Я старался не писать много для «Ральфа», потому что боялся показаться тщеславным, но мне уже давно хотелось встретиться с бандитом из Мельбурна Тесаком Ридом, еще в 1991 году выпустившим свою первую и лучшую книгу «Откровения Тесака». Она состояла из воспоминаний человека, посвятившего жизнь отрубанию пальцев и вышибанию долгов, который при этом никого и никогда не обидел, не был преступником, но просто «присутствовал при девятнадцати смертях как на воле, так и в тюрьме». После выхода книги Риду пришлось отречься от части описанных там злодеяний, что было тем более необходимо человеку, которого никогда не обвиняли и даже не подозревали в подобных преступлениях.

Рид изображал из себя зловещего убийцу, способного рассказать о людях, чьи головы ему доводилось сносить с плеч долой по тяжкой, но непременной необходимости, и смеющегося при воспоминаниях о расчлененных телах, оставленных позади. Он с удовольствием делился наблюдениями вроде «Это любопытно, но каждый человек, которого мне доводилось застрелить или зарезать, глядел на меня как побитый щенок и спрашивал: «За что?» Я всегда считал, что последним словом должно быть «Нет!». В некоторых этнических группах допускается плакать и рыдать как женщины: «Нет, нет, нет!»

Байкеры, школьники, солдаты, придурки, выдававшие себя за бандитов, и почтовые рабочие, мечтающие о кровавых убийствах, сразу же полюбили книгу. В ней описывалась никому дотоле не известная Австралия – потаенная, опасная страна, где драка в ночном клубе в любой момент могла неожиданно превратиться в перестрелку, а какой-нибудь здоровяк, который в обычной жизни просто надавал бы тумаков, мог наклониться, высосать вам глаз и проглотить его.

В «Откровениях Тесака» Рид писал, что бывший член «Маляров» и «Докеров» Билли Лонгли Техасец ходил под его крышей. В последующих книгах он признался, что поссорился с Лонгли из-за заявления, в котором был вынужден называть его «своим вторым отцом… дядюшкой… другом… наставником». Узнав, что Лонгли начал общаться с журналистами, я немедленно отправил к нему нашего человека в Мельбурне Эндрю Блока – разузнать о его проблемах с Ридом. Лонгли поведал страшную, кровавую историю о жестокой борьбе «Маляров» и «Докеров», которая шла в Мельбурне в семидесятые, но отказался признать, что Рид приглядывал за ним в тюрьме: «Я сам за собой приглядывал, но это похоже на Тесака. Он стал знаменитостью только благодаря издателю. Джон и Тесак замутили тему на много миллионов долларов».

Спустя пару недель после выхода статьи я получил от Рида письмо на шести страницах с домашним адресом и телефоном отправителя и домашним адресом и телефоном Лонгли – на случай, если я посчитаю его обманщиком. Это было забавное письмо, полное мрачного юмора. Рид утверждал, что упомянул Лонгли в книге по его же просьбе, что Лонгли всегда считал Рида миллионером («что на самом деле не так… однако у меня неплохие адвокаты») и что Лонгли был зол за то, что Рид однажды попросил его вернуть «немного денег». Кульминация письма приходилась аккурат на самый конец: «Конечно, Билли прав, а я ошибаюсь. Билли до сих пор жив, потому что он такой крутой, а я – потому что я лох. Мне, разумеется, следовало выбирать выражения, когда я говорил о таком опасном центровом парне, как он, иначе мне крышка… Билли, мне очень жаль, что ты так и не заработал миллиона долларов. Знаешь, Билли, надеюсь, что после этого письма ты меня не уроешь…»

Я позвонил Риду и попросил об интервью для «Ральфа», он захотел получить за беспокойство пятьсот долларов, и я полетел к нему на Тасманию.

Тесак встретил меня вместе со своим приятелем Шейном Фармером, владельцем единственного на Тасмании стрип-бара. Мы уже собрались было пойти выпить пивка, когда Шейн предупредил меня:

– Не позволяй ему напиться… Он меняется!

Но Рид настаивал:

– Я еще никого не убил в пьяном виде. Вот когда я совершенно трезвый вышибаю твою дверь в пять часов утра – это самое время волноваться.

Так же как и любой бывший наемный убийца, Рид просто хотел, чтобы его любили. Он желал, чтобы люди запомнили его смешным, а не отрывающим им ноги, забирающим все деньги, стреляющим в лицо и закапывающим в безвестную могилу. «Мне не кажется, что я черная и странная личность, – говаривал он. – По-моему, я очень забавный. Я убивал людей со словами «Ух ты, это, должно быть, больно!»

Больше всего Рида веселили темы, совершенно не располагавшие к смеху: убийства, пытки и расчлененка. Когда ему действительно случалось сострить – что бывало не так уж и редко, – его лицо становилось совершенно непроницаемым. Я спросил, зачем он признался во всех этих убийствах. Рид ответил:

– Я же сказал, что был лично или совместно с группой лиц задействован в подготовке смертей девятнадцати человек. Это значит, что если, например, ты придешь ко мне и спросишь: «Как мне лучше порешить любимую тещу?» – а я посоветую тебе бросить к ней в ванну электрический фен, то я буду причастен к планированию убийства. Мне вовсе не обязательно самому бросать фен в ванну. Я не убивал девятнадцать человек вот этими руками. Если посмотреть на вопрос с такой точки зрения, то убийств было гораздо меньше девятнадцати. Я бы сказал, что их было совсем немного.

