Стоустая молва быстро разнесла весть о событиях на водоразделе у Эгригузера, легендой окружив имя Берды. Если о нём кто-либо упоминал, сразу же слышалось многозначительное: «A-а, это тот парень, что убил Бекмурад-бая?» — и начинались новые подробности схватки на канале.

В устах каждого нового рассказчика события эти облекались всё в более драматическую форму, приобретали явно выраженный легендарный характер. Но люди верили всему. Не из-за своей излишней доверчивости, а просто потому, что хотелось верить, приятно было верить, что простой парень, бедняк, выступил так смело в защиту обездоленных и победил грозного Бекмурад-бая.

У молвы сто языков и одно глухое ухо: Бекмурад-бай не был убит. С тяжёлой раной он долго пролежал в марыйской больнице и поднялся более злым, чем прежде. Нутром хищника он почувствовал неизбежное наступление неотвратимого, и это неотвратимое вставало перед ним в первую очередь реальным, зримым образом Берды. С Берды надо было кончать, кончать любыми мерами!..

В городском доме Бекмурад-бая пахло жареным мясом и одеколоном. Сам хозяин сидел на краешке сундука, как старый нахохлившийся сыч, а его жена — татарка Ханум — то и дело подбегала к окну. Она виновато косилась на мужа, словно от псе зависело то, что нужный человек запаздывает.

Но он пришёл. Не постучавшись, не спросив разрешения войти, на пороге появился высокий, удивительно тонкий в талии джигит в богатом белом тельпеке, расшитом чекмене, подпоясанном кушаком ручной работы, и красных хромовых сапогах. Его широкое светлое лицо было бесстрастно, словно высеченное из камня, глаза прятались в узких щёлочках век.

— Салам алейкум!

Бекмурад-бай неловко вобрал в рукав протянутую было для приветствия руку, почтительно и суетливо ответил:

— Валейкум вессалам! Добро пожаловать, наш хан! Всё наше уважение — вам, наш хан!

Подобострастно поздоровалась с гостем и Ханум,

С явно выраженными знаками внимания и уважения джигита проводили во внутреннюю комнату. Он сел на указанное ему почётное место.

— Позвольте, сапожки сниму! — суетилась Ханум.

Джигит сначала не понял, что от него хотят. Потом высокомерно протянул одну ногу и вторую, с удовольствием пошевелил пальцами в узорных носках. В цветочный аромат одеколона, щедро разбрызганного хозяйкой по пендинским, кошмам и текинским коврам, вплёлся едкий и терпкий запах пота. Бекмурад-бай пошевелил ноздрями.

Уткнув локоть в пуховую подушку, джигит пил дорогой душистый чай, оглядывал убранство комнаты. По временам в глазах его, неожиданно оказавшихся большими и очень выразительными, мелькало завистливое любопытство, но в общем-то он был довольно равнодушен к богатству Бекмурад-бая, к показной роскоши его дома.

За чаем появились изысканные кушанья, на которые была мастерица Ханум, сласти и фрукты. Гость вытащил из-за отворота чекменя новенький наган, мгновенье помедлил, оглядываясь вокруг, и сунул его под подушку, поближе к руке. Потом развязал свой нарядный кушак, небрежно кинул его на ковёр и потянулся к блюду с жареным цыплёнком.

После еды снова пили чай. Вытирая вспотевший лоб, джигит приподнял тельпек, открыв уложенные венцом тяжёлые женские косы, которым было тесно под объёмистой папахой. Бекмурад-бай и его жена не удивились: они-то хорошо знали, кто к ним пришёл.

— Есть, мой хан, два-три человека, из-за которых я терплю неприятности, — начал Бекмурад-бай. — Если правду сказать, муки терплю. Ложусь — они занозой в бок лезут, хожу — в пятки втыкаются. Спать спокойно не могу, пока эти люди на свете живут! Всё перепробовал, ничего не получается. С друзьями советовался — все в один голос говорят: «Обратись к Сульгун-хан. Если она возьмётся, всё будет сделано». Ваше имя очень большой славой пользуется, наш хан! Мы гордимся, что среди туркменских женщин есть такие мужественные, смелые и сильные, как вы. Где бы только не собрались люди, они с уважением вспоминают вас. Я знаю: не в обычае туркмен хвалить человека в глаза. Но, поверьте, я не льщу вам, я говорю то, что говорит народ. И если сказать правду, думаю точно так же. Когда мы впервые услышали, что Сульгун-хан убила своего сводного брата за то, что тот силой отнял у другого брата жену и сам женился на ней, мы сразу сказали: «Она настоящая туркменка, она свято чтит обычаи отцов и помнит заветы пророка». Вы — человек, которому подчиняются сорок храбрых джигитов, которого боятся все окрестные разбойники. Мы почитаем вас, наш хан!

