МНОГОГРАННАЯ ЖИЗНЬ

1

Ночь — мое любимое время дня. Ночью я оживаю и пускаюсь в путь. 4.34 утра, позади остался Вестминстер, я мчусь вдоль реки; стекло опущено до упора, и холодный ветер свистит в лицо. Пальцы выбивают дробь по рулю, — может, это какой-то мотивчик, а может, ритм моего сердца. В машине двое типов, один то и дело перехватывает в зеркале мой взгляд и подмигивает. Это бесит. В следующий раз ощерюсь на него. А второй тип спит. Лысая голова запрокинута, рот разинут — будто лунка на поле для гольфа. По шее стекает слюна. Как мило.

— Вы всегда ездите ночью?

Это Моргун. Еще бы — вряд ли его приятель ожил.

— Ага.

— Не опасно? Все-таки девушка, одна… Проблемы бывают?

И снова подмигнул. В зеркало я больше не смотрела — очень надо поощрять его, — но догадалась по голосу.

— Ничего особенного, справляюсь. Моргун заткнулся — понял намек — и отвалился на спинку сиденья.

На какое-то время я осталась наедине с дорожными огнями, но вскоре Моргун опять подал голос:

— Личной жизни это, наверное, не на пользу. За кого он меня держит, за маникюршу? Уж не надеется ли, что я спрошу его о планах на отпуск? Его бы это порадовало.

— А вы замужем или как?

— Или как.

— А я был женат. — Моргун придвинулся поближе к разделяющему нас экрану. Понятно, собирается превратить мою машину в исповедальню. Что ж, бывает. Это одна из опасностей, которые подстерегают женщин-таксистов. — Нос у нее был великоват, лицо такое, лошадиное немного. Но ей это шло. Широкие кости.

Я вежливо промычала что-то нечленораздельное. Убоище на заднем сиденье громко храпело, и я забеспокоилась, не проглотит ли храпун собственный язык.

— Бросила меня три года назад. На Рождество. Мы собирались на Гавайи, но как-то я вернулся с работы, а ее нет… — Ну вот, теперь его не заткнешь. Плотину прорвало. — Она узнала о моей подружке.

Прочти десять раз «Аве» и двадцать — «Отче наш».

— И вы отправились на Гавайи с подружкой?

— Она меня тоже бросила. Узнала о жене.

— Поделом.

Тоже мне герой-любовник…

— Билеты я отдал соседям. Они замечательно провели время.

Мы свернули с Кингз-роуд налево и теперь ехали вдоль расцвеченных рекламой магазинчиков.

— Приятель, вам до конца?

— Да, пожалуйста. Дорога там довольно пустынная… Я скажу, где лучше притормозить.

Никогда не могла понять, почему люди, которым по карману Челси-Харбор, действительно там живут. Это местечко заселено от силы наполовину. Надо быть совершенно сдвинутым на воде, чтобы забраться в это безлюдье, — и то лишь при наличии собственной яхты и намерении в один прекрасный день сорваться во Флориду.

Моргун указал место в нескольких ярдах от пристани; там была припаркована целая вереница БМВ и «лотосов». Я остановилась; счетчик натикал 15 фунтов 45 центов. Моргун явно собирался обвинить меня в том, что я ехала кружным путем (чего я, разумеется, не делала), но передумал. Я слышала, как он пробормотал: «А, ладно». Потом наклонился к Убоищу и слегка потряс его:

— Генри! Генри, проснись!

Так зовут моего отца. Генри не отвечал. Моргун вытащил из бумажника двадцатку и попытался вложить ее в вялую руку товарища.

— Генри! — позвал он уже громче. — Шеф, здесь двадцать фунтов. Я выхожу.

— Еще чего! — Я заблокировала дверь в тот самый миг, когда Моргун пытался ее открыть. — Он в моей машине не останется. Забирайте его с собой.

— Да ладно тебе, красавица. — На его лице появилось умоляющее выражение. Моргуну явно не хотелось, чтобы Генри переворачивал вверх дном его прекрасное жилище на воде. — Он живет в Кристал-Пэлас. Послушайте, а если я заплачу тридцать фунтов? Пойдет? С ним не будет никаких хлопот.

Я и на это не купилась.

— Он отсюда вытряхивается. Я люблю, чтобы мои пассажиры были в сознании.

Моргун неуверенно засмеялся и замигал еще чаще.

— Да он в сознании. Просто задремал.

— Ну так разбудите его.

— Генри! — Моргун тряхнул его куда энергичней и буквально проревел ему в ухо: — Генри, старый ты алкаш!

Наконец голова Генри дернулась и рот схлопнулся, будто подъемный мост. Веки приподнялись, явив миру налитые кровью белки и расширенные зрачки. Его лицо стремительно наливалось мертвенной бледностью. Я поняла, что сейчас произойдет, но предпринять уже ничего не могла. Подбородок Генри выпростался из складок шеи, челюсть снова отвалилась, и под аккомпанемент то ли стона, то ли отрыжки поток омерзительной розовой блевотины выплеснулся на пол, на сиденье, ударился об экран (который я от души благословила) и окатил Моргуна.

— А-а, мать твою! — заорал тот. И это был финальный аккорд.

Генри с умиротворенным вздохом откинулся обратно и заснул.

Золотое правило номер один: всегда будь начеку, не вылезай из машины. Но вонь стояла такая, что мы пулей вылетели наружу. Моргун потрясенно уставился на меня, явно пораженный, что я оказалась выше его на полголовы. Он потер ладонями лицо и негромко выругался. Костюм его был весь в блевотине.

— Ну? — спросила я.

— Правда, извините… — Он полез в карман куртки за бумажником. — Я понятия не имел, что Генри так набрался. У него сейчас тяжелая полоса. Жена ушла к другому, недавно пригнала грузовик и обчистила всю квартиру. Забрала все ценное… Так сколько вы хотите?

Мой гнев уже утих. Ситуация была настолько душераздирающей, что на ругань у меня не было сил.

— Еще двадцатку — и хватит. И уберите этого урода из моей машины.

Моргун протянул мне деньги. Подбоченившись, я наблюдала, как он, сделав глубокий вдох, распахивает дверцу. Генри тут же наполовину вывалился наружу, едва не сбив спасителя с ног. Моргун был явно не в форме. Он подхватил приятеля под мышки и попытался приподнять. Генри даже не шелохнулся. Моргун дернул что есть сил, рывок увенчался успехом, но колени Моргуна подогнулись, он оступился и опрокинулся навзничь; мирно посапывающий Генри распростерся на нем.

— Скотина!

Надо убираться отсюда. Немедленно.

— Помогите, — простонал Моргун, барахтаясь под Генри. Тут он заметил выражение моего лица. — Пожалуйста! Пожалуйста!

По-хорошему следовало молча перешагнуть через них, сесть в машину и укатить прочь. Возле отеля «Конрад» есть шланг — специально для таких случаев. Слетаю туда, выволоку все из кабины и отдраю. На все про все уйдет около часа.

Но… этот запах.

Моргун поднялся на ноги и теперь пытался отряхнуть грязь с одежды. Генри так и валялся на дороге.

— Как вас зовут?

— Кэтрин.

— Что ж, Катрин, я должен втащить своего друга в дом, и одному мне не управиться.

Я старательно избегала его взгляда.

— Знаете, это не входит в мои обязанности. Усекли?

— Я заплачу еще двадцать фунтов, если вы мне поможете.

На хрен мне такое счастье… Но Моргун казался уж больно жалким.

— Сорок — и поладим.

— Хорошо, Катрин. Сорок так сорок. Хотя это, конечно, грабеж средь бела дня.

— Меня зовут Кэтрин.

Я нырнула в насквозь провонявшее такси, вытащила из-под сиденья кожаную сумку с деньгами и пристегнула ее к поясу.

Я перебросила через плечо правую руку Генри, а Моргун — левую. Для устойчивости я обхватила этого урода поперек спины — сказать «за талию» язык не поворачивается. Ну и пузырь, весит не меньше тонны. Мы волокли его по дорожке к выпендрежному многоквартирному дому. Итальянские кожаные ботинки Генри скребли по бетону, голова свесилась на грудь. Я молилась, чтобы он не блеванул снова. Испачканный пиджак мы с него сняли (моя идея), но вонь все равно стояла до небес. Моргун кряхтел, пыхтел и обливался потом. Да, парень точно не в форме.

Наконец мы добрались до двойных стеклянных дверей.

— Сейчас охранник подойдет, он поможет, — выдохнул Моргун.

Рано радовался. В отделанном белым мрамором вестибюле не было и следа охранника. Увидел, должно быть, как мы ковыляем по дорожке, и убрался подальше. Я его не осуждала. Мы поболтались там еще пару минут, — точнее, это Генри болтался между нами, а мы так и держали его на весу. Беглый охранник не появлялся, и я решила, что пора нам пошевеливаться самим. Моргун совсем взмок, и я опасалась, что он вот-вот уронит Генри.

Балансируя на левой ноге, правой я с силой пнула дверь. Пришлось подпереть ее плечом, чтобы не захлопнулась. Моргун от моих маневров едва не упал.

— Ну и мускулы у вас, Катерина. — В его голосе прозвучало искреннее уважение.

— Ага, слежу за собой. И вам бы не мешало. Тот еще хлюпик. А о Генри и говорить нечего…

— Куда теперь? — спросила я, когда мы миновали стойку консьержа.

Ботинки Генри оставляли мокрый след на мраморном полу. Будто мы тащили гигантскую серую улитку. И запах стоял соответствующий.

— Седьмой этаж.

— Вы что, шутите?

— Не волнуйтесь, здесь лифт. — Моргун кивнул на металлическую дверь, наполовину скрытую колонной, наполовину — могучим искусственным растением.

То, как мы запихивали Генри в кабинку, напоминало сцену из «Лорел и Харди» — где они волокут по ступенькам пианино. Наша возня перемежалась проклятиями, ноги Генри умудрились остаться снаружи, и их прищемило дверью. Я велела Моргуну втащить ноги в лифт, а сама вцепилась в мерзкую тушу, потом подсказала, чтобы нажал кнопку седьмого этажа. Интересно, он способен хоть до чего-нибудь допереть собственным умом?

Когда лифт двинулся вверх, Моргун опять принялся восхищаться моей физической подготовкой:

— Вы самая спортивная женщина, какую я видел!

— Немногих же вы видели.

Фатально и закономерно: лифт завис между четвертым и пятым этажами. Я молилась уже по-настоящему: мысль, что можно застрять в этой вони с двумя кретинами, была невыносима. Моргун, бормоча что-то вполголоса, дважды ткнул в кнопку «7». И тут словно ниоткуда прозвучал голос:

— Дженис… пожалуйста… Забери меня домой, Дженис… Забери, любимая…

Наша улитка вышла из спячки! Сработало не хуже «Абракадабры» или «Сезам, откройся!»: лифт снова пополз вверх, и мы очутились на седьмом этаже.

— Дженис — это его жена, — пояснил Моргун и добавил: — Сука.

Дверь отворилась, и дюйм за дюймом, шаг за шагом мы выпихнулись в коридор. На полу синий ковер, потолок и стены выкрашены в тот же цвет. Откуда-то доносилась тихая музыка. На белых дверях красовались медные таблички с номерами. Меня всегда пробирает дрожь от этой странноватой, зажиточной безликости. Начинает казаться, будто все помещения здесь одинаковые и я никогда не смогу выбраться из здания — буду метаться в лифте вверх-вниз, снова и снова оказываясь в одном и том же коридоре. Лабиринт ничем не отличающихся этажей и переплетающихся переходов — и я бегу, бегу и кричу…

Наверное, это одна из форм клаустрофобии. Она у меня всю жизнь, я называю ее лабиринтофобией. Никогда бы не смогла работать в конторе. Продержаться в средней школе с ее классами-близнецами и кривыми темными лестницами — и то было непросто. Я сторонюсь крупных универсамов и станций метро. Больницы не переношу на дух, а тюрьмы… Будем надеяться, что я там не побываю.

Возле одной из белых дверей мы остановились. Мне пришлось держать Генри, пока Моргун шарил по карманам в поисках ключей. Через минуту я вся взмокла, лабиринтофобия приближалась к стадии паники.

— Быстрее, — проговорила я с перекошенным лицом.

Моргун наконец отыскал ключи и отпер дверь.

Пока он нащупывал выключатель, я в одиночку втащила Генри в комнату и сгрузила его на кровать королевских размеров.

— Не сюда, — начал было Моргун, но перехватил мой взгляд и смиренно пожал плечами: — А впрочем, ничего со мной не случится, если переночую в другой комнате.

Он расшнуровал ботинки Генри и сбросил их на пол, а потом прокричал приятелю в ухо:

— Заблюешь плед — урою на хрен!

Я прошла в гостиную. Не слабо: большое панорамное окно выходит на гавань, за стеклянной дверью — балкон с дачной мебелью и парой лавровых деревьев. Красивый кремовый ковер, диван-«честерфилд» и кресло, обитое красновато-коричневым бархатом. Шкафы из стекла и стали. Да, наш Моргунишка явно не из бедных.

До меня донесся звук расстегиваемой молнии, затем что-то мягко упало на пол. Черт, это раздевался Моргун.

— Что-нибудь выпьете? — крикнул он из спальни. — Чего ни пожелаете — у меня все найдется.

Сомневаюсь, дружок.

— Не могу. Я за рулем.

— Всего одну! — настаивал он. — Вы заслужили.

Я молча направилась к входной двери, но за спиной раздались шаги. Шаги босых ног.

— Катерина?

— Кэтрин.

— Но вы слишком экзотичны для такого заурядного имени. Черные волосы, большие глаза… Вы испанка или итальянка, верно?

Раздраженная, до предела измотанная, я развернулась, приготовившись узреть Моргуна не в самом презентабельном виде и надеясь, что до драки дело не дойдет. Но он оказался в мешковатой футболке и поношенных джинсах.

— Слушай, Моргун, уже четверть шестого, а у меня полная тачка блевотины. Мне лучше отчаливать.

— Крэйг. — Он протянул руку: — Крэйг Саммер.

Потом порылся в бумажнике и вручил мне обещанные сорок фунтов.

— Вы точно не хотите выпить? Надо же чем-то заняться, пока я буду мыть вашу машину. — Моргун сел и стал натягивать старые кроссовки.

— Вы… что будете делать?

Моргун поднялся и открыл бар.

— Держу пари, вы предпочитаете скотч. А у меня есть бутылка очень хорошего «Лафроэйг».

— Вы собираетесь вымыть мою машину?

— Разумеется. Если бы Генри на что-то годился, я бы заставил его, но сейчас придется в одиночку.

— В этом нет ни…

— Я настаиваю. Со льдом?

— Нет, спасибо, лучше чистое.

Я села на диван, и Моргун протянул мне стакан виски. Очень хороший солод — я поняла по запаху еще до того, как поднесла стакан к губам. Пока Моргун громыхал чем-то на кухне, я старательно пересматривала свое мнение о нем. Его поступок был если не рыцарским, то по крайней мере джентльменским. А я люблю джентльменов — большая нынче редкость.

Моргун появился с парой ведер, шваброй и ворохом старого тряпья. Попросил ключи от машины, и, поколебавшись, я отдала. В конце концов, он же оставляет меня без присмотра в своей квартире.

— Горячую воду можно взять в туалете внизу, пояснил он. — Управлюсь в два счета. — И потопал прочь со своими ведрами.

Прошло пятнадцать минут; я так и сидела одна в квартире Моргуна. Одна — если, конечно, не считать Генри. Но от него было мало веселья — только храп, странные стенания и время от времени «Почему, Дженис, почему?».

Я слонялась по комнате, разглядывая застекленные книжные полки: сплошные детективы. Моргун оказался любителем Чандлера, Эллроя, Патрисии Корнуэлл, Йена Рэнкина и даже Агаты Кристи. Потом заметила безделушку, которую называют «любометром», — две колбы, соединенные изогнутой стеклянной трубкой. Берешься за нижнюю колбу, и красная жидкость внутри поднимается все выше, а иногда даже начинает отчаянно бурлить. Если совсем разбулькается — значит, человек страстно влюблен. Когда я была маленькой, у нас тоже стояла такая штуковина. Я ее расколотила и получила нагоняй от отца.

Еще я нашла открытку с пожеланием удачи. Внутри было написано от руки: «Не то чтобы ты в этом нуждался. Покажи им, ублюдкам, чего ты стоишь. С любовью, Марианна». Подружка Моргуна? А может, жена, которая его бросила. В квартире не наблюдалось никаких признаков женского присутствия. Здесь вообще было мало личных вещей или безделушек, только старенький радиоприемник «Филипс» стоял за стеклом в одном из шкафов. Украшение из него получилось довольно странное: это был не один из тех ярких приемников в стиле пятидесятых, которые сейчас в моде, а обшарпанный и поцарапанный черный ящик с обломанными ручками.

Мне наскучило пастись по комнате, и я плюхнулась на кушетку. Мысли упрямо возвращались к Ричарду, и чувство неловкости и вины навалилось с новой силой. Я совсем не хотела закатывать ему сцену — просто настроение вчера было дурное, да и не выспалась. Дотти мне нравится — чудесный ребенок, но в последние дни нам с Ричардом никак не удавалось побыть наедине, и мои слова прозвучали так, будто я ненавижу детей. «Мы с Дотти у тебя в одном флаконе — порознь ты нас видеть не можешь». Раз такое услышишь — больше не захочется.

Я посмотрела на часы: почти полшестого. Дотти уже проснулась и подняла Ричарда. Можно позвонить…

Я залезла во внутренний карман куртки — зеленый мобильник был на месте. Нажала на кнопку, чтобы набрать номер Ричарда.

— Алло. — Голос у Ричарда был сонный.

— Привет. Не разбудила?

— Нет. Я уже полчаса на ногах. Черт, он меня ненавидит.

— Ричард, мне очень жаль, что вчера так вышло.

— Да, Китти, я знаю. — Он все еще кипел. — Мне нравится проводить время с Дотти, она чудесная девочка, поверь.

— Послушай, все в порядке. Наверное, это я сделал из мухи слона. — Еще хуже. Он был зол, но старался это скрыть, чтобы мы спокойно смогли во всем разобраться. У него бывают такие приступы онанизма.

— Ричард, я скоро заканчиваю. Ты как, если я подъеду?

— Китти, сколько раз тебе объяснять — не появляйся с самого утра. Дотти разволнуется и откажется идти в садик.

Ричард специально искал отговорки. Больше всего на свете я хотела приехать сейчас в Крауч-Энд, свернуться калачиком рядом с ним в постели или потягивать кофе на кухне, где повсюду развешаны рисунки Дотти. Но упрашивать его не стану.

— А если я подъеду после того, как ты отведешь ее в сад?

Ричард вздохнул. Я представила себе, как он прикрывает глаза и устало трет лоб рукой — заботливый отец-одиночка, борющийся с тупым непониманием окружающего мира.

— Мне нужно работать. Я не могу бросить все и ни с того ни с сего взять выходной. Кто-кто, а ты должна это понимать.

— Ричард, пожалуйста. Я правда очень хочу тебя видеть. — Черт, само вырвалось.

— Нет, Китти. Если ты и дальше намерена со мной встречаться, тебе надо как следует подумать над тем, что я сказал на прошлой неделе.

А, так вот за что меня наказывают. Вчерашний день здесь совсем ни при чем. Все из-за его проповеди недельной давности! Удивительно — мне сразу расхотелось к нему ехать.

— Извини, Ричард. Я знаю, что ты не любишь брать отгулы. Отправлюсь-ка домой и вздремну. Пересечемся в пятницу?

— Само собой.

— Пока. — Я отсоединилась.

Моргуна не было уже целую вечность. Моя машина, наверное, блестит и переливается. Ричард меня завел, и теперь я не находила себе места. Куда поехать? Домой? Там пусто и гнусно. И кому можно нанести визит в такой час? Эми? Нет, не лучшая мысль. Эми с утра пораньше — спасибо, я пас. Это слишком круто.

Я опять полезла в карман. Кроме зеленого мобильника там был только красный. Джонни. Не уверена, что и это хорошая идея… Но я ему позвонила.

Ждала я долго и уже готова была сдаться, когда послышался щелчок и в ухо загудел сигнал отбоя. Ублюдок, снял трубку и бросил. Я перезвонила. Теперь было занято. Вряд ли стоило этому удивляться. Я живо представила себе картину: Джонни валяется на своей замызганной кушетке или даже на полу, полностью одетый, в отрубе, и от него разит перегаром. Вокруг обрывки оберточной бумаги, пустые банки из-под пива и переполненные пепельницы. Гудит никому не нужный телевизор. Оставят его в покое? Телефон для него сейчас вроде назойливого насекомого, которое нужно прихлопнуть. Ну и пошел он. Пусть себе валяется и гниет сколько влезет.

То ли доброе виски так подействовало, то ли еще что, только я так и задремала с красным мобильником в руке. Во сне угоняли мою машину, и меня буквально подбросило на месте. Просыпаться в незнакомой квартире всегда неприятно, и несколько мгновений ушло на то, чтобы вспомнить, где я нахожусь. Над Челси-Харбор занималось утро, галдели чайки, богатеи вылезали на балконы, а на кухнях у них булькали кофейники. Который час? Сколько времени прошло и что за чертовщина здесь творится?

Сон. Навязчивая идея втемяшилась мне в голову, и теперь от нее не избавиться. А вдруг… А вдруг Моргун угнал мою машину? Может, он уже за много миль отсюда… Что, если это не его квартира? Вдруг он жулик, который высматривает в барах богатых лопухов — в данном случае Генри, — угощает их выпивкой, выспрашивает адрес, узнает, нет ли еще кого-нибудь в квартире… А когда лопух напивается вдрызг, просит ничего не подозревающего таксиста отвезти их домой — и угоняет его машину. А может, Генри его напарник! И рвота была поддельная, а от меня только и ждут, что я побегу вниз за своей машиной. Ее там не окажется, а когда я поднимусь обратно, то вместо Генри здесь будет старая дама, которая заявит, что знать ничего не знает, и поднимет крик, чтобы я убиралась из ее квартиры.

Я пыталась отогнать эти мысли, но безуспешно. Потом все же встала и направилась в спальню. Моргун чересчур долго драил мою машину.

— Генри! — Я встряхнула тушу без особых церемоний. — Генри!

Он застонал и вяло попытался отпихнуть меня.

— Генри, просыпайтесь! Просыпайся, жирный козел! — Я слегка хлопнула его по физиономии.

— Дженис… — Он даже глаза не открыл, но из-под правого века выкатилась слеза.

Бесполезно. Нельзя больше терять время. В панике я кинулась к дверям, промчалась через весь коридор; мягкий синий ковер заглушал шаги, только монеты звякали в сумке на поясе. Я нажала кнопку лифта.

Ну же… Ну…

Медленно ползли минуты. Лифт застрял на третьем этаже. От музыки вяли уши — «Представь себе» Джона Леннона исполняли на чем-то типа электронной свирели. Я как безумная ткнула кнопку несколько раз — безрезультатно. Больше торчать в этом коридоре я не могла и, отыскав запасной выход, помчалась вниз по лестнице. С седьмого этажа. Когда я очутилась внизу, голова у меня кружилась, от страха потерять машину к горлу подкатывал комок, а из-за лабиринтофобии подкашивались ноги. Я ворвалась в вестибюль и бросилась к стеклянным дверям, едва не сметя по пути опешившего тощего охранника.

Холодный утренний воздух хлынул мне в лицо, когда я, щурясь и тяжело дыша, вылетела наружу. Несколько секунд ушло на то, чтобы опомниться. Прямо ко мне по дорожке шел Моргун. Усталый и взъерошенный, с ведрами и шваброй.

— Катерина! — произнес он. — А я как раз собирался за вами. Почему вы такая красная?

За спиной у него, в луже грязной воды, чистая и довольная, стояла моя славная старая тачка.

Ну и задница же я.

Тусклое сентябрьское солнце стояло уже высоко, когда я вернулась домой, на Фонтеной-роуд, что в Бэлхеме. После событий этой долгой ночи я чувствовала себя совсем разбитой. Не люблю, когда меня видят такой. Я собрала в машине все свое барахло, мобильники, выручку — больше двухсот фунтов, очень даже неплохо для вторника, — выбралась наружу и долго сражалась с ключами у двери. Вымоталась я настолько, что под лучами солнца могла усохнуть, как вампир. Нужно срочно спрятаться.

В квартире я споткнулась о коробки у входа, поскользнулась на газетах, служивших оберткой, и развалила несколько стопок книг. Агенты по недвижимости пришли бы в ужас, если бы увидели, во что превратился «прелестный викторианский дом с оригинальными деталями». Я переехала почти месяц назад, но до сих пор ничего не распаковала.

Раньше я снимала квартиру в Пэкхеме, но чудесные соседи снизу уехали, а вместо них вселилась компания нигерийцев, которые днем, как раз когда я сплю, наяривали реггей и периодически устраивали пожары. Тут я и решила, что пора обзаводиться собственным домом. Конечно, это было отступление от Плана, но что поделаешь. План был такой: наездить на такси столько часов, сколько смогу, жить не роскошествуя и собрать достаточно средств, чтобы однажды послать все подальше и слинять за границу, — скажем, открыть бар где-нибудь на жарком берегу. Главное — убраться далеко-далеко из этой вонючей страны.

Бэлхем пользовался спросом, и риэлтеров приходилось буквально соскребать с подошв. Заклад был солидный, но План пришлось отложить не только из-за этого. Кое-кто требовал все больше времени и денег, и мои расходы росли, и за рулем я просиживала совсем не так много, как надо.

Я задернула шторы, спрятав от дневного света разгром, царивший в гостиной. Хлама у меня хватает, но такой полезной штукой, как мебель, я не обзавелась. Есть только кровать, гардероб и старое колченогое кресло. Этого достаточно. Убедившись, что шторы задернуты плотно, я отправилась в темную спальню. Там я разделась, побросав одежду на пол, и нырнула под пуховое одеяло.

