Трудно представить, как шли красные войска по Каракумам от Чарджоу до Байрам-Али. А ведь большинство бойцов были уроженцами России, привыкшими к прохладному, мягкому климату! За двадцать дней они прошли двести с лишним километров. Стволы винтовок, накаляясь на солнце, обжигали руки. От жары трескалась и ломалась кожа обуви. Коробились и ломались, как фанера, пропитанные солью пота гимнастёрки. Бойцы падали без сознания от перегрева. У многих шла носом кровь, на неё обращали внимания не больше, чем на обычный пот, так же вытирая рукавом или вообще не вытирая. Воды не хватало. Если случалось раздобыть её, первым делом заливали в пулемёты. Они были решающим фактором похода, так как войска шли с боем.

* * *

Белые организовали у Байрам-Али сильную оборону. На их стороне приняли участие в боях первые отряды английских колониальных войск, состоящие из сипаев. Не в пример своим осторожным хозяевам, сипаи дрались отчаянно. Невозмутимые темнолицые воины в светлой одежде, казалось, были начисто лишены чувства страха. Их не пугал ни массированный пулемётный огонь, пн штыковой удар атакующих. И всё же Байрам-Али был взят. Этому в значительной мере способствовали и туркменские джигиты, переходившие на сторону красных.

Штаб белых продолжал пока оставаться в Мары. Когда было получено сообщение о решительном наступлении красных, Ораз-сердар дал команду немедленно собрать всех марыйских арчинов, известных яшули, представителей духовенства. Невзирая на ночь, во все стороны поскакали по аулам гонцы.

События, которые до сих пор обходили Черкез-ишана стороной, захватили на этот раз и его: он был вызван к Ораз-сердару.

В штабном вагоне кроме самого Ораз-сердара находились Бекмурад-бай, несколько туркмен, один русский и два английских офицера. Они не обратили на вошедшего внимания и вскоре один за другим перешли в другое купе.

Ораз-сердар принял Черкез-ишана сдержанно, но уважительно. Подвинул к нему лёгкую закуску, в тонкие хрустальные бокалы налил коньяк.

— Выпьем за ваше здоровье, ишан.

— От души тронут, сердар-ага, однако пить не могу, — отклонил приглашение Черкез-ишан.

— Так нельзя, — Ораз-сердар протянул свой бокал. — Надо обязательно выпить. Или вы строгий ревнительмусульманских законов, запрещающих правоверным пить вино?

— Нет, сердар-ага, я не ханжа, но сейчас чувствую себя, к сожалению, нездоровым. Могу только чокнуться.

Черкез-ишан прикоснулся к бокалу Ораз-сердара своим в поставил его на стол. Но Ораз-сердар не отставал.

— Вы нездоровы? Вероятно, простудились. В этом случае добрый глоток коньяка — лучшее лекарство.

— У меня не простуда. Доктор запретил пить.

— Ну, что ж, докторам надо верить, — Ораз-сердар с видимым удовольствием выцедил коньяк, задержал дыхание, пососал ломтик лимона. — Вы не обижаетесь, что я вас среди ночи побеспокоил, сон ваш нарушил?

— Не обижаюсь, — сказал Черкез-ишан. — Вы сами по ночам глаз не смыкаете. Вероятно, такой вызов обусловлен соответствующими причинами.

— Конечно, мой дорогой ишан! Разве стали бы вас тревожить попусту. Вы нам очень нужны.

— К вашим услугам, сердар-ага.

— Дела такие, мой ишан: часа через два здесь соберутся все марыйские арчины, яшули, муллы. Вас в округе знают и уважают все. Вы скажете собравшимся своё слово.

— «Если вода ваша окажется в глубине, кто к вам придёт с водой ключевой?» — вполголоса произнёс Черкез-ишан. — Прав был пророк наш, Мухаммед…

Ораз-сердар почёл за лучшее не расслышать брошенной реплики. Он снова наполнил свой бокал, подержал его в руке, как бы раздумывая, поставил на стол.

— До сих пор вы стояли в стороне от нашего дела, — сказал он, обращаясь к Черкез-ишану. — Тут, конечно, наша вина, что забыли пригласить умного и полезного человека. Простите нам невольную ошибку и не обижайтесь.

— Да нет, сердар-ага, я ни на кого и ни за что не обижаюсь, — усмехнулся Черкнз-ишан. — Я ведь, как вы изволили выразиться, человек умный.

