Рубен с Донной неуверенно вошли домой под трезвон телефона. Несмотря на включенную на полную мощность печку в побитом автомобиле, они тряслись от запоздалого шока и страха перед тем, что произойдет дальше. Вдруг кто-то поджидает у двери, чтобы наброситься? Если так, то Рубен сомневался, что сумеет дать отпор. Вдруг кто-то звонит с угрозами?

— В чем дело? Он не кусается, — рявкнула Донна, оттолкнула Рубена и схватила трубку.

Звонила ее подружка Эмма:

— Донна, ты как? Нормально? Ты молодец. Просто фантастика. Я так тобой горжусь. Ты выглядела так круто, а потом — так странно. Только подумать, моя подруга — героиня. Ух ты. Офигеть. Как тебе удалось? Я про то, как ты с отцом кинулась в огонь спасать того типа.

Слушая радостную болтовню Эммы, Донна потихоньку успокаивалась.

— О чем ты?

Донна не понимала, откуда Эмма знает, что они с отцом пережили.

— То есть ты не в курсе.

— В курсе чего, Эм?

Когда она скажет толком?

— Вас показывали в новостях несколько минут назад. Какой-то турист снимал на камеру главную улицу, когда взорвалась станция. Его пленку и показали. Кошмар. Ужасный изрыв и гигантский огненный шар, повсюду осколки — прямо как в кино! Видно было прекрасно, хоть камера сильно тряслась. Турист заснял все, но в студии кое-что вырезали, сказали, что показывать тело слишком страшно. Правда, страшно?

— Да. Слушай, стыд-то какой…

— А потом твой папа дернул дверь горящей машины, и ты помогла ему спасти человека, лежавшего без сознания. Вы правда кинулись в самое пекло? Или просто снимали под таким углом? В новостях передали, что те двое выжили, но три человека скончались. Черт, Донна, ты — знаменитость. С тобой столько всего случается. А со мной — совсем ничего. Ты такая счастливая.

Донна передернулась, но выдавила слабую улыбку — надо же, ее считают счастливой, когда ее жизнь перевернулась вверх тормашками, она постоянно ждет очередного несчастья и боится киллеров.

Она вдруг напряглась, услышав стук в переднюю дверь, отозвавшийся мрачным эхом по всему дому. Кто там? Друг, враг или посторонний? Нервы у нее были на пределе. Еще одно потрясение — и она точно сломается.

— Эй, пап, в дверь стучат, — крикнула Донна, прикрыв трубку рукой, и замерла, гадая, кто же там, а Эмма все превозносила свою суперподругу.

На пороге стояла Анна с букетом цветов.

— На вас столько всего свалилось. Вы такие отважные. Какой кошмар. Я видела по телевизору, что с вами произошло. Не думала застать вас дома. Помочь вам? Я приготовлю поесть.

Рубен со вздохом кивнул, радуясь, что это всего лишь Анна. Он слишком вымотался и перенервничал, чтобы сопротивляться.

Прикончив наскоро приготовленный омлет и ответив на звонки друзей и репортеров, которые желали взять интервью у команды спасателей — дочери и отца, — Донна ушла наверх, приняла душ и заснула через несколько минут. Потом она кричала во сне, заново переживая события дня, видела, как сгорает дотла, пытаясь вытащить отца из горящей машины. Рубена мучили похожие видения.

Психологические травмы заживают годами. Чудовищные образы насильственной смерти преследуют очевидцев до конца дней. Следующие несколько недель отец с дочерью удивлялись, сколько повседневных запахов, которые они редко замечали, возрождает болезненные воспоминания о жуткой вони горящей человеческой плоти.

Пересказывая взрыв на заправке, Донна всегда упоминала о потрескивающем юристе, который лежал у горящих останков былого символа успеха и предмета гордости. Слушатели всегда приходили в ужас — и возбуждение. Но Донна никогда не описывала запах. Его она упорно пыталась забыть.

— Наверное, ты очень гордишься дочерью, — сказала Анна, когда они убирали со стола. — Но ты ведь беспокоился, когда она взяла и кинулась в огонь.

Рубен подумал, как объяснить Анне, что с детства учил Донну приходить на помощь любому, другу или врагу, потому и не стал вмешиваться, хотя она рисковала жизнью. Когда огонь потушили, пожарные сказали, что им повезло. Оказывается, бензобак «форда» мог взорваться от жара горящих покрышек.

Он честно ответил Анне:

— Если бы с Донной что-то случилось, я бы опустел. Во мне погасла бы искра жизни. Она пришла после Джейн, когда я уже почти оставил надежды. Рождение Донны — лучшее, что с нами произошло за всю жизнь. Она многое взяла от матери, она — живая связь с ней, форма бессмертия.

Заметив, что Анна упомянула о дуэте Лорела и Харди, Рубен нашел уместным спросить, знала ли она, кто они.

