Уже вечерело, когда Торлы подошёл к аулу. День был облачным — выл надрываясь охрипший ветер, сквозь пыльную пелену багровело закатное солнце. За пылью не было видно аула, но он угадывался по собачьему лаю, такому же сиплому и усталому, как и вой ветра.

Свернув с дороги на узкую тропку, Торлы вскоре начал различать смутные силуэты кибиток. Они то появлялись, то исчезали, меняли очертания и создавали впечатление причудливой игры миража, а не реально существующих предметов.

Однако они были не миражом, и Торлы едва не налетел на одну из них, внезапно вынырнувшую из жёлтого марева пили. «Зайду, — подумал Торлы, — напьюсь, передохну. Может быть, хозяин подскажет, куда дальше идти».

Рукавом чекменя он отёр пыль с лица и бородки, снял тельпек, охлопал им себя с головы до ног, нахлобучил тельпек снова на голову и шагнул к двери кибитки.

Навстречу ему поднялся крепко сбитый рослый йигит, радушно ответил на приветствие. «Где я его видел? — размышлял Торлы, усаживаясь. — Я его определённо где-то видел!»

Хозяин крикнул кому-то в дверь, чтобы принесли чай, и сел напротив гостя. Они обменялись традиционными вопросами вежливости, посетовали на непогоду, помолчали.

Прикрывая рот яшмаком, вошла женщина с двумя чайниками. Она поставила чайники перед мужчинами, присмотрелась к гостю и вдруг отбросила яшмак в сторону.

— Оказывается это ты, Торлы? А я думала, чужой человек зашёл.

— Абадан? — обрадовался Торлы. — Ай, как хорошо! Значит, не заблудился я, попал куда шёл. А вас, должно быть, зовут Клычли? — обратился он к хозяину кибитки.

Тот подтверждающе кивнул:

— Да, Клычли.

— Хорошо! — ещё раз порадовался Торлы. — В этой пыли даже знакомые места разыскать трудно, а я на незнакомое сразу вышел. Вот что значит удача!

— Как там в селе? — спросила Абадан. — Все живы-здоровы? Кого-нибудь из наших видите?

— Отца твоего недавно видел.

— Как он себя чувствует?

— Как и все — и на земле следов не оставляет и на небо не поднимается. Постояли с ним на дороге немного, поговорили. «Как дела, Аннагельды-ага, с существованием?» — спрашиваю. «Пока ещё докучаем аллаху молитвами, — говорит, — Скоро перестанем докучать». «Неужто, — спрашиваю, — богатство вымолили?» «Вымолили, — говорит, — от дохлого ишака подковы! Раньше скакуном нашим ишак был, а нынче нет ни ишака, ни земли, ни хлеба». Сказал и пошёл.

— Разве папа бросил свою мастерскую?

— От мастерской теперь пользы — как от яичной скорлупы.

— Плохо идут дела? Или перестали люди украшения покупать?

— Сейчас весь народ на украшениях держится, — сказал Торлы и улыбнулся невольной шутке. — На базар пойди — одни украшения только и продают. Если хочешь стать богатой, Абадан, бери мешок зерна и иди на базар — принесёшь мешок золотых вещей.

— Зачем они мне! — вздохнула Абадан.

— Вот и люди то же самое говорят: зачем, мол, мне украшения, если живот от голода урчит. Такие времена настали, что полова ячменя — еда, а золото — что придорожный камень. Но баи пользуются сличаем, проклятые!..

— Когда они своё упускали! — заметил Клычли.

— Своё бы — ещё ладно! — подхватил Торлы. — Чужое гребут обеими руками! Такие подлые времена наступили, что хочется плюнуть и уйти, куда глаза глядят. На какой-нибудь дальний колодец уйти и пасти там овец, с овцами жить, чтобы человеческой мерзости не видеть!

— Не все люди одинаковы, — сказал Клычли. — Кто был человек, тот и в беде человеком остался. А мерзость, она и есть мерзость в любых условиях.

— Об этом и говорю! — Торлы стукнул себя кулаком по колену. — Никакой совести не осталось у баев и мулл!

— На пустом месте оставаться нечему. Остаться, братец, может только в том случае, если что-нибудь было.

— Верно говоришь! В любой аул сейчас пойди — кругом дети плачут, хлеба просят. Кто их голоса слышит? Богатые дают хлеб?

— Скорей у пса из пасти кость отнимешь, чем у богатого кусок хлеба.

