннинг уважительно кивнул. Джок понял, что сказанное им будет напечатано в «Лайфе».

— Нью-Йорк в восторге от моего материала, — сказал Мэннинг.

— Да? — отреагировал Джок. — Это хорошо!

— «Рождение шедевра» — так решено назвать фотоочерк. Один из снимков попадает на обложку. Если не произойдет сенсационное убийство и не начнется какая-нибудь война.

— Отлично! — воскликнул Джок.

— Они хотели поместить на обложку снимок, сделанный мной во время первой схватки Карра с мустангом. Но я, пожалуй, позвоню им и попрошу дождаться нового снимка, на котором запечатлен момент принятия решения. Моя композиция получилась более удачной, чем у Джо. Золотистое животное, фасные горы, коричневое тело и лицо Карра. Его глаза.

Мэннинг в задумчивости покинул трейлер.

Направляясь в столовую, Джок заглянул в радиотрейлер. Позвонил Марти. Он застал агента в его «роллс-ройсе». Марти ехал в кинокомпанию «Фокс», чтобы встретиться с Диком Зануком и обсудить с ним контракт. После обычного обмена любезностями Марти рассказал Джоку неприличную историю, услышанную им во время благотворительного ужина у Джека Леммонса. Потом агент спросил:

— Малыш, что случилось? Есть проблемы?

— Нет, Марти. Просто я захотел проинформировать тебя. «Лайф» отдает нам обложку. Очерк будет назван так: «Рождение шедевра».

— «Рождение шедевра»? В «Лайфе»? Это великолепно! — восторженно сказал Марти.

— Теперь послушай, что ты должен сделать. Позвони завтра на студию. Попроси их выслать мне пятьдесят бутылок «Дома Периньона». Деньги пусть возьмут из средств, выделенных на фильм. Десять фунтов черной икры. И лучшие закуски из «Чейзена».

— Когда ты хочешь получить все это? — спросил Филин.

— В четверг. К этому дню я закончу работу. Вечером мы устроим банкет, а потом сметем с лица земли наш лагерь!

— Хорошо, малыш, — обещал Филин, — Что еще?

— Подумай, сколько мы запросим за нашу следующую картину после очерка в «Лайфе».

— Я даже не могу представить себе эту цифру, малыш! — ликующе произнес Марти.

Джок решил завершить фильм сценой, в которой Линк, выбравшись из кузова, смотрит на мустанга, на бескрайнюю пустыню, в которой он поймал это благородное животное, и осознает, что он не может оставить коня в плену, не потеряв при этом части собственной свободы. Он восстает против мира, превращающего людей и животных в рабов, и отказывается покупать личную свободу за счет этих последних свободных существ, живущих на Юго-Западе.

Символичным было и то, что Линк отпускал девушку, слишком молодую для него, чтобы она могла связать свою судьбу с другим, более подходящим ей по возрасту человеком.

В эмоциональном аспекте этот момент явился ключевым, кульминационным. Чем сильнее возненавидят зрители Линка, одерживающего победу над мустангом, тем сильнее они полюбят Престона Карра, отпускающего коня на свободу. И поскольку этот эпизод станет последним, в сердцах зрителей навеки сохранится любовь к Линку и Престону Карру.

Джок снимал эту сцену с помощью большого крана. Камера смотрела сверху на кузов грузовика. На переднем плане находилось плененное животное; Карр забирался в кузов через боковой борт. Камера приближалась к животному и человеку, снимала их двоих крупным планом.

Карр протянул руку и похлопал мустанга по шее; он посмотрел вдаль, на бескрайнюю пустыню, горы, высохшие русла рек, пастбища. Линк понял, что нельзя лишать свободы столь прекрасное животное. Эта мысль отразилась на его лице. Преодолев сомнения, он открыл задний борт грузовика. Хлопнул коня по крупу; мустанг выбежал из кузова и поскакал по пустыне.

Оператор навел камеру на загорелое, коричневое лицо Карра, на котором появилась улыбка удовлетворения.

Наконец Джок неохотно крикнул:

— Стоп!

Этот момент стал концом съемки, финалом большого приключения с великой звездой.

Джок спрыгнул с крана, бросился к грузовику, чтобы пожать руку Карра.

— Великолепно, просто великолепно! — с восхищением произнес режиссер.

Карр ничего не ответил. Джок повернулся к съемочной группе.

— Наступил момент, который я всегда ненавижу. Мы похожи на труппу, которая сыграла хит на Бродвее. Но даже для величайшего хита когда-то приходит последний вечер. Надо попрощаться с людьми, с которыми ты жил, любил, ненавидел, которых уважал. И человек не знает, как выразить свои чувства.

Мое положение еще сложнее. Потому что пока не было просмотра, успеха, мы должны жить тем, что нам известно. Тем, что мы чувствуем. Доверием друг к другу и к тому, что мы делали. Мы должны знать, каким будет наш фильм. Я это знаю. Он великолепен!

Спасибо вам всем. А в первую очередь — спасибо великому актеру, великой звезде, нашему Королю. Великому человеку, настоящему джентльмену. В его честь я устраиваю сегодня банкет. В столовой. Вы все приглашены на него.

Джок повернулся к Карру, ожидая, что актер что-то скажет. Обычные слова. О картине. Об удовольствии от работы с Джоком. Хотя бы о съемочной группе. О сотрудничестве. Но Престон Карр ничего не сказал. Он лишь улыбнулся и спрыгнул на землю.

Все закончилось, как плохо поставленная сцена. Кто-то понял, что больше ничего не будет сказано, и отошел от съемочной площадки. Другие смущенно задержались на несколько мгновений. Ни один режиссер не захотел бы закончить сцену подобным образом.

Карр и Дейзи отошли, сознательно избегая Джока. Режиссер понял, что остался практически в одиночестве. Возле него находился только Мэннинг, который сфотографировал Карра и Дейзи, уходящих со съемочной площадки после заключительной сцены.

Они держались за руки. Точнее, Дейзи держала Карра за руку тремя пальцами; так ребенок держится за руку отца. Джок понял, что Мэннинг обладает инстинктивной восприимчивостью, превосходящей чувствительность кинорежиссера.

Этот снимок с изображением маленькой девочки-Королевы, сжимающей руку Короля, появится через пять недель в «Лайфе». Он станет завершающим снимком фотоочерка.

Банкет нельзя было назвать удачным. Шампанское и икра произвели впечатление на членов съемочной группы. Но люди не оценили их отменное качество. Престон Карр и Дейзи появились поздно, когда уже все решили, что они вовсе не придут.

Джо Голденберг, сославшись на усталость, выпил полбокала шампанского и даже не попробовал икру. Он удалился в свой трейлер, чтобы заняться сборами. Мэннинг и Аксель после двух тостов исчезли один за другим.

Когда появились Престон Карр и Дейзи, банкет уже почти закончился. Еще осталось много бутылок «Дома Периньона» — люди быстро переключились на виски. Три большие банки с икрой также остались нетронутыми. Карр и Дейзи выпили по бокалу шампанского, обменялись несколькими фразами с членами съемочной группы и направились к выходу, сказав, что завтра им предстоит рано вставать. Они собирались поехать на ранчо Карра.

Возле двери они остановились. Карр, повернувшись, улыбнулся оставшимся на банкете людям, помахал им рукой. Внезапно все зааплодировали замечательному актеру и очень хорошему человеку. Карр, похоже, смутился. Дейзи улыбнулась, посмотрела на него; в ее глазах заблестели слезы.