— Да. Я же предупреждала тебя, — удивилась в ответ Анна. — Им приказали убедить тебя вернуть манускрипт Q Израилю. Они бы преследовали вас с Донной несколько дней, чтобы напугать и сломить тебя.

— Так я и думал.

— А вы спасли им жизнь. Ты поступил великодушно. Вряд ли я позаботилась бы об агенте, который сидит у меня на хвосте, или о своих недоброжелателях.

— Христиане должны любить тех, кто причиняет им зло, даже рисковать жизнью ради них… хотя мы с Донной тогда об этом не думали. Мы просто сделали то, что сделал бы на нашем месте любой.

Рубен набрался смелости и задал главный вопрос:

— Что же дальше? Или ты не знаешь?

— Несчастный случай только произошел. Пока не знаю. Когда узнаю, скажу. Но думаю, ты хочешь либо оставить Q в Новой Зеландии, либо отдать его Израилю. Ты колеблешься… Прости, я собиралась молчать о манускрипте. Обещание надо держать… Но ты сам спросил.

Слова Анны доказывали, что ее боссы подслушали разговор Рубена с Ричардом, и она все знала.

— Да, я действительно спросил, и не возражаю против разговоров о Q, раз твои хозяева не прекращают на меня давить.

— Ладно. Я не знаю, что они предпримут дальше, но догадываюсь. За тобой установят слежку, чтобы узнать, где ты прячешь манускрипт, а я буду уговаривать тебя отдать его Израилю. Хорошо бы ты меня послушал.

— Хорошо ли? — засомневался Рубен. Старания агентов не пропали даром. Он боялся. Но также злился и укреплялся в намерении ни за что не отдавать манускрипт хозяевам Анны.

— Конечно. Тогда он не будет стоять между нами. Я переведусь в Веллингтон, к тебе. Я уже спросила о рабочей визе. С моими знаниями меня возьмут.

Рубен в душе поморщился от грубой попытки эмоционального шантажа. Если он хочет остаться с Анной, ему придется отдать Q. Но все-таки не стоило выдавать ей, что он чувствует.

— Обязательно возьмут. Двадцать пять лет назад у нас почти не было экономистов. Теперь они повсюду. Они — как арахис. Чем их в стране больше, тем больше мы в них нуждаемся. Другой вопрос, хорошо ли это, особенно при том, что они редко соглашаются друг с другом, — с лукавым блеском в глазах заявил Рубен.

Анна рассмеялась и попеняла ему за излишнюю строгость к экономистам. Они замолчали. Анна размышляла, что бы еще сказать. Надо действовать осторожно.

— Прости, что спрашиваю. Как бы так выразиться… Ты не любишь евреев?

— Нет. Вроде нет, — нахмурился Рубен в замешательстве.

— Некоторые христиане винят евреев в смерти Иисуса. В Америке фильм Мела Гибсона «Страсти Христовы» еще больше настроил людей против евреев… А ты, — она запнулась, решая, договаривать ли до конца, — ты не захотел меня той ночью, и мне кажется потому, что уже знал — я еврейка.

— С чего ты взяла?

— Ты очень по-доброму ко мне относился, но где-то глубоко в душе недолюбливал. Может, потому, что у меня мать еврейка, мое тело внушило тебе отвращение.

Рубен не мог ответить на ее вопрос. Первой мыслью было, что Анна вновь пытается им манипулировать, только теперь ставит на расизм. Все равно что спросить мужа, прекратил ли он избивать жену. Правильного ответа нет. Если Рубен заверит Анну, что не имеет отношения к антисемитизму, придется доказывать свои слова, а значит, отдавать манускрипт или в качестве прелюдии спать с нею. С другой стороны, если он признается, что в основном не согласен с сионистской философией, то автоматически перейдет в разряд откровенных расистов, нуждающихся в спасении — а начать можно с выдачи манускрипта.

— Будь я евреем, — осторожно проговорил Рубен, — я бы лучше понимал антиеврейские чувства, которые прячутся в потемках стольких человеческих душ.

Если говорить по справедливости, Анна, предположив в Рубене неосознанного антисемита, просто сделала естественный вывод для представительницы этнической группы, служившей козлом отпущения во многих сложных ситуациях прошлого. Рубен как-то читал, что даже александрийских евреев времен Филона преследовали местные египтяне — за верность Риму.

Естественно, александрийские евреи I века чувствовали себя так, словно им вогнали нож в спину, когда римляне вынудили их устанавливать статуи императора в синагогах. Указ противоречил первой из десяти иудейских заповедей — не поклоняться никакому другому богу, кроме иудейского. А теперь их преследовали друзья-римляне, заставляя оказывать почтение божественному императору.

Документы того времени свидетельствуют, что Филон отправился в Рим в 39 году нашей эры, в качестве главы делегации евреев, чтобы просить императора Гая Калигулу убрать статуи из синагог.