— Нет, брат Клычли, они дают. Но как дают! За браслет, который стоит в худшем случае пять батманов пшеницы, они дают полбатмана джугары, — вот как они дают! У Бекмурад-бая всё богатство в доме смешано со слезами бедняков. А ишан Сеидахмед, который хорошо умеет отличать чистое от нечистого, бывает в доме Бекмлурада и ничего не говорит ему. Кто же остановит руку алчного, если даже высшие служители бога повесили на рты замок молчания?

Торлы выжидательно посмотрел на Клычли. Тот сказал:

— Разве сачак ишана Сеидахмеда чище, чем сачак бая Бекмурада?

Торлы удовлетворённо ответил:

— Согласен. Серый пёс волку брат. Что бай, что ишан — вкус один. Но думаю, что скоро в нашем селе весь скот и вся земля станут собственностью Бекмурад-бая и Вели-бая.

— В нашем ауле тоже есть свои бекмурады.

— У вас, думаю, не такие живоглоты, как наши. Нашим скота мало, земли мало, — нашим кровь человеческая понадобилась!

— Как тебя понимать?

— Так прямо и понимай, как я сказал! Узукджемал знаете?

— Знаем! Что с ней?!

— Пока ещё ничего, хотя от такой жизни, как у неё, у собаки глаза побелеют. Но её убить собираются? И не просто так убить, а вместе со мной. Убить и сказать, что нас «видели». Им не важно, что у неё ребёнок сиротой остаётся, им моих детей и жены моей не жаль… Не знаю, что будет дальше. Если бы у земли, по которой мы ходим, было хоть немножко сознания, она сразу же провалилась бы под ногами Бекмурад-бая!..

— Где слышал весть? — после непродолжительного молчания глухо спросил Клычли, не сводя глаз с побелевших суставов стиснутого кулака.

— Я их, вести эти, специально ловлю, — сказал Торлы, успокаиваясь. — Силками. Знаешь, как зайцев ловят? — Увидел, что шутка не принята, и посерьёзнел. — Сама Узукджемал весть принесла. Я и в дорогу вышел по её просьбе. Просила, чтобы брата её разыскал и ещё одного парня по имени Берды. Чтобы рассказал им обо всём. Где искать — не знаю, Каракумы велики, ко где-нибудь найду. Не найти нельзя — не привет несу, последнее слово, может быть, несу. Она ещё советовала мне спасаться самому, слышишь? Такое только женщина и может посоветовать!

Клычли помолчал, раздумывая. Абадан, неподвижная и мрачная, как ночной дух развалин, тоже хранила молчание.

— А почему бы тебе в самом деле не скрыться? — спросил Клычли.

Торлы быстро вскинул на него глаза и, увидев, что он не шутит, сказал:

— Бежит тот кто виновен, а за мной вины нет. Зачем побегу? Чтобы люди чужое на мою голову взвалили?

— С Аллаком то же самое получилось, — вставила Абадан. — Сначала посоветовали скрыться, а потом сказали, что преступник.

Торлы сверкнул белозубой улыбкой:

— Вот-вот! Хоть и говорят, что у всех ишаков длинные уши, но я не из этой породы! И ещё хочу сказать тебе, Клычли. Когда Узук пришла топиться на Мургаб. я сначала принял её за злого духа, за гуля, который сидит в старых развалинах и поджидает путников, а потом, притворясь женщиной, заманивает их и пожирает. Теперь вижу, кто злой дух! Эти «духи» пожирают нас ежедневно, каждый день пьют нашу кровь, а мы даже не сторонимся их, потому что они ходят днём и в человеческом облике. Правильно я понял?

— Думаю, что правильно, — кивнул Клычли.

— Тогда дальше слушай! Уйти от Бекмурад-бая я, конечно, могу хоть сегодня. Всего хозяйства у меня, как говорят, кибитка за плечами да ложка за поясом. А работу найти у любого бая могу. Но я спас Узук из воды, сам чуть не захлебнулся, а спас. Зачем? Чтобы оставить её на съедение этим «духам»? Ну, скажем, я ушёл. Так они другую жертву найдут, другого парня убьют вместе с Узук! Я-то хоть готов их встретить, а тот бедняга и знать ничего не будет. Да и Узук со мной легче умирать будет — всё-таки я её спаситель, — не сдержался, чтобы не пошутить, Торлы.

— Наверное, ты прав, — сказал Клычли. — Принеси нам свежего чаю, Абадан!.. Бекмурад-бай не знает, что его замыслы вам известны?

— Нет, — ответил Торлы. — Узукджемал велела Мае, чтобы та всем рассказывала…

— Кому велела?

— Мае, дочке Худайберды-ага. Ведь это Мая и подслушала разговор в кибитке Кыныш-бай. Передала его Узук, а та и велела: пусть все люди знают, на какое подлое дело готовится Бекмурад-бай. Но, когда я узнал, сказал, надо молчать.