— Вам ещё надлежит стать и полезным. С нынешнего дня вы будете находиться в пашем штабе.

— Солнцу не надлежит догонять месяц, и ночь но опередит день, и каждый плавает по своему своду.

— О, я знаю, мой ишан, что вы — прекрасный знаток корана! Но что вы хотели сказать этой фразой?

— Только то, сердар-ага, что, сожалея, вынужден отклонить ваше любезное предложение.

— Почему?

— Я человек свободный, ничем не связанный, поступаю как мне заблагорассудится. Поэтому, думаю, будет лучше, если вы меня оставите в покое.

— Нам нужны такие люди, как вы.

— Я не знаток военной науки, сердар-ага. Что мне делать в вашем штабе?

— Дела найдутся, скучать не будете. В первую очередь нужно перед яшули и арчинами выступить.

— Что я должен им сказать?

— Красные наступают на Байрам-Али. Завтра в одиннадцать часов здесь должно быть около тысячи конных. Их должны поставить марыйские аулы. На основании этого вы и продумайте содержание вашего выступления.

Помолчав, Черкез-ишан сказал как бы в раздумье:

— Все вы — пастыри, и все вы отвечаете за свою паству, — так свидетельствует хадис.

— А разве вы не считаете себя пастырем? — быстро отозвался Ораз-сердар.

— Нет, — покачал головой Черкез-ишан, — из меня пастырь не получился. Вот мой отец — дело другое. Кстати, он выступал, когда вы прибыли в Мары — он может выступить и сейчас. Это будет лучший выход из положения.

— Позвольте мне знать, ишан, что лучше, а что хуже! — начал сердиться Ораз-сердар. — Если я прошу выступить вас, значит знаю, что именно ваше выступление необходимо.

Меня, сердар-ага, никто и слушать не станет. У меня нет такой силы, как у аллаха, который сумел связать врагов Мухаммеда паутиной и она стала прочнее канатов. Мою паутину, сердар-ага, прорвёт даже пятилетий мальчик.

— Значит, вы не любите свою родину, если не хотите ей помочь?

— Люблю, мой сердар. Согласен даже ослепнуть от пыли родины. Если в Хиндустане умру, завещание сделаю, чтобы тело на родину перевезли.

— Так в чём же дело? Байрам-Али угрожают красные— разве это не ваша родина?

— Моя родина — и Байрам-Али, и Ашхабад, и Шака-дам. Только не знаю я, кто её хозяином будет.

— Не вижу мудрости в ваших словах.

— Можно быть мудрым, как удод пророка Сулеймана, я всё равно не понять, зачем течёт по туркменской земле невинная кровь.

Ораз-сердар бросил на Черкез-ишана испытующе острый взгляд, вкрадчиво сказал:

— Может быть, вы большевик, ишан?

— Не знаю, — ответил Черкез-ишан. — Я не понимаю цели ни большевиков, ни меньшевиков. А того меньше понимаю, что здесь нужно англичанам и почему вы, мусульманин, водите с ними дружбу. В коране — сура шестидесятая, аят первый — сказано: «Не берите друзьями моего и вашего врага».

— Теперь я вижу, что ошибался в вас! — Ораз-сердар встал, показывая, что разговор окончен. — Вы самый настоящий большевик!

Черкез-ишан тоже поднялся.

— Раз вы так говорите, может быть… По крайней мере, я этого не знаю.

— Категорически отказываетесь выступать?

— Зачем же категорически? Если вы настаиваете, я могу выступить. Но ничего нового, кроме того, что говорил вам, не скажу. Совесть мне не позволяет агитировать людей на бесцельное кровопролитие.

— Слишком у вас твёрдая совесть, ишан! Не забывайте, что палка, которая не гнётся, — ломается!

— Учту ваш совет, сердар-ага, но примите и мой. Аллах сказал: «Всё течёт до назначенного предела». Не просмотрите этот предел. Может быть, он не так уж далёк.

— До свиданья, ишан!

— Будьте здоровы, сердар-ага.

Выходя из купе, Черкез-ишан столкнулся с Бекмурад-баем. Тот смерил его презрительным взглядом, не собираясь уступать дорогу. Черкез-ишан вежливо посторонился. Бекмурад-бай шумно засопел и прошёл мимо.

— Из ближних аулов люди уже собрались, сердар-ага, — доложил он и, кивнув лохматым тельпеком на дверь, спросил — С этим договорились?

— Договорились, — суховато сказал Ораз-сердар.