Под влиянием этих слез, а может быть, аплодисментов, Карр внезапно заявил:

— Завтра… в моем доме… мы поженимся!

Раздались крики, новые аплодисменты, зазвучали поздравления. Люди направились к двери, чтобы пожать руку Карра, поцеловать Дейзи.

Джок долго выжидал. Режиссерский инстинкт подсказывал ему, что в подобные моменты необходимо либо начинать сцену, либо заканчивать ее. Нельзя лишь плыть по течению, сливаться с толпой.

Джок подождал у двери, словно он был отцом невесты или другом жениха. Он позволил людям выговориться, потом пожал руку Карра, который небрежно принял этот жест, поцеловал Дейзи в щеку.

— Желаю счастья. Ты его заслуживаешь, — прошептал он.

Джок ощутил аромат ее духов, его охватило давнишнее желание. Еще одно мгновение, и он возбудится так сильно, что ему будет трудно отпустить от себя Дейзи.

Возможно, Дейзи чувствовала или подозревала это. Она позволила поцеловать себя, но оставалась далекой, холодной, бесстрастной.

Они ушли. Джок вернулся к столу. Но понял, что ему не с кем поговорить. Люди не интересовали его. И он не интересовал их. К нему подходили немногочисленные сентиментальные ветераны. Они говорили приятные вещи, делали смелые предсказания относительно успеха картины, вспоминали другие фильмы с участием Престона Карра. Но все это было пустой, ничего не значащей вежливостью. Они испытывали потребность что-то сказать, а Джок испытывал потребность выслушать их. Подлинный интерес отсутствовал.

Люди начали постепенно уходить. На часах еще не было десяти, а Джок оказался один в большой столовой, которая стала еще более просторной из-за того, что столы сдвинули. Он постоял в центре зала, обвел его взглядом, посмотрел на бокалы с недопитым спиртным, на тарелки с икрой и картофельным салатом. Ну и ситуация, с горечью подумал Джок. Что такое «Дом Периньон» для людей, которые отдают предпочтение бурбону или дешевому пшеничному виски?

Джок опустил руку в большую алюминиевую кастрюлю, которую использовали для охлаждения шампанского. На дне он обнаружил несколько бутылок. Взял одну из них. Схватил со стола чистый бокал и направился к двери.

Финли сидел в одиночестве в своем трейлере. Он уже выпил половину бутылки. Недавно перевалило за полночь. Если бы на столе вместо шампанского стоял телефон, Джок принялся бы звонить знакомым в Нью-Йорк, Лос-Анджелес или Лондон. Телефон — это средство от одиночества для таких людей, как Джок Финли.

Он не мог находиться наедине с самим собой, если у него не было работы. Его раздражали люди, приходившие к нему, когда он работал. Но теперь, когда дело было сделано, он нуждался в человеческих голосах, обществе людей.

Джок придумывал объяснения своему нынешнему состоянию. Он слишком долго обходился без женщины. Без сексуальной разрядки. Впервые за много лет он снимал картину, не имея близких отношений с какой-нибудь девушкой из съемочной группы. Обычно, подбирая актеров, он отдавал какую-нибудь второстепенную роль девушке, которую собирался использовать таким образом.

Сегодня, когда последний фут отснятой пленки уже лежал в коробке, девушка, которая должна была принадлежать Джоку, находилась в трейлере Престона Карра.

Почти четыре недели Джок Финли жил один. Он испытывал потребность в женщине.

В какой-то момент он подумал о том, не отправиться ли ему на вертолете в Лас-Вегас к гостеприимному Тони. Но ему не хотелось встречаться с той девушкой. Кто знает, где побывал ее язычок за истекшую неделю? Можно ли заниматься любовью с девушкой, если у тебя перед глазами стоит ее ребенок с постоянно приоткрытым из-за больных миндалин ртом? Или такое бывает из-за аденоидов? В любом случае подобные ассоциации убивают чувственность.

Завтра. Завтра вечером. Луиза. Он может подождать. Он налил себе еще шампанского. Оно показалось ему слишком изысканным на вкус. Некоторые вещи предназначены только для знатоков, ценителей. «Дом Периньон». Человек пьет его и знает, что это — лучшее шампанское. Затем он понимает, что предпочел бы виски. В этом плане Джок походил на осветителей, рабочих, конюхов. Отчасти он был обычным, простым человеком, возможно, поэтому предвидел реакцию зрителей. Мог прочитать сценарий и сказать, понравится ли будущий фильм публике. Или посмотреть на актрису глазами простых людей.

Он переключился с «Дома Периньон» на виски, которое Джок заказал, чтобы сделать приятное Карру. Выпил несколько маленьких порций. Но они не изменили настроения. Финли по-прежнему страдал от одиночества. Телефона не было. Снотворное принимать не хотелось. Когда ему не спалось, он читал, ходил, думал, бодрствовал. Но не глотал таблетки. Это было бы признанием своей слабости.

Джок выпил очередную порцию и услышал торопливый, испуганный, нервный стук в дверь. Он быстро встал и почувствовал, что стоит не слишком твердо. Финли объяснил это тем, что он смешал шампанское с виски. Джок открыл дверь. Увидел Дейзи в наспех накинутом халате.

Взлохмаченные пряди светлых волос делали ее особенно привлекательной. Охваченный сексуальными фантазиями, он распахнул дверь пошире и улыбнулся.

— Я не могу найти Акселя, — задыхаясь, произнесла девушка.

Продолжая улыбаться. Джок сказал:

— Это вполне объяснимо. Проходи, дорогая…

— Мне нужна помощь! — перебила его Дейзи. — Что-то случилось! Прес! Прес!

Она разрыдалась. Джок обнял Дейзи. Он уже видел ее истерики, слезы; в таких случаях он оставался с ней до рассвета, боясь, что она может что-нибудь сделать с собой. Позже, приехав к себе, он звонил ей до тех пор, пока она, проснувшись, не снимала трубку. Но он еще не видел Дейзи в таком состоянии, в каком она находилась сейчас. Он помог ей спуститься по ступеням на землю и повел к трейлеру Карра.

Войдя в трейлер, он услышал тяжелое дыхание Карра. Боль мешала актеру глубоко дышать. Посмотрев на Преса, Джок увидел на его лице пот, страдания. Влажная грудь тяжело вздымалась.

Джок узнал симптомы. Вспомнил, что нужен кислород, побежал к трейлеру Акселя. По дороге Джок кричал:

— Лестер! Лес! Найдите мне Лестера Анселла!

Он ворвался в трейлер Акселя, нашел портативный баллон с кислородом и маску, побежал назад. Двери четырех трейлеров открылись. Джок не увидел там своего ассистента.

— Найдите Лестера Анселла! — крикнул он на бегу.

Вернувшись в трейлер актера, он приложил маску к его лицу, отвернул клапан, услышал шипение. Джоку показалось, что кислород помогает Карру, хотя уверенности в этом не было. Кожа Карра оставалась холодной и влажной, она приобрела странный желтоватый оттенок.

Дыхание стало более спокойным и ровным, хотя и не глубоким. Карр явно испытывал боль, но молчал. Иногда он открывал глаза, смотрел на Джока, но ничего не говорил. Даже не пытался сделать это. Дейзи плакала над ним. Она постоянно шептала:

— Это моя вина… Моя вина…

Пришел ассистент; он впервые был без очков, и поэтому его лицо показалось Джоку странным, незнакомым.

