С того дня, как Берды ушёл, пообещав вернуться послезавтра, прошло более четырёх месяцев. Узук выплакала все глаза, ожидая его, но его всё не было.

Голод миновал. Люди вновь вспомнили вкус свежего хлеба. Однако жизнь Узук текла без видимых перемен. Последнее время она часто стала видеть нехорошие сны. Однажды ей приснился Берды. С саблей на боку и винтовкой на спине он ехал на сером коне, а она, Узук, с замирающим сердцем ждала его приближения. Вдруг на дорогу выскочила волчица и завыла так, что Узук вся покрылась мурашками от страха. Вслед за волчицей завыли сотни волков и окружили Берды плотным кольцом. Они повернулись к ней у задом и принялись лапами швырять на него песок. Всё заволокло пылью, Берды скрылся за серой завесой. «Стреляй, Берды, стреляй!» — отчаянно закричала Узук. И вдруг всё исчезло — и волки, и Берды, только издали долетело: «Жди!» Она не поняла, откуда прозвучал голос, жалобно позвала: «Берды!..» — и проснулась от собственного стона

Она долго думала, хороший это сон или плохой В конце концов решила, что хороший, поскольку видеть во сне копя — к добру. А вот сон, приснившийся прошлой ночью, истолковать добрым было никак не возможно.

Как-то Берды рассказывал ей о норовистом богра — двугорбом верблюде. Выведенный из себя его строптивостью, хозяин однажды связал верблюда и отлупил его на совесть, измочалив палку. Богра встал, отряхнулся и пошёл. Но с тех пор стал пристально, смотреть на хозяина, и в глазах его зажигались красные огоньки убийства. Хозяин устал опасаться внезапного нападения и продал верблюда.

Они встретились через двенадцать лет, в песках. Богра узнал своего бывшего хозяина и погнался за ним. Человек был на коне. Но хотя лошадь бежит быстрее верблюда, она не может состязаться с ним в выносливости, — богра стал догонять. На счастье человека вблизи оказался узкий высохший колодец. Человек спрыгнул с коня и спрятался в колодце. А когда богра навалился грудью на колодец, человек ударил его ножом и убил. Не подвернись на дороге колодца, от человека нашли бы только липкую кровавую лепёшку.

Вот такой жаждущий убийства верблюд и приснился Узук прошлый раз. Узук твёрдо знала, что верблюд зол на Бекмурад-бая, но погнался он почему-то за ней. Она бежала, задыхаясь, с трудом отрывая от земли чужие непослушные ноги, обмирая от смертельного ужаса. А верблюд сипло хрипел за её спиной, вонял и клацал зубами, как собака, которая ловит мух. Не в силах больше бежать, Узук упала в неширокую, но довольно глубокую канавку. Верблюд тотчас навалился сверху и стал елозить по земле огромным бурдюком живота, стараясь втереть Узук в землю. Она вжималась в канавку из всех сил, но всё равно чувствовала, как приближается неотвратимая тяжесть, которая сделает сейчас из неё бесформенно кошмарную лепёшку.

Она проснулась вся в холодном поту и не смогла уже уснуть до рассвета. Долго она пыталась истолковать сон в добрую сторону, даже хитрила сама с собой, но ничего не получилось — куда ни кинь, сон предвещал плохое.

Вероятно, под его влиянием Узук показалось, что и рассвет наступил какой-то тусклый, и день тянулся, как год ожиданий, нудно и тоскливо, и закат погас, едва успев окрасить кромку неба в пламенеющий пурпур.

Весь день она почти ничего не делала, ждала напророченного сном несчастья, думала о своих невзгодах. Была у неё здесь одна добрая подружка Курбанджемал — жена Торлы. Теперь нет Курбанджемал — ушёл вместе с ней Торлы после той страшной ночи, когда их убить хотели.

Был сын — маленький пухлощёкий забавник Довлет-мурад, сладкий плод горькой любви, частица Берды, её Берды. Отобрали у неё сына, запретили даже подходить к нему. Теперь мальчик уже подрос и называет мамой эту старую черепаху Кыныш-бай, а на собственную мать в минуты коротких встреч обращает внимания не больше, чем на любую чужую женщину.