Рид попал в эмоциональную и денежную западню, которая представляет опасность только для завязавших злодеев. С одной стороны, ему была необходима достоверность этих смертей, чтобы продавать книги, с другой – он хотел выглядеть в глазах людей эдаким хулиганистым поэтом, на которого каждый в глубине души хочет походить.

Риду было сорок четыре года, когда я впервые встретился с ним, двадцать три из них он провел на зоне, из них десять – в тюрьме строжайшего режима «Пентридж». Его осуждали за разбойные нападения, вооруженные ограбления, нанесение тяжких телесных повреждений и похищения людей – но ни разу за убийство. Однажды он предстал перед судьями за убийство Турка Сэмми возле ночного клуба «Боуд-жанглз», но тот случай был расценен как убийство в целях самообороны. Девятнадцать убийств – довольно смелое заявление для человека, проведшего на улице меньше девятнадцати месяцев своей взрослой жизни. Чем больше его книг выходит в свет – а сейчас их уже девять, – тем дальше они уходят от реальности. «Тесак-5» имел подзаголовок «Сфабрикованные улики». «Тесак-7» – это роман.

Начав пить, Тесак быстро поймал ритм: попробовал – раз – два – три – пусто. Он глотал пиво, как человек, проведший взаперти двадцать три года, которым он, собственно, и был. Рид признался, что раньше был психопатом, но теперь поправился. Он настаивал на том, что воспоминания о войне «Маляров» и «Докеров» остались для него самыми приятными из тюремных воспоминаний.

– Когда проводишь столько времени в тюрьме, – сказал Тесак, – что-то переключается в голове, и тебе становится наплевать на все. Мне тогда казалось, что тюрьма – это моя жизнь, вот выйду, застрелю еще кого-нибудь, помучаю, заработаю деньжат – и обратно на нары, чтобы продолжить в том же духе. У меня было одно преимущество перед всеми остальными: они ненавидели тюрьму, а мне там просто нравилось.

При этих словах Рид откинулся и истерично рассмеялся над собственными воспоминаниями. Во рту блеснули хромированные протезы – собственные зубы он выбил о тюремную раковину, чтобы попасть в лазарет. Вставные зубы были всего лишь одним из свидетельств того, что тюрьма сделала с Ридом. Под рубашкой скрывался знаменитый изуродованный торс, по которому он проводил экскурсии, как по местам боевой славы:

– Вот здесь меня пометили – двадцатисантиметровый нож для разделки мяса, еще одна отметина вот здесь, вот здесь – ножом для колки льда, прямо сквозь сердце, бритва… бритва… бритвой меня еще вот тут порезали… и еще вот здесь. – Он поворачивался спиной и продолжал: – Выходное отверстие ножа для колки льда… пулевое отверстие.

Однажды Рид заставил сокамерника отрезать ему уши: хотел попасть в психиатрическую лечебницу. Исковерканные пупки, находившиеся у него на месте, где у всех людей должны присутствовать ушные раковины, напоминали рудиментарные слуховые проходы древних рыб. Он сказал, что не очень-то тосковал по ушам:

– Ван Гог без них неплохо обходился.

Но судьба сыграла с Ридом жестокую шутку, когда стало подводить зрение.

– Дома у меня есть очки, – рассказывал он, – но я не ношу их на людях, потому что в них я выгляжу как тупой педрило.

Кроме того, у него не было ушных раковин, на которых эти очки держались бы.

– Если я сижу не шевелясь, то они еще держатся, но у меня не получится пойти пошататься по улице, потому что они тотчас свалятся.

Отец Рида жил в Лончестоне, а мать рядом с большой церковью Адвентистов Седьмого дня (АСД) в Кингстоне. Рида воспитали в духе идей секты. Он говорил:

– Я провел пятнадцать лет в приходе АСД. Отец был у них старейшиной. У этих ребят серьезные проблемы с башнями… Я помню, как по воскресеньям мы с отцом шли в церковь и все прихожане, прежде чем зайти в храм, открывали багажники машин и доставали оттуда полуавтоматическое оружие: не хотели, чтобы католики застали их врасплох. Они привыкли видеть Папу Римского в виде головы Зверя, как он изображен в Откровении Иоанна Богослова. Меня воспитывали в духе «славь Господа и не расставайся с оружием». Я выполнил только вторую часть наставления.

Фармер не уставал напоминать, чтобы я контролировал поведение Рида. Рид признался:

– У меня проблемы со спиртным… Был такой случай: я вошел в ночной клуб Шейна с банкой какой-то приправы… Потом он рассказал, что я высыпал ее содержимое в вентиляционную систему и все посетители были вынуждены выбежать на улицу, кашляя и задыхаясь. А я ничего этого не помню.