— Свяжитесь с полицией! Пусть поскорей пришлют сюда врача! И найдите его личного доктора!

Испуганный ассистент замер.

— Не стойте здесь! Действуйте! — выпалил Джок.

Он испытывал не столько злость, сколько чувства вины. Ассистент ушел. Джок заметил, что возле трейлера Карра начали собираться люди. Он увидел любопытные, испуганные лица.

— Закрой дверь! — приказал он Дейзи.

Она перестала плакать и закрыла дверь. Джок снова повернулся к Карру. Одной рукой он держал маску, другой нащупал запястье Карра, чтобы измерить пульс.

Пульс был слабым, неровным. Джок испугался. Он находился рядом с умирающим человеком и ничего не мог сделать. Дейзи стояла возле Карра, она плакала, обвиняла себя.

Ассистент вернулся. Ему удалось связаться с дорожной полицией. Его соединили с врачом, который порекомендовал не беспокоить больного, дать ему кислород, если это возможно. Полиция постарается как можно быстрее доставить сюда доктора. Им не удалось дозвониться до личного врача Карра, находившегося в Лос-Анджелесе, — телефон не отвечал.

Почти через час в ночной пустыне завыла полицейская сирена. Джок отошел от Карра, шагнул к двери, открыл ее. К лагерю приближалась машина с вращающимся красным фонарем. Звуки сирены вселяли надежду, если не покой. Джок вернулся к Карру. Дейзи перестала плакать. Слезы высохли. Она пыталась разглядеть на лице Джока какой-то добрый знак. Автомобиль подвез врача к двери трейлера. Открыв ее, полицейский впустил в трейлер врача — маленького пожилого человека с морщинистым загорелым лицом. У него были очки с тонкой серебряной оправой.

— Гос… — увидев Карра, доктор замолчал и подошел к актеру. Снял маску, протянул ее Джоку. Посмотрел на пациента и узнал Престона Карра.

— Господи!

Доктор повернулся к Джоку.

— Не просите автографа! Спасите его! — выпалил Джок.

Доктор повернулся к Карру и обследовал его. Судя по реакциям врача, состояние Карра было тяжелым; подняв веки актера, врач посмотрел ему в глаза. Нащупал пульс. Приложил стетоскоп к груди. Прослушал затрудненное дыхание. Молча открыл свой чемоданчик, наполнил шприц лекарством и сделал Карру укол.

— Это облегчит страдания, — сказал доктор.

Он посмотрел по сторонам, словно ища родственника, способного рассказать историю болезни. Увидев Дейзи, снова едва не ахнул от изумления. Но сердитое лицо Джока помешало ему сделать это. Он лишь спросил:

— Это у него в первый раз?

— Кажется… нет, — ответил Джок. — По-моему, у него был приступ семь или восемь лет назад.

— Семь лет назад? — произнес доктор.

Похоже, эта информация была для него важной.

— Хм! Семь лет назад… Да…

— Что это значит? — спросил Джок.

— Надо отвезти его в больницу, — маленький доктор повернулся к полицейскому.

— Дорога займет час. Он выдержит? — спросил молодой полицейский.

— У нас есть вертолет! — сказал Джок. — Мы можем доставить его в больницу по воздуху!

— Вертолет? Это хорошо! — отозвался полицейский; задумавшись на мгновение, он спросил доктора: — Вы разрешаете?

— Это лучше, чем оставлять его здесь, — сказал доктор тоном, отнимавшим надежду.

Трое рабочих и ассистент Джока под наблюдением режиссера перенесли Карра из трейлера в вертолет. Завернутый в два одеяла актер занял почти все свободное пространство салона. Поэтому было решено, что Карра будет сопровождать только врач, — больному могла потребоваться срочная помощь. Джок, Дейзи, все остальные следили за тем, как машина, поднявшись в воздух, стала медленно удаляться в направлении города, расположенного на расстоянии восьмидесяти пяти миль от лагеря.

Дейзи сжала руку Джока, глядя на хвостовые огни вертолета. Когда машина почти скрылась из виду, появился Аксель.

— Что случилось? — спросил испуганный тренер.

«Если бы ты, чертов гомик, находился здесь, а не со своим смазливым дружком, ты бы знал, что случилось! — подумал Джок. — Где ты был, когда Карр нуждался в твоей помощи?»

— Спрашивать уже поздно, — произнес режиссер.

Мэннинг встал рядом с Акселем, как бы защищая его. Это выглядело странно, потому что фотограф казался наиболее женственным из них двоих. Мэннинг остро отреагировал на обвиняющий тон Джока. Он с упреком посмотрел на режиссера. В конце концов Финли прервал безмолвное столкновение. И использовал для этого Дейзи.

— Едем! Я отвезу тебя в больницу.

— Вы не захватите меня? — спросил Мэннинг.

— «Феррари» — двухместная машина, — сказал Джок.

Указав на Акселя, он добавил с горькой улыбкой:

— Он может отвезти вас.

Если Мэннинг и покраснел, то Джок не увидел этого в темноте. Но глаза гомика, несомненно, сердито вспыхнули.

Джок мчался по пустой, темной дороге со скоростью сто двадцать пять миль в час. Прохладный воздух превратился в холодный ветер. Дейзи, похоже, не замечала этого. Она не плакала.

— Это моя вина… Я виновата, — повторяла девушка. — Мне не следовало позволять ему! Сегодня, до свадьбы!

Так вот как это произошло.

— Ты не должна винить себя, — сказал Джок.

— Если бы я… Если бы он отдохнул… Если бы мы подождали… Но он так сильно хотел меня… Поэтому я позволила… Это было ошибкой… Нельзя начинать брак с этого… Это наказание… Да, наказание.

— Ты не должна так думать!

— Ты говоришь, как врач. Доктора всегда говорят: «Не вините себя. Нельзя жить с постоянным чувством вины». Однако это ощущение не покидает меня, — печально произнесла она.

Джок взглянул на Дейзи. Она смотрела прямо перед собой. Лунный свет делал ее лицо более бледным, чем обычно. Она плотно запахнула норковую шубку, но не надела на голову капюшон. Ее волосы развевались по ветру. Ее профиль казался в темноте профилем древней статуи.

— Существует грех. И Бог тоже. Люди платят за то, что они совершают. Я плачу каждый раз после того, как ложусь в постель с мужчиной. Хотя и не получаю с ними радости. Я лишь позволяю им, но не люблю, не участвую в происходящем. Только позволяю.

Иногда я поднимаю глаза и вижу человека, занимающегося со мной любовью. Он выглядит так, будто это — самое важное дело на земле. Я хочу остановить его и спросить — почему? Что он находит в этом, что его толкает? Но я никогда так не поступаю. Потому что мне кажется, что это все испортит. Для него. Но я хочу получить ответ. Узнать, в чем причина. Ты не знаешь?

— Никто не знает, — ответил Джок, чувствуя, что вступить в эту беседу — все равно что открыть дверь в незнакомую комнату, из которой нельзя выйти.

