МАТЬ, если верить ее словам, с самого дня зачатия знала о моем грядущем появлении на свет, а следовательно, и о том, что расходы ее вскоре значительно возрастут. И хорошо себе представляла, как заработать побольше денег.

Видите ли, в предыдущей части моего повествования я опустил одну немаловажную деталь: когда тем солнечным утром она очнулась, лежа на кухонном столе, то обнаружила на своем голом животе нечто весьма любопытное в добавление к той ценности (хотя и весьма сомнительной), что водворилась внутри него. Под лучами утреннего солнца посверкивала и переливалась горстка монет. То была плата благородных сэров рыцарей за пользование ее телом. Жест великодушия, если хотите. Или издевка. Похоже, я так никогда этого и не узнаю. Вознаграждение за одну-единственную ее трудовую ночь оказалось более чем щедрым. Во всяком случае, Маделайн за все время своей службы в трактире никогда еще не доводилось столько зарабатывать. И пусть услуга, которую она против своей воли оказала рыцарям, была довольно специфическим видом трудовой деятельности, они за нее расплатились, не поскупившись.

Она схватила монеты дрожащими пальцами и сжала их в кулаке. И тогда только окончательно уверилась, что они ей не померещились.

Деньги за пользование своим телом.

Для нее это стало решением всех проблем. По крайней мере, сиюминутных. Но она мечтала и о будущем, о том, как, имея надежный источник дохода, станет сытно кормить и тепло одевать свое дитя, оплатит его обучение, поможет пробиться в жизни и занять в ней более или менее сносное положение. Одним словом, сделать карьеру. Скорей всего, она тогда все это себе представляла довольно смутно, твердо зная лишь одно: отныне она обрела возможность добывать деньги.

Нельзя сказать, что идея зарабатывать средства к существованию, продавая себя, никогда прежде не приходила ей в голову. Холодными ночами, замерзая в своем шалаше, она согласилась бы на что угодно, лишь бы погреться у очага и выспаться под крышей. Но в душе ее еще живы были моральные установки, и принципы, и, если хотите, предрассудки, усвоенные в детстве, в родительском доме, а потому она гнала от себя соблазн обрести кров и относительный достаток, сделавшись продажной женщиной. Однако ночь, проведенная в обществе рыцарей и их низкорослого слуги, положила конец ее колебаниям, ее упрямству. И главную роль в этом сыграло воспоминание о том, с какой легкостью ей удалось отключиться от происходившего и мысленно перенестись в волшебный мир покоя и безмятежности. Погрузившись в это сладостное полузабытье, она испытала ни с чем не сравнимую радость. Перспектива возвращения в это сказочное царство ее очень даже прельщала. А если ей за это станут еще и деньги давать… то лучшего себе и представить было нельзя. Чудесное путешествие да вдобавок щедрое вознаграждение.

А еще в ближайшие несколько месяцев она могла не опасаться, что забеременеет.

Вот так моя мать и стала проституткой.

Она не оставила службу у Строкера, а стала ее совмещать со своим новым видом трудовой деятельности. Во-первых, в трактире у нее было где голову приклонить, а во-вторых, она не знала недостатка в клиентах из числа посетителей. Она быстро научилась с одного взгляда определять, к кому ей следовало подсесть, а кому только подмигнуть, чтобы добиться желаемого.

Строкер был донельзя доволен таким оборотом событий. Он, если помните, давно пытался склонить Маделайн к этому занятию. И вот наконец его желание осуществилось. Трактирщик, начисто лишенный моральных устоев, считал вполне приемлемым любое средство, при помощи которого можно было завлечь в его заведение лишних посетителей. А вдобавок он потребовал от матери, чтобы она с ним делилась частью заработка. Маделайн не возражала, она вполне могла себе это позволить, поскольку благодаря своему новому ремеслу стала зарабатывать гораздо больше, чем ей в прежние времена могло присниться.

А между тем мое присутствие в ее чреве делалось все явственней. К счастью для нее, я развивался довольно медленно. Да и родился, по правде говоря, на удивление мелким и невзрачным. Так что ей долго удавалось скрывать от всех свою беременность. Будь у Строкера хоть капля мозгов в добавление к его хитрости и злобе, он сразу бы вывел ее на чистую воду. Ну скажите, какая из молодых женщин готова принимать мужчин в любой из тридцати дней месяца? Но Строкер, как я уже упоминал, отличался непроходимой тупостью во всем, что непосредственно не касалось его денежного мешка. Однако в конце концов даже этот безмозглый осел обо всем проведал.

