Тимон придвинул стул к столику Энн и сел напротив.

— Эту пьесу впервые исполняли, — продолжал он, не глядя на девушку, — на великих Дионисиях в конце марта за четыреста с небольшим лет до рождения Господа нашего. Если пожелаете, я могу прочесть ее целиком. Я сохранил ее в памяти.

— Вы меня обманули! — взорвалась Энн. — Нет такой пьесы!

— В сущности, она более реальна, чем ваши современные пьесы, поскольку содержит основные строительные блоки, использовавшиеся почти в каждой комедии, написанной за последующие две тысячи лет. Вы, как я понимаю, изучаете Аристотеля.

Лицо Энн застыло, и в голосе послышался холодок.

— Вы вправе гордиться собой, — презрительно бросила она, — превзойдя девицу!

Тимон на мгновенье прикусил верхнюю губу и встретил ледяной взгляд спорщицы.

— Едва ли девицу… — Он прищурился и сильно понизил голос. — Я предпочитаю смотреть на вас как на товарища по ученым трудам. К тому же мой сан и хранимый более тридцати лет целибат позволяют мне забыть ваш пол. Вы обладаете умом — он стремится к познанию. Вооружитесь знанием, Энн, и тогда вы станете не просто помехой для великих людей, собравшихся в этом зале.

Энн вспыхнула от мысли, что собеседник так легко проник в ее мысли. Однако, хотя она не понимала еще причины, ее воспламенила мысль учиться у этого человека.

Она кивнула.

— Тогда вам следует понять, — начал он, тщательно выговаривая каждое слово, — что в наш век знание есть сила. Каждый из здесь присутствующих владеет латынью и рапирой, слагает стихи и способен написать красками росинку на лепестках розы или, если понадобится, командовать кораблем в сражении. Каждый должен уметь все. Невежество — проклятие Господа, знания же дают нам крылья. Вы живете в неповторимую историческую эпоху. Увы, боюсь, она минет слишком скоро. Вы живете в Англии, которая любит учение. Пусть ваш разум поспешит поглотить все сведения, какие может удержать, пока не настала эра тьмы.

Убежденность, прозвучавшая в речи Тимона, заставила Энн вспыхнуть.

Тимон, поймав взгляд потрясенной девушки, понял вдруг, что обращался скорее к себе, нежели к ней.

Она между тем позволила себе вглядеться в лицо Тимона. Его глаза походили не на окна души, а на зеркала, отражающие все внешнее. Губы казались улыбающимися, даже когда были спокойно сжаты. Лицо-маска, скрывающее мысли. Но Энн по опыту знала, что под таким бесстрастным выражением всегда живет тайна.

Она шевельнулась. Достойная задача — раскрыть эту тайну.

— Мы начнем с «Поэтики» Аристотеля. — Тимон прочистил горло, смущенный ее взглядом, как прежде смутилась она.

— Разве Аристотель писал пьесы? — Энн скрыла неловкость за простодушным вопросом.

— Не писал, но его трактат дает четкие наставления относительно построения пьесы. Установленным им правилам следуют и по сей день.

— Тогда я должна познакомиться и с его трудом. — Энн поправила выбившийся локон. — В наше время язык властвует над всем: люди предпочитают слова действиям. Наши пьесы разворачиваются в диалогах, и я должна знать, что говорит об этом Аристотель.

— Должны, — негромко согласился Тимон, облокотившись на разделявший их стол. — Начнем с начала. Аристотель говорит, что основа всего драматического эффекта — сюжет. Наши театры существуют, чтобы рассказывать истории. Однако эти истории, разумеется, должны быть переданы почти исключительно посредством диалогов персонажей.

Маленький паучок выбрался на крышку стола и побежал по ней к Энн. Она, казалось, не замечала, зато Тимон смотрел только на него, забыв обо всем. Он похолодел, забыв, о чем говорил. Он перестал дышать. Сердце громко стучало в барабанные перепонки.

Паук был темно-синим с красным узором на спинке, словно вытканным искусным ткачом. Тимон следил за движениями восьми лапок, за переливами сложного узора. Ткань образов разрасталась, повисла в воздухе светящимся туманом, в котором быстро сменялись картины, угрожая вырваться наружу, прорвав занавес.