— Поэтому я никогда не ложилась в постель с мужчиной, за которого хотела выйти замуж. Боялась, что кто-то из нас слишком рано испытает разочарование. Я бы хотела найти человека, который мог бы любить меня, не занимаясь со мной сексом. Я продолжала выходить замуж, потому что искала такого мужчину. Но не находила. Все мои мужья… Я покинула их, убежала. Как иногда убегаю с фильмов. Но они знали до моего бегства… что ничего не вышло, и оставляли меня в одиночестве раньше… задолго до моего ухода. Я чувствовала их разочарование и то, что они в любой момент могли покинуть меня. И уходила сама. Затем начинала искать дальше.

Один врач объяснил мне природу моей привлекательности. Почему я стала секс-символом. Я позволяю каждому мужчине, живущему на земле, ощущать, что я ищу именно его. Однажды я провела уик-энд с этим доктором. Он сказал, что хочет выяснить с помощью личного опыта, в чем заключается моя проблема. Он так и не объяснил мне это. Вскоре я перестала посещать его. Он звонил мне в течение нескольких месяцев. Просил о свидании. Не знаю, почему. С ним все было не лучше, чем с другими. Он только говорил больше. До. И после. Во время акта он молчал. Не издавал никаких звуков. Но потом долго говорил со мной. Обо мне. Словно я была шлюхой, и он расплачивался со мной так, как умел.

Он был прав в одном. Я действительно ищу. И если это видно на экране, то именно по этой причине я — секс-символ. Разве не странно? Кто-то получает миллионы долларов, потому что девушка не может найти то, что ей нужно. Ты ведь тоже такой, да?

— Какой?

Неожиданный вопрос смутил Джока.

— Вечно в поиске. Каждый раз, когда ты был со мной, я говорила себе: он ищет, ему что-то нужно от меня. Порой я думала, что дело в картине. Он ведет себя так, потому что хочет снимать меня. Потом я думала — нет, я нужна ему не для фильма. Трахая Дейзи Доннелл, он ощущает себя важной персоной.

Грубое слово, слетевшее с уст маленькой одинокой девочки, оскорбило слух Джока. Он не раз слышал, как его произносили женщины. Привык к этому. Но когда его произнесла Дейзи, Джок почувствовал себя оскорбленным. Хотя и считал, что никто не в силах оскорбить его.

— Но, — сказала себе я, — он имел других звезд. Это известно всем. Так он получил свое прозвище. Джок-Сок Финли. Тогда в чем дело? Что ему нужно от меня? Он хочет доказать, что способен сделать из меня актрису? Или что он — единственный мужчина, способный разбудить Дейзи Доннелл? Я этого не знала и сейчас не знаю. Мне даже нет до этого дела.

Тут есть один положительный момент. Я избавлена от сентиментальных воспоминаний. Кроме моего первого мужа, на свете нет ни одного мужчины, с которым я хотела бы возобновить связь в надежде, что все будет по-другому. Для меня мужчины — это города, в которых я была и куда не хочу возвращаться. Следующий мужчина окажется тем самым… Ты думаешь, он умрет? — внезапно спросила она.

— Сейчас в больницах творят чудеса. Пейсмейкеры, электрические стимуляторы. Трансплантации. Есть много способов одолеть сердечный приступ, — сказал Джок, думая о последствиях случившегося для картины.

— Я не прошу, чтобы он полностью выздоровел, и готова ухаживать за ним до конца его жизни. Что бы ни случилось. Я переживу, если даже скажут, что он не сможет… Я слышала от мужчин… Однажды у меня был агент… Пожилой человек… Он сказал, что совершить половой акт для него — это все равно что подняться бегом на шестой этаж. После тяжелого сердечного приступа мужчине не разрешают… заниматься этим. Я не очень огорчусь… Если я смогу просто ухаживать за ним, этого будет достаточно. Я люблю его. Это правда. Ради того, чтобы он остался в живых, я согласна отказаться от всех мужчин до конца жизни.

Джок знал, что любое его слово заставит ее замолчать. Он не отрывал взгляда от бетонной дороги, которая казалась белой под лунным светом.

— Я… сочинила одну историю. Для статьи в «Лайфе». Кажется, она понравилась той журналистке. Историю включили в очерк. Люди говорили о ней. Я сказала, что, когда я была маленькой девочкой, меня изнасиловал отчим. На самом деле этого не было. Я все придумала. Как бы выглядело, если бы все узнали, что секс-символ равнодушен к сексу? Просто терпит его… даже ненавидит. Поэтому я сочинила историю. Я подумала, люди скажут — неудивительно, что бедняжка испытывает такие чувства. Я поведала ее доктору. Не тому, с которым я провела уик-энд. Другому. Пожилому. Он сказал, что это все равно — придумала я ее или нет. Важно, что она пришла мне в голову.

Он заставил меня произнести вслух слово «фак». В его кабинете. Каждый раз, когда я пыталась использовать менее грубый синоним, он заставлял меня сказать «фак». Однажды он велел мне повторять это слово в течение пяти минут, чтобы я избавилась от внутреннего барьера.

Потом он заставил меня произнести слово «сосать». Он старался убедить меня в том, что я хочу делать именно это. Что я боюсь, стесняюсь произнести это слово или совершить такое действие. Я сказала ему, что делала это и не получила удовольствия. Он, похоже, был сильно разочарован. Мне казалось, что он, доктор, разменявший седьмой десяток, поступает гадко, заставляя меня произносить такие слова.

Отчасти это было забавным. Как он сам говорил «фак» с венским акцентом. Это звучало почти ласково.

Он не умрет! — воскликнула внезапно Дейзи. — Ему не дадут умереть.

Она молчала до конца поездки.

Они выехали на участок дороги, проходившей через маленький городок и освещенный фонарями. Когда по сторонам замелькали темные витрины и фасады домов, Джок понял, что он мчится, не зная, где находится больница. Он затормозил так резко, что мощную машину едва не занесло на сухом покрытии. Слой пыли сыграл роль масляного пятна. Он медленно поехал по улице, ища глазами указатель, который должен был скоро появиться. Он увидел его перед перекрестком. Стрелка с надписью «Больница» указывала налево.

Они приблизились к длинному одноэтажному зданию. Дейзи стала напряженной, сжалась, побледнела. Она плотнее запахнула шубу. Сейчас ей предстояло узнать правду. От этого она стала мерзнуть сильнее, чем во время поездки на автомобиле, мчавшемся сквозь холодный воздух со скоростью сто двадцать пять миль в час.

Джок остановился перед стеклянной дверью больницы. Дейзи взяла Джока за руку тремя пальцами. Они вошли в здание.

В конце длинного безлюдного коридора они увидели полицейского; он составлял рапорт, используя вместо стола стену. Джок и Дейзи пошли по коридору. Девушка по-прежнему держала Джока за руку. Ее пальцы были ледяными.

Они увидели дверь с надписью «Интенсивная терапия. Посетителям вход воспрещен». Дейзи, кажется, испытала облегчение, поняв, что не сможет войти внутрь.

— Им занимаются три врача, — сообщил полицейский.

Джок кивнул, подумал и осторожно приоткрыл дверь. Он мало что увидел. Три доктора и две медсестры закрывали собой Карра. Актер лежал на носилках, которые вкатили в комнату. То, что Карра не решились положить на обычную койку, было плохим признаком. Джока наконец заметили. Один из врачей произнес:

— Закройте дверь!

Финли сделал шаг назад; дверь закрылась. Он успел услышать слова доктора:

— Дайте ему немного. Чем мы рискуем?