Но расслабиться сразу не удалось. Напряжение не отпускало. Тот самый случай, когда не под силу даже закрыть глаза. Веки поднимались сами собой, а мысли почему-то возвращались к жилищу Моргуна. Так я и бродила по комнате, разглядывая старый приемник, снова и снова вспоминала, как блевал Генри, и терялась в лабиринте синих коридоров. А в ушах звучала песня Стинга «Каждый твой вздох».

Затем я услышала собственный вопль: «Нет!» Я металась в постели, запутавшись в одеяле и обливаясь потом. И пока сон сменялся явью, я видела цвет. Тот самый цвет, которого нет, когда я бодрствую, и который так пугает меня во сне. Но вот я проснулась, открыла глаза, и цвет исчез. Но я знала, что он где-то рядом. Все повторилось.

Кровать была мокрой от пота. Отвратительно. Я вгляделась в циферблат часов и обнаружила, что только без десяти одиннадцать. Спать не хотелось, а сон, который удалось урвать, только напугал меня.

Я поплелась на кухню выпить воды (из кружки; стаканы так и не были распакованы).

Привалившись к раковине, опустошая кружку за кружкой, я старалась внушить себе, что можно спокойно лечь спать — цвет никогда не появлялся чаще чем один раз в день. Но ничего не получалось. Я боялась возвращаться в мокрую от пота постель, боялась закрыть глаза. Как было бы хорошо оказаться сейчас у Стефа. Он сделал бы мне свой знаменитый массаж, выбил, выжал все страхи. Но Стеф в Испании и будет заниматься там бог знает чем до завтрашнего дня, пока я сижу здесь как пришитая.

Я поставила кружку в раковину и забралась в кресло. Надо кому-нибудь позвонить. Вопрос только — кому. Стеф в Испании, Ричард на меня злится, Джонни в коме, Эми как пить дать разовьет бешеную деятельность… Оставался только Джоэл. Милый Джоэл. Мое последнее приобретение.

Голубой мобильник как раз лежал возле кресла. Я набрала номер.

— Джоэл? Привет, это Кот. Можно, я к тебе приеду? Мне так одиноко.

2

Я лежала в постели Джоэла; сам он пристроился рядом, уткнувшись лицом мне в затылок, я чувствовала его теплое дыхание. Колени прижаты к моим ногам, рука на талии, а поникший член примостился впритык к моей заднице. Джоэл такой невинный, сущее дитя. Нет, «дитя» беру назад — это до неприличия близко к истине. Джоэлу всего семнадцать, между нами тринадцать лет разницы. Веду себя, как развратная старая сука.

Но я не чувствовала себя старой сукой, лежа в постели с красивым мальчиком, вдыхая аромат его кожи, успокоенная ритмом его дыхания, умиротворенная — если говорить честно — прикосновением этого мягкого бестолкового члена. Здесь, в уютной квартирке, оплачиваемой отцом Джоэла и обставленной его матерью, я и сама казалась себе чуть более красивой. По-кошачьи мускулистой и гладкой. Джоэл так и называл меня — Кот.

Мы встретились в тренажерном зале в Ист-Далвиче. Я часто измывалась над собой, пока жила в Пэкхеме. Это было тесное помещение без кондиционера, и каждый раз по меньшей мере на двух тренажерах висела табличка «Не работает. Приносим извинения за причиненные неудобства». Но это было дешево, и там никогда не набивалась толпа народу.

Начинала я с двадцатиминутной ходьбы на беговой дорожке, скорость семь миль в час, постепенно переходила на девять миль при нулевом наклоне. Там стояли рядом две дорожки, и время от времени какой-нибудь гусак пытался меня обставить. Девчонкам такое и в голову не приходило. Соперник косился на мой дисплей, выяснял, какая скорость, и, приноровившись к моему темпу, старался вырваться вперед. Ни одному не хватало пороха. Через десять минут они уже вымокали до нитки и сбивались с ритма, а через четверть часа — я только-только разгонялась по-настоящему — останавливались и, кинув на меня испепеляющий взгляд, убирались в раздевалку. Не велика заслуга — уделывать эдаких бздунов, но они сами напрашивались. Еще бы — дело чести. Разве могли они допустить, чтобы женщина оказалась быстрее и выносливей.

Гораздо чаще приходилось соревноваться на силовых тренажерах. И сейчас приходится — хотя с переездом в Бэлхем я перебралась и в другой зал. Не могу устоять перед соблазном залезть на тренажер, где только что четверть часа пыхтел и корячился какой-нибудь мачо, добавить еще несколько килограммов и поднять все это хозяйство без малейших усилий. То же самое — со штангой. Только какой-нибудь хлыщ в облегающих портках и кожаных перчатках потянется к паре по-настоящему увесистых железок — я сразу хватаю те, что на порядок тяжелее. Какие у этих парней делаются глаза — надо видеть. А посмотрели бы вы, как они стискивают зубы и сжимают кулаки! Как же они бесятся, что женщина их обошла! Именно из-за тяги к соревнованиям у меня и развились такие мускулы.

Утром после работы я отсыпаюсь, а потом иду на тренировку. Раньше так бывало каждый день — это теперь я с трудом выкраиваю время раза три-четыре в неделю. Велотренажер, беговая дорожка, растяжка, приседания, штанга, силовые тренажеры — провожу там часа два. И не знаю никого, кто был бы в лучшей спортивной форме.

В зале обычно не разговаривают — не принято. Самые общительные могут кивнуть или буркнуть что-нибудь, но, как правило, там стараешься даже не встречаться ни с кем глазами. Все понимают: нужно собраться. Вечерами все по-другому: в зал набиваются писклявые секретутки и перекормленные семейные парочки в одинаковых костюмах, но днем здесь безработные, студенты и настоящие фанаты. И тон задают мастера.

Я узнавала тех, кто приходил изо дня в день, а они узнавали меня — и мы не разговаривали друг с другом. Вот тощий симпатичный парень — выкладывается изо всех сил, но с таким обменом веществ веса ему явно не набрать. Гладенький типчик в штанах из лайкры — за поясом торчит мобильник, и он больше рисуется, чем занимается делом. Коренастый японец с отрешенным взором и манерой громко ворчать; рыжая толстуха с необъятной задницей и складками на животе (воображаете ТАКОЕ в коротенькой маечке?); татуированный качок, у которого нешуточные проблемы с потоотделением; до тошноты хорошенькая девчонка-датчанка с несходящим загаром. И Шелли.

Тем мартовским днем я отрабатывала свои обычные пятнадцать минут на велотренажере (если дольше, я просто загнусь от скуки). В зале были только японец, рыжая толстуха, тощий симпатяга — и кое-кто незнакомый. Двойные двери распахнулись, и в зал широким шагом вошло нечто — гибкое, мускулистое чернокожее создание, скорее тренированное, чем мощное.

Оранжевая майка и кроссовки «Найк», черные блестящие шорты. Выбритая голова, прекрасная голова африканца. Полные губы, словно в гневе раздутые ноздри, выступающие надбровные дуги. Пирсинг: три железки в левом ухе, по одной в нижней губе и в правой брови, заклепка в носу. И глаза… О эти темно-карие сверкающие глаза. Цвета самого блестящего каштана, какой только доводилось отполировать и бережно припрятать в детстве.

Я продолжала крутить педали, но не могла оторвать взгляда от существа, которое уверенно пересекло зал и начало привычно разминаться на матах. Пройдешь мимо такого на улице — и непременно оглянешься, чтобы проверить, не обманывают ли тебя глаза. Потому что это создание было совершенно неопределенного пола. Лицо женственное, но в то же время мальчишеское, ягодицы дерзко вздернутые — такие бывают и у мужчин. А грудь-это хорошая подкачка или плоские титьки? Широкие плечи и тонкая шея, полные икры и не слишком стройные лодыжки. Шорты довольно свободные — особенно много не высмотришь. Я пыталась разглядеть адамово яблоко или щетину и в какой-то миг даже подумала, что вижу и то и другое, — но, возможно, это была всего лишь игра света. Я была заворожена.

Создание главным образом отжимало тяжести. Он — или она? — оно могло полчаса ворочать нешуточный вес на тренажере. При этом смотрело куда-то в пространство, но то был не отрешенный взор, а яростная сосредоточенность. Будто вся сила этого взгляда концентрировалась в себе. Сама напряженность. Дотронешься до такого — раздастся шипение, и ты отлетишь, дуя на обожженный палец.

Помню, в ту ночь на работе мои мысли все время возвращались к существу из спортзала. Мужчина, женщина — кто разберет? А вдруг гермафродит? Все может быть. Интересно, увижу ли я снова…

Через пару дней он — или она? — пришел опять. Кроме меня в зале был только провонявший потом качок, и вот наконец появилось нечто, радующее глаз.

Не помню, когда именно я придумала прозвище «Шелли», но оно пришлось в самый раз. Я даже не могла толком сосредоточиться на упражнениях — все гадала, парень это или женщина, но так ни до чего и не додумалась. Имя «Шелли» казалось самым подходящим — прелестное, сказочное, с намеком на уязвимость, потому что именно уязвимость ощутила я за этой прекрасной оболочкой. Я напридумывала для Шелли множество историй. Я мечтала познакомиться с этим существом — и понимала, что после всех фантазий реальность принесет только разочарование.

И вот свершается чудо. Шелли заговаривает со мной. Мы были в смежной со спортзалом комнате — ее иногда держали запертой, — зал был переполнен, и мы сбежали сюда в поисках покоя. Две стены там зеркальные, и Шелли, работая с гантелями, сосредоточенно созерцал (созерцала?) свое отражение. Пантера, выслеживающая добычу. Я делала растяжку на полу: лежишь на спине, раскинув руки, левую ногу вперед, правую подтянуть к груди, согнув в колене, изогнувшись в поясе, перенести правую ногу через левую, рукой прижимая колено к полу и поворачивая голову в противоположном направлении. Упражнение из йоги. Напрягаются все мышцы шеи, плеч, вниз вдоль спины и до бедра. Выкручиваешь свое тело, как мокрую тряпку, чтобы выжать всю влагу до последней капли. — Что это за движение?

Я завершила поворот и открыла глаза. Шелли. Стоит надо мной, уперев руки в бока, и смотрит с удивлением и любопытством.

— Растяжка из йоги. От нее действительно есть толк.

— Покажешь?

С наигранной небрежностью я оторвала задницу от мата. Шелли лег и раскинул руки, как только что это делала я. То, что последовало за этим, стало одним из наиболее чувственных переживаний в моей жизни. Кончиками пальцев я прикоснулась к рукам у локтевого сгиба, там, где кожа особенно мягка, — и ощутила, как напряглись мышцы. Осторожно, едва ли не трясущимися руками я выпрямила в колене левую ногу Шелли. Раздался легкий стон — надеюсь, от удовольствия, а не от боли. Карие глаза-каштаны выжидательно смотрели на меня. Шелли поднял правую ногу, и я накрыла ладонью гладкое, теплое колено.

Шелли изогнулся, и я крепко прижала его правое колено к мату. Одновременно другой рукой я придавливала к полу его правое плечо, чтобы растяжка получилась полной. Шелли был удивительно гибок.

— Поворачивайся на вдохе, — сказала я. Мышцы спины и плеч Шелли напряглись, на губах появилась улыбка, веки смежились.

— Вот это да…

Точно. Шелли на сто процентов был парнем. Я отчетливо видела адамово яблоко, а нижнюю челюсть покрывал мягкий пушок (вряд ли можно назвать это щетиной). Туда, куда особенно хотелось взглянуть, я не смотрела. Все равно при таком изгибе ничего не разберешь.

Он выдержал растяжку минуты две, потом мы повторили упражнение, но уже в другую сторону. И тут все кончилось. Шелли вскочил на ноги и снова взялся за свои гантели — будто и не прерывался. Только что мои ладони касались его тела — и вот они лежат на поверхности мата.

— Спасибо. — Это все, что он сказал, поднявшись на ноги, и еще слегка кивнул. И снова ушел в свой собственный мир.

После тренировки я пошла в дамскую комнату переодеваться. В женской раздевалке уже полгода меняли полы, и на двери болталась знакомая табличка «Не работает. Приносим извинения». Я как раз стягивала шорты, балансируя на холодном кафеле на одной ноге и цепляясь за треснувший умывальник, когда дверь распахнулась и прямиком в кабинку прошествовал Шелли. Закрыть дверь он не потрудился — расстегнул штаны и пустил струю, повернувшись ко мне задом. Сама непосредственность. — Эй!

Не прерываясь, он обернулся через плечо. На мне была только футболка да черное трико до колен — вид не самый солидный. Шелли, кажется, еле сдерживал смех.

— И что за хрень случилась с мужским туалетом? — Я старалась говорить грозно.

Шелли застегнул штаны, развернулся и пожал плечами:

— Туда пилить через весь коридор. Писающая девчонка выглядит беззащитной.

Но когда мужчина запросто справляет нужду перед женщиной — по-моему, это уже акт агрессии.

— Ты бы мог быть повежливей, — сказала я.

Шелли вспыхнул и вышел из кабинки.

— Извини, — негромко произнес он.

Он стоял совсем близко. Я ощущала на своем лице его дыхание.

Тогда все и произошло. Шелли наклонился и поцеловал меня. Губы у него были мягкие, теплые — только обжигало холодом металлическое кольцо, — но когда он притянул меня поближе, они затвердели. Я обхватила Шелли за талию, прижала к себе — но не обнаружила никаких признаков эрекции. Во рту у него сохранился аромат ментоловой жвачки. Зубы были ровными, гладкими. И он проводил своим языком по моему так, словно гладил кошку.

Из зала мы ушли вместе. Шелли подождал, пока я натяну брюки и туфли и запихаю шмотки в рюкзачок. За это время он не произнес ни слова. Поцелуй — это все, что между нами было.

Загадочное молчание нарушилось на Лорд-шип-лейн. Шелли болтал без умолку, пока мы шли вдоль закусочных, пабов и видеомагазинов.

— Я хочу быть танцором, — сообщил он. — С четырех лет занимаюсь.

— Тогда не увлекайся железом. Перекачаешься, и подколенные сухожилия потеряют гибкость.

— Я знаю, что делаю. Завтра отбор для мюзикла «Лихорадка субботнего вечера». Не главная роль, конечно, но там нужны еще два парня. Одному гланды удаляют, а у другого СПИД.

— Твой звездный билет.

— Вроде того.

Он был очень молод. Совсем еще мальчишка. Я только сейчас осознала это.

— Меня зовут Джоэл, — сказал он.

— Можно звать тебя Шелли?

— Чего?

— А меня — Кэтрин. Кэтрин Чит.

Мы подошли к его дому. Джоэл жил на Норт-Кросс-роуд, в западной части Далиджа, прямо над овощной лавкой, по соседству с дантистом. Я взобралась вверх по узенькой лестнице, пока он проверял почтовый ящик.

Квартира была вся в ленточках, бантиках, херувимчиках и опрятных занавесочках. Опустившись на цветастую кушетку, я с изумлением оглядывалась по сторонам.

— Это все мама, — объяснил Джоэл. — У нее классно получается.

— Так это квартира твоих родителей?

— Это только временно. Когда начну зарабатывать как следует, у меня будет собственная. На Примроуз-Хилл, может, или у парка Белсайз. У отца здесь повсюду дома и квартиры. — Джоэл слегка сморщил нос. — Он из Нигерии, — добавил он так, словно это все объясняло. А потом взял меня за руку и повел в спальню.

По части секса Джоэл оказался слабоват — так, чистая механика. Член у него был маленький, и, чтобы его поднять, пришлось изрядно потрудиться. Когда мы наконец добрались до дела, заняло оно минуты три. Но было в Джо-эле что-то опьяняющее. Его вкус, гармония соли и сахара в поте. Красота его тела, тела андрогина. Эти губы. Я скорее освежилась, чем насытилась, но это было приятное чувство. Хотелось защитить его, когда мы устроились под пуховым одеялом с лютиками. Я обнимала Джоэла, а он спал, положив голову мне на плечо, и тоненькая ниточка слюны сбегала из полуоткрытого рта. Ему было семнадцать. А сейчас он казался еще моложе.

Мы пролежали так часа два, и я понемногу начала осознавать происходящее. Голова шла кругом. Во что я вляпалась? Мало проблем с остальными? Прошлой ночью, как раз когда я была за рулем, позвонил Джонни и пригрозил, что покончит с собой; Стефа втянули в очередную передрягу два его приятеля-жулика; Ричарду взбрело на ум познакомить меня с родителями; Эми, как я подозревала, встречалась с кем-то еще, и денег я на этой неделе заработала — кот наплакал. И на фиг мне, спрашивается, второсортный секс с подростком, которого я подобрала где-то в спортзале?

Но стоило только Джоэлу открыть глаза и устремить на меня взгляд, полный беспредельного обожания, как все терзания будто ветром сдуло. Ну кто мог устоять перед этим сладким малышом, перед этим хорошеньким мальчуганом? Моей жизни суждено было превратиться из четырехгранника в пятигранник. Ничего не поделаешь.

— Кот? — Джоэл проснулся окончательно, а я не спала вообще. Ни минуты. — Кот, ты спишь?

— Нет. — Какое там спать, даже закрыть глаза было страшно: вдруг снова появится цвет…

— Все в порядке?

— Еще бы.

— Чаю? — предложил Джоэл.

— Было бы замечательно.

Он выбрался из-под моего бока и пошел ставить чайник. Джоэл готовит самый худший чай на свете, но он так любит меня опекать, что я ему охотно подыгрываю. Эта игра в поддавки меня и привораживает. Я на ней почти помешалась.

До меня долетело звяканье чашек; зашумел чайник. Потом Джоэл вернулся и натянул спортивные трусы и майку. Стало быть, койке каюк. Хотя сексом мы так и не позанимались. Секс вообще был не главным в наших с Джоэлом отношениях. Особого пыла не наблюдалось с самого начала, а за минувшие полгода мы оба порядком поостыли. Впрочем, это слово здесь не подходит. Поостыть — значит охладеть, а мы относились друг к другу с прежней теплотой. Шерочка с машерочкой. Просто трахались редко.

Джоэл возился на кухне. Я слышала, как позвякивает ложечка.

— Я решил учиться на парикмахера-стилиста, — объявил он.

— А как же танцы?

Раздался тяжелый вздох. Джоэл появился снова; он искал подставки, чтобы чашки не оставили следов на мамочкином беленьком столике.

— Я уже давно об этом думал. И теперь решился.

— Но ты же любишь танцевать.

Он поставил чашки и уселся на краешек кровати.

— Да, люблю, но я ни разу не прошел отбора. И не делай такое лицо — я же не брошу танцы насовсем, верно?

Конечно, Джоэл был по-своему прав, но я все равно расстроилась. Он же отказывался от своей мечты.

— В Брикстоне есть один салон… — начал Джоэл, и тут на меня снизошло озарение. Вот они с матерью тащат сумки по рынку на Электрик-авеню; она обнюхивает дыни и вдруг тычет пальцем в объявление: захудалой афро-карибской парикмахерской требуется парнишка, чтобы выметать отрезанные волосы по субботам.

— Это идея твоей матери, да?

— Знаешь, у меня и своя голова на плечах есть! — Джоэл так резко поставил чашку, что чай плеснул через край.

Хорошо, что я переехала и нашла другой спортзал. С этим мальчишкой надо держать дистанцию. А то сама стану для него мамочкой.

— Значит, твоя мать здесь ни при чем?

— Нет!

— Извини, Джоэл. Я… Ну, сам понимаешь, что я подумала.

— Ладно, проехали.

Он еще немного дулся. А потом рассказал про новый салон, который называется «Шаман» (как по-брикстонски). Заправляет там некий Джино, победитель международных конкурсов; он получил грант от правительства и открыл собственное дело: у него возникла какая-то безумная идея насчет Брикстонского фестиваля парикмахеров и «уникальной программы обучения местных безработных». Джоэл, видимо, станет одним из пяти новых учеников, а потом поступит в колледж и получит сертификат. Он совсем на этом зациклился: Джино то, Джино се… Прошлым вечером Джино затащил Джоэла в паб и в красках расписал, какого он из него сделает знаменитого стилиста (занятная, наверное, была сцена — Джоэл не пьет и на дух не переносит пабы).

Что же, раз его матушка здесь ни при чем, идея, может быть, действительно стоящая. Сгодится все — лишь бы Джоэл выбрался из-под родительского крылышка. Я растаяла и сказала, что это замечательно, что ему выпала фантастическая удача. Даже выпила до дна чашку этого мерзкого, отдающего дегтем пойла. Джоэл пришел в такой восторг и от меня, и от своего будущего, что вылез из трусов и майки, забрался обратно под одеяло с лютиками и мы занялись любовью — впервые за целый месяц, и это было по-настоящему классно.

Но вот мы закончили и лежали, совершенно выдохшиеся. Джоэл сделал то, что у него получалось особенно хорошо, — свернулся у меня под боком и заснул, а мои мысли мчались вскачь, и я никак не могла натянуть поводья. Злясь и тревожась одновременно, думала о Джонни — о том, как утром он бросил трубку. И вдруг с ужасом поняла, что оставила красный мобильник в Челси-Харбор, у Крэйга Саммера — Моргуна.

3

В четыре часа я сидела в машине возле дома Джоэла — умытая, причесанная, готовая к старту. На красный мобильник я позвонила с розового.

«Это Кэтрин. Я не могу сейчас вам ответить. Оставьте свое сообщение».

Черт. Выключен. Ненавижу говорить на собственный автоответчик, но ничего другого не остается.

— Мистер Саммер, здравствуйте. Это Кэтрин Чит, таксист. Надеюсь, что с телефоном все в порядке и вы это сообщение получите. Я бы хотела забрать мобильник. Если не трудно, перезвоните на 079 46 44 1359. Если вы не объявитесь, мне придется заехать к вам наудачу… В общем, позвоните, пожалуйста. Большое спасибо.

Едва я договорила, телефон затрезвонил. Я даже подпрыгнула. Это что, уже Моргун?

— Кэти, это я. Куда ты подевалась?

Эми. Я лихорадочно соображала, где мне сейчас лучше оказаться. Придерживая плечом мобильник, я судорожно шарила по бардачку в поисках ежедневника и одновременно говорила с Эми.

— Сейчас дома, с мамой. Мы по магазинам прошлись.

— До чего это на тебя похоже! Ты собиралась пройтись по магазинам со мной! Ты же обещала! Вечно эта женщина все портит!

— Извини. Она совсем старенькая и беспомощная, не могла же я отказаться.

Наконец-то! Я выудила ежедневник из бардачных джунглей и принялась судорожно листать в поисках нужной страницы.

— Ладно, хватит. Давай ко мне. По-быстрому. — Она отключилась.

Что тут у нас? «Среда. 15.00. Эми, магазины. 19.00. Ужин с Черил и Гретой. На ночь сваливать».

Кошмар. Причем многосерийный. Во-первых, Эми наверняка попрется в супермаркет, может даже в «Сайнсбери». Значит, мне придется катить тележку и обливаться потом из-за лабиринтофобии, пока Эми будет изводить меня идиотскими вопросами: «Ты как думаешь, какое вино — «Чоризо» или «Просцутто»? А для пирога с сыром «Маскорпоне» подойдет?» Во-вторых, мы с Джоэлом только что навернули целую тарелку чипсов и куриных котлет, и я вряд ли проголодаюсь до завтрашнего дня. По крайней мере, сытный праздничный ужин мне точно не одолеть. В-третьих, не выношу Черил. В-четвертых, в последнее время я устраивала себе слишком много выходных и не могу потерять еще одну ночь на этой неделе. В-пятых, я хотела проведать Джонни. Фантастика.

Я включила зажигание и направилась к Ислингтону. Движение было медленное, к тому же начался дождь. Я не включила огонек, но меня все равно пытались остановить. Какой-то тип хлопнул ладонью по стеклу, когда я притормозила на перекрестке, и что-то прокричал — неразборчивое, но явно обидное.

Я развела руками:

— Не работаю, приятель.

В ответ он показал средний палец. Я отвернулась.

Главный вопрос: а стоит ли Эми таких нервов? Я начинала думать, что нет. Хотя мы встречались уже почти два года. Дольше были только Джонни и Ричард. Джонни вполне управляемый (невероятно, но факт), и он не требует слишком многого. И не учиняет мне допросов, как Эми. А у Ричарда не бывает таких заскоков.

Эми хочется жить, усыновлять детишек и стареть вместе со мной. А мешают этому два препятствия, и все по моей вине. Первое — я не признаю себя настоящей лесбиянкой. Я постоянно твержу Эми, что с моей ориентацией не все так просто. Меня привлекает личность, а не пол, и вообще она единственная женщина, с которой я спала. Не объявлять же ей, что мне нравится трахать мужчин и что я каждый день именно этим и занимаюсь. Вправлять ей мозги бесполезно: она твердо убеждена, что в один прекрасный день я пойму саму себя и осознаю свою подлинную ориентацию. И она этого ждет.

Второе препятствие — моя мать. Чтобы удерживать Эми на расстоянии, я наплела ей, будто живу с престарелой матушкой, которая умрет, если узнает, что я не девственница. Что уж говорить о лесбиянках. Эта легенда лишает Эми возможности нагрянуть в мою квартиру, а мне дарит множество предлогов не встречаться с ней слишком часто. Но, похоже, это оказалось ошибкой. Эми сделала вывод, что причиной всех моих недостатков является матушка, и винила ее во всех смертных грехах: в моей несговорчивости, в нежелании открыто объявить себя лесбиянкой (она это зовет «сексуальной трусостью»), в моих тяжелых сновидениях, в «эмоциональной холодности» — список можно продолжить. Выслушивая тирады Эми в адрес моей властолюбивой, эгоистичной, хитрой матери-садистки, я и сама почти поверила в ее существование. Эми считает, что мать полностью наложила лапу на мою жизнь, и теперь дожидается ее смерти, чтобы принять эстафету.