— И всё ещё сомневаетесь, что он большевик?

— Возможно.

— Не возможно, сердар-ага, а точно! Большевик он и связи у него с большевиками. Его надо немедленно арестовать!

— Успеем, никуда он от нас не денется, — сказал Ораз-сердар. — Пойдёмте лучше сперва с людьми потолкуем.

Перед вагоном уже собралась порядочная группа арчинов, мулл и белобородых старцев. Не зная, зачем их призвали среди ночи, они тихо и тревожно гудели. Когда Ораз-сердар вышел, гул постепенно стих, все головы повернулись к двери вагона. Среди них стоял и Черкез-ишан.

— Люди! — негромко и проникновенно начал Ораз-сердар. — Я побеспокоил вас потому, что меня вынудила необходимость. Прошу простить меня за беспокойство…

Люди, большевики напали иа Байрам-Али. Если предоставить мм свободу действий, то сегодня они займут Байрам-Али, завтра — Мары. Они озлоблены, они кровожадны — уничтожают женщин, детей, стариков, угоняют скот. Если не хотите, чтобы вас постигло непоправимое несчастье, защищайтесь. Я много говорить не буду. Пусть каждый арчин к утру приведёт сюда двадцать пять вооружённых конников. У кого не окажется оружия, мы выдадим. Арчины, муллы и яшули аулов головой отвечают за выполнение этого приказа. Понятно?

— Попятно, сердар-ага!

— Каждому из арчинов я даю несколько вооружённых джигитов и двух свободных коней. Если тот, кому выпадет жребий идти, станет сопротивляться, джигиты привезут его силой, а уж тут мы сами примем меры. Понятно?

— Понятно, сердар-ага!

Если понятно, тогда не будем медлить. Расходитесь и выполняйте приказ. Подумайте о зверствах, которые творят большевики, расскажите об этом всем своим односельчанам.

— Разрешите мне сказать несколько слов? — обратился к Ораз-сердару Черкез-ишан.

Самодовольно усмехнувшись, Ораз-сердар крикнул:

— Люди, погодите! Сын ишана Сеидахмеда Черкез-ишан хочет сказать вам несколько слов. Послушайте его!.

— Во имя аллаха милостивого, милосердного! — начал Черкез-ишан своё выступление ритуальной формулой. — Люди, послушайте священные слова пророка! В писании сказано: «Держись прощения, побуждай к добру и отстранись от невежд!» И ещё сказано: «Есть ли воздаяние за добро, кроме добра?» Если вы не сделали никому зла, то и вам зла не сделают, — так утверждаем пророк. Скажите, зачем вам нужно кровопролитие? Зачем лучших сыновей своих вы пошлёте на гибель, которая совершенно бесцельна? Не надо вооружать людей! Не надо посылать их на войну!..

Ораз-сердар что-то негромко сказал. Бекмурад-бай и несколько офицеров выдвинулись вперёд, отгородив Черкез-ишана от толпы и тесня его к вагону.

— Идите, люди, выполняйте приказание! — крикнул Ораз-сердар. — Малейшая задержка — гибельна! За задержку будем наказывать!

Арчилы и яшули разошлись, по-разному толкуя странное выступление сына ишана Сеидахмеда. Черкез-ишан был арестован и. брошен в тюрьму. Однако он не падал духом. Сидя в вонючей, кишащей клопами камере, он давил клопов и сочинял стихи против Ораз-сердара. Это были ядовитые и злые стихи, открыто обличающие Ораз-сердара в грубом нарушении мусульманских законов, в измене родине и пророчащие ему бесславный конец от руки большевиков.

А муллы и арчины в это время ревностно выполняли приказ Ораз-сердара. Как и обычно, больше всех досталось беднякам. У одних отбирали лошадь, у других — оружие, третьих отправляли на фронт. Не всё шло гладко. Многие отказывались подчиняться. Таких без долгих разговоров отправляли под конвоем на расправу к Ораз-сердару. Некоторые, видя безвыходность положения и не желая воевать, уходили в пески. Однако немало было и таких, которые шли беспрекословно, некоторые — даже с охотой.

Четырнадцатого августа все дороги, ведущие от аулов к городу, были переполнены народом. Шли пешие и конные, вооружённые и безоружные, шли группами и в одиночку, сами и под конвоем.

