Недобрая весть вернула многих с половины дороги. Но только под вечер, когда собрались все, бывшие на базаре, люди сошлись у дома Сухана Скупого. Наиболее старших и уважаемых пригласили в кибитку бая, остальным предложили пока разойтись. Но никто не ушёл. Взбудораженные, оскорблённые неслыханной дерзостью похитителей люди желали немедленно знать все подробности.
Сухан Скупой сидел, не поднимая головы, всем своим видом показывая, что случившееся его опечалило и глубоко задело. Сообразно с этим и голос его был негромок, слова катились по самому краешку грусти, то и дело срываясь па испуг — и собравшимся было непонятно, почему трусит бай.
— Да, люди… вот все вы собрались сюда… Одних мы позвали, другие сами пришли. Но — пусть все знают… Мне не нужно объяснять, зачем вы собрались. Случилось в нашем ауле такое, что язык не поворачивается сказать. Деды и прадеды наши не знали такого, да… Позор на нас всех. И на вас позор, и на меня, как на яшули, в три раза больше позор. В нашем ряду живёт бедная семья, с которой обошлись так жестоко, под нашим покровительством она находится — значит наша честь задета тут в первую очередь. Это нас лично оскорбили разбойники, похитив девушку. Наши седины и наше доброе имя… Нам теперь хоть от торговли отказывайся, не появляйся на базаре в городе. Плохое дело получилось…
Сухан Скупой сунул руку под рубашку, кряхтя от наслаждения, почесал один бок, потом — второй, и продолжал:
— Да, люди… обидели бедную семью… Увезли девушку… Отцу с матерью горе-то какое!.. Ай-я-яй какое горе!.. Надо бы эту… как её… мать девушки пригласить сюда, а?
Собравшиеся хмуро слушали пространные разглагольствования Сухана Скупого. Один из дайхан прошептал на ухо соседу:
— О чём говорит, язык бы у него отсох? Причём тут торговля и всё остальное? Что он воду решетом черпает? Ещё яшули называется!.. У скотов ему яшули быть, а не у людей.
Сосед усмехнулся краем губ и громко сказал:
— Незачем вызывать почтенную Оразсолтан-эдже. Она больная лежит, встать не может — сильно ударил её один из бандитов. С ней всегда можно поговорить, а вот вы посоветуйте, что нам делать.
Дайхане одобрительно зашумели.
— Верно говорит! Советуйте, если имеете что посоветовать!
— Узнать бы надо, кто увёз девушку.
— Говорят, из рода Бекмурад-бая…
— Конечно, они! Кто-то из наших базарников видел, когда они большак перескочили и в степь подались.
— А если видели, почему не остановили?
— Попробуй останови вооружённых! Да и кто знал, что такое они везут…
— Что долго разговаривать! Седлать коней — да в их аул!
— Напасть-то можно… Крови может много пролиться…
— А позор сносить лучше?!
— Властям заявить надо.
Ясное дело — властям. Взять представителя — и к ним…
— Рубить их надо, собак, а не властями пугать!
Люди заспорили, перебивая друг друга. Одни предлагали обратиться к властям, другие ратовали за немедленное нападение на обидчиков, третьи предлагали подождать до окончательного выяснения дела, четвёртые вообще колебались, не зная, куда присоединиться. Кто-то даже выкрикнул, что нет смысла громко шуметь, подобные случаи, мол, бывали в других аулах, надо просто с похитителей выкуп требовать. Но на советчика зашикали со всех сторон, и он стушевался. Преобладающее мнение склонялось в сторону немедленной мести.
Те, кто стоял во дворе, услышав спор, сгрудились у дверей и тоже кричали:
— Нечего за советами время терять!
— Седлайте коней, джигиты!
— Отомстить тем, кто умыкнул девушку!
— Никто себя щадить не будет — на всём селе оскорбление лежит!
— Власти нам не подмога!
