Для Беверли-Хиллз утро выдалось ясным, солнечным. Желтая опасность, как называл Джок ядовитое облако смога, опустилась ниже, в долину. Небо над Беверли-Хиллз было голубым, воздух прохладным и сухим. До полудня смога не ожидается. А в полдень Джок Финли будет уже далеко, на полпути к ранчо Престона Карра, находящемуся в Неваде. Рядом с Джоком на сиденье «феррари» лежал сценарий с оттисненным на обложке названием: «Мустанг». Финли уже доводилось лично представлять сценарий звезде. Но этот случай был самым ответственным. Джок тщательно продумал и отшлифовал свой подход к Престону Карру. На режиссере были старые полинявшие джинсы, простая голубая рубашка и стоптанные ковбойские сапоги.

То, каким образом сценарий представлялся звезде, имело огромное значение. Если он посылался почтой, его могли перехватить агенты, менеджеры, жены, любовницы, помощники — любой человек, желавший ради своей личной выгоды устранить рукопись. Могло случиться так, что звезда не получила бы ее. Иногда актер даже не узнавал о ее существовании.

Но если кто-то привозил сценарий звезде и предварительно рассказывал о нем, хвалил его и наконец вручал, как драгоценность, рукопись обретала ауру потенциального киношедевра. Актер прочитывал ее с предвкушением, более охотно.

Не следовало заранее предупреждать звезду о визите. Большинство знаменитостей при наличии выбора отказалось бы принять гостя. Они не любили чувствовать себя обязанными, когда вероятность положительного ответа мала.

Поэтому Джок решил, что, даже когда речь шла о Престоне Кар-ре, ценившем свое уединение, стоило рискнуть и явиться без приглашения. Риск получить отказ, сделав предварительный звонок, был более высок.

Поскольку Карр не знал ни режиссера, ни предлагаемого сценария, Джок тщательно подготовился к поездке.

Финли собрал как можно больше информации о Карре. Он решил, что недостаточно просмотреть последние шесть лент Карра. Важнее понять, какие мотивы руководят Карром — личностью и актером. Остались ли у Карра слабости, способные заставить его согласиться на участие в этой картине после множества отказов?

Сейчас Карр проводил много времени на ранчо. Он любил лошадей. Джок чувствовал, что это хорошо. Но также Карр любил авокадо. И грецкие орехи. Он получал хорошие доходы от разведения лошадей, выращивания авокадо и грецких орехов. Но больше всего он любил жизнь вблизи природы. Ему придутся по душе «Мустанг» и характер Линка — героя, которого он должен сыграть.

Главной задачей было расположить Карра, чтобы известный актер проникся симпатией и уважением к Джоку и согласился сняться в его фильме. Финли потратил пять дней на изучение Карра. Быть талантливым молодым режиссером недостаточно. Важнее казаться таковым. Сейчас игра — самое главное. Он, Джок, должен выглядеть, говорить и действовать как человек, способный снять Престона Карра в большом вестерне!

Джок ежедневно проводил четыре часа у бассейна, добиваясь темного, красноватого загара, который не только подчеркивал близость к природе, но и прекрасно оттенял обезоруживающие голубые глаза — эффективное оружие Финли.

В эти часы Финли читал литературу о разведении и обучении мустангов аппалузской породы. Он был одним из лучших лошадников страны.

По утрам Джок брал уроки верховой езды — он не рассчитывал стать мастером в этом деле, но хотел бы понять требования, предъявляемые к наездникам и скакунам.

Параллельно Джок обесцвечивал новые джинсы. Он замачивал их в бассейне, сушил на солнце и снова замачивал.

Джинсы спровоцировали его размолвку с Луизой. Однажды, под вечер, когда он укладывал их на раскаленном бетоне возле бассейна, Луиза приехала без предупреждения. Съемки телесериала проходили на Малхоллэнд-драйв. Они закончились с приближением сумерек. Оказавшись возле дома Джока, Луиза решила заехать к нему без звонка.

Застав Джока за возней с линяющими джинсами, она испытала удивление и не скрыла это от Финли. И начала смеяться.

— Что с тобой, черт возьми? — спросил он.

— Так поступают старшеклассники, — отозвалась она.

Неудачное сравнение или то, что она застала его за комичной подготовкой костюма для визита к звезде, привело к тому, что Джок почувствовал себя незащищенным и униженным. Начав заниматься режиссурой, Джок Финли выработал одну привычку: когда его ловили врасплох и он не знал, что ответить актеру, костюмеру или сценаристу, Джок сам переходил в наступление.

— Как ты додумалась приехать без звонка? — спросил он.

— Мы закончили съемки чуть раньше обычного, и я…

— А если бы здесь находилась другая дама? — перебил он ее.

Слова о «другой даме» были излишними, злыми. Луиза не считала себя просто очередной дамой. И он сам знал это. Резкость Джока объяснялась его смущением, чувством неловкости.

Не желая ссориться, она насмешливо сказала:

— Тебе следует повесить у входа фонарь с надписью: «Тихо, идут съемки».

Она наклонилась, чтобы потрогать джинсы, не подозревая, что этот безобидный поступок приведет его в ярость.

— Черт возьми, не трогай их!

Луиза отпрянула назад и направилась к бару. Она пришла сюда, рассчитывая освежиться в бассейне, позаниматься сексом, пообедать, но сейчас у нее пропало желание раздеваться. Луиза приготовила напиток и села в железное кресло, не собираясь снимать с себя одежду.

Самолюбивые молодые люди, особенно с характером Джока Финли, не умеют с легкостью извиняться. Джок медленно разделся, нырнул в бассейн, лениво поплавал, полагая, что Луиза присоединится к нему. Но она допила спиртное, встала и направилась к своему автомобилю.

— Не уходи! — крикнул Джок.

Мольба прозвучала как приказ. Луиза замерла, повернулась. Джок вылез из бассейна; он взял полотенце, чтобы вытереться и прикрыться им, затем подошел к Луизе и наконец произнес:

— Послушай… я не ждал тебя. Не ждал тебя. Никого не ждал. Никого не хотел видеть.

— Я поняла. Поэтому я ухожу.

— Ты не понимаешь. Подожди. Пожалуйста.

Последнее слово было у него весьма редким, оно заставило ее задержаться.

— Неужели тебе не ясно? Это спектакль! Игра! На карту поставлена главная картина всей моей карьеры.

Городской парень Джок Финли из Бруклина будет снимать вестерн! Достаточно крутой поворот? Но мне нужен Престон Карр. Поэтому я готовлюсь провести его всеми известными мне способами. Я должен походить на заправского лошадника. Говорить, как лошадник. Быть им. Разбираться в кобылах и жеребцах, потому что таковы интересы Престона Карра. Я должен произвести впечатление на Короля кинематографа, последнюю из великих звезд, великий символ американского мужества. И я произведу на него впечатление!

Одних линялых джинсов для этого недостаточно. Я должен выглядеть как ковбой, стать им. Неделю тому назад я впервые сел на лошадь. Сегодня я учусь ездить верхом. Я не Джон Уэйн. Но я могу научиться ездить верхом. Да, это надувательство. Ты застала меня за подготовкой к беседе, и мне это не понравилось. Поэтому я вспылил. Я рассердился не на тебя. Я разозлился, что ты увидела меня в этот момент. Извини. Извини. Извини. Извини. Я за всю свою жизнь не произносил это слово столько раз. Ну, хорошо?

— Хорошо, — еще не простив его, тихо и обиженно сказала Луиза.

Он взял ее за руку, притянул к себе, игриво коснулся ее рубашки. Луиза оставалась неподвижной. Он расстегнул верхнюю пуговицу, обхватил рукой полную, обнаженную грудь, которая не нуждалась в бюстгальтере. Провел рукой по соскам, желая возбудить ее. Она не сопротивлялась и не отвечала. Джок принялся гладить левый сосок и почувствовал, что он набухает, твердеет. В Джоке проснулось желание. Она заметила это и отстранилась.

— Пожалуйста, Джок, не надо.

У них были в прошлом такие моменты; Джок всегда одерживал верх. Сейчас он обнял Луизу, прижался к ней, чтобы она ощутила всю силу его страсти, но девушка вырвалась из объятий Джока.

— Лулу?

В этом слове заключалась мольба. Он спрашивал ее, что с ней происходит, почему сегодня у них не может быть так, как прежде.

Стоя к нему спиной, она сказала:

— В этом городе больше секса и меньше любви, чем в любом другом месте на земле.

Он быстро встал перед ней, обхватил руками ее голову. Она посмотрела на него.

— Я не хочу, чтобы меня сегодня использовали. Если ты ненавидишь мир и то, что тебе приходится делать, чтобы выжить в нем, признайся в этом. Я смогу понять. Если ты боишься завтрашнего дня, или следующего месяца, или очередной картины, скажи это. Я выслушаю тебя. Но не используй меня физически.

Это рассердило его; загорелые щеки покрылись краской. Луиза продолжила:

— Я никогда не требовала от тебя любви. Я не говорю, что она мне не нужна, но я никогда не требовала ее. Меня устраивает страсть. Но что-то другое — нет. Поэтому не обрушивай на меня свои страхи и ненависть. В этом городе шлюхи и психоаналитики получают пятьдесят долларов в час. Я не то и не другое.

Она шагнула, чтобы уйти, но он схватил ее за руку, притянул к себе, поцеловал в губы, пытаясь проникнуть языком внутрь; она не отвечала ему, однако, отпустив ее, он заметил, что отвердевшие соски Луизы упираются в шелк рубашки.

Она оставила его одного.

Двигаясь в направлении Невады и ранчо Карра, Джок думал о том, что Луиза может и не вернуться к нему. Прошлым вечером он дважды звонил ей и не услышал ответа. Оба раза он оставил ей сообщения. Но она не позвонила.

— Черт с ней! — рассерженно произнес Джок.

Сейчас для него было важно только одно дело, один человек — Престон Карр. Ничто не остановит его. Во всяком случае, не женщина. Сейчас будет не так, как в предыдущий раз. Он не протрахает свою карьеру. Буквально.

Ему могли не нравится манеры и привычки Марти Уайта, его странные обороты речи, неразборчивость в средствах, но агент был великолепным стратегом, ветераном голливудских войн. Когда Марти планировал кампанию, его указания следовало исполнять. Когда он предупреждал о чем-то, его стоило выслушать.

Если бы тогда, в первый раз, шесть лет тому назад Джок внял словам Марти, его карьера сложилась бы совсем иначе.

Джок до сих пор помнил, что тогда сказал Марти: «Малыш, здесь ты можешь протрахаться к славе или несчастью».

Уайт предупредил его до того, как все произошло. Но Джок не послушал его. В итоге Джоку пришлось покинуть Побережье, вернуться в Нью-Йорк и поставить еще четыре спектакля на Бродвее и за его пределами, а также два малобюджетных фильма. Затем он подписал контракт на английский фильм. Эти годы ему следовало бы провести в Лос-Анджелесе в качестве клиента Марти.

Джок Финли мог быть в числе самых известных молодых режиссеров Америки.

Однако судьба распорядилась так, что теперь Марти Уайт вынужден разрабатывать специальный план, цель которого — назначение Финли на должность режиссера «Мустанга». Если Джоку удастся сделать кинозвезду своим союзником, шестилетний запрет на использование Финли в этом городе будет преодолен.

Это стало возможным лишь потому, что Сол Стейбер продал свой контрольный пакет акций кинокомпании «Стейбер и братья». Он потерял свой вес среди киномагнатов, и они уже не считали необходимым поддерживать его.

Марти Уайт решил, что пришло время вывести Джока Финли из черного списка. Джок попал в него отнюдь не благодаря своим политическим убеждениям.

Вопреки распространенному мнению, в Голливуде существовали два, а не один, черных списка. Помимо политического, о котором много говорили и писали последние двадцать лет, имелся второй список. В него попадали люди, совершившие возмутительные безнравственные поступки, нанесшие ущерб имиджу киноиндустрии или затронувшие личные интересы влиятельных лиц из числа руководителей основных студий.

Одним из первых в этот список угодил Толстяк Эрбакл. И уже недавно в нем оказалась Ингрид Бергман. Об Эрбакле ходил слух, будто он, напившись, ввел девушке во влагалище бутылку из-под «колы», которая, разбившись, привела к кровотечению. На самом деле он разорвал ей внутренние ткани своим громадным членом. Потенциальные потребители семейного развлечения не простили бы никому подобных слухов, истинных или ложных.

Дело Ингрид Бергман было более простым и чистым. Она не делала тайны из того, что, будучи замужем за одним человеком, она вынашивала ребенка, зачатого от другого. Серьезность ее проступка усиливалась тем, что предполагаемый отец был иностранцем.

За то, что эти звезды скомпрометировали киностудию, они были изгнаны из Голливуда — Эрбакл навсегда, Бергман на много лет.

В этот же список попадали несчастные, навлекшие на себя гнев кого-то из киномагнатов и ставшие объектом мести.

Когда Сол Стейбер разругался со своим сыном от первого брака и изгнал его со студии, лишив должности вице-президента, все другие студии города поддержали старика. Молодой человек нигде не мог найти работу; ему пришлось заняться недвижимостью; он преуспел в этом деле, не доставлявшем ему удовольствия.

Задолго до этого эпизода известный режиссер соблазнил четырнадцатилетнюю певицу, которую один из голливудских магнатов сделал почти звездой. Режиссер был на восемь лет отстранен от работы.

Глава студии заявил тогда: «Только извращенец способен трахнуть несовершеннолетнюю звезду».