А может, и к лучшему, что Эми не усматривает своей вины во всех наших неурядицах. Она помешалась на этой психодребедени — что поделаешь, каждый забивает голову собственным дерьмом. Эми думает, что знает все и обо всех, но не может разобраться в себе самой. Никак не поймет, что для нее быть сторонницей моногамии — это все равно что регулировщику стоять на двойном желтом. Это не в ее характере. Мнит, будто я не в курсе всех ее гулянок, флиртов, ночевок на стороне. Да я их носом чую. Я все читаю по ее глазам, когда она обрушивает на меня потоки грязи. Эми — беспросветная лгунья. Она сколько угодно может плакаться, что мы видимся так редко, что мой дом закрыт для нее и т. д. и т. п., — ее это устраивает не меньше, чем меня.

А что до моей мамы — она умерла, когда мне было пятнадцать.

Когда я приехала на Каффорд-сквер, было уже почти пять часов. К моему изумлению, свободное место для парковки нашлось прямо возле дома. Почему оно оставалось незанятым, выяснилось, стоило мне только затормозить: подул ветер, и прямо на капот автомобиля посыпался целый град спелых каштанов. Будь это Пэкхем или Бэлхем, мальчишки уже давно посбивали бы каштаны палками, но здесь, похоже, детей немного. Наверное, их всех рассовывают по пансионам или они просто слишком хорошо воспитаны, чтобы заниматься такими глупостями. И куда девается шпана именно тогда, когда она нужна?

Я заперла машину, уворачиваясь от очередной лавины каштанов, потом взбежала на крыльцо трехэтажного георгианского особняка и трижды стукнула тяжелым дверным молотком. Принадлежит этот дом, конечно, не Эми. Ее средств хватает только на комнату. А хозяйка здесь — Уилла Финкельман, автор рецептов и ресторанный критик. Уилла загружена по самые уши. Квартиранты ей не нужны, но она одинока. По-моему, она тоскует по муженьку, Сэму Финкельману, издателю, — он бросил ее ради дамочки помоложе. Уилла уверяет, что ей просто приятно делить кров с другими людьми, но это все болтовня. Эми работает вместе с ней в журнале «На Запад». Уилла ведет кулинарный раздел, а Эми пишет для рубрики «Дело в муфте».

Дверь открыла Уилла. Она долго созерцала меня через очки на цепочке и наконец сделала вид, что узнала. Чистая комедия — с глазами у нее все в порядке. Может, даже получше, чем у меня. Я ее очки как-то примерила — обычные стекла.

— Ай-ай-ай, Кэти, — Уилла погрозила мне пальцем, — сегодня вы у мадам в черном списке. Не завидую. — Она перегородила дверь своим центнером в плащ-палатке.

— Ага, а в дом вы меня пустите или как?

Уилла соблаговолила подвинуться.

— Эми полчаса назад отправилась в «Сайнсбери», — сообщила она моей спине, когда я направилась к кухне. — Велела передать, что больше ждать не может.

Плохо дело. Хотя нет худа без добра — супермаркет мне теперь не грозит.

Скинув куртку, я уселась за массивный стол, накрытый зеленой скатертью.

— Чаю-то можно?

— Bien sur. Вы какой предпочитаете — манго, крапива, мята?..

— Нормальный, пожалуйста, — буркнула я.

Уилла налила фильтрованной воды в чайник замысловатой формы, поставила его на огонь и принялась рассказывать что-то смешное про ресторанчик, куда они ходили вчера с Дженет Стрит-Портер: это, мол, что-то с чем-то. Мне вообще-то Уилла нравится, но сегодня я была не в том настроении и просто рассеянно обводила взглядом кухню — мой любимый утолок в этом доме. Просторное помещение, обставленное лучше всех остальных кухонь, которых я достаточно насмотрелась в жизни. Уилла тщательно продумала все: широкий стол в углу, шкафчики заставлены коллекцией старинного фарфора (боже упаси что-нибудь использовать). Еще здесь есть настоящая печь и горы деревянной утвари, выкрашенной в темно-зеленый цвет; начищенные до блеска кастрюли подвешены к крючкам на потолке. Такую кухню только по телевизору увидишь. Кстати, это и будет в телевизоре, когда в следующем месяце начнутся съемки программы «Уилла приглашает». Эми от предстоящего далеко не в восторге.

Уилла поставила передо мной чашку и придвинула к себе стул.

— Хорошо, что мы оказались с глазу на глаз, Кэти. Я очень надеялась, что смогу спокойно поговорить с вами.

— О чем это? — ощетинилась я. Что не так — я полотенце на пол уронила? Машину припарковала не там? Или ей не нравится, что две женщины крутят роман под ее крышей?

— Об Эми.

Лицо Уиллы было по-матерински озабоченным. Неужели вздумала поведать мне, что Эми встречается с кем-то еще? Вот уж не уверена, что хочу это знать. Я нервно отхлебнула чай и обожгла язык.

— Она… Как бы это сказать… Она подумывает о разделе читательских писем.

Камень с плеч. Нашла из-за чего раскудахтаться, старая клуша.

— На работе у нее все ладится. Их раздел — один из лучших, и Эми там очень ценят. Но она бог знает почему увлеклась этими дешевыми писульками!

Если это дешево даже по меркам «На Запад», бесплатного подобия «Тайм-аута», которое раздают в метро, — могу себе представить… Но вслух я сказала совсем другое:

— Да будет вам, Уилла. Вы же знаете Эми. Может, просто развлечься решила.

Она вздохнула: нелегко с тупицами вроде меня.

— Кэти, развлекаясь, карьеру не сделаешь.

— А что, письма читателей — это так плохо?

Уилла пожала плечами и принялась теребить свои жемчуга.

— Эми говорила, что будет писать под псевдонимом и ее вряд ли кто-нибудь узнает, но все-таки… Не стоит размениваться на мелочи.

Если бы только Эми позволила мне помочь ей, у нее бы уже был свой раздел.

Внезапно она перегнулась через стол и ухватила меня за руку; массивное бриллиантовое кольцо впилось мне в палец.

— Вы поговорите с ней, Кэти? Может, вас она послушает?

— Уилла, не знаю. Да и что я ей скажу?

— Просто скажите, чтобы она этого не делала. И чтобы позволила мне помочь ей.

Тут распахнулась входная дверь, Уилла выпустила мою руку, и раздался голос Эми:

— Уилла, ты где? Кэти не объявлялась?

Она была взбудоражена беготней за покупками: щеки раскраснелись, зеленые глаза блестели — а под ними залегли тени (с чего бы это?). Спальные глаза. Эми сделала новую прическу, волосы у нее теперь торчали в стороны как шипы. Стрижка выгодно подчеркивала ее скулы. А скулы у Эми бесподобные.

— Соизволила-таки? — проворчала она, но радость скрыть все равно не удалось. Я же ее насквозь видела.

— Ясное дело.

— А помочь мне не хочешь?

Эми наклонилась, чтобы поставить сумки на пол, и я удостоилась чести узреть обтянутую черными джинсами попку, округлую и аппетитную. Одно из ее главных достоинств.

В холле были свалены остальные покупки.

— Куда столько всего?

Возле самой лестницы Эми обвила руками мою шею и крепко поцеловала. Я почувствовала привкус шоколадных бисквитов. Наверное, по дороге домой Эми вскрыла пакет.

— Будет запеченный козий сыр, жареный лук-шалот, а начнем с салата, — перечисляла Эми, оторвавшись от меня. — А потом еще телятина, ризотто по-милански и шоколад в маленьких горшочках.

Мне стало нехорошо. Орды калорий надвигались на меня маршевым шагом.

— Пальчики оближешь.

— Еще бы! Надеюсь, Грета ест телятину — я забыла спросить.

— Эми. — Я сжала ее ладони. — Послушай, я не смогу сегодня задержаться надолго. Работать надо.

— Что? — Ее щеки вспыхнули снова, на этот раз — от гнева.

— Я за последнее время здорово потратилась. Еще одну ночь пропускать нельзя.

— Ты же обещала!

— Знаю, но…

— Все, закрыли вопрос. Все. — Эми развернулась и подхватила сумки; кулаки ее плотно сжались.

— Эми…

— Слышать ничего не хочу.

Мы сидели за столом в кремово-муслиновой гостиной с золотыми рисуночками на обоях. С закусками уже было покончено; Уилла дымила сигаретой — к явному, хотя и молчаливому неодобрению Черил. Та демонстративно покашливала и махала рукой, как бы отгоняя дым, — при том, что сидела на противоположном конце стола. Голос у Черил напоминает морской рокот, при этом она еще и шепелявит. Ее пространная тирада о работе лондонской Трубы плавно перетекла в сомнительной увлекательности монолог о ее собственных фаллопиевых трубах и проблеме искусственного оплодотворения у лесбиянок. Эми симпатизирует Черил: она, видите ли, радикально настроенное политическое животное, вступившее в пору вялой сентиментальности, и еще она не боится говорить то, что думает. А я не перевариваю Черил, потому что она — рослая уродливая лесбиянка с бритой башкой и с носом непомерной величины, вечно напыщенно разглагольствует и никого, кроме себя, не слушает. Ей бы таксисткой работать.

Черил постоянно спрашивает: «Верно, Грета?», «Да, Грета?» или «Разве не так, Грета?» А Грета улыбается, кивает и взирает на нее сквозь очки в стальной оправе. Грета — миниатюрное существо с морщинистым заостренным личиком. Говорит она редко. Я невольно попробовала представить себе эту парочку в постели: пригвожденная к кровати Грета таращится через свои очечки, а над ней сопит и хрюкает Черил — будто свинья над трюфелями. Этого вполне хватило, чтобы потерять аппетит.

— От государственной службы здравоохранения добиться разрешения на искусственное оплодотворение почти невозможно, — вещала Черил. — Если только не доказать им, что у тебя действительно проблемы со здоровьем. Единственный путь — делать все анонимно, но и тогда не избежать расспросов и всяческих обвинений. И вообще анонимность противоречит моим принципам. Ты ведь знаешь, Грета.

Уилла подавила зевок. Грета кивала и хлопала глазами. Я молча бесилась. Вошла Эми с дымящейся кастрюлей: телятина в томатном соусе. В новых серых брючках в полоску и свитере из ангоры она выглядела сногсшибательно.

— Божественный запах, — произнесла Уилла.

— Добавить лимон — вот и весь секрет, — отозвалась Эми и принялась накладывать телятину на тарелки. — Дорогуша, ризотто не принесешь?

Слегка озадаченная и встревоженная этой «дорогушей», я отправилась на кухню. Очень хотелось там и остаться, но я стиснула зубы и вернулась — с кастрюлей, полной благоухающего шафраном риса. Выпить бы — но мне же потом за руль. А сидеть в такой компании трезвой смерти подобно.

Только мы взялись за еду, Черил снова завела свою шарманку:

— Я тут говорила, как трудно лесбиянке получить разрешение на искусственное оплодотворение.

Я была сыта по горло.

— А на кой ТЕБЕ искусственное оплодотворение, если там в очереди стоят тысячи женщин, которые физически не могут зачать? Если действительно хочешь ребенка — трахнись с парнем. Повисло молчание. Эми ела меня глазами.

— Получилось просто восхитительно, Эми, — ровным голосом сказала Уилла.

— От тебя я другого и не ожидала, — заявила Черил. — Интересно, Кэти, а что тебя так пугает в лесбийской жизни? Не находишь, что пора бы уже разобраться в себе?

Грета кивнула крошечной головой и сложила из морщинок улыбку.

— Перестань, Черил, — вступилась за меня Эми. — Кэти потому и не признает своей гомосексуальности, что мы от нее этого требуем. Ей нужно время.

Тут я разъярилась по-настоящему:

— А вы не хотите оставить мою сексуальную жизнь в покое?

На выручку кинулась Уилла: налила мне вина, которое я не пью, и объявила:

— Мы с Дженет Стрит-Портер нашли вчера бесподобный ресторанчик. Я просто обязана вам о нем рассказать.

Черил выскребла мозговую косточку и со звучным чмоком облизала нож. Меня чуть не вывернуло.

Когда с главным блюдом было покончено, Черил отправилась помогать Эми с десертом и Грета наконец открыла рот. Голосок у нее был тоненький, дребезжащий.

— Эми вам не говорила — мы с Черил в мае поженимся.

— Ну, блеск, — выдавила я. Интересно, ухитрятся они сделать это легально? — Мои поздравления.

— Вы обе приглашены, конечно, — продолжала Грета. — И вы, Уилла, если захотите.

— Извините, — сказала я. — Посмотрю, как там Эми.

Господи, ну и денек! Я выбралась в холл, ругая себя за выпитое вино. А на кухне меня ждало такое, чего мне лучше было бы не видеть.

Эми стояла спиной ко мне, опираясь на столик, над ней возвышалась Черил. Ее правая ладонь накрывала руку Эми, а левая касалась ее щеки. Они смотрели друг другу в глаза. Между ними ощущалась какая-то близость… даже нежность.

На мгновение я застыла, а потом с громким топотом ввалилась в кухню. Застигнутые врасплох, они не выразили ни смущения, ни удивления. И не отодвинулись друг от друга. Черил даже не убрала руку от щеки Эми. Но что-то в атмосфере изменилось. Почти неуловимо — но изменилось. Черил с улыбкой обернулась ко мне:

— Ты, Кэти, счастливица, что у тебя есть такая девушка, как Эми. Тебе осталось только взяться за ум и обращаться с ней как следует.

Она наконец убрала руку, взяла поднос с пятью горшочками и, по-прежнему улыбаясь, прошла мимо меня.

— Что… — начала я, как только мы остались вдвоем.

Но меня прервал звонок — затрезвонил розовый мобильник, который лежал, позабытый, на кухонном столе. Я и шелохнуться не успела, как его уже схватила Эми.

— Алло? — произнесла она, сверля меня таким взглядом, что я невольно почувствовала себя провинившейся. — Ах вот как… Ну, вообще-то, не Катерина, но я уверена, что она будет просто в восторге.

Она яростно ткнула мне в руки трубку и подбоченилась.

— Катерина?

Ясен перец. Моргун. Счастливый, как последний кретин.

— Здравствуйте, мистер Саммер. — Угораздило же его позвонить именно сейчас! — Мой телефон у вас? Когда я могу его забрать?

— Зовите меня Крэйг. Я как раз по этому мобильнику с вами и говорю. Мне очень жаль, что прошлой ночью все так случилось. Вы позволите мне загладить свою вину?

Я повернулась к Эми спиной.

— Мистер Саммер, давайте лучше я вам позвоню завтра утром. Договоримся, когда мне за ним заехать.

— Завтра утром… Вот утром трудновато. Я подумал, может, мы поужинаем вместе? Я и столик в «Гасконском клубе» заказал. Бывали там?

Нет, он меня достал.

— Знаете, мистер Саммер, я сейчас занята… Если вам все равно, я просто как-нибудь заеду…

— Но мне совсем не все равно! — перебил Моргун. Я буквально видела, как он хлопает глазами. Вспомнилось, как он стаскивал с себя штаны там, в квартире. — Позвольте угостить вас ужином. Неужели это так страшно?

Эми обошла меня кругом, похлопала по плечу и спросила одними губами: «Что это за хрен?» Я снова отвернулась, и Эми ткнула меня кулаком.

— Не в этом дело… — продолжала я, пытаясь не обращать на нее внимания, — просто… Ой! — Эми ухватила меня за волосы и потянула; я старалась отцепить ее. — Ладно, хорошо… Завтра вечером. Во сколько?

— В восемь. Знаете, где это?

— Да-да… Пока! — Я отсоединилась.

— Кто это? — Эми попыталась вырвать у меня мобильник.

— Просто пассажир…

— Пассажир, значит! — прошипела Эми.

— Его другу стало плохо в машине. Я помогла дотащить его до квартиры и забыла там другой мобильник.

— Какой еще другой? — зарычала Эми. — С каких пор ты стала пассажиров по домам разносить? Права была Черил, тебе давно пора решить, чего ты хочешь! И кончай держать меня за дурочку!

— Эми, ведь ничего не произошло. Я говорю чистую правду. — Голос у меня был жалобный, оправдывающийся. Тут я спохватилась, что вообще-то рыльце в пушку не у меня. — Скажи-ка лучше, чем вы тут сейчас с Черил занимались?

— Очнись! Мы давние подруги! И она скоро женится. — Но глаза Эми прятала. — Пошли-ка к остальным. Поговорим позже.

— Мне на работу надо… — заикнулась я, но Эми уже была в холле.

4

Моросило. Уж лучше бы лило по-настоящему — или не лило вообще. Середина дня, половина третьего; я как раз вылезла, чтобы вымыть машину, — и обнаружила окровавленный шприц на заднем сиденье. Это уже не в первый раз. Парочка, которую я под конец везла от вокзала Кингз-Кросс в Брикстон. Так и знала — уж очень они были тихие. Нездорового вида, с остекленевшими, вытаращенными глазами. И когда только успели. Время от времени я косилась на них в зеркало, но они неизменно сидели паиньками, сложив руки на коленях, и смотрели на меня отсутствующим взглядом.

К шприцу я даже не прикоснулась — сразу захлопнула дверцу и отставила в сторону ведро с тряпкой. Бормоча проклятия, поднялась к себе и окунулась в стихию нераспакованного барахла.

Как раз на такие случаи я купила пару перчаток — вроде тех, которые носят мусорщики, из толстой резины, подбитые ватином. Но один черт знает, где они могут быть. В этой коробке точно нет, там посуда, а я в жизни не положу ЭТИ перчатки вместе со своими чашками-тарелками. Коробки в углу — книги и компакт-диски. Следующие две… Господи, а в этих-то что? Сумасшедший дом. Я бродила среди скомканных газет, спотыкалась о черные пакеты с подушками, время от времени ныряла в какую-нибудь коробку — но все впустую. Когда раскидывала какие-то свертки, раздался хруст — ага, раскокала один из хрустальных бокалов. Но сейчас мне было не до того, и я кинула сверток с битым стеклом обратно в ящик.

Проснулась я час тому назад — впервые за долгое время удалось выспаться как следует, без сновидений, без телефонных звонков, без возни рабочих на улице, — и сразу же заботы атаковали меня со всех сторон. Я беспокоилась за Джонни: наведалась к нему утром, по пути домой, и никого не застала. Звонила в дверь минут пять — на случай, если он просто заснул, — но все без толку. Возможно, он напился в сосиску, и это плохо. Еще я тревожилась из-за Эми — из-за Эми и Черил. Надо было взять выходной и остаться с ней, поговорить, разобраться во всем, но нет — потерять деньги для меня оказалось страшнее, чем потерять Эми. Хотя, по правде говоря, это был просто предлог, чтобы смотаться. Эми тем вечером была совершенно чокнутая. И потом, не станет же она и в самом деле спать с этой псиной?

В комнате было совсем темно — немудрено, что я ничего не могла отыскать. Я пробралась к окну и отдернула шторы. Поток света залил царящий в комнате разгром. Я купила квартиру, чтобы устроить тихую гавань, уединенное убежище, безопасное местечко в центре тайфуна, — и полюбуйтесь на это! А чего я ждала — что коробки распакуются сами, а я буду сидеть, как ученик волшебника, и смотреть, как книги прыгают на полки, а ножики — в ящики серванта? Я опустилась на корточки перед старым потрепанным чемоданом и отстегнула ремни. Есть шанс… — Эврика!

Вот они. Оставалось только разыскать какую-нибудь старую коробку для шприца. Просто завернуть его в газету недостаточно — вдруг мусорщики уколются?

Выходя из квартиры с перчатками, газетой и коробкой от корнфлекса, я заметила на коврике конверт. Не требовалось даже поднимать его, чтобы угадать, кто отправитель. Папа вечно покупает такие длинные кремовые конверты. Заказывает их по каталогу целыми пачками. Какой он всегда экономный, мой папочка. Я вертела в руках конверт, и почему-то мне захотелось надеть перчатки. Письмо переслали сюда с моей прежней квартиры. Вышвырнуть бы его, не распечатывая… но меня снедало любопытство.

Дорогая Кэтрин,

Прости, что вторгаюсь в твою жизнь, но я подумал, что ты должна знать: я заказал в церкви заупокойную службу по твоей матери; она состоится 13 октября, в полдень. Ты, конечно же, помнишь, что приближается пятнадцатая годовщина, а меня до сих пор гнетет, что я не организовал тогда похороны как положено. На меня многие все еще злятся, особенно Рой и Джина. Им кажется, что я лишил их возможности погоревать от души. Я не могу смотреть им в глаза. Это было слишком тяжело. Но теперь я понимаю, что совершил серьезную ошибку: мое стремление остаться наедине со своей болью расценили как чувство вины. Некоторые и сейчас скорее перейдут на другую сторону улицы, чем поздороваются со мной.

Я долго колебался. Может, и не стоило бы ворошить прошлое и заставлять людей переживать все заново, но я хочу доказать всем: мне нечего скрывать. И я докажу это всему юроду. И тебе, Кэтрин. Очень надеюсь, что ты приедешь. Мне бы хотелось увидеть тебя.

Надеюсь, у тебя все благополучно.

Папа.

Я живо представляла, как он сидит за столом, в сером свитере и шлепанцах, корябает по листу старой перьевой ручкой, прерываясь, чтобы заправить ее; возится с промокашкой, поправляет очки-полумесяцы… Ручка повисает в воздухе — он подыскивает правильные слова, правильный тон, уважительный, извиняющийся, отстраненный… Я чувствовала запах старого потертого ковра — пыль, табак и время. Слышала тиканье часов. «Генри Читу, с благодарностью за двадцать семь лет в общеобразовательной школе Роджера Стертона, Саффрон-Уолден. Учитель и директор, нам будет недоставать Вашей мудрости».

— Так ты пойдешь? — Винни положила письмо на заляпанный стол и зажгла сигарету.

— Шутишь?

Винни затянулась и сразу начала надрывно кашлять.

— Это на тебя похоже, Вин. Думаешь, с сигаретой легче живется?

Она перестала кашлять и исподлобья взглянула на меня; густые брови почти сошлись на переносице.

— А почему нет?

Приблизился Большой Кев с кофе для меня и чаем для Винни.

— Что — «почему нет»? — Я высыпала мелочь на стол перед Кевином. За напитки платит тот, кто приходит последним, а Винни всегда оказывается здесь раньше других.

— Сама знаешь. Твой папа… Есть шансы наладить все…

— Расслабься, Вин.

Надо остановить ее, пока она не завела душеспасительную тягомотину. Минут десять назад, когда я пришла сюда, Вин как раз читала какую-то психологическую попсу. «Танец души» — вот как она называлась. На обложке красовалась физиономия автора — с безупречной белозубой улыбкой. Ясно, куда уходят его гонорары — дантист, наверное, богаче его самого. Терпеть не могу такие книжонки: бойкие словечки, мудрые советы на все случаи жизни — а суть всегда одна и та же.

— Но почему, Кэт? Он же не прячется от случившегося. Думаю, ты должна дать ему шанс.

— Ни хрена я ему не должна.

Господи, да замолчит она? Я уже не рада была, что показала ей письмо.

— Ладно, не должна так не должна, но от тебя что, убудет, если ты туда съездишь?

— Закрыли тему, Вин.

Я схватила письмо и сунула его в карман куртки. Винни пожала плечами и загасила сигарету.

— Как хочешь. Ты спросила — я ответила. И ты, по-моему, знала, что услышишь. И не спрашивала бы, если бы именно этого слышать и не хотела. Логично?

Она снова закашлялась. За соседним столом Стив Эмбли с Роджем Хаккененом и каким-то незнакомым лысым индюком просматривали бумаги и наворачивали рыбу с чипсами. Стив перегнулся через стол и заорал:

— Винни, заглохни! Аппетит портишь! Винни не смогла ответить из-за кашля. Вместо нее на Стива налетела я:

— Это ты умолкни, придурок! От твоей чавки у кого хочешь кишки скрутит. Или маску надень, или пластическую операцию сделай!

Стив ткнул мне средний палец, а Родж с лысым индюком заржали.

— Таксоперы хреновы, на дух не выношу! — Я отвернулась.

— Плюнь на них, — отдышавшись, сказала Винни и позвала: — Кев, милый, принеси мне еще чашечку!

— Вин, кроме шуток, укороти с сигаретами. У тебя это явно серьезное.

Винни отмахнулась, я увидела два ярко-желтых пятна на ее пальцах.

— Да нет, это грипп. От детей подхватила. Сандра с Томми переболели на прошлой неделе, а сегодня Линди раскашлялась.

— От детей? Ну, мне такое точно не грозит. — Я отхлебнула кофе.

В яблочко.

Винни заулыбалась, ее крупное лицо смягчилось, став похожим на большой засахаренный пончик.

— Подожди год-другой, Кэтрин. Наступит время — будешь штамповать малышей как заведенная.

Я передернула плечами.

— Да? А кто будет счастливым папочкой, по-твоему? Джонни? Стеф? Джоэл? Идеал обычно представляешь как-то иначе. Мне вообще везет, когда у Джоэла в стоячем положении удерживается.

— Но ведь есть еще Ричард, верно? — Винни отвела глаза. Она была болельщицей Ричарда.

— Это вряд ли. Бывшая жена заставила его сделать вазектомию после рождения Дотти.

— Вот позор-то! А поправить это можно?

Семья значила для Винни очень много, и она была бы счастлива перетащить меня в свой мамашкин лагерь. Беда в том, что ее собственная жизнь не удалась. В глубине души она это знает, и никакие психологические книжки не убедят ее в обратном, но при этом Винни не допускает и мысли, что может существовать другая дорога, другая тропинка к счастью. Винни сорок один год, и двадцать лет она замужем за безвольным дохляком по имени Пол. Он сделал Винни троих детей, но за последние лет десять больше ни в чем особо не преуспел. Пол работал таксистом, но заболел диабетом, и у него отобрали значок. Теперь он занимается хозяйством, целыми днями пялится в ящик и больше ни на что толком не годится.

Винни начала водить такси вскоре после того, как с этой работы турнули Пола. Я встретила ее в водительской школе, и мы на пару долбили правила, по очереди экзаменуя друг друга. Дела шли успешно у нас обеих. Я получила значок через два с половиной года, Винни — через три. Норма — от трех с половиной до четырех лет. И, что бы ни говорили идиоты вроде Стива Эмбли, мы наши зеленые значки не покупали. Есть здесь некоторые — главным образом старики, но попадаются и уроды помоложе, — никак не могут смириться с мыслью, что женщина способна водить такси, хотя, чтобы получить значки, мы с Винни вкалывали побольше, чем они. А на скольких мужчин тут орали, что лучше им нянчить деток на кухне, чем носиться на самокате с дудкой, пытаясь запомнить дорогу?