— Эгей, люди! — в общий гомон ворвался чей-то — пронзительный голос. — Незнакомый человек приехал! На коне приехал…
Дайхане постепенно затихли. Услышав о приезжем Сухан Скупой испуганно икнул и начал подниматься, но гость уже входил в кибитку, пригнувшись, чтобы не задеть верхний брус дверной рамы высоким тельпеком. Рослый и широкоплечий, крепко перетянутый в талии, он смотрел исподлобья, но без страха, скорее с любопытством. Его густую окладистую бороду круто посолила седина, за поясом, рядом с дорогой рукоятью плётки торчали серебряные инкрустированные рубинами и сапфирами ножны кривого турецкого ятагана. Этого человека знали многие па бесшабашной удали и дерзким выходкам.
Гость обошёл всех сидящих в кибитке, вежлива поздоровался за руку с каждым. Люди потеснились, освобождая ему место, пододвинули чайник. Налив чаю на донышко пиалы, приезжий выпил и, минуя традиционную лесенку приветствий, сказал:
— С вашего разрешения, мы приехали по просьбе одного человека…
Дайхане молчали, догадываясь о цели приезда гостя. Сухан Скупой торопливо сказал:
— Говорите свою весть… Люди послушают вас…
Приезжий снова налил чаю, не спеша сделал несколько глотков, тронул ребром указательного пальца усы.
— Хорошо, что все оказались в сборе… Приятно, что все яшули аула здесь — моя весть для них. Наше дело, как у посыльного: передать то, что просили. Выгоды мы никакой не преследуем… Сегодня сижу в своей лавке — бежит мальчишка: «Дядя Бекмурад очень просит приехать к нему». А почему не приехать, если просит человек? Приехал. Встретил он меня расстроенный, говорит: «Беда! Наши молодцы таких дел натворили, что хуже не придумаешь». Ну, и рассказал всё, как было. «Ты, говорит, — человек сторонний, люди тебя уважают, к слову твоему прислушиваются — поезжай, говорит, уладь как-нибудь это дело. Попроси для нас девушку, а калым мы заплатим любой, торговаться не будем». Ну, я и согласился. Чего в жизни не бывает? Даже пальван на дынной корке поскользнуться может. Бывают дела, которых никак не исправишь. Всё равно, что слово: сказал — на место уже не водворишь… — Гость метнул косой взгляд на Сухана Скупого, который сидел как на горящих углях, пряча в густой бороде усмешку. — Вот и это. дело такого рода… Самое лучшее для обеих сторон — примириться. Если спорить будем, за оружие возьмёмся — хорошего мало. Для наших джигитов много есть достойных причин браться за саблю, по пустякам делать этого не следует. То, что случилось, понятно, нехорошо. Но — оно случилось. Зачем нужна кровавая вражда между двумя уважаемыми родами? Я думаю, не нужна. И вы так думаете. Мудрые люди всегда найдут тропинку согласия… Я сказал всё!
Дайхане не спешили с ответом. Несмотря на то, что аулу было нанесено оскорбление, которое, па обычаям предков, надо смывать кровью обидчика, нельзя было не согласиться, что гость говорит разумно. По крайней мере, вполне очевидно, что какую увезли девушку, такую назад уже не получишь.
— Сухан-бай, вы слушали слова гостя, — сказал один из стариков, — теперь ему надо ответ дать…
— Да-да… конечно надо… — заторопился Сухан Скупой. — Все мы слышали слова гостя… не я один слышал, вы вот рядом стоите тоже слышали, давайте посоветуемся… Плохое дело случилось, да ведь разные дела творятся — и хорошие, и плохие… Вы видите, что Бекмурад-бай не упорствует, признаёт свою вину, готов на мировую. Прислал к нам такого уважаемого всеми человека, как Байрамклыч-бай. И гость не отказался поехать к нам, значит, уважение оказал аулу… Как вы смотрите на то, если мы теперь разрешим почтенному Байрамклыч-баю вернуться к пославшему его человеку, а мы свой ответ попозже дадим, а?
Ища поддержки, Сухан Скупой выразительна посмотрел на арчина.