Молочно-белая рука Энн быстрым движением смахнула паука со стола. Одно движение, совершенное, как движение танца. Видения погасли.

Тимон моргнул, порывисто перевел дыхание и закашлялся.

— Я питаю отвращение к паукам, — попытался объяснить он. — Вернее, я боюсь, что паук может оказаться ядовитым и причинить вред. Укусы некоторых пауков смертельны.

— В этом зале от них никуда не деться. — Энн обвела взглядом стены. — Здесь так много теней и холодных углов, где может скрыться ядовитая тварь.

— В самом деле, — согласился он, приходя в себя. — Но вернемся к Аристотелю: его концепция сюжета требует, чтобы действие начиналось в определенный момент, его нельзя выбирать наугад и…

— Понимаю, — прервала Энн. — Предположим, наш сюжет начинается со встречи двух персонажей. Встречаются девушка и странный монах.

— Возможно, — Тимон позволил себе улыбнуться. — Первая их встреча может оказаться интересной, хотя общий сюжет должен включать больше персонажей.

— Но как же Аристотель вводит остальных персонажей? — Она склонилась вперед, не сводя глаз с Тимона.

— Он их не вводит, — возразил Тимон. — Аристотель учит нас, что они должны вводить себя сами.

Где-то рядом хлопнула резко закрытая книга. Хлопок громом отдался по залу. Все вздрогнули, все оторвались от дела.

— Как можно сосредоточиться, если рядом точат лясы монах и девица! — возмущенно проскрипел тонкий голосок.

Тимон обернулся к говорящему и увидел тощего как жердь, сутулого сероглазого человека, сидевшего за столом позади Энн. Тот отвел глаза, но лицо его исказилось от ярости.

На минуту все затихло.

— Молчание в этом зале, — заметил Тимон, обращаясь к Энн, — звучит громче крика. Вы согласны?

— Все равно, я готова бросить ему вызов, — одним дыханием ответила она.

— Благоразумно ли это?

Тимон еще не закончил говорить, когда Энн встала.

— Тысяча извинений, мастер Лайвли, — ее голос никак нельзя было назвать извиняющимся. — Я знаю, что мой энтузиазм может раздражать. Я удаляюсь.

Она собрала перья, бумагу, несколько книг, лежавших перед ней на столе.

— Виноват один я, — поправил Тимон, также встав. — Я — брат Тимон, принятый недавно на место наставника…

— Я должен еще слушать эту бессмыслицу? — Лайвли вскочил так резко, что опрокинул свой стул, с шумом стукнувший о каменный пол. — Разве здесь можно работать? Отец небесный!

Энн, Тимон, да и все прочие смотрели, как Лайвли бурей пронесся к ближайшей двери, выскочил на улицу и исчез из вида.

Кто-то вздохнул, и перья снова заскребли по бумаге.

— Это был мастер Лайвли, — пояснила Тимону Энн. — Один из переводчиков. Он часто выскакивает в эту дверь.

Больше она ничего не сказала и молча направилась к тому же выходу. Тимон пошел за ней.

— Надо надеяться, он самый вспыльчивый из них, — тихо заметил Тимон.

— Они все в напряжении. Здесь произошло убийство. Лайвли под подозрением, поскольку он нашел тело, но встревожены все. Разве вы не почувствовали?

Тимон приостановился, обвел взглядом шестерых оставшихся, увлеченно склонившихся над документами.

— Не следует забывать, — тихо промолвил он, — что на их плечах лежит огромная ноша. Ведь они создают Библию для короля.

Первый намек на тайну Тимона, отметила про себя Энн. Он интересуется работой ученых. Он ставит себя на место этих великих людей. Он сам занимался подобной работой. Отец нанял ей не просто учителя. Здесь кроется что-то еще.

— Король Яков желает получить новый перевод, — шепнула она через плечо, — но Библия, конечно, должна остаться прежней.

Она пристально всматривалась в его лицо, ловя любую необычную реакцию.

Тимон выдержал ее взгляд, ничего не выдав, — но Энн поняла, что он разгадал ее подозрения.

— Да, — сказал он, слегка поджав губы. — Несомненно, должна.