1

– Давайте сразу приступим к делу, мистер Вистлер, – сказал Канлиф. – Формула, которую вы нам привезли, неполная. Нам неизвестно, каким образом и почему это произошло, но факт остается фактом. Мистер Павелка, покажите ему эту… эту штуку.

Павелка, понуро и грузно сидящий в кресле, медленно пробудился к жизни и протянул мне какую-то стекляшку, которую до этого сжимал в руке.

Это был сегмент разрезанного полого шара – чтобы показать толщину стенок. Он был зеленый, матовый. И очень некрасивый.

Я облизнул губы и перевел взгляд со стекляшки на Павелку. Едва войдя в комнату, я почувствовал: что-то произошло. И теперь Павелка мрачно взглянул на меня, но не проронил ни слова.

– По мнению мистера Павелки, – сказал Канлиф после некоторой паузы, – единственное объяснение – что формулу записали в спешке. В ней множество всяких ляпсусов, которые поразили наших химиков. Но особенно бросается в глаза один из них. Может быть, вы сами объясните, мистер Павелка? – Голомбек – чертов осел! – тяжело пропыхтел Павелка.

– Я не думаю, – мягко прервал его Канлиф, – что мистер Вистлер обязан знать…

– Чертов осел! – повторил Павелка. – В тридцать седьмом он у меня чуть не вылетел с завода! И жаль, что только чуть… Теперь он нагрел меня и нарушил все мои планы. Здесь слишком много железа, йо? – Он ткнул бананообразным пальцем в стекляшку, которую я держал в руке.

– Железа, мистер Павелка?

– Окиси железа. Зеленый цвет – из-за железа, йо?

– А, да, конечно…

– Такого соотношения быть не может. Это неплохое стекло, но мы в пивных бутылках не нуждаемся. Я думаю, может, он заменил это доломитом? – И его бульдожья физиономия пошла складками. Несколько минут он напряженно думал.

– В конечном итоге, мистер Вистлер, – прервал молчание Канлиф, – формула очень похожая, но не точная. Мистер Павелка считает, что на ее базе можно провести исследование и здесь, на месте. Но это наверняка потребует массу времени и денег…

– Йо, времени и денег! – мрачно подхватил Павелка. – Чертов осел! Когда вы туда вернетесь, вручите ему мое личное письмо…

– Прошу вас, мистер Павелка! – резко оборвал Канлиф. – Когда мистер Вистлер туда приедет, он не станет делать ничего подобного. И без того сплошная нервотрепка…

– Я туда не собираюсь, мистер Канлиф! – вскричал я, вскочив со своего кресла со стекляшкой в руке и яростно крутя ее в пальцах. – Я совершенно не собираюсь туда ехать! Это вовсе не так просто. Вы не отдаете себе отчета… – И, говоря все это, я будто снова пережил жуткие часы, когда во рту сухо, а сердце выскакивает из груди – часы, проведенные с Галушкой, с Властой…? – Взять хоть этого Галушку. Галушка точно догадается. Вы даже не представляете, как опасно…

– Галушка? – спросил Павелка. – А при чем тут Галушка?

– О господи! – воскликнул Канлиф и вынул из портсигара сигарету. – К сожалению, я, видимо, пропустил мимо ушей рассказы про Галушку. Он очень волнует мистера Вистлера.

– Галушка? – снова спросил Павелка, тяжело дыша и грозно хмуря мохнатые брови, – Галушка – это ноль! Я этого Галушку послал подальше тысячу лет назад!

– Но Он вернулся, мистер Павелка? – завопил я. – Времена сейчас другие! Он – директор завода. И очень хорошо все сечет! С ним такое дело по второму разу не провернешь! Вы уж лучше надавите на ваших ученых, может, они сумеют по-быстрому…

Павелка сперва уставился на меня, как громом пораженный, а потом стал орать по-чешски:

– Этот пустомеля управляет моим заводом? Да на что этот тип годен… А вы говорите «Голомбек»! – крикнул он, обращаясь к Канлифу.