Джок надеялся, что Дейзи этого не услышала. Она действительно не услышала этих фраз. Девушка стояла прислонившись к противоположной стене. Она отвернулась от двери и смотрела в конец коридора, где уже собрались медсестры и санитарки, желавшие поглядеть на кинозвезду.

Ее белокурая головка прижалась к бледно-зеленой стене. Лицо Дейзи побелело. Она была несчастным ребенком, отец которого умирал. Девушка не знала, что сказать, как вести себя, что делать.

Некоторые события всегда застают человека врасплох. Он не успевает к ним подготовиться. Дейзи заметила разглядывающих ее медсестер. Она отвернулась. Ей не хотелось смотреть на них. Джок шагнул к Дейзи, обнял девушку. Она охотно спрятала свое лицо, уткнувшись им в плечо Джока.

— Ему не дадут, — сказала она. — Он не…

— Я могу принести ей что-нибудь выпить, — тихо предложил полицейский. — Кофе?

Джок кивнул, чтобы избавиться от него. Полицейский зашагал по коридору в сторону медсестер.

Дверь отделения интенсивной терапии открылась. Джок посмотрел на врача. Дейзи не подняла голову, по-прежнему скрывая свое лицо. Взгляд Джока был вопросительным, в его глазах застыла мольба. Он молча просил доктора пощадить Дейзи. Врач понимающе кивнул.

— Мы контролируем ситуацию, — сказал он. — Она прояснится через двенадцать часов. Если приступ не повторится.

Джок кивнул.

— О'кей. О'кей.

Он посмотрел на доктора, которому не хотелось, чтобы его слова были процитированы и истолкованы превратно. Дейзи кивнула. Она восприняла только то, что могла воспринять.

— Мы можем зайти к нему? — спросила врача девушка.

Джок посмотрел на доктора, который покачал головой.

— Нам лучше подождать, — тихо произнес Джок.

— Комната для посетителей находится в начале коридора, — сказал доктор.

Прошел почти час. Они сидели в комнате для посетителей. Дейзи молчала. Джок наблюдал за ней. Думал. Гадал. Если Карр умрет, как это отразится на судьбе картины? На нем самом? Что произойдет, если Текс заговорит, и все узнают правду? Как отреагирует студия? Страховая компания? Как все это повлияет на карьеру Джока Финли?

В человеке просыпается совесть перед лицом справедливого обвинения. Он укоряет себя, когда события обрели необратимый характер. Если Карр умрет, говорил себе Джок, я позабочусь о Дейзи, женюсь на ней, никогда не буду к ней прикасаться, заведу раздельные спальни. Сделаю все… Если только эта история не получит огласку… Если не разразится скандал.

Киностудии порой ведут себя странно, напомнил он себе. В течение нескольких лет после нашумевшего дела Ингрид Бергман ни одна студия не желала иметь дело с актрисой. Они провозгласили ее всемирным символом сексуальности и любви, а затем отвергли, потому что оказалось, что в реальной жизни она не обладала теми качествами, которые студии ищут в звездах. Они могут проявить солидарность и отомстить Джоку Финли. Шоу-бизнес находится в зависимости от общественного мнения.

Хозяева и президенты телекомпаний выкачивают доллары из любых программ — неэтичных, жестоких, лживых. Затем вспыхивает публичный скандал, и администрация, демонстрируя свое раскаяние, увольняет людей, которые делали для нее деньги. Увольняют всегда стрелочников. Боссы нанимают новых людей для создания новых программ. Или фильмов.

В нынешнем случае президент и глава студии объявят и докажут, что они не знали о том, что Текс не дал успокоительное мустангу. Обманутые боссы в праведном гневе без колебаний уничтожат Джока.

Конечно, он сможет уехать в Европу. Снимать фильм там. Но он недавно вернулся из Европы. Обрел пристанище в своей стране. Да, его прогнали из Лондона. Он может отправиться в Италию. Или Югославию. Сейчас в Югославии снимают много картин. В Риме есть Понти. Они познакомились на коктейле в «Дорчестере» перед отъездом Джока из Лондона. Понти сказал: «Малыш, мы должны когда-нибудь сделать фильм вместе».

Они всегда так говорят. С этих слов Тони начинал любую беседу. И заканчивал ее ими. По слухам, однажды он сказал это хохмачу-таксисту и впоследствии дал ему роль в фильме.

Однако никто не снимает ни с кем фильм, пока кто-то третий не предоставит деньги. Это правило номер один в кинобизнесе. И в театре.

Джок боялся, что, если его поступок станет известен, люди вроде Тони занесут его в черный список. И тогда пусть он попробует пригласить звезду! А без участия звезды никакой фильм не принесет прибыли! Талант, сценарий не имеют значения. Весь этот чертов бизнес зависит от звезд!

Если он, Джок, обретет репутацию убийцы, это станет его концом.

Прошло минут тридцать. Из «Интенсивной терапии» не было вестей. Врач ни разу не появился в комнате для посетителей. Только однажды зашла медсестра, чтобы предложить Дейзи кофе или успокоительное. Джок услышал голоса, шум. Он покинул Дейзи, чтобы выяснить, в чем дело. Похоже, его опасения оправдались. Репортеры что-то пронюхали? Скоро здесь появится толпа фотографов, операторов с телекамерами. Они будут шпионить, искать сенсацию.

Направившись по коридору к выходу, Джок понял, что прибыли люди с натуры. Впереди шел Аксель. Мэннинг старался не отставать от тренера. Джо Голденберг не поспевал за ним. В конце процессии шел ассистент Джока. И еще один человек — высокий, худой, с загорелым красноватым лицом. Текс.

Остальные — это понятно, сказал себе Джок. Но Текс? Что он здесь делает? Джок зашагал им навстречу и жестом потребовал тишины. Когда они встретились, Джок прошептал:

— Он в «Интенсивной терапии». Похоже, все обойдется. Успокойтесь. Ждите здесь.

Они направились в комнату для посетителей. Новое виниловое покрытие поглощало шум шагов. Режиссер пропустил людей вперед; он взял Лестера за рукав. Когда все остальные вошли в комнату, режиссер, указав на Текса, спросил:

— Что он здесь делает?

— Он вел машину. Он один знал дорогу.

Испытав облегчение, Финли направился в комнату ожидания. Он увидел, что Мэннинг снимает Дейзи. Она находилась в прострации, ничего не замечала вокруг себя, не слышала щелканья его «Минокса», который фотограф использовал с точностью и быстротой хирурга. Беззащитное, потрясенное лицо девушки выдавало все.

Джок встал между ней и Мэннингом и резко прошептал:

— Черт возьми! Не сейчас!

Но Мэннинг, привыкший фотографировать там, где это запрещено, быстро обошел Джока, чтобы сделать очередной снимок. Режиссер схватил его за рукав куртки, повернул Мэннинга так, что ноги фотографа едва не оторвались от земли. Затем Финли ощутил на своем плече сильную руку, сжавшую столь чувствительный нервный узел, что он не только отпустил Мэннинга, но и едва не рухнул сам на пол. Обернувшись, он увидел Акселя, показавшегося ему гигантом.

— Чертов гомик! — яростно прошептал Джок.

Аксель приложил дополнительное усилие. Джок ахнул от боли. Затем Аксель отпустил его. Все это время Мэннинг снимал Дейзи. Девушка подняла глаза; они были влажными, но она не плакала. Слезы заволокли глаза, не смея пролиться.