Понятно, почему они поступили так, ох как понятно! Они хотят, чтобы ребёнок не чувствовал себя сиротой, когда его мать навеки закроет глаза. Скоро это случится, совсем скоро! Трижды смерть уже заглядывала ей в лицо, своими пустыми глазницами и трижды отступала. Теперь уже она не отступит. О мой аллах, чем я провинилась перед тобой, какой тяжкий грех предков лежит на моей судьбе, что ты посылаешь мне такие невыносимые мучения!..

Стало совсем темно. Узук нашарила лампу, машинально, сама не зная, для чего это делает, зажгла её. Слабый жёлтый свет, бессильный одолеть темноту поя куполом и у дальней стены кибитки, не принёс успокоения. Темнота шевелилась, меняя очертания, медленно и беззвучно перемещалась с места на место. Узук вглядывалась в неё — и видела серо-зелёную массу скорпионов, мохнатые лапы фаланг, чёрные зловещие бусинки каракуртов.

В кибитку вошёл Аманмурад. Узук похолодела, по телу её разлилась противная слабость, во рту сразу стало сухо. Аманмурад постоял и тихо сказал:

— Когда будешь ложиться спать, не запирай дверь — я приду к тебе.

Узук посмотрела на него и увидела отсвет убийства в диких глазах верблюда, услышала плотоядный хрип жаждущего крови зверя. Это был уже не сон, отступающий в мрак бездны при пробуждении, это была явь.

— Ты меня поняла — не запирай дверь! — повторил Аманмурад злобно. — Слышишь?

— Слышу.. — беззвучно выдохнула Узук. — Лягу не запершись…

Аманмурад ушёл, а она всё стояла с лампой в руке, внутренне сжавшись, ожидая удара. Потом осторожно присела, поставила лампу на сундук, опустила лицо в колени. Вот оно, пророчество сна, сбывается! Вот она, костлявая, идёт в четвёртый раз!

Как-будто не было особых причин для тревоги, но Узук знала, каждой клеточкой своего существа знала, что произойдёт этой ночью. Убьёт её Аманмурад, задушит, навалившись грузным брюхом, как разъярённый верблюд! Ведь хотя он и не говорит им слова, но прекрасно понимает, чья рука держала нож, вонзившийся ему в спину — разве может он простить это! Эх, Берды, Берды, где ты есть? Не спешишь на помощь своей Узук, а ещё утверждал, что любишь!.. И луна не взошла сегодня, и близкого человека нет… Крепка крепость, темпа темница — страшно мне умирать, Берды! Ох, страшно! Я жить хочу, жить! Травят меня, как одинокого зайца, раскалёнными иглами протыкают каждый мой день, отраву пить дают вместо воды, а всё равно хочу жить — дышать, мучиться, ласкать своего сына!.. Сыночек мой единственный, отняли тебя от материнской груди, вырвали сердце моё, но я увижу тебя, увижу, мои ненаглядный, пусть хоть каменные горы встанут на моём пути!..

С тех пор, как Кыныш-бай окончательно отобрала у Узук сына, прошло около года. Узук раз и навсегда было запрещено подходить к ребёнку, ей приходилось прибегать ко всевозможным уловкам, чтобы хоть изредка взглянуть, на своего первенца, поцеловать его мягкие пушистые волосёнки. Не видя матери, ребёнок отвык от неё и уже не очень охотно шёл на её робкий зов, по разве может мать отвыкнуть от своего ребёнка!

Узук торопливо поднялась и направилась к белой кибитке Кыныш-бай. По дороге её решимость несколько поубавилась, по всё же она нашла в себе смелости войти. в кибитку свекрови.

— Куда прёшься, бестолочь! — встретила её Кыныш-бай. — Убирайся с глаз моих, сгинь под землю!

— Я пришла посмотреть на своего сына, — сказала Узук, не рискнув, однако, пройти дальше порога.

— Какой у тебя может быть сын, потаскуха несчастная! Уходи отсюда и не смей больше приходить! Тоже нашлась мне тут с сыном!