– Уверяю вас, что Голомбек – наш человек! – терпеливо увещевал Канлиф, протягивая ему портсигар. – Это просто нелепость! Мы с вами, кажется, договорились не посвящать мистера Вистлера в эти дела… А ваших опасений я совершенно не разделяю, – повернулся он ко мне. – Чехов интересуют только торговые отношения. И нет ничего странного в том, что вы после встречи с боссами скоро вернетесь обратно. Судя по вашим рассказам, это будет выглядеть естественным развитием событий.

– Но о чем же, черт возьми, я буду с ними говорить? Я несколько раз все подробно обсудил…

– Вас, разумеется, проинструктируют, можете мне поверить. Впрочем, это решать вам с мистером Павелкой, – добавил он, пожимая плечами и садясь в свое кресло. – Вы свое задание выполнили, и по моим понятиям, выполнили его хорошо. И не ваша вина, если что-то там сорвалось.

Этот примирительный тон и отсутствие давления как бы представляли все в новом свете. Я уселся и взглянул на Павелку. А тот все еще пылал негодованием по поводу Галушки.

– Снова придется пользоваться «Норстрандом»? – спросил я.

– Почему бы и нет? В прошлый раз никто ничего не заподозрил. Вы без него как бы уже и не смотритесь.

– И я снова должен забыть его на столе у Галушки?

– Право, мистер Вистлер, – примирительно сказал Канлиф, – кто помнит, где вы его забыли в прошлый раз? Но если вам так легче, вообще не забывайте его нигде. Просто спросите, куда его можно положить, чтобы не таскаться с ним по всему заводу.

– А зачем мне снова таскаться по заводу? Они мне уже все показали.

– Вот именно, – сказал Канлиф и задумчиво взглянул на меня. – Я устрою так, чтобы вам снова понадобилось проверить один процесс.

Он что-то записал в своем блокноте.

– У этого юноши все шансы стать очень полезным человеком, – не поднимая глаз, сказал он, обращаясь к Павелке.

– Конечно, – откликнулся Павелка. – Я давно это понял.

После чего на минуту воцарилось молчание. В конце-то концов, ничего сверхъестественного в этом не было. Павелка, видимо, действительно когда-то владел и успешно руководил огромным заводом. Я видел этот завод собственными глазами. Теперь он хотел то же самое создать и здесь.

– Вы, мистер Павелка, действительно считаете, что я обязан лететь туда за формулой? – спросил я.

– Ну конечно же! Естественно! – ответил он. – И побыстрее возвращайтесь. У нас много дел.

– Когда же я должен ехать?

– Видите ли, – сказал Канлиф, задумчиво глядя на стенные часы, – я стараюсь организовать все как можно быстрее, но боюсь, раньше пятницы вы улететь не успеете. Вчера мне из-за этого дела пришлось побегать.

– И сколько я должен там пробыть?

– Если вы полетите в пятницу, то в субботу поедете на завод и в воскресенье, после обеда, вернетесь обратно. В общей сложности неполных три дня.

«Неполных три дня… – подумал я. – Ну, это еще выдержать можно».

Позже я встретился с Маурой и рассказал, что было возможно.

– Ой, Николас, – взмолилась она, – постарайся вернуться вовремя, в воскресенье!

– Ну естественно! Я вернусь к чаю. И мы сразу же поедем.

– Я страшно боюсь, что нам что-то помешает! Я так жду этой поездки и встречи с твоей мамой, и всего остального!

– Не волнуйся, все пройдет как надо.

– Если сейчас что-то сорвется, это плохая примета.

– Ты просто дурешка, вот ты кто!

– Ты мне оттуда напишешь?

– Да я там и пробуду-то всего три дня!

– Целых три дня!

– И два из них я частично проведу с тобой.

– Все равно, напиши. Напиши из самолета. Потом – когда приедешь, и еще – на обратном пути. Чтобы я видела, что ты обо мне думаешь.

– А иначе ты мне не поверишь?

– Да нет же, Николас! Я очень тебя люблю. А ты меня любишь?

– Ни капельки…

– Нет, правда, Николас!

– Чуть-чуть.

– Сколько – чуть-чуть?

– Вот столько… И столько… И столько…

И эти «столько» затянулись надолго.