Внезапно, без предупреждения, Мэннинг повернулся к Джоку и сфотографировал его шесть раз подряд крупным планом. Эти снимки, выложенные в ряд один за другим, говорили о многом. О возмущении, чувстве вины, ненависти к фотографу, о готовности Джока броситься на него.

Джок отвернулся, сел возле Дейзи. Позже Марти Уайт похвалит Джока за это. Одним из наиболее известных снимков года станет фотография, на которой режиссер и звезда, едва не плача, сидят рядом в ожидании известий о состоянии Короля.

Дейзи не могла расслабиться, она отказывалась от успокоительного и хотела увидеть Карра. Джок наконец уговорил врачей. Он подвел ее к двери и остановился — зайти позволили только девушке. Она сняла туфли, чтобы двигаться бесшумно. Зашагала в чулках по полу.

Карр находился под кислородной палаткой. С одной стороны кровати стоял врач, с другой — медсестра. Электрические приборы с зеленоватыми экранами регистрировали состояние больного. Импульсы бежали слева направо, потом снова появлялись в левой части экрана. То, что все существенные параметры организма, определяющие его близость к смерти, находились под контролем врачей, давало утешение. Здесь не было секретов, кроме одного. Случится ли новый приступ?

Дейзи не понимала этого. Она удостоверилась в том, что Карр жив, дышит, его сердце бьется. Но она не знала, что оно работает плохо. Уже появились признаки фибриляции.

Доктор улыбнулся ей, кивнул. Дейзи ответила на улыбку. Из ее глаз потекли слезы. То ли от облегчения, то ли оттого, что она увидела Преса в окружении приборов и оборудования, то ли оттого, что улыбка доктора не вселила в нее уверенность. Дейзи повернулась, медсестра взяла ее под руку и увела.

Дейзи, приняв снотворное, расположилась в одной из свободных комнат неподалеку от «Интенсивной терапии». Когда она задремала, Джок покинул ее. Он вышел в коридор и через стеклянную входную дверь увидел в его конце первые розовые лучи. В пустыне начинался рассвет. Джок пошел по коридору, миновал комнату для посетителей, не заглянув в нее.

К нему приблизился Джо Голденберг.

— Ну, как он? — спросил Джо. — Я молю Господа… Надеюсь, он выживет. Это в ваших интересах.

Слова маленького человека прозвучали мстительно, обвиняюще.

Джок резко повернулся; маленький человек не отступил; он стоял перед Джоком, словно бросая ему вызов, предлагая ударить. Финли схватил Голденберга за вельветовый пиджак. Но маленький человек с силой, которой нельзя было ожидать от него, освободился от рук Джока и отбросил их в сторону.

— Вы всем намерены заткнуть рот таким способом? — спросил Джо. — Слишком многие видели это. День за днем. Вы преследовали этого человека, давили на него. Я умолял вас не делать этого. Но вы подстегивали его гордость. Пробуждали воспоминания о былом величии. Распинали Карра его собственной молодостью. Любой обыкновенный человек остается молодым только в памяти других людей. Но киноактер может возвращаться в прошлое, видеть, как он двигался, целовал девушек, ездил верхом, брал препятствия, забирался на стены, дрался. Он может увидеть это на экране. И затем умереть, пытаясь подражать самому себе.

Впервые Голденберг так говорил с Джоком, смело бросая обвинения прямо ему в лицо.

— Да, — продолжил Голденберг. — Именно это он и делал. Каждый раз перед началом съемок Карр просил меня показать старые ленты и с упоением просматривал их. Я умолял его не сниматься в этой картине. Но вы с вашими разговорами о новом Престоне Карре! О его последнем шедевре! О шансе сыграть серьезную, значительную роль! Он не стремился быть звездой. Но хотел, чтобы его считали хорошим актером. Вы нашли слабость Карра и убили его!

— Он не умер. Он не умрет, — сказал Джок и направился к двери, к солнечному свету.

Утренний воздух раздражал своей сухостью нос. Ветра не было. Неподвижный, чистый, сухой воздух после кондиционируемой атмосферы больницы казался ненатуральным, искусственным. Затем Джок ощутил сладковатые запахи пустыни, понял, что этот воздух — настоящий, и задышал глубоко.

Только позже Джок заметил Текса, сидевшего за рулем автомобиля, на котором люди приехали из лагеря. Текс смотрел на режиссера. В первый момент Джок решил подойти к старшему конюху и поговорить с ним, но потом передумал. Чем меньше слов, тем меньше неправильных интерпретаций. Но Текс вышел из машины и шагнул к нему. Теперь беседы не избежать, понял Джок.

— Есть новости? — спросил Текс, доставая сигареты из кармана рубашки.

Джок покачал головой. Текс закурил.

— Можете не волноваться. Наш договор остается в силе. Если он ничего не скажет, я тоже буду молчать.

Джок знал, что отвечать опасно, поэтому он только кивнул — задумчиво, понимающе. Этим он как бы сказал: «Мы заключили сейчас джентльменское соглашение». Подобное соглашение нельзя процитировать. Неправильно истолковать. Все сказал Текс, Джок не произнес ни слова, поэтому ему будет не от чего отказываться, нечего объяснять и отрицать.

Но это успокоение было слабым, временным. Кто знает, когда Текс поведает всю историю? Возможно, это произойдет на съемках другой картины, когда работа будет прервана из-за непогоды, и люди начнут рассказывать друг другу впечатляющие истории из прошлого. В паузах между дублями, во время перелетов на натуру и обратно люди из шоу-бизнеса становятся удивительно откровенными, способными рассказать любую историю из их собственной жизни.

Но сейчас Текс заверил Джока в том, что будет молчать.

Джок посмотрел на улицу — сначала в одну сторону, потом в другую. Увидел красные неоновые буквы — «Столовая».

— Выпьете кофе? — спросил он Текса.

— Уже выпил, — ответил Текс, возвращаясь к машине.

Джок зашагал по улице. Высокий, худой, с загорелым лицом, он казался уроженцем пустыни. Увидев свое отражение в витрине химчистки, Джок подумал: «Как я попал сюда? Почему я иду по улице маленького пустынного городка, спрашивая себя, умрет или выживет величайший киноактер мира? Я сделал это. Я! Джек Финсток. Джок Финли. И, если я проявлю неосторожность, если эта непростая ситуация завершится бедой, я снова окажусь на Востоке, на Бродвее, буду искать хороший сценарий, спонсора, звезду. Хотя, наверно, ни одна звезда не пожелает работать с Джоком Финли».

Он дошел до столовой. Взялся за дверную ручку и увидел Мэннинга, который пил за стойкой кофе с Акселем.

Джок повернулся и хотел уйти, но Мэннинг увидел его. Финли понял это и вошел в столовую. Он направился к отдельной кабинке с пластмассовой скамьей и столом противного желтоватого цвета.

— Кофе? Булочку? — спросил человек, стоявший за стойкой.

Джок кивнул.

Человек налил кофе в пластмассовую чашку, положил вчерашнюю булочку на пластмассовую тарелку и поставил все это перед Джоком. Режиссер заметил, что Мэннинг и Аксель обменялись фразами. Аксель встал, купил пачку сигарет в автомате у двери и покинул столовую.

Финли помешал ложечкой кофе. Взял булочку, но глазурь была засохшей, ненатуральной. Финли положил булочку обратно на тарелку.

К нему приблизился Мэннинг.

— Позволите?

— Да, — буркнул Джок.