Рубен еще поеживался, хоть отопление работало на полную мощность. Неистребимый образ зажаренного юриста и ужас, который испытает вдова, узнав, какая смерть настигла мужа, изводили его с тех пор, как он сел за руль, чтобы ехать в Веллингтон.

Отвечая Анне, Рубен надеялся отвлечься от трагедии, посттравматического шока и разгадывания планов ее хозяев. Он поставил кружку и взглянул ей в глаза. Лучший выход — сказать правду.

— Это не так, Анна. Я хотел тебя той ночью. Да, я подозревал, что ты еврейка, но мне было все равно. Просто мы слишком рано стали близки. Мне надо знать, что между нами любовь, а не жажда секса. Иначе дело не пойдет…

— Ты прав. Но, по-моему, мы очень нравимся друг другу, хоть и мало знакомы. — Анна вдруг заметила, что перебила Рубена. — Извини. Я слишком много болтаю.

— Ты мне на самом деле нравишься, Анна, и той ночью я собирался с головой окунуться в наш роман. Но потом увидел, что ты рылась в моем компьютере, искала Q… Неужели ты не понимаешь, что это все меняет? Ты обманула мое доверие. Я почувствовал, что меня использовали. Так что, еврейка ты или украинка, или чикагская экономистка, если уж на то пошло, разницы никакой.

— Извини. Я люблю и хочу тебя. Я была неправа.

— В конце концов, — продолжил Рубен, — Иисус был евреем, и, по-моему, антисемитизм — или принижение любой национальности — мерзок и противоречит христианству. К сожалению, история учит нас лишь тому, какие ошибки мы можем повторить.

— Не соглашусь с тобой. Ты слишком циничен. История учит, каких ошибок избегать, — упрекнула она с улыбкой, подталкивая его к ответу.

— Хорошо бы. С Холокоста мы мало чему научились. К примеру, начиная с девяностых уже произошли этнические чистки во время войны на Балканах, геноцид в Руанду и Судане, репрессии курдов в Ираке и Турции и многое другое. За последние пятнадцать лет пострадали миллионы невинных людей.

— Ужасно. Однако евреев нацисты собирались уничтожить под корень. — Анна не давала увести себя в сторону.

— Нацисты истребляли цыган, гомосексуалистов, душевнобольных, коммунистов и немцев из оппозиции, точно так же, как евреев и многих других, которых морили работой в трудовых лагерях. Один историк доказывал, что в XX веке сорок миллионов христиан погибли за свою веру — в основном при коммунистах. Ватикан утверждает, что сегодня за веру преследуют триста миллионов христиан. Мы не на соревновании, кто больше пострадал или заслужил большего сочувствия. Любые проявления нацизма — это плохо.

— Конечно, ты прав. Очень плохо, — Анна допила кофе и продолжила: —Тебе нравятся евреи, но не нравится еврейское государство Израиль. Я не вижу логики.

Как продавец, выбросивший на прилавок последнюю партию товара, Анна не уставала обрабатывать Рубена.

— Нет никакого противоречия. Многие евреи, которые живут в Израиле и других странах, не согласны с израильской политикой, особенно с расселением на оккупированных территориях и отношением к палестинцам…

— Некоторые поселения ликвидируют, а жители этому противятся. Они даже выступают против израильской полиции и армии, когда те пытаются их переселить. Кое-кто берет в руки оружие. — В голосе Анны звенела сталь.

— Верно. А некоторые поселения на оккупированном Западном берегу растут. Пусть так, но, обеспечивая свою безопасность, Израиль нарушает права человека, стенами отделяет людей от их земли, жестоко подавляет любые проявления недовольства. Но по крайней мере в стране демократия, можно свободно выражать свое мнение, суды избавлены от коррупции и политического влияния, административная справедливость достигается по закону. Нет, Анна, я не против Израиля. Я только не согласен с некоторыми действиями израильского государства, как иногда — с новозеландским правительством.

Анна улыбнулась и заверила, что все понимает, сама недолюбливала отношение коммунистического правительства к украинскому народу. Она знала, что если разговор продолжится, Рубена занесет в другую сторону. Он — философ, и собаку съел на спорах. Играть на его эмоциях гораздо эффективней.

Она пересела на диван и нежно погладила Рубена по щеке, разглядывая опаленные волосы и брови.

— Хорошо, что ты здесь и помог сегодня вашим преследователям. Ты — хороший человек, за это я тебя и люблю. Может, скоро ты опять захочешь меня. Я бы обрадовалась. — Анна заметила, как изменилось его лицо, и добавила: —Если захочешь по любви. Ты устал и перенервничал за день. Думаю, тебе не помешает принять расслабляющую ванну и отдохнуть. Я пойду домой. Если буду нужна, звони. Я тут же приеду.

«Ты прекрасна и желанна. Но на чьей же ты стороне?» — размышлял Рубен, целуя ее в щеку и провожая до двери.