– Это действительно сделал ты, – кивнул Фармер.

– Я смиренно прошу прощения, – извинился Рид.

Годом ранее алкоголизм Тесака погубил первую серию живых репортажей Лиз Гор на австралийском телевидении. Рид ввалился на съемочную площадку и стал мочиться на глазах у изумленной публики. За время, которое ушло на облегчение, он успел рассказать короткий стишок собственного сочинения, посвященный наркоторговцу, которого он когда-то убил:

Вспомнив об этом, Рид залился смехом и добавил:

– Это было действительно забавно. Мы несколько часов пытались запихать его в цемент. Он постоянно выбирался оттуда.

Сотни зрителей подали жалобы. Рид рассказывал:

– Я пропустил пару стаканчиков в аэропорту Хобарта, еще пару на борту самолета, еще пару, когда добрался до Талламарина, еще парочку, когда снова сел в самолет, и еще немного в Маскоте. А когда пришел на телепередачу, мне сказали, что мой выход через пару часов, и попросили подождать. А там был холодильник, поэтому я сел и вдарил по белому винцу – больше ничего не нашлось. До дверей меня тащили двое парней, при этом одному приходилось отнимать у меня бутылку вина. Бедная Элизабет Гор и не подозревала, что ее следующий гость был так же пьян, как и вонюч. Я только что вышел на волю. В подобной ситуации нельзя просто сказать «Подожди у холодильника».

Через четыре дня после моего выступления на телешоу Керри-Энн Кеннерли она отменила запланированное интервью с Ридом и посвятила передачу тихой беседе с фанатиком телеискусства Аланом Джонсом. Джонс как раз рассказывал нации о том, какой позор пал на канал «Эй-би-си», где показали интервью Гор – Рид, когда помощник подал Кеннерли записку, в которой говорилось, что Рид дозвонился в студию и требует, чтобы его пустили в эфир. Джонс отреагировал на это еще одной порцией своего фирменного праведного гнева. Рид ответил:

– Если кто-то кидается камнями, то лучше бы ему самому не жить в стеклянном доме, Алан… Меня хотя бы не арестовывали в общественном туалете в Лондоне.

Джонс замер в уникальном для себя состоянии полного молчания.

Затем звонок оборвался. Позднее Кеннерли оценивала этот эпизод как «один из худших дней в своей карьере» и призналась, что «была искренне удивлена», когда Рид позвонил в студию.

Рид рассказывал:

– Меня пригласили на «ВИН-ТВ» – подразделение девятого канала. Посадили в зеленую комнату и сказали, по какому номеру звонить. Потом показали, как Алан Джонс по телевизору перемывает мне косточки. Я позвонил, а они подняли надпись «Тесак на проводе». Понимаешь, нельзя так вот запросто зайти в телефонную будку, позвонить Керри-Энн Кеннерли и сразу же попасть в эфир…

Мы пили в одном клубе. В соответствии с лучшими тасманскими традициями стриптизершами там работали жена хозяина заведения и ее сестры. Рид не интересовался девочками. Когда одна из танцовщиц таки выскользнула из своих трусиков-ниточек, он спокойно посмотрел на это и вновь устремился мыслями в прошлое:

– Мы тут можем всю ночь просидеть, глядя, как она крутит своей жопой. В семидесятые мы бы ее трахнули.

Как и предупреждал Фармер, Рид медленно менялся. Его больше заботил я, чем стриптизерши:

– Почему ты совсем не улыбаешься? Что с тобой?

Я предположил, что все дело в том, что я всего лишь жалкий ублюдок.

– Давай улыбнись. Почему ты не хочешь улыбнуться?

Мы вломились в гримерную, где стриптизерши курили дурь. Все, кроме нас, напряженно замерли. Вместе мы вышли на улицу и стали звать такси.

Я брал интервью у Рида еще несколько раз. Обычно Тесак сам звонил мне, если у него появлялась горячая тема. Когда в Мельбурне был убит известный наркоторговец и насильник Чарли Хигали по прозвищу Псих, я заказал Риду некролог. О своей последней беседе с Хигали Рид написал: «Наш разговор постоянно возвращался к разным забавным темам, вроде постоянных обострений венерических болезней Чарли, от которых он лечился с четырнадцатилетнего возраста, или его привычки посещать наркологические диспансеры, где всегда можно было получить бесплатную инъекцию и снять шлюху… Всегда жалко, когда умирает старый друг, хотя, вероятно, Чарли заслужил именно такой конец».

К некрологу Рид приложил небольшой рассказ о тех временах, когда он и Псих Чарли были молоды. Я сказал, что мне нужно «настоящее преступление», но Тесак стал убеждать меня, что ему нечем похвастаться – возможно, он говорил правду. Как однажды заметил издатель Рида, «все преступники врут, а мой – больше всех».

Я отправил журналиста Дениса Брауна, чтобы он сдобрил историю кое-какими фактами. Денис обошел пабы, в которых бывал Псих Чарли, сделал звонок управляющему таверной, где Хигали предположительно пил в ночь своей смерти, и получил ответ:

– Приятель, я никогда не видел Психа, я бы никогда не узнал его, если бы он зашел сюда – хотя это было бы удивительно после того, как его замочили.

