У холма на краю села, греясь под последними лучами невысокого солнца, сидели пятеро мужчин и играли в дуззим. Осенняя страда закончилась, овощи и фрукты были собраны, и теперь люди могли побаловать себя коротким отдыхом.

Когда кон закончился, один из наблюдавших за игрой сказал:

— Хватит с тебя, Нурмамед! Дай-ка и я попробую сразиться…

Названный встал, отряхнул полы халата и, улыбаясь ясными чистыми глазами, полез на вершину холма. Его приветливое лицо не портила даже реденькая, неудавшаяся бородёнка, торчавшая чёрной дикобразовой щетиной откуда-то прямо из шеи. Если бы незнакомый человек предположил, что Нурмамед с открытым сердцем идёт ко всем людям и что люди его очень уважают, он не ошибся бы, этот незнакомец.

Взобравшись на вершину холма, Нурмамед окинул взглядом окрестность. Прохладный ветер, уже наполненный острыми иглами зимы, приятно обдувал лицо, покалывал раскрытую грудь, северный ветер, родившийся где-то на далёком Арале. А на юге, у подножья Копет-Дага вытянулось большое село, неторопливо шевелящееся праздными мужчинами и хлопочущими по хозяйству женщинами. Мир и покой, и неясная радость овладели душой Нурмамеда.

Но — что это за всадники скачут к селу со стороны Душака? Почему они так безжалостно погоняют коней? В село едут? Да, вот развилка дороги, и они, не замешкавшись, повернули к селу. Дальше дороги нет, значит, гости к кому-то из аульчан.

Всматриваясь в приближающихся всадников, Нурмамед удивился: «Ба, да один из них, кажется, наш племянник Берды! Почему же он не поездом приехал? И где он такого доброго коня добыл? И одежда на нём прямо-таки байская!»

Не переставая удивляться, Нурмамед сбежал с холма и вышел на дорогу. Всадники остановились. Берды спрыгнул на землю, уважительно протянул дяде обе руки, Узук продолжала сидеть в седле, от смущения забыв даже поздороваться.

— «Бывают же такие красивые парни!» — взглянув на неё, подумал Нурмамед и повёл гостей к своей кибитке. Подбежавшие мальчишки приняли поводья.

У порога Узук задержалась. Ей было стыдно войти в мужскую компанию, но и к женщинам в такой одежде пойти — за сумасшедшую примут. Она вопросительно посмотрела на Берды. Тот улыбнулся ей одними глазами, тихо шепнул на ухо:

— Не показывай вида… Идём! Помни, что Чопан-ага тебе сказал.

Запыхавшись, торопливо подошёл дедушка Берды, обнял внука за плечи, поцеловал его в лоб.

— Жив-здоров, сынок? А вот Гозель… мать твоя, не полюбуется… на тебя.

Старик с трудом сдерживал слёзы. Дочь его умерла в очень тяжёлых условиях, и каждый раз, встречаясь с внуком, дед вспоминал её и расстраивался.

— Не надо, дедушка, — попросил Берды.

Старик шмыгнул носом и повернулся к Узук.

— Здравствуй, сынок! Как твоё здоровье?..

Через минуту в кибитку набилось столько народу, что негде было виноградине упасть. Все родственники, близкие и знакомые, прослышав о приезде Берды, спешили поздороваться с ним.

К Берды протолкалась высокая смуглая женщина.

— Приехал, племянничек мой? Погостить собрался? А зачем же через пески ехали? Замучились, наверное? Надо бы поездом и быстрее и удобнее. Как там, в Мары, все здоровы?

— Все, — ответил Берды, — салам свой прислали.

Тётка всхлипнула.

— Ах, пока жива была бедная Гозель, часто мы друг друга навещали. А как умерла, так и совсем не видимся… А что это за паренёк с тобой приехал? Вах, какой красивый йигит!..

— Тётя Огульнар, выйдите на минутку, — попросил Берды, — мой товарищ вам два слова скажет.

— Идём, хан мой, от тебя можно и все десять слов послушать…

— Что нового в Мары, племянник, как народ живёт? — спросил Нурмамед, проводив взглядом жену и Узук. — Несколько лет я уже не бывал в Мары. Изменилось, наверное, многое…

— Что там могло измениться дядя! Как был город, так он и остался. По разному люди живут. Кое-кто плов и чектырме кушает, а большинство бедствует.

— Ай-я-яй… — покачал головой Нурмамед. — А такой большой и богатый город. Когда же люди перестанут па судьбу жаловаться?

— Когда у верблюда хвост до земли дорастёт, — невесело пошутил кто-то.