Случилось так, что ему просто, что называется, раскрыли на это глаза. Однажды, когда очередной клиент лежал поверх моей матери, я вдруг взял да и начал брыкаться у нее в животе, сочтя этот момент наиболее подходящим, чтобы заявить о своем присутствии. Представьте себе на минуту (если у вас на это хватит воображения) удивление этого типа, почувствовавшего, как внутренности трактирной проститутки вдруг выпятились наружу и боднули его в пузо. Он замер от испуга и изумления, мать тоже не шевелилась. Она-то знала, в чем дело, он же хотя и не сразу, но мало-помалу догадался. Я, дабы рассеять его последние сомнения, лягну лея еще пару раз, и тут он скатился с Маделайн так поспешно, словно поверхность ее податливого тела вдруг ощетинилась острыми иглами.

— Что, черт возьми, у тебя там такое?! — взвизгнул он.

— Где?

— В животе, где же еще. Боже, да ты беременна! — выпалил он, не дождавшись ее ответа. — Но я тут ни при чем! Попробуй только сказать, что это я тебя обрюхатил!

Моя мать, сроду не отличавшаяся ни особой сообразительностью, ни остроумием, тем не менее достойно ему ответила:

— Я же с тобой нынче впервые переспала, идиот! Неужто ты мнишь о себе, что способен не просто состряпать младенца, но сделать это задним числом? На шесть месяцев раньше, чем впервые завалишь в постель его мамашу? А может, по-твоему, готовые ребятишки станут выскакивать на свет Божий из чрева у любой девчонки, с какой ты порезвишься в кровати, еще прежде, чем ты расплатишься и надвинешь шляпу на свою пустую голову?

Клиенту, представьте себе, и эта отповедь Маделайн, и вся ситуация в целом пришлись не по душе. Как и Строкеру, которого тот немедленно обо всем оповестил.

Строкер ухватил Маделайн за локоть и потащил для расправы не куда-нибудь, а в ту самую дальнюю комнату, где все, собственно говоря, и началось.

— Говори, кто отец, грязная потаскуха! — потребовал он.

Прежде Маделайн почти всегда пугалась его окриков чуть ли не до обморока и покорялась его воле. Лишь изредка природное упрямство брало в ее душе верх над страхом, и тогда Строкер, к полной своей неожиданности, получал от нее отпор. Так случилось и в тот раз — она против обыкновения не сжалась от страха и не опустила голову, а смело посмотрела в его поросячьи глазки. Все выглядело так, словно возможное раскрытие тайны придало ей смелости. Чем сильней злился трактирщик, тем Маделайн делалась спокойней.

— Не знаю, кто именно, — бесстрастно произнесла она. — И с чего бы это вы меня обзывали грязной потаскухой? Разве вам не перепадает часть тех грязных денег, что я зарабатываю своим ремеслом? Вам-то они, поди, задаром достаются.

— Ты у меня живешь, в моем трактире, и клиентов тут принимаешь! Куда бы ты делась, кабы не я?!

— Моим клиентам плевать на место! Они стали бы со мной спать и в шалаше, и в палатке, да и на лесной поляне не отказались бы. И если я, по-вашему, грязная потаскуха, то вы в сто раз меня грязней!

Тогда он ее ударил по лицу тыльной стороной ладони. На его жирном пальце красовался массивный перстень с золотым дракончиком на счастье, и гребень этого дракона здорово ее царапнул по нижней губе. Но Маделайн не шелохнулась. Даже не сделала попытки стереть кровь с подбородка. Просто стояла и смотрела на него немигающим взглядом. В котором не было ни гнева, ни даже раздражения. Вообще ничего.

Строкер залепил ей еще две увесистые пощечины. Результат был все тот же. Он занес было руку для очередного удара, но вдруг передумал продолжать эту бессмысленную расправу. Строкер вообще терпеть не мог тратить свои драгоценные силы попусту. Он уже сорвал на Маделайн злость, а с тем, что пронять ее ему не удалось, поневоле решил примириться. Так что, прорычав какую-то угрозу в адрес моей матери, он повернулся и шагнул к двери.