Мэннинг непринужденно, изящно сел. Молча посмотрел на Джока. Режиссер поднял чашку, отпил кофе. Он был слишком горячий.

— Кофе всегда бывает либо слишком горячий, либо слишком холодный, — смущенно заметил Джок.

— Я не понимаю кое-что, — сказал Мэннинг. — Один снимок, который я сделал. Он сразу вызвал у меня беспокойство. И до сих пор будоражит меня. И Акселя тоже.

Последняя фраза была произнесена с вызовом. Мэннинг ожидал, что Джок отреагирует, возможно, скажет нечто враждебное, резкое. Но Джок продолжал потягивать кофе.

— Аксель хорошо его знает. Давно знает. Но даже он не смог понять это, когда я показал ему снимок.

Мэннинг сунул руку в карман рубашки, достал оттуда фотографию, защищенную с обеих сторон кусочками целлофана. Положил ее перед Джоком.

На фотографии Карр был запечатлен в тот момент, когда он обнаружил, что большой мустанг не получил успокоительного. Могучий зверь сражался с человеком. Престон Карр понял — Джок Финли сделал то, что актер на протяжении всей работы просил его не делать. Финли поймал Карра врасплох. Перед камерой. Престон Карр взвешивал, не прервать ли ему съемку, не наброситься ли на Джока Финли, разоблачить его перед всей съемочной группой.

Мэннинг уловил этот момент не случайно. Мрачное, страдальческое лицо Карра говорило обо всем весьма красноречиво.

— Что, по-вашему, произошло? — спросил Мэннинг.

Джок покачал головой.

— А что вы думаете поэтому поводу? — уклончиво отозвался он.

— Я думаю, — произнес Мэннинг, — он почувствовал что-то в себе, заставившее его заколебаться, усомниться в том, что он способен это сделать. Может быть, ощутил сильную боль. Он никогда не признавался в этом никому, кроме Акселя. Даже доктору. Аксель считает, что в тот момент он почувствовал сильную боль и задумался о том, что ему делать — выйти из игры или продолжить сцену.

— Это возможно, — согласился Джок. — Чем дольше смотришь на фотографию, тем более вероятным это кажется.

— Так думает Аксель, — сказал Мэннинг, ясно давая понять, что есть другие мнения.

Джок испытал соблазн посмотреть через стол в зеленые глаза гомосексуалиста, который тонко, но недвусмысленно обвинял режиссера. Джок отодвинул от себя фотографию.

— А я думаю, — сказал Мэннинг, — он почувствовал что-то, не имеющее отношения к его здоровью. Связанное с животным. Мустанг повел себя необычно, не так, как его предшественники.

— Он был более крупным, сильным, — ответил Джок.

— Да, верно. Но, очевидно, произошло что-то еще. Как вы думаете, животное получило ту дозу успокоительного, которую попросил дать ему Карр?

— Негодяй! Голубой негодяй! Ты пытаешься отомстить мне своими подлыми обвинениями за то, что я разоблачил вас с Акселем!

Служащий столовой, резавший овощи, вышел из кухни и испуганно уставился на Джока и Мэннинга, поднявшихся из-за стола. Протянув руки, Джок схватил Мэннинга за куртку и закричал:

— Чертов гомик, если ты попробуешь оклеветать меня, я учиню иск тебе и твоему журналу на пятьдесят миллионов долларов! И расскажу о тебе все! Поведаю, чем вы занимались, когда Акселю следовало находиться возле Карра, заботиться о нем!

Джок почувствовал бы себя лучше, если бы Мэннинг побледнел, покраснел, выдал свой страх перед многомиллионным иском. Но фотограф стоял с невозмутимым видом, упираясь бедрами в стол, поскольку Джок по-прежнему держал его за кожаную куртку. Мэннинг не оказывал сопротивления, не вырывался.

Наконец Джок отпустил его. Не потрудившись забрать фотографию, Мэннинг покинул столовую. Джок посмотрел на снимок, взял его, сунул в карман. И вдруг заметил, что бармен смотрит на него.

— Возможно, когда-нибудь вам придется давать показания обо всем этом! О том, как этот гомик… пытался шантажировать меня! Потому что я узнал об их связи!

Джок понял, что его слова звучат слишком мелодраматично.

— В нашем бизнесе полно таких дегенератов. Они опасны. Им нравятся только подобные им! Они ненавидят всех остальных! Пытаются их уничтожить. Извините за эту сцену!

— Все в порядке, — сказал бармен. — Вы думаете, он поправится? Я имею в виду мистера Карра.

— Пока что надежда есть, — Джок скрестил пальцы.

Бросив на стойку доллар, он пошел к двери.

Выйдя на улицу, он увидел вдали автомобиль, въехавший в город на большой скорости. За ним следовали еще две машины. Завершал маленькую колонну полицейский автомобиль с красным «маячком». Джок понял, что газетчики уже узнали о случившемся. Теперь они повалят сюда толпой. Через несколько часов в больнице появятся репортеры из всех журналов, агентств, телекомпаний.

Джок зашагал к больнице. Когда он оказался у двери, газетчики и фотографы уже начали выбираться из машин. Они оккупировали больницу, как русские оккупируют маленькую страну-сателлит: внезапно, огромной армией, сметая все преграды. Казалось, пресса находится везде — в приемной, возле двери «Интенсивной терапии», в комнате для посетителей, в коридоре. Доктора удивлялись тому, как много знают репортеры о симптомах, опасностях и прогнозе сердечного приступа.

Джок, Аксель, Мэннинг и Джо собрали репортеров в маленькой комнате для посетителей, чтобы провести нечто вроде пресс-конференции.

Финли объяснил журналистам, что Престон Карр заболел после банкета, устроенного по случаю завершения съемок. Сначала показалось, что его недомогание вызвано неумеренностью в еде. Его отвезли в больницу. Там было установлено, что у Карра случился незначительный сердечный приступ.

После такого вступления Джок представил собравшимся главного врача. Этот мрачного вида человек, разменявший шестой десяток, впервые за всю свою карьеру оказался перед камерой. Врач с самого начала дал ясно понять, что он борется за жизнь тяжелобольного человека. Он старался говорить спокойно и честно, подробно рассказал о результатах ЭКГ и других симптомах, которые еще несколько лет назад медицинская этика не позволяла обсуждать с кем-либо, кроме родственников пациента. Но пристальный взгляд телекамер и охватившее врачей стремление к известности изменили это положение.

После того как врач объяснил серьезность ситуации и подробно описал состояние больного, журналисты начали задавать вопросы, касавшиеся работы различных органов Карра. Доктор ответил на них под щелканье фотокамер. Не имея возможности сфотографировать знаменитого пациента, репортеры довольствовались тем, что снимали врача.

Финли с отвращением наблюдал за проявлением организованного вульгарного любопытства. Он не мог разделять его. Медсестра, потянув Джока за рукав, попросила его выйти из комнаты. Он сделал это. Он боялся новостей из «Интенсивной терапии». На самом деле ему звонили по всем трем больничным телефонам.

Джок отправился в кабинет администратора. Оттуда, через застекленное окно, он видел пульт и дежурного оператора. Он взял трубку и услышал знакомый голос:

— Я имею право! Мистер Финли здоров! Вы должны позвать его к телефону! Он — мой клиент…

Джок успокоил рассерженного Филина:

— Марти… я здесь.

— Слава Богу! — сказал маленький человек. — Ну, что произошло?