Ханум, как заведённая, кивала головой на каждую фразу мужа, не сводя угодливых глаз со спокойного лица Сульгун-хан. Бекмурад-бай мог бы добавить к сказанному, что Сульгун-хан со своими джигигами грабит богатые караваны и раздаёт захваченную пшеницу нищим беднякам. Но у пего язык не поворачивался хвалить то, что он считал настоящим разбоем, да и неизвестно ещё, как приняла бы эти олова гостья.

Отдуваясь, она помахала на своё разгорячённое чаем и едой лицо обеими руками, засмеялась:

— Чай пронял! Ханум, оказывается, такая женщина, которая специально создана для того, чтобы варить обед и заваривать чай.

Подтянув полу чекменя, Сульгун-хан подкладкой вытерла лицо.

Ханум, не поняв тонкой насмешки гостьи, заулыбалась, закивала головой.

— Двери этого дома открыты для вас в любое время, наш хан, — с готовностью отозвался Бекмурад-бай, досадуя, что Сульгун-хан никак не реагирует на его слова. — Приходите! Чай и чурек у Ханум всегда готовы. Будем рады, когда бы вы ни пришли!

Сульгун-хан, наклонив красный с золотыми обводами чайник, наполнила пиалу до краёв, лениво отхлебнула глоток. Бекмурад-бай заговорил снова:

— Наш хан, здесь нет лишних людей, я хотел бы сказать вам два-три слова… У меня к вам большое дело. Очень большое дело! Я не могу избавиться от тех людей, которые занозами впиваются в мои ноги. Перед человеком, который избавит меня от этих заноз, я готов выложить всё своё богатство, добытое тяжёлым трудом. Обращаюсь к вам, наш хан, с такой просьбой, только вы можете её выполнить! Если выполните, до самой смерти буду считать вас выше родной сестры!

Осмелься кто-нибудь год назад сказать Бекмурад-баю, что он будет так унижаться перед женщиной — перед Сульгун-хан! — он убил бы такого человека на месте. Но время течёт, происходят разные события, которые раньше и во сне не снились, меняются люди и отношения. И сегодня Бекмурад-бай не ощущал особой неловкости от своего двусмысленного положения.

— Кто они и где?

Вопрос прозвучал коротко и холодно.

— Они не знатные люди, — сказал Бекмурад-бай. — Это просто безродные шалопаи, которые грабят и беспокоят честных людей. Где они живут — неизвестно. Может быть, в пустыне, под открытым небом… Или в чабанском коше. Или в седле каком-нибудь. Иногда появляются здесь, в городе, на Чарджоуской улице — совсем обнаглели бродяги! Я человека поставил наблюдать за этой улицей. Но чаще всего они в селе арчина Мереда бывают. Одного Дурды зовут — он из этого села родом. Другой — Аллак — из нашего села. А третий — Берды — вообще неизвестно откуда. В селе арчина Мереда есть человек по имени Клычли — у него останавливаются. Ещё — на плотине, в доме десятника. Но застать их я нигде не могу, как вода сквозь пальцы проскакивают.

Сульгун-хан потянулась за кушаком.

— Ладно, Бекмурад-бай. Может быть, скоро избавишься от своих врагов. Нет такого человека, которого при желании нельзя было бы разыскать. Попробуем.

Она поднялась, затягивая кушак на своей по-девически тонкой талии. Поднялись Бекмурад-бай и Ханум.

— Я верю, наш хан, что если вы возьмётесь за них, они никуда не скроются от вашего глаза, — сказал Бекмурад-бай.

— От пули! — бесстрастно поправила Сульгун-хан.

— Мы ничего не приготовили для вас, наш хан! — затараторила Ханум. — Не нашли для вас достойного подарка и постеснялись. Возьмите хоть это! — она протянула шесть пятисотрублёвых ассигнаций. — Этот маленький подарок ничтожен по сравнению с вашим делом!

Сульгун-хан равнодушно положила деньги в карман и, уже выходя из калитки, сказала:

— Не беспокойся, Бекмурад-бай! Долго ждать не придётся.

* * *

Недаром говорят, что в стенах есть мыши, а у мышей — уши. Возможно, где-то сказала неосторожное слово Ханум, а может быть, сама Сульгун-хан не посчитала нужным хранить просьбу Бекмурад-бая в тайне, но так или иначе слух, словно тоненький ручеёк сквозь запруду, просочился в народ и достиг ушей Берды и его товарищей.