Джок Финли попал во второй список по незнанию. Такое могло случиться с любым молодым, красивым мужчиной, не успевшим усвоить голливудский сексуальный протокол.

Даже самый юный, привлекательный, мужественный человек ни при каких обстоятельствах не смел заводить роман с женой или любовницей президента компании или главы студии. Можно трахнуть ее раз или два, возвращаясь под утро с вечеринки, или даже на влажной от росы лужайке клуба, или в кабинке для переодевания у бассейна, или в темном патио. Но это событие должно быть случайным, незапланированным, не имеющим ни для кого значения.

Если эти правила соблюдались, дама имела право стать вашей покровительницей, продвигать вас на студии, расхваливать ваши таланты или картины, произнести ваше имя за столом при обсуждении кандидатур для подписания контракта.

Но заниматься любовью регулярно, на протяжении недель или месяцев, заставив людей говорить о вас, было серьезным личным оскорблением, которое ни один голливудский босс не спустил бы с рук даже самому талантливому молодому человеку. И даже молодой лесбиянке.

Но Джок Финли узнал обо всем этом, когда было слишком поздно.

Он познакомился со Сьюзен Стейбер на большом приеме, куда Марти Уайт привел его вскоре после прибытия Джока в Голливуд. Джок впервые получил возможность увидеть близко знаменитых звезд. Они показались ему менее обворожительными и впечатляющими, чем он думал прежде. Женщины с красивыми лицами имели неважные ноги. Мужчины оказывались более низкими и старыми, чем предполагал Джок.

Общество приняло его весьма радушно; когда Марти представил Джока как «блестящего театрального режиссера из Нью-Йорка», внимание к гостю стало даже избыточным. Павловский рефлекс в Калифорнии включался двумя кнопками. Возле одной было написано «театр», возле другой — «Нью-Йорк». Нажатие любой из них вызывало обильное выделение слюны.

Все это льстило молодому человеку, которому только что исполнилось двадцать шесть лет, и особенно то, что хорошенькая темноволосая женщина не отводила от него глаз с того момента, как он вошел в просторную белую гостиную. Казалось, что ее взгляд был способен даже прожечь дыру между лопаток, если человек поворачивался к ней спиной. Она выглядела великолепно: высокая, узкобедрая. Блестящие темные волосы, стянутые в тугой узел, подчеркивали совершенство ее нежного профиля. На ее удлиненном лице горели черные глаза; полные, ярко-красные, всегда влажные губы были чуть раздвинуты. Позже Джок обнаружил, что они оставались такими даже после того, как он стирал с них помаду своими губами. За ними виднелись ровные белые зубы — настоящие, а не те искусственные, которые археологи будущего смогут в изобилии обнаруживать на территории Южной Калифорнии.

На ней было черное атласное платье — возможно, слишком роскошное для воскресной вечеринки в Беверли-Хиллз, однако его покрой отличался классическим совершенством линий и строгостью. Оно подчеркивало изящество белой шеи, тонкость рук и неожиданную полноту бюста.

Ее лицо сразу же показалось Джоку знакомым. Очевидно, какая-то звезда прошлых лет, давно не снимавшаяся, подумал он. Однако понимал, что она была молода и поэтому не слишком известна. Он видел где-то ее фотографию. В «Лайфе», «Взгляде» или, возможно, «Воге».

Женщина держала в руке бокал и разглядывала Джока. Когда он тоже посмотрел на нее, она внезапно отвернулась и с улыбкой на лице заговорила с Уайтом, который стоял рядом. Джок едва не рассмеялся — коротышка Марти доставал ей до груди. Когда он отвечал своей собеседнице, казалось, будто у нее на бюсте спрятан слуховой аппарат, и Марти говорит в него.

Джок, покинув пятиметровый диван, направился к камину, возле которого стояли Марти и женщина.

— Джок, малыш, я хочу познакомить тебя со Сьюзен, — сказал Марти. — Сьюзен Стейбер, — он выделил голосом фамилию; это не произвело на Джока никакого впечатления.

Финли взял женщину за руку и сказал:

— Здравствуйте, Сьюзи.

— Марти только что сказал мне, что вы — талантливый театральный режиссер из Нью-Йорка, постановщик последнего хита Джулии Уэст, — услышал он голос Сьюзи.

— Отлично! Именно это я и велел ему говорить, — ответил Джок и отпустил руку Сьюзи.

Они смущенно рассмеялись; внезапно Сьюзи протянула Марти свой бокал и попросила его:

— Дорогой, я хочу «маргариту» со льдом.

Марти не хотелось оставлять их одних, но у него не было выбора. Теперь все внимание Сьюзен сосредоточила на Джоке Финли.

— Вы, думаю, приехали сюда, чтобы заняться кинобизнесом, — сказала она.

— Как и все прочие.

— Это правда? — внезапно спросила она.

— Что именно?

— Ну, ваше имя.

— Вы хотите знать, всегда ли меня звали Джок Финли?

— Я о другом. Джок — это сокращение от «джок-сок», что значит «мужская сексуальность»?

— О, — произнес он, пытаясь изобразить смущение. — Это придумал критик Эрл Уилсон.

— Если где-то скромность не украшает мужчину, то это в постели, — сказала Сьюзи и улыбнулась.

Марти вернулся с «Маргаритой». Взглянув на бокал, Сьюзи сказала:

— Дорогой, разве я просила со льдом? Пожалуйста, замените.

Марти перевел взгляд с жадных черных глаз Сьюзи на лукавые голубые глаза Джока и снова удалился в сторону бара. На этот раз Уайт не вернулся; он попросил одного из дворецких отнести бокал Сьюзи.

Перед Марти встала проблема непростого выбора. Он боялся вызвать раздражение у жены Сола Стейбера и позволить своему клиенту совершить серьезную ошибку. По голливудским нормам вторая опасность была более серьезной.

Марти понял, чем все неизбежно закончится, когда позже, после стандартного чейзхеновского фуршета, старый Сол Стейбер подошел к своей жене и сказал:

— Ангел мой, кажется, нам пора. Уже поздно, утром я жду прокатчиков из Нью-Йорка.

К этому часу Сьюзи Стейбер уже скинула туфли и танцевала народный израильский танец, который ей показывал Джок. Ее темные волосы свободно падали на белые плечи. Она улыбнулась мужу и произнесла:

— Поезжай, дорогой. Я скоро буду дома.

Сол не сдвинулся с места, и Сьюзи добавила:

— Не беспокойся, пожалуйста. Мистер Финли меня проводит, да?

Джок, возбужденный своей победой, радостно кивнул и сказал Солу:

— Положитесь на меня, мистер Стейбер. Она будет в полной безопасности!

Сол бросил на Джока Финли долгий недоверчивый взгляд, затем он посмотрел на свою красивую темноволосую жену и сказал:

— О'кей, Финли.

Ласковый, вкрадчивый тон Сола вызвал у Марти испуг. Но Джок не понял, что он совершил ошибку. Все его внимание было приковано к полногрудой, стройной, темноволосой Сьюзи Стейбер; он начал показывать вторую часть танца.

Почему-то желание Сьюзи танцевать иссякло очень скоро после ухода старого Сола. Когда Сьюзи и Джок собрались уезжать, Марти предпринял последнюю попытку предотвратить несчастье; он предложил Сьюзи отвезти ее домой в своем «роллс-ройсе». Но Джок к этому времени так увлекся женой Стейбера, что лишь рассмеялся в лицо Марти. Джок и Сьюзен уехали. Марти повернулся к хозяину дома, старому продюсеру из компании Стейбера, пожал плечами и сказал:

— Хэл, ты видел. Я сделал все, что мог.

— Я уверен, Сол поймет, — отозвался продюсер, пытаясь успокоить Марти.

Они ехали от Беверли-Хиллз к Бель-Эйр; дом Стейбера стоял на Каньон-роуд. Поскольку было уже темно и Джок плохо знал Лос-Анджелес, Сьюзи постоянно указывала ему, где необходимо поворачивать. Ничего не подозревая, Финли начал удаляться от Бель-Эйр; наконец он обнаружил, что забирается на вершину Малхолланд-драйв. Оказавшись наверху, Сьюзи тихо сказала:

— Остановись здесь. Я хочу показать тебе кое-что.

Он свернул на стоянку возле смотровой площадки. Сьюзи взяла его за руку и сказала:

— Идем!

Они прошли к ограждению стоянки. Посмотрев вниз, Джок увидел простиравшуюся под ним сетку улиц, зеленые, голубые, красные огни, дома, особняки Лос-Анджелеса и городов-сателлитов, составлявших гигантский мегаполис. Вдали мелькали красные и белые фонари самолета, поворачивавшего над черным океаном.

— Здесь всегда снимают сцены, когда продюсер или агент говорит молодой актрисе: «Милая, слушайся меня, и все это станет твоим».

Сьюзи засмеялась над избитым клише. Джок растерялся. Она дразнила его? Это шутка или предложение? Будь она менее привлекательна, он бы усмотрел в ее словах предложение и посмеялся бы вместе с ней. Но сейчас его мучило желание. Стройные бедра придали смелость рукам Джока.

Внезапно Финли обнял жену Стейбера и крепко поцеловал ее влажные губы, ожидая, что она раздвинет их. Но Сьюзи не ответила ему, хотя Джок чувствовал, что она не сердится.

— Малыш, я — не начинающая актриса. И ты — тоже, — шепнула Сьюзи.

Финли подумал, что она кокетничает, желая подтолкнуть его к дальнейшей агрессии. Он снова поцеловал ее, на этот раз коснувшись груди Сьюзи. Она высвободилась.

— Нет! Нет!

Он решил, что она сердится на него, но вдруг услышал:

— Не здесь.

Сьюзи направилась к машине; Джок проследовал за ней. Развернул автомобиль и, подчиняясь указаниям Сьюзи, съехал вниз к бульвару Заходящего Солнца; они двигались в сторону Бель-Эйр.

Молодые люди почти не говорили. Сьюзи много курила; иногда Финли замечал, что она пристально смотрит на него. Джок испытывал боль в паху — Сьюзи сильно возбудила его, а потом оттолкнула. Он сердился, и она знала об этом.

Машина подъехала к большим железным воротам стейберовского особняка. Было темно и безлюдно. Сьюзи дотронулась до его руки.

— Остановись здесь, — сказала она.

— Я думал, что я уже остановился там, — сказал Джок с подавленностью молодого человека, у которого от неудовлетворенного желания распухли яйца.

— Не сердись на меня, малыш, — сказала она. — Просто я не хочу заниматься любовью в спешке. У меня нет в этом нужды.

Она вышла из машины. Джок был готов взорваться от ярости, когда Сьюзи тихо добавила:

— Сбереги свои силы. До завтра. В час дня. «Охотничий домик». Это мотель в Долине, куда ты попадешь, если поедешь дальше по Малхолланд. Сегодня я просто показала тебе дорогу.

Она улыбнулась; он разглядел в темноте ее блестящие губы.

— О'кей, детка.

Сьюзи подошла к массивным воротам; воспользовавшись собственным ключом, она отперла железную дверь и скрылась за ней. Джок подождал. В доме зажегся свет. Он развернул машину и поехал по бульвару к Беверли-Хиллз.

— Мистер Финли? — обратился портье к человеку, вошедшему в отель перед Джоком.

— Финли — это я, — произнес режиссер.

— Вам оставили сообщение. Срочное. Меня попросили передать его вам тотчас, как вы вернетесь. Позвоните немедленно мистеру Уайту.

Джок поднялся к себе, снял трубку, продиктовал телефонистке номер. Марти ответил после первого звонка.

— Малыш?

— Да, Марти.

— Что произошло?

— Ничего.

— Не лги мне, малыш!

— Честное слово, ничего! — раздраженно сказал Джок.

Марти испытал облегчение.

— О'кей. Пусть все так и остается. Не заводись, малыш. Ты меня слышишь?

— Не обещаю. Я лишь сказал, что пока ничего не произошло.

— Малыш, послушай меня… Это не Нью-Йорк. Здесь свой сексуальный кодекс. В нем расписано, с кем, как и когда можно это делать. Первое правило таково: не трахайся с женой или подругой президента компании, главой студии, исполнительного продюсера. Это не слишком ограничит твой выбор. Тут хватает других женщин. К тому же жены по большей части — безобразные старухи. Ты столкнулся с редким исключением. Не делай глупости. Сегодня мы проделали важную подготовительную работу, пока ты не связался со Сьюзи. Солу это не понравилось. Весьма не понравилось, малыш. Я хочу, чтобы ты пообещал мне никогда больше не встречаться со Сьюзи Стейбер. Никогда.

Джок не дал такого обещания и не стал возражать Марти; агент продолжил одновременно сердито и грустно:

— Я знаю, вы договорились о встрече. Тебя ждет утреннее свидание с любительницей мотельных забав.

— Послушай, Марти…

— Малыш, не надо отрицать. Не лги мне. Сейчас ничего не желаю знать. Пусть я услышу все от Сола и смогу выглядеть удивленным.

Джок молчал.

— Малыш, здесь дорога, идущая через постель, ведет либо к славе, либо к несчастью.

Марти положил трубку.

Когда на следующий день Джок приехал в «Охотничий домик», к нему обратился сидевший за стойкой администратор:

— Мистер Финли?

Джок кивнул.

Клерк протянул ему ключ:

— Ваш секретарь заказал номер по телефону.