— Верно! — поддержали в толпе. — Когда вода выше головы, всё равно — на один вершок или на десять. Бедняк что в большом городе, что в маленьком ауле — везде бедняк.

…Во дворе Узук спросила у своей спутницы:

— Где ваша кибитка, тётушка?

— Вот эта самая, откуда мы вышли.

— А рядом — чья?

— Рядом младшая сноха живёт.

— Пойдёмте в её кибитку!

В кибитке не было никого, кроме здоровенной краснощёкой девахи, испуганно отвернувшейся к стене при виде незнакомого мужчины.

— Вы только не пугайтесь, тётушка, — слабо улыбнулась Узук и сняла тельпек. Две тяжёлые чёрные косы упали вниз.

— Вай! — вскрикнула Огульнур.

Обернувшись на восклицания, краснощёкая девица растерянно уставилась на Узук, прикрыв рот рукой.

— Помоги мне сапоги снять, — попросила её Узук. Она попятилась.

— Давай я помогу, — сказала опомнившаяся Огульнур. — Она ещё не научилась сапоги с джигита снимать. Вот отдадим её за восемьдесят верблюдов с золотом да семьдесят верблюдиц, гружённых халатами, тогда она быстро всю науку женскую постигнет.

Девушка хихикнула.

Узук развязала пояс, скинула халат, брюки, рубашку и осталась в алопламенеющем платье.

— Ну, как, теперь я не похожа на мужчину?

Догадливая Огульнур — недаром сорок лет на свете прожила — достала откуда-то бёрук, протянула неожиданной гостье. Узук надела его на голову. Огульнур накинула на неё сверху бархатный пуренджик. Только после этого краснощёкая хозяйка кибитки осмелилась подойти к Узук.

— Вай, до чего же я простая, до чего недогадливая! — изумлялась она. — Даже косы увидела — и то не поверила, что вы не мужчина.

— Простота говорит о добром сердце, — похвалила её Узук.

А тем временем Огульнур, смеясь, вернулась в свою кибитку.

— Молодец, племянничек! — закричала она ещё с порога. — Теперь у тебя не два глаза, а все четыре? Молодец! Вы, люди, слышали новость? Нет, так послушайте. Наш племянник привёз с собой не товарища, а девушку! Вон, пойдите посмотрите, в женском платье джигит сидит!

Заахав, все девушки и женщины ринулись в соседнюю кибитку, окружили Узук, затормошили её. Одни называли её сестрицей, другие — племянницей, третьи — тётушкой. Смутившаяся было Узук сразу почувствовала себя в этом весёлом шумном сборище, как в родной семье.

Пока Берды рассказывал дяде свою историю. Нурмамед то одобрительно крякал, то средито морщил редкие брови, то весело смеялся.

— Хорошее дело сделал, племянник, чтоб не сглазить, — подытожил он. — Теперь мне понятно, почему вы через пески ехали, а не по железной дороге. У кого, говоришь, отнял свою невесту?

— У Бекмурад-бая, я же вам сказал…

Нурмамед задумался: он хорошо знал Бекмурад-бая и понимал, что такое дело добром не кончится. Но сдаваться не собирался.

Через некоторое время во дворе началась весёлая суматоха.

— Свадьба! У нас будет свадьба! — завопили босоногие девчушки и кинулись наряжаться в свои нехитрые наряды.

Нурмамед послал младшего брата за муллой. Средний брат, чиркая ножом по бруску, пошёл к глинобитной клетушке, где ещё с весны откармливалась пара добрых валухов. Женщины стали разводить огонь в наружных оджаках, собираясь готовить чектырме. Некоторые побежали переодеваться. Словом, суматоха была полная, и только к вечеру всё было готово для свадьбы.

Осенние вечера быстро переходят в ночь. Пока собирались приступить к венчанью, стало совсем темно. Но Нурмамеда беспокоила не темнота. Он поторапливал женщин по другой причине. И когда один из племянников сунул, голову в кибитку, где вокруг, муллы собрались несколько старших мужчин, и сказал: «Дядя, Нурмамед, выйди во двор, к тебе приехали», он ощутил лёгкий нервный озноб. То, чего он ждал, не миновало его дома.

Шестеро всадников, спешившись, стояли у лошадей. Нурмамед поздоровался, пригласил их в кибитку, почтительно пропустил гостей впереди себя. Их усадили на самое почетное место, перед каждым поставили чайник и пиалу. Последовали традиционные вопросы приветствия — о здоровье, жизни, делах, семье.

Двое из вновь прибывших носили большую чалму. Их знали — это были ишан и ахун. Знали люди и Овезмамед-бая. А вот остальные трое были чужими, и только один Нурмамед был знаком с волчьим взглядом Бекмурад-бая.