Естественно, марыйские большевики тоже не сидели, сложа руки. Они послали на дороги своих агитаторов, чтобы разубедить дайхан, вернуть по домам хоть часть из них. Среди агитаторов были и наши друзья — Сергей, Берды и Клычли.

Старик в стоптанных чарыках, с берданкой на плече и мокрой от пота бородой шёл, видно, издалека и так устал, что сначала даже не заметил трёх джигитов, сидящих в тени у арыка. Он склонился к воде и стал черпать её одной рукой, второй придерживая на плече берданку. Потом сбросил ружьё на землю и стал пить пригоршней, причмокивая от удовольствия.

Напившись, он помял руках бороду, огладил её и посмотрел по сторонам. Только тут он заметил трёх джигитов и поздоровался:

— Салам алейкум, парни! Живы-здоровы?

— Спасибо, яшули, — отозвался Клычли. — Отведайте нашей дыни.

Старик с сомнением посмотрел на янтарные, источающие аромат ломти. Искушение боролось в нём с привычной осторожностью.

— Дыню-то можно было бы поесть, — сказал он наконец, — да я воды только что напился.

— Присаживайтесь, отец, отдохните, а потом дальше пойдёте, — пригласил Сергей.

Старик покряхтел: «Эх-вай-эй!», сел, опираясь руками о землю, стараясь не смотреть на соблазнительную дыню.

— Куда путь держите, отец?

— Иду на войну, сынок.

— Большевиков убивать собираетесь?

— Если сможем, будем и убивать.

В разговор вступил Берды:

— У вас ружьё неважное, яшули, надо бы взять такое, как моё, — он похлопал рукой по прикладу карабина. Это был карабин из числа захваченных на хивинской дороге трофеев.

Старик покосился, равнодушно сказал:

— Нам, сынок, такого оружия не досталось. А если бы и досталось, мы с ним обращаться не умеем.

Решившись, он взял ломоть дыни, пододвинутый к нему Клычли, и стал с удовольствием есть, обильно смачивая дынным соком бороду. Около них — послушать, о чём говорят добрые люди — остановились несколько вооружённых дайхан, присели на корточки.

— На войну надо идти с хорошим оружием, — продолжал разговор Берды. — Вон, видите, коршун на дереве сидит? Попробуйте сбить его.

— Паша пуля полпути не пролетит — упадёт на землю — отказался старик, тщательно выгрызая из ломтя остатки мякоти.

Один из подсевших дайхан, мысленно измерив расстояние до коршуна, покачал головой.

— Далековато. Даже из хорошей винтовки трудно попасть.

— Тогда посмотрите, как стреляет карабин большевиков! — Берды вскинул приклад к плечу, выстрелил почти не целясь.

Коршун прошуршал в листьях, упал на землю. Дайхане одобрительно зацокали, посмотрели на Берды с уважением: меткий стрелок, настоящий мерген.

— У вас семья есть, яшули? — обратился к старику Сергей.

— Какая семья, если жены нет! — пробурчал старик, принимаясь за второй ломоть дыни.

— Умерла жена? — посочувствовал Сергей.

— Вообще пе было её.

— Неужто, дожив до таких лет, не сумели найти женщину по сердцу?

— Не искал. Холостяком решил прожить. Калым платить нечем. А подбирать то, что другим не надобно, мне не с руки.

Старичок был не так прост, каким казался с первого взгляда. Окружающие сдержанно засмеялись. Клычли сказал:

— Другие идут на войну, чтобы достаток у семьи был. А у вас, яшули, и семьи-то нет. Зачем же вам большевиков убивать?

— Я, сынок, вчера со своим хозяином поругался. Вот назло ему и пошёл на войну.

— У вас не получится, как у того дайханина, что, осердясь на вошь, бросил в огонь весь тулуп? — улыбнулся Клычли.

Старик вздохнул, выбирая из бороды мелкие кусочки дыни и отправляя их в рот.

— Ничего странного в этом нет, сынок. Тот человек назло вше тулуп в огонь бросил, мы сами назло хозяевам в огонь бросаемся. Нынче человек куда дешевле тулупа. Кому мы нужны? Ты не думай, что мне лет много, если спина кривая, Спину мне работа на хозяев согнула, не годы. И убивать я, сынок, никого не собираюсь, мне большевики. зла не причинили. Иду, чтобы самого убили.

— Жить на свете, надоело? — пошутил Сергей.