Джок взял ключ, сел снова в машину и, двигаясь по стрелкам, добрался до уединенного коттеджа, расположенного поодаль от остальных строений. Открыв дверь домика, он обнаружил копию типичной новоанглийской спальни, обставленную мебелью из клена; на стенах были обои с красно-белым рисунком, на полу лежал мягкий ковер. В спальне пахло свежестью, чистотой; шум кондиционера заглушал рев грузовиков, доносившийся с бульвара Вентура.

Джок закрыл дверь и, вспомнив предостережения Марти, запер ее. Финли услышал тихий, спокойный голос.

— Малыш?

Сьюзи находилась в ванной. Ее голос был, как и вчера, весьма сдержанным, но Джок уловил в нем ноту радости.

Она вышла из ванной в пеньюаре с кружевной каймой, плотно затянутом на тонкой талии и подчеркивавшим полноту ее груди. Сьюзи расчесывала свои блестящие черные волосы. Ее окутывало облако столь сильного аромата, что Джок уловил его из дальнего угла спальни. Он испытывал знакомую боль желания. Это произошло внезапно, мгновенно; к Финли вернулось разочарование вчерашней ночи.

Сьюзен подошла к Джоку и поцеловала его, продолжая расчесывать волосы. Он поднял ее голову и посмотрел в лицо. При дневном свете она выглядела весьма недурно. У нее были бездонные черные глаза, вокруг которых Джок не заметил морщинок. Высокие скулы Сьюзен обладали безупречной формой. Меж влажных, чуть раздвинутых губ виднелись ровные белые зубы. Его рука переместилась от ее лица к плечу, затем еще ниже. Джок без труда справился с поясом, завязанным на один узел «бантиком», и распахнул пеньюар. Сьюзи продолжала расчесывать волосы даже тогда, когда он схватил ее и принялся целовать — сначала в губы, затем в нежную белую шею; он добрался до грудей, оказавшихся не только полными, но и твердыми. Это удивило Джока — Сью, похоже, давно разменяла четвертый десяток.

Почувствовав его эрекцию, она прошептала: «Не спеши». Джок решил, что сейчас повторится вчерашняя ночь. Он вырвал расческу из ее пальцев и швырнул в сторону. Расческа ударилась об стену и упала на ковер. Финли не взглянул на нее, потому что был занят грудями Сью. От них исходило благоухание. Он касался языком и губами ее крупных, твердых, набухших сосков.

Сью отвернулась от Джока, убрала его руку от левой груди и повела к кровати, тихо сказав: «Идем, малыш».

Возле кровати он попытался снова обнять ее, но она ловко ускользнула. Заставила его опустить руки и произнесла:

— Позволь маме.

Сьюзи начала раздевать Джока: сняла с него куртку, рубашку, брюки. Она словно совершала какой-то ритуал. Его раздевали с той торжественностью, с какой одевают матадора.

Во время этой процедуры Джок понял: обращение «малыш» подразумевало, что Сьюзи должна играть роль матери, доминировать в сексуальных отношениях.

Раздев Джока, Сьюзи взяла его руки и прижала их к своим грудям так сильно, что, несомненно, испытала боль, но она, похоже, желала этого. Затем она толкнула его так, что он сел на кровать. Сью приблизилась к Джоку, раздвинув его ноги, и крепко прижалась бюстом к его лицу. Он почти задыхался. Но она держала его в таком положении довольно долго. Все это время отвердевший орган Джока упирался в белые бедра Сью, но она не пускала его внутрь себя.

Она заставила Джока вытянуться на кровати, опустилась на колени между его ног. Кончики ее блестящих черных волос касались его восставшего члена. Она начала раскачиваться, дразня, возбуждая Джока своими волосами. Он снова испытал боль. Когда он попытался схватить Сьюзи, она с силой оттолкнула его, словно он помешал ей испытать блаженство оргазма. Следуя инстинкту, Финли попробовал овладеть ею, но она вонзила свои длинные красные ногти в его бедра так яростно, что он поморщился. Сьюзен продолжала ласкать Джока волосами, двигаясь все быстрее и быстрее, пока он не испытал мощный оргазм. Только тогда она легла на Джока, прижалась к нему, поцеловала в губы, как бы благодаря его, словно весь акт совершила не она, а он.

Спустя некоторое время Сьюзен перекатилась на спину, зажгла сигарету и сделала глубокую затяжку, словно желая восстановить силы с помощью табачного дыма.

— Ты мне подходишь, малыш. Очень подходишь. И я могу доставить тебе удовольствие. Только всегда разрешай маме делать то, что она хочет.

В тот день Джок понял, что Сьюзен имела в виду. Он кончил шесть раз, хотя она так и не позволила ему войти в нее. Однако Сью казалась более удовлетворенной, чем любая из девушек, с которой Финли когда-либо занимался сексом обычным способом.

Она с гордостью отметила, что он совсем не устал и под конец был таким же сильным, как вначале. Внезапно Сью сказала:

— Господи, уже поздно. Я должна бежать.

Она поднялась с кровати, оделась быстро, но тщательно. Через несколько минут перед ним стояла роскошная дама из Беверли-Хиллз, с которой он познакомился на вчерашней вечеринке.

Перед уходом Сьюзи сказала:

— Ты не можешь звонить мне. Сол прослушивает все телефоны. Во время очередного свидания мы будем договариваться о следующем. Если Сол внезапно уедет куда-нибудь, я оставлю сообщение в отеле. А пока до пятницы. «Ривьера». Это в Бербенке. В то же время.

Она шагнула к двери и остановилась.

— Комната оплачена. Ты можешь просто выйти, сесть в машину и уехать. Пока, малыш.

Она исчезла. Он лежал на спине, положив руки под голову, и мысленно произносил: «Господи! Вот это дамочка!» Он дал себе слово поставить на этом точку. Но к пятнице снова желал ее. Даже поехал в «Ривьеру».

Финли приезжал каждый раз в указанное ею место. И каждый раз она была лидером и агрессором. Использовала разнообразный арсенал любовных приемов, чтобы пробудить, усилить и удовлетворить его желания.

Волосы были ее любимым оружием, в конце концов с их помощью она доставляла Джоку наибольшее удовольствие. Каждый раз опустошенный Финли говорил себе, что это свидание станет последним. Но потом в указанный день и час снова приезжал в выбранный ею мотель.

Постепенно Сьюзен раскрывала перед ним свое прошлое. Она приехала в Голливуд, когда ей исполнилось пятнадцать, и уже была красавицей, решившей стать кинозвездой. Изящная, но с неожиданно полными для столь юного возраста грудями, она прибавляла себе года. Сьюзен стала любовницей, а затем и женой художника-постановщика с киностудии Стейбера. После долгих уговоров она добилась того, что муж организовал для нее кинопробу.

Сол Стейбер, ожидая просмотра текущего съемочного материала с Эрролом Флином, увидел ее. Тогда он еще не был стариком. Сьюзен произвела на него впечатление. Муж одел Сьюзи так, чтобы подчеркнуть в ней все самое лучшее.

Сол вызвал ее в свой огромный кабинет, чтобы побеседовать с ней наедине. Он называл Сьюзи «молодой леди», хотя ей еще не исполнилось и шестнадцати лет. Узнав об этом, Стейбер сильно огорчился. Он не хотел, чтобы его обвинили в соблазнении несовершеннолетней.

Сославшись на ее юный возраст, Сол настоял на том, чтобы она немедленно наняла агента для защиты своих интересов. На эту роль прекрасно подошел агент ее мужа. Решив пренебречь обычной практикой, Стейбер сам лично провел переговоры с агентом, который добился весьма выгодного для Сьюзи контракта. Также был подписан новый долгосрочный контракт с ее мужем.

Не прошло и года, как Сьюзи развелась с художником-постановщиком. Сол также расторг свой брак. Затем он сделал ей предложение. Поскольку ее карьера складывалась не слишком удачно, брак с Солом Стейбером казался весьма правильным ходом.

Бывший муж продолжал работать в компании Стейбера. Он получал весьма солидные гонорары. По сути, Сью перешла из одних рук в другие в результате сделки, выгодной для всех, кроме самой девушки. Оказалось, что Сол хотел полностью владеть Сьюзи и не собирался делать из нее звезду.

Теперь она оправдывала свою супружескую неверность, считая ее местью Солу, погубившему ее карьеру. Она выбирала себе все более и более молодых мужчин.

Ирония ситуации заключалась в том, что сейчас Сол не мог развестись с ней, сколько бы она не изменяла ему. Для снижения налогов Стейбер переписал на ее имя добрую половину принадлежавших ему акций.

Все это Сьюзи постепенно рассказала Джоку; они сближались, лучше узнавая друг друга. Джока изумляло то, что она всегда выбирала новые мотели. Сколько молодых мужчин у нее было? Когда она успела познакомиться с таким количеством мотелей и их администраторов?

Но цифры интересовали Джока не слишком сильно, поскольку Сьюзи обладала дразнящими черными волосами, восхитительными благоухающими грудями и всегда влажными губами.

Если бы они встречались только днем, их связь могла продолжаться долго и закончиться сама собой без последствий. Но после первых пяти недель при каждом отлете Сола в Нью-Йорк, Лондон или Рим Джок находил в своем гостиничном почтовом ящике записку. «Вторник, девять, «Сьерра», Уэствуд». Или: «Пятница, десять, «Фронтир», Норт-Голливуд». Свидания всегда происходили после обеда. Сьюзи не желала рисковать, обедая с ним в ресторанах. Они приезжали раздельно в мотель и покидали его поодиночке.

Они отступили от своих предосторожностей лишь однажды, когда Сол отправился в десятидневное турне. Ему предстояло посетить Лондон, Рим, Ближний Восток, Дальний Восток. Сьюзи осмелилась принять предложение Джока пообедать с ним в ресторане Санта-Моники. Темное укромное заведение казалось вполне безопасным. Оно и правда было таким.

Дважды Джок забирал Сьюзи от особняка Стейбера, чтобы увезти ее в выбранный ею мотель. Дважды он доставлял ее назад к огромному темному дому за высокими железными воротами.

Во второй раз они сидели в машине с выключенными фонарями: болтали, целовались; она дразняще водила по его загорелой груди ногтями, иногда вонзаясь ими в кожу. Целуя Сьюзи, Джок проникал языком в ее горячий влажный рот. Она начала ласкать его член, причинять ногтями возбуждающую боль. Внезапно их обоих ослепили два ярких снопа света, обративших ночь в день.

Джок услышал крик разъяренного человека:

— Дерьмо! Подлое дерьмо, я убью тебя. Убью!

Это был Сол Стейбер, но гнев изменил его голос почти до неузнаваемости. Его старое, сердитое лицо горело сквозь стекло автомобильной двери; ярость сделала глаза старика огромными, безумными.

Сначала Джок решил, что старик обращается к нему, затем он услышал:

— Я убью тебя, грязная шлюха! Ты получишь, сучка! Вытащите ее оттуда! — приказал Сол.

Двое мужчин в форме студийных охранников вынырнули из мрака. Один из них шагнул к правой дверце машины, распахнул ее, схватил Сьюзи за руку и вытащил женщину из салона. Второй мужчина открыл левую дверцу и схватил Джока за рубашку с такой силой, что тот едва не задохнулся.

Маленький старый гном Сол Стейбер подошел к Сьюзи и дважды наотмашь ударил тыльной стороной кисти по ее нежному овальному лицу. На восхитительных губах женщины появилась кровь.

— Шлюха! — снова закричал он. — Я тебя купил. И я продам тебя, когда сочту нужным. Еще одна такая выходка, и я убью тебя… Ты слышала? Убью тебя!

Обессилевший от ярости и рукоприкладства старик тяжело дышал. Он произнес хриплым шепотом:

— Иди домой. Шлюха. Бесстыжая шлюха.

Когда охранник отпустил Сьюзи, она едва не упала. С окровавленным лицом она молча направилась к темному дому. Жена Стейбера шла не опуская головы, мобилизовав все свое самообладание.

Когда она скрылась из виду, старик повернулся к Джоку, которого все еще удерживал здоровенный охранник.

— Вытащите его из машины, — произнес старик без прежней ярости.

Охранник вытащил Джока из автомобиля. Когда Джок попытался ударить противника, второй охранник быстро подошел к Финли и перехватил его руки.

Старик шагнул к Джоку, посмотрел ему в глаза и сказал:

— Что касается тебя, то твоя карьера в кино закончилась. Я покажу тебе, чем чреваты игры с моей женой. С завтрашнего утра ты мертвец для Голливуда. И больше не получишь работу в этом городе!

Джок уже решил, что все закончится угрозами, однако старик тихо приказал охранникам:

— Проучите его.

Один из охранников держал Джока. Второй ударил его длинной дубинкой по бедрам на уровне мошонки. За первым ударом последовали другие. Джок закричал от безумной боли, пронзившей пах.

— Проучи его хорошенько! — крикнул старый гном.

Охранник продолжал избивать Джока. Наконец неистовая боль в паху заставила Финли потерять сознание.

Придя в себя, Джок понял, что находится в своем автомобиле на обочине пустынной дороги в Уэствуде, неподалеку от университетского городка. Застонав, он приподнялся, стал искать следы крови, но ничего не обнаружил. Он посмотрел в зеркало заднего вида. Его лицо было цело. Только в паху Финли чувствовал невыносимую боль. Его профессионально избили люди, которым, очевидно, уже доводилось выполнять подобную работу. Результат достигался без видимых следов; не каждый станет заявлять о таком нападении в полицию.