Я отправил туда фотографа, который сам вызвался снять дом Хигали, но он вернулся ни с чем, если не считать отборной брани безутешной вдовы. Я попросил его больше никогда не делать ничего подобного, в том числе и потому, что однажды утром он мог проснуться с дыркой в башке. Мне нравилось, как развивался наш репортаж о «настоящем преступлении». Это был пьяный разговор в его наилучшем виде: самый известный бандит Тесак Рид вваливается в паб, присаживается к тебе, наклоняется поближе и рассказывает о последних новостях преступного мира.

Спустя год, когда я уже был главным редактором, «Ральф» брал интервью у Рода Портера (Реактивного), бывшего сотрудника викторианского отдела ограблений. В восьмидесятые Рид стучал Портеру на мельбурнских наркоторговцев. Рид сказал Портеру, что это он застрелил Сэмми Озеркама, и когда Портер понял, что это правда, то немедленно арестовал Рида. На это Рид ответил кипой юридически выверенных заявлений, обвинявших Портера и еще много кого в различных тяжких преступлениях, включая и продажу оружия, из которого был убит Озеркам. Портер признал, что показания Рида погубили его карьеру.

«Ральф» предоставил Риду возможность ответить, но по его репликам стало совершенно очевидно, насколько сложно даже самому Риду отыскать правду во всех его историях. Журналист Дэйв Лорни спросил, был ли он информатором у полиции, на что Рид ответил:

– В те дни я был не в себе, о чем имею соответствующие медицинские документы. У меня обострилось психическое заболевание, ясно? А они хотели объяснить своему начальству, зачем им нужен безухий псих… Я неверно истолковал их слова, как будто они мне что-то разрешили – а это было плодом моего воображения. Но я доставил мистеру Портеру массу неприятностей.

Рид позвонил мне и сказал, что если мы планируем продолжать работать с ним, то было бы неплохо отстегнуть ему деньжат. В то же письмо он вложил несколько новых фотографий, которые мы могли бы использовать, если согласимся работать с ним дальше. Я отправил ему пару сотен долларов. Вышел фильм «Тесак», где Рида сыграл неподражаемый Эрик Бана, после чего известность прототипа главного героя многократно возросла.

На обложке книги «Тесак-2» были слова Рода Портера о первой части: «Она мне понравилась. Хотелось бы только, чтобы меня там не было». То же самое почувствовал я, когда вышел «Тесак-9». Рид писал о нашем вечере в стрип-клубе: «Марк Дэпин тогда неплохо оттянулся за мой счет – бесплатная еда, бесплатное бухло, а Шейн Фармер поставил весь клуб на уши ради этого парня». В каком-то смысле Тесак был прав, если забыть, что перед этим я выдал ему пятьсот долларов. «Не знаю, успел ли он получить там что-нибудь еще, – писал он дальше, – я ушел раньше, но ему определенно там понравилось. Держу пари, что если бы вы были редактором мужского журнала и владелец стрип-клуба лез бы из кожи вон, чтобы угодить вам, то и вы остались бы довольны». Что могла подумать обо всем этом Клэр?

Я не видел Рида до 2003 года, когда он стал выступать со своим шоу по кабакам, клубам и дискобарам. Тесак рассказывал свои любимые истории об отрубании пальцев, ему помогал приятель – бывший футболист Марк Джексон. Там же Рид устраивал аукцион и продавал сборники фотографий: «Рид в тюрьме», «Рид с Эриком Бана», «Турок Сэмми лежит в луже собственной крови», «Голова Турка Сэмми с пулевым отверстием между глаз». Еще он продавал мачете, купленные в ближайшем магазине домашней утвари, но с подписью «Тесак».

Я работал внештатным журналистом в «Сиднейском утреннем вестнике», когда мне снова выпал шанс взять интервью у Рида и Джексона. Я спросил Рида, зачем он соврал, что оставил меня со стриптизершами в том клубе. Тесак уже стал более спокойным, говорил уверенно и не торопясь. В голосе появилась какая-то теплота, а смех больше не звучал как злорадный гогот над могилой, но ему не нравилось, когда его называли вруном.

Рид настаивал:

– Ты остался после меня, в одной руке у тебя была сигарета с марихуаной, в другой – шлюха.

Я бросил курить марихуану. Меня оклеветали.

– Никто тебя не оклеветал, – не согласился Рид. – Ты англичанин, ты работаешь в газете, клеветать на людей – это твое дело.

Когда выдавался удобный момент, Джексон встревал и отпускал фразочки вроде «Конечно, это было давно, теперь уже совсем другое дело». Тем временем Тесак продолжал развивать мысль о моих британских корнях:

– Приятно видеть, что у тебя немного отросли волосы, а то при последней нашей встрече страшно было смотреть на твою лысину. – Он поковырялся в носу и добавил: – Ты только что с самолета из Англии, так ведь?

– На самом деле из Сиднея.

– Ты прилетел к нам сюда, – продолжал Рид, – и вдруг оказалось, что у нас тут есть душ и мыло. «Ни хрена себе, – подумал ты, – и давно это у вас?»