— Довлетмурад-джан, сыночек! — позвала Узук. — Пойди ко мне, мой ягнёночек!

Мальчик равнодушно поднял голову, залопотал что-то своё и снова склонился над игрушками. Кыныш-бай злорадно хихикнула. Глаза Узук наполнились слезами, судорожное рыдание перехватило горло. Сквозь пелену слёз она пыталась рассмотреть своего сына, но всё расплывалось перед глазами, и колючий ком, застрявший в горле, мешал дышать.

Выплакавшись по дороге, Узук вернулась в свою кибитку. Там уже сидел, дожидаясь её, Аманмурад и улыбался. Боже милостивый, какая у него жуткая улыбка! Уж лучше бы скалил зубы, как голодный волк? У Узук обмякли ноги и бессильно опустились руки.

— Стели постель, — сказал Аманмурад, — спать ляжем.

Двигаясь как в полусне, она раскатала кошмы, бросила подушки и одеяло.

— Иди, ложись со мной, — позвал Аманмурад, раздеваясь.

Очнувшись от овладевшей ею прострации, Узук взглянула на мужа. В висках стучало — мысль билась в голове, как птица, ломающая крылья о прутья клетки,

— Ты полежи, — сказала Узук, даже не удивившись, что так ровно и спокойно звучит её голос. — Ты полежи, я на двор схожу…

Выйдя, она постояла у порога, прислушиваясь Сердце колотилось в груди неистово и жарко.

Свернув за кибитку, она снова послушала тишину перебежала сад. Прислонившись к старому урючному дереву, сняла ковуши, поддёрнула подол платья и припустила бегом в сторону города.

Она долго бежала, не оглядываясь, не чувствуя колючек, впивающихся в её ноги, и остановилась только тогда, когда огромная заноза чуть не насквозь проткнула подошву ноги. Охнув, Узук опустилась на корточки, нащупала конец занозы. Рванула, сжав зубы. Из раны хлынула обильная чёрная кровь. Узук размазала её ладонью по подошве и, выбравшись с целины на дорогу и прихрамывая, побежала дальше.

Дорога проходила возле развалин. Ночной порой этого места избегали даже мужчины. По слухам, в развалинах гнездилась всякая нечисть, поджидающая беспечных поздних путников, чтобы высосать из них кровь, вынуть живую человеческую душу и пустить её по ветру бесплотным воющим призраком. Это было страшно. Но измученная Узук не боялась нечисти страшнее всяких шайтанов и гулей были для неё родичи Бекмурад-бая. Они получше всяких вампиров умели высасывать из жил человека кровь и выпускать человеческие души.

Нервы Узук были напряжены до предела. И когда она, поравнявшись с развалинами, столкнулась лицом к лицу с человеком и узнала в нём Сапара — младшего брата Бекмурад-бая, то истерически захохотала, захлёбываясь потоком хлынувших слёз, и села на дорогу, бессмысленно хлопая по пыли руками.

Насторожившийся было Сапар отчаянно завизжал и кинулся с дороги по бахчам, петляя, как заяц. Он мчался, потеряв от страха голову, каждый взрыв смеха, доносящийся с дороги, подстёгивал его, как удар хлыста, он вскрикивал и прибавлял ходу.

Весь мокрый, без папахи, с вытаращенными остекленевшими глазами ворвался он к себе, переполошив всех домашних. У него долго допытывались, что произошло, пока он наконец обрёл возможность сказать, что встретил возле развалин гуля, что гуль гнался за ним, хохотал и свистел вслед.

Слушатели ахали, плевали за воротник, именем аллаха отгоняя нечисть. Аманмурад подозрительно смотрел на еле ворочающего языком брата.

— А ну, — сказал он, — поищите-ка эту бестолочь, куда она запропастилась!

Когда выяснилось, что Узук нет нигде, Аманмурад зло сказал:

— Теперь понятно, какого гуля встретил Сапар возле развалин! Пусть собираются все мужчины! Двое верхом — по южной дороге, двое — по северной. Только аул не переполошите, выезжайте тихо и пускайте коней за аулом! А остальные пойдут со мной к развалинам. Кто первый встретит её, пусть не дожидается остальных — нынешней ночью её должна поглотить земля, хватит с нею возиться!