Превозмогая боль, Джок доехал до отеля, бросил машину на улице за зданием и вошел в него через задний двор. В столь ранний час он мог остаться незамеченным никем, кроме портье, подметавшего вестибюль. Джок решил подняться по лестнице, но ему не удалось одолеть второй пролет, и он вернулся к лифту. Пока он ждал его, один из гостиничных клерков поздоровался с Джоком:

— Доброе утро, мистер Финли.

Несомненно, клерк решил, что Джок недурно провел ночь в чьей-то постели.

Марти привел к нему врача. Заключение доктора было следующим: никаких серьезных повреждений нет, со временем боль пройдет. Воспоминание об этой ночи может на какой-то период осложнить сексуальную жизнь Джока, но серьезных нарушений ждать не следует.

Заключение Марти было более зловещим. Ситуация плоха, весьма плоха. Надо подождать, тогда станет ясно, что произошло. Но Марти не давал Джоку больших надежд. Он посоветовал ему вернуться в Нью-Йорк, немедленно приступить к работе над спектаклем и выждать. Человек в возрасте Сола Стейбера не может жить вечно.

Однажды Джок случайно встретил Стейберов на приеме после премьеры в «Четырех временах года». Глядя на них со стороны, можно было подумать, что они — одна из тех счастливых супружеских пар, о которых пишут в воскресных приложениях к общенациональным газетам.

Вопреки событиям той ночи, грубости Стейбера, его обвинениям и физической жестокости в обращении со Сьюзен, сейчас в их отношениях присутствовали теплота, доброта, уважение.

Когда кто-то, не знавший об их давней связи, представил Сьюзи Джоку, миссис Стейбер протянула руку так, словно они не были знакомы. Она быстро закончила беседу и отошла к другим гостям.

«Стала ли та ночь концом ее связей или она по-прежнему наказывает старого Сола, только с большей осторожностью?» — подумал Джок. Он так и не узнал этого.

Предупреждавший его Марти оказался прав. Дорога, шедшая через постель, привела Джока к несчастью. Возвращение не могло быть легким. Таланта было недостаточно. Времени — тоже. Двери Голливуда открылись перед Джоком Финли снова, лишь когда Сол Стейбер продал акции, принадлежавшие ему и жене.

На сей раз, решил Джок, он добьется большого успеха. Покажет им всем. Дешевые фильмы и бродвейские спектакли навсегда станут для него делом прошлого.

Но для этого он нуждается в Престоне Карре. И получит его.

Джок и не предполагал, что ранчо Карра окажется таким огромным. Миновав открытые ворота с большой буквой «К», закрепленной наверху, Джок долго ехал, не видя никаких строений. Наконец Финли добрался до них. Они находились в превосходном состоянии. В своем большинстве строения были новыми. Все ранчо производило впечатление процветающего предприятия. Для бывшего бруклинского паренька Джока Финли слово «ранчо» ассоциировалось с чем-то простым, архаичным; он увидел нечто совсем иное.

Загон для скота тоже был не совсем обычным. Трибуны, возведенные с одной стороны, вмещали несколько сотен зрителей. Нет, это были не декорации для съемок эпизодов с участием ковбоев в потертых кожаных куртках, объезжающих диких лошадей.

Несколько мужчин, сидевших на заборе, молча наблюдали за опытным всадником, заставлявшим великолепного мустанга-аппалуза проделывать сложные упражнения. Когда «феррари» Джока остановился неподалеку от загона, никто не повернул голову в его сторону. Джок выскочил из машины, не открывая дверцы, подумал, не взять ли с собой сценарий, и решил пока этого не делать. Он направился к загону раскачивающейся, ритмичной походкой ковбоя.

Еще не дойдя до ограждения, он понял, что всадником был Престон Карр. Сидя на небольшой лошади, Карр казался более крупным, чем предполагал Джок. Он управлял животным с легкостью и уверенностью, и Финли вдруг понял, почему последние двадцать лет Карра называли в мире кино «Королем». Красивый, мужественный, уверенный, сильный, загорелый, с черными волосами и тонкими усиками, он выглядел на двадцать лет моложе.

Стиль есть стиль. Им обладают хорошие авторы. А также режиссеры. Если вы имеете чутье, вы можете уловить стиль в человеке или лошади. Даже если вы знаете очень мало о лошадях и наездниках. Джок видел, что Престон Карр обладает стилем.

Повернувшись лицом к трем мужчинам, Карр крикнул:

— Он готов, Смитти. На самом деле готов.

Это был комплимент тренеру и лошади одновременно. Карр подъехал к ограждению; тренер спрыгнул на землю, чтобы забрать животное. Карр соскользнул с лошади одним плавным, непрерывным, грациозным движением, которое много лет восхищало кинозрителей, как мужчин, так и женщин.

Карр оказался выше ростом, чем ожидал Джок. И шире в плечах. Он был хорошо сложен, твердые бицепсы растягивали короткие рукава его английской рубашки. На предплечьях Карра бугрились мускулы. У него были сильные руки наездника.

Джок шагнул к нему.

— Мистер Карр?

Престон ответил вполне приветливо:

— Да, малыш. Что такое?

В обращении «малыш» не было ни теплоты, ни враждебности. Так мужчина говорит с мальчишкой. Джоку это не понравилось. Зрелый мужчина не отдает себя в руки малышу. Джок произнес с твердостью в голосе:

— Финли. Джок Финли.

Он надеялся, что Карр вспомнит его фамилию. Однако этого, похоже, не произошло.

— Привет, Финли. Что я могу для вас сделать?

Джок начал злиться. Карр произнес эти слова так, словно он говорил с молодым торговцем сельскохозяйственной техникой, который нанес ему первый визит. Или с конюхом. Джок понял, что сейчас ему необходимо утвердиться, заявить о себе — быстро и решительно. Он твердо, но без злости произнес:

— Джок Финли. Вы можете сделать для меня следующее: спросите, почему я потратил пять часов на то, чтобы приехать сюда к вам.

Если бы Джок сказал это без улыбки, такая дерзость не сошла бы ему с рук. Но его улыбка, невинность, излучаемая голубыми глазами, спасли положение. Поколебавшись, Карр тоже улыбнулся.

— О'кей, почему вы потратили пять часов на то, чтобы приехать сюда? Пожалуй, будет лучше, если вы ответите мне за бокалом спиртного, поскольку вы, похоже, нуждаетесь в нем.

Карр провел его в дом, стоявший за загоном. Но это строение оказалось вовсе не «домом». Это был бар, игровая и бильярдная одновременно. За весьма скромным фасадом скрывалась комната, обшитая красным деревом и обставленная мебелью из натуральной кожи.

В ней работал кондиционер. Сидя в кресле с бокалом в руке, человек мог через большое окно наблюдать за происходящим в загоне. Или любоваться невадскими горами — пурпурными, коричневыми, серыми, со снежными вершинами, окутанными нежными белыми облаками.

«Кондиционеры, окна с живописными видами, массивные кожаные кресла из Нью-Йорка — вот что такое простая ковбойская жизнь сегодня», — подумал Джок.

Они оба пили шотландское виски. Финли — с содовой, Карр — чистое, со льдом. Джок отметил, что спиртному было восемнадцать лет; Престон потягивал его медленно, как истинный ценитель, а не как алкоголик.

Джок все еще думал о фразе, произнесенной Карром: «…за бокалом спиртного, поскольку вы, похоже, нуждаетесь в нем».

Имел ли Престон в виду долгую поездку под жарким солнцем? Или внутреннее напряжение Джока? Его неуверенность? Неужели это заметно? Не говорил ли Карр то же самое, что пыталась сказать в тот вечер Луиза?

Если у Престона и были скрытые мотивы, то он не выдавал их. Во всяком случае тем, как он наливал спиртное и протягивал его Джоку. Тем, как он сам пил виски. И той непринужденностью, с которой он ждал объяснения. Если бы Карр хоть немного раскрылся, Джоку стало бы легче.

Финли пришлось произнести несколько лестных фраз. О впечатляющем ранчо. О красоте животных — здесь Джок вставил несколько профессиональных терминов, усвоенных им недавно. О виде, открывавшемся из окна — он почувствовал, что его следует отметить. Карр принимал каждую банальность приветливо, с улыбкой. Престон отвечал фразами, которые он говорил сотни раз посетителям, продюсерам, журналистам. Было очевидно, что он вежливо ждал объяснения.

Джок внезапно точно бросился в воду вниз головой. Совсем не так, как планировал.

— Мистер Карр, я — режиссер, — выпалил он, — кинорежиссер!

Карр продолжал приветливо улыбаться.

— «Черный человек», — произнес Джок.

Увидев, что Карр не реагирует, Джок добавил:

— «Скажи правду».

— О, да, — произнес наконец Карр. — Да, я слышал. Кажется, в Нью-Йорке эту картину оценили весьма высоко.

Чтобы смягчить еле уловимую иронию, Карр пояснил:

— Сейчас я редко смотрю кинофильмы. Разве что по телевизору.

Престон улыбнулся, подумав о том, что он часто видит на экране самого себя.

— Я понимаю, — продолжил Карр, — фильмы вроде ваших не попадают на телеэкраны.

Это был намек на то, что фильмы «новой волны» насыщены обнаженной натурой, откровенными сценами, даже сексуальными извращениями. Джок улыбнулся. Но это была улыбка вежливости. Ему не нравилось, как проходит встреча.

Не совершил ли он ошибку, приехав без предварительного звонка, без приглашения? В любом случае сейчас от него требовалась дерзость.

— Мистер Карр, если вы хотите знать правду, я приехал сюда, чтобы понять, насколько вы искренни. Нет ли в вас фальши?

Улыбка продолжала играть на коричневом лице Карра, но его глаза стали сердитыми. Джок понял, что удар достиг цели. Он еще не мог оценить значения маленькой победы. Но Финли привлек к себе внимание Карра, вызвал в нем гнев, а возможно, даже и уважение к себе.

— Давайте внесем ясность в ситуацию, мистер Карр, — Джок не без язвительности выделил голосом слово «мистер». — Я получаю полторы сотни тысяч за картину. Вот «феррари», стоящий шестнадцать тысяч. Я потратил пять часов моего драгоценного времени, чтобы приехать сюда. Я проведу здесь остаток дня и потрачу еще пять часов на обратный путь. Завтра.

При слове завтра лицо Карра начало багроветь. Но Джок, избрав такую тактику, теперь уже не смел повернуть назад.

— Я хочу до моего отъезда получить ответ на этот вопрос, мистер Карр. Так что если вы намерены избавиться от меня, вам следует позвать двух крепких мужчин, чтобы они оттащили меня к «феррари», привязали к машине и отвезли за пределы вашего ранчо. Другим путем я не покину его. Сегодня!

Карр промолчал. Это были самые долгие мгновения, какие доводилось переживать Джоку Финли. Затем Карр начал смеяться. Он словно хотел сказать: «Я сталкивался с наглостью, но не такой! Малыш, а ты не из робких!» Наконец Джок почувствовал в его смехе уважение.

— О'кей, Финли, что заставляет вас считать меня неискренним? — спросил Карр, когда смог заговорить.

— Вы сидите здесь, окопавшись среди роскоши, которую можно купить за деньги. Вы заявляете миру, что вернетесь в кино, как только появится подходящий сценарий. Но мне кажется, что вы окопались здесь навсегда. У вас есть все необходимое. Поэтому подходящий сценарий не появится никогда! Подходящий для вас. Потому что в вашей душе поселился страх. Пришло новое время. Вы боитесь, что ваша игра покажется бледной, слабой по сравнению с тем, что демонстрирует молодежь. Или что режиссер моего типа будет слишком силен и склонен к реализму, к которому вы не привыкли. Если я прав, скажите это. И я сяду в мой итальянский автомобиль и уеду отсюда. Сам. Без посторонней помощи.

Но если я ошибаюсь — очень надеюсь на это, — тогда я смогу предложить Престону Карру роль, которая станет его лучшей ролью!

Режиссерская интуиция Джока подсказала ему, что сейчас надо замолчать. Карр беззвучно вращал массивный хрустальный бокал; большим пальцем он стер с него конденсат.

— Оставьте сценарий. Я сообщу вам о моем решении.

Джок отрицательно покачал головой.

— Я должен прочитать сценарий и обдумать.

Джок кивнул.

— Тогда оставьте его.

Джок снова отрицательно покачал головой. На лице Карра появилось сердитое выражение. Это вселило в Джока надежду. Он, кажется, задел нерв, который искал.

Почувствовав себя уверенней, сильней, Джок сказал:

— Я подожду, пока вы будете читать и обдумывать его. Завтра вы скажете свое слово. Оно будет последним. Я не стану спорить с вами. Но я хотя бы получу ответ на мой вопрос. Да или нет. Я не буду ждать вашего отказа неделями, месяцами, как это было с другими режиссерами. Вы поймете, мистер Карр, что я не такой, как другие режиссеры!

Поколебавшись, Карр спросил:

— Где сценарий?

— Я принесу его.

И Джок направился к «феррари» той ковбойской походкой, которую он освоил за последние несколько дней.

Карр поместил его в один из коттеджей для гостей. Но они обедали вместе в главном доме. После обеда они сидели в просторной гостиной, обшитой деревянными и каменными панелями, перед большим полыхающим камином — вечер выдался прохладным. Они пили бренди. Опять самое лучшее.