Однажды Клычли вернулся домой раньше обычного,

Огульнияз-эдже сидела у приотворённой двери и расчёсывала шерсть, делая из неё аккуратные пучки.

— Что так рано? — спросила она сына.

Клычли не ответил, и она подняла голову:

— Ты не заболел ли?

— Нет, мама, — сказал Клычли, подсаживаясь к ней, — не заболел, просто так пришёл. Вот слухи ходят, что Сульгун-хан обещала Бекмурад-баю убить Берды.

— Слухи, сын, собака на хвосте носит.

— Нет, эдже, правильными они оказались!

— Откуда знаешь?

— Так думаю. И Сергей так думает. Недавно проехала Сульгун-хан мимо водяных машин. Сергей сказал мне: «Посмотри, к кому она направилась». Я видел, она слезла с коня перед домом арчина Мереда.

— Он давно уже не арчин! — проворчала Огульнияз-эдже.

— Это всё равно, мама, арчин или не арчин, но к друзьям Берды его отнести нельзя. И если Сульгун-хан остановилась у него, то вряд ли надо ждать хорошего. Она определённо разнюхивает, где и когда бывает Берды, чтобы напасть на его след. А если у тебя враг Суль-гун-хап — ходи осторожно: она не Бекмурад-бай.

Огульнияз-эдже отложила дарак, крепко опёрлась рукой на плечо сына.

— Слушай меня, Клычли-джан! Если будешь волочить полы, найдётся много желающих наступить на них. Полы подбирать надо! Что бояться этой бабы? Баба и есть баба, она не ровня джигиту. Спрашивает она поле — надо сказать: «Мы тоже ищем поле!». Сразу у неё штаны мокрыми станут! Ну-ка идём к Берды, потолкуем…

Берды, Аллак и Дурды в это время отсиживались в доме Клычли и тоже толковали о сговоре Сульгун-хан с Бекмурад-баем. Когда Клычли сообщил, что Сульгун-хан находится в доме Мереда, Аллак забеспокоился, а Берды порывисто вскочил с места:

— Не честь для джигита прятаться от женщины! Пойду к ней — и всё сразу решится!

Дурды тоже поднялся и сказал, что если идти, то идти надо не одному, а всем вместе.

— Чтобы показать, что мы её боимся?

— Мы не боимся! — ответил Дурды. — Давай я один пойду.

— Может, пригласить её сюда? — посоветовал Аллак.

Спор грозил затянуться, но его закончила Огульнияз-эдже, принявшая сторону Аллака:

— Вот что, ребята, — сказала она. — Пусть эта баба придёт сюда, однако без приглашения. Приглашением унижаться не надо. Вы идите на задворки и стреляйте по какой-нибудь цели. Не может быть, чтобы, услышав выстрелы, она не пришла посмотреть, кто стреляет. Здесь вы с ней и поговорите.

Старая Огульнияз-эдже оказалась права. Не успели парни сделать несколько выстрелов, как появилась Сульгун-хан. Сначала она наблюдала со стороны, потом подошла ближе, явно заинтересованная. Вытащив из кармана серебряный рубль, она подняла его, держа между двумя пальцами.

— Кто-нибудь сумеет попасть?

Не успела она закончить, как Берды выстрелил. Яркой искрой вспыхнул выбитый рубль. Сульгун-хан подула на пальцы, внимательно посмотрела на Берды.

— Как тебя зовут, хороший йигит? Заметно, что ты тоже умеешь держать в руке оружие! Меня зовут Сульгун-хан. Слышал?

— Это имя всем известно, — негромко сказал стоявший неподалёку в толпе любопытствующих один дайханин и на всякий случай отошёл подальше от такого опасного соседства. А Огульнияз-эдже, с интересом всматривающаяся в неподвижное, но тем не менее привлекательное лицо Сульгун-хан, неожиданно подумала: «Что заставляет её шататься с калтаманами по степи? Красивая, здоровая женщина! Ей бы за мужем ухаживать да добрую дюжину ребятишек нянчить, а не в мужской одежде на коне сидеть. Сердце-то, наверное, берёт своё, не старуха ещё!»

Сульгун-хан сказала:

— Пусть один из мергенов зайдёт в дом арчина Мереда, — она дёрнула подбородком в сторону Берды. — Вот ты зайди! — И пошла прочь, посматривая на свои пальцы.