Коренастый, кряжистый, как заматерелый карагач, арчин Меред за всё время не проронил ни слова и даже не поднял глаз. В прошлом он славился как один из самых дерзких джигитов, но потом притих, сабля его уже много лет пылилась на ковре, а сам он как-то незаметно подружился с русскими. Не то, чтобы эта дружба выражалась слишком демонстративно, — Меред был не глупый человек, — но последствия её были очевидны.
Сидевший рядом с арчином яшули предложил:
— Тут такое дело — у матери спросить бы надо.
— Правильно, — поддержали его. — На скорую руку такие вопросы не решаются… Да и гость должен послушать мать девушки. Отец-то её в песках чабанит, далеко… — пояснили приезжему.
Пока решали, пойти ли к матери или, может, она сама сумеет подняться, Оразсолтан-эдже, которой сообщили о приезде посредника, уже спешила, поддерживаемая двумя женщинами, к кибитке Сухана Скупого. Придерживаясь за стеку, — женщины остались во дворе, — она с трудом переступила порог и села, прислонившись к дверному косяку и прикрыв лица рукавом накинутого на голову старенького халата.
— Вот хорошо, сама пришла! — обрадовался Сухан Скупой. — Оразсолтан, не надо себя терзать. Люди хотят с тобой посоветоваться, как быть. Что ты им ответишь?
— Спрашивайте, — мёртвым голосом отозвалась Оразсолтан-эдже. — Я вам отвечу…
— Вот и хорошо… Ты только не плачь и не расстраивайся. Дочь твоя, слава аллаху, не умерла… она жива-здорова… к хорошим людям в дом попала… Гм… кхе… Вот человек приехал — что ты ему скажешь?
Сухан Скупой сунул в рот бороду, пожевал её. С трудом перегнув руку, дотянулся до спины около шеи и стал чесаться, посапывая и кряхтя.
Опершись локтями о колени, Оразсолтан-эдже склонила голову.
— Мне нечего говорить приезжему человеку… Мне нужна моя дочь — больше мне ничего не нужно… Помогите мне… верните мне мою дочь… Даже ноготок своей дочери… я им… — Её душили слёзы.
— Неразумно ты мыслишь, Оразсолтан, совсем неразумно! — Сухан Скупой выталкивал языком иза рта откусанные волосинки бороды. — Тьфу…! Тьфу… «Человек должен вытягивать ноги по своему одеялу… Как люди решат, ты должна согласиться. Тебе никто худа не желает. У всех у нас честь задета! — И он снова покосился на безмолвствующего арчина. Тот крутил в пальцах маленькую тыквинку-табакерку для наса и равнодушно глядел вниз, словно всё происходящее его не касалось. Заметив взгляд Сухана Скупого, гость тоже скользнул глазами в сторону старшины аула и угрюмо свёл к переносице разлапые брови, а рука его незаметно, словно сама собой, подвинулась к рукояти ятагана.
Старики заворочались, завздыхали.
— Верно, наша честь страдает.
— Надо подумать как следует.
— Люди хотят тебе добра, Оразсолтан, Сухан-бай правильно сказал.
— Пусть гость возвращается. Мы сами посоветуемся.
— Конечно! Рассердившись на вошь, не сжигают всё одеяло!
— Конечно!
Оразсолтан-эдже заплакала.
— Верните мне мою дочь — вот весь мой совет… Если вы добрые сородичи — исполните свой долг: верните мою дочь!..
— Вот глупая женщина! — раздражённо сказал Сухан Скупой. — Ей говорят: «Козёл!» — А она: «Подои её!». Столько мудрых людей собралось из-за неё, время теряют, советуют, а она всё одно твердит. Нельзя так, Оразсолтан, людей уважать надо! Вон даже почтенный Байрамклыч-бай уважение какое тебе оказал — приехал посредником, а ты обижаешь его… Все оскорблены до глубины души, все мы горим — надо немного поостыть. Я думаю так, люди: пусть уважаемый Байрамклыч-бай возвращается, а мы всё взвесим, всё обдумаем и…
Некоторые старики согласно кивали головами, на многие возмутились.
— Нельзя делать так!
— Мать просит — обязаны послушать её!