Но прежде чем выйти, оглянулся и окинул Маделайн с ног до головы свирепым взглядом. Какая-то догадка шевельнулась в его куриных мозгах. Он быстро что-то сосчитал, загибая пальцы, и с уверенностью изрек:

— Рыцари. Это они!

Маделайн промолчала, но по мимолетному выражению растерянности на ее лице он понял, что угадал.

— Плод насилия, — с суеверным страхом пробормотал Строкер. Открытие это потрясло даже его ко всему безучастную мелкую душонку. — Дурной знак! Дурная кровь! И как только тебе ума хватило оставить его, вместо того чтобы попытаться вытравить из себя, как только ты узнала, что понесла?!

Подобное, кстати, широко практиковалось среди особ известной профессии, а также среди вдовушек с безупречной репутацией и оступившихся девчонок. Существовали настои из смеси определенных трав, приняв которые можно было избавиться от плода на самых ранних стадиях беременности.

— Глупости! — горячо возразила моя мать. — Никакой это не дурной знак! Наоборот, очень даже хороший.

— Спятила ты, что ли? Дитя насильника всюду станет сеять насилие, это всякий знает! Он все порушит, к чему прикоснется!

— К моему ребенку это не относится! — упорствовала Маделайн. — Мне был ниспослан знак, что родившееся от меня дитя ждет великая, счастливая судьба! — И тут она впервые заговорила с посторонним о встрече с фениксом на лесной поляне.

Строкер выслушал ее со скептической ухмылкой и, когда она закончила, пожал плечами.

— Ну и что такого? Даже будь все это правдой, какая может быть связь между фениксом и твоим брюхом?

— Это было знамение, — терпеливо пояснила она. — Символ возрождения, торжества жизни над смертью. Это указывало на великие события, которые со мной произойдут в результате рождения моего дитя. Так мне предсказатель растолковал. — Насчет последнего она попросту соврала, чтобы придать своим словам больше убедительности.

— Предсказатель! — фыркнул Строкер. — Нашла на кого ссылаться! Да он тебе чего хочешь набрешет за твои денежки. А ты и уши развесила, дуреха!

Но развивать эту тему дальше он не стал. Повернулся и вышел из комнаты, напоследок бросив на Маделайн испепеляющий взгляд и изо всех сил хлопнув дверью.

Этим он, видимо, рассчитывал самым исчерпывающим образом выразить свое мнение о проблеме в целом.

Слова моей матери, хотя она и соврала Строкеру насчет прорицателя, в целом были совершенно правдивы. Она на самом деле была убеждена, что ее беременность является частью какого-то грандиозного плана высших сил, о чем последние дали ей знать, когда привели ее на поляну, где сгорал и возрождался феникс. Верила она и тому, что я стану главным орудием исполнения этого плана. Как бы смешно для вас (а в первую очередь — для меня самого, учитывая все дальнейшее) это ни звучало.

Вскоре после этой стычки со Строкером матери пришлось прекратить занятия своим ремеслом. Я был ужас каким активным и все настойчивей стремился оповестить мир о своем присутствии в материнском животе посредством толчков, пинков, а возможно, даже и кувырканий. Само собой разумеется, проделывал я это неизменно в самые неподходящие минуты. Вдобавок к остальному всего через пару недель у Маделайн так вырос живот, что только слепой не заметил бы истинного положения вещей. Так что ей поневоле пришлось ограничить свою трудовую деятельность подачей клиентам кружек с выпивкой и тарелок со снедью. И ждать моего появления на свет.

Как раз в эту пору у нее появилось что-то вроде привязанности, почти родственной. В трактире тогда служила одна девица по имени Астел, добродушная, приветливая и на редкость сообразительная. Для служанки, пожалуй, даже чересчур. Она была моложе Маделайн и все же над той верховодила. Голову миловидной Астел увенчивала копна светлых вьющихся волос, а еще она обладала на редкость мелодичным голоском, звуками которого мне впоследствии не раз доводилось наслаждаться. Несмотря на полноту своих бедер и объемистость груди, двигалась она удивительно легко и споро, и, глядя на ее перемещения по трактирному залу и кухне, я часто ловил себя на мысли: уж не из тумана ли состоит ее развитое тело? Рассказ матери о встрече с фениксом произвел на Астел глубокое впечатление. Она себя считала чуть ли не ясновидящей и со знанием дела заявила Маделайн, что та, дескать, совершенно верно истолковала значение того памятного события. И прибавила, что никогда еще ей не случалось находиться под одной крышей с избранницей судьбы, разумея под этим Маделайн, и что она очень счастлива помочь ей чем только может.