А Узук продолжала свой путь. Она не поняла, почему от неё шарахнулся Сапар, чего он испугался, но раздумывать над этим не было времени. Узук устала и еле двигалась. Вдобавок начала сильно болеть пораненная нога — при каждом шаге острая боль ударяла, казалось, в самое сердце. Узук охала, но не останавливалась. Она не думала ни о чём, бежала, как раненный джейран от погони, повинуясь инстинкту самосохранении. Да и была ли разница между ней и джейраном? И между её преследователями и охотниками никакой разницы не было — как те, так и другие жаждали одного.

Со стороны аула послышался конский топот. Узук остановилась, прислушалась и поняла: погоня! Силы окончательно оставили её. Она села на краю дороги и закрыла лицо руками, бессильная перед безжалостным роком. Видно, не дано человеку бороться со своей судьбой…

Топот приближался. Узук вскочила, держась руками за голову, затравленно оглядываясь по сторонам. Удары конских копыт падали на неё, как раскалённые угли. Что делать, боже мой, что делать?!. Куда бежать, как бороться?… Надо бежать, бежать, пока в груди есть дыхание, надо прятаться!..

Узук метнулась направо, в заросли камыша и притаилась больно прикусив губу. Всадники проскакали мимо. Она перевела дыхание, ещё не веря, что случилось чудо и она спасена.

Вдали послышались перекликающиеся голоса. Нет чуда ещё не произошло! Опасность не миновала, самое страшное впереди! И Узук стала пробираться дальше в камыши. Наткнулась на заброшенный колодец, едва не свалившись в него. Стенки колодца были отлогими, густо поросли колючкой, камышом и лебедой. У молодой женщины мелькнула мысль спрятаться в колодец. Она уже раздвинула было заросли травы, но заколебалась, подумав о скорпионах и змеях, могущих найти себе здесь пристанище.

Пока она стояла в томительном раздумье, до неё донёсся голос Аманмурада:

— Окружите вон тот густой участок камыша! Идите навстречу друг другу, чтобы ни одна мышь мимо не проскочила!

Несомненно, он имел в виду те заросли, в которых пряталась Узук.

Узук била крупная дрожь, в глазах темнело. Ей чудилось, что она погружается в кромешную адскую тьму, где пет ни одной блёсточки света, только беспощадные ножи надвигаются со всех сторон, готовые впиться в трепещущее тело, искромсать его, искрошить в клочья…

— Не трогайте меня… не убивайте!.. — одними губами прошептала Узук. — Довольно, что вы лишили меня сына… Я хочу жить! Я не виновна… я абсолютно ни в чём не виновна… О всемогущий аллах, почему ты создал людей такими злыми? Почему одним дал силу, а другим — слабость?.. Нет, пусть лучше кусают меня фаланги своими ядовитыми зубами, пусть жалят змеи и скорпионы! Они — справедливее людей, ядовитыми создал их бог и они выполняют его предначертания. Кусайте, скорпионы, жальте меня, змеи!.. — Узук отчаянным рывком раздвинула заросли травы, села на край колодца и, ожидая самого страшного, скользнула вниз, в затхлое бездонное жерло.

Из всех охот самая азартная и злая — охота на человека. Она буйным хмелем погони за себе подобными волнует кровь, она отнимает у людей всё, полученное ими от тысячелетий эволюции, превращает их в лохматых пещерных пращуров.

Охотники, вышедшие на охоту за человеком, азартно осматривали каждый куст, каждую ложбинку. Они были возбуждены и кипели жаждой деятельности, жаждой преследования и убийства. Не все одинаково враждебно относились к Узук, но сейчас, попадись она им, ни один из них не задумался бы опустить свой нож раз, и два, и три.

Обнаружив старый колодец, преследователи сгрудились вокруг него, подзадоривая друг друга:

— Она в этом колодце сидит, это точно!

— Попробуй-ка залезть в него!

— Думаешь, не залезу?

— Посмотрю, какой ты смелый!

— Я бы залез, да всё это без толку. Разве женщина решится спрятаться в колодце, где полно всякой ядовитой твари?