Во время обеда Карр не вспоминал о сценарии. Он говорил в основном о прежнем Голливуде, о выдающихся личностях, о знаменитых шутниках, о талантливых алкоголиках и, наконец, как водится, о сексуальных подвигах звезд. То были великие дни; еще не появились телевидение, соперничество с зарубежными фильмами, новые критики, новый стиль; тогда «Голливуд» было волшебным словом, а Престон Карр — Королем.

Ни слова о сценарии. Вдруг Карр внезапно произнес:

— Те сцены с девушкой. Я гожусь ей по возрасту в отцы. Как отнесется к этому зрительская аудитория?

Услышав этот вопрос, Джок понял, что у него есть реальный шанс заполучить Престона Карра, контракт, восьмимиллионный бюджет!

Но он также знал, что сейчас необходимо действовать крайне осторожно. Он еще не почувствовал, насколько силен интерес Карра к психологии персонажей и к глубинному значению их сексуальных отношений. Джок ощущал лишь, что его объяснение должно оказаться впечатляющим, убедительным и очень лестным для Престона Карра. Вставая, Джок улыбнулся.

— Сейчас вы произнесли магическое слово, мистер Карр. Теперь я знаю, что мы найдем общий язык. Аудитория, мистер Карр. Аудитория! Это ключ ко всему, что я делаю и о чем думаю. Ключ к каждой сцене, которую я ставлю. Именно это делает «новую волну» действительно новой. Это дает силы мне, «малышу», которого зовут Джок Финли… да, мистер Карр, первое слово, которое я услышал от вас, было «малыш». Но этого «малыша» знает весь мир. Вот что важно! В глазах критиков Джок Финли кое-что стоит.

Почему? Отчасти причина во мне. А отчасти — в том, что я знаю о них кое-что! Аудитория! Я знаю о ней кое-что такое, о чем она сама не догадывается. Мы живем в новом мире, мистер Карр! Это сделало телевидение. Но не так, как вы думаете. Не соперничеством с кино, а тем, что оно, телевидение, изменило характер аудитории. Когда-то люди собирались в кинотеатрах. Они нуждались в обществе друг друга для того, чтобы получить удовольствие от фильма. Сидеть в пустом зале было грустным занятием. Вам знакомо чувство, которое испытываешь, сидя в одиночестве в просмотровой комнате?

Но с появлением телевидения весь мир, вся аудитория привыкла смотреть и слушать в одиночестве. Не только фильмы, но и новости. Самые потрясающие, волнующие, ужасные события сегодняшнего дня. Мы смотрим их одни. Часто нам не с кем поговорить, разделить наши чувства, реакции.

Джок принялся ходить по огромной комнате, жестикулируя. Он, казалось, находился в собственном мире. Ему удавалось произвести впечатление на Карра. Джок тайком наблюдал за актером. Пока его слова впечатляют Короля, он будет говорить.

— Внезапно, в один прекрасный день, без всякого предупреждения, мы стали одинокими зрителями всего происходящего! Мы больше ни в чем не участвуем! Аудитория распалась на совокупность индивидуумов. Теперь каждый человек отрезан от других. Больше нет общности, называемой аудиторией. Есть только множество одиноких людей с глазами, ушами и еще кое с чем. Они смотрят, смотрят, смотрят, но не участвуют.

С этой новой зрительской массой происходит нечто странное. Ее обработали. Люди хотят испытывать чувства, быть частью мира, общаться с другими людьми. Но при этом оставаться защищенными от подлинной вовлеченности, от настоящей боли.

Мы стали наблюдателями. Сегодня люди смотрят фильмы, чтобы прикоснуться к жизни, которую они не смеют прожить.

Теперь я знаю это. Знаю аудиторию лучше, чем она сама. И должен знать ее так, потому что, снимая фильм, я живу и чувствую за сотню тысяч человек. Я должен быть более чувственным, более эмоциональным. И более требовательным.

Да, мистер Карр, я хочу предупредить вас. Когда я стараюсь воплотить мечты, желания несчастных индивидуумов, обреченных на жизнь без риска, без любви, без сильных страстей, я проявляю беспредельную требовательность к себе и к другим.

Я делаю фильмы для одной собирательной личности, которая называется аудитория. Я убеждаю ее отдать мне свои тайные чувства. Смотрю ли я на нее с презрением? Нет! С жалостью? Да! Я делаю ее жизнь более терпимой, менее скучной, менее одинокой. Специалисты говорят, что фильмы — это обезболивающий наркотик для зрителей. Я с этим не согласен. Я причиняю людям боль. Часто. Хватаю их, удерживаю, меняю. Разрушаю одиночество, создаваемое телевидением. Протягиваю им мою руку и говорю: «Эй, давайте испытаем это вместе!»

Джок повернулся лицом к Карру, словно извиняясь за то, что так сильно раскрылся перед ним. Тихо, как бы устало, произнес:

— Вот мое отношение к аудитории. Вот почему я испытал облегчение и радость, услышав, что прежде всего вы заговорили о зрителях.

Что скажут о вашей связи с девушкой? Я отвечу вам, что они скажут. Потому что я сам заставлю их сказать это!

Во-первых, сексуальный импульс исходит от девушки. Это уже само по себе избавляет вас от осуждения публики. Более того, эта девушка отчаянно нуждается в мужчине вашего типа. Зрелом, красивом, обладающим животной сексуальностью. Но с большой силой отца, вселяющего уверенность. Ей необходимо ощущение безопасности, которое способен дать только зрелый человек. И вы интуитивно чувствуете это. Вы знаете, что нужно девушке, чтобы помочь ей выйти из состояния растерянности и душевной муки. Именно поэтому в конце концов вы уступаете и сближаетесь с ней.

Заметьте, вы не соблазняете девушку. До знакомства с вами она была шлюхой! На самом деле вы спасаете ее от постоянного поиска новых партнеров! Вы встречаете запутавшуюся, избитую девушку, которую использовали многие мужчины, а оставляете ее помудревшей, более зрелой, готовой выйти замуж и вести добропорядочную жизнь с мужчиной ее возраста. Вы поступаете так, хотя и любите ее.

Я представляю это как самое благородное, неэгоистическое проявление любви, какое когда-либо видели кинозрители!

Карр молчал. Он налил Джоку новую порцию бренди. Но режиссер не приблизился к бокалу. Он продолжал импровизировать, разыгрывать эпизоды из сценария, сочинять новые.

Всякий раз это были сцены, связанные с характером Линка — героя, которого предстояло сыграть Карру. Линк раскрывался как человек действия, обладавший глубиной, душевной тонкостью, силой. Джок обещал, что даже сцены с дикими мустангами не станут просто сценами чистого действия, как бывало в прежних фильмах Карра.

Джок утверждал, что они вместят в себя нечто большее, нежели конфликт человека с животным. Они станут символом новой школы. Отразят столкновение старого мира с новым. Индивидуума с системой. Линк не просто пожилой кочующий ковбой. Он — последний великий индивидуалист, сражающийся с подавляющей личность системой.

Закончив свои описания благородного, смелого вызова, бросаемого обществу, Джок приблизился к Карру и заговорил тихо, но с огромной убежденностью:

— Снимитесь в этой картине, мистер Карр. Сделайте это так, как я скажу. Обещаю вам, мы утрем носы авангардным критикам из Нью-Йорка, Лондона и Парижа! После «Мустанга» ваше прозвище «Король» будет символизировать не только кассовый успех. Вас наконец признают серьезным актером. В зрелом Престоне Карре после этой глубокой, значительной картины увидят личность, о существовании которой раньше не знали.

Величайшими лицедеями оказываются не актеры, а режиссеры. Происходит это не перед камерой, а задолго до того как будет отснят первый фут пленки. Спектакль разыгрывается режиссером, который убежден, что без данного актера фильма просто не будет. Джок Финли был мастером по части таких сцен.

Сейчас он превзошел самого себя вопреки тому, что все это время испытывал сознаваемую враждебность, сильную антипатию к Карру, к своей роли. Великий режиссер, молодой или старый, не должен зависеть ни от студии, ни от звезды, ни от сценария. Он не должен спорить, умолять, просить, унижать себя ролью марионетки, уговаривать тщеславных или глупых актеров, по той или иной причине имеющих громкое, «кассовое» имя.

Джок понял, что он обрушил свой гнев на Луизу, потому что не мог выплеснуть его на Престона Карра.

Но спектакль почти закончился. Оставалось только услышать от Карра — «да». Результат шестичасового разговора, игры, лести, изобретений, импровизаций.

Карр допил последние капли своего дорогого бренди.

— Звучит отлично!

Джок едва сдержал улыбку торжества.

— Я обязательно подумаю об этом, — добавил Карр.

Он еще будет думать об этом! Внутри Джока закипела ярость. Надменный сукин сын! Ты вынудил меня разыграть этот спектакль. Пустить в ход все мои уловки. Ты оставил меня почти безоружным. А теперь говоришь: «Я обязательно подумаю об этом»!

Джок посмотрел на Карра своими невинными голубыми глазами.

— Карр, я расскажу вам, что я сказал Полу Муни, перед тем как снимать его.

Карр невольно оторвал взгляд от бокала и посмотрел на Джока, как бы недоверчиво спрашивая: вы снимали Муни?

Джок отлично понял это, но, вместо того чтобы избавить Карра от сомнений, он продолжил:

— Я сказал: «Да, мистер Муни, я хочу, чтобы вы подумали об этом. Не соглашайтесь поспешно. Если вы хотите работать со мной. Потому что я не делаю ничего поспешно и примитивно. Я предупреждаю вас сейчас. Я буду требовательным, тяжелым. Я — фанатик в отношении моей работы, потому что делаю только то, что считаю важным».

Именно так я сказал Муни. Это было еще до того, как я поставил два хита на Бродвее. До моих кинокартин. Речь шла о телепостановке. Я только начинал карьеру режиссера. В те годы продюсеры доверяли театральным режиссерам, а на моем счету была одна внебродвейская работа.

И я решил пригласить Муни. Телекомпания и автор согласились, что он отлично подойдет на эту роль, но они считали, что мне не удастся уговорить его. Я верил в сценарий и хотел заполучить Муни; я послал ему рукопись. Тогда он жил в Санта-Барбара. Он долго не звонил мне. Время шло. Телекомпания начала нервничать. Спонсор — тоже. Я сказал, что полечу к Муни и встречусь с ним. Все решили, что это не поможет, но все же дали добро — это могло стать хорошей рекламой для спектакля. «Джок Финли летит к Полу Муни, чтобы обсудить готовящуюся телепостановку». Нет нужды рассказывать вам, Карр, как преподносят такую информацию публике.

Я прибыл в Лос-Анджелес. Сел в автомобиль, взятый напрокат в аэропорте; мне подробно описали, как проехать в Санта-Барбара и найти дом Муни. Всю дорогу я репетировал вступительную фразу: «Мистер Муни, я настолько сильно убежден в том, что для этого сценария подходите только вы один, что в случае вашего отказа порекомендую телекомпании не осуществлять постановку». Неплохая вступительная фраза для разговора с великим актером? Она должна была заинтриговать его. Только мне не довелось произнести ее.

Когда я прибыл, дверь открыла его жена. Она вышла из кухни, где следила за поваром, готовившим ужин. Я представился, и она сказала: «Муни сейчас на берегу». Она произнесла это с сожалением. Словно я хотел забрать его в тюрьму или психушку. Я прошел через прелестный сад и увидел в его конце Муни. Он любовался океаном. Был ранний вечер. Солнце почти касалось горизонта. Огромное и усталое, оно еще роняло свои золотистые лучи на неспокойную воду. Муни наслаждался этой картиной. Он жестом предложил мне сесть в кресло рядом с ним. Он смотрел на воду, пока солнце не погрузилось наполовину в океан.

Потом Муни сказал: «Вот что вы хотите отнять у меня. Вы не желаете, чтобы я наслаждался этим! Верно? Малыш, послушайте меня! Я работал долго, упорно и теперь могу до конца моих дней смотреть, как солнце опускается в воду. Вот что я намерен делать! К тому же я не нужен вам. Вам только кажется, что я вам нужен. Потому что я — Муни. Хотите знать правду? Если вы заставите старика играть роль старика, вы не добьетесь хорошего результата. Возьмите молодого человека, полного жизненных сил. Тогда вы кое-что получите! К тому же я слишком стар, чтобы заучивать слова. И плохо слышу. Вы это знали? Когда я слушаю, я немного поворачиваю голову. Критики называют это вовлеченностью в сцену, умением слушать других актеров. На самом деле если бы я не смотрел на них, то не понимал бы, что они говорят, и пропускал свои реплики.

Вам ни к чему такой старый пес, как я. Старую собаку не обучишь новым трюкам. И старого актера — тоже. Я не вытяну длинную сцену. Мне не хватит терпения. Я не вижу одним глазом. Мой слух слаб. И это, — он указал на сердце, — тоже работает неважно. Зачем я вам нужен?»

Он посмотрел на меня в упор. Я понял, что не могу произнести заготовленную фальшивую фразу. И задал ему вопрос, который тотчас показался мне глупым: «Вы хотя бы прочитали сценарий?»

Он раздраженно взглянул на меня и сказал: «Если бы я не прочитал его, разве бы я чувствовал себя таким несчастным? Идиот! Что вы за shmuck? Для режиссера у вас совсем нет sechel. Вы понимаете mama-lushen?» — «Да, — ответил я, — понимаю. Даже говорю на идише». Я произнес несколько слов. Он в первый раз улыбнулся: «Ты не так уж и безнадежен. А теперь, сынок, послушай меня. Актер Муни был бы счастлив сыграть эту роль. Мне понравился сценарий. Понравилась роль. Я никогда не имел дела с телевидением, это для меня вызов. Но пациенту Муни строго наказано ничего не делать. Если бы мне не понравился сценарий, я бы сослался на запрет врачей. Но он мне понравился, и поэтому я не знаю, что сказать».