Дурды и Аллак воспротивились, но Огульнияз-эдже кивнула:

— Теперь иди. Теперь — можно. И не бойся открыть ей своё сердце. Много тропинок в душе человека заносит песком ветер жизни, но ту, которая ведёт к колодцу, не занесёт никогда.

— Может быть, я с ним пойду? — спросил Клычли.

— Нет, сын, — ответила Огульнияз-эдже, — к колодцу человеческой души ходят в одиночку — для двоих там может оказаться слишком мало воды. Ступай, Берды-джан, думаю, всё будет хорошо!

Первое, что увидел Берды, войдя в дом Мереда, был чёрный зрачок винтовочного дула. Чуть покачиваясь, он смотрел прямо в лицо, готовый каждый миг высунуть ослепительный язычок смертоносного пламени. Над ним так же холодно и угрожающе сверкали два живых зрачка, прячущиеся в полуприщуренных веках.

Броситься вперёд и пригнуть к земле винтовочный ствол было для Берды, готового к любой неожиданности, делом одной секунды. Сульгун-хан легко выпустила винтовку из рук и присела на ковёр. Берды присел рядом, вытащил из-за пояса наган, подаренный дядей Нурмамедом.

— Если ты хочешь говорить языком оружия, то в моём нагане тоже есть пуля! Но я пришёл говорить о тобой на человеческом языке.

Губы Сульгун-хан дрогнули скользящей улыбкой:

— Я хотела тебя испытать, джигит, так ли ты храбр, как меток.

— Вот как? — сказал Берды беззлобно, но и без ответной улыбки. — Я тоже хотел испытать тебя, но неладно испытывать человека оружием.

Он засунул наган за пояс, отодвинул от себя винтовку. Сульгун-хан бесстрастно наблюдала за его движениями. В дверь заглянула и сразу же скрылась Аннатувак — старшая жена Мереда. Сам хозяин дипломатично ушёл из дому ещё до прихода Берды — ему не было смысла открыто вмешиваться в дела Бекмурад-бая, Он не относился к Сульгун-хан с презрительным превосходством, как ко всей женской половине человеческого рода. Это было и не совсем справедливо, и опасно. Но всё же она оставалась женщиной, и Меред презирал Бекмурад-бая, не нашедшего более достойного для туркмена выхода, нежели обратиться за помощью к женщине.

— Сульгун-хан, я спрошу у тебя одну вещь и хочу услышать честный ответ, — сказал Берды.

— Меня ещё ни разу не упрекали в нечестности, — равнодушно ответила Сульгун-хан.

— Скажи, — спросил Берды, — ты дала слово Бекмурад-баю?

— И ты выполнишь своё обещание?

— Да. Но я не стреляю из-за куста.

— Это всем известно.

— Поэтому я и пришла. Где назначишь место нашей встречи?

— Мест много! — с горечью сказал Берды. — Но ответь сначала, какую цену положил за нас Бекмурад-бай? Скажи, чтобы мы знали, сколько мы стоим!

— Бекмурад-бай не назначал за вас цену.

— Значит, тебе просто крови захотелось?

— Я не волк, чтобы жаждать свежей крови.

— Зачем же тогда ты согласилась нас убить? Разве мы встали на твоей тропе? Или мы оскорбили твоего родича? Может быть, предали твоего друга? Ответь мне на эти вопросы, Сульгун-хан!

Поглаживая приклад винтовки, Сульгун-хан долго молчала. Потом спросила:

— Как тебя зовут?

— Моё имя Берды.

— Из-за чего началась ваша вражда с Бекмурад-баем?

— Об этом долго говорить надо, — сказал Берды. — Началась с одного, другим усилилась, а теперь нам двоим мир стал тесен.

— Например?

— Вот тебе и «например», Сульгун-хан! Когда-то ты за преступление перед обычаем убила своего брата. Но Бекмурад-бай поступил во много раз хуже, чем твой браг.

— Что же он сделал?

— Ай, это очень длинное дело!

— Пусть длинное. Я должна знать, я буду слушать. Вот чай, чтобы не пересохло горло от длинных разговоров. Пей и рассказывай.

Лицо Сульгун-хан было спокойно каменным спокойствием, и Берды поёжился. Ему стало жутковато, словно вдруг заговорила скала и потребовала от него исповеди. Но нельзя было обрывать разговор на середине, и он, вспомнив наставления Огульнияз-эдже, вздохнул, налил в пиалу чаю, залпом выпил его, налил вторую пиалу и начал рассказывать.