— К нам приехали гости из Мары, — сказал ишан. — Вот его зовут Бекмурад-баем, это очень почтенный человек, один из самых знатных и уважаемых баев Марыйского уезда… Вот это его ближайший родственник Вели-бай, тоже знатный человек. А это уважаемый Сарбаз-бай, в песках нет никого равного ему по богатству… Очень знатные люди почтили нас своим присутствием…

Ишан сделал паузу, обвёл глазами сидящих.

— Марыйские гости приехали по важному делу… Нехорошее случилось дело. Да, люди, очень нехорошее, но всё равно надо говорить о нём. В вашем селе прячутся парень и молодая женщина, невестка вот этого почтенного Бекмурад-бая. Парень, что приехал с ней, пастух. Он в пустыне потерял человеческий облик, да падёт на него кара аллаха, он украл невестку Бекмурад-бая! Это преступление перед законом и перед богом. Никто не должен защищать проходимцев, готовых на всякую пакость, не признающих ни шариата, ни совести. Таких негодяев надо изгонять, убивать их камнями! Встать на защиту проходимца — всё равно, что самому сделаться участником его преступления. Защитник сам превращается в безнравственного подлеца, виновного перед верой!

— Кто яшули этого села? — хмуро спросил Бекмурад-бай.

— Пожалуй, можно сказать, что мы яшули, — ответил Нурмамед.

— У кого остановились беглецы?

— У нас. Гостеприимство — священный долг каждого мусульманина.

— Знаю. Никто не собирается нарушать долг. Проводите их на дорогу!

— Мы их не звали, они сами пришли. По своему желанию они и уедут, а мы им приказывать не можем.

Бекмурад-бай вопросительно посмотрел на ишана. Ишан сердито повернулся к мулле.

— Мулла Ораз, зачем вы пришли сюда?

Смущённый неожиданным поворотом событий, мулла молчал.

— Я вас спрашиваю, мулла Ораз: зачем вы здесь?!

— Нас попросили обвенчать молодых.

— Вы знали, кого собирались соединить перед лицом бога?

— Парня и… девушку…

— Теперь вы знаете, какая это девушка и какой парень. Будет законным ваше венчанье?.. Отвечайте, когда вас спрашивают, мулла Ораз! Будет законным, если вы обвенчаете чужую жену с проходимцем?

— Мы ошиблись, ишан-ага… Просим простить нашу невольную вину…

— Мы можем простить, но простит ли бог?

— Ошиблись мы… ошиблись, ишан-ага… — И мулла попятился к выходу.

— А вы, Нурмамед, если являетесь яшули этого ряда, немедленно распорядитесь вывести нарушителей серы на дорогу.

— Хорошо, — неожиданно согласился Нурмамед. — Если вы, ишан-ага, настаиваете, я прикажу вывести их. Но перед всеми собравшимися дайте слово, что если прольётся их кровь, она падёт на вас!

— Мало ли кто кого убивает в народе! вмешался ахун. — Ишан-ага не может брать на себя ответственность за каждое убийство. Пустое вы говорите.

— Я дело говорю, ахун-ага! Если не можешь отвечать, то и вмешиваться не надо в чужие споры. Этот парень — мой родной племянник. Да будь он хоть десять раз незнакомцем, но, если он попросил моей защиты, я не выдам его палачу.

— О каком палаче вы говорите? — удивился ишан.

— Тот, о котором я говорю, сам знает. Я не святой человек, но вижу, как на ноже палача алеет свежая человеческая кровь. А вы, ишан-ага, к богу же, неужели для вас это является тайной?

Бекмурад-бай с хрустом сжал кулаки, метнул на Нурмамеда испепеляющий взгляд. Ахун примирительно сказал:

— Намёки тут ни к чему…

— Я не знаю, что такое намёк, и не умею говорить намёками! — перебил его Нурмамед. — Я говорю только правду. Не мне спорить с ишанами и ахунами. Они люди учёные. Мне трудно доказывать, где нарушен устав веры, где — не нарушен. И карман у меня набит не так туго, как у других, я не имею возможности пригласить для спора своего ишана и ахуна. На арбе, как говорят, зайца не поймаешь. Но я живу среди людей, вижу и хорошее и плохое. Хорошее я называю хорошим, плохое — плохим. Так я понимаю шариат! Я не признаю такой шариат, который разрешает Бекмурад-баю только потому, что он силён и богат, отнять у родителей единственного ребёнка. Наш ишан не раз повторял нам слова священного писания: «Воистину аллах велит творить справедливость и добро, шариат не может требовать от человека злых поступков». Нет в нашем шариате ничего подобного!