 

2

Утром в пятницу она пришла меня провожать. Канлиф, наверно, не был в восторге от этой затеи, но удержать ее я был не в силах. Когда мы входили в зал ожидания, я заметил, что он сидит напротив, в своей машине. В портфеле у меня был новенький «Норстранд», полученный от него утром. Я ему сказал, что боюсь, как бы Павелка не засунул в форзац угрожающее письмо. Но Канлиф меня высмеял: «Не волнуйтесь, мистер Вистлер! Брехливая собака не кусается. Туда вы ничего не везете. Главное – это обратный груз».

И правда, форзац был девственно чист. Если бы я не знал, что его так подготовили, что можно открыть и снова склеить, я бы в жизни ни о чем не догадался.

Маура не предупредила на работе, что опоздает, и вообще она была настроена от них уходить. Она молча цеплялась за мою руку, у нее было бледное, взволнованное лицо и большие остановившиеся глаза. Я чувствовал, что от этой мелодрамы у меня у самого мурашки бегут по спине.

Наконец мы, слава всевышнему, двинулись, и, когда уже стояли в очереди на автобус, она вдруг быстро меня поцеловала и что-то вынула из сумки. Оказывается, она принесла мне подарок, обернутый в коричневую бумагу.

– Что это? – спросил я.

– Книга. Чтобы берегла тебя от дурного глаза, – ответила она, слабо улыбаясь, и слегка подтолкнула меня вперед.

Еле удержавшись, чтобы не взглянуть на Канлифа, я сел в автобус и взмолился в душе, чтобы он наконец тронулся и Маура поскорее превратилась бы в пятнышко по ту сторону беды – подобно женщинам во время обвала в шахте.

Наконец он действительно тронулся. Я обернулся, помахал ей рукой и заметил, что Канлиф все так же торчит в машине. А потом все растворилось, и я уже сидел на своем месте и испытывал то странное посасывание в животе, которое неизменно сопровождает любой отъезд.

Мы были где-то неподалеку от Чисвика, когда я наконец открыл коричневый бумажный пакет – взглянуть, что же мне принесла Маура. И, еще не вынув книгу, уже догадался.

– О господи! – тихо выдохнул я.

– Простите, вы что-то сказали? – спросил мой сосед, огромный бизнесмен с сизым подбородком, роговыми очками и саквояжем.

– Нет-нет, все в порядке.

Но было далеко не все в порядке. Маура купила мне «Норстранд». Новенький «Норстранд». Человек, который всю дорогу таскает с собой «Норстранд», может вызвать подозрения, а может и не вызвать. Но если у него в портфеле целых два «Норстранда» – это уже другое дело. Очень возможно, что в моем номере, в «Словенской»; уже был обыск. И скорее всего, его обыщут еще раз.

Кроме того, я могу перепутать эти два экземпляра. Конечно, один из них можно пометить. Но лучше, гораздо лучше было бы избавиться от путеводителя Мауры, где-то его забыть, потерять.

Я попытался это сделать. Как бы заглядевшись в окно, я уронил пакет с колен. Но сосед с сизым подбородком тут же его поднял. Тогда я попытался запихнуть его под сидение, выходя из автобуса. Но через двадцать минут, когда мы уже направлялись к трапу, появился водитель автобуса с «Норстрандом» в руках.

Это был дурной знак. Все с самого начала пошло комом. Я запихнул ее «подарочек» в карман своего плаща и потом, не переставая, косился на это вздутие.

А когда мы пошли на посадку в Праге, у меня привычно свело желудок.

В гостинице «Словенская» меня ждал тот же номер, и со всех сторон встречали приветственные улыбки. Энергичный администратор очень радушно мне кивнул, знакомый служащий заулыбался, выпучив глаза, и получил свои чаевые. А на втором этаже меня с необъяснимым пылом встретил Джозеф.

– Как приятно снова видеть вас здесь, у нас, пан Вистлер! Уж никак не думали, что вы так скоро к нам вернетесь.

– Да уж, бизнес. Сами понимаете.

– Пан считает, что торговля начинает разворачиваться?

– Я очень надеюсь, Джозеф.