– Никак не могу понять, – признался Джексон, – нравитесь вы ему или нет. Черт его знает.

– Тесак, расскажи мне немного о Джексоне.

– Он играет на прессе, как на скрипке, – усмехнулся Рид, – так же как и я все эти тринадцать лет. И ты все время думаешь об одном, точно?

– Ну сколько можно? – в один голос вздохнули Марки.

– Ты, как собака, возвращаешься, чтобы проверить свою отрыжку, – продолжал Рид, – тебе нужно снова прийти и лизнуть ее.

– Ладно, Тесак, я собака, тогда ты отрыжка.

– Точно, дружище. И все потому, что ты меня тогда не вычистил. Ты снова и снова приходишь на место преступления. Чем займемся теперь? Пойдем в стрип-клуб?

В третий раз за последние пять минут Джексон попытался немного разрядить обстановку:

– У нас всегда есть новая история для журналистов.

– Ты получил то, ради чего пришел, – заявил Тесак, – благодари Господа Бога, что мы дали тебе сегодня работенку. А теперь проваливай, пока снова не остался в одиночестве. И повежливей… Однажды мы опять можем тебе пригодиться, но только не сейчас. Именно поэтому ты сегодня так груб.

Миротворческие попытки Джексона стали какими-то неискренними:

– По крайней мере, ты не врешь. Жаль только, что хитришь и следишь, откуда ветер дует… Если не считать этого, ты мне понравился. По-моему, ты неплохой парень. И не обидчивый.

– А мне кажется, что он это все припомнит, так ведь? – спросил Рид.

– Мы не обидчивые, – сказал Джексон, судя по всему, имея в виду нас троих. – Мы тут много наговорили. И если ты напишешь что-нибудь обидное, то людям это будет неинтересно, потому что они все это уже слышали… Еще вопросы есть?

– Да. Это ты расцарапал ему лицо?

По всей правой щеке Рида шла лыжня из трех параллельных линий.

– Меня поцарапан медведь-коала из Хилесвильского заповедника.

– Что, правда?

– Большинство людей верят в это.

– А что произошло на самом деле?

– Не твое собачье дело.

– Мужик или женщина?

– Вилка для барбекю. Одна мамаша заехала мне по лицу вилкой для барбекю. Мы поехали на пикник, и я поцапался с одним придурком, а потом взял и ткнул его рожей прямо в жарящееся мясо. А его мамаша ударила меня этой чертовой вилкой. Пришлось извиняться.

– Послушай, – сказал Джексон, – на наши шоу приходят лучшие журналисты Австралии, но они не могут написать о том, что там видят. – (На самом деле ни в одной крупной газете ни разу не появлялась рецензия на их представление.) – Это жестокая, несмешная комедия.

– Правдивые истории, – добавил Рид, – и некоторым они нравятся. Но только не тебе. Ты не смеялся ни разу в жизни.

Я сдался.

Думаю, что короткое знакомство с Тесаком Ридом в последующем сильно снизило мои шансы на благосклонность супермодели Клаудии Шиффер. В день нашей встречи было практически полное затмение солнца, но она, как мне кажется, не обратила на это никакого внимания.

На одном из бесчисленных собраний в АПО, которые отличались друг от друга только числом «гениальных идей» и тем, говорили мне или нет тратить меньше денег на фотографии пингвинов, Ник сообщил, что Клаудия Шиффер согласилась позировать для «Ральфа». Один из спонсоров ее австралийского турне отказался от участия, и АПО согласилось взять на себя ровно четверть предстоящих расходов, если она снимется для обложек «Клео», «Вуманс дэй» и «Ральфа», – но она оставила за собой право отказаться от съемок в одном их этих журналов.

Этот контракт с самого начала показался мне немного странным, но супермодели не часто заглядывали в наш офис, упрашивая снять их для нашей обложки, поэтому я притворился, что поверил, кивнул, улыбнулся и вызвался взять у нее интервью. Я не мог знать наверняка, кем Клаудия Шиффер окажется на самом деле. Я знал только, что она была замужем за Ричардом Гиром и что они оба вели распутный образ жизни. Потом мне сказали, что Клаудия была лицом «Л'Ореаль».

«Клео» взял на себя организацию фотосессии, которая должна была состояться в Мельбурне. На долю «Ральфа» в напряженном графике Шиффер приходился один час, на долю «Клео» – три. Мне сказали, что на укладку волос и макияж у нее уйдет не меньше часа, поэтому я приехал в студию за сорок пять минут, надеясь поприсутствовать при закулисной ругани Клаудии со стилистом. Но хотя на месте были стилист, фотограф Тим Байер и парикмахер, лицо «Л'Ореаль» отсутствовало. Так прошел час, отведенный на прическу и грим.