— Не забывайте, что всё делается по воле бога! — попробовал вмешаться ишан, Нурмамед не дал ему договорить.

— О боге не мешало бы вспомнить тому мулле, который насильно обвенчал бедную девочку, не сжалился над её горькими слезами. Может быть, вы не из таких мулл, вы — добрые люди, у вас есть человеческие чувства. Давайте сходим к девушке, и она скажет вам, что её, помимо её воли, украли родственники Бекмурад-бая и без согласия обвенчали с его братом.

— Не сбивайте людей с пути истины своими неверными речами! — снова вмешался ишан. — Молодых венчают на глазах у многих свидетелей, все люди слышат, как девушка называет доверенного человека. Ведь без этого никто не станет совершать обряд венчания! Раз их обвенчали и никто не возразил, значит доверенное лицо было названо!

— Кем названо?!

— Невестой, конечно, кем же ещё…

— А может, кто другой, вместо невесты, назвал?

— Глупости вы говорите! — рассердился ишан.

— Кто за меня может моё желание высказать! Конечно, согласилась девчонка! И теперь брак не может быть расторгнут, если ей в голову пришла блажь спутаться с другим человеком. Даст муж согласие на развод — тогда другое дело.

— Ишан-ага, вы. носите чалму и полосатый халат, как представитель бога, а сами кривите душой.

— Верблюд не видел, что у него шея. кривая, и упрекал змею, что у неё такая, — съязвил ахун.

— Я знаю, что у меня кривое, что прямое, — возразил Нурмамед, — а вот вы, пожалуй, забыли, что верблюд тоже посещает Мекку, но ходжой не становится.

— Вы забываетесь, Нурмамед!

— А вы не заставляйте меня говорить то, чего я никогда бы в жизни не сказал. Вы сами знаете, как можно устроить венчанье без согласия невесты, и в то же время отвергаете такую возможность.

— Мы не отвергаем, — пробурчал ишан.

— Тогда скажите, действителен, законен ли такой обряд?

— Вы задаёте праздные вопросы и путаете…

— Не праздные! — раздались возмущённые голоса присутствующих. — Какие праздные, если от них судьба человека зависит!

Ишан глянул на Бекмурада, опустил голову, перебирая чётки.

— Отвечайте хоть вы, ахун-ага, — настаивал Нурмамед. — Вы знаете все законы и можете напамять прочесть любое положение шариата. Ответьте по справедливости: будет законным брак без согласия невесты?

Не поднимая глаз, ахун с трудом выдавил:

— Не будет… Такое бракосочетание недействительно.

Бекмурад-бай кипел гневом на своих незадачливых помощников. Вели-бай уже двадцать раз вытягивал губы трубочкой, но так пока и не решился ущипнуть никого. Сарбаз-бай, удобно развалясь па подушках, подрёмывал, время от времени открывая то один глаз, то второй — поочерёдно. Ему было скучно, но он со своим обычным терпением ждал конца этого нудного разговора. Что говорить? Бросали бы деньги на платок. Не поможет — за саблю берись. А то — журчат, журчат, как ленивая вода в большом арыке…

— Значит, венчать можно только по обоюдному согласию? — продолжал допытываться Нурмамед. — Объясните нам, потому что мы люди неграмотные, никто из нас книги в руках не держал, а вы, можно сказать, спите на книгах, священное писание для лёгких снов под голову подкладываете.

Гул одобрения пронёсся по кругу.

— Да-да, объясните.

— Хотим знать, так это или не так.

— Человеческая жизнь решается, — говорите.

— Только по обоюдному согласию, — вынужден был наконец сказать ишан.

— А вы, ахун-ага, тоже подтверждаете эти слова? — не отставал Нурмамед, ловя краем глаза свирепый взгляд Бекмурад-бая и усмехаясь в душе.

— Подтверждаем, — согласился сникший ахун.

— Тогда всё в порядке, — сказал удовлетворённый Нурмамед. — Перед нами пример обоюдного согласия. Только большая любовь могла привести юношу и девушку от Мары до нас через Каракумы. Девушка была обвенчана с другим, но вы сами признали обряд недействительным. Значит, она вольна распоряжаться своей судьбой, и она вручает её моему племяннику Берды. Мы, все здесь присутствующие, громко и несколько раз спросим у псе согласия стать женой Берды и её доверенное лицо. А чтобы не было никаких лишних кривотолков, их обвенчает сам ишан-ага. Правильно я говорю?

Восхищённые находчивостью Нурмамеда аульчане закричали:

— Верно сказал!

— Давайте больше не медлить!!

— Начинайте венчание.

— А кто у них будет пияда-кази?

— Давайте начинать!

— Не можем мы венчать их, — вяло возразил ишан.