Мы с Винни встречаемся в кафе «Крокодил», что в Пимлико. Она тоже работает ночами. Укладывает Сандру, Томми и Линди в постель, садится в такси и отчаливает. Ездит всю ночь и возвращается как раз вовремя, чтобы приготовить детям завтрак и отвести их в школу. Потом забирается в кровать и спит до полудня. Деньги — это борьба; Винни хорошо зарабатывает, но Пол тратит много, а сам не приносит ни гроша. А дети растут так быстро… Винни говорит, что они с Полом счастливы, что они любят друг друга. Я так понимаю, что это нетрудно — ладить с кем-то, кого почти не видишь. Утром они сталкиваются по пути в ванную, вечером в окружении ребятишек болтают за чашкой чая, ну а потом ей на работу, а ему — баиньки. О сексуальной жизни я стараюсь Винни не спрашивать — подозреваю, таковой у нее просто нет.

— А ты сегодня принарядилась, — заметила Винни, смекнув, что вазектомию Ричарда я обсуждать не хочу. — Сядешь за баранку в таком прикиде?

— Нет, это не для работы. — Под курткой у меня было нечто непотребное — черное, с глубоким вырезом, облегающее и зазывное, на шее висела мамина серебряная цепочка. И туфли я надела на высоких каблуках — эти «трахни меня» приходилось снимать, садясь за руль. — Хочешь верь, хочешь нет, но я сегодня ужинаю с пассажиром в «Гасконском клубе».

— Господи, у тебя что, еще один роман?

Винни единственная, кто знает о моей многогранной жизни. Она надежный товарищ, а мне нужно было с кем-то поделиться. Винни это кажется очень увлекательным, и она неизменно расспрашивает меня обо всех деталях. Она считает, что это у меня такой изъян и я просто не могу понять, что в жизни главное, — но мои истории ей нравятся. Винни умеет радоваться за других.

— Ни за что! Мне и так часов в сутках не хватает. У этого козла осталась одна из моих мобил, и он не хочет ее отдавать, пока я с ним не поужинаю.

Винни понимающе улыбнулась, а я раздраженно ухмыльнулась в ответ:

— Брось. Он такой крепышка-коротышка и уже в печенки мне въелся. Да ты бы и сама не прочь на один вечерок закосить от работы с парнем, верно?

Я погрозила ей пальцем.

Винни подняла левую руку, демонстрируя обручальное кольцо, потом оглядела меня с ног до головы:

— Тогда почему ты так вырядилась?

— Причина заключается в том, куда я собираюсь ПОСЛЕ ужина.

— И куда же это?

— Неважно.

Секрет невелик, но пусть Винни поломает голову. Хорошая порция подозрений — подходящая месть за все инсинуации.

Из Испании возвращается Стеф. Нагруженный подарками, и я умираю от желания его увидеть. Мне так не хватало его все эти три недели. Даже не представляла, что он так много значит для меня. Сегодня я хочу доказать, как Стеф мне дорог…

Большой Кев жарил что-то похожее на протухшего пса, и я забеспокоилась, не пристанет ли запах к моей одежде. Я взяла ключи и бумажник:

— Мне лучше двигать, Вин. Не могу же я заставлять ждать «Гасконский клуб». Счастливо порулить.

— Кэтрин, чуть не забыла…

Я уже знала, что сейчас последует — мудрость Винни, напутствие на день. Она минуту подумала, сцепив пальцы.

— Если представить жизнь в виде покрывала… — начала она, — то мое покрывало было бы из плотной махровой ткани. А у тебя — лоскутное стеганое одеяло.

— Почему так, Вин?

— Махровая ткань — она изношена, потрепана, но все-таки надежна.

— А у меня почему лоскутное одеяло?

— Твоя жизнь сшита из умело разложенных кусочков. У каждого лоскутка свой собственный рисунок, и он будто бы никак не связан с соседними фрагментами.

— «Будто бы»?

Винни улыбнулась и скрестила руки на груди.

— Вот именно. Будто. Потому что на самом деле лоскутки сшиты по тщательно продуманной схеме. Вполне логично.

Остановившись в Вест-Смитфилде напротив пещероподобного мясного рынка, я выбралась на неровный, потрескавшийся тротуар и сразу потеряла равновесие — правая нога поехала в сторону, и я почувствовала, как подворачивается этот долбаный каблук. Лило как из ведра, а я качалась на левой ноге, уцепившись за фонарный столб, и оценивала ущерб. Каблук держался на честном слове — на нескольких серебристых ниточках клея. Со вздохом я оторвала его совсем и спрятала в сумочку. Эти туфли обошлись мне в сто тридцать фунтов! Пошатываясь как пьяная, я захромала в «Гасконский клуб».

Это место не из выпендрежных. Не то что шумные сверкающие забегаловки, куда набивается толпа народу и где в тебя запихивают целую гору чего попало, а через два часа выставляют за дверь. «Гасконский клуб» — это квадратный зал, просторный, но уютный, отделанный темным деревом и лепниной, декорированный в пурпурных тонах. Утонченно и неброско — никакой вычурной слащавости. И действительно во французском стиле, а не в черт знает чем. Стоящий уголок. Моргун, похоже, знает толк в кабаках.

Смуглый официант, говоривший с легким французским акцентом, принял у меня куртку и проводил к угловому столику, где уже сидел Моргун. Тот поднялся мне навстречу, увидел туфлю — и притворился, что ничего не заметил.

— Катерина. — Он потянулся поцеловать меня в щеку, но щеку я подставлять не стала, а ограничилась рукопожатием. Моргун огорчился, но не сдался. — Какое красивое ожерелье, — сделал он новый заход.

— Спасибо. — Я была сама сдержанность. Мы сели за столик. Появился официант с шампанским — «Боллинджер». Это уж слишком. Я понимала, что этот тип надумал затащить меня в постель, но даже не догадывалась, насколько его разобрало.

— Мне только один бокал, я за рулем.

На лице Моргуна нарисовалось разочарование, которое он попытался скрыть. Официант разлил шампанское, и какое-то мгновение мы как загипнотизированные следили за мерцанием золотистого напитка, прислушиваясь к его мягкому шипению. Моргун поднял бокал, и мы чокнулись.

— Как там Генри? — завела я беседу. Моргун было смешался, но потом вспомнил, о ком речь.

— А, этот. Отлично. Переживает, конечно, а в целом все в порядке. Справится.

— Хорошо.

Что я тут делаю? На кой я в это ввязалась? Да и у самого Моргуна пылу, похоже, поубавилось. Он держался скованно и все время теребил свои манжеты.

Подали утиные сердечки на вертелах. Моргуна я называла исключительно мистер Саммер, а он бубнил, чтобы я именовала его запросто Крэйгом. К нему наконец вернулся дар речи, и он без устали бомбардировал меня расспросами, ничего при этом не рассказывая о себе. Меня это нервировало.

— А как вы стали водителем? Никогда не встречал такую молодую девушку-таксиста. Не странноватую карьеру выбрали?

— Такси мне досталось по наследству. Все очень просто. Моя мать умерла, когда мне было пятнадцать, и я перебралась к соседке, Мэв. Она водила такси. Ездила каждое утро из Саффрон-Уолден в Лондон и вкалывала целый день.

— А ваш отец?

— Мэв научила меня водить, как только я достаточно подросла. Я копила на подержанную, раздолбанную тачку. После школы перебралась в Лондон, занималась всякой мурой в конторах. Ненавидела это все. Печатай бумажки, подшивай бумажки, кофе подавай разным козлам… Я об одном мечтала — не ишачить больше на других, быть самой себе хозяйкой. Заводила с Мэв разговоры о такси… Занятно получалось — сама она это любила, а для меня хотела чего-то иного. Подумывала меня в университет отправить — чтобы я стала учителем или еще кем-то в этом духе. Говорила, что такси — это не настоящая жизнь. А потом Мэв неожиданно умерла. Когда она принимала душ… Сердечный приступ. Мне было двадцать четыре.

Я давно уже не говорила о Мэв и теперь разволновалась почти до слез. Вспомнила, какая она лежала в гробу — непохожая на себя, спокойная почти до нелепости. В жизни Мэв не знала покоя. Не приседала ни на минуту — говорила, что достаточно сидит в такси. И вот она лежала в своей самой лучшей блузке, сложив руки на груди. Чтобы сделать это зрелище менее тягостным, ее губам придали подобие легкой улыбки. Кожа Мэв странно блестела, будто тело завернули в целлофан. Напоминание, как ее нашли распростертой на полу ванной, опутанной наполовину сорванной с карниза розовой занавеской — а рядом все еще ручьем лилась вода.

— Она оставила мне такси, и это все решило. Я поступила в водительскую школу, училась два с половиной года, и это было не легче, чем получить степень в университете. Отремонтировала машину, зарегистрировалась — и вот вожу почти три года.

Моргун отправил в рот последнее сердечко.

— Если получить лицензию так трудно, откуда среди таксистов столько тупиц?

До чего нудно. У людей очень странное представление о работе таксиста. Вот-вот спросит, не думаю ли я, что и он с этим справится.

— Знаете, тупиц в любой профессии хватает. Из тех, кто поступает в школу, значки получают меньше двадцати процентов. Надо выучить все, что находится в радиусе шести миль от Черинг-Кросс. В «Синей книге» более четырехсот улиц, плюс достопримечательности, а их тысячи, начиная со стрип-клубов и заканчивая церквями. Прибавьте улицы в пригороде. Спросить могут о чем угодно — и вы обязаны это знать. Экзаменаторы сидят в маленьких комнатушках вдоль длинного коридора — таксисты его называют «коридором страха», и вполне заслуженно.

— Как вы считаете, у меня бы получилось? Моргун серьезно полагает, что он первый, кто меня об этом спросил?

— Если хотите годика три, а то и пять провести в преисподней — то да. Если хотите каждую ночь видеть во сне карту Лондона, а в день занятий просыпаться в холодном поту, потому что не помните, надо ли выруливать на А404 по дороге из Паддингтона в Уэмбли и не одностороннее ли движение на Уэтстоун-Хай-роуд, — тогда конечно, учитесь на здоровье. Это помешательство, Крэйг. А если нет — тогда просто ничего не выйдет.

— Вот это да. И вы до сих пор все это помните?

— Да нет, конечно. Запоминается только то, что нужно. Остальное — так, фуфло.

Моргун вскинул бровь.

— А это фуфло оставляет время для личной жизни, Катерина?

— О да. У меня хватает времени на пять жизней.

Он негромко рассмеялся. Я хихикнула. Появился официант со следующим блюдом, «Жареная гусиная печенка с виноградом на шифере», как гласило меню. Так оно и оказалось. Гусиная печенка, поданная на шиферной плитке.

Пока мы управлялись с блюдом белых грибов, я выстраивала свою теорию, что же такое Крэйг Моргун Саммер. Парень явно деловой: квартира в Челси-Харбор, официанты в этом дорогом ресторане знают его по имени, костюм, если не ошибаюсь, от Гуччи, золотое кольцо на мизинце левой руки, «Ролекс» на запястье…

Человек с такими деньгами может заполучить любую женщину — даже если на фотомодель сам и не тянет. Так за каким чертом ему охмурять меня — таксистку, которая никаких авансов ему не делала?

— Вам, наверное, очень скучно, Крэйг? — спросила я, заметив, что он опять наполнил мой бокал. — Осточертели хорошенькие блондиночки из Суррея и светские пиарщицы, которые знают толк в вине и бегло говорят по-французски? И невелика беда, что жена узнала про любовницу, а любовница — про жену, все равно обе надоели вам до смерти.

Его губы плотно сжались. Глаза не подмигивали, а скорее мерцали.

— Встречаете вы кого-то вроде меня и говорите себе: она другая. Грубоватая, одиночка, дух может вышибить, если встать у нее на дороге. Вам это понравилось. Показалось занятным. Мы же поэтому сейчас здесь, верно? Телефон вы держали для выкупа.

Попала. Моргун сидел молча, уставившись на грибы в своей тарелке. А потом поднял голову и произнес:

— Мы здесь, потому что глаза у вас цвета первых колокольчиков в весеннюю пору, потому что волосы у вас густые и мягкие, и мне хочется зарыться в них лицом и вдыхать их аромат. Мы здесь, потому что вы ушли той ночью, а я не мог думать ни о ком, кроме вас. Потом я нашел ваш телефон — и счел это знамением. Я думал, у меня есть шанс.

Он сунул руку во внутренний карман пиджака, извлек мой мобильник и положил его на стол.

— Извините, если я вынудил вас прийти сюда против воли. Это никак не входило в мои намерения.

Глаза Моргуна были полны печали и боли. Я этого не хотела. Что я наделала?

Задний ход.

— Слушаете, Мор… Крэйг, на самом деле я вовсе так не думаю. Я просто валяла дурака. Играла. Мы же развлекаемся, верно? Верно?

Он достал бумажник и выложил на стол три купюры по полсотни.

— Этого должно хватить по счету.

— Вы что, шуток не понимаете? — Я сидела как пришибленная.

Моргун замер с открытым бумажником в руках. Посмотрел мне в глаза и слегка вздохнул. Вид у него был такой, будто он вот-вот расплачется.

И вдруг…

— А, попалась! — И он безудержно моргает, оскалив в обезьяньей улыбке неровные, редкие зубы.

— Ну, ублюдок…

Но я смеюсь с ним вместе.

5

Я снова сидела в такси; теперь дорога вела меня к Стефу. Настроение было хорошее, я барабанила пальцами по рулю и подпевала Томми Винетт, призывавшей по радио: «Держись за своего мужчину!» Классический номер от Королевы Трагедии, которая улыбалась сквозь слезы и плакала сквозь смех.

Должна признаться: ужин с Моргуном мне понравился. Он знал, как повести дело — выбрал классный ресторан, угощал и охмурял меня, изобразил растрепанные чувства, когда я стала заводиться. А о себе почти ни слова не сказал; я понятия не имела, чем он зарабатывает на жизнь, обзавелся ли детьми, какие у него увлечения и интересы, — да мало ли что еще. Все это время мы говорили исключительно обо мне. Моргун спрашивал, а я отвечала. Любой мой вопрос оказывался перевернут и нацелен обратно на меня. Да, умный тип — редкий случай. И галантный к тому же: подал мне куртку, на улице взял под руку, чтобы я не потеряла равновесие со своим сломанным каблуком, и при этом вовсе не старался всячески подчеркнуть свою любезность. Да и никаких закидонов не делал — не зазывал к себе домой и не пытался залезть мне языком в глотку посреди улицы. От мужчин, угощающих ужином, только и ждешь, что Они потребуют чего-то подобного взамен, но Моргун оказался не из таких. Он, по-видимому, считал, что вечер в моей компании уже сам по себе развлечение. Даже не предложил увидеться снова. Что меня абсолютно устраивало.

Дождь уже прекратился, когда я миновала Ливерпуль-стрит, но небо оставалось непроглядным и мглистым. Ни луны, ни звезд. Воздух как будто сгустился, а предметы обступили тебя со всех сторон, словно кто-то затолкал весь Лондон в коробку и накрыл крышкой. Я свернула на Брик-лейн, где живет Стеф.

Спитлфилдз — это место, где Сити граничит с Ист-Эндом; теперь его называют Банглатауном — из-за разросшейся бангладешской общины. Чтобы отметить переименование, по всей улице развесили бангладешские флаги, а весной 99-го заявился психованный фашист и рванул там самодельную бомбу, начиненную гвоздями. Стеф жил на противоположном конце улицы, там этот взрыв почти и слышно не было, но оттуда всех тоже на всякий случай эвакуировали на тридцать шесть часов. Когда полиция пришла их вытуривать, Джимми, сосед Стефа, перепугался, что теперь найдут все видеомагнитофоны, которые он хранил под кроватью, а его самого арестуют. Но у полиции были дела поважнее.

Я припарковалась напротив дома Стефа. Терпеть не могу оставлять здесь машину. Может, Фурнье-стрит и Фэшн-стрит и стали на что-то похожи, когда хиппующие молодые художники и киношники перебрались следом за Гилбертом и Джорджем в большие старинные дома со ставнями, но на Брик-лейн ты по-прежнему как на передовой. Здесь так и кишат орущие по ночам придурки, на углах ошиваются проститутки и всякий сброд выползает из индийских ресторанчиков, чтобы подраться в канавах. Прошлым летом в квартиру Стефа забрались два типа, которые облазили по крышам всю улицу, взламывая люки. До сих пор с моей машиной здесь ничего не случалось, но это всего лишь вопрос времени.

Пшикнув пару раз освежителем для рта, я вылезла на тротуар и заперла машину. В воздухе висела крепкая смесь запахов — масала, корма, карри. От одного из ресторанчиков ко мне уже спешил официант с меню в руках, но я отмахнулась и зашагала к дверям дома 134А. Квартира прямо над «Ле Тай», модной пурпурно-раззолоченной пивнушкой. Я позвонила.

— Да? — отозвался по интеркому голос Стефа.

— Это я.

— Кэт! Сладенькая…

Раздался гудок, я открыла дверь и поднялась наверх. И вот я уже у него в объятиях, мы целуемся, прислонившись к стене. Во время поцелуя Стеф никогда не закрывает глаз. Я вдыхаю запах, который так люблю, — его кожи, его шеи, его волос. Этот запах трудно описать — напоминает только что открытую бутылочку чернил. Мне не хватало его. Я потянулась, чтобы взъерошить копну белокурых волос Стефа, и он тотчас отпихнул меня. Терпеть не может, когда я лохмачу его волосы.

— Кэт, выглядишь…

— Ага, знаю. Ты еще посмотри, что у меня под этим.

Я взяла Стефа за руку, чтобы отвести его наверх, в спальню, но он вырвался:

— Обнаглела! Является… сколько там? Без четверти одиннадцать, когда ужин чуть медным тазом не накрылся, — и прямиком в койку?

О господи. Он занимался стряпней. Я уловила запах, плывущий из кухни. Похоже, это… жареный цыпленок. Стеф сиял от гордости, на щеках играли ямочки. А все по моей вине. Нечего было перед самым его отъездом устраивать ему взбучку за то, что он никогда для меня не готовит.

— Дружок, но ведь целых три недели! Три недели без секса! Я же на стенку лезу. Со мной такое творится — слов нет.

— Не сомневаюсь. — Ямочки стали еще глубже. Он сдул со лба прядь волос. — Но я как проклятый у духовки пахал. Пошли.

Мне оставалось только последовать за ним на кухню, очень сомневаясь, что смогу проглотить еще хоть кусочек.

В прихожей высилась целая гора коробок, похожих на обувные.

— Это что такое? — спросила я.

— Да так. Это все Джимми с Эдди, я к этому отношения не имею, — отозвался Стеф с кухни.

— Да, но внутри-то что? — Я разглядывала пирамиду.

— Ферби. Такие интерактивные финтифлюшки. Их можно научить разговаривать, ну и всякое такое. Старые запасы. Тут их сотни три.

Старые запасы, дуру нашел. Но я ничего не сказала. Не мое дело. Пока в это не втягивают Стефа.

— Выпьешь? — он протянул бокал красного вина, едва я переступила порог кухни. — Или с тебя уже хватит?

— С чего ты взял, что я пила?

Стеф посмотрел на меня. Этот его «всезнающий» взгляд — но выходит довольно мило. Стеф вообще удивительно милый со своими рассчитанными на публику повадками школьника и наигранно уличной манерой говорить. Нелепо, но очаровательно. Джимми ведет себя так же, но его это не делает особо привлекательным. Оба они помешались на гангстерах. Слишком много Мартина Скорсезе в подростковом возрасте. А вот Эдди изображать уличный говор не нужно. Для него это естественно. Из-за Эдди я действительно беспокоилась, — точнее, из-за его влияния на Стефа.

Я села за расшатанный столик, а Стеф надел фартук, словно образцовая домохозяйка, залил кипятком зеленые бобы в кастрюльке и поставил все это на огонь. Потом подсел ко мне.

— Как в Испании? — спросила я. — Загар что надо.

— Ага, смотрится, да? — Стеф продемонстрировал коричневую руку, покрытую золотистыми волосками. — Что скажешь о вине?

Я сделала глоток.

— Здорово.

— И все?

Я отпила еще. Чего он от меня хочет? Я не слишком-то разбираюсь в винах.

— Хорошее. Фруктовое.

Стеф улыбнулся и через стол подтолкнул ко мне бутылку. Наверное, нужно прочитать этикетку — ладно. «Хосе Мария Маркес 1996, Риоха».

— Ты бы сколько за это выложила?

Эта игра уже начинала меня утомлять.

— Ну не знаю я, Стеф. Шесть фунтов? Семь? Улыбка стала еще шире:

— Грандиозно. В розницу вино идет за пять девяносто девять в аэропортах и на паромах. Внутри страны — за шесть девяносто девять.

— И что?

Стеф придвинул ко мне еще одну откупоренную бутылку, уже без этикетки:

— Теперь попробуй это.

Я отхлебнула и этого вина, но разницы не заметила.

— Если бы я тебя плохо знала, то подумала бы, будто все три недели ты учился на дегустатора.

— Нет, скажи, а об этом ты что думаешь?

— Жаль тебя разочаровывать, но для меня на вкус одинаково.

— Потрясно! — Он явно был в восторге. — «Респект». Обычное испанское столовое вино. Два пятьдесят в магазинах и полтора фунта в порту.

— Рада, что смогла тебя осчастливить, не отличив плохого вина от хорошего, Стивен.

Стивеном я назвала его специально — чтобы позлить. Это его настоящее имя. Стивен Мур стал Стефаном Муковски пару лет назад без особых на то оснований. Насколько понимаю, ему просто захотелось обзавестись романтическим псевдонимом. Я и не знала, как Стефа зовут на самом деле, пока во время сборов в Испанию не заглянула в его паспорт. Дурь, конечно, редкая, но Стеф очень мил. Сахарочек, при всей своей браваде.

— А вот и нет, Кэт, вовсе нет. Ты у меня что надо. — Он поставил обе бутылки рядом. — В них одно и то же вино.

— Но ты же сказал…

— Я в курсе, что я сказал. «Хосе Мария Маркес» девяносто шестого года стоит от шести до семи фунтов, и люди столько и будут выкладывать за столовое вино, которому два пятьдесят красная цена. И все потому, что на нем этикетка от «Маркеса».

— Стеф, ты хочешь сказать…

— Это все этикетка, Кэт. Только по ней люди и выбирают вина. Они понятия не имеют, что внутри! — Стеф был взбудоражен. Бобы кипели вовсю, но он даже не замечал этого. — Ты знаешь, что по крайней мере четверть сортов вина в магазинах на вкус отдает пробкой? Замечала?

— Нет.

— Люди не знают, чего ждать от вкуса. Они просто понимают, что это вино, — и пьют его. Они верят ЭТИКЕТКЕ.

Теперь я сообразила, для чего понадобилась эта поездка в Испанию и почему ее организовали так скоропалительно. Раньше он ни разу не упоминал о «лучшем друге» в Мадриде.

— Что это за афера, Стеф? Ты во что вляпался?

Я сидела у Стефа на кухне и пыталась есть цыпленка. Порция была солидная — ножка и часть грудки. И семь жареных картофелин — семь. И целая гора зеленых бобов — они грозили вот-вот посыпаться с тарелки. Все это долго тушилось в подливке. Стеф поведал, что весь фокус кроется в масле с чесноком и эстрагоном, которым он полил цыпленка, перед тем как поставить в духовку. Я машинально улыбалась, стараясь не думать обо всем, что умяла незадолго до этого: утиные сердечки, гусиная печенка, блюдо грибов, капуччино, черный пудинг, суп-пюре из омаров, гребешки с кремовым соусом, черника и красная смородина с желе из шампанского. Порции маленькие, но в желудке они громоздились горой. Отрезав тонкий лоскутик курятины, заставила себя отправить его в рот. Теперь предстояло сжевать — и смириться с новой мешаниной вкусовых ощущений. Стеф тем временем подлил мне дешевого вина, прикидывающегося «Хосе Марией Маркесом», и похвастался, какую лихую он затеял махинацию. Это было его детище. Стеф вышел на связь с этикеточным типом, с владельцем грузовика, с поставщиком дешевого вина — словом, со всеми. Стеф считал, что ничем не рискует — на передовой отдувается шайка чокнутых испанцев, а сам он ловит кайф у себя дома на Брик-лейн в компании жареного цыпленка, трех сотен краденых компьютерных игрушек и таксистки на пять лет старше его, некогда великолепные формы которой вот-вот сгинут под ведром соуса и тонной кулинарных шедевров.

Пока Стеф распинался про затею с вином, я вглядывалась в его лицо. Бледно-голубые глаза, окруженные тенями — результат сборищ, бессонных ночей, перетекавших в дни и снова в ночи… Чудесные светлые ресницы, придающие ему облик невинного младенца… Следила за движениями чувственного рта, за ямочками, то появляющимися, то исчезающими на щеках, и думала: как я могу сидеть спокойно и позволять этому волшебному мальчику губить собственную жизнь? Ведь Стеф действительно волшебный. В нем есть нечто особенное. Как бы это объяснить? Он хорош в постели — но это само собой разумеется. И у него изумительные руки, каждое его прикосновение — это нечто необыкновенное. И он замечательный слушатель — помнит все, что я ему говорила, и никогда меня не судит. И инстинктивно чувствует, когда что-то не так. Как сейчас.

— Кэт, ты чего? Ты к еде даже не притронулась.

Я с трудом одолевала следующую картофелину. К жареному пейзажу на тарелке я толком не прикасалась — просто перемешала его так, чтобы он казался поменьше.

— Я тревожусь за тебя, Стеф.

— Тревожишься? Почему?

— Кажется, на этот раз ты влип по уши. Мне бы не хотелось, чтобы это все кончилось тюрьмой.

— Ага, Кэт, радость моя. Буду сидеть дома как паинька и готовить цыпляток, да? — Ямочки исчезли. Стеф со стуком бросил вилку на пустую тарелку и отнес ее в мойку.

