Завтрак был интересным.

Столовая мало напоминала хорошо организованный ресторан моих родителей, а больше бешеную кучу малу.

“Кухня” была открыта в конце незаблокированного прохода и окружена рядами и рядами беспорядочных столов, стульев, ящиков и коробок, все они использовались как места для приема пищи.

Несколько человек ели стоя, черпая из чашек еду руками, не заботясь о таких вещах, как приборы или манеры.

Другие сели на корточки на земле на краях переполненного пространства, заняв любое место, что смогли найти, в углах и напротив стен, предпочитая уединиться, чем быть зажатым между телами за столами.

Восемь огромных чанов стояли в линию вдоль одной стены, каждый заполнен дымящейся кашей, сваренной до состояния жидкого месива.

Мужчины и женщины, работающие на кухне, контролировали распределение порций, чтобы никто не взял больше, чем их чашка.

Анжелина, Сидни и я тихо ждали своей очереди, а Анжелина рассматривала с трепетом все вокруг, и звуки, и цвета.

Мужчина, стоящий позади нас, постоянно болтал с Анжелиной.

Я не могла увидеть ни единого зуба у него во рту, а его губы заворачивались по деснам.

Он спросил Анжелину, сколько ей лет, где она остановилась, и как имя ее куклы. Он едва вдыхал между словами и вряд ли заметил, что она не отвечала ни на один его вопрос.

Когда подошла наша очередь, мы вежливо взяли по чашке и позволили крупной женщине в клетчатом переднике выплеснуть по полному половнику в каждую, а затем направились вокруг столов, пока не нашли три места рядом.

Чего не хватало чашке с сырой кашей, так это запаха, и даже цвета. Это делало ее похожей на месиво.

Она была плотной и полезной, и я уговорила Анжелину есть, несмотря на то, что она не хотела.

Я не была уверена в том, как долго мы пробудем тут, или когда мы сможем еще раз поесть.

Все здесь было сомнительным.

Я посмотрела на Сидни, сидящую напротив нас с Анжелиной, и задумалась над ее ночной трансформацией.

Прошлым вечером ее кожа была болезненной и серой, бледностью ближе к смерти, чем к жизни.

Я знала, потому что лежала с открытыми глазами и слушала, как она спит, волнуясь за каждое ее дыхание.

Этим утром, однако, после беспокойного сна, ее щеки снова порозовели, и глаза были ясными, хоть в волосах и рядом с лицом видна была запекшаяся кровь.

“Скажи, а доктор был у вас с Сидни, пока меня не было прошлым вечером?” — шепотом спросила я у Анжелины так, чтобы услышала только она.

Но Анжелина только покачала головой и опустила в чашку виноватый взгляд.

Я потянула ее руку под столом, вынуждая посмотреть на меня.

“Я говорила не помогать ей!” — предупредила я, подвигаясь так близко, что Сидни не могла нас слышать.

“Ты не можешь разгуливать и лечить людей.

Что если кто-нибудь видел тебя? Что если Сидни поймет, что ты сделала?” Я вздохнула, коснувшись ее лба своим, внезапно чувствуя усталость.

“Ты должна быть осторожной.”

Я повторяла слова отца снова и снова.

“Всегда осторожной.”

Сидни не знала, что чувствовала себя лучше этим утром из-за Анжелины.

Я могла это утверждать, судя по тому, как она игнорировала нас обеих, осторожно беря в рот завтрак.

Она не потрудилась скрывать свое отвращение к еде перед собой.

“Это не так плохо,” — уверила я Анжелину, которая в ужасе наблюдала за Сидни.

“Просто нужно привыкнуть к консистенции.

Давай, попробуй.

Сидни сомкнула губы вокруг плоского прибора — кустарной ложки — и потянулась еще за одной.

Она попыталась улыбнуться Анжелине, давая той понять, что завтрак даже на половину не так плох, но она не была убедительна даже для четырехлетки.

Анжелина сильнее сжала губы.

Бруклинн удивила нас всех, когда села напротив Анжелины и поставила свою чашку на стол.

“Вот,” — предложила она, вытаскивая из кармана маленький контейнер с сиропом и щедро наливая его в чашку Анжелины.

“Так будет лучше.

Не хорошо, просто лучше.”

Сестра усмехнулась Брук, нашей старой подруге, кому-то, кого она видела практически каждый день с младенчества. Бруклинн усмехнулась в ответ.

Старая Бруклинн.

Настоящая Бруклинн.