Вот эта-то Астел и стала повитухой при Маделайн в ту ночь, когда я появился на свет.

Едва только у Маделайн начались схватки, окружающие позабыли о тишине и покое. О, сама-то она меня потом уверяла, что держалась молодцом и не издала ни одного стона, но Астел говорила иное. А уж ей-то незачем было врать. Короче, мать ревела как торнадо. Ее пронзительные вопли не на шутку обеспокоили постояльцев. Так что Строкер вытолкал ее в конюшню, щадя нежные чувства своих гостей — пьянчужек, мелких торговцев, бродячих ремесленников и воришек.

Но Маделайн, которую природа наградила на редкость развитыми легкими, так громко орала, что они и оттуда услыхали бы все ее вопли, если б не ураган, который разразился той ночью. Астел мне не раз говорила, что более свирепого шторма она за всю свою жизнь не припомнит. Эта ночь, мол, была одним из самых жутких испытаний, какие ей выпали. И у меня нет оснований ей не верить.

Лошади постояльцев храпели и ржали от страха в своих стойлах, а Маделайн, лежа на соломе, безостановочно выла и орала.

Спокойствие, с каким она меня вынашивала, непоколебимая ее убежденность в том, что она выполняет некую высокую миссию, — все это испарилось невесть куда, стоило ей только испытать первые приступы родовых болей. Она выкрикивала грязные ругательства, она на чем свет стоит кляла рыцарей, которые сотворили с ней такое, она и меня проклинала, хотя и имени-то моего тогда еще не ведала, да и не знала, каков я из себя. Проклинала заочно.

И все это время добрая Астел не отходила от нее ни на шаг. Маделайн во время очередной мучительной схватки так вцепилась ей в ладонь, что чуть пальцы не сломала, но Астел и к этому отнеслась с пониманием и руки не отняла. Она отирала пот со лба роженицы, осторожно поила ее водой и старалась утешить ее ласковыми словами, хотя и предполагала, что Маделайн ее вряд ли слышала.

Время шло. Маделайн продолжала стонать и метаться на ложе из соломы, а в стойлах ржали и вздыбливались перепуганные лошади. На мое счастье, они все были крепко привязаны, иначе существование вашего покорного слуги оборвалось бы в самом начале — он оказался бы раздавлен и размят в кисель лошадиными копытами. А в небе оглушительно гремел гром — Господь не иначе как решил таким способом особо отметить знаменательное рождение, свершавшееся в трактирной конюшне. Вроде как художник, чья кисть и без того легко узнаваема, тем не менее ставит свою подпись на отталкивающем, уродливом шедевре.

И наконец с последним, самым отчаянным и протяжным воплем из всех, что она до этого издала, воплем, который, казалось, исторгся из глоток нераскаявшихся грешников, что проводят вечность в нижних пределах ада, Маделайн, натужась, опорожнила чрево — вытолкнула меня из него наружу, и я угодил на руки терпеливой Астел.

Дебют мой, что греха таить, был не слишком удачным.

Дело в том, что Строкеру, вероятно, показалось мало того, что он выгнал роженицу в конюшню, где стоял удушающий смрад, состоящий частично из запаха конского пота, а в основном же из аромата навоза. Трактирщик почувствовал потребность — в первые же минуты после того, как я родился, — разобраться, почему это столь примитивное устройство, как женщина, пытаясь вытолкнуть из себя нечто размером с грейпфрут сквозь отверстие размером с виноградину, устраивает по этому поводу такой отвратительный кошачий концерт. Дверь конюшни со скрипом отворилась, и удар грома, не иначе как для придания должной торжественности этой драме, возвестил о прибытии Строкера.

Мать моя еще не вполне пришла в себя. Вся в поту, она хватала ртом воздух и была не в силах вымолвить ни слова. Астел баюкала меня, что-то ласково приговаривая. Она подняла глаза на Строкера и в полной уверенности, что он пришел поздравить мою мать с благополучным разрешением, гордо сообщила:

— Мальчик!