— Стеф, подумай как следует. Если этих испанцев поймают, они все повесят на тебя. Им же надо будет как-то отмазаться, верно? Сам посуди.

— Значит, мне нужно позаботиться, чтобы их не поймали. — Стеф взял со стола пачку сигарет. — Это все, что ты намерена съесть, после того как я столько времени потратил на готовку?

— Прости. — Я отложила вилку. — Кажется, у меня пропал аппетит.

Нас отвлекло шумное появление Джимми и Эдди: они ввалились с хохотом и пьяными шуточками, расцеловали меня в обе щеки, сграбастали в объятия Стефа и смели остатки цыпленка. Вскоре уже Эдди растягивал рот в заискивающей улыбке, демонстрируя мне золотые зубы, а Джимми требовал у Стефа подробности истории с вином и медленно тянул:

— Ты крут, Стеф, ну ты и крут.

Через час они дозрели: кто-то откупорил бутылку виски, появились карты. Обычно я покер люблю — но не сегодня.

— Извини, Кэт. — Стеф виновато пожал плечами. — Первый вечер после приезда, сама понимаешь. Не могу же я парней кинуть, верно?

— Не беспокойся. Я сама в раздрае. Увидимся попозже.

Стеф ущипнул меня за зад, когда я пробиралась мимо него, подмигнул — и вернулся к своим картам.

— Куколка ты у меня, Кэт, — заметил он. Да уж.

Цвет. Вокруг меня, рушится на меня, слепит меня. Я отбиваюсь, шарю руками, пытаюсь отыскать ту грань, где кончается цвет и начинается мир, — но нет начала, нет конца. Я не могу дышать — воздух насыщен цветом, вытесняющим кислород. Что это? Не твердь, не жидкость, не газ — просто цвет. Этого цвета не существует в спектре, его невозможно описать.

Я шатаюсь, спину скручивает судорога. Глаза широко распахиваются, я знаю, что не сплю, но вокруг только цвет, подстерегавший меня в темноте. Что за черт, где я?

— Кэт? Кэт, все в порядке. Все хорошо. Это Стеф, слышишь? Стеф.

Вспыхивает лампа, и цвет исчезает. Я вижу комнату Стефа: старая шляпа в углу, стереосистема с массивными черными динамиками, стол, компьютер, нераспакованный рюкзак, гора белья, грязных рубашек, пакетиков с презервативами. Стеф обхватывает меня руками, притягивает к груди. Золотистые волоски щекочут мне ноздри. От Стефа несет куревом, но табак не может заглушить запах свежих чернил.

Я вся в поту, сердце гулко колотится.

— Расслабься, детка, ты со мной. Все в порядке. Собравшись с силами, я заговорила:

— Опять этот сон, Стеф. Тот самый, я рассказывала. Цвет.

— Я знаю. — Его волшебные пальцы гладили меня по голове.

Мы полежали так некоторое время. Стеф успокаивал, поглаживал меня, и постепенно сердцебиение унялось. Меня отпускало.

— У меня тут подарок для тебя, — сказал Стеф, когда я приподнялась.

— Подарок?

Стеф встал и потащился к рюкзаку. Распустил завязки, залез внутрь, выбрасывая мятые майки и носки, — и вот наконец появилась небольшая коробка. Я волновалась как ребенок. Что же он мне привез?

Кукла. Пластмассовая кукла-цыганка, танцующая фламенко, в пышном красно-золотом платье. Кастаньеты в руках, гребень в волосах.

Я почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

— Ты помнил…

— Ну конечно. — Стеф ухмыльнулся; разметавшиеся волосы падали ему на глаза.

Я и забыла, что рассказывала ему об иностранных куклах, которых собирала в детстве. Стеклянная горка у меня в комнате была забита ими. Французские, немецкие, итальянские, бельгийские, югославские — какие угодно. Пластмассовые улыбающиеся личики и национальные костюмы. Не знаю, что сталось с моей коллекцией. Может, отец выбросил куколок, а может, они и сейчас в моей старой комнате — вместе с остальными игрушками.

Я открыла прозрачную коробку и вытащила куклу. В красных туфельках на высоких каблуках, она стояла на маленьком деревянном постаменте. Я приподняла юбочку, чтобы проверить, как всегда делала это в детстве, есть ли на кукле трусики. На ней оказалось маленькое белое бикини. Я обернулась, чтобы поцеловать Стефа.

— Спасибо!

— Да ради бога. Теперь залезай в постель и расслабься. Я там в Испании ухватил такое миндальное масло — это будет массаж всей твоей жизни.

6

Пятница, утро. Основательная тренировка в спортзале. Немудрено, что после всего съеденного меня мучили кошмары! Я собралась было с утра пораньше зарулить к Джонни и уже подъезжала к «Слону», но поняла, что для полного счастья мне недоставало именно этого. И свернула к Бэлхему. И правильно сделала, хотя и пришлось турнуть какого-то хмыря — табличка над тренажером предупреждала, что нагружать сердечно-сосудистую систему можно не более двадцати минут, а этот пройдоха резвился все сорок. Делал вид, будто в надпись не врубается, но со мной такой номер не пройдет.

Когда наклон уменьшился до нуля, я позволила мыслям вновь сосредоточиться на Стефе — на его шелковистой спине, на плечах, прямых, будто вешалка, на его нежных щеках. В одно прекрасное утро этот маленький засранец проснется в горе такого дерьма, что на одном мальчишеском обаянии вылезти оттуда будет трудновато. И не хотелось бы мне это увидеть. Я слишком его люблю.

Да я их всех люблю. В этом-то и беда. Жизнерадостность Стефа, его волшебные руки; нежные губы и трогательная беспомощность Джоэла; гремучая смесь из привязанности и непредсказуемости Эми; спокойная твердость и самоотверженность Ричарда, а что до Джонни… его трагедия, надо полагать. Вот поэтому я и держу зубные щетки в шести ванных комнатах по всему Лондону. Поэтому у меня пять мобильников, мешки под глазами и несоразмерные траты. Поэтому я и просыпаюсь каждое утро в полном раздрае, совершенно сбитая с толку. Никогда не помню, где я, — знаю лишь, что не дома.

К себе я заскочила только принять душ и переодеться. Оставаться в здравом рассудке среди гор этих чертовых коробок просто невозможно. Бублики. Хорошие бублики из хорошей пекарни возле дома Стефа. Я ухватила их по дороге домой и теперь поставила подогреваться в сливочном сыре. А сама проверила сообщения на мобильниках.

Розовый — Эми: «Кэти, нам нужно поговорить. Что с тобой творится? Перезвони мне».

Голубой — Джоэл: «Привет, Кот. Был сегодня на новой работе. Вообще неплохо, только у одной девчонки оказались вши. Когда заедешь?»

Желтый — Стеф: «Сахарочек-пирожок, булочка медовая».

Красный — Джонни: ничего.

Зеленый — Ричард: «Привет, Китти. Тут кое-кто хочет с тобой поговорить».

Дотти: «Китс, ты к нам приедешь? Пока».

Мы с Ричардом и Дотти сидели в цирке-шапито «Зиппо» и дожидались начала представления. Это был первый день выступлений в парке Финсбери, и помещение постепенно заполнялось народом. У нас были лучшие места.

В проходе клоун бросал на палочки пластмассовые кольца, и Дотти захотела одно из них. Но вместо кольца получила мороженое в пластмассовом стаканчике.

— Ложку, пап! Я хочу ложку.

— Волшебное слово, Дотти, — подсказал Ричард.

— Абракадабра, — моментально откликнулась она.

Мы захихикали, и Дотти приосанилась. Уж она-то всегда знает, что делает.

Я засунула руки в карманы и в правом обнаружила какой-то листок бумаги. Это что такое? А, письмо от отца.

Мимо пробиралась крупная негритянка с тремя детьми, и мы отступили в проход, давая ей дорогу. Я держала мороженое Дотти. Мы с Ричардом встретились глазами, и я покраснела, чего со мной обычно не случается. И зарделась еще больше, когда Ричард улыбнулся.

— Китс, а можно мне шляпу?

Глаза у Дотти карие. Совсем как у отца, только еще больше. Нос тоже отцовский, чуть-чуть вздернутый. А темные кудри, должно быть, от матери. Вообще-то волосы Дотти напоминают мои. Господи, все вокруг, наверное, думают, что она МОЯ.

Мы снова сели. Ряды стояли тесно — пришлось устраиваться боком. Дотти болтала ногами. Ее любимые лакированные туфельки были запачканы грязью.

— Веди себя пристойно, Дотти, — одернул ее Ричард.

Пристойно! Ну откуда он такой взялся? Ей же скучно, она ждет, когда наконец начнется представление. Ей хочется увидеть акробатов, лошадок, дрессировщиков. И мне тоже хочется.

— Ну так как? — спросил Ричард.

— Никак!

Ричард даже подскочил, и до меня с опозданием дошло, что он просто пытался завязать беседу.

— Рулю понемногу. Работаю.

— А-а. Ясно.

— Пап! Шляпа!

Слава богу, здесь Дотти. Напряжение было такое — хоть ножом прорубайся. Дотти сидела между нами, и Ричард не мог обратиться ко мне шепотом. Значит, не будет изводить меня разговорами о той перепалке — хотя, судя по всему, воспоминания о ней до сих пор не давали ему покоя. Ричард тер лоб и сжимал виски — словно головная боль гнездилась именно там, где начинали редеть его песочные волосы.

Торговец шляпами и светящимися жезлами стоял теперь прямо перед нами, и мы уже не могли делать вид, будто не замечаем его.

— Ты не против, если я… — обратилась я к Ричарду, залезая в карман куртки за бумажником.

Он махнул рукой, соглашаясь, а Дотти восторженно захлопала в ладоши. Я расплатилась и вложила покупки в ее липкие цепкие пальчики. Не помню, ходила ли я в цирк с родителями. Вряд ли отцу понравилась бы такая затея. Для него это бессмысленные забавы — ни тебе гимнов, ни церемоний, ни затхлого, спертого воздуха, как в школьном коридоре. — А?

Ричард говорил что-то, но я пропустила его слова мимо ушей.

— Я сказал, вчера звонила Джемайма.

Вот тут я встрепенулась. Джемайма — мать Дотти.

— Что ей понадобилось?

— Просто узнать, как Дотти. — Но вид у Ричарда был не слишком уверенный.

— Если не ошибаюсь, раньше Дотти ее не особенно интересовала.

Ричард перевел взгляд на малышку. Та помахивала жезлом и смеялась. — Нет, — проговорил он. — Не интересовала. Не могу отделаться от ощущения, что она что-то затевает.

— Ты же не думаешь, что она хочет забрать девочку?

Ричард помотал головой, но было заметно, что он полон сомнений. Три года из почти четырехлетней жизни Дотти ее мать провела в Париже, с другим человеком, и за это время ни разу не видела дочь, да и не выражала желания увидеть. Но на лице Ричарда читался страх — мышцы у рта напряглись, он нервно растирал лоб. Этот страх, наверное, не отпускал его с того самого дня, как Джемайма ушла, а теперь только усилился. Ричард неожиданно показался каким-то маленьким; он съежился в своей куртке, пристроился поближе к дочери, нахохлился над ней с обычной своей суетливой заботливостью. Я протянула руку и погладила его по теплой щеке. В ответ Ричард улыбнулся.

Раскатилась барабанная дробь, оркестр заиграл беззаботную, веселую мелодию, и на арену выбежал дрессировщик в черно-белом костюме Пьеро; на щеке серебром поблескивала огромная слеза. Прожектор, словно лунный луч, скользнул по лицам зрителей — и я вздрогнула, охваченная паникой. По ту сторону арены мелькнуло знакомое лицо. Оно тут же затерялось среди множества других лиц, но я отчетливо видела… ведь видела же?.. Луч осветил это лицо лишь на мгновение, так что ничего не стоило ошибиться, и все же я сидела как на иголках, когда появилась девушка в желтом, усыпанном блестками наряде и принялась танцевать с веревкой из шелковых платков, крутясь и кувыркаясь; ослепительная улыбка ни на миг не покидала ее лица.

Было еще светло, когда мы шагали по траве к машине; в воздухе висел тяжелый запах хот-догов. Ричард обнимал меня, Дотти чирикала без умолку. Ей больше всего понравилась собачка — нет, канатоходцы, или нет, клоуны, которые поливали друг друга водой. Я старалась скрыть разочарование: не было ни львов, ни слонов, ни обезьян. Казалось бы, радоваться надо, что в этом цирке не держат в клетках и не морят препаратами диких животных, но я эгоистично мечтала о куда более опасном зрелище: щелкает бич, сверкают белые клыки, разверзаются пасти-пещеры. Наконец Дотти вынесла вердикт: лучше всего было, когда на арену вытащили ее папу и заставили вместе с тремя другими папами биться с клоунами. Папа стал гвоздем программы. Как всегда.

Рука Ричарда еще крепче обвила мою талию. Я обняла его в ответ.

— Как насчет китайского ресторана? — осведомился он.

— «Макдоналдс», «Макдоналдс», — запищала Дотти. Быстро схватывает.

И тут… Господи, опять она? В нескольких шагах впереди нас. В пятнистой, а-ля далматинец куртке и джинсах от Пола Смита. Вот обернется сейчас и узрит идиллию: я топаю с незнакомым мужчиной и с ребенком. — Вот черт. — Я резко остановилась.

— Китти, что-нибудь не так?

Ни одной мысли в голове. Мои миры столкнулись.

— Китти?

А что это за девица? С кем это Эми вышагивает под ручку? Они уходили все дальше, к деревьям. Кажется, смеются… Короткие волосы, хлопчатобумажная куртка — уж не Черил ли? Нет, на Черил не похожа. Ох, не стоит мне так на них пялиться. Вдруг она почувствует…

— Китти, что с тобой? — Обняв меня за плечи обеими руками, Ричард заглядывал мне в лицо. Дотти скакала вокруг нас и читала заклинания.

Надо что-то сказать. Что угодно.

— Ключи. Я потеряла ключи от машины. Наверное, уронила в шатре.

— Я вернусь, посмотрю, — вызвался Ричард, галантный он мой. — Постой тут с Дотти.

— Не надо, я сама схожу. — И я припустила обратно к шапито. Проскочила.

Раньше таких накладок не случалось. Не нравится мне это.

Мы уложили Дотти в постель, и теперь я пила чай у Ричарда на кухне, за уютным стареньким столом. Сам Ричард разгружал посудомоечную машину. «Биг-Мак» покоился у меня в животе как глыба гранита. Я все время думала о парке Финсбери. Больше не следует ходить туда с Ричардом. Или с Эми.

— Я словно вернулся в прошлое, — говорил Ричард, гремя тарелками. — Этот запах смолы и навоза… Леденцы, пластмассовые сиденья… А вот масштабы не те. Цирк тогда казался огромным, и канатоходцы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО балансировали под самыми небесами. А теперь все какое-то маленькое, ты согласна? Хорошо бы взглянуть на все глазами Дотти и увидеть так, как видит она. Как бы я хотел снова стать ребенком… А ты?

— Боже упаси.

Самое неприятное в парке Финсбери — то, что находится он на полпути от Ислингтона до Крауч-Энда, ничейная земля между Эми и Ричардом.

— Значит, ты была несчастна в детстве?

— Как и все. Ты же не будешь утверждать, что блаженствовал с самого рождения и до того дня, когда пришлось задуть восемнадцать свечек?

— Ты знаешь, о чем я.

А ведь в Лондоне полно таких ничейных территорий. Я запросто могу налететь на Джонни, выходя из метро на Лондон-Бридж вместе со Стефом. Буду прогуливаться воскресным утром вдоль Большого канала с Эми, а Стеф проедет мимо на велосипеде. Опасность может подстерегать вовсе не только у их домов. Вдруг Джоэл отправится после танцев на прогулку в Ковент-Гарден, Эми заскочит в бар по соседству за джином с тоником, Ричард с Дотти завернут в молочную «Нилз Ярд» за натуральным сыром, Стеф вывалится из «Белго», нагрузившись пивом и колбасой из оленины, а пьяный Джонни, шатаясь, попытается ему наподдать с размаху и вырубится прямо посреди тротуара. По выложенному плиткой полу скрипнули ножки стула, Ричард сел рядом со мной и взял меня за руку.

— Китти, ты за много-много миль отсюда. Ты весь день такая.

— Извини. — Я попыталась улыбнуться. — Мне действительно понравилось. Я про цирк.

— Останешься на ночь?

Я высвободила руку и потянулась к кружке. Чай остыл.

— Я бы хотел, чтобы ты осталась.

— А раньше ты что говорил?

— Забудь. Я хочу, чтобы ты осталась. — Глаза у Ричарда были печальные. Он смотрел в окно взглядом, полным тоски.

— Не могу. Надо работать. Эту ночь пропускать нельзя.

Ричард вздохнул и вернулся к посудомоечной машине.

— Не сердись.

— Да я и не думал! — И грохнул дверцей буфета.

— К таким обязательствам я не готова, Ричард. Хотелось бы мне сказать «да», но — нет. Если я и перееду сюда, ничего хорошего из этого не выйдет, я же знаю. Слишком рано… Это будет нечестно по отношению к тебе. Да и к Дотти, если уж на то пошло.

— Ха, взгляни-ка! — Ричард крутил длинную деревянную ложку, как завзятый жонглер. Но тут же сбился, и ложка упала. А когда Ричард поднял ее, лицо у него снова было серьезное. — Не беспокойся, Китти. К этому разговору мы больше не вернемся. Я все понял. Мне это не нравится, но я все принял к сведению. Больше я на тебя наседать не стану.

И что прикажете думать? Совсем недавно Ричард заявил мне, что не следует оставаться здесь на ночь, если я не собираюсь окончательно переехать к нему. Мол, с тем же успехом можно предлагать изголодавшемуся человеку крошки вместо пирога. Я ответила, что пирог можно или сберечь, или слопать, — думала, что Ричарда это рассмешит. Не рассмешило.

— Ну, мне, пожалуй, пора. — Я неохотно поднялась на ноги. Эта кухня, наверное, моя любимая комната в мире.

Ричард приблизился, я ощутила его горячее дыхание на своей шее, и уже через минуту я укладываюсь на спину на своем любимом столе и расстегиваю одежду, а Ричард взбирается сверху, вытаскивая из штанов свой член. Вот что я еще в нем ценю. Член у него большой, и он умеет им пользоваться.

7

Красный мобильник. Джонни.

— Кэйти?

— Джонни, куда ты запропастился? Хрен знает сколько дней тебя не было!

— Не заводись. И так голова лопается. — Слушай, я сейчас за рулем. Я перезвоню, хорошо? Только не пропадай больше. — Я действительно катила по Вуд-лейн с двумя поддатыми девицами из Би-би-си на заднем сиденье.

— Заезжай, Кэйти. Повидаемся.

На часах только половина десятого, и мне предстояло вкалывать целую ночь. Кроме того, на моей коже еще сохранился запах Ричарда. Умеет же мальчик выбрать момент.

— Кэйти?

— Сейчас не могу, Джонни. Слушай, я скоро перезвоню, ладно? Я людей везу.

— Ты должна приехать. ПОЖАЛУЙСТА, приходи. — Этот его жалобный и вкрадчивый тон… Пятилетка к мамочке просится.

Одна из девиц говорила, что увидеть Джереми Паксмена — не такая уж редкость, да и Френча и Сондерса тоже, а вообще ей уже осточертело натыкаться на всяких звезд в баре телецентра. И обронила между прочим, что как-то повстречала в коридоре Майкла Кейна.

— Кэйти, у меня снова эта мигрень. Сил нет терпеть.

— Джонни, я же сказала, что перезвоню. Я на работе.

Я выключила мобильник. Мы были на Уэствей — моей самой ненавистной дороге во всем Лондоне. Когда я только готовилась получить значок, мне являлись в кошмарах серые ленты, перехлестывающиеся, пересекающиеся друг с другом, ленты без начала и конца. И в самом сердце этих снов таился Уэствей. До тех пор, пока мне не начал сниться цвет, это был самый мучительный из всех кошмаров.

— Я ему так сразу и сказала: со мной, мол, этот номер не пройдет, — говорила одна из девушек. — Пока он с НЕЙ — никаких. За кого он меня принял?

— Ну а потом что?

— Как — что? Да отымела его!

Обе так и закатились, разбрызгивая во все стороны слюну. Девица, которая кого-то отымела, потеряла равновесие и чуть не съехала на пол, что вызвало новый взрыв смеха. У ее подружки тушь растеклась по щеке. И вдруг она перестала хихикать; при напускной веселости глаза у нее оставались грустными. Я вспомнила дрессировщика в костюме Пьеро.

— Но больше я с ним не сплю. А то возомнил, ублюдок, будто ему все позволено.

Тут девчонка перехватила в зеркале мой взгляд, и я, смутившись, отвернулась. Нечего подслушивать — надо приводить в порядок собственные амурные дела.

Джонни…

Он появился в моем такси ненастной ноябрьской ночью, три года тому назад. Проезжая у Кингз-Кросс, я увидела высокий темный силуэт: полы пальто развеваются на ветру, лицо спрятано в воротник, отведенная в сторону рука торчит будто палка от метлы — он голосовал, заметив оранжевый огонек. Я подъехала, он попросил подвезти его к «Слону». Было уже около четырех, а может, и того позднее. Я жила в Пэкхеме, и «Слон» был как раз по пути. И я сказала, чтобы он залезал.

Он не пытался завести разговор. Просто сидел и смотрел в окно. Меня это устраивало. Мои мысли тогда были заняты совсем другими делами. До тех пор, пока уличные огни не осветили его лицо. Пока я не увидела шрамы.

Шрамы покрывали все лицо. Правая щека искромсана, кожа стянута так, что глаз почти закрыт. Куски пересаженной ткани. Длинные черные волосы зачесаны вперед, — наверное, чтобы хоть как-то замаскировать это зрелище. Левая сторона была немного получше.

Не повезло бедняге, подумала я. Интересно, где его так приложило.

Помню, как он перехватил мой взгляд. Лицо исказилось от злости. Я сделала вывод, что несчастный случай — или что там это было — произошел совсем недавно. Парень еще не привык к тому, что на него глазеют.

Воспоминания нахлынули внезапно. Только что я видела в зеркальце эти покрасневшие, полные муки глаза, а в следующее мгновение была уже совсем в другом месте. В школьном зале, среди визжащих девчонок, окруженная одноклассниками, я лезла из кожи вон, чтобы получше рассмотреть ребят на сцене. Проталкивалась, пробивалась как можно ближе к великолепному певцу.

Этого не может быть… Или может?

Они называли себя «Капоне». Четверо — как «Битлы». Ударник и три гитары. Солист играл на электрогитаре — подделке под «Стратокастер». Все держалось на нем, именно он обладал настоящим талантом. Репертуар был в основном чужой: «Дюран-Дюран», «Полис», «Клэш». Но были и их собственные песни: «Шоколадный», «Мадди», «Прошу вас, миссис Синклер» и моя любимая — «Плакучая ива». Они записали кассету на чьем-то магнитофоне и продавали копии школьникам. Свою кассету я загоняла до дыр, а потом купила новую.

Шестиклассники всегда ослепительны в глазах первачков. У них тела взрослых мужчин, они заманчиво недосягаемы — но в тех было и нечто большее. На переменах за ними бродили толпы девчонок, хихикающих и заливающихся краской, если их удостаивали улыбкой. Мы прокрадывалась в запретную комнату шестиклассников, чтобы подложить в их шкафчики любовные записки. Мы болтались за воротами, если они играли в футбол, и желали всевозможных страшных смертей их подружкам. Все они были героями, но главный герой — это, конечно, солист.

Это был он. Джонни Джордан, лидер «Капоне», парень, по которому я сохла и выла пятнадцать лет назад и для которого меня никогда не существовало. Он сидел в моем кебе, и его некогда ясный лик был изуродован и искромсан почти до неузнаваемости. Почти…

К глазам подступили слезы. Пришлось собрать все силы, чтобы справиться с рулем. Мы ехали по мосту Блэкфрайарз, по обе стороны от нас раскинулся Лондон — сияющий огнями, магический. В темной воде плясали мерцающие блики.

— Красиво, правда? — Голос у меня был взволнованный, срывающийся.

— Что?

— Мост. Река. Бывают моменты, когда я по-настоящему люблю свою работу.

— Куда ему до Бруклинского моста. — Его голос стал грубее. Жестче. — Вот Манхэттен в темноте… Сердце из груди выскакивает.

— Я в Нью-Йорке не была.

— Я жил там одно время.

— Понравилось?

Он слегка усмехнулся:

— Не стоило мне оттуда уезжать.

А у меня перед глазами стоял тот паренек Джонни, играющий на электрогитаре. Он хотел весь мир, он готов был открыть рот и проглотить его целиком. Но теперь, похоже, этот мир сожрал его. Точнее, пожевал как следует, выжал все сладкое и выплюнул кости да хрящи. Джонни откинул голову на сиденье. Я скользнула взглядом по его шее, по волосам, вьющимся у горловины футболки. И шея тоже в шрамах. Господи, да он что, весь такой?

Мы в молчании катили по Лондон-роуд, мимо бледно-розового «Слона» и торгового центра «Замок».

— Вам куда именно? — спросила я.

— Эпплтон-стрит.

Я свернула на Нью-Кент-роуд. Ветер опрокинул урны, и мусор рассыпался по дороге — теперь она казалась еще более запущенной, чем обычно. Ненавижу этот уголок Лондона — от него так и разит нищетой. Мы выехали на Эпплтон-стрит — кварталы приземистых домишек, узкие лестницы, крытые переходы, заколоченные окна.

— Здесь?

— Ага.

— Где остановить?

— Да где угодно. Можно прямо тут. — Джонни шмыгнул носом.

Я притормозила у обшарпанного белого фургона; руки точно налились свинцом. Я не хотела, чтобы он уходил, чтобы он снова исчез. Хотела расспросить его об этих шрамах, о музыке, о его жизни. Рассказать о невеселых своих школьных годах, о моей матери… Но я знала, что не смогу этого сделать. В нем чувствовалась какая-то неприступность. Истерзанное лицо словно предостерегало: никаких попыток к сближению. Подобраться к такому — это все равно что вить гнездышко из наждачной бумаги. Надо что-то придумать.