Войдя в номер, я принял душ. Знакомая процедура, а потом и привычная кружка пива среди все-то этого золотого и зеленого великолепия оказали на мой желудок живительное действие. Я вышел со своей кружкой на балкон и взглянул вниз, на Вацлавске Намести. Жара была, как в парилке. Недавно прошел дождь, но это ничего не изменило. Толпы все так же фланировали по солнцепеку. У телефонной будки стояла очередь, звякали несущиеся мимо трамваи. Внизу, вдалеке, Святой Вацлав шпорил своего железного коня. И Ленин на перекрестке взирал с пьедестала вниз, на свою паству. «РУКИ КАЖДОГО, УМ КАЖДОГО – НА ДЕЛО СОЦИАЛИЗМА!»

Но в отличие от того, что было две недели назад, этот мир уже не казался столь чуждым, а Лондон – столь далеким.

И задание уже не так путало неясными опасностями… Даже пресловутый Галушка теперь, отсюда, не казался таким грозным. Одна загвоздка – путеводители.

Я вернулся с балкона в комнату, достал оба экземпляра и сравнил их между собой. Они были совершенно одинаковые, как две горошины. Только если присмотреться, можно различить крошечную разницу. Экземпляр Мауры был 1950 года издания, а Канлифа – 1953-го. Я решил, что, пожалуй, лучше всего их пометить – чтобы не было осложнений, и пошел к шкафу, достать из пиджака ручку.

Тут зазвонил телефон.

Я подскочил. Оба «Норстранда» лежали на столе. Вот так и начинается путаница! Громко выругавшись и решив, что пусть себе звонит, я поставил точечку в правом верхнем углу экземпляра Канлифа. Чертов телефон продолжал трезвонить. Вспотевшей рукой я поднял трубку.

– Алло.

Это был Свобода из министерства стекольной промышленности. Который очень надеялся, что не помешал.

– Ни в коем случае.

– Мы не совсем поняли вашу телеграмму, пан Вистлер. Можно ли трактовать ее таким образом, что вас уполномочили в этот приезд заключить с нами торговое соглашение?

– Не совсем. Мы хотели уточнить некоторые детали, а мои боссы – люди оперативные. И потому было решено, что мне целесообразно снова посетить Запотоцкий завод.

Из-за нервов я, видимо, дико орал, и Свобода истолковал это по-своему.

– Ну конечно же, вы абсолютно правы, поймите меня верно. Мы счастливы, что вы снова здесь. Только объясните, чем мы можем быть вам полезны. Может быть, вы хотите провести срочное заседание? Тогда я сейчас же пришлю за вами машину.

Я мигом представил себе великаншу из Баррандова, в грозном молчании возвышающуюся у машины, перед отелем.

– Нет-нет, благодарю вас! В этом нет никакой нужды!

– Вы предпочитаете связаться непосредственно с заводом в Кралове?

– Именно, именно так. Хотелось бы побывать там завтра. С утра. Мне понадобится час-два, не больше. Мои боссы ждут, что я вернусь в понедельник утром к совещанию.

– Прекрасно, – сказал Свобода. – Я проверю, все ли согласовано. Машина будет ждать вас, скажем… в девять. Это не слишком рано?

– Отлично, в девять.

У меня не было никакого желания выходить в этот вечер из отеля. После легкого приятного путешествия стоит пораньше пойти баиньки.

– Вы действительно не хотите встретиться сегодня?

– Нет, благодарю вас. На сегодня у меня есть все, что нужно.

– Ну что ж, прекрасно, – ответил он.

Он вроде бы малость скис оттого, что встреча не состоится.

 

3

Наутро коротышка Влачек, все такой же шустряга и всезнайка, заехал за мной на машине.

– Надеюсь, вы привезли с собой хорошую погоду, пан Вистлер. Пока вас не было, у нас выпало девять с половиной сантиметров осадков. Зато, может, теперь выглянет солнце!

– Сейчас как будто хмурится, – сказал я. Воздух был душный, парной, и спал я плохо.

– Да, может, брызнет парочку раз. Но синоптики обещают хорошую погоду на воскресенье, на время парада. А это самое главное.

– Что за парад?