— За ней последнее слово!
— Конечно! А то тоже получается вроде этого козла! Мать одно просит, а мы другое гнём.
— Женщина и есть женщина! Отца надо спросить!
— Где отец? Нет его!
— Что может посоветовать женщина?
— Мать расстроена! Ей сейчас, как голодной курице просо, так и дочь!
— Конечно, не твою увезли! Сытый голодного не разумеет!
— Нельзя торопиться с этим делом!
— То — в одной семье горе, а то — десять плакать будут.
— А совесть свою под кошму спрячем?
— Нельзя на весь аул беду наводить!!!
Подавали свои реплики и стоявшие во дворе.
Прислушиваясь к спорящим, Сухан Скупой торопливо сказал:
— Значит, так и порешили… Поезжайте, Байрамклыч-бай, и передайте им всё это… Мы здесь обдумаем…
— Пусть будет так! — согласился гость. — А вы» эдже, не убивайтесь, дочь ваша в хороших руках. Соглашайтесь с тем, что посоветуют яшули, они люди умные, плохой дорогой не пойдут. — Он хитро подмигнул Сухану Скупому. — Каждый выбирает дорогу то своим ногам.
— Я бессильная женщина, — с горечью сказала Оразсолтан-эдже. — Я прошу вас… Верните мне мою дочь! Не надо мне другого решения… До самой смерти не надо… не соглашусь я… Мои слёзы дойдут до аллаха… На том свете ответ держать будете, если на этом смелых людей не найдётся.
Цепляясь за дверь, она со стоном поднялась. Со двора протянулись заботливые руки — она тяжело опёрлась на них.
— Ну, хорошо, если разрешите — я поеду, — сказал гость.
Арчин поднял голову, прищурясь обвёл глазами собравшихся. Люди вздрогнули от его резкого голоса.
— Есть пословица: «Ударишь корову по рогам — у неё копыта заноют»… Оказывается, лжёт пословица! Вам не ударили по рогам — сломали рога!.. А я не вижу, чтобы ваше собственное тело заныло… Тридцать лет эти люди жили рядом с вами, а свалилась на них беда — вы бороды чесать начали! Или вы только говорите о чести? Может, наш род слабее их рода, наши люди трусливее их людей? Сегодня увезли девушку — мы смолчали. Завтра приедут — чью-нибудь жену увезут. Тоже молчать будем? Или ваши руки так привыкли к недоуздку верблюда и к чапигам омача, что не могут удержать саблю и конских подводьев? Глядя на вас, не подумаешь, что вы — туркмены!
Голос арчина гремел, и люди, сначала обиженные его словами, почувствовали боевой азарт и стали грозно посматривать по сторонам. Насторожившийся гость не спускал взгляда с арчина и на лице его, вместе с тревожным ожиданием, проглядывало какое-то удовлетворение, словно он был доволен неожиданным поворотом событий.
— Кровь смывается водой! — говорил арчин. — На обиду смывают кровью! Возвращайтесь, посланец Бекмурада, и передайте всё, что слышали здесь! Они сделали своё дело, теперь пусть ожидают, что сделаем мы… Так и передай им, Байрамклыч-бай!
С последними словами арчин встал. Поднялся и гость.
Сухан Скупой, задетый словами о туркменах — он принял это как намёк на своё тёмное происхождение, — надулся и закричал:
— Кто это не туркмен? Ты думаешь, если ты сын отца-ига, я — неизвестно чей, да? Это мы ещё посмотрим! Давай кости свои в огне испытаем — сразу будет видно, кто чистокровный туркмен!
Арчин, не удостоив бая ответом, вышел. Многие из сидящих вышли вслед за ним. Заглядывая в лица дайханам, как затравленная собака, Сухан Скупой кричал, глотая слова:
— Если у кого честь… сильнее разума… Пусть к себе переселяет Мурада… Да, пусть! Вон — его кин битка, а вот — жена… Я не причастен к вашему безумию!.. Байрамклыч-бай, так и передайте Бекмурад-баю: не причастен я… руки умываю!..