— Прошу прощения. — Джонни постучал по экрану, протягивая десятку и пятерку. — А мы так и будем здесь сидеть?

— Извините. Задумалась. — Я взяла деньги. Теперь он ждал, когда я открою дверцу, а я именно этого делать и не хотела. Прошло еще несколько мгновений.

— Послушайте, в чем дело? Собираетесь вы меня выпускать или нет?

Я обернулась и посмотрела на него. Воспаленные, полные ярости глаза, кожа словно опутана колючей проволокой.

— Я тут подумала… — начала я и умолкла.

— О чем?

А действительно — о чем?

— Я подумала… Может, вам отсосать?

— Мне — что?

Черт. Надо же такое брякнуть. Я развернулась обратно и отключила замок. Но он не двинулся с места.

— Вы проститутка? Это что, новый способ искать клиентов?

— Я не проститутка. Просто… нахожу вас привлекательным.

Он то ли хмыкнул, то ли искренне рассмеялся.

— Да у вас с головой не в порядке.

Это слишком — даже для меня. Лицо горело от унижения.

— Не в порядке так не в порядке. Выходите из моей машины.

Он молчал. Я чувствовала на себе его взгляд.

— Выходите из машины, говорю!

Я услышала, как открывается дверца, но не обернулась. Потом дверца захлопнулась. Удаляющиеся шаги… Я завела мотор.

В окошко слева постучали. Наклонившись, он разглядывал меня. Потом вопросительно вскинул бровь.

— А вы серьезно?

— Не знаю.

— На чашечку кофе зайдете?

— Да.

Килберн. Или Хемпстед — если вы спросите мнение агента по недвижимости. Я высадила девчонок на Динхем-роуд возле высокого викторианского особняка с террасой. Похоже, там назревала вечеринка — трое парней тащили к дому хозяйственные сумки. Девицы с собой бутылочку не захватили — с них уже явно хватит. Я смотрела, как они устремились к дому, а сама нашаривала красный мобильник. На крыльце стояла дама в брючном костюме и рассылала всем воздушные поцелуи. Если не ошибаюсь, появление девиц ее в восторг не привело.

Я проверила сообщения на красном мобильнике. Джонни звонил дважды: первый раз — умолял прийти, второй — посылал на хрен.

Я не могла не работать этой ночью, но и махнуть рукой на Джонни было нельзя. Только не тогда, когда он в таком состоянии. Я завела мотор. Может, по дороге к нему еще кого-нибудь подвезу.

Джонни ехал на мотоцикле. Это и стало роковой ошибкой. Все остальные были в легковушках — кроме, разумеется, водителя грузовика. Все оказались в броне, в укрытии — и только Джонни остался совсем беззащитным. Не знаю всех подробностей — их так и не удалось из него выудить. Не думаю, что он мог бы рассказать все, даже если бы захотел. Джонни говорил, что ничего не помнит. Знаю только, что произошло все на М4 — а там несутся на больших скоростях. Столкнулось несколько автомобилей, и в самом центре этого месива оказался Джонни. Еще я знаю, что вспыхнул огонь.

Джонни был весь в кусках. Ожоги, осколки, переломанные кости, разорванное мясо. Он был без сознания, когда его везли в операционную, и потом еще долго не приходил в себя. Все готовились к худшему. Но произошло настоящее чудо: он открыл глаза, он помнил свое имя и имена родных, помнил свой возраст и размер обуви. Он мог сказать, сколько пальцев ему показывают, и прочитать «Отче наш». Он был все тем же Джонни Джорданом.

Только когда Джонни вернулся к матери для окончательного выздоровления, дали о себе знать более глубинные травмы. Джонни спал весь день, а проснувшись, сидел без дела в потемках. Обе его гитары покоились в своих футлярах, в недрах гардероба. Причина депрессии была очевидна. Вы бы не впали в депрессию, отними у вас кто-нибудь лицо, всучив взамен лоскутное одеяло? Но и это еще не все. С Джонни случались припадки бешенства, и тогда он орал всякие мерзости своей старенькой маме и швырял в нее костылями. На него накатывали такие приступы головной боли, что он выл и колотил сам себя кулаками. Миссис Джордан пришлось обращаться за помощью. Джонни отправили на обследование.

От головной боли ему прописали парамакс — сильнодействующую смесь парацетамола и кодеина. Его спрашивали, случаются ли у него провалы памяти. Джонни сказал, что не случаются, и все остались очень довольны. В конце концов он дошел до кабинета психолога — специалистки по черепно-мозговым травмам. Она посоветовала ему соблюдать режим — вставать в восемь утра и совершать прогулку. Сказала, что привыкать ко всему надо постепенно, шаг за шагом возвращаясь к прежней жизни. Он ненавидел эту самодовольную дамочку с ее маленькими чистенькими ручками, с ее опрятными шелковыми шарфиками — но сеансы начали приносить пользу. Джонни вернулся в свою старую квартиру возле «Слона». Он ел отварные овощи и ходил в бассейн. Он снова взял в руки гитару — не «Гибсон», заменивший на сцене тот псевдо-«Стратокастер», а старую бренчалку, которую купил еще в детстве. И снова начал играть. Это оказался самый трудный барьер — Джонни боялся, что играть больше не сможет. Но выяснилось, что у него только немного охрип голос — и все. Психолог объявила, что гордится им.

Какое-то время он не подходил к телефону. Не был готов к возвращению в музыкальный мир. Но когда звонить стали все реже и реже, Джонни понял, что в студии пора появиться — если, конечно, он намерен спасти свою карьеру. Ведь он был профи. Давно уже миновали времена «Капоне» и джаз-бэнда в Нью-Йорке, но он и теперь неплохо зарабатывал игрой на гитаре. У Джонни были и связи, и мастерство. Как правило, он работал в студии, но больше всего любил выступать, когда перед ним была толпа народу и ему подпевали сладкоголосые подростки в шортиках. Джонни нюхал кокаин, его окружали фаны — настоящая звезда рок-н-ролла.

В тот день, когда ему предстояло снова взяться за работу, Джонни будто вернулся в школьные годы, но быстро почувствовал, что что-то не так. В студии его чествовали как героя, но едва он выходил за дверь, как возникало навязчивое подозрение: наверняка все только его и обсуждают. Те две девчонки-аккомпаниаторши — о чем они шушукаются? Ясное дело, сплетничают о нем! Целое утро дымили сигаретами и гоняли кофе, но вот наконец все было готово. Джонни надел наушники, включили запись…

Откуда, черт побери, взялась эта дрожь? Джонни едва мог удержать медиатор — о том, чтобы попадать на нужные струны, и мечтать не приходилось. А этот пот? Он стекал по лицу прямо на золоченую поверхность «Гибсона». Его же и на сцене пот никогда не прошибал, не то что в студии! Тони сказал, чтобы он не волновался — пусть прервется минут на пятнадцать и глотнет свежего воздуха. Все прекрасно всё понимают.

От перерыва толку не оказалось. Только дрожь стала еще хуже. Джонни увидел свое отражение в стеклянной перегородке — клубок шрамов и полные ужаса глаза. Это испуганное животное… кто это? Неужели он?! Джонни перевел взгляд на Тони — и прочитал жалость на его лице. Тогда он вышел из кабины для прослушивания, отдал Тони гитару и ушел.

Я высадила старикашку с костылями и хозяйственной сумкой у станции «Ливерпуль-стрит». Шесть шестьдесят, без чаевых. Всего за ночь, стало быть, пятьдесят семь фунтов восемьдесят центов. И еще удивляюсь, что ничего не могу накопить. Я выключила оранжевый огонек и набрала номер.

— Джонни?

— Кэйти, ну когда ты появишься, а? — Голос как у умирающего.

— Минут через двадцать буду. Может, раньше.

Почему я позволяю так собой вертеть?

«Слон» и торговый центр «Замок» теперь были красные. Перекрасили разнообразия ради в прошлом году. Большой красный нос Южного Лондона. Слой, разумеется, нанесли только один, и теперь снова просвечивал розовый цвет. Неземной и неразрушимый.

Я свернула на Эпплтон-стрит и остановилась там же, где парковалась и в самую первую ночь с Джонни. Впереди стоял все тот же замызганный белый фургон. Не уверена, что он вообще двигался с места. Я оглядела бурую кирпичную стену дома: семь этажей, три окна. В окне Джонни горел свет. От волнения меня охватила какая-то слабость. Кажется, я вовсе не умираю от желания его увидеть — да и есть ли такое желание вообще?.. Как тонка и хрупка линия между двумя противоположностями.

Вытаскиваю сумку с деньгами из-под сиденья, запираю кеб, ключи заталкиваю поглубже в карман. Хрустит бумага — папино письмо. Я вхожу в дом и поднимаюсь вверх, плюнув на лифт и перескакивая через две ступеньки. Такое упражнение мне по силам.

Когда я встретила Джонни, он был исполосован шрамами, охвачен болью и яростью из-за всего, что потерял. Вопреки всякой логике, он сам осложнял себе все, что только мог. Однажды психолог спросила его, не станет ли он счастливее, если откажется от музыки и займется чем-нибудь другим — работой, скажем, или учебой, — и Джонни закричал:

— ДА НЕ ХОЧУ Я БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ!

А когда она заикнулась, что на гитаре играть можно просто так, для себя, он вышел из ее кабинета и больше туда не возвращался.

Джонни стоял в дверях и смотрел на меня. Просто смотрел. Воспаленные глаза, засаленные волосы — нездоровый вид. Я ощутила запах сигарет и виски.

— Как голова?

— Плохо, — сообщил Джонни и тут же в подтверждение своих слов принялся растирать виски руками.

— Если уж засрал мне сегодня работу, может, хоть в дом пустишь?

Джонни развернулся и ушел в глубь квартиры. Я перешагнула порог и закрыла за собой дверь.

В углу мерцал телевизор; звук был выключен. Похоже, Джонни прибрался к моему приходу: залежи оберток, жестянок и перевернутых пепельниц исчезли. На кофейном столике лишь бутылка виски (полупустая), стакан, содержимого в котором оставалось еще пальца на два, пепельница (наполовину полная) и пачка «Мальборо». На кушетке лежала старенькая гитара. И еще Джонни накорябал что-то на листке бумаги.

Он стоял у окна, спиной ко мне, и смотрел на улицу.

— Что случилось? — спросила я.

— Сама знаешь. Голова.

Я углядела второй стакан на каминной полке, возле вороха нераспечатанных писем. Выходит, порядок наводили не для меня.

— Кто-то приходил?

— Джейсон Гривз.

Джейсон Гривз — басист из «Капоне», парень с нахальной ухмылкой… Он же столько лет Джонни не видел! Я едва не брякнула это вслух, но вовремя прикусила язык. Я ведь так и не сказана Джонни, что знаю его с давних времен. У него сложное отношение к прошлому. Я при первой же встрече догадалась, что ворошить былое — не лучшая идея. И сейчас спросила:

— А Джейсон Гривз — это кто?

— Знакомый гитарист. Играли с ним в школьной группе.

— Да-а? — Я отодвинула в сторону гитару, сбросила сумку и куртку и села на кушетку.

— Он теперь живет в Корнуолле. Женился, ребенка завел. Работает в Национальном тресте. — Джонни произносил эти слова так, будто они были из какого-то неведомого ему языка. А может, он их и в самом деле не понимал? От окна он так и не отклеился.

Я взяла стакан с виски и сделала глоток.

— Хорошо поговорили?

— Джем-сейшн устроили. — Джонни указал на гитару. — Пытались вспомнить песенки, которые играли в детстве. По-настоящему-то он больше не играет. Так, дурака валяет.

— Как и ты.

Джонни покосился на меня.

— Долго он у тебя был?

— Нет.

— Еще увидитесь?

— Нет.

Джонни наконец отошел от окна и убрал гитару с кушетки. Сел рядом со мной, а потом и улегся, положив голову мне на колени. Тяжелая голова, — впрочем, он весь такой. Я поняла намек и начала гладить его виски. Джонни застонал от удовольствия.

— Мне не хватало тебя, Кэйти…

— А мне — тебя. — И я отчетливо уловила запах Ричарда. Не думаю, чтобы его заметил и Джонни, но лучше бы я все-таки приняла душ. Эми бы этот запах с порога учуяла. Эми… С кем, черт побери, она была в этом «Зиппо»?

Джонни приподнялся, сжал мое лицо в ладонях, поцеловал. Медленно, глубоко. Кушетка превратилась в воду, и я соскальзывала, погружалась в нее. Остались только мои губы. Глаза закрыты, но стоит их открыть, как накатывает головокружение, и я зажмуриваюсь снова. Протягиваю руку, чтобы погладить его, — и касаюсь залатанной щеки.

Джонни отстранился. Лицо его скривилось, и он опять схватился за голову.

— Ты таблетки принимаешь?

— Дерьмо это все.

— Конечно, дерьмо, но ты их пьешь или нет?

Пошатываясь, Джонни ушел на кухню. Некоторое время я сидела в одиночестве. Снова приложилась к виски… Слышно было, как вода льется в стакан. Скрипнула дверца буфета, в стакан плюхнулись таблетки. Секунду спустя Джонни позвал:

— Кэйти…

— Что?

— Ничего.

Быть с Джонни все равно что стать зверем, угодившим лапой в ловушку, — так и ходишь, таская капкан за собой.

Я потянулась к исписанному листку бумаги. На обороте старого счета за газ я прочла:

На бумагу упала слеза. Листок выскользнул из рук; нахлынули воспоминания, переживания прошлых времен, но слез больше не было. Они уже иссякли. Я думала о маминой машине на утесе в Кенте — двигатель продолжает работать, мама лежит, привалившись к рулю, и резиновый шланг тянется от выхлопной трубы в кабину. На маме было новое платье, платье с ее дня рождения.

— Ты чего? — В дверях стоял Джонни со стаканом воды в руке.

— Постменструальный синдром. — Я-то знала, как его вырубить. — Идем в постель?

Он посмотрел на часы:

— Рановато еще…

— Пожалуйста.

Джонни сел рядом со мной, осушил стакан и потянулся за бутылкой виски.

— Выпей-ка еще.

— Давай лучше в постель.

Красный мобильник затрезвонил пронзительно и внезапно, разогнав нашу пьяную одурь.

— Кого еще… — пробормотал Джонни, обшаривая мою куртку и не обращая внимания на мое «ну его».

— Да пусть себе звонит, — скривилась я, но Джонни уже отыскал в моем кармане мобильник и нажал кнопку.

Послышался чей-то голос, но я не могла разобрать, чей именно. Лицо Джонни потемнело. Сверкнули воспаленные красные глаза.

— Секунду, — процедил он и резко ткнул мобильник мне в грудь. Я попыталась ухватить его, но не сумела; телефон упал на пол. Я полезла было за ним, но тут Джонни наступил мне на руку. Пальцы захрустели. Джонни сам подхватил мобильник и отключил его; нога по-прежнему придавливала мои пальцы к полу.

— Джонни… — Рука горела огнем.

— Что еще за Крэйг такой? — Он наконец убрал ногу, и я повалилась на пол, баюкая поврежденную руку. Джонни возвышался надо мной с искаженным от ярости лицом. — Я еще раз спрашиваю, что за долбаный хрен этот Крэйг?

— Просто парень, которого я подвозила.

— Просто парень, которого ты укатала, да?

— Господи, Джонни, он для меня действительно пустое место.

Джонни снова отошел к окну и встал, повернувшись ко мне спиной. Кажется, он просто не хотел меня видеть. Если бы видел, озверел бы еще больше.

— Если он — пустое место, с чего он тебе названивает? — Джонни старался сдерживаться, но бешенство прорывалось сквозь напускное спокойствие, как тускло-розовый цвет пробивался сквозь красную краску «Слона».

— Не знаю я.

Сами собой потекли слезы. Сил моих больше нету.

— Лжешь, Кэйти.

— Не лгу. Я не знаю, почему он мне названивает. Я ничего не сделала!

Поднявшись на ноги, я схватилась за куртку. Все, ухожу отсюда.

— Тогда откуда у него твой номер?

— Его другу стало плохо у меня в такси. Я помогла дотащить его до квартиры этого Крэйга. И забыла там телефон. Пришлось с ним поужинать, чтобы получить мобильник обратно.

— Это еще что за хрень? Пришлось с ним поужинать?

— Да, но ничего не было, Джонни. Клянусь тебе, ничего не было!

— Шлюха.

Левый глаз взорвался тысячами искр, боль была такая, что я даже перестала воспринимать ее. Меня швырнуло назад, и я приложилась затылком об угол кофейного столика еще до того, как коснулась пола. Наверное, на несколько секунд я вырубилась, потому что потом было такое ощущение, будто просыпаюсь, а левый глаз открыть не могу. В ноздри шибанул затхлый запах старого ковра, а где-то надо мной Джонни нянчил свой кулак, плакал и причитал:

— Вот дерьмо, что же я с тобой сделал? Кэйти, я ведь тебя люблю.

Под ногой у меня зашуршала бумага, и я сначала подумала, что это папино письмо, — но это был старый счет за газ, исписанный стихотворными строчками.

 

ЦВЕТ СНА

1

Розовый мобильник — Эми: «Ты совсем не сексуальная, когда дуешься. НУ ЖЕ, Кэти, позвони мне. Появись. Или мамаша тебя совсем запрягла?»

Голубой мобильник — Джоэл: «Кот, я из салона. Слышишь, фены шумят? Завтра вечер для учеников. Приходи к шести, я тебе прическу сделаю. У меня классно получается, честно. Хочу тебя увидеть. Пока».

Желтый мобильник — Стеф: «Привет, Кэт, надеюсь, поездка в Шотландию прошла нормально. Ты ведь уже вернулась? Хочу рассказать тебе уйму всего. Да, кстати. Ты не знаешь кого-нибудь, кому нужны недорогие игрушки? Наш заказчик в конце концов взял только двести штук. Они не краденые, ничего такого. Позвони, позвеним».

Зеленый мобильник — Ричард: «Китти, это я. Как твой грипп? Дотти хочет прийти и за тобой поухаживать. И я тоже. В самом деле, где ты живешь? Я начинаю думать, что ты замужем или еще что-нибудь… Если серьезно, я бы с радостью посмотрел, где ты обитаешь. Ладно, это я занудствую. Созвонимся. Поправляйся».

Красный мобильник — Джонни: «Кэйти, я люблю тебя. В тысячный раз прошу у тебя прощения. Этого никогда больше не повторится, обещаю. Слушай, я решил взять себя в руки. Ведь это же не я — я не такой. Кэйти…»

Винни читала «Лондон такси таймс». Ясно, опять какие-то нюни про таксистов. Я подошла к столику. Винни подняла голову.

— Господи, — произнесла она. — Что это с тобой?

Фонарь являл собой смешанную гамму бледно-желтого и темно-зеленого. Винни просто обалдела — а видела бы она мой фингал на прошлой неделе.

Я сбросила куртку, повесила на спинку стула. Небо за окном светлело, края грозовых туч медленно окрашивались в цвет индиго. Октябрьский дождь, холодный и мрачный. Я заработала без малого три сотни — для воскресной ночи почти нереально, — но и выжата была как лимон. После недельного перерыва выкладываться пришлось по полной программе. А теперь мне надо взбодриться. Стол качнулся, когда я села. Винни закурила, глубоко затянулась и подалась вперед, разглядывая мой глаз. От прищура бледное лицо сморщилось, как скомканная простыня.

— Вин, кончай ртом мух ловить.

Я обвела взглядом переполненный зал, высматривая Большого Кева. Воздух был пропитан дымом и паром.

— Английский завтрак и один кофе, Кев, ладно? Спасибо.

К нам направился Родж Хакенхэм; он торжественно нес в своих лапищах что-то вроде дешевой розовой кофточки из полиэстера.

— Вы-то, леди, мне и нужны. Что скажете об этом товаре? Все этикетки подлинные. Одна за пятнадцать, две — за двадцать.

— Отстань, Родж, — сказала Винни.

— Да бросьте, побалуйте себя, — настаивал он. — На воротник гляньте! Кружева что надо. У меня там в тачке и другие цвета есть.

— Роджер, проехали. Я вообще ничего не куплю у мужчины с таким причесоном. — Я обернулась, и Родж увидел синяк. Его улыбка на миг померкла, но он быстро пришел в себя, молча кивнул и перекочевал к столику у двери, где Дженет Как-ее-там сидела с жирным Ричардом.

Винни откинулась назад, встряхнула волосами. До чего меня бесит этот ее всезнающий вид…

— Джонни, да? — спросила она. — Он и раньше руки распускал или это что-то новенькое в его репертуаре?

— Ты о чем? — Я разглядывала кофейные разводы на поверхности стола, перебирала пакетики с сахаром в фарфоровой миске.

— Сама знаешь. — В голосе Винни прозвучала злость. — Это он с тобой сделал. И ты все это время пряталась, ждала, когда синяк начнет сходить.

— Вообще-то это был пассажир. — Я нечаянно порвала пакетик, и сахар просыпался в лужицу пролитого Винни чая. — Какой-то тип пытался меня ограбить. Облажался и слинял в куда более плачевном виде.

— Тогда почему ты пряталась?

— А с чего ты взяла, что я пряталась? Потому что сюда несколько дней не заглядывала? А саму-то тебя от этой дыры еще не мутит?

Винни вздохнула и так пристально уставилась на кончик своей сигареты, что глаза едва не сошлись на переносице.

— Что ж, твоя жизнь, — чопорно сказала она.

— Вин, это не Джонни. — Я сама не заметила, как повысила голос, и вдруг спохватилась, что многие в зале пялятся на меня.

Родж Хакенхэм со своими кружавчиками то и дело оглядывался через плечо, и еще Фрэнк Уилсон, сидевший с «Дейли мейл», и какой-то лысый старикан, которого я знать не знала, шептался с Атаманом Орханом. Похоже, я оказалась гвоздем программы — хоть шляпу по кругу пускай.

На мое счастье, в кармане затрезвонил розовый мобильник. Я не созванивалась с Эми с той самой злополучной вечеринки, но сейчас она объявилась как нельзя более кстати.

— Извини, — сказала я Винни, взиравшей на меня с осуждением, и отвернулась. — Эми, привет!

— Катерина? Господи, опять он!

— Здравствуйте, Крэйг.

— Как вы? Я… Может, я не вовремя? А то в прошлый раз…

— Да нет, все в порядке. — Я чувствовала, что Винни пытается прислушиваться, и отодвинулась подальше.

— Ну, я… Точно нормально?

— Да. Вы что-то хотели? — Я едва не скрежетала зубами, хотя и старалась взять себя в руки.

— Я тут прикинул… Знаете, я обдумал то, что вы сказали за ужином, — помните, про работу, про физическую форму…

— И что?

Большой Кев принес мой кофе; я поблагодарила его кивком, избегая взгляда Винни.

— Да вот поразмыслил и решил, что вы правы. Я совсем потерял форму. Превращаюсь в развалину.

— Крэйг, вы это к чему?

Пауза — обмозговывал, почему я не в духе. И наконец разродился:

— Ах да. Видите ли, я думал, что вы мне что-нибудь посоветуете…

— Шли бы вы в тренажерный зал.

— М-м… Я надеялся, что вы подскажете что-нибудь особенное. Может, встретимся? Поужинаем, например, а вы мне что-нибудь порекомендуете. Как насчет «Сахарного клуба» — завтра вечером, в восемь?

Все было настолько шито белыми нитками, что я не могла сдержать улыбки.

— Крэйг, вам никогда не сбросить вес, если вы не откажетесь от всех этих шикарных ресторанов.

— А ведь вы правы. Мы можем отказаться от десерта…

Я отхлебнула кофе и, потеряв бдительность, встретилась глазами с Винни. Она сидела с таким умным видом, что у меня руки зачесались ей врезать. Я заставила себя сосредоточиться на олухе в телефоне.

— Слушайте, Моргун, я сейчас занята.

— Тогда давайте просто выпьем, это много времени не займет! — запротестовал он. — Мне бы только названия каких-нибудь спортклубов…

— Поищите в «Желтых страницах». — Я отключила мобильник и спрятала его в карман.

— Это не тот, с которым ты недавно ужинала? — Винни загасила окурок. — А он шустрый. Все эти закусоны-выпивоны…

— Заткнись, а? Этот тип меня уже достал. Если уж так хочешь знать, вот это, — я дотронулась до синяка, — из-за него.

— Что? Так это тот тип, который сейчас звонил, тебя разукрасил?

Винни купилась. Глаза у нее округлились, рот открылся, ни дать ни взять золотая рыбка — только с густыми бровями.

Остальные шоферы уже потеряли к нам интерес, и я смогла немного расслабиться. Глотнула еще кофе и решила сжалиться над Винни. В конце концов, какой смысл врать? Что ей, что другим.

— Да нет, Вин, это, как ты сама догадалась, Джонни постарался. Я была у него, и тут как раз позвонил Крэйг, козел этот. Джонни и психанул, как ты понимаешь.

— И ударил тебя. Держу пари, сдачи ты ему не дала. Не дала ведь?

— Я не могла. Я была на полу и не в той кондиции.

Винни протянула руку — хотела погладить меня по лицу, но я отстранилась. На фига мне ее сочувствие.

— И что ты намерена делать? — мягко спросила она.

Я пожала плечами:

— Он раньше никогда воли рукам не давал. Говорит, это не повторится. Может, действительно просто сорвался.

— Да пошли ты его куда подальше, Кэтрин. Сейчас клянется-божится, но обязательно снова это сделает. Такие вещи быстро входят в привычку.

Винни зажгла новую сигарету и откинулась на спинку стула. Неожиданно она показалась какой-то далекой, хрупкой. Я заметила, что руки у нее дрожат. Она закашлялась и поспешно глотнула чаю. Такое впечатление, что Вин говорила это все, исходя из собственного опыта.

— Может, ты и права, — произнесла я.