– Как, вы не слышали? – Влачек просто ликовал. – Это будет самый грандиозный парад за последние годы. Посмотреть хотя бы, какие устанавливают стенды! Прибудет сто восемьдесят делегаций только из отдаленных районов. Например, из района Брно приедут тысяча семьсот участников. Сами увидите! Сегодня вовсю украшают город. А к вечеру понаедет много народу. В связи с таким наплывом возникает масса интересных проблем.

Через минуту я уже не слушал его, а просто глядел в окно. Влачек трещал без умолку. В честь чего парад, он так и не сказал, а. мне было настолько муторно – и физически, и морально – что я не спрашивал. Мы приближались к Кралову, и «Норстранд» в моих ладонях совсем промок от пота. В кармане плаща лежал экземпляр, полученный от Мауры. И я все размышлял, как же на сей-то раз позабыть эту книжку. Теперь я уже знал, что Галушка никакого отношения к этому не имеет, но что толку! Я думал о том, как стану выжимать из себя вопросы, которые надо ему задать, и что это может навести на подозрения. Он ведь уже изложил буквально все по поводу этого проклятого стекла. «Господи, – думал я, – провались оно пропадом, это стекло!»

Мы вышли из машины и через главные ворота шли к кабинету Галушки, а Влачек все говорил. Это был какой-то нескончаемый бред о проблемах, связанных с парадом. Слава тебе господи, хоть ответов не требовалось – кивнешь ему головой, и ладно Меня снова мучили приступы тошноты.

Галушку уже оповестили из центрального вестибюля, и теперь он ждал нас в дверях кабинета, все так же устремив на меня свои маленькие разнокалиберные глазки.

– Итак, мистер Вистлер, мы снова имеем честь лицезреть вас у себя!

Он обеими лапами схватил мою руку и стал ее медленно раскачивать вверх-вниз.

– Товарищ Свобода сказал, что вас смущают некоторые организационные проблемы.

– Боссы пана Вистлера, сами понимаете… – всунулся коротышка Влачек, похихикивая и беспокойно скаля золотые зубы. – Естественно, что перед заключением сделки они должны выяснить все детально. Как я понимаю, пан Вистлер, и это совершенно закономерно, хочет еще раз убедиться во всем, что видел. Надеюсь, пан Вистлер, вы были более чем удовлетворены системой работы пана Галушки?

– Ну еще бы! – ответствовал я. Во рту у меня пересохло, и сердце противно колотилось. – Мы сочли нужным предпринять дополнительный осмотр заводов, чтобы еще раз обдумать наше соглашение. Так как хотим оформить его как можно оперативнее.

– И я тоже, – ответил Галушка.

Он все же отпустил мою руку и повел нас к себе в кабинет.

– Таков девиз нашей промышленности: ДИНАМИЧНОСТЬ, ЭФФЕКТИВНОСТЬ, КАЧЕСТВО. Знаете, Влачек, – продолжал он, – Праге придется сильно попотеть, чтобы убедить западных заказчиков в высоком качестве наших изделий… Если проверить все по пунктам, можно увидеть, что наша продукция и лучше, и дешевле прочих. И они поражаются этому. Ищут изъяны. Поверьте, я ничего против вас не имею! – продолжал он, обращаясь ко мне. – Я отлично понимаю психологию западного бизнесмена. У меня была прекрасная возможность изучать ее в течение тридцати лет. И она меня не удивляет и не огорчает. Просто этих людей придется перевоспитать.

Его кривая усмешка была бесподобна. Бедняга Влачек нервно улыбался, поддакивая то одному, то другому.

– Стекло, безусловно, первоклассное, – запинаясь, говорил он. – Как я понимаю, пан Вистлер в этом и не сомневается, правда? Просто когда возникает новый рынок… то, естественно, появляются всякие проблемы… и прочее…

– Что ж, прекрасно! Я полностью в его распоряжении, – ответствовал Галушка. – Что именно вы желали бы осмотреть на этот раз?

Я с огромным облегчением ответил, что мое возвращение именно так и надо расценивать. И тогда он стал обзванивать оба свои отдела, а Влачек сидел ввинчивал сигарету в длинный мундштук и пытался хоть как-то разрядить обстановку. Но он был смущен и оттого не так болтлив, как обычно.