Между тем во дворе люди окружили арчина.
— Правильно вы сказали, Меред-ага!
— Конечно, все ждали этих слов!
— Так и должен сказать туркмен!
— Арчин — настоящий защитник села!
— Меред-ага, выступать надо!
— Эй, люди, вооружайтесь, седлайте коней!
— Сбор у кибитки Оразсолтан-эдже!
— Правильно! Пусть мать благословит джигитов!
— Седлайте!
— Смоем обиду кровью!
— Постойте, люди! — властный голос арчина остановил побежавших было за оружием дайхан. — Постойте! Гнев впереди разума бежит — не спешите вслед за ним. Нельзя выступать немедленно!
— В чём дело?
— Почему нельзя?
— Зачем ждать? — раздались недоуменные голоса.
Арчин забрал бороду в кулак, снисходительно усмехнулся.
— Почему? А потому, что наши враги ждут сейчас нападения! И может, не одни, а кого-нибудь на помощь пригласили — у Бекмурада много головорезов в друзьях ходит. Крови много может быть…
— Мы не боимся! — крикнул кто-то из молодых.
Его поддержали.
— Кровью смоем бесчестие!
— Немедленно наказать воров!
— Нельзя терпеть обиду!
— Тише! — поднял руку арчин. — Когда котёл сверх меры бурлит, он огонь под собой заливает! Кто говорит, что мы стерпим обиду? Придёт время для мести… А пока другим путём пойдём. У нас есть власти, перед которыми мы, хвала аллаху, имеем кое-какие заслуги и авторитет. Обратимся к властям, а там — видно будет… В конце концов отберём мы девушку, так или этак — наше право за нами останется.
Слова арчина Мереда произвели двоякое впечатление. Молодёжь явно рвалась к немедленным действиям, однако более пожилые и особенно старики рассудили, что арчин, пожалуй, умный совет даёт. С тем и разошлись. Уходя, кто-то язвительно пошутил:
— Робкий через сорок лет отомстил и сказал: «Я поторопился».
Шутке засмеялись.
Оставшись один, Сухан Скупой дал волю гневу. «Ишаки тугодумные! — ругался он. — Не видят, где хорошо, где плохо!.. Честь им понадобилась! Туркменами себя почувствовали, оборванцы!..» Дело обернулось совсем не так, как он предполагал, и это было чревато многими неприятностями. Чёрт его знает, почему на этот раз аульчане не поддержали бая безоговорочно, как это было почти всегда. И арчин, чтоб ему, не во время выскочил. Тоже нашёлся чистокровный иг!.. Нужна ему эта Узук, как третье колесо арбе! Что-то задумал, лиса хитрая, и всё дело нарушил. Ещё, глядишь, докопаются, что похитителям помогал кто-то… Что скажет уехавший посредник?… Что Бекмурад подумает?…
Бродя меж кибиток и ругая всех и вся, Сухан Скупой заметил медленно бредущую к дому Оразсолтан-эдже. С ней не было никого, кроме мальчишки Дурды, на плечо которого она опиралась. Сухан Скупой поспешил к ней, теряя свои хлопающие калоши, и снова начал говорить о благоразумии, об интересах аульчан, о большом выкупе. На все увещевания Оразсолтан-эдже отвечала одной фразой: «Верните мне дочь!». Сухан вспылил и наговорил ей грубостей. Женщина не осталась в долгу и сказала, что человеку нужна правда, а не двоюродный брат правды, и что он, бай, может чесать свою плешь, если у него больше ни на что руки не годны, а смелые джигиты в ауле, хвала аллаху, ещё не перевелись, хотя бы тот же арчин Меред.
Сухан Скупой окончательно взбеленился и, не зная на ком сорвать злость, зашлёпал к кибитке старшей жены. Здесь ему подвернулись под ноги брошенные старые верёвки, и он с криком «Добро не бережёте»! начал избивать жену. Услышав плач матери, разревелись детишки. Сухан плюнул, выругался, цыкнул на детей и пошёл в кибитку младшей жены — отдохнуть от всех треволнений беспокойного дня.