— Я знаю, что я права. Он озлоблен и травмирован из-за той катастрофы, а отыгрывается, цветочек мой, на тебе. Возможно, чувство вины ему даже нравится. Оно отвлекает его от собственной злости, согласна? В следующий раз он наподдаст тебе посильнее, чтобы снова почувствовать себя виноватым. Простая логика.

Понятно, что она имела в виду, но, как ни странно, это вызвало у меня еще большую жалость к Джонни. Ведь у него страшная жизнь. Я — единственное, что у него осталось хорошего.

— Ладно, Вин, ты свое веское слово сказала. А теперь давай о чем-нибудь другом. Изреки очередную мудрость.

Сработало. Вид у Винни был довольный; она уставилась на дно своей чашки в поисках вдохновения.

— Ага, вот… — Она криво ухмыльнулась.

— Что ж, послушаем.

Винни сосредоточилась, глаза превратились в щелочки, почти исчезли под лохматыми бровями. Кев принес мой завтрак на белой тарелке с отбитым краешком — ей-богу, в этом «Крокодиле» тарелки все до единой щербатые, — и от аромата у меня сразу забурчало в животе. Жир капал с яиц и лужицами растекался вокруг кусочков колбасы, сбоку свернулся завитком ломтик грудинки. А я в спортзал неделю не заглядывала.

— Если бы жизнь была игрой… — начала Вин и умолкла, подбирая слова. — Тогда моя оказалась бы просто лотереей «Бинго», а твоя — русской рулеткой.

— Вин, — улыбнулась я. — Так ведь жизнь и есть игра.

В спортзале есть такой тренажер, называется «Штурм пирамиды». Это для ходьбы — держишься за ручки и шуруешь двумя большими педалями. И, пока маршируешь, смотришь на маленький экран: нечто вроде видеоигры, где два человечка в спортивных костюмах бегут по склону пирамиды. Картинка довольно примитивная — ведь и тренажер, мягко говоря, не новый, — но действенная. Чем быстрее идешь, тем быстрее взбирается в гору твой человечек. Второй бегун устанавливает скорость. Они поднимаются все выше и выше, а по плоскому синему небу плывут нарисованные облака да время от времени пролетает самолетик. По мере подъема расширяется панорама внизу: пирамиды, пальмы, озерцо, из которого пьет воду верблюд. Представляю, как изобретатели ломали голову: что бы такое придумать, чтобы беговая дорожка получилась сногсшибательная?.. И тут осенило: Долина царей!

Все, конечно, решат, будто «Штурм пирамиды» — это и в самом деле штурм. Подумают, что цель достижима, что если человечек будет бежать достаточно долго и достаточно быстро, то в итоге заберется на вершину пирамиды и обернется, широко улыбаясь, — а внизу раскинется вся Долина царей. Ничего подобного. Сколько ни маршируй — человечек так и будет карабкаться и карабкаться все выше… Сизифов труд. Конца пути нет. Но ты все равно идешь вверх.

В этот день я штурмовала пирамиду добрых шестнадцать минут, на двенадцатом уровне (машина работала, что твой велосипед), и пот ручьями лил по вискам и шее. Невольно вспоминался жир, стекавший с жареных яиц сегодня утром. Хотелось бы верить, что именно этот жир из меня сейчас и выходил. Пот был странноватого персикового цвета — спасибо тональному крему и маскировочному карандашу, которыми закрашивала фонарь под глазом. Результат получился не самый убедительный, но должна же я была попробовать. По счастью, пялиться на меня могли только двое — рыжий дохляк, работавший с весом, далеко превосходившим его возможности, и какая-то домохозяйка, неторопливо крутившая педали на велотренажере, одновременно почитывая Мэриан Кейс.

Оба вытаращились на меня, как только я вошла, и пришлось одарить их таким грозным взглядом, что больше они в мою сторону не поворачивались.

Сегодня непобедимость пирамиды почему-то раздражала меня, и я штурмовала ее с настоящим остервенением, прекрасно понимая, что никакой вершины мне не видать. Смотрелась я, судя по всему, лихо — красная перекошенная морда, жилы на руках и шее вот-вот порвутся, ноги давят на педали, будто поршни какой-то машины. Фонарь казался сигналом опасности, а не признаком слабости — один глаз в боевой раскраске. Но если бы вы видели, как я шлепаюсь на тот вонючий ковер, как высвобождаюсь из укачивающих меня рук Джонни, как ползу по полу, словно паршивый старый пес, у которого больше нет сил, чтобы бегать, как тащусь в темную спальню, где можно свернуться на здоровом боку под грязным одеялом и лежать, глядя на облупившийся потолок, пока не сморит сон, — да, тогда бы вы увидели совсем другую женщину.

Я проснулась в четыре утра; этот душу выматывающий цвет был повсюду — вокруг меня, внутри меня. Я даже радовалась, что боль отвлекает, выдирает из этого кошмара. Выбралась из постели и, спотыкаясь, побрела в соседнюю комнату за туфлями и курткой. Джонни храпел на кушетке — полностью одетый, рука закинута на лоб. Пустая бутылка валялась рядом. Куртку пришлось выдернуть из-под его ноги, и он пробормотал что-то нечленораздельное. Вспомнился спящий тигр, которого я как-то в детстве видела в Лондонском зоопарке.

Теперь я так крутила педали, что тренажер скрипел и покачивался. Да как он посмел такое со мной сделать! Я такого ни от кого не собираюсь сносить — и уж тем более не от пропитанного виски, желтопалого, прокуренного недоделка, который когда-то был хорошеньким мальчиком Джонни Джорданом.

В жизни ни от кого не пряталась — и вот всю последнюю неделю таскаюсь за хлебом и молоком в темных очках, да еще обходя стороной старушек на автобусной остановке. Сначала внушала себе, что это хорошая возможность привести в порядок квартиру, но так и не собралась с духом, чтобы взяться за уборку, а вместо этого задернула все шторы и засела в полутьме, среди коробок, у телевизора. И спала по пятнадцать часов в сутки. Телефоны трезвонили вовсю, но я их, как правило, игнорировала. Наконец нескольким перезвонила и наплела какие-то отговорки. Но на Джонни я не реагировала. К концу недели меня уже мутило от телевикторин, мыльных опер и от себя самой. Я стала задумываться о последних днях маминой жизни — о том, как она безостановочно бродила по дому в своем халате, в одной руке — сигарета, в другой — стакан с каким-то пахучим пойлом…

Фингал стал из интенсивно-красного пурпурным, а потом приобрел этот уродливый болотный оттенок. И прошлой ночью я снова села за руль. Можете себе представить мое смущение — да что там, стыд, — когда пассажирка, выходя на Хайгейт, сочувственно тронула меня за плечо и протянула карточку с адресом убежища для женщин. Я попыталась отдать эту бумажку обратно, но она не взяла — только улыбнулась с понимающим видом и захлопнула дверцу. Да как он посмел… Да он…

— Извините, у вас все в порядке?

Замедлив ход, я обернулась. Джем, менеджер тренажерного зала, стоял рядом и с тревогой смотрел на меня.

— Что?

Он покраснел.

— Ну, просто…

Я остановилась, заметив, какие лица у рыжего задохлика, домохозяйки с книжкой и девчушки-японочки, которая, видимо, пришла, пока я гоняла тренажер. Все смотрели на меня.

И я с ужасом сообразила, что сыпала проклятиями ВСЛУХ.

Джем мучительно подыскивал слова, чтобы сообщить мне об этом потактичней. И, судя по пульсирующей жилке на лбу, очень нервничал. Наверное, решил, что я бешеная. Не знает, что взбесилась-то как раз не я.

Я слезла с тренажера.

— Извини, Джем. У меня та еще неделя выдалась.

— Ясно. — У бедняги явно отлегло от сердца. Напряжение спало. — А с глазом что?

— Да так, знаешь… Спорт, — брякнула я первое, что пришло на ум, и взяла полотенце. Полотенце было белое, но стоило мне провести им по лицу, как его тотчас украсили оранжевые разводы.

«Шаман» был стилизован под семидесятые: желтый кафель, леопардовый китч. Над шеренгой кресел тянулся ряд сушилок, похожих на водолазные шлемы, — их давно уже убрали отовсюду, кроме нарочито старомодных парикмахерских. Но здесь они были вполне уместны — дань иронии. Высматривая Джоэла, я оглядела посетителей и взбудораженных учеников в потрепанных джинсах, с взъерошенными обесцвеченными патлами и с прыщами.

— Вы на вечер учеников? — осведомилась синеволосая девица за столиком регистратора.

— Не совсем. — Я твердо решила не подпускать Джоэла к своей кудрявой шевелюре. В жизни ему не прощу, если он меня оболванит.

— Хотите записаться? — У девицы на лбу красовался индуистский кружок, но я подозревала, что в ее случае это к религии не относится. Скорее что-то вроде наклейки на библиотечной книге. У меня возникло искушение потянуть кружочек: отвалится или нет?

— Мне нужен Джоэл Марш.

Девица сразу смешалась:

— Джоэл? А… он ушел.

— Вы уверены? — Я снова взглянула на вдохновенных стилистов. Учеников — как сельдей в бочке, она могла и ошибиться.

— Секундочку. — Девица потянулась к телефону и набрала номер. — Джино? Ты на минутку не подойдешь? Тут одна леди спрашивает Джоэла. Ага. — Она положила трубку и повернулась ко мне: — Присядьте. — И указала на кожаные сиденья под шлемами фенов.

Пару минут я дожидалась какого-то Джино, гадая, что тут происходит. Наконец появился тип в черных джинсах и рубашке — уложенная гелем прическа, колечко в ноздре, волосатые руки. Он был очень бледен, волосы на лбу росли треугольным мысом — вылитый граф Дракула.

— Джино? — Я поднялась ему навстречу.

— Он самый. — Он потеребил кольцо в носу средним пальцем. — А вы… — и осекся в замешательстве. — Вы ведь не мать Джоэла?

Он совсем идиот? Не заметил, что Джоэл — черный? Причем не мулат, а стопроцентный?

— А вы ждали его мать?

— Ну, она тут говорила по телефону, что может… — Он злобно покосился на регистраторшу, будто та выманила его из кабинета под вымышленным предлогом. — Слушайте, если вы не мать Джоэла, то кто же тогда?

— Друг.

Джино был тощий и на полголовы ниже меня. Мне он совсем не нравился.

— Я не намерен вступать ни в какие дискуссии. — Джино хлопнул в ладоши, давая понять, что разговор окончен. — Если у парня есть какие-то претензии, пусть изложит их в письменном виде и направит моему адвокату. Но он зря потеряет время.

— Претензии? Вы о чем?

Джино разозлился. Дрянное маленькое личико даже порозовело. Он направил на меня палец:

— Вот что, леди. Я уважаемый бизнесмен, стилист, экс-чемпион мира! Я не допущу, чтобы мою репутацию пачкал в грязи каждый сопливый шантажист, которому вздумается войти в эту дверь, слышите? Мальчишка оказался вором и лгуном, и на этом точка! Всего вам наилучшего. — И повернулся к регистраторше: — Больше никаких гостей, Джуди.

Я бы не удивилась, застав у Джоэла все его семейство на военном совете, но на звонок в дверь никто не ответил. Поболтавшись у дома несколько минут, наконец сдалась и пошла обратно к машине — к пабу «Лорд Палмерстоун» на углу, где припарковалась. Шаря по карманам в поисках ключей, подняла голову — и увидела в окне…

Да, он. Джоэл. В пабе. Джоэл — в пабе?

— Что происходит? — Я взяла его пустой стакан и принюхалась. Запах аниса. — Что ты пьешь?

Джоэл сидел поставив локти на стол и уткнув подбородок в ладони.

— «Перно», — ответил он, не глядя на меня.

— Ты же не пьешь.

— Сегодня — пью. Ты мне еще купишь?

— «Перно»?

— С черносмородиновым соком. Пожалуйста, Кот.

Я с неохотой выполнила его просьбу. Себе взяла пинту «Стеллы» и еще креветочные чипсы для нас обоих. Пока бармен наливал мне пиво, я оглянулась через плечо на Джоэла. Он по-прежнему не шевелился и смотрел в пространство.

— Что случилось, Джоэл? — спросила я, садясь рядом с ним. — Я заходила в «Шаман» и говорила с Джино.

— Что он сказал? — Черносмородиновый сок оставил следы в уголках рта. Я вспомнила, как в детстве попробовала «Рибену». Интересно, сколько он уже принял?

— Мало чего. Он казался… испуганным. — Это дошло до меня только сейчас. — Решил, что я — твоя мать.

Джоэл фыркнул, но тотчас снова умолк.

— Обозвал тебя лгуном. И вором. И шантажистом. Что ты натворил, Джоэл?

— Да в гробу я их имел! — взорвался он. — Это Джино натворил, а не я!

— Да в чем дело?!

Джоэл осушил свой стакан и со стуком поставил его на стол. Потом сжевал пару чипсов. Крошки сыпались у него изо рта, когда он заговорил снова:

— Вчера. Под конец дня зазвал меня к себе в кабинет. Подумал, говорит, что надо нам побеседовать. Он у себя за столом сидел. Так что я только сверху его видел. И он мне сказал, что у меня все хорошо получается. Что он распознал во мне талант. И я уже, считай, прошел отбор, и он позаботится, чтобы я после курсов получил постоянную работу. Но только, говорит, я для него взамен тоже кое-что сделать должен.

— Джоэл, можешь ничего не рассказывать, если…

На меня смотрели испуганные глаза.

— А когда он встал, оказалось, что у него член торчит наружу. Наружу торчит, Кот. Он мне велел встать на колени…

— Урод долбаный… То-то он переполошился!

— Я не сделал того, чего он хотел, Кот. Я старался быть вежливым. Сказал, что я не по этой части. А он знаешь что ответил? Кончай, говорит, брехню нести, я, мол, педиков сразу чую и ни разу еще не ошибся. Велел, чтобы я не валял дурака и попробовал.

— Но ты сказал «нет».

— В самую точку, я сказал «нет». Представляешь, что он возомнил — будто знает меня лучше, чем я сам. А он тут и заявляет, что о работе я могу забыть и вообще чтобы проваливал. Орал, чтобы я убирался. Как будто это я с ним что-то сделать хотел.

Я обхватила его и притянула к себе покрепче.

— И ты пошел к маме.

Он кивнул, уткнувшись мне в грудь.

— И теперь она на тропе войны, а ты отсиживаешься здесь.

— Ага. — Джоэл поднял голову и только тут увидел мой фингал. — Что это с тобой?

— Пустяки. Разборка с пассажиром. Джоэл, что ты собираешься делать?

Он пожал плечами.

— Мама не может сражаться за тебя всю жизнь. Ты должен научиться защищаться сам.

Теперь Джоэл разозлился на меня. Его взгляд снова обрел ту сконцентрированную свирепость, которую я подметила еще в спортзале.

— Ну и что ты мне предлагаешь, Кот? Написать его адвокату письмо, как он и говорит? А кому из нас больше поверят? Я же просто безработный черномазый юнец. Бывший танцор, который даже в «Лихорадку в субботу вечером» не прошел. Ну да, это я тоже завалил. Я только на такое и гожусь. Ну и еще на отсос.

Он поднялся и направился к двери, налетев по дороге на стол. Дверь он толкнул, вместо того чтобы потянуть на себя, а потом еще и споткнулся на ступеньке. Я хотела пойти следом, но передумала — бог с ним, пусть остынет.

Вот только… Джоэла больше волновало то, как Джино отзывался о его сексуальности, а не то, что он сделал.

2

Мрак. Хуже, чем обычно по понедельникам, да еще и дождь. Внезапно хлынувший ливень может разогнать людей по такси, но если зарядит с самою утра, то никто просто не высунется на улицу. К половине первого у меня было всего семьдесят фунтов. Так пропущенную неделю не возместишь. И о чем я только думала — отсиживалась, видите ли, в своей берлоге. На Тотнем-Корт-роуд я подхватила слепого с собакой-поводырем; он просил отвезти его в Майл-Энд. Я не сразу въехала, что он слепой, и чуть было не отказалась — обычно я животных в машину не беру: аллергия на шерсть. Но нельзя же слепого с поводырем не пустить, верно? К тому же он не будет комментировать мой фингал.

Такси воняло мокрой псиной. Пес то и дело встряхивался, брызги летели во все стороны, от чего запах еще усиливался. Я хотела попросить слепого унять собаку, но передумала. Парень был моим ровесником. Бедолага.

— Просто диву даюсь, как вы управляетесь в этом городе, — заметила я. — Мне бы так не удалось. Не представляю, как можно обойтись без зрения.

Слепой вздохнул. На лице появилось выражение скуки, граничившей с обреченностью.

— Это моя жизнь, — ответил он. — Другой я никогда не знал.

Я тотчас пожалела, что завела этот разговор. Ему, наверное, это обрыдло не меньше, чем мне — разговоры о том, каково женщине быть таксистом. Я захлопнула пасть и крутила баранку, только поглядывая на него в зеркальце.

Когда слепой вышел, я проследила, как он подходит к своей двери и с ходу попадает ключом в замок. Ни секунды возни. Потом проехала мимо причудливой череды открытых зеленых местечек, безобразных холмов и попадающихся время от времени элегантных викторианских террас — наследие, сохранившееся еще со Второй мировой. Было уже поздно, и мне осточертело смотреть на чиркающие по стеклу дворники. Меня занесло в края Стефа.

В окрестностях Брик-лейн болтались без дела орды проституток. Похоже, из-за дождя и у них проблемы. У нас есть нечто общее. Ресторанчики открыты и полупусты, официанты торчат в дверях, зазывая посетителей. В воздухе висит густая смесь дождя и запаха карри.

Я как раз выбралась из машины и повернула к дому 134А, когда углядела знакомую белокурую шевелюру в окне «Шамира» — излюбленного ресторанчика Стефа. Он и Джимми, склонившись друг к другу, увлеченно обсуждали что-то, окутанные клубами сигаретного дыма. Они не слышали, как я иду по ковру с крупными узорами, и заметили меня только тогда, когда я положила руки Стефу на плечи. Он испуганно подпрыгнул:

— Господи, Кэт, смерти моей хочешь? — Стеф, а где мой поцелуй? А где мое «Как твоя поездка в Шотландию?» и «Как же я соскучился»?

Лицо у него расслабилось, снова появились ямочки, засияла улыбка — тускло-красное освещение придавало ей нечто дьявольское.

— Кэт, как же я соскучился! Как твоя поездка в Шотландию? — вопросил Стеф с наигранным надрывом и слегка шлепнул меня по заду. Я в отместку взъерошила ему волосы и придвинула к себе стул.

— Чао, Кэт, — лениво протянул Джимми, и я кивнула ему.

Наступила неловкая пауза; они переглянулись. Я сообразила, что прервала какой-то разговор. Рядом возник официант, забрал посуду из-под карри и смахнул со стола просыпавшийся рис. Потом вручил мне меню. Пока я заказывала ягнятину с рисом и «Хайнекен», Стеф и Джимми превратились из застигнутых врасплох заговорщиков в нормальных собеседников.

— Стеф, покажи ей эту штуковину, — предложил Джимми.

— Какую? Ах да… — Стеф полез в сумку, извлек оттуда томагоччи, поднес тварь к лицу и четко проговорил: — Я люблю тебя.

Уродец тотчас захлопал глазами, запищал и забулькал.

— Говорит, что хочет меня поцеловать, — пояснил Стеф.

— Да ладно тебе.

— Нет, серьезно. — Джимми достал сигарету. — Они учат слова. С ними разговаривать можно.

— Не выношу такие вещи.

— Терпение, — назидательно произнес Стеф и поставил все еще кудахчущего томагоччи на стол. Потом вынул из сумки еще одну игрушку и водрузил ее напротив первой.

— Стеф…

— Ш-ш! Слушай. — Стеф поднес палец к губам. Томагоччи номер один изложил томагоччи номер два свои планы относительно поцелуя. Томагоччи номер два что-то булькнул в ответ.

— Говорит, что она его любит, — перевел Стеф.

Первый томагоччи забормотал снова.

— Они разговаривают друг с другом. Разве не прелесть? — Стеф стиснул мою руку. — Кэт, а что у тебя с глазом?

— Это такая же прелесть, как если бы друг на друга бибикали два будильника.

Официант принес мой «Хайнекен», и я отпила большой глоток.

— Что с глазом, Кэт?

— Разногласия с шотландской барменшей, — буркнула я.

Стеф расхохотался:

— Ну ты даешь! — И кивком указал на меня Джимми: — Какова?

Затрезвонил телефон. Сначала я решила, что это один из моих, но мои не наигрывают песенки! Ненавижу мелодии на мобилах. Это не лучше, чем музыкальные дверные звонки или музыкальные лифты. Мгновенная ушная лоботомия. Я сморщилась от отвращения, когда Джимми достал свою «Моторолу».

— Да? — Бессмысленное выражение исчезло с его лица, он весь засветился. — Да, так чего там, браток? Да? Завтра? Во сколько?

Я заметила, как напрягся Стеф. Томагоччи махали друг на друга кургузыми крылышками и хлопали ресницами.

— Конечно. Ага. До скорого. — Закончив разговор, Джимми запихнул «Моторолу» обратно в карман. Что-то мне здесь не нравилось.

— Завтра? — переспросил Стеф.

— Ага. Полпервого, — отозвался Джимми.

— Ах черт. Полпервого меня не будет. Ты почему не дал мне самому с ним поговорить?

Джимми отмахнулся:

— Остынь. Я-то буду. Уж как-нибудь справлюсь.

Стеф кивнул и глотнул пива.

С чем справишься? — подмывало меня спросить. Но не учинять же Джимми допрос прямо здесь.

Прибыла моя ягнятина. Ну, допустим, это был цыпленок, но делать мне больше нечего, кроме как жаловаться.

Томагоччи, похоже, готовились к случке.

— Вы уже сплавили остальных? — спросила я.

— Не-а, — сказал Джимми. — Беда в том, что это старая модель. Их уже никто не хочет. Всем подавай новеньких — Тинни, Динни или как их там.

— Нас накололи, — добавил Стеф.

— В самом деле? Какая неожиданность. — Я так и не смогла сдержать сарказм.

А томагоччи тем временем совсем разошлись.

— Вот, пожалуйста, — вздохнул Стеф. — Это бывает, если оставить их без присмотра. Они съезжают с катушек.

Когда я впервые увидела Стефа, он удирал по Саут-Банк от двух амбалов, каждый из которых был крупнее его по крайней мере вдвое. Я как раз остановилась посмотреть, не спустило ли левое колесо. Поднимаю голову и вижу худенькую фигурку, размахивающую руками будто цепами. Парень с перевернутым лицом и безумными глазами несся на меня и вопил:

— Они хотят меня убить! Они меня убьют!

Я не сразу увидела преследователей. Было воскресенье, и на открытой сцене у Королевского фестивального зала играл оркестр. Вокруг болталась уйма народу. Но потом я заметила двух мордоворотов, ломившихся сквозь толпу, увидела выражение их поросячьих глазок, услышала, как громыхают ботинки по ступенькам, по тротуару…

Блондинчик притормозил возле меня, согнулся пополам в приступе кашля. Похоже было, что его вот-вот вывернет наизнанку.

— Пожалуйста… — И это все, что он сумел выговорить.

Я распахнула дверцу кеба:

— Залезай.

Дурачок хохотал и показывал амбалам средний палец, когда мы рванули с места.

— Куда? — спросила я, отъехав достаточно далеко.

— Мэйд-Вейл.

Всю дорогу Блондинчик названивал по мобильнику. Я пыталась подслушивать, но так и не уловила ничего вразумительного в потоке шуточек. Так и тянуло спросить, зачем эти мордовороты за ним гонялись, но парень с головой ушел в свою болтовню.

Наконец он сказал, чтобы я пару раз повернула направо, а потом налево, — и мы затормозили у элегантного дома двадцатых годов. Я взглянула на счетчик:

— Десять шестьдесят.

Панику на лице Блондинчика я заметила сразу и заблокировала дверь за секунду до того, как он схватился за ручку. Надо было сообразить, что это кидала, но слишком уж меня заинтриговала сама ситуация, да и не хотелось оставлять его на съедение этим гориллам. Днем таких подвохов обычно не бывает — потому и расслабилась. Кидают, как правило, в ночное время.

— Это так ты меня благодаришь за то, что я твою шкуру спасла?

— Извини, это не то, что ты думаешь… Я и не собирался… — У Блондинчика по крайней мере хватило совести смутиться.

Я повернулась к нему:

— Сколько у тебя при себе?

— Ну… — Он пошарил по карманам джинсов, а потом беспомощно улыбнулся, и белокурые пряди упали ему на глаза.

— К банкомату едем или как?

— У меня нет с собой карточки. Она в квартире… Если позволишь мне за ней сходить…

Этот недоносок серьезно думает, что я вчера на свет родилась?

— Похоже, у нас маленькая проблема. Скажи, как ты собирался со мной расплачиваться?

Блондинчик заерзал.

— Видишь ли, когда я убегал от тех парней, мне пришлось бросить все деньги.

Теперь я уже больше веселилась, чем злилась, но не хотела, чтобы маленький шельмец это понял.

— Слушай, детка, когда я начну с тобой разбираться, ты пожалеешь, что не остался с теми баранами.

— Ну, давай мы как-нибудь… Я ведь могу все уладить? Что, если я позвоню? Скажу, чтобы принесли деньги?

— Полагаешь, я с тобой весь день сидеть буду?

— Нет, я… э-э… Я в курсе, у тебя каждая минута на вес золота… — Он отчаянно скреб в затылке и таращился в окно; на лице явственно отражалось желание очутиться где-нибудь на улице, а не торчать тут со мной взаперти. — Понимаешь, — продолжал он, — я поставляю качественные товары для таксистов, таких же, как ты. Вообще-то я как раз тихо-мирно сбывал свой товар, когда два этих крупных джентльмена на что-то обиделись и решили меня убить…

— А что именно ты сбывал?

— Чехлы для сидений. У меня дома еще есть. Может, согласишься взять вместо… Да нет, вижу, что не согласишься.