– Ну вот, – сказал наконец Галушка, опуская трубку, – можно идти.

Он выглянул в окно и вытащил зонт из подставки.

– Если хотите, оставьте здесь свой плащ, пан Вистлер. Нам хватит одного зонта на двоих. Идти недалеко.

Дождь был божьим даром. Перед этим я все думал, куда бы мне деть свой плащ, потому как не хотелось, чтобы оба путеводителя оказались в одной и той же комнате.

– Да нет, спасибо, – сказал я. – Я, пожалуй, захвачу его с собой. Не помешает. А вот эту книжку действительно можно оставить. – Я сам поражался, как у меня все гладко получается.

– Конечно, – ответил он. И потом говорит: – А вы снова ходите со своим путеводителем? Ну, уж на этот раз мы не дадим вам его забыть!

И все. КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Когда мы выходили из кабинета, затылок у меня был абсолютно мокрый от пота. Коротышка Влачек увязался, за нами. Никто не поинтересовался, есть ли у него плащ, и зонта ему Галушка не предложил. Он страшно вымок.

Я приехал на завод в половине десятого, и еще не было двенадцати, как я закруглился.

Нет ничего скучнее техники производства стекла, конечно, если вы не безумно увлечены этим процессом. Смесь скучнейших минералов прокатывается и заливается в форму – в зависимости от того, что вы хотите получить. Вопросы, которые я в этот раз задавал, были связаны с «металлизацией» тонкой стеклянной посуды и отжигом в трех разных диапазонах, на пробу. В прошлый раз Галушка настаивал на том, чтобы я все записывал, – иначе, мол, ничего не останется в памяти. И потому, когда я вынырнул наконец из последнего цеха, в руках у меня был полностью исписанный блокнот, а на лице – лихорадочный интерес.

Дождь кончился, и земля курилась в этой тропической жаре.

– Вот видите, пан Вистлер, – восклицал Влачек, – я же вам сказал, что вы привезли с собой хорошую погоду!

Он уже начал чихать, но оптимизма не утратил.

– Мы в городе очень нервничали из-за воскресного парада, – говорил он Галушке. – Но метеослужба сегодня пообещала отличную погоду. Им-то было невдомек, что это пан Вистлер ее привез! – восклицал он радостно.

– А-а, парад, – сказал Галушка. – А вы, пан Вистлер, останетесь на него посмотреть?

– Боюсь, что нет. Мне завтра лететь обратно.

– Пропустите очень интересное событие. Юноши и девушки со всех концов страны в национальных костюмах… посвятившие себя служению родине – глядя на это, начинаешь понимать, в чем источник нашей силы!

Так как я впитывал каждое его слово, он вроде проникся ко мне симпатией и теперь был явно не прочь постоять и потрепаться. И мне тоже было некуда спешить. Каждая минута, проведенная здесь, была бонусом для того, кто сейчас занимался «Норстрандом». О совместном обеде ничего сказано не было. Я все думал, успеет ли этот таинственный Голомбек, этот «чертов осел», закончить своё дело.

Мы пошли к главному корпусу. У входа уже стояла машина.

– Надеюсь, теперь вы располагаете исчерпывающей информацией, – сказал мне Влачек. – Пока мы здесь, может, хотите еще о чем-нибудь расспросить товарища Галушку?

Но я ничего не мог придумать. Был просто не в состоянии выжать из себя еще что-нибудь про стекло. А только чувствовал, что затылок у меня снова весь мокрый – оттого, что я не знаю, как заговорить про «Норстранд».

– Если будут еще вопросы, – сказал Галушка кладя одну лапу мне на плечо, а другой хватая меня за руку, – обращайтесь без всякого стеснения. Я не рассержусь. – И, улыбаясь своими разнокалиберными глазками: – Я прекрасно вам все объясню.

– Да нет… Мне кажется, я выяснил все, что нужно…

И тут беспрестанно чихающий, но очень сообразительный Влачек пришел мне на помощь:

– А как же ваш путеводитель, мистер Вистлер? Вы снова чуть его не забыли.