— Не имеем права, — пробормотал ахун.

— Как же так «не можете», «не имеете права»? спросил Нурмамед, прекрасно понимая двусмысленное положение ишана и ахуна, попавших между законом и желанием услужить Бекмурад-баю, как зёрна пшеницы между жерновов. — Может, вы сомневаетесь, что девушку принудили? Тогда выберите себе доверенных женщин и пусть они убедятся, сколько кровавых шрамов осталось на теле бедной девочки. Каждый из этих шрамов — живой свидетель насилия. Кому же вы поверите: этим святым ранам ш и словам палача, который до смерти не насытится человеческой кровью? Вы, ишан-ага, святой человек, вы, ахун-ага, законы превыше всего почитаете, я тоже правду люблю…

— Правда правде рознь, — вставил ахун.

— Ну, пет уж! — вскричал Нурмамед. — Правда не собака, ей уши не обрубишь! И если вы того захотели, я вам скажу, что не правду вы защищаете, а её двоюродного брата. По желанию Бекмурад-бая вы готовы не только парня с девушкой погубить, но и тысяче людей жизнь отравите. Для вас это не труднее, чем ишака погонять. Вот, где ваша правда!.. Ну, что ж, не хотите венчать, будьте свидетелями. Мы найдём человека, который не носит белой чалмы и полосатого халата, он ходит в простых чарыках и старом чекмене, на умеет венчать.? Моего племянника и его невесту соединит не ишан, не ахун или мулла, а простой человек.

— Ваш племянник — подлый вор! — зло выкрикнул Бекмурад-бай. — Он увёл дорогих коней, которые стоят сотню туманов, знайте это!

Нурмамед немного смешался. Сам он за всю свою жизнь не взял чужой щепки. Обвинив Берды в воровстве, Бекмурад-бай косвенно обвинял и Нурмамеда.

Ишан оживился, поднял голову.

— Священный коран указывает: «Вору и воровке отсекайте руки в воздаяние за то, что сделали они, в назидание от бога»!

— Зачем же руки! — сердито сказал Нурмамед. Кони никуда не делись. Вон они стоят ваши кони, в конюшне. В целости и сохранности стоят. Заберите их. Если потребуете плату за то, что их использовали, мы заплатим. Если найдёте, что кони исхудали, загнаны, никуда не годятся, мы возместим вам их полную стоимость, хотя, по правде говоря, их хоть сейчас на скачки. Но мы заплатим, мы согласны заплатить сразу, пока вы ещё не уехали, называйте вашу цену.

— Конечно, заплатим!

— Со всех дворов деньги соберём!

— Сколько скажете, столько и будет! — поддержали Нурмамеда односельчане.

— Не думайте, Бекмурад-бай, что мы упрямы, как ослы, — снова заговорил Нурмамед. — Мы не соглашаемся только с ложью, а правду мы признаём любую, самую неприятную для нас признаем, если она правда.

Поперхнувшись от поспешности, ахун сказал:

— Не всю правду… кха-кха-кха… не всю правду признаете… О конях вам… кха-кха-кха… возражать было нельзя… Кха-кха… Фу ты, господи… С конями вас Бекмурад к стенке припёр. А вот племянника вы зря оправдываете… кха-кха… Он вор и проходимец, защищая его… кха-кха-кха… вы перед шариатом грешите!..

Глядя на зашедшегося в кашле ахуна, Нурмамед угрюмо сказал:

— Перед правдой я не грешу, а в тонкостях шариата не разбираюсь.

— А вы знаете, что такое правда! — съехидничал ишан.

— Очень даже знаю.

— Объясните, пожалуйста, и нам.

— Что моя совесть принимает, то и есть правда.

— А совесть народа вашу правду примет?

— Моя правда — общая правда. Её все примут.

Аульчане согласно закивали.

— Одна правда!

— Принимаем правду Нурмамеда!

— Вы называете моего племянника вором. Бекмурад-бай не обеднел оттого, что у него увели лошадь. — Но я не оправдываю Берды, хотя он воспользовался чужим конём только ради своего спасения и мы бы так или иначе всё равно вернули коней хозяину. Однако объясните мне, почему человек, укравший коней, называется вором, а человек, укравший и опозоривший девушку, — только баем? Почему бая нужно хвалить за удаль, а юношу, спасающего свою любовь, надо изгонять и убивать? Чем виноваты молодые? Только тем, что полюбили друг друга без вашего согласия? Где же вы, почтенные святые старцы, видите правду, где ваша справедливость? Если бы её можно было найти в любом месте, Берды не поехал бы из Мары искать её в Ахале. Правда у того, у кого сила. Вот какая она, ваша правда, почтенные ишан-ага и ахун-ага.