— Ладно. Подрастет, станет помогать по хозяйству. Как-нибудь… — Но тут взгляд его упал на меня, и он всплеснул толстыми руками. — Да оно ж хромоногое!

— Не оно, а он, — строго поправила его Астел, не оспаривая, однако, само определение, которое дал мне Строкер.

— Да вы только на него поглядите! — кипятился Строкер, тыча в меня пальцем. — Нога-то, правая нога у него сухая и вывихнутая! Он калека, и не то что работать, ходить никогда не научится! Да вдобавок еще и недомерок! Карлик, как есть карлик, черт его раздери! И мяса на нем нет вовсе, одни кости да кожа! Да его убьет первый же сквозняк!

— Он выровняется, вот увидите, — заступилась за меня Астел. — Все будет хорошо. Правда, малыш?

— Мой мальчик… — пробормотала Маделайн. Несмотря на крайнюю свою слабость, она приподняла руки. Пальцы ее подрагивали от усилий. — Дайте его мне! Я хочу его увидеть!

Астел протянула меня ей, но Строкер опередил Маделайн: он выхватил меня у оторопевшей Астел и объявил:

— Надобно от него поскорей избавиться, вот что.

— Нет! Не смейте! — ужаснулась Астел и двинулась было к нему, но Строкер угрожающе выставил мясистую руку, и Астел, хорошо знавшая его нрав, отступила, чтобы избежать удара.

— Вот дурехи! — осклабился трактирщик. — Потом сами же мне спасибо скажете. Я ж хочу как лучше для всех. Этот уродец все равно не жилец, так я теперь же его и порешу, пока Маделайн к нему сердцем не прикипела.

Маделайн, которая все еще пребывала в полубессознательном состоянии, тем не менее поняла, что затеял Строкер. Он собирался оставить меня где-нибудь у подножия скалы или отнести в лесную чащу, где я был бы обречен стать либо жертвой стихий, либо обедом для какого-нибудь хищника.

Тут и я сам, словно до меня тоже дошел смысл происходящего, возвысил голос в свою защиту, а именно залился жалобным плачем, как это свойственно всем без исключения младенцам в первые минуты после рождения, поскольку их наверняка мучает ностальгия по теплу, уюту и безопасности материнского чрева.

При звуках этого жалкого мяуканья Маделайн мигом стряхнула с себя оцепенение и — откуда только силы взялись — ползком рванулась вдогонку за Стокером. Она ухватила его за ногу и завопила что было мочи:

— Нет! Он мой! Мой! Отдайте его мне, слышите, вы?! Я его мать! Отдайте его мне!

— Да заткнись ты, идиотка! — в сердцах огрызнулся он и пихнул ее другой ногой. И угодил ей прямехонько в живот, которому и так изрядно досталось за последние несколько часов. Маделайн заскулила от боли и разжала руки. Она упала на бок, скорчилась, прижала локти к бокам, но не прекратила кричать на него, требуя, чтобы он отдал ей меня.

— Закрой пасть, — буркнул Строкер. — Так будет лучше для всех. — И он перекинул меня через плечо, словно мешок зерна.

Мой рот очутился как раз у его горла. И я вонзил в него свои острые зубы. Зубы?! — удивитесь вы. Да, я не оговорился, именно зубы! Господь в неизреченном милосердии своем почти напрочь лишил меня правой ноги, недодал мне роста и веса, но при этом щедро снабдил меня, новорожденного младенца, полным набором зубов. Причем, как мне впоследствии сообщили, весьма острых. А вдобавок у меня были сильные, не по возрасту развитые челюстные мышцы.

Мои зубы вонзились в толстую кожу на его шее, словно я был маленьким вампиром. Возможно, я просто проголодался. И вышло так, что первой жидкостью, которой я вкусил, оказалось не материнское молоко, а кровь. Во всяком случае, я, надо думать, глотнул несколько капель, когда она потекла у Строкера из раны.

Строкер от боли и неожиданности взвизгнул, как рассказывала Астел, совершенно по-бабьи, а потом взревел:

— Катись прочь, ублюдок! — И резким движением отшвырнул меня в сторону.

Упади я тогда на пол конюшни головой вниз, и на этом моя история закончилась бы, но матери каким-то чудом удалось перекатиться по полу как раз туда, где я должен был приземлиться, и на лету меня поймать.