Прошла целая вечность. Мы с Влачеком ждали на фоне курящихся луж. Потом наконец возник Галушка. В руках у него был «Норстранд». А минутой позже мы уже мчались обратно в Прагу.

Канлиф был прав – если не дрейфить, то, в общем-то, ничего особенного!

 

4

Машина подкинула меня до «Словенской», и Влачек прочихал мне «до свидания». На самом деле, он был славный коротышка, и мне было его жаль. Если начнут искать козла отпущения, ясно, кто им окажется.

Было только половина первого, обедать еще рано. Я был на диком взводе, слишком возбужден, чтобы идти в номер. И решил, что стоит пройтись в сторону музея, а по дороге чего-нибудь выпить.

Голова у меня была легкая и кружилась от радости. По прошлому опыту я знал, что это пройдет, что очень скоро я завибрирую, как струна рояля. Но сейчас, в настоящий момент, я понимал, что все в ажуре, что я получил то, что нужно! Все складывалось само собой, и была в этом некая предрешенность. Теперь главное – чем-то заполнить время до десяти утра.

На Вацласке Намести все сияло под солнцем – булыжник, тротуары, деревья. Все искрилось и курилось влагой прошедшего дождя. Как Влачек и говорил, подготовка к празднику шла полным ходом, вокруг царили суета и оживление. Рабочие, взобравшись на приставные лестницы, развешивали лозунги и транспаранты. Около ресторана «Злата хуза» целая бригада, раскачиваясь в люльке, поднимала какой-то триптих. Дальше, через улицу Оплеталу, по которой, дребезжа, бежали трамвайчики, шел транспарант: ЗА ПРОЧНЫЙ МИР, ЗА НАРОДНОЕ ПРОЦВЕТАНИЕ!

Молодые девицы, высыпав из офисов в обеденный перерыв, болтая и хихикая, прогуливались по тротуарам, и легкие летние платья туго облегали их сочные славянские стати. Даже старухи в черном – этот непременный элемент пейзажа, – и те будто заразились общим весельем и тащили свои кошелки, улыбаясь беззубыми ртами.

Так я дошел до статуи Святого Вацлава и тут решил, что, пожалуй, стоит выйти на набережную – чего-нибудь пропустить. Подмигнув ему и его железному коняге, я пересек дорогу, пошел по улице Мезибранской, мимо музея и потом прогулялся под липами до кафе «Ман».

Когда я дошел до него, пробило час дня, и толпы разбрелись обратно по своим офисам. Я сел на улице за столик, заказал себе большую кружку пива и пил его, наблюдая за тем, как купальщики ныряют с мостков в плавящуюся под солнцем реку.

Есть мне не хотелось. Так, потягивая пиво, я просидел в кафе до трех часов дня. Потом солнце спряталось, и небо затянуло тучами. Тогда я взял свой плащ и ушел.

Хоть и стало пасмурно, но воздух был слишком липким и душным, чтобы идти пешком. На остановке возле моста Сметаны я сел на семнадцатый трамвай, идущий в сторону Вацлавске Намести, и простоял всю дорогу, болтаясь из стороны в сторону, в жуткой духоте. И с дичайшей головной болью вышел у Прикода.

Когда я направлялся к своей гостинице, расположенной в нескольких ярдах от остановки, проверяли громкоговорители, установленные на фонарях. В голове у меня как молотками стучало, во рту было горько от пива, а на сердце от внезапно набежавших туч и духоты – снова тягостно и кисло.

На втором этаже мне встретился Джозеф.

– Хорошо пообедали, пан Вистлер?

– Нет, Джозеф. Из-за жары нет аппетита. Выпил пива в «Мане».

– А-а. Да, тяжело. Вот скоро придет гроза, и тогда станет прохладнее.

– Да, похоже, гроза вот-вот начнется.

– Да, думаю, через часик-другой. У вас есть еще дела на сегодня?

– Нет. Пойду прилягу.

– Прекрасная идея! Принести еще пивка?

– Спасибо, не стоит. Я и так уже перебрал.

– Попробуйте ледяного «Пльзенского» перед тем, как лечь. Очень рекомендую.