Энди Уорхол сказал: «Красивые люди чаще заставляют себя ждать… потому что между красотой и обыденностью лежит много часовых поясов». Я терпеливо ждал. Было похоже, что готовиться Шиффер собиралась прямо во время нашей съемки. Мы предположили, что она, должно быть, приедет с другой студии и у нее, возможно, уже будут уложены волосы, а макияж потребует всего лишь нескольких дополнительных штрихов. Прошло еще двадцать пять минут, и стало понятно, что на две фотосессии времени не остается, даже если Шиффер прибудет в полной готовности. За двадцать минут до окончания нашего времени Клаудия влетела в студию. Я представился и спросил, можем ли мы начать интервью немедленно. Но это оказалась не Клаудия, а агент по рекламе. Настоящая Шиффер стояла за ее спиной.

Клаудия Шиффер не походила на человека, только что вышедшего от стилиста. Она была высокой и стройной, но бледной и простоватой – непритязательный образ настоящей арийской женщины со слегка вялыми волосами. (История умалчивает, что она подумала о моем собственном слегка помятом имидже.)

Настоящая Шиффер коротко переговорила со стилистом, выбрала несколько нарядов и приготовилась работать над прической. Я спросил, можем ли мы начать интервью, пока она готовится к съемке, но она извинилась и сказала, что из-за шума фена не сможет расслышать мои вопросы и у нас будет возможность поговорить после. Помню ее слова очень хорошо, потому что они были единственными, которые я услышал от Шиффер за всю свою жизнь.

Пока модели укладывали волосы, ко мне подошла женщина из рекламного агентства и сообщила, что Клаудия была не слишком хорошего мнения о нашем журнале.

– Но она только что сказала, что снимется для нас, – возразил я.

– Нет, Клаудия купила ваш журнал, и он ей не понравился.

Я понял, что меня дурачили с самого начала. Совершенно очевидно, что Шиффер не ходила в газетный киоск и не покупала последний номер «Ральфа», где была история про Тесака. Рекламное агентство, в котором прекрасно знали, каким журналом был «Ральф», вручило ей этот номер и порекомендовало воздержаться от съемки. Раз у нас не осталось времени, то, скорее всего, ее опоздание было заранее спланировано, возможно, еще в тот момент, когда она якобы согласилась на условия контракта. Я подозреваю, что человек из АПО, который подписывал контракт, также понимал, что она не будет сниматься для нас, но расходы Шиффер были чересчур высокими для того, чтобы ограничиться съемкой для двух журналов, поэтому все сделали вид, будто Клаудия снимается для трех. Таким образом, «Клео» заполучил бы снимки Шиффер за счет таинственного источника, который АПО использовало для умасливания «Л'Ореаль» – одного из крупнейших рекламодателей.

А «Ральфу» придется раскошелиться на мой авиабилет, оплату работы фотографа и аренды студии, из-за этого мой бюджет не сойдется, и все будет выглядеть так, как будто я трачу слишком много денег на фотографии пингвинов.

За отказом Шиффер последовала любопытная череда событий. Меня попросили предоставить несколько последних номеров журнала для окончательного решения. И, хотя наше время на съемку уже окончилось, мне сказали, что на все про все, очевидно, уйдет какое-то время. Поэтому я пошел в ближайший спортивный зал и стал избивать грушу, представляя, что бью агента по рекламе. Внезапно у меня потемнело в глазах. На какое-то мгновение я подумал, что достиг пика своей спортивной карьеры и заполучил нокдаун от боксерской груши, но оказалось, что в четверг 16 февраля 1999 года в семнадцать часов сорок минут в Мельбурне произошло затмение солнца. Я потянулся, принял душ и вернулся в студию, где немедленно получил окончательный отказ.

Следующим утром в кабинете меня ждало сообщение от Роз Рейне, о которой я никогда и ничего не слышал. Я перезвонил ей, и оказалось, что она ведущая колонки слухов «Дэйли телеграф».

– Это Роз Рейнсссс, – прошипел странный, нечеловеческий голос. – Правда, что Клаудия Шшшшиффер отказалась ссссниматься в «Ральфе» из-за исссстории о Тессссаке Риде и сссссстрип-клубе?

– Нет, это не так, – ответил я и спешно добавил: – Но я не могу распространяться об этом, потому что мы подаем в суд на «Л'Ореаль».

Я надеялся, что она поверит, будто причиной отказа стали предрассудки. Я позвонил Нику и спросил, можем ли мы подать в суд на «Л'Ореаль», потом перезвонил Роз Рейнсссс, но ее номер не отвечал. Я оставил сообщение, что неправильно понял намерения руководства, мы не подаем в суд, и она может перезвонить мне для дальнейших разъяснений. Она так и не перезвонила, зато на следующий день в ее колонке появился репортаж о том, как мы сами связались с ней. Наверное, у меня нет повода жаловаться. В конце концов, мое имя появилось рядом с именем супермодели в колонке слухов.

Я провел несколько часов, пытаясь подсчитать расходы «Ральфа», чтобы заставить «Л'Ореаль» возместить их, но у меня ничего не получилось. Фарс продолжался еще несколько месяцев. Нику удалось заполучить футболку, в которой Шиффер появилась на съемочной площадке, и мы устроили аукцион. У меня было несколько возражений: 1) я не хотел, чтобы имя Шиффер появилось в журнале (наверное, это единственное, в чем я был с ней солидарен); 2) вся затея казалась еще более отвратительной, чем ночь в тасманском стрип-клубе с Тесаком Ридом; 3) никого этот аукцион не заинтересует; 4) да и вообще, шли бы они все…

Кто-то подменил футболку, и еще несколько собраний были посвящены попыткам Ника заполучить ее назад.