Бекмурад-бай встал.

— Я вижу, что мы зря теряем время. Здесь сидят глухие люди, которые не прислушиваются к голосу рассудка. Когда к людям обращаются такие авторитеты, как ишан-ага и ахун-ага, мирятся даже кровные враги. Но тот, кто не оказывает, почтения другим, сам не должен ждать почтения. Осла молитвами не потчуют, его палкой бьют!.. Пойдёмте отсюда, почтенные. Завтра эти упрямцы сами под прикладами винтовок погонят своих «гостей» к приставу… Идёмте. Здесь нам больше нечего делать.

— Когда умолкает разум, начинают звенеть мечи, — пробормотал ахун, тяжело поднимаясь на ноги.

Вели-бай за всё время так и не проронил ни слова.

* * *

Соблюдая традиционность обряда, молодых обвенчали. В селе нашлись дутаристы и бахши, веселье продолжалось целую ночь, лишь утром наступило затишье. А к полудню прискакал одни из родственников Нурмамеда с плохой вестью:

— Бекмурад-бай с джигитами едет! И полицейские с ними! Они хотят арестовать Берды и увезти невестку, — своими ушами слышал!

Огульнур заметалась.

— Господи, где же отец? Такое время, а его нет… Кто его видел? Куда он пошёл?.. А ну, мальчики, бегите, разыщите его немедленно!

Ей казалось, что Бекмурад-бай с полицейскими уже подходят к дому, и она бестолково металась, всплескивая руками и хватаясь то за один предмет, то за другой.

Панику поддержал старый дед. Трясясь всем телом, он кричал:

— Где Берды? Где внук? Пусть бежит!.. Ах! Какое несчастье… Ребята, седлайте копя! Я сам увезу внука в пески… Ай, горе какое!..

Огульнур тоже кинулась к племяннику.

— Беги, дорогой, дед правильно говорит. Беги, не попадайся им в руки!

Её поддержали остальные женщины, собранные тревожной вестью.

— Куда я побегу? Не побегу! — Берды отрицательно мотал головой. — Как я могу бросить свою жену? До самой смерти от такого позора не избавлюсь. Лучше я дождусь Бекмурада и сниму с него голову, а там меня пусть хоть на куски режут и в котёл бросят. От смерти, тётушка, как от тени, никуда не спрячешься Если суждено умереть, то в любом месте тебя смерть найдёт… Успокойся, дедушка, не могу я ронять своей чести…

Дед заплакал.

— Эх, ненадолго нам счастье улыбнулось… Гозель моя бедная там умерла, а внук — тут… Ох, злая судьбина… Женщины, идите, позовите невестку, пусть придёт проститься…

Одна из женщин побежала к Узук.

— Что же ты, невестушка, сидишь тут, как каменная! Или хочешь быть виновницей смерти парня?… Иди скорее, скажи ему, чтоб бежал!..

Узук вскочила, словно её ужалил скорпион.

— Что случилось?!!

— Бекмурад-бай с полицией едет за тобой!. А Берды в тюрьму хотят заточить… Иди простись с парнем, пусть бежит, спасает свою голову от лихой напасти…

Узук метнулась во двор.

— Прощай, мой Берды! — закричала она, с трудом сдёргивая слёзы. — Будь здоров всюду, Берды…

— Почему ты прощаешься со мной? — не понял юноша. — Я без тебя никуда не собираюсь уходить…

— Пусть уезжает!

— Каракумы велики, там его не найдут!

— Потом вернётся!

— Пусть едет быстрее! — кричали женщины.

— Ах, Берды-джан, уезжай, не упрямься, — умоляла Узук. — Не терзай моё сердце… Эти звери убьют тебя!

— Не гони меня, Узук-джан, — Берды обнял жену за плечи. — Пока я жив, до последнего вздоха буду с тобой!

— Нет-нет, беги… Ох, говорила я тебе: не связывай свою жизнь с моей злосчастной судьбой! Ох, говорила, Берды-джан!.. Погибнешь ты из-за меня…

— Не говори так, любимая!.. Я не раскаиваюсь ни в чём…

— Я тебя люблю! Ты дал мне столько счастья… Все мои тревоги и печали в радость превратил… Как я могу допустить, чтобы ты страдал из-за меня?

— У меня нет страданий, Узук-джан, у меня цель есть… Сколько я искал тебя, привёз издалека, а теперь должен бросить? Ты не понимаешь, что говоришь. Как потом в глаза людям посмотрю!

— Я понимаю, Берды-джан, но не хочу, чтобы ты попал в руки палача, чтобы над тобой казнь учинили…

— А я и не собираюсь попадаться им в руки. Сначала я Бекмурада на тот свет отправлю… А сам — спасусь!