— Не надоело, сынок. Жить каждой козявке хочется, не только человеку. Однако совсем неинтересной стала жизнь, трудной. Я слыхал, как ишан Сеидахмед говорил: кто погибнет, праведником в рай. попадёт. Ну, я не знаю, выйдет из меня праведник или не выйдет, а только… — Старик махнул рукой и замолчал.

Клычли, которому стало почему-то невыносимо жалко этого старика, бредущего невесть куда и неизвестно зачем, спросил:

— Яшули, вы слыхали о поэте Зелили?

— Это из какого же племени поэт?

— Из гокленов.

— А разве живут в марыйских краях гоклены?

— Нет, яшули, они в Гургене живут.

— Я, сынок, в той стране, не был — откуда могу про Зелили знать.

Опять вспыхнул смех. Люди рады были возможности хоть на минуту забыться от невесёлых дум. К ним подошла ещё одна группа дайхан. Вокруг дерева образовался уже довольно многолюдный кружок.

— А поэта муллу Махтумкули знаете? — продолжал допытываться у старика Клычли.

Старик подумал и сказал:

— Что он поэт, не знаю, но с муллой Махтумкули знаком лично.

— Как — знакомы? — удивился Клычли.

Слушатели тоже притихли, ожидая ответа старика.

Он сказал:

— Однажды сильный ураган был. Часть его овец отбилась от отары. Разыскивая их, он пришёл к той отаре, которую я пас. Вот тогда и познакомились, только он, по-моему, сказал, что принадлежит вроде бы племени ванаш.

Грохнул хохот. Дайхане, большинству которых было известно как имя, так и многочисленные стихи прославленного на всю Туркмению поэта, хватались за животы, валились от смеха на сниму: вот так отчудил старик — спутал орла с цыплёнком!

Сергей нахмурился, строго сказал:

— Смеяться нечего, товарищи, ничего здесь смешного нет.

То ли его тон, то ли непривычное обращение подействовали на дайхан отрезвляюще — смех затих. А Сергей продолжал:

— Среди туркменского народа много ещё таких тёмных людей, как этот яшули. Вы поднимаете на смех каждое его слово, но сами-то в темноте живёте, сами-то правильного пути не находите для себя! Вы на войну идёте и радуетесь, а ведь один только пушечный залп не оставит в живых никого из вас! Так что над стариком смеяться нечего. Он идёт на войну и вы идёте на войну. Зачем, спрашивается? Чтобы оставить сиротами своих детей, вдовами — жён? Чтобы родители ваши до конца своих дней оплакивали вас? Идёте — и сами не знаете, куда идёте и зачем идёте! Чему же тут смеяться?..

Воцарилось молчание. Дайхане, потупившись, не глядя друг на друга, завздыхали. Слова Сергея вернули их к недоброй действительности. И хотя это были правильные слова, с которыми в глубине души соглашался каждый, собравшиеся недовольно хмурились. Ну посмеялись немного — кому от этого убыток? Плакать ещё вперёд времени хватит. Сами, что ли, идут на эту войну, будь она неладна? Арчин гонит, мулла гневом аллаха стращает. Да и поговаривают, что можно добром разжиться на войне — кому добро лишним было? Конечно, умирать раньше положенного никому не интересно, да кто знает, кому сколько отмерено. Срок твой не пришёл, так и из горящей печи невредимым выскочишь, а кончилась отмеренная судьбой нить — в объятиях собственной жены помрёшь.

Клычли, у которого было своё на уме, вернулся к прерванному разговору.

— Вы, яшули, немножко ошиблись. Тот человек, который баранов искал, ничего общего не имеет с поэтом Махтумкули. Махтумкули был великим туркменским поэтом и жил двести лет назад. Неужели вы в молодости не пели:

— Ай, сынок, может быть, и пели — сейчас не вспомнишь, — сказал старик.

— Вот у этого знаменитого Махтумкули был племянник — мулла Зелили, — продолжал Клычли. — Он тоже сочинял стихи и славился, как бесстрашный воин и прекрасный поэт. Обратите внимание, яшули, я не случайно подчёркиваю, что Зелили был муллой, воином и поэтом. То есть он разбирался достаточно хорошо во всех сторонах жизни. Вы сказали, что ишан Сеидахмед обещает чин праведника каждому, кто погибнет на войне. Послушайте, что по этому поводу сказал Зелили:

Вы поняли смысл этих слов?

— Как не попять, сынок, понял.

— И после этого всё равно пойдёте на войну?

— Пойду, сынок, пойду.

— Думаешь, станешь праведником и попадёшь в рай, прямо в объятия красавиц-пери?