— Оно меня укусило! Оно меня укусило! — орал Строкер, тыча пальцем в мою мать.

На что Астел с самой серьезной миной ему ответила:

— Но согласитесь, хозяин, вы же его убить хотели. Учитывая, каким ремеслом зарабатывает на жизнь его мать, да добавив к этому обстоятельства, при которых он был зачат, по-моему, ничего удивительного, что он родился с зубами. Это вы встряли в наши дела совершенно невпопад. Вот за это и поплатились. — И она сопроводила свои слова уклончиво-лукавой улыбкой.

И тут… К величайшему изумлению Астел и моей матери, Строкер вдруг расхохотался. Это было так на него непохоже! Он всегда хмурился, вечно ко всем придирался, беспрестанно угрюмо отчитывал своих служанок и работников. На его жирном лице и улыбка-то была редчайшей гостьей, а тут он вдруг возьми да и разразись оглушительным хохотом, который едва ли не перекрывал раскаты грома! Вероятно, он себе на минуту представил, какие рожи скорчат его постояльцы, когда он им расскажет, как новорожденный младенец до крови укусил его в шею.

— Да, — кивнул он, вытирая слезы. — Твоя правда. Невпопад. Вот, кстати, и имя для твоего уродца, Маделайн.

Астел не поверила своим ушам.

— Что?.. Да как можно?! Скажете тоже, в самом деле!

— Это моя конюшня, ясно? И трактир мой. И я никогда еще не давал новорожденным имен. Да и вообще, ты первая сказала это словцо, если уж на то пошло.

— Но я… Не в том смысле… Я вас имела в виду, а не его… — растерянно лепетала Астел, взглядом ища поддержки у Маделайн.

Мать лежала на спине и кормила меня грудью, поглаживая мои короткие рыжие волосы. Она, видать, так была счастлива, что меня у нее не отняли, что остальное ее просто не волновало. В том числе и то, как меня назвать.

— Да брось ты, Астел, — вяло пробормотала она. — Было бы из-за чего спорить. Ведь какое-то имя он должен получить. А Невпопад не хуже любого другого.

— Я ж говорил, — Строкер зло сверкнул на нее глазами, потирая укушенную шею, — что с твоим ублюдком бед не оберешься. Вот так оно и выходит. Зато хоть теперь, случись что, будем знать, кого проклинать. А-а, что с тобой говорить, дура безмозглая! — И с этими словами он досадливо махнул рукой и вышел из конюшни.

— Ну и перепугалась же я, — призналась Астел моей матери. — Думала, тут и конец нашему бедняжке, когда Строкер его у меня выхватил. А с чего это он, как ты считаешь, передумал его умерщвлять?

— Ничего странного, — слабо улыбнулась Маделайн. — Это все Невпопад.

— Да, должно быть, ты права, — кивнула Астел. Она выгнула шею, чтобы получше меня разглядеть. Моя мать как раз вытирала мокрой тряпкой слизь и кровь с моей головы. Как следует обмыть меня после рождения было негде. — Похоже, волосы у него будут рыжие, как огонь.

— И это тоже не случайно, — мечтательно улыбнулась Маделайн.

— Ты о чем?

Маделайн развернула обрывок одеяла, в который уже успела меня укутать, и с гордостью продемонстрировала подруге родимое пятно у меня на бедре, видом своим напоминавшее язык пламени.

— Видишь, как я была права? Я стала свидетельницей огненной смерти и возрождения птицы феникс, и этим было предопределено рождение моего ребенка… Что подтверждают эти знаки на его теле… Рыжие, как огонь, волосы и родимое пятно в форме огненного языка. Он у меня меченый, Астел, его сама судьба отметила своим знаком. Это говорит о его грядущем величии… — Тут я снова захныкал, и Маделайн принуждена была обратиться к предметам более прозаическим. — Он снова проголодался, мой Невпопад. — Мать приложила меня к груди, и я с наслаждением зачмокал.

— Но отметина на бедре, — возразила Астел, — может ничего и не означать. Ведь это всего лишь старое доброе родимое пятно, если разобраться.

— Нет-нет, Астел, — улыбнулась Маделайн. — Уж мне ли не знать! Поверь, дорогая, это не простое родимое пятно. Нет, это знак избранника судьбы.

Тут я взял да и укусил ее. Уж это-то я сделал точно невпопад.