Пива мне больше не хотелось, но он был явно настроен: потрепаться, и чтобы от него отвязаться, я согласился и вошел в номер.

Маркиза над балконом была опущена, и комната, погруженная в зелень и полумрак, напоминала аквариум.

Я плюхнулся на кровать, стянул об ее угол ботинки и кинул их на пол.

В открытое окно ворвался рев военного оркестра и сразу смолк. Техники стали выкрикивать номера для проверки: «Един…два… три… чтыри…»

Молотки в висках чуть отпустили, и тут возник Джозеф с «Пльзенским». Он стоял, глядел на меня и улыбался своей улыбочкой заговорщика.

– Ну как, доброе пивко?

– Да, замечательное.

Замечательным оно не было. Это было экспортное «Пльзенское», слишком терпкое для моей и без того прогоркшей глотки.

– Собираетесь пролежать весь вечер или разбудить вас к чаю?

Я подумал, что, может, стоит ей написать, как обещал, и спросил:

– Когда у вас тут забирают почту?

– Из отеля – в пять, с почты – до семи. Всегда можно кого-нибудь туда послать, если срочно. Письмо в Англию?

– Да.

– Лучше всего отправить его с шестичасовой почтой. Позвонить вам в полшестого, пане?

– В полшестого будет в самый раз.

Он ушел. Я поставил пиво на пол и снова улегся. Теперь нужно как-нибудь прожить этот короткий отрезок времени, сначала отдохнуть до полшестого. Потом написать письмо, поесть, выпить, почитать до десяти. И – в постель. Всего ничего.

До меня вдруг дошло, что я еще не проверил «Норстранд». Я сел в кровати и взял его с прикроватной тумбочки. Форзац был все так же девственно чист. Будем надеяться, что этот тип успел сделать свое дело. Интересно, удалось ли ему стянуть путеводитель из Галушкиного кабинета. Но даже если и нет, обратно я не вернусь.

Молотки в голове снова застучали, и во рту стало сухо и кисло. Я опять приложился к «Пльзенскому», но оно было такое терпкое, что пришлось встать, пойти в ванную, выплеснуть пиво из кружки и налиться воды. В ванной было жарко, единственное окно с муаровым стеклом закрыто. Я его отворил и выглянул наружу. Там по-прежнему было серо и душно. У одной балконной двери сидела молодая блондинка в неглиже, очень смело обнажив ногу. Она мне улыбнулась.

Я вернулся в комнату. Снял пиджак и рубашку, ослабил ремень, сбросил плащ на пол, возле кровати. Потом положил «Норстранд» под одеяло, так, чтобы ощущать его своим боком, но через минуту снова встал и сунул туда же свой паспорт и кошелек. Молотки вроде утихли, и я задремал.

Разбудил меня тихий стук в дверь, но я лежал с закрытыми глазами – пускай себе входит и трясет меня за плечо. И тот действительно вошел. Но трясти за плечо не стал. Я подождал, думая: «Что он там, черт побери, делает?», и приоткрыл щелочки глаз. Он стоял в дверях и не глядел на меня, а озирался вокруг. Потом взял кружку и понюхал. Сердце у меня екнуло… Больно стукнуло разок и замерло. «Он что-то подмешал в пиво!» – мелькнуло у меня в голове. Я знал, что просто психую – на фига ему подсыпать мне что-то в пиво… Если они меня подозревают, что им стоит просто меня зацапать? И все же… Пиво действительно было слишком терпким. И у меня явно пересохло во рту. Сердце в груди препротивно заколотилось. Наверно, я как-то не так дышал, потому что он встрепенулся и внимательно на меня взглянул Кровать стояла в темном углу, и я успел быстренько закрыть глаза. Я услышал, как он поставил кружку. Потом почувствовал, что он наклоняется надо мной, и от него несет жаром, потом и лосьоном. Он отошел Я открыл глаза, только когда услышал, что он ушел в другой конец комнаты. Он закрывал французские ставни, и спина у него была такая широкая – гораздо шире, чем она выглядела в дежурном черном сюртуке. Потом он отвернулся от окна, тихо потер руки и задумчиво оглядел номер. И пошел шарить.