— Ой, не спасёшься… Свяжут полицейские твои руки за спиной… Беги, Берды-джан, беги!! Не могу я видеть тебя со связанными руками…

— Полиция едет! — закричал кто-то из мальчишек, дежуривших на дороге,

— Ох, чёрные мои дни! — простонала Узук.

— Беги, Берды!

— Беги, пока время есть! — загалдели женщины.

— Не уговаривайте, не могу честь свою терять! — Берды наклонился к жене. — Ты понимаешь меня, Узук-джан?

— Понимаю… Не буду больше…

— Первую пулю вот из этого нагана, что подарил мне дядя, я пошлю в голову Бекмурад-бая… А последнюю… может быть, в себя…

— Нет, Берды-джан, не оставляй ты меня на растерзание Аманмураду, отдай мне свою последнюю пулю! Всё равно меня ждёт смерть, так пусть лучше я умру здесь, от твоей руки… Ты не убил меня там, в келье ишана, — убей здесь, пусть враги не издеваются над моими страданиями!..

— Молчи, Узук! Не могу я убить тебя… Молчи! Ещё неизвестно, к кому первому приблизится смерть… Не теряй мужества, моя любимая!..

А женщины продолжали кричать:

— Беги, неразумный!

— Спасай свою голову!

— Вах, горе какое!

— Тихо вы! — прикрикнула на них Огульнур, уже взявшая себя в руки. — Не склоним голову перед врагом! И ты, племянник, не бойся! Такие испытания не раз падают на голову мужчины. Встречай врага, как мужчина, Берды-джан!.. Эх, жаль, отец где-то запропастился…

В этот момент появился запыхавшийся Нурмамед в сопровождении нескольких родственников.

— Не шумите! — торопливо сказал он. — Держите крепче племянника, никому мы его не отдадим… Берды, иди в кибитку! И ты, Узук! И сидите там, пока не увидите, что дядя ваш упал! А я уж упаду не один… Идите, запирайте крепче дверьми ждите…

— Я с вами, дядя… — Берды подался вперёд.

— Иди! — Нурмамед толкнул его в дверь кибитки. — Делай, что старшие говорят… Давай запирайся покрепче и молчи…

На дворе послышался конский топот и хриплый голос по-русски прокричал:

— Где Нурмамед сын Карлы?

— Запирай дверь! — шепнул дядя и шагнул за порог. — Я Нурмамед!

— Выводи беглецов! — приказал начальник полиции, который лично сопровождал полицейских, выделенных в помощь Бекмурад-баю. С Бекмура-дом, кроме его вчерашних друзей, были Аманмурад и Сапар. Ишан и ахун благочестиво не принимали участия в этом насилии.

Нурмамед понимал русский язык, но ответил по-туркменски:

— По адату, гость — выше отца, начальник-ага. Я не могу нарушить закон дедов.

— Какой тут к чёрту адат! — закричал начальник, когда ему перевели ответ Нурмамеда. — Берите преступников!

Бекмурад-бай первым пошёл к кибитке, возле которой стоял Нурмамед. За ним поспешил Сапар, Аманмурад и Сарбаз-бай ещё сидели в сёдлах, по всей видимости, не собираясь сходить с коней. Сарбаз-бай вообще не любил вмешиваться в потасовки, хотя обладал колоссальной силой. А косоглазый Аманмурад, посматривая на толпу притихших аульчан, вспоминал крепкие палки, женщин из аула Узук.

— Выводи гостей! — потребовал Бекмурад-бай. Нурмамед опустил заложенную за спину руку.

Тускло блеснула синевой булатная сталь ножа.

— Я не умею нарушать священные обычаи туркмен!.. А кто умеет — пусть попробует!

— Ломай дверь, Сапар!

Сапар с силой ударил ногой в дверь. Слабый крючок соскочил, дверь распахнулась, Нурмамед вонзил Сапару нож под лопатку, Сапар упал па порог. Начальник полиции, грязно выругавшись, выстрелил в Нурмамеда. Из кибитки выскочил Берды, споткнулся о стонущего Сапара, вскинул револьвер. Бекмурад-бай отшатнулся, но Берды, не знавший своего обидчика в лицо, целился не в него. Сарбаз-бай удивлённо икнул и тяжело, словно мешок пшеницы, шлёпнулся с копя на землю.

— Берите их… в бога… веру! — заревел начальник полиции и выстрелил второй раз. Он был хороший мерген, этот полицейский начальник! Берды споткнулся и упал, захлёбываясь кровью.