Он долго молчал. Ждал ли он, что я буду просить, умолять, спорить, настаивать? Я не знал этого, поэтому просто сидел. Солнце исчезло. Сумерки сгущались. Становилось сыро.

Внезапно он произнес: «Слова. Я уже не способен запоминать слова…» — «Мы сможем читать их вам через наушники. Можем сделать вашего героя слабослышащим». — «А движения? Разве я могу двигаться?» — спросил Муни. — «Четыре камеры и монтаж создадут иллюзию движения», — сказал я; на примере одной из ключевых сцен я объяснил, как камеры позволят обойтись почти без перемещения актера в пространстве.

Беседа длилась еще полчаса несмотря на то, что Муни начал кашлять из-за сырости; его трижды звали ужинать. Не признаваясь в том, что он хочет сыграть эту роль, он словно просил меня, умолял настоять на этом. Наконец он заявил: «Я не могу отказать вам. Вы меня уговорили!»

Мы пошли через сад к дому. Только тут я заметил, что он опирается на трость. Я увидел его жену; она стояла на веранде. Ее глаза были печальными, обвиняющими. Но она молчала. Муни сказал: «Этот малыш поужинает с нами. Он, оказывается, из Бруклина; надеюсь, наша пища его удовлетворит. Человек, пожив в Бруклине, привыкает ко всему самому лучшему».

Он шутил, избегая взгляда жены, ее упреков, вопросов. Но выражение ее лица не изменилось. Она грустно посмотрела ему вслед, когда он направился в столовую.

Ты бы послушала этого малыша, — сказал актер своей жене. — Если верить его словам, он — настоящий гений. Расскажи ему о некоторых гениях, которых мы знали! Если бы среди них оказался хотя бы один талантливый человек!»

Муни ушел. Когда я последовал за ним, миссис Муни впервые заговорила: «О'кей, вы добились своего. Но не гордитесь своей победой. Он собирался согласиться, даже если бы вы и не приехали. Он хочет поехать, сыграть роль на телевидении. Пол думает, что новое техническое средство подарит ему новую жизнь, вернет ему молодость. Но вы наносите вред моему мужу. Он слишком стар. Если вы можете отступить, сделайте это! Пожалуйста! Сделайте это!»

Ни один молодой режиссер, получив шанс снять Пола Муни, не отказался бы от него. Никогда! Во время ужина жена молчала; говорил в основном Муни. О своем прошлом, о известных ролях, о неудачах, о своей теории актерской игры, о своем «секрете». Годами в театре все говорили о «секрете» потрясающей игры Муни. Он сказал лишь следующее: «Мой секрет заключается в том, что я более добросовестен и осторожен, чем другие актеры, потому что я испытываю страх. И прихожу лучше подготовленным. Вот и все».

Я уехал только около полуночи, отклонив четыре его настойчивых предложения заночевать. Когда мы расставались, Муни уже не был стариком. Он воодушевился, снова ожил. Пол не опирался на свою трость, он искусно жестикулировал ею. Он вновь обрел то, ради чего стоило вставать утром.

Разумеется, репетиции не были легкими. Жена Муни постоянно присутствовала на них. Она заботилась о нем, следила за тем, чтобы ее муж не простудился и не перегрелся. Поила Пола в перерывах горячим бульоном и чаем, заставляла его отдыхать, когда это было возможно. Она продолжала обвиняюще смотреть на меня. Я делал свое дело, несмотря на ее присутствие или даже благодаря ему. Дважды во время репетиций Муни испытывал отчаяние и хотел все бросить.

Однажды он замолк, и даже подсказки не помогли ему. Он покинул сцену, вернулся в гримерную и заплакал. Я пытался поговорить с ним. Его жена не пускала меня к нему. Пока он не настоял. Чтобы взмолиться.

«Послушай, малыш, я старался. Ты знаешь это. Я отдал тебе все мои силы. Но они иссякли. А теперь, пожалуйста, сделай для меня кое-что. Сходи в телекомпанию и скажи им, что я больше не могу работать. Я слишком устал и ослаб. Скажи что хочешь. Что я не справлюсь. Что я загублю постановку. Опозорю телекомпанию. Буду выглядеть ужасно. Отпусти меня. Пожалуйста».

Карр, тогда мне было двадцать четыре. Компания доверила мне четверть миллиона долларов. На карту была поставлена моя репутация, будущая карьера. Что может сделать молодой человек, оказавшись в таком положении? Мог ли я вселить уверенность в великого Муни? Мог ли я спасти постановку, удержать всю творческую группу от распада? Хуже всего было то, что он плакал. Понимаете ли вы, что это такое — видеть, как плачет такой великий человек, как Муни? Это были настоящие, неподдельные слезы, совсем не те, что проливают актеры на сцене. Его душа разрывалась на части. Нельзя в двадцать четыре года видеть, как рассыпается твой кумир. Навеки.

Я мобилизовал все, что есть во мне. Мужество, страх, chutzpah, неистовое желание избежать поражения. Я включил монитор в гримерной и ушел. Собрал группу. Провел обсуждение ситуации при работающей камере. Объяснил труппе и техническому персоналу, что у мистера Муни возникли проблемы с этой сценой, потому что она фальшивая. Мы должны разобраться, в чем тут дело, исправить эпизод. Мы не можем заставлять великого актера играть сцену, в которую он не верит. Я хотел с их помощью проанализировать это место.

Затем я, плохой молодой актер и хороший молодой режиссер, напуганный до смерти, не знающий слов, с книгой в руке, сыграл эту сцену. Актеры изо всех сил старались помочь мне, я тоже полностью выкладывался, хотя и без большого успеха. Если моя игра была плохой, то во всяком случае в ней присутствовала искренность. Закончил я со слезами на глазах; сценарий лежал на столе, я нес отсебятину.

В студии воцарилась тишина. Все боялись сдвинуться с места и заговорить; они не знали, каким актером я оказался — очень плохим или очень хорошим. Вдруг из дальнего угла огромной студии, из темноты донесся голос, громкий и сильный, без следа слез: «Вы что, отключили кондиционер? Что за запах? Малыш, что ты делаешь с моей ролью?»

Он, конечно, шутил. Муни никогда не оскорблял чувства людей, особенно молодых. Он любил молодежь. Улыбаясь, он вышел на свет, шагнул ко мне, обнял меня и как бы представил актерам: «Этот малыш уничтожит в одиночку все искусство актерской игры, если мы дадим ему шанс!» Затем он развернул меня лицом к аппаратной и, шлепнув по заду, как ребенка, отправил прочь. «Сынок, ступай туда и смотри. Мы сыграем эту сцену, как актеры. Хотя мне понравились некоторые фразы, которые ты сочинил. Мы можем воспользоваться ими…»

После этого он был великолепен. Это давалось ему нелегко. Он боролся с возрастом, потерей слуха, памяти, страхом. Но желание все бросить исчезло. Усилия окупились. Он получил «Эмми» за эту постановку. И я — тоже. Я получил премию лично. Он находился в Санта-Барбара и был не в силах добраться даже до Лос-Анджелеса.

Но Муни позвонил мне в тот вечер, чтобы поблагодарить. Сказать, что из всех наград эта для него самая важная, потому что она — последняя. Он знал, что больше не сыграет ни одной роли. И был рад, что я заставил его сыграть эту роль, настоял на своем, посмел занять его место в главной сцене. Он вспоминал и смеялся.

Потом Муни тихо произнес: «Малыш, актеру, сыгравшему свою последнюю роль, остается только ждать смерти. Сегодня я смотрел, как садится солнце. Я сидел на своем обычном месте и смотрел на закат. Я подумал: «Почему актеры не могут уходить молча, красиво, как это солнце? Почему мы должны стареть, терять способности, чувства? Почему?»

Затем он сказал: «Ты будешь хорошим режиссером, потому что ты молод, безжалостен, энергичен; твоя сила передается всем актерам. Это важно. Всегда помни, малыш, одну вещь. Автор придумывает спектакль. Актеры его проживают. Но создает его режиссер. Ты сделал этот спектакль, малыш. У тебя есть талант. Да благословит тебя Господь!»

Джок помолчал, чтобы сказанное им отложилось в сознании Престона Карра. Слезы заволокли голубые глаза режиссера; он тихо произнес:

— Это серьезное воспоминание. Пол Муни, произнесший: «Да благословит тебя Господь!» Но ничего бы не произошло, если бы я не проявил настойчивость, даже жестокость, ради достижения цели. Моей и, в конце концов, его тоже. Когда мы закончим работу над «Мустангом», надеюсь, вы скажете мне то же самое.

Это был последний удар, которому Джока научили на курсах по страховому делу — он посещал их до того, как полностью посвятил себя театру. Потенциальный клиент загонялся в такое положение, что ему не оставалось ничего иного, кроме как сказать — «да».

Но Карр не сказал ничего. Он надолго задумался. Затем произнес:

— Вы уверены, что связь с девушкой будет принята нормально?

История с Муни сделала свое дело, успокоил себя Джок.

— Даю вам слово, — сказал режиссер. — Я подберу такую актрису и заставлю ее сыграть так, что негативной реакции не будет.

Теперь, окончательно решил Джок, Карр скажет свое «да».

Но вместо этого актер лишь заметил:

— В таком вопросе всегда надо проявлять максимум осторожности.

Поднявшись, Карр покинул комнату; он не пожелал Джоку спокойной ночи, не дал окончательного ответа.

Лишь когда Карр удалился, Джок заметил, что начинается рассвет. Первые золотисто-розовые лучи утреннего солнца падали на горы и пустыню.

Джок понимал, что он должен реагировать на эту красоту. Но он был опустошен. Карр использовал его, как он мог использовать девушку — для удовлетворения страсти, тщеславия, для того, чтобы заново пережить свою старую славу. Затем он покинул его, не дав ответа.

Джок чувствовал, что при любом решении Карра он будет ненавидеть его. Престон не был плохим человеком. Просто он — звезда. Для Короля киномира он даже был исключительно добрым, внимательным, приветливым. Это заключалось не в Карре, а в самой системе звезд. Но ярость и усталость мешали Джоку видеть такие детали. Для него Престон Карр символизировал всех звезд сразу. Всех ненавистных ему актеров.

Прошло четыре часа, Джок проснулся, принял душ, побрился в самой изысканной ванной из всех, какие ему доводилось видеть. Она была великолепно оборудована; Джок обнаружил бритвы четырех типов; струйки воды, вырывавшиеся из душа, ласкали кожу нежнее, чем любая женщина. Сверкающая душевая установка с двенадцатью головками действовала сразу на все эрогенные зоны.

Надев свои полинявшие джинсы, рубашку, старые сапоги, Джок с влажными волосами и бронзовым лицом отправился в главный дом, в столовую. Присутствие в этой обшитой деревом и красным камнем комнате только одного человека подчеркивало ее размеры. Длинный стол был накрыт на троих. За ним сидела очень хорошенькая темноволосая девушка лет двадцати пяти. Ее улыбка была живой и приветливой, голос — нежным, с техасским акцентом, придававшим каждому слову оттенок многозначительности.

— Доброе утро. Вы мистер Финли?

На лице Джока появилась приятная благодарная мальчишеская усмешка.

— Да, мэм, — ответил он и тут же отметил, что всегда использует это обращение, говоря с южанками, даже со шлюхами. Человек из Бруклина, подумал он, всегда испытывает неловкость, общаясь с уроженцами юга, особенно с женщинами. Словно это они одержали победу в гражданской войне и терпят нас.

— Позавтракаете? — поинтересовалась она как хозяйка дома.

Не успел Джок ответить ей, как она нажала ногой кнопку звонка. В дверном проеме мгновенно появился слуга-мексиканец. На территории Юго-Запада мексиканцы — национальное меньшинство, которое прислуживает, улыбается, угодничает.

— Мануэль, — сказала девушка. — Послушай, что будет есть мистер Финли.

Обратившись к Джоку, она посоветовала:

— Я рекомендую juevos rancheros. Никто не готовит их лучше, чем Дорита. Разумеется, у нас есть многое другое. В том числе блины с икрой.

Глядя на нее, Джок сказал Мануэлю:

— Меня устроят яйца.

Когда Джок сел напротив девушки, она сказала ему:

— Прес делает зарядку. Каждое утро.

— Это заметно, — сказал Джок, ища ключ к девушке. — Он находится в превосходной форме.

— Для мужчины его возраста? — недовольно закончила она. — Нет, он лучше мужчин, которые вдвое моложе его.

Девушка улыбнулась, гордясь тем, что может утверждать это.

— Вам известен его большой секрет?

Бокал с апельсиновым соком замер на полдороге к губам Джока.

— Он именно таков, каким он кажется. Славный, добрый, сильный, полный жизненных сил. Такой, как на экране. Он не играет. Это он сам, — сказала девушка.

Джок осушил бокал, думая: «Карр не только выбирает для себя молодых и красивых, но и создает из них клуб своих поклонниц. Этот сукин сын беспокоится, как воспримет публика его связь со шлюхой, которая могла бы по возрасту быть его дочерью? Как отреагировала бы публика, узнав о существовании этой девушки?»