— Умно сказал!

— Я тоже думаю, что умно! Ведь если Бекмурад узнает, что его планы раскрыты, он что-либо новое придумает, такое, о чём мы знать не будем.

— Послушай, — сказал Клычли, — а почему именно тебя выбрали они для своего подлого дела? Случайно или нет?

— По-моему, не случайно! — решительно ответил Торлы. — Пока Абадан нет, я тебе одну маленькую тайну открою: на меня однажды подняла глаза старшая жена бая Аманмурада. Не подумав как следует, я согласился придти на свидание. А потом посидел и решил, что не стоит самому искать грязь, чтобы вымазаться, и не пошёл. На другое утро встречает она меня у колодца и шипит, как змея, рта не разжимая: «Обманул, ишак поганый?» Я ей ответил: «Был бы ишаком, не обманул бы, ишаку всё равно, кто под ним, а мне — нет. Я думал, что ты просто пошутила, гелин-бай». «Я, — шипит, — покажу тебе, как шутить! Не будь я Тачсолтан, — говорит, — если не пролью твою кровь на чёрную землю!» Вот поэтому, думаю, жребий и пал на меня. Узукджемал она давно ненавидит, ещё с первых дней, когда ту привезли. Ну, а теперь вот и меня тоже. В такое время невольно вспомнишь пословицу, что рука руку моет, а две руки — лицо, пожалеешь, что товарищей добрых мало.

— Товарищи найдутся, — неопределённо сказал Клычли.

— Да, — согласился Торлы, — многие сегодня снимают с глаз повязки, а из ушей вытаскивают вату — многие видят то, чего не видели, и делают то, чего никогда прежде не делали. Теперь я вспомнил, где тебя видел — на плотине, на водоразделе, когда делили очереди поливной воды. Так?

— Так.

— Я, правда, прибежал, когда уже всё закончилось, но от людей слышал, что ты крепко стоял на плотине. И понимаем, что не для своей личной выгоды, а для всех бедняков — пожалел дайхан, которые без воды остались. Так?

— Так.

— Многие люди стояли рядом с тобой и я… Ты думаешь, почему я опоздал? Потому что поздно весть услышал? Правду скажу тебе: не потому! Побоялся сначала, подумал, что своей воды мне не надо, а за чужую беду голову подставлять только дурак станет. Потом всё-таки не выдержал, побежал.

— Совесть толкнула? — усмехнулся Клычли.

— Ты не обижайся, — миролюбиво сказал Торлы. — Вспомни, что говорят: «По ишаку и груз». Из-за жены, из-за детишек опасался я. Было время, собственной тени дорогу уступал, глаз от носков чарыков не поднимал. Теперь понял, что на смирного верблюда двойной вьюк вьючат, а когда он падает от усталости, с него кожу снимают. Теперь бы я первый прибежал на водораздел! Веришь?

— Верю! — очень серьёзно сказал Клычли. — И ты поверь, что до тех пор, пока в нашем порядке хоть один способен держать в руках ружьё, ты всегда найдёшь опору и защиту. У нас даже женщины не остаются в стороне: когда Чары-бай избил Мурада-ага, моя Абадан чуть не опередила в мести Дурды — за малым не убила сама этого ублюдка Чары. Правильно я говорю, Абадан?

Абадан скупо улыбнулась, расставляя чайники.

— Говорят, не смотри в лицо йигита — слушай, что он говорит, — продолжал Клычли. — Я тебя долго слушал. Теперь ты меня послушай. Дело, затеянное Бекмурад-баем, очень подлое и грязное дело. Мы должны помешать этому свершиться, но помешать без ножей и крови, другим путём. Если уж ничего не получится, тогда, как говорится, помоги аллах, вышедшим на середину, но уверен, что всё обойдётся.

— А как быть с вестью Узукджемал?

— С вестью?.. Если настаиваешь, то брата её и Берды повидать нетрудно. Не надо в пустыню ехать и искать их не надо. Они здесь, в ауле: Дурды в доме своей матери, а Берды — у одного приятеля нашего, у Сергея.

— Слышал! — кивнул Торлы. — Его многие знают, добром вспоминают.

— Так вот, — сказал Клычли, — думаю, что не стоит говорить сейчас Дурды, в какое положение попала его сестра. Он передаст матери, а та и так, бедная, день и ночь доченьку свою вспоминает. Не надо добавлять лишнего туда, где и без этого — через край. Если доверяешь мне, считай, что поручение Узук ты выполнил. И можешь ей сказать, что сам это сделал.

— Доверяю! — сказал Торлы. — Если ты берёшь на себя передать, я спокоен.