Полицейские бросились к дому, но путь им преградили родственники Нурмамеда. Завязалась жаркая схватка. Тётушка Огульнур тоже приняла в ней участие. Размахивая палкой и визжа, она пробивалась к начальнику полиции. Огульнур была сильной женщиной. Одного полицейского она так хватила своей палкой по голове, что тот замертво свалился на землю. Второй полицейский, схватившись за палку и выкручивая Огульнур руки, пытался обезоружить её, но та не сдавалась, рвала палку к себе и свирепо плевала в лицо своего противника.

Выбежав наружу, Узук сразу же увидела окровавленного Нурмамеда. Берды, как главного преступника, полицейские уже оттащили в сторону.

— Дядюшка, прости меня! — запричитала она, опускаясь на корточки возле раненого. — Это всё я наделала… я виновата…

— Молчи, племянница… — прохрипел Нурмамед, пытаясь подняться, — виноваты те, кто кровь нашу льёт… а ты тут не при чём…

Неподалёку от дома стояло несколько фаэтонов, на которых приехали полицейские. Фаэтонщики с любопытством смотрели на схватку. На облучке ближнего фаэтона сидел усатый азербайджанец. Круглое лицо его сморщилось, как печёное яблоко, длинные усы понуро висели книзу.

— Давай сюда! — крикнул ему Бекмурад-бай, указывая рукой на Узук и подмигивая. — Давай быстрее, усатый хан!

— Нэт! — решительно сказал азербайджанец и разобрал вожжи. — Нэт! Такой вопрос мы нэ рэшал!.. Гэй-гэй, чортов кабэл!!. — Он хлестнул по коням, хвост дорожной пыли скрыл фаэтон из глаз.

— А-а, чего там… — пробормотал второй возница, — лишь бы деньги платили…

Он подогнал фаэтон к Бекмурад-баю.

Узук ничего не поняла в первый момент. Какая-то сила стремительно оторвала её от земли, швырнула в фаэтон. «Гони» — гаркнул над ухом голос Бекмурад-бая, и фаэтон испуганным зайцем запрыгал по выбоинам дороги.

Опомнившись, Узук приподнялась, готовая выпрыгнуть на ходу. Но тут в фаэтон прямо с коня прыгнул Аманмурад, навалился на молодую женщину, свирепо выкручивая ей руки за спину, со сладострастной яростью и силой ударил её кулаком в живот и начал топтать коленями.

А сражение во дворе Нурмамеда не затихало. Полицейские, пришедшие сюда по долгу службы, разъярились от крепких ударов, сыпавшихся на них со всех сторон, и сами начали плётками и прикладами винтовок жестоко и умело избивать дайхан. Из кибиток повыскакивали дети, подняли истошный рёв.

Царапая ногтями камышовую стену кибитки, Нурмамед приподнялся.

— Люди, остановитесь! — закричал он, собрав последние силы. — Стойте, люди! Пожалейте своих детей!.. Без вас их некому жалеть будет… Сегодня ветер веет над нашими врагами, прекратите сопротивление, люди! Будет и над нами ветер… будет, даст бог… — И он снова упал, срывая ногти.

Постепенно схватка прекратилась. Полицейские расселись по фаэтонам, в один из которых, вместе с остальными ранеными, погрузили Сапара и Сарбаз-бая. Бай охал, стонал, бормотал проклятия, но время от времени с любопытством смотрел по сторонам, с трудом приподнимая отяжелевшую голову. В другой фаэтон положили Берды и Нурмамеда, рядом с ними сели несколько полицейских. Остальных дайхан, арестованных за сопротивление властям, начальник велел посадить на их же собственных верблюдов.

Нурмамед больше месяца пролежал в тюремной больнице, и весь месяц его односельчане ежедневно обивали пороги начальства, прося выдать заключённых на поруки. Приходили дайхане из соседних аулов. Наконец власти пошли на уступки и выпустили всех, кроме Берды.

Поправившись, Нурмамед долго хлопотал, чтобы освободили племянника, и наконец понял, что несокрушимую стену вокруг Берды, воздвигнутую с помощью денег Бекмурад-бая, голыми руками не проломить. «Я его сгною в Ашхабадской тюрьме, а то ещё и в Сибирь упрячу!» — передавали Нурмамеду слова Бекмурад-бая. Это очень походило на истину, так как все начальники, к которым обращался Нурмамед, в один голос твердили, что Берды — важный государственный преступник и отпустить его нельзя. «Попал племянничек в государственные преступники из-за того, что жениться задумал! — невесело шутил с односельчанами Нурмамед. — Недаром, видимо, говорят люди, как ни жирен воробей, абатмана не вытянет… Ну, да поглядим, может быть наш воробей со временем в орла вырастет».