Постепенно он увлёкся, забыл о той, которая слушает. Горечь пережитого, горечь потерь и обид поднялась в его душе и на какое-то время заслонила весь мир. Берды не рассказывал, он жил в своём прошлом. Не столько свои огорчения, сколько муки Узук заставляли его скрипеть зубами и прерывать речь, чтобы сдержать непрошенные слёзы — горькие, как полынь, и злые, как укус весеннего скорпиона. Воображение рисовало ему картины, которых он не видел, но о которых догадывался, и он то хватался за рукоять нагана, то за чайник, не замечая, что тот давно пуст и что его пиалу наполняет Сульгун-хан из своего чайника.

Когда он замолчал и поднял глаза, то увидел чудо: камень ожил, камень превратился в живое, беспокойное человеческое лицо. По нему, сменяя одна другую, бродили тени, тонкие брови то хмурились, то взлетали вверх, большие прекрасные глаза смотрели участливо и страдающе, поблёскивая предательской влагой. Видно, Меред был прав: Сульгун-хан оставалась женщиной, и её не могла оставить равнодушной горестная и тяжкая история Узук. Права была и Огульнияз-эдже, советуя Берды быть откровенным,

— Какая помощь потребуется от меня, чтобы забрать девушку у Бекмурад-бая? — спросила Сульгун-хан.

Берды махнул рукой:

— Не надо помощи!

— Почему не надо? — настаивала Сульгун-хан. — Если ты её любишь, ты должен убивать всякого, из-за кого она прольёт хоть слезинку! Или я ошибаюсь и на свете бывает холодная любовь?

— Я люблю! И сердце моё — горит!

— Значит, ты отказываешься от моей помощи потому, что я женщина? Что ж, иди к калтаманам! Вон гуляет Кичи-калтаман, очень мужественный и верный человек. Или присоединись к Реджепкули-калтаману. Недели не пройдёт, как получишь из его рук свою возлюбленную. И с любым из них Бекмурад-бай побоится тебя тронуть.

— Спасибо тебе, Сульгун-хан, за добрые советы! — с чувством сказал Берды. — Не надо мне калтаманов. Потребуется помощь — лучше, чем тебя, не найти. Я уважаю тебя, как джигита, как честного и неподкупного человека. А насчёт Бекмурад-бая не беспокойся: сегодня — он за нами, завтра — мы за ним. Если нет у тебя больше ко мне разговора, то отпусти.

— Иди, — сказала Сульган-хан. — Счастливо тебе!..

В дверь заглянула Аннатувак, щёлкнула языком:

— Добрый парень, что твой инер! Жалко такого убивать.

Сульгун-хан подняла на неё сузившиеся глаза, Аннатувак смешалась:

— Вода закипела. Заварить чай?

— Завари, — согласилась Сульгун-хан и положила на колени винтовку. — Завари покрепче!

Берды вышел из дома Мереда успокоенный. Однако, рассказав товарищам о разговоре с Сульгун-хан, почувствовал сомнение в искренности своей недавней собеседницы.

— Не знаю, с какими мыслями она осталась, — откровенно признался он.

— Собака хвостом виляет, да кусает, — сказал Аллак. — Надо подальше от Сульгун-хан держаться. Сегодня у неё одно на уме, завтра может быть другое.

— Конечно, Сульгун-хан не Бекмурад-бай, — сказал Клычли, — но там шайтан её знает — самого честного человека деньги могут подлецом сделать.

— Милые мои, чего вы так переживаете из-за одной бабы! — сказала Огульнияз-эдже. — Даже слушать стыдно! Четыре парня одной бабы испугались. Да пусть она хоть огнём будет — что подожжёт? Ничего она не подожжёт!

— Она не одна, — сказал Аллак, — за ней сорок джигитов на конях стоит.

— Ну и что из этого? — Огульнияз-эдже засмеялась. — Поверьте моему чутью: её проняла судьба бедняжки Узук, отстанет она от вас, вернёт слово Бекмурад-баю.

— А если не вернёт? — спросил Клычли,

Огульнияз-эдже с сердцем сказала:

— «Если… если..» Если так, то идите калтаманить! Идите к Реджепкули или к Чакану Сплющенному!

— Что ж, ты нас разбойниками хочешь сделать, мама? — улыбнулся Клычли. — В нашем роду их как будто ещё не было!

— Тогда помолчи! Чёрная курица тоже белые яйца несёт!

— Ладно, — сказал Берды. — Человек внутри пёстр, всего не увидишь. Вынесем всё, что на наши головы падает. Может быть, Сульгун-хан окажется лучше, чем мы о ней думаем.