— Если нам на этом свете красавиц не досталось, то куда уж нам мечтать о пери, — невесело заметил один из дайхан.

Второй тяжело вздохнул.

— Говорят, ишан Сеидахмед собирается на паломничество в Мекку. Наверно, не пошёл бы в такую даль, будь поближе возможность стать праведником.

— Правильно! — сказал Сергей. — Оказывается, вы хорошо разбираетесь, где — правда, а где — её двоюродный брат. Зачем же идёте сами на войну?

Собравшиеся охотно заговорили:

— Разве нас оставят в покое?

— По аулам арчины с джигитами разъезжают, всех отправляют — кто хочет и кто не хочет.

— На войну не пойдёшь — к Ораз-сердару на расправу тащут!

— Кому по своей воле охота на смерть идти?

— Двух жизней человеку не дано.

— Арчины и муллы не дают нам покоя.

— Неужто расправиться с ними не в силах? — бросил Сергей.

— Будь они одни — дело другое. За ними Ораз-сердар стоит!

— Не бойтесь Ораз-сердара. Нынешней же ночью в Мары не останется ни Ораз-сердара, ни кого другого. Потому они так и торопят вас.

— А вы сами кто такие? — спросил один из дайхан.

— Мы?

— Да, вы.

— Скрывать не буду, мы большевики. И сидим здесь для того, чтобы вас от смерти уберечь. Если вы питаете ненависть к большевикам, можете нас убить — вас много, а нас всего трое.

Дайхане неуверенно заулыбались.

— Нам не за что большевикам мстить.

— Зла от них не видали!

— Наоборот — на правильный путь наставляете.

— Мы не ставим себе целью убивать людей!

Поняв, что наступил благоприятный момент и для того, чтобы решиться, дайханам не хватает самой малости, Клычли встал.

— Послушайте меня, братья, — сказал он. — Я учился в медресе ишана Сеидахмеда и не хуже него разбираюсь в событиях. Я дам вам единственно правильный в вашем положении совет: идите по домам. Всем, кто встретится вам на пути и в ауле, говорите, что белые бегут из Мары, к завтрашнему утру никого из них в городе не останется. А те из вас, кто перейдёт на сторону красных, поступят ещё лучше — всегда приятнее догонять, чем убегать, а догонять будут именно красные.

Выслушав Клычли и задав ему несколько вопросов, дайхане подумали, почесали затылки, посовещались и — повернули назад.

Стремясь хоть как-то настроить дайхан против красных, белые начали распространять слухи, что четырнадцатого августа до полудня красные перережут всё население, включая стариков и детей. Те правоверные, кто не хочет гибели своим близким, пусть вооружаются и выступают против красных.

Агитаторы большевиков, действуя против врага его же оружием, стали утверждать, что всех, уцелевших после полудня, красные будут считать своими друзьями. Естественно, после полудня надо опасаться белых, которые в свою очередь станут вырезать население.

Дело не обходилось без стычек. То там, то тут вспыхивала перестрелка между джигитами Ораз-сердара, посланными вылавливать «большевистских крикунов», и агитаторами красных. Люди, растерявшиеся от противоречивых слухов, метались, не зная, что делать. Было похоже, что они с одинаковым недоверием относились и к белым и к красным. Во всяком случае, убитым в перестрелках сочувствовали равно и хоронили и белых и красных.

После взятия красными частями Байрам-Али, крупное сражение произошло на берегу сухого протока Мургаба между городами Байрам-Али и Мары. Марыйские улицы наполнились раненными. Красные подступали к городу. Слова Клычли оказались пророческими: после полуночи джигиты Ораз-сердара стали разбегаться. По пути они грабили на окраинах дома горожан, тащили вещи и девушек. Это вызвало активное противодействие даже со стороны тех, кто до сих пор сочувствовал белым. Многие мародёры нашли свой бесславный конец под ударами разъярённых горожан.

Утром шестнадцатого августа белые оставили, Мары. Они отступали так поспешно, что не успели расправиться с арестованными. Когда Черкез-ишана освободили, он сразу же закричал: «Дайте мне в руки белое знамя!» С белым знаменем в руках он заявился в штаб красных, торжественно пожимая руки всем, кто ему встречался. А после его видели то в одной, то в другой части города, где он, собрав вокруг себя людей, убеждал их, что всем нужно вывешивать белые флаги в знак того, что красные пришли с добрыми намерениями.