Джок не мог определить, на какой срок она приглашена сюда — на ночь, неделю, месяц, навсегда. И что думают на сей счет другие обитатели дома, ранчо. Судя по поведению Мануэля, они принимали ее и относились к ней с уважением. Они, похоже, одобряли любой поступок Карра. Наверно, потому что он действительно славный.

Прибыли яйца — пышный, аппетитный омлет с фасным и зеленым перцем, мелко нарезанной ветчиной и луком. Он был таким большим, что взрослый человек мог питаться им неделю.

Во время еды Джок задавал осторожные вопросы; наконец в комнату вошел Карр.

Он был в костюме для верховой езды — в английских бриджах, блестящих сапогах, желтой рубашке для поло. Джок снова увидел загорелые бицепсы, сильные, мускулистые предплечья. Мышцы Карра играли, даже когда он поднимал бокал с соком.

— Мы едем утром к Мак-Алистерам, — обратился он к девушке.

Этими словами, сознательно или невольно, Карр отпустил ее. Она встала, и Джок заметил, что ее платье туго обтягивает крепкие молодые груди. Тут есть на что посмотреть, сказал он себе. Когда она ушла, Карр спросил:

— Как омлет?

— Отличный, — с восхищением произнес Джок, чтобы порадовать хозяина. Чертова марионетка, обратился он к себе, не старайся понравиться!

— Малыш, я бы хотел продолжить разговор, но я обещал Маку приехать к нему на ленч. Надо обсудить с ним нефтяной контракт.

— Я понимаю, — сказал Джок. — Вы и так проявили большую любезность, уделив мне столько времени. Тем более что вы меня не ждали.

Вежливый, приветливый Джок. Пока Престон Карр дает понять, что он может сняться в картине, Джок Финли будет вежливым и приветливым.

Повернувшись к Джоку, Карр внезапно улыбнулся. Джок улыбнулся в ответ, но он испытывал чувство неуверенности, и это было заметно. Карр усмехнулся и произнес:

— Вы явились не совсем неожиданно. На самом деле вы даже немного задержались.

Последний кусок ароматного омлета еще находился в горле Джока. Режиссер едва не подавился им. Только это помешало ему задать вопрос. Карр избавил его от такой необходимости, продолжив:

— Обычно, когда киностудия говорит молодому самоуверенному режиссеру: «Получите согласие Престона Карра, и контракт будет подписан», он приезжает сюда на следующее утро. Иногда даже в тот же самый день. Один глупец прилетел на застрахованном самолете, чтобы произвести на меня впечатление. Он не знал, что мне принадлежат три личных самолета.

Я скажу, что мне в вас понравилось. Вы потратили пару дней на то, чтобы обдумать ситуацию. О, я знал о встрече с президентом уже в тот день, когда она произошла. Мой агент Герман Паркс и мой адвокат Харри Клейн имеют больше осведомителей, чем ЦРУ.

Когда Герман позвонил мне в тот день и сказал: «Готовься к приезду очередного режиссера», я решил, что вы явитесь утром. Вы заинтересовали меня тем, что явились только через пять дней.

Вы оказались не из числа тех алчных, недостаточно талантливых, глупых молодых режиссеров, что мечтают создать себе репутацию с помощью моей былой славы.

Хотя все сказанное Карром было в основном лестно для Джока, режиссер почувствовал, что в его душе закипает ярость.

— Я знал о лондонских неприятностях. Но, черт возьми, такое может случиться с любым режиссером. Я выгнал со съемок многих режиссеров; скажу честно — я не всегда был прав.

Джок ощутил, что к его щекам приливает фаска. В желудке, наполненном пищей, образовался комок из злости. Но он не перебил Карра.

— Отчасти я восхищаюсь вами. Какой-нибудь мальчишка стал бы заискивать и расшаркиваться перед звездой, чтобы закончить съемки важной, престижной картины. Вы так не поступили. Это хорошо! Услышав об этом, я уже захотел с вами познакомиться.

Но, когда вы подкатили сюда вчера на красном «феррари», я сказал себе: «Ну вот, начинается. Зеленый сопляк, которому нечем гордиться, кроме своего итальянского автомобиля. Похоже, очередной пижон, который дома тайком учится прыгать в свой «феррари» и выскакивать из него, не открывая дверцы.

Терпимым этот монолог делало только то, что Карр приветливо улыбался. Джока бесило каждое слово этого человека, но он был потрясен проницательностью Карра, его умением разобраться в чужом характере. К тому же Престон трезво, практично смотрел на самое безумное занятие в мире — создание кинофильмов. Джок помнил, что девушка назвала Карра славным, честным, искренним и всегда естественным. До этой весьма неловкой минуты Джок не имел оснований считать это мнение ошибочным. Но Престон еще не закончил.

— «Феррари» — это ошибка. Но ваш костюм! В какой костюмерной вы раздобыли этот костюм конюха? Он фальшив, как искусственная кожа, из которой сделана обложка сценария! И это название, выжженное, точно клеймо! Господи! Малыш, на свете есть ковбои. И есть ковбои-джентльмены. Никогда не приезжайте к ковбою-джентльмену в таком виде. Вы что, обесцвечивали джинсы в прачечной? Вы не работник с ранчо. Вы — режиссер! Приезжайте сюда одетым, как режиссер! Человек, способный говорить о кино так, как это делали вы вчера вечером, не очковтиратель. Зачем изображать из себя обманщика?

Ручаюсь, если бы я вчера предложил вам сесть на одного из моих аппалузов, вы бы это тоже сделали. Несмотря на то, что вы не умеете ездить верхом. Да?

— Я немного ездил верхом. Я взял несколько уроков, — сказал правду Джок.

— Я рад, что вы достаточно честны и не уверяете меня, будто знаете о лошадях все. Потому что я убежден, что на данном этапе развития кино вестерну требуется свежий глаз. Взгляд городского человека, для которого лошади, пустыня, дикая жизнь, присутствующие в сценарии, являются чем-то новым, незнакомым.

Я не стану критиковать сценарий. Это хороший вестерн. Уорфилд — талантливый автор. Но этого недостаточно.

Карр повернулся лицом к Джоку.

— Вы можете снять эту картину так, словно она станет вашим единственным вестерном?

Джок кивнул осторожно, еле заметно.

— Хорошо. Потому что тут может получиться шедевр. Но только если фильм окажется свежим и важным для вас. Тогда он будет свежим для публики. И важным для критиков. Но вы должны отдать ему все ваше мастерство. Всего себя. Делайте его так, словно вы занимаетесь любовью с удивительной девушкой и знаете, что эта ночь будет единственной.

То, как этот человек говорил о фильмах, о процессе их создания, пробуждало в Джоке новое уважение к Карру. Он не просто звезда. Большая звезда. Или даже Король. Он настоящий человек кино, любящий и уважающий свое дело. Девушка права. Карр именно таков на самом деле, каким он кажется. Он честен и искренен.

Даже те слова Карра, что заставили Джока неуютно поежиться, почувствовать, что студийные сапоги сжимают ноги, осознать фальшь своего появления, были произнесены дружелюбно. Карр просил Джока проявить больше достоинства, гордости и любви к себе. Это было важным для любого творческого человека.

— Еще два момента, — сказал Карр, — и я должен буду уехать. Во-первых, я бы хотел сняться в вашей картине.

Джок надеялся, что он выслушал эту фразу с достаточным спокойствием и выдержкой.

— Во-вторых, я должен поговорить с моим адвокатом, агентом и доктором. Только после этого я смогу дать согласие на съемки. Вероятно, последнее слово останется за адвокатом. Если он придумает, каким образом я смогу вложить миллионный аванс в нефтяную сделку Мак-Алистера, не заплатив слишком больших налогов, это станет серьезным аргументом в пользу участия в фильме. Да, малыш, так обстоят дела сегодня. Добро на картину дает юрист. Или губит ее.

Отхлебнув кофе, Карр продолжил:

— Заключение врача — это формальность. Последние одиннадцать лет перед подписанием контракта он прочитывает сценарий и обследует меня. Не для того я вкалывал все эти годы, чтобы умереть раньше времени, не насладившись результатами.

Я хочу вкусить все, ради чего я работал. Хочу, как Муни, любоваться восходами и закатами. Но мне нужно больше. Лучшая пища, лучшие виски, лучшие лошади и самолеты. И лучшие женщины. Молодые, крепкие. Любящие секс. Мне нравится касаться рукой твердого соска на свежей груди. Я люблю настоящий, бурный секс. Люблю юных девушек с длинными ногами и руками, обнимающими меня. Мне нравится быть желанным. По-моему, это лучший способ начинать день и завершать его. И я намерен жить так до моего последнего дня, который, надеюсь, наступит еще не скоро.

Лаура, — Карр жестом дал понять, что говорит о девушке, сидевшей за столом, — именно такая. Она обладает всем, что я ищу в женщине. Пока это обстоит так, она будет жить здесь. В тот день, когда один из нас почувствует, что наши отношения начали иссякать, все будет кончено. Она знает это. Я тоже. И все, кто живет здесь. Тут нет ничего постыдного. С ней обращаются весьма уважительно. Я бы не хотел заниматься любовью с женщиной, которая не уважает себя. Тогда она не могла бы относиться с уважение к тому, чем занимаюсь я. Не ценила бы меня.

В прежние времена в Голливуде было принято говорить о каждой девушке, как о шлюхе. Я никогда не следовал этой моде и не называл так девушек, с которыми имел дело. Для меня постель — это место, где люди встречаются, потому что они любят друг друга. Нельзя употреблять гадкие, унизительные слова по отношению к женщине, с которой считаешь возможным заниматься любовью. Я женился четыре раза. Изменял всем моим женам. Но не оскорблял их. Даже в самом конце.

Внезапно Карр встал и протянул руку Джоку.

— Если Харри и мой доктор скажут «да», я, вероятно, снимусь в вашей картине. Я сообщу вам о моем решении.

Шагнув к двери, он добавил:

— Мак-Алистеры ждут нас.

Возле порога Карр остановился и, повернувшись, спросил:

— В сцене с мустангом мы используем каскадера, да?

— Конечно, конечно, — тотчас ответил Джок.

«Феррари» Джока Финли со скоростью девяносто пять миль в час мчался на запад по двухполосному шоссе. Джок не стремился ехать с такой скоростью. Он даже не замечал этого. Он думал о Карре и о сказанном им. О данном им обещании. Неокончательном.

Все упиралось в налоги. Джок что-то слышал об их снижении при вложении средств в добычу нефти. Это давало шансы на успех. Сейчас Джоку казалось, что Престон Карр подпишет контракт с киностудией.

Что это будет означать! Новость мгновенно разлетится по всему свету. Престон Карр возвращается! Он будет сниматься у Джока Финли, молодого талантливого режиссера! Шесть лет, потерянных из-за Сьюзи Стейбер, будут возмещены одним махом. Горькие воспоминания о Лондоне окончательно сотрутся. Профессионалы переложат ответственность с Джока на знаменитого английского гомика.

О, если бы только Карр повторил в интервью то, что он сказал о нежелании Джока пресмыкаться перед кинозвездой. О том, что он предпочел уход унижению. Если бы только…

В жизни каждого человека бывают моменты, когда он должен добиться чего-то или умереть. Речь может идти о конкретной женщине. О личной собственности. О важном шансе. О чем-то, имеющем в данный момент решающее значение. Сейчас, по дороге в Лос-Анджелес, для Джока Финли таким моментом было участие Престона Карра в «Мустанге».

Но что, если адвокат Карра скажет «нет»? Что, если его доктор скажет «нет»? Есть дюжина причин, по которым Карр может отказаться. Великий Режиссер, сидящий на небесах, мог все перечеркнуть. Джок превосходно сознавал это.

В одной из последних пьес, поставленных Джоком на Бродвее, играла величайшая звезда. Три года Джок прожил без хитов и нуждался в громком успехе. Прошло четыре года со дня премьеры хита с Джулией Уэст в главной роли. Джок уже начал отчаиваться, терять веру в себя. Затем ему достались хорошая пьеса и знаменитый актер. В театре заранее устроили вечеринку по случаю грядущего успеха, который гарантировало имя звезды.

На пятый день репетиций актер не проснулся. Просто не проснулся. Он умер во время сна в своем «люксе» на четвертом этаже отеля «Алгонкин».

Постановку отменили. О ней просто забыли, отказавшись от поисков новой звезды. Автор, труппа, блестящий двадцатидевятилетний режиссер остались без работы. Это произошло после того, как Джон потратил пять месяцев на доводку пьесы и подбор актеров.

После этого случая всякий раз, когда какая-то звезда становилась слишком упрямой, несговорчивой, требовательной, Джок вспоминал свою удобную личную формулу. Он говорил себе: «Если этот актер умрет завтра во время сна, кто устроит меня в качестве замены? Пригласим этого человека и забудем о самоуверенном наглеце!»

Ни одна звезда не занимала слишком большого места в сознании Джока Финли! Однако сейчас президент заявил: «Заставьте Престона Карра сняться в этой картине, и вы получите контракт». Он не сказал «кого-нибудь вроде Престона Карра». Или: «Нужно найти второго Престона Карра.»

Чем сильнее зависел Джок от какого-нибудь человека, тем яростнее ненавидел его. Когда Джок добрался до тонущих в смоге окраин Лос-Анджелеса, он уже готов был ненавидеть Престона Карра.

Если Карр не согласится сняться в «Мустанге»…

Подъезжая к своему дому. Джок рассчитывал увидеть возле него автомобиль Луизы. Но ее машины там не оказалось. Джек вошел в дом. Он был пуст. Джок понял, что сюда приходила женщина, регулярно убиравшая в доме. Но ни здесь, ни возле бассейна Финли не увидел Луизы.