Если не считать знаменитостей, то самой большой моей проблемой оставалось новозеландское отделение АПО. В Новой Зеландии «Эф-эйч-эм» продавался тиражом десять тысяч экземпляров. Когда я пришел в «Ральф», мы продавали там только три тысячи. К тому моменту продажи по Новой Зеландии были официально включены в отчеты и, следовательно, отслеживались австралийскими рекламодателями. Первое издание «Ральфа» вообще не отправили в Новую Зеландию. Последующие номера доставлялись туда тиражом десять тысяч, из которых раскупали от силы две, поэтому начиная с шестого номера АПО прекратило поставки журнала.

Ник раньше был главой новозеландского отделения АПО и знал этот рынок. Он сказал, что мы отставали от «Эф-эйч-эм», потому что новозеландцы предпочитают любой английский продукт любому австралийскому. Я прикинул, что если писать почаще о киви, то им это могло бы понравиться. Мы увеличили долю материалов о Новой Зеландии и число экземпляров журнала, переправлявшихся через Тасманово море.

Но я столкнулся с сильным, организованным сопротивлением. Как выяснилось, я не понимал особенностей новозеландского рынка. Он существенно отличался от австралийского и любого другого. Журналы там продавались не в газетных киосках, а в молочных магазинах, но молочные магазины не торговали молоком, там продавали овощи, а торговцы овощами не любили брать на продажу журналы, потому что так у них оставалось меньше места на киви, или чем там они еще торгуют.

Я отправился в Новую Зеландию, чтобы собственными глазами посмотреть на это уникальное сообщество, такое похожее и такое отличное от всех остальных англоговорящих сообществ мира. В одном квартале от моего дома было заведение, которое очень напоминало газетный киоск. На стенах были развешаны плакаты «Эф-эйч-эм», а на прилавке лежала солидная стопка соответствующего издания. «Ральфом» там и не пахло. Я спросил, почему нет нашего журнала. Продавец сказал, что журнал закончился, потому что посредники не поставляют им достаточного числа экземпляров. Я обошел другие киоски и несколько книжных магазинов. Окленд, где продавалось больше всего журналов, был чрезвычайно похож на Сидней или Лондон.

Я встретился с нашим менеджером по Новой Зеландии, который сказал, что ему нравится «Ральф». Существуют Десять Непреложных Правил Издания Журналов, правило номер восемь гласит: «В издании журналов, как и в обычной жизни, если кто-то говорит, что ты ему нравишься, то это значит, что он хочет тебя трахнуть». Менеджер выслушал мои жалобы, объяснил, что я ошибаюсь, вежливо пообещал ничего не предпринимать и сдержал свое слово.

Когда были опубликованы официальные цифры за 1998 год, оказалось, что «Эф-эйч-эм» опережал по продажам «Ральф» со счетом шестьдесят три тысячи девятьсот тридцать шесть против шестидесяти тысяч ста сорока девяти – исключительно благодаря своему преимуществу в Новой Зеландии. Это позволило им сказать, что «Эф-эйч-эм» – самый популярный мужской журнал, и принесло несколько десятков тысяч долларов дополнительной прибыли от рекламы.

Как-то раз Ник обратил внимание на эскиз журнальной обложки, лежавший у меня на столе. Заголовок гласил: «Джон Шафран против Рея Мартина». История рассказывала о том, как мельбурнский комик Шафран и Шон Пакстон пародировали ведущего новостей девятого канала Рея Мартина в отместку за неуважительное отношение к семье Пакстона в передаче «На повестке дня».

Ник попросил дать ему прочитать статью и за неделю до сдачи журнала в печать распорядился убрать ее, объяснив свое решение тем, что девятый канал и АПО были частями одной семьи и что мы должны помогать друг другу.

Это в корне отличалось от заявлений Ника, которые мне приходилось слышать после нашего фиаско с телеведущими девятого канала, которым запретили сниматься для нашей обложки. Я признался, что не могу следовать конфуцианским принципам единства противоположностей (мне всегда хотелось сказать это). Я подал в отставку и попросил освободить меня от необходимости занимать должность, пока мне не найдут замену, потому что хотел покинуть здание немедленно. Мне казалось, что девятый канал саботировал работу журнала на всех возможных уровнях (на самом же деле проблемы «Ральфа» их интересовали не больше, чем нас – проблемы девятого канала). Ник спросил, станет ли мне легче, если он признается, что это было его собственное решение и девятый канал к нему не имеет никакого отношения. Я сказал, что так все еще хуже, правда ненамного. Я думал о том унизительном положении, в которое он сам меня поставил.