— Она в её положении в змеиную пасть способна залезть!

— Вот ты и лезь сам, проверяй, если уверен, что она там сидит.

— Я не говорю, что уверен, я говорю, что могла.

— Что будем делать, дядя Аманмурад?

— Огниво есть у кого-нибудь? — спросил Аманмурад. — Надо камыш поджечь.

Огнива не оказалось. Выругавшись, Аманмурад велел одному из своих племянников сбегать за ним в аул. Парень охотно побежал, радуясь возможности устроить неожиданный фейерверк. Оставшиеся снова стали подтрунивать друг над другом:

— Кто смелый найдётся в колодец слазить?

— Ты, наверно, и есть самый смелый.

— А что, не полезу?

— Полезь!

— Не полезу?!.

— Полезь!

Подхлёстнутый общим вниманием, парень, цепляясь за кусты, стал осторожно спускаться в колодец.

Песок и камешки посыпались на голову Узук. Она сидела ни жива, ни мертва, сжимая костяную ручку ножа. Частой скороговоркой она шептала слова слышимые только ей одной:

— Не лезьте сюда… прошу вас, не лезьте!.. Я могу стать для вас и скорпионом, и змеёй и фалангой!. Я вас ужалить могу!.. Живыми не выпущу! Не дамся вам в руки живой!.. Не лезьте сюда!.. Прошу вас, не лезьте!..

Возле колодца послышался скользящий шорох. Люди, замершие в ожидании, услышали его явственно и громко и испуганно, шарахнулись в стороны.

— Эй, вылазь скорее! — крикнул один из них. — Тут змеи кругом ползают!

Парень, полезший в колодец, пулей вылетел обратно. Узук получила отсрочку до того, как вернётся побежавший за огнивом. А тогда враги её скроят ей огненное платье, и она наденет его — свой последний земной наряд. Что ж, значит так суждено, круг замкнулся — полыхающий, огненный круг, в котором исчезнут Берды и Довлетмурад, исчезнут птицы, деревья, луна, вся вселенная рассыплется каскадом ярких искр — и погаснет навсегда.

Зажав руки между колен, Узук сидела, боясь шелохнуться или громко вздохнуть. Что-то тяжёлое, холодное и живое перевалилось через её колено. Но она не испугалась змеи. Глазами, привыкшими к темноте, проследила, куда проползла змея, заметила вторую, свернувшуюся кольцом у самых её ног. Вот, подумала она, даже змеи приняли меня к себе и не кусают, а люди всё ещё ждут момента напиться моей крови. Мы ругаем змей, убиваем их, а они оказывается очень добры и приветливы. Что было бы, награди бог ядом Бекмурад-бая и ему подобных? Они отравили бы весь мир… Хвала тебе, о боже, что ты дал яд только скорпионам и змеям и не дал его Бекмурад-баю!

— Есть огниво! — закричал издали парень прерывающимся от бега голосом. — Сейчас устроим костёр!

Наскучившие ожиданием преследователи встретили его нетерпеливыми возгласами:

— Чего так долго ходил?

— Не выйдет! Я за огнивом бегал — сам поджигать буду!

В темноте послышался испуганный вскрик, плеск, бульканье, сдержанные ругательства.

— Что там случилось? — спросил Аманмурад.

Виноватый голос парня ответил:

— Кричат тут: быстрее, быстрее… Поскользнулся я, дядя Аманмурад, в арык упал…

— Ослиная башка! — с сердцем сказал Аманмурад. — Огниво намочил?

— Кажется, намочил немножко.

— А ну, дан сюда!.. Ничего себе немножко! Ишак, дурная мать тебя родила!

— Нарочно я, что ли, дядя Аманмурад? Сам вон весь измок! А вы ещё ругаетесь…

— Ладно, — остывая, сказал Аманмурад; он сообразил, что большое пламя горящего камыша привлечёт внимание аульчан, а делать этого он не хотел. — Ладно, пошли отсюда, а то до утра провозимся!

Никого здесь нет, успела, дрянь, удрать. Но ничего — не сегодня, так завтра попадётся, живой ей всё равно не быть!