— Это сердце. Похоже, дела плохи.

— Замолчи! — выпалил Филин. — Не говори этого. Ты не врач. Сохраняй внешнее спокойствие, пока это возможно. А теперь скажи мне — ты закончил съемку?

— Все закончено. До последнего фунта пленки.

Он почувствовал, что Марти Уайт успокоился. Теперь Филин мог поинтересоваться подробностями.

— Как это случилось?

— Он трахался.

— Трахался? С ней? Малыш, если бы ты знал, как часто мне доводилось слышать: «Она способна угробить в постели любого мужчину, и это будет прекрасной смертью». На самом деле так и случилось.

Помолчав мгновение, Филин заговорил снова:

— Послушай, малыш, не раскрывай рта! Будь молчаливым героем. Страдай. Но ничего не говори. До нужного момента. Затем ты сделаешь публичное заявление. Отдашь последний долг.

— Марти, тебе известно его состояние?

— Его личный доктор звонил в больницу. Примерно полтора часа тому назад. Я услышал правду. Дела Карра плохи. Если врачам удастся поддерживать в нем жизнь еще сорок восемь часов, он получит шанс. Это самый оптимистический прогноз.

— Мне этого не сказали, — произнес Джок.

— Замолчи! Не говори ничего! Если я что-то узнаю, я свяжусь с тобой.

Марти положил трубку. По другому телефону Джоку звонил глава студии, возвращавшийся из Мадрида на Побережье через Нью-Йорк. Глава студии находился в кабинете у президента кинокомпании. Они могли говорить одновременно.

— Вы меня слышите, Финли? — спросил президент. — Где вы были? Вам следовало позвонить нам, а не вынуждать нас искать вас по всей Неваде!

Глава студии, похоже, обиделся и за себя, и за президента.

— Я здесь! В больнице! — сердито произнес Джок.

— Что случилось? — спросил президент.

Джок рассказал всю историю, умолчав о том, чем занимался Престон Карр перед сердечным приступом. Когда Джок перестал говорить, президент, пытаясь скрыть свое волнение, спросил:

— Вы закончили снимать?

— По какому поводу я устроил банкет?

— Да, верно.

Трудно объяснить акционерам, что иногда происходят такие случайности, как сердечный приступ. Акционеры — безжалостное племя. Они требуют от президентов дара предвидения, которого лишены сами.

Как и в случае с Марти, беседа потекла менее напряженно после того, как президент узнал о завершении съемок.

— Конджерс займется прессой. Он уже в пути. Ничего сами не говорите.

— Что, по-вашему, можно тут сказать? — взорвался Джок.

— Успокойтесь, успокойтесь. Я знаю, как вы привязались к старику. Я хочу сказать лишь следующее — не говорите и не делайте под влиянием стресса ничего такого, что впоследствии смогут превратно истолковать, — сказал президент.

— Например? — произнес Джок.

— Пленка уже лежит в коробках? Берегите ее. Если фильм действительно так хорош, как говорят, и если он станет его последним фильмом, он может оказаться бесценным. Прибыль от проката в Штатах составит не меньше десяти миллионов. Его смерть станет сенсацией. Мировой сенсацией!

— Спасибо, — с нужной долей горечи сказал Джок.

— Вы — художник. И были его другом, но я — бизнесмен и должен отчитываться. Перед банками. Акционерами. Нам приходится касаться неприятных моментов. Думаете, мне это нравится? Но это — моя работа. Вы одержали творческую победу. Сберегите ее. Не совершите какого-нибудь глупого, эмоционального поступка. Не скажите что-нибудь лишнее. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — сказал Джок. — Я работал с этим человеком, знаю его, уважаю, люблю. Да, люблю его. Он — великий актер. Видеть Карра в таком состоянии нелегко…

— Мы понимаем. Мы понимаем. Когда мы получим смонтированный материал?

— Не знаю. Я не уеду отсюда, пока Карр не начнет поправляться.

— Конечно, конечно, — сказал президент. — Поговорим позже.

Прошло сорок восемь часов. Состояние Карра не улучшилось. Но оно также и не ухудшилось, что было маленькой победой.

К концу второго дня разочарованные отсутствием новостей репортеры начали разъезжаться. Если они приехали сюда взбудораженными, бодрыми, то покидали больницу разочарованными, обманутыми, раздраженными. Престон Карр подвел их. Он был обязан умереть, потому что газетчики примчались сюда, чтобы осветить это событие в прессе.

Больница и город успокоились. Дейзи, почти всегда имевшей дело с молодыми людьми, приходилось заботиться лишь о тех, кто страдал от похмелья или простуды. Теперь она впервые преданно ждала, улыбалась, держала Карра за руку, поила его охлажденным соком, мыла вместе с санитаркой.

Других посетителей к Карру не допускали. Ни Джока, ни Джо Голденберга. На третий день, убедившись в том, что врачи контролируют состояние Карра и ухудшения не ожидается, Джо решил вернуться в Лос-Анджелес. Когда Дейзи сказала об этом Престону, актер попросил, чтобы Джо пропустили в палату. Доктор согласился неохотно. Пять минут. Не больше. Возле Карра будет находиться только один человек. Поэтому Джо встретился в Карром наедине.

Когда Джо вышел из палаты, Джок шагнул к оператору.

— Как он? Как выглядит? Он что-то сказал?

— Только то, что он испытывает усталость.

— И все? За пять минут?

— Он сказал кое-что еще.

— Например? — тотчас спросил Джок.

— Ну, еще то, что он с удовольствием работал со мной. Что я должен приехать к нему на ранчо, когда он поправится. Подобные вещи.

Узнав, что Карр не говорил о нем, Джок испытал облегчение.

— Он не потерял надежды. Доктор считает, что душевный настрой пациента очень важен в таких случаях.

— Да? — недоверчиво сказал Джо. — Для меня важнее результаты ЭКГ.

— Послушайте, Джо, спасибо за все. До встречи в Лос-Анджелесе?

Джо не отреагировал.

— Скоро мы снова будет работать вместе. Я приглашу вас снимать мою новую картину. Надеюсь, что вы будете свободны, — сказал Джок.

— Не утруждайте себя, — с грустью и раздражением отозвался Джо. — Когда вы, молодые негодяи, поймете, что величие другого человека не принижает вас? То, что он — великий киноактер, не умаляет вашего режиссерского таланта. Вам следовало ценить Карра, любить его. Не питать к нему ненависти.

Но сегодня, благодаря вам, молодым режиссерам и актерам, жестокость стала образом жизни. Вы используете фильмы в качестве оружия, выражаете с их помощью собственную враждебность. И пока критики страдают той же болезнью, потакают вашей болезни, вас будут считать великим.

Но только не я! Я старомоден. Ценю мягкость. Мне нравятся порядочные, добрые люди. Я ценю в людях гордость, а не высокомерие. Считаю, что талант налагает на человека обязательства. По-моему, ваш талант не дает вам права быть безжалостным негодяем.

И знаю одно. Я не хочу больше снимать фильмы. С такими жестокими людьми, как вы. Эта картина станет моей последней. Я рад, что работа закончена. Я оказался свидетелем убийства.

Джо зашагал по коридору к выходу; он нес маленький чемоданчик с личными вещами и походил скорее на портного, чем на одного из лучших в мире кинооператоров, возвращающегося в свой дом стоимостью триста тысяч долларов.