Однако главным человеком в АПО был Джон Александр, широко известный как Джей. Его взяли из «Фейрфакс» на должность управляющего директора, чтобы противодействовать амбициозным планам Ника управлять всей компанией. Назавтра, когда я пришел на работу, чтобы собрать вещи, Джей позвонил и пригласил зайти к нему в кабинет. На меня произвели впечатление полки, доверху заставленные книгами, как будто их владелец был ученым, а не дикарем. Александр имел репутацию крутого парня, и я думал, что он будет на меня орать. Со своей стороны, я надеялся вырубить его своим правым. Но Джон был очень дружелюбен и обходителен и спросил, соглашусь ли я остаться, если мне будет позволено напечатать рассказ о Шафране и Мартине. Я сказал, что, разумеется, останусь. Он дал добро на публикацию.

Тогда я понял, что могу победить и что принимаю участие в настоящей войне. С новых, милитаристских позиций я смотрел на своих сотрудников как на элитное спецподразделение, всегда находившееся на передовой под перекрестным огнем. «Эф-эйч-эм» окопался со своей стороны фронта. Вскоре все слабые соперники пали в неравном поединке – вот лежат обезглавленные останки «Макса», вот – как всегда, безупречно одетый труп «Джи-кью», а вот – грустное напоминание об австралийском «Плейбое».

Хотя «Эф-эйч-эм» был нашим врагом, в глубине души я понимал, что они такие же солдаты, как и мы, они не хотели этой войны, они так же, как и мы, не знали, на что шли. Самыми главными негодяями были генералы, которые пили кроваво-красное вино и ели почти сырое мясо в модных минималистских ресторанчиках вдалеке от грохота артиллерии. В особенности меня раздражали наши трусливые, двуличные новозеландские союзники. Было бы неплохо одеть всех журналистов в военную форму и выдать им оружие. У меня под столом лежал топор, а в выдвижном ящике – нож. Я твердо решил, что если ко мне снова вломятся байкеры и потребуют денег или извинений, то я не сдамся без боя. (Вместе с тем моя клятва никогда не обижать байкеров оставалась по-прежнему в силе.)

Брэд тоже часто изъяснялся военными метафорами. Он хотел, чтобы его окружали помощники-лейтенанты, которым он мог бы доверять, как на войне. Вместе с Ником они часто обсуждали, как можно «захватить» «Клео» при помощи «нескольких проверенных парней». Они думали о «Клео», как Фидель Кастро о Кубе; я думал о Новой Зеландии, как Гитлер о Польше.

Однако, в отличие от Польши, Новая Зеландия не стремилась быть завоеванной. Возможности повлиять на показатели 1999 года уже не было, но я все равно сумел поднять наши квоты для Новой Зеландии до двенадцати тысяч экземпляров. К тому моменту «Эф-эйч-эм» отправлял туда в два раза больше. Думаю, что основной причиной, по которой руководство новозеландского отделения АПО отказывалось помогать нам, был их собственный печальный опыт продаж первых номеров. Кроме того, основной своей задачей они считали непосредственно издательскую деятельность, а функции продвижения журнала на международном рынке их интересовали куда как меньше. Они предпочитали резервировать места в молочных магазинах под свои собственные издания. Работа с Новой Зеландией сделала мое желание уйти сильным как никогда.

Я превратил «Ральф» в совершенно новый тип мужского журнала – австралийский гибрид, не встречавшийся нигде в мире. Он улыбался и прихлебывал из баночки, щурясь на солнце. Я поменял тон редакторских статей, дизайн и коммерческую сущность проекта и был чрезвычайно доволен проделанной работой, но вместе с тем я устал бороться за ценности «Ральфа». Я тратил силы, пытаясь получить то, что «Эф-эйч-эм» имел с самого начала – например, энергичную, целостную, не оскорбительную рекламную кампанию, благосклонное отношение производителей модной одежды и одеколонов, преданную, профессиональную команду маркетологов и работающую систему распространения в Новой Зеландии. Если бы «Ральф» имел все это, у нас были бы те самые «равные условия игры», о которых постоянно мечтают идиоты. Если бы мы могли использовать свои собственные преимущества, например близкое родство с девятым каналом, то быстро вышибли бы с рынка «Эф-эйч-эм». Если бы нам удалось потопить вражеский флагман, то наверняка их издатель призвал бы все оставшиеся корабли в порт, ведь они смогли стать конкурентами АПО только благодаря неорганизованной внутренней политике Пэкера.

Я сказал Брэду, что никогда не хотел работать на месте редактора больше одного года. Я был уверен, что мы побьем «Эф-эйч-эм» по продажам в 1999 году (несмотря на то что они по-прежнему будут лучше продаваться в Новой Зеландии), после чего мое место мог занять Карл. АПО повысило мне зарплату и уговорило остаться, но больше всего мне был нужен контроль – а именно его я никак не мог получить. Из-за того что «Эф-эйч-эм» по-прежнему продавал большие тиражи, чем мы, я чувствовал, что мне есть чем заняться.

Словно Ленин, я составил политическое завещание, назначив Аманду, нашего ассистента, своим преемником по отделу моды и порекомендовав увеличить расходы на маркетинг. Удивительно, но все эти пожелания оказались выполненными, но к тому моменту я уже был в Мехико, пил «Корону» и закусывал тахос.