“Итак, что это за место?” — спросила я Брук.

Анжелина была в лучшем настроении после еды, держа меня за руку, пока мы шли.

Не то чтобы я удивилась: сон и еда были настоящей панацеей для толпы всех, ниже десяти фунтов.

К сожалению, я в эту категорию не попадала.

“Для меня это своего рода дом вдали от дома, но для многих людей это дом.”

Объясняла Бруклинн, пока вела нас по тоннелям, показывая все вокруг.

Сидни решила вернуться в нашу комнату, пытаясь убедить нас, будто она устала, не очень правдоподобно зевая.

Но я полагаю, она больше хотела уйти от Бруклинн, которая глазела на Консульскую девочку каждый раз, как могла.

“Большинство из этих тоннелей не использовались годами, некоторые даже не существовали до того, как Изгои спустились сюда.

Мы соорудили новые тоннели, которые соединяют старые линии метро с шахтами снаружи Капитолия.

Это как наш собственный город здесь внизу.”

“Ты не боишься быть пойманной? А если люди королевы найдут тебя?”

Брук сделала лицо, будто я говорила ерунду.

“Она должна знать, где искать, чтобы нас найти.

Даже если они найдут вход, тоннели длинные и запутанные.

Они заблудятся, прежде чем нас обнаружат.”

Ее зубы блеснули ослепляюще белым.

Мы тут где-то около десяти дней, и никто нас еще не нашел.”

Анжелина отпустила мою руку, когда мы подошли к группе играющих детей.

Она молча наблюдала за ними.

Те же самые клетки, которые, мы видели, девочка рисовала в грязи, когда впервые сюда пришли, были нарисованы перед нами.

Игра была готова, и дети бросили в квадраты гальку.

Затем игроки заняли свои места в квадрате, в который приземлился их камень.

Когда последняя галька была брошена, они использовали их тела как части игры, пытаясь сдвинуть других игроков.

Я тот час же узнала эту игру. Это “Принцы и пешки” — стратегия, которую знал каждый ребенок в королевстве.

Дети хихикали, что Анжелина делала очень редко.

Но она снова коснулась мой руки, дергая ее, спрашивая без слов, могли бы мы приблизиться, прося помочь ей подойти ближе.

“Иди,” — шепнула я, садясь напротив нее на корточки, чтобы наши глаза были на одном уровне.

“Посмотрим, позволят ли они тебе играть.”

Я улыбнулась Бруклин, и Анжелина оставила меня, направляясь прямо к энергичной игре.

“А что насчет тебя, Брук?” — наконец, затронула я тему, когда убедилась, что Анжелина не могла нас больше слышать.

“Как ты очутилась здесь?”

Она не колебалась.

— Я всегда была здесь, Чарли, просто ты не знала об этом.

Я практически родилась здесь.

Моя мать была частью сопротивления задолго до того. как Ксандр повел нас.

Она верила, что если отменить классовую систему, то станет намного лучше.

Карие глаза Брук потеплели, когда она заговорила о матери.

“Только когда я стала старше — непосредственно перед ее смертью — она доверила мне свои истинные верования и страстные идеи.

К тому времени я знала этих людей. Я провела столько времени здесь, ято чувствовала, будто принадлежу им.

Никто не должен здесь притворяться.

Здесь только один язык, один клас.

Ее голос сломался.

“Иногда, когда предполагается, что я дома, я прихожу сюда поспать.

Мой отец никогда не замечает, что меня нет.

Мне стало стыдно, что я не поняла, насколько одиноко ей было.

“Так твой отец, это не из-за него?”+

Она сморщилась.

“Он даже не догадывается.

Он всегда был доволен своей судьбой и не хотел неприятностей.

Кроме того, он никогда не пойдет против королевы.”

“А ты?”

Она пожала плечами, как будто ее ответ не имел значения.

“Думаю, если бы отец узнал о маме, он, возможно, выбил бы из нее признание.”

“Правда?” Я была шокирована этим заявлением.

“Но он был подавлен, когда она умерла.

Он даже внешне изменился до неузнаваемости.”

Она подняла брови.

“Я и не говорила, что он ее не любил.”

“Ты думала рассказать мне об этом?”

“Нет,” — заявила она, и несмотря, что ее опровержение прозвучало абсолютно четко, я все же услышала след сожаления в ее голосе.

Тогда она повернулась ко мне спиной и ушла, оставляя меня обманутой и брошенной.

И нуждающейся в ответах.