Он позвонил телефонистке. Девушка не оставляла ему сообщений. Звонил лишь Марти Уайт, дважды — вчера вечером, четырежды — сегодня утром и трижды за последний час. Марти настоятельно просил срочно связаться с ним.

Джок заставил себя сначала выпить возле бассейна, затем взял телефон, сел на пластмассовое кресло и набрал номер Филина.

После трех гудков в трубке раздался торопливый голос Марти:

— Подождите, я сейчас!

Семь минут Джок слушал, как Марти Уайт отчаянно уговаривал какого-то упрямца. Наконец Филин произнес в трубку:

— Алло! Кто это?

— Это я, Марти.

— Джок, малыш! Извини, что заставил тебя ждать. Но у меня неприятности. Большие неприятности. Ты знаешь Пэт Ноулз? Я подыскал ей большую картину в Риме. А она, оказывается, на шестом месяце! Ты слышишь — на шестом месяце! И к тому же не замужем. Это религиозная картина. Студия умоляет ее выйти замуж. Парень, малоизвестный актер, согласен. Но она не хочет. Во всяком случае, до рождения ребенка. Сейчас среди актрис модно пренебрегать общественным мнением. Трахаются они, как обычные женщины. Свой нонконформизм они проявляют только в отношении брака.

У меня не было никаких проблем с девушками с тех пор, как я убеждал Дейзи Доннелл уйти из театральной студии и сняться в кино. Мне приходилось умолять ее: «Дейзи, пожалуйста, перестань работать на чердаке и снимись в картине с сэром Лоренсом Оливье». Ну и мир!

Но к черту все это! Почему ты не позвонил мне вчера вечером? Где ты, черт возьми, пропадал?

Невозмутимым елейным тоном, с подчеркнутым спокойствием, Джок сказал:

— Я не мог позвонить. Мне пришлось остаться на ранчо.

— Он предложил тебе остаться? — спросил Марти, однако без того возбуждения и интереса в голосе, которые рассчитывал услышать Джок.

— Мы проговорили весь ужин, половину ночи, а затем завтрак.

— Ну? Он будет сниматься? — спросил Марти.

— Возможно, Марти. Возможно. Вот все, что он сказал.

Марти Уайт захохотал. Джок представил себе маленького человека с трясущейся лысой головой, сидящего в обитом натуральной черной кожей кресле.

— Я не шучу, Марти. Он не взял на себя никаких обязательств.

— Послушай, малыш, скажи мне правду! — Марти задыхался от смеха.

— Я сказал тебе, что произошло! — возмущенно повысил тон Джок.

— Меня не зря называют Филином. Малыш, малыш, не играй в карты с дядей Марти, — дружелюбно попросил Уайт.

— Я не обманываю тебя!

— Режиссер всегда узнает последним! — снова засмеялся Марти. — Малыш, послушай меня. Послушай меня внимательно. Меньше чем час назад Герман Паркс позвонил в Нью-Йорк. Карр попросил его «расследовать» это дело. Это означает, что Карр согласится! Если условия его устроят. Ты слышишь меня, малыш?

— Да, Марти, слышу, — Джок пытался справиться с охватившим его возбуждением.

Спокойствие Джока заставило Марти произнести:

— Малыш, речь идет о картине с Престоном Карром. Ты понимаешь, что это значит? Я могу сделать основой для контракта на три фильма. Знаешь, что мы должны создать? Компанию! Она понадобиться тебе, малыш, для снижения налогов. Загляни ко мне утром. Я приглашу сюда моего бухгалтера, мы все обсудим. Я уже поступал так с некоторыми из моих клиентов. Мы зарегистрируем компанию и станем партнерами, это даст нам большую свободу действий. Я смогу выступать от твоего имени, когда ты будешь в отъезде или занят съемками. Я тебе все растолкую. Картина с Престоном Карром! — ликующе закончил Марти.

— Сколько времени это займет? — спросил Джок.

— Создание компании? Неделю или две. Почему ты спрашиваешь?

— Я имел в виду получение окончательного ответа от Карра.

— Несколько дней. Звонок Германа означает, что они хотят подписать контракт. Если бы позвонили со студии, переговоры заняли бы больше времени. По-моему, Карру нужны деньги.

— Да, — сказал Джок, понимая, что решающим аргументом стал нефтяной контракт, который Карр собирался обсудить с Мак-Алистером за ленчем. Не «Мустанг». Не Джок Финли. Ну и ладно. Главное — получить Карра.

Проглотив порцию напитка, Джок услышал голос Марти.

— Малыш, я предвижу только одну проблему.

— Какую, Марти? — спросил Джок, всегда настороженно относившийся к «постскриптумам» агента.

— Он может потребовать, чтобы за ним закрепили право решать художественные вопросы.

— Пошел он к черту! В моих фильмах все художественные вопросы решает режиссер. Я отказался от завершения съемок в Лондоне. И я откажусь от этой картины, если возникнет такая проблема.

— Малыш… малыш… — попытался успокоить режиссера Марти. — Я не сказал, что он обязательно потребует этого. Я лишь предупредил, что это возможно. Мы должны быть готовы, только и всего.

— Ты лучше будь готов к тому, чего захочу я! — сказал Джок.

— Малыш, я работаю на тебя. Защищаю твои интересы. Я предупреждаю тебя о том, что может произойти. И я справляюсь с этим. Не беспокойся, малыш.

Прощаясь, Марти казался почти испуганным.

Это позабавило Джока. Опуская трубку, он улыбнулся. Его голубые глаза блестели. Значит, контракт будет подписан. Король сказал «да». Или весьма близок к тому, чтобы сделать это. Снимая старые, стоптанные ковбойские сапоги, которые он успел возненавидеть, Джок все еще улыбался. Затем он стянул с себя застиранную рубашку. Снял полинявшие джинсы, высмеянные Карром.

Внезапно Джок скатал джинсы в клубок и бросил их через бассейн. Проделал то же самое с рубашкой и сапогами. Они ударились о стену, обвитую плющом и «живой изгородью».

Финли стоял в одних трусах — стройный, сильный, загорелый, молодой. Он держал мир за хвост. Конечно, благодаря Престону Карру.

Джок чувствовал, что его член, сдавленный узкими трусами, становится твердым. Он сорвал трусы и нырнул в бассейн. Сейчас Финли казалось, что он может трахнуть весь мир. Разумеется, в переносном смысле. В такой момент торжества он мог выйти на улицу и изнасиловать первую хорошенькую девушку. Ощущение победы имело для Джока агрессивный характер. Так же как и чувство любви.

Он вынырнул на поверхность и лег на спину. Его член гордо поднимался над водой. Ох уж эти калифорнийские бассейны с теплой водой!

Картина Престона Карра! Картина Престона Карра! Джок вслух передразнил Филина. И тут Джока кое-что потрясло. Ликование исчезло вместе с чувством гордости и эрекцией. Член Джока стал мягким, как после оргазма.

Филин не произнес ни слова о Джоке Финли. Картина не Джока Финли, а Престона Карра. И маленький постскриптум — режиссура молодого Джока Финли. Или малыша Финли?

Престон Карр может оказаться опасным подарком. Да, он гарантировал семи- восьмимиллионный бюджет. Но теперь Джоку придется бороться за свою индивидуальность. Его внутренности поедал маленький червячок, которого звали «право решать художественные вопросы». Марти «вспомнил» об этом как бы невзначай, мимоходом. В сочетании с его советом не беспокоиться это замечание вселяло серьезную тревогу.

О'кей, мистер Престон Карр, мистер Король, я буду покладистым, уступчивым малышом — пока не подписан контракт. Но после — берегитесь! Кто бы ни снимался в картине, боссом буду я, Джок Финли. Не забывайте об этом!

Джок заметил, что эрекция вернулась, он почти испытывал боль. Торжество и враждебность были неразделимы для Джока Финли.

Он внезапно ощутил свое одиночество и захотел встретиться с Луизой. Разделить с ней свое ликование и сильное физическое возбуждение. Он вылез из бассейна. Мокрый Джок схватил телефон, набрал номер. Сначала никто не отвечал. Очевидно, Луизы не было дома. Потом он услышал голос телефонистки, которая не знала, где находится Луиза, но обещала передать ей сообщение. Джок назвал свое имя и сказал:

— Пусть она, когда появится, немедленно позвонит.

Но Луиза не позвонила. С наступлением темноты голодный, одинокий Джок решил прыгнуть в «феррари», поехать в «Ла Скала» перекусить. Он уже направился к двери, когда зазвонил телефон. Лулу?!

Он поднял трубку после четвертого звонка и с нарочитой небрежностью произнес:

— Алло?

Но это была не Луиза.

— Малыш, я знал это заранее! Все в порядке! За исключением одного момента. Этот негодяй действительно заговорил о художественном руководстве.

— А что сказал ты? — спросил Джок резким от злости голосом.

— Я сказал категорическое «нет»! — отозвался Марти. — И именно тогда над контрактом нависла угроза.

— Извини! — отчеканил Джок. — Но отказаться от художественного руководства для режиссера — все равно что позволить отрезать себе яйца!

— Понимаю, малыш, понимаю. Я не говорю, что тебе следовало согласиться. Просто теперь все сорвалось.

— Я сказал тебе, что он, вероятно, согласится. Это ты решил, что контракт уже практически подписан! — Джок заметил, что перешел на крик.

— Малыш, малыш, успокойся. Я обдумываю компромисс.

— Какой? — настороженно спросил Джок.

— Например, ты мог бы сказать, что испытываешь безмерное уважение к Престону Карру. Ценишь его опыт, способности, талант. И отнюдь не хочешь унизить его. Однако весьма опасно давать любой звезде право художественного руководства съемками. Я могу привести полсотни примеров, когда звезды являлись также продюсерами, и напомнить, какие плачевные результаты это дало. Но ты не будешь это говорить. Ты скажешь, что рискованно позволять актеру принимать художественные решения. Даже такому, как Престон Карр. Однако ты не собираешься ничего ему навязывать силой. Хочешь поддерживать с ним добрые рабочие отношения. Поэтому ты готов пойти на компромисс…

— Марти, компромисс в вопросе о художественном руководстве невозможен! — перебил Джок агента.

— Малыш, выслушай меня до конца. Официально право художественного руководства получит исполнительный продюсер.

— Исполнительный продюсер? — насторожился Джок.

— Это позволит тебе стать фактически художественным руководителем, не превращая эту проблему в неустранимое препятствие.

— Каким образом мы сохраним за собой право художественного руководства, отдав его исполнительному продюсеру? — насмешливо спросил Джок.

— Ты сам ответил на этот вопрос, малыш. Все дело в словах «каким образом»? Если я предложу себя на должность исполнительного продюсера, художественное руководство останется за нами. В твоих руках. Престон Карр не возненавидит с самого начала картину, тебя и все остальное.

Джок надолго замолк. Марти ощутил необходимость срочно заполнить паузу. Он внезапно произнес:

— Господи! Какой я болван! Я забыл сказать тебе главную идею сделки. В обмен на отказ от художественного руководства ты хочешь стать одновременно продюсером и режиссером. Это важно, малыш, очень важно.

Марти дал этой мысли время проникнуть в сознание Джока.

— Что скажешь, малыш? Это приемлемый компромисс? Ты будешь продюсером-режиссером. Я — исполнительным продюсером. Таким образом художественное руководство останется за нами.

— Карр пойдет на это?

— Герман думает, что, вероятно, да, — отчеканил Марти, намекая на то, что этот вопрос обсуждался. Агенты решили, что они смогут уломать своих клиентов и получить сотни тысяч комиссионных.

Джок испытал желание сказать: «Я подумаю», — как сказал ему Карр. Но в конце концов Джок произнес:

— О'кей. Если ты сможешь это устроить.

— Думаю, смогу. — Марти давал понять, что это еще всего лишь возможность.

Джок положил трубку, вышел из дома, к своему красному «феррари». Он приблизился к машине, собрался прыгнуть в нее, смущенно замер, открыл дверь и сел за руль. Джок завел мотор и сорвался с места, выплескивая свою враждебность к Престону Карру на всю Роксфорд-драйв.

Прежде чем Джок Финли достиг «Ла Скала», Марти Уайт связался по телефону с президентом, находившимся в Нью-Йорке.

— Боб, я говорил с Германом. А также с моим парнем. Они согласны.

— Отлично, Марти, отлично! Я сообщу новость на собрании акционеров в четверг!

— Есть один момент.

Президент помолчал. Он достаточно хорошо знал агентов типа Марти Уайта. За такой фразой могло последовать какое-нибудь немыслимое требование.

— Один момент? — осторожно спросил президент.

— Какой?

— Малыш и Карр так быстро нашли общий язык, что они боятся вмешательства постороннего лица, скажем, продюсера, назначенного студией. Это могло бы породить проблемы. Так что если ты скажешь мне сейчас, что Финли будет продюсером-режиссером, ты получишь этот пакет.

Президент помолчал несколько мгновений.

— Ты будешь исполнительным продюсером? Ты сможешь контролировать действия малыша?

— Я дал тебе слово, Боб, верно?

— Да, верно.

— Так что ты скажешь?

— О'кей!

Положив трубку, Марти посмотрел на блокнот, лежавший возле телефона. На белом листке было выделено рукой агента: «Марти Уайт, исполнительный продюсер… Марти Уайт! Исполнительный Продюсер!.. Фильм Мартина Уайта с Престоном Карром в главной роли!»