Он говорил — а я улавливала интонации, несвойственные обычному торговцу. А если приглядеться к форме подбородка, к изгибу рта… На девяносто девять процентов уверена, что наш «крутой кокни» — мальчик из богатой семьи и с хорошим образованием.

— А как насчет платы натурой? — Блондинчик нервно хихикнул.

— Идет.

— Что?! — Он чуть не обделался со страху.

Квартира, как я позже выяснила, принадлежала его матери. Она переехала с новым мужем в Саффолк и разрешила сыну безвозмездно пожить там, пока квартира не будет продана. Фотография матери Стефа с супругом стояла на каминной полке. Она немного напоминала мою маму. А несколькими днями позже в «Крокодиле» Стив Эмбли поведал мне историю о Фреде Зеффи. Фред крутит баранку, но в основном торгует на рынке — это выгоднее. И однажды на Саут-Банк какой-то безмозглый маленький поганец попытался впарить ему чехлы. Беда в том, что Фред узнал те самые чехлы, которые у него сперли недавно. И чехлами дело не ограничилось. Фред обнаружил пропажу еще кое-какого добра. Он тотчас рванул на стоянку — взять на подмогу кого-нибудь из приятелей. Но, когда вернулся, коротышки и след простыл. Осталось только несколько сваленных в кучу чехлов.

Стеф потянулся с кровати за бутылкой «Джека Дэниэлса» и нашел ее без труда, хотя мы и лежали в кромешной темноте. Сделал глоток и передал бутылку мне. Огненная вода согрела меня — и развязала язык.

— Что это был за разговор по мобильнику, а, Стеф? Что у вас творится?

— Тебе это не интересно.

Был бы свет включен — заглянула бы ему в глаза.

— Нет, интересно.

— Могут у меня быть свои секреты? У тебя их вон сколько.

— Ничего подобного! Это просто моя природная загадочность.

— Да-да, Кэт, конечно, — хмыкнул Стеф.

— Ну ладно, расскажи. Это как-то связано с тем вином?

— Э-э… Ну… В общем, да.

Теперь мне уже не нужно было смотреть ему в глаза.

— Врешь. — Я отдала Стефу бутылку, и он отпил еще глоток. — Выкладывай.

Раздался вздох.

— Так и быть. Только уговор: секрет за секрет.

— Ладно. Ты первый.

Стеф прочистил горло, выдержал паузу.

— Это совсем другое дело, — разродился он наконец. — Прибыльное. Минимум усилий, максимум выгоды.

— Что ты должен делать?

Молчание. В комнате стояла такая темень, что я ничего не могла разглядеть, хотя глаза уже должны были привыкнуть. Я почти чувствовала, как расширяются зрачки. Темнота обретала вес и цвет — пурпурный.

— Приходит человек, приносит деньги. Мы держим их у себя одну неделю. Потом он возвращается и забирает их. Мы получаем свою долю.

— Что за человек? Сколько денег?

— По-разному. Завтра, наверное, миллион. В следующий раз может быть больше.

— И сколько вы получите?

— Десять тысяч на троих.

Все кружится. Нужно, чтобы зрение зацепилось за что-то, но все заслоняет тьма. Снова глотаю виски — и захожусь в кашле.

— Стеф, это еще что за хренотень?

— Тш-ш. Не гони волну. Я не знаю, понятно?

Я пыталась зажечь свет, но не могла нашарить выключатель. И притворяться спокойной тоже не могла.

— Стеф, не впутывайся в это! Тут какая-то крутая лажа! С чего тебе будут отваливать десять тысяч только за то, что ты подержишь у себя чужие деньги? А у себя они их почему хранить не могут? Да кто они такие вообще?

— Без понятия. Их Эдди знает.

— Стеф, ты лопух!

За дверью заскрипели половицы. Стеф накрыл мою руку ладонью, и я тотчас вцепилась в нее.

— Кто там? — крикнул Стеф.

— Эй, давай ты уймешься и будешь свои семейные проблемы утром решать? — послышался знакомый голос. — А то некоторым тут поспать приспичило.

— Да, Эдди, извини.

Половицы заскрипели снова: Эдди уходил. Я выждала минуту, не меньше.

— Как по-твоему, он слышал?

Раздался щелчок, и комнату залил свет. Стеф включил лампу со своей стороны кровати. Взбудораженный, он обернулся ко мне и зашептал:

— Кэт, что ты со мной делаешь? Не думаю, что он слышал. Если б слышал — довел бы до нашего сведения.

— Стеф, извини, правда, извини. Чего я меньше всего хотела — так это чтобы вы с Эдди из-за меня поссорились, но…

— Все. — Он предостерегающе поднял руку. Наэлектризованные волоски казались пушистым золотым ореолом. Лицо Стефа смягчилось, он погладил мою грудь. — Кэт, ты должна понять: это и есть моя работа. И я прекрасно знаю, что делаю. Если ты не бросишь свои штучки, я просто перестану тебе рассказывать. Ты спросила — я ответил. Лады?

Я помедлила. Хотелось бы еще кое-что узнать, но я сама же все испортила.

— Лады…

— Правильно. — На его лице снова сияла улыбка. — А теперь выкладывай свой секрет.

— Ох, Стеф…

Он поцеловал меня, и я снова вдохнула этот восхитительный аромат чернил.

— Кэт, почему ты последнее время такая грустная? Что-то случилось, да? Я это понял по твоему лицу еще в прошлый раз, и сегодня опять та же история.

— Не знаю, о чем ты.

— Знаешь. — Его глаза совсем рядом. Светлая-светлая голубизна.

— Дай-ка еще виски.

Стеф протянул мне бутылку, потом забрал.

— Это из-за моей матери.

— Твоей матери?

— Да. Скоро годовщина ее смерти. Мне это покоя не дает.

— Что-то вроде призраков? — Вид у Стефа был озадаченный.

— Нет, что ты. Просто мне не по себе, вот и все. И никакого секрета здесь нет.

Он коснулся моего лица — и рука его замерла.

Сон для меня опасен. Я не могу больше доверять собственной голове. В 5.30 утра я снова была в пути. Руль скользил во вспотевших ладонях, пересохшее горло горело, а взгляд был такой дикий, что я испугалась собственного отражения в окне. Обычно после сна очень кстати оказывается успокаивающий массаж Стефа, но в этот раз я сделала ноги, едва выбравшись из кровати. То ли будить Стефа было совестно после того, как сама же изводила его допоздна этими секретами, то ли просто хотелось остаться одной. Цвет словно электрошок разрывает голову, выматывает нервы, обостряет все чувства. Готова поклясться, что от меня пахнет паленым, когда я вырываюсь из этого сна.

Огонек включен не был, но я невольно притормозила возле девчонки, голосовавшей у Тауэрского моста. Стекло опустилось, и я увидела размазанную косметику и полные боли глаза.

— До Пимлико не подвезете?

Голос усталый.

Я кивнула. Она забралась в машину, и мы двинулись в путь.

Одета девчонка была для гулянки — миниатюрные шортики и укороченный топик. Или тусовщица, или проститутка. Совсем еще зеленая. Забилась в уголок и утирает глаза рукой. Кто-то обидел. Или наркотик так подействовал.

Возле кого попало я бы не остановилась — не тогда, когда меня все еще колотит от этого сна. Но здесь я что-то учуяла — хотя и собиралась сначала проехать мимо. Уловила ее отчаяние.

Ночью люди беззащитны и открыты. Видишь, что таится за деловым костюмом, за тщательно отрепетированной улыбкой, за внешним лоском. На миг перед тобой мелькает история людей — их подлинная история. И этого мига достаточно. Я высадила девочку у белого георгианского дома на Бесборо-стрит — наверное, все-таки шлюха, иначе откуда у нее деньги на такое? — и подождала, пока она не отыскала ключи и не вошла внутрь. А потом направилась к «Крокодилу».

— Туман оседает, — вместо приветствия сообщила я Винни, перебрасывая куртку через спинку стула и усаживаясь за стол.

— Привет, Кэтрин. — Она как будто замялась, глядя поверх моего плеча. Я невольно обернулась, но никого, конечно, не увидела.

— Как твой кашель?

— Намного лучше, спасибо. — Винни продолжала озираться по сторонам.

— Что-то не так, Вин?

— Не так? — Вид у нее стал совсем озадаченный. — Да нет. С чего вдруг?

— Два белых круглых тоста с яйцами-пашот, кофе и еще один чай для Винни, пожалуйста, Кев, — сказала я.

В кафе было тихо. Большой Кев в дальнем углу вытирал столики ветхой серой тряпкой.

Винни отхлебнула чай. Я заметила на столике чашку с недопитым кофе и уже хотела позвать Кева, чтобы он забрал ее, но перехватила взгляд Винни. Она опустила глаза.

— Вин…

Справа распахнулась дверь туалета.

— Кэтрин — как замечательно! Что у вас с глазом?

— Вы что здесь делаете?!

Крэйг Саммер поправил оливково-зеленый галстук, одернул полы черного пиджака, проверил ширинку и захлопнул дверь туалета, сияя мне улыбкой как с рождественской открытки. И подмигивая.

Он сел за столик рядом с Винни и взял свой кофе.

— Надо же, как удачно…

— Только не рассказывайте, что это совпадение! — Я метнула яростный взгляд на порозовевшую Винни. — Что здесь творится, ведьма ты старая?

Она открыла было рот, но Моргун опередил ее:

— Конечно, вы правы, Катерина, — это не совпадение. Во всяком случае, не совсем совпадение. Я оказался поблизости и…

— Оказались поблизости в шесть утра?! Вы что, следить за мной вздумали?

— Не говорите глупостей, — ответил Моргун и крикнул Кеву: — Еще кофе, пожалуйста!

Я решила его игнорировать.

— Винни?

Молчит. Психанула из-за «старой ведьмы».

Я посмотрела на Моргуна:

— Как вы узнали, что я здесь бываю?

— Вы мне сами говорили в «Гасконском клубе». Сказали, что почти каждый день заруливаете в «Крокодил» — кафе для таксистов в Пимлико. Я как раз возвращался домой, увидел кафе со столь выдающимся названием и решил попытать удачи.

— В общем, логично, ага, — заключила Винни.

— Я беспокоился за вас, Катерина. И мне так понравился тот ужин. Но когда я позвонил следующим вечером…

— Ладно, ладно… — Голова гудела, перед глазами еще мелькали сполохи цвета. — Кев, про завтрак забыли, хорошо?

— А? — послышался рык из глубин кафе.

Я встала и взялась за свою куртку.

— Заказ, говорю, отмени, Кев. Мне больше не хочется есть.

— Ты куда? — растерялась Винни.

— Воздухом подышать.

— Но он тебя целый час дожидался!

— А я его просила?

Выходя за дверь, я услышала голос Моргуна:

— Пусть идет, Винни.

Вот это взбесило меня больше всего.

Я оставила кеб там, где он и стоял, и пешком пошла к Темзе, дрожа от холода, но в то же время радуясь ему. Возле реки легче дышать, а мне сейчас именно это и было нужно. Небо — розовато-лиловое, предрассветное, подернутое туманом — сливалось с цветом, словно смешивались две краски, и теперь я была в силах преодолеть этот страх.

Через несколько минут за моей спиной послышалось пыхтение. Оборачиваюсь — Моргун. Топает по тротуару, пытаясь отдышаться.

— Намеков не понимаем? Трудно сообразить, что я хочу побыть одна?

Он все еще не мог перевести дыхание.

— Что на вас накатило, Крэйг?

Моргун, не переставая пыхтеть, сунул руку в карман и что-то протянул мне. Ключи от моей машины.

— Вот черт… — Я прямо чувствовала, как заливаюсь краской. — Спасибо. Но сами можете догадаться, что я подумала…

— Знаю. — К Моргуну наконец вернулась способность говорить. Взъерошенный, запыхавшийся, язык вывалил, как собака. Печальное зрелище.

Я смягчилась.

— Вот что, я хотела немного прогуляться по набережной. Может, вместе пройдемся?

— Было бы замечательно.

В молчании мы спустились к реке. Постояли, глядя на Вестминстерский мост, на Каунти-Холл, прислушиваясь к гулу пробуждавшегося Вест-Энда. Лондонский Глаз возвышался надо всем, и даже Биг-Бен по сравнению с ним казался карликом. Крэйг достал сигарету, сунул в рот, но зажигалки у него, судя по всему, не оказалось. Он покосился на меня — не иначе, хотел попросить огонька, — но увидел выражение моего лица и убрал сигарету. Мы шагали по плитам; металлические набойки Крэйга постукивали в мерном ритме.

— Откуда синяк? — внезапно спросил он.

— Да врезал один… знакомый. По пьяни.

— Это тот, который взял тогда трубку?

— Что вам Винни наговорила? — Я упорно смотрела на воду.

— Значит, тот самый. Винни ничего не говорила. Извините, Кэтрин. Я не подумал, что у вас могут быть проблемы с приятелем.

— Он мне не приятель. — Слова сорвались сами собой. Но это была правда — хотя и не совсем.

Моргун открыл было рот, чтобы что-то спросить, но передумал. Даже не глядя на него, я могла точно описать его ужимки.

— Кто такая Марианна? — спросила я.

В яблочко. Крэйг остановился как вкопанный, я заглянула ему в лицо и с удовлетворением отметила, что он растерялся.

— Как вы узнали о Марианне? Ага! Пробрало.

— Ее открытка у вас дома.

— А… — Он снова заморгал. — По углам шарили? Вообще-то я бы на вашем месте сделал то же самое.

— Так кто такая Марианна?

— Моя бывшая жена.

— Которая тебя бросила, когда ты собирался на Гавайи.

— Нет. Я женился снова. А потом опять развелся. Непримиримые противоречия.

— Почему же тогда хранишь открытку?

Крэйг пожал плечами:

— Сам не знаю.

— Вечно она над вами, мужиками, подшучивает. Я о любви.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

— Я ее больше не люблю.

— Ну-ну.

Мы миновали алкаша, храпевшего на скамейке. Голубь сидел у него на ботинке и что-то склевывал с подошвы. Алкашу было плевать. Оранжевое сияние заливало небо, отражалось в воде. Мимо мчались автомобили, огни их фар цветом напоминали восход. Проехал Дэнни Маккэй в своем такси, помахал мне рукой.

— У вас бывают кошмары? — спросила я.

Крэйг состроил гримасу:

— Не так чтобы часто. Иногда снятся серийные убийцы.

— Серийные убийцы?

— Это совсем не то, что вы думаете. Каждый раз по-разному, но про одно и то же: как я ловлю их. Я должен догнать, схватить, повалить на пол и удерживать до появления полиции. Лежу на каком-нибудь психе с ножом, а он отбивается что есть сил. А я его держу. И не могу выпустить. И просыпаюсь весь выдохшийся.

— Господи…

Крэйг пробормотал что-то, чего я толком не разобрала. Что-то вроде «демоны внутри». Он снова полез за сигаретами и на этот раз отыскал-таки зажигалку.

— Пытаюсь бросить. Просто утро выдалось нелегкое.

Я поборола желание прочитать ему лекцию о здоровом образе жизни и вместо этого рассказала о своем сне:

— А мне снится цвет. Цвет, которого не существует в природе. Он заполняет мою голову и пугает до смерти.

Крэйг вскинул бровь и выпустил облачко дыма.

— Тогда на что же этот цвет похож?

— Вроде розового, но не то. Или, может, зеленый… А иногда кажется, что синий.

Мы шли мимо паба в виде пришвартованного корабля. На Южном берегу мерцала огнями бетонная громада Королевского фестивального зала.

— Или серый, как фестивальный зал, — размышляла я.

— Ну вы даете. Разве бывает цвет, которого не существует? Все цвета есть в спектре. И этот тоже должен где-то быть. Надо просто определить, что он собой представляет.

— Да нет его в спектре! Он есть только в моей голове. Не станешь же ты утверждать, что моя голова — это тоже спектр. Это что-то другое, и я этого боюсь.

Я рванула вперед, мимо Хангерфордского моста, мимо станции метро, оставив Моргуна позади.

— Катерина! Извините! Я не хотел…

— И хватит меня так называть!

Мы сидели в итальянской забегаловке — то ли кафе, то ли магазинчике — возле «Оксо Тауэр». Это было одно из излюбленных местечек Моргуна. Он объявил, что тут лучшие в городе рогалики, и предложил угостить меня завтраком. Аппетит ко мне уже вернулся, а в животе бурчало так, что и в голову не пришло отказываться. Кафе только-только открылось, мы оказались первыми посетителями. Пахло жареным беконом и кофе. Мы устроились в уголке, за уютным столиком с бело-зеленой скатертью, как раз под списком особых блюд. Три итальянки расставляли на стойке тарелки со всевозможными сандвичами. Девчушка, обслуживавшая нас, насвистывала «Звездное знамя». Похоже, она не была в курсе, что это такое.

Рогалики оказались неплохие, хотя лучшими в городе я бы их не назвала. Я облизнула пальцы и потянулась за маслом.

— Моргун, поведай наконец, чем ты занимаешься.

Он отмахнулся:

— Давай не будем об этом. Слишком нудно.

— Но я хочу знать. Ты обо мне все выспросил. А это единственная вещь, которую я хочу знать о тебе.

Моргун с загнанным видом потер голову.

— У меня свой бизнес. В некотором роде работа по связям с общественностью. В настоящее время я устраиваю международную конференцию производителей зубочисток.

— Ясно.

— Я же предупреждал, что это скучно, но ты сама хотела узнать. — Он глотнул капуччино.

— Не так скучно, как водить такси, — буркнула я с набитым ртом, а про себя сделала заметочку: врет.

Уверена на все сто. А навела его на эту идею пачка зубочисток, валявшаяся на столе. До чего же никудышный лгун. И придумать ничего не может, если подсказки нет прямо под носом. А формулировка-то какова — «в некотором роде»! И что у людей за манера — напускать такой туман вокруг своей работы. Хотя, может, он по природе скрытный.

— Хотелось бы увезти тебя на денек из Лондона, — сказал Моргун. — Покатались бы. Готов спорить, саму тебя еще никто не катал?

— Рискованно. Буду командовать с заднего сиденья.

— А я все-таки попробую. — Моргун весь вымазался сахарной глазурью от рогалика. Вид дурацкий и забавный — но вдруг добродушная улыбка показалась мне какой-то неестественной. Если тебе нечего скрывать, зачем врать про свою работу?

— Ну давай, — подначивал Крэйг.

— Работать надо. Я не могу расслабляться.

— Я и не мешаю тебе работать. Доставлю обратно когда пожелаешь. — Поставив локти на стол, Моргун грел в ладонях чашку с капуччино. Из-под рукавов пиджака виднелись манжеты рубашки. Он носил запонки. Господи, да кто сейчас их носит? Жулье, вот кто.

— Как насчет пятницы? Ты свободна?

Пятница. Тринадцатое. Злосчастная попытка отца отслужить заупокойную службу по моей бедной матери. Худой седовласый человечек топчется у входа в церковь; на нем костюм, который он надевал на родительские собрания. Пожимает руки, благодарит — и непостижимым образом кажется довольным собой. Ничего не осталось от смеющейся, танцующей, пьющей джин и глотающей таблетки женщины — только урна с прахом в земле.

Затрезвонил телефон — не мой. Гнусный мотивчик «Нокиа». Моргун вытащил мобильник из кармана.

— Алло? — До меня доносился еле слышный голос звонившего. Моргун кивал, хмурился, потом принялся нетерпеливо постукивать ногой. — Да. Подъеду прямо туда. Через полчаса. — Он отсоединился.

— Что-то срочное?

— А? — Моргун уставился на меня так, будто хотел спросить: «А ты кто такая?» Мысленно он уже был на улице.

— Крэйг?

— Надо ехать. — Он наконец пришел в себя. — Извини. — И выскочил за дверь, что-то крикнув через плечо. «Я тебе позвоню», наверное. А может быть и нет.

Девчушка-официантка подошла со счетом.

Ну спасибо тебе, Моргун.

Я накручивала педали велотренажера — отдувалась за рогалики, которые смолотила пару часов назад. Мысли пребывали в свободном полете. Спортзал для этого — идеальное место. Тело вкалывает на всю катушку, а сама ты бродишь где-то еще.

Моргун.

Я упорно твержу, чтобы он убирался. А он с таким же упорством возвращается обратно.

Секрет управления моей пятеркой заключается в том, что я держу все под контролем. Но с Моргуном не так просто. Он полон сюрпризов, и потому с ним трудно. Но это же придает ему привлекательности. Будто балансируешь на лезвии — а я такое люблю. И еще он меня интригует.

Мэв говорила: если кто-то голосует, прислонившись к фонарному столбу, тормози в нескольких ярдах от него. Пусть подойдет сам — проверишь, может ли он держаться на ногах. Если в не самом благополучном районе голосует одинокая девушка — подруливай медленно и проезжай чуть-чуть вперед, глядя в зеркальце: не торчит ли в дверях ближайшей лавочки компания парней? Но если человек сел в твой кеб — он на твоей территории. И держись с ним соответственно.

В дверях появилась девчонка, которую я не перевариваю, и первым делом вылупилась на меня. Я полыхнула на нее взглядом. Ненавижу эти выщипанные, дугой изогнутые бровки, этот белобрысый «конский хвост», болтающийся на ходу. Ненавижу дорогое голубенькое трико и маленький задик, которым она виляет, подходя к беговым дорожкам. А как разминается — тоже мне балерина выискалась. А как мы головку наклоняем, чтобы наушники плейера надеть! Начинает она в мягком, неспешном ритме — очень женственно и сексуально. Все четверо мужиков, ворочающих железо, пялятся на нее, и она это знает. Королева зала. Я постаралась выкинуть ее из головы и сосредоточиться.

Все решает инстинкт. И если с инстинктом у вас неважно — таксистом вам не бывать. Вы рискуете каждый раз, когда кто-то открывает дверцу. У меня с инстинктом все в порядке. И велит он мне держаться подальше от Крэйга Моргуна Саммера.

Королева ускоряла темп, пыхтя при каждом движении. Звучало довольно похабно. Парни глаз с нее не сводили, и что у них на уме, было яснее ясного.

Загвоздка в том, что прошвырнуться в пятницу с Моргуном — идея очень даже неплохая. Пусть меня свозят куда-нибудь, развлекут, угостят вином и покормят. Никакого тебе давления на психику, никаких проблем и заупокойных служб. Коли держать его под контролем… Кто-кто, а я с этим управлюсь. В конце концов, это всего лишь еще один парень… Мои мысли снова вернулись к велотренажеру. Я крутила педали уже двадцать пять минут. Пора притормаживать. Постепенно сбавила ход, и вот на спидометре высветился ноль. Тогда я слезла с тренажера и спокойно направилась к беговой дорожке по соседству с пыхтящей белокурой королевой. Пора тут кое-кому надрать задницу!

3

В 7.03 вечера я позвонила в бюро находок нашей конторы на Пентон-стрит — узнать о судьбе плейера «Сони», который отнесла в полицию три месяца назад. Вот черт, забрали. Стыдно сказать, но я на него сама глаз положила. Перед выходом на работу задержалась, чтобы проверить мобильники.

Розовый телефон — Эми: «Привет, Кэти, это я. Появилась вечером во вторник. Я так хочу тебя увидеть. Почему бы тебе не заехать после работы? Я оставлю ключ под половичком у парадного входа. Войдешь и прикорнешь со мной рядышком. Разве не классно?»

Голубой телефон — Джоэл: «Кот, здорово. Извини, что я так долго не появлялся, просто хочу сказать, чтобы ты из-за меня не дергалась. Все в ажуре. Я порылся в дневнике — в четверг смогу выкроить для тебя время. В два часа, хорошо?»

Желтый телефон — Стеф: «Кэт, почему ты сбежала? Это просто ужасно — заснуть с любимой женщиной, а проснуться в пустой постели. Я разобиделся. С тобой все в порядке, сладенькая?»

Зеленый телефон — Ричард: «Китти, здравствуй, это я. Быть не может, чтобы твой грипп все еще не прошел. Дотти, не сейчас, папа разговаривает. Дотти, не надо, разобьешь, ты же… О господи. Китти, извини, Дотти только что разбила мой…»

Красный телефон — Джонни: «Кэйти, пожалуйста, приходи. Не бросай меня. Я не знаю, как мне все исправить. Пожалуйста. Кэйти, умоляю тебя!»

Меня разбудило несмолкающее постукивание. Я лежала в теплой постели, в глаза ярко светило солнце. Стеганое одеяло благоухало чистотой и свежестью. Постукивание прекратилось.

— А, проснулась, — послышался голос.

Ах да. Я у Эми.

— Может быть. — Я выглянула из-под одеяла.

Эми сидела за компьютером и печатала. На ней были джинсы в обтяжку и симпатичный свитерок из коричневого кашемира. Она с улыбкой обернулась, и на меня нахлынули воспоминания о том, как мы занимались сексом несколько часов назад. Вот в этой душистой постели. А потом Эми лежала, обнаженная, на боку, лицом к стене. Одна рука поднята к лицу, чуть согнуты пальцы. Я сидела и смотрела, как она спит. У нее прекрасная, длинная спина. Через пару минут я поняла, что должна поцеловать ее — между лопаток и дальше, опускаясь все ниже и ниже. И, когда я поцеловала ее в особом местечке, она проснулась и прижалась к моим губам.

Когда Эми появилась у нас, она сказала, что пишет для журнала «На Запад», но не уточнила, что для колонки «Дело в муфте». Наверное, надо было самим догадаться. Кому еще понадобится торчать в душной комнате, где пара сотен таксистов дует теплое «шардонне» и грызет чипсы, пока какой-то тип из благотворительной ассоциации благодарит всех за упорную работу в этом году и вручает чек президенту очередной детской организации.

Если честно, не знаю, что мне самой там понадобилось. Я участвовала в некоторых благотворительных акциях — возила детишек из неблагополучных семей в Маргейт и всякое такое. Ввязалась я в это исключительно потому, что кто-то где-то заявил, будто единственные женщины, которые участвуют в таких мероприятиях, — это супруги престарелых таксистов. Надо было доказать всем, что в нашей профессии есть женщины, и не просто чьи-то там женушки, а шоферы, знающие свое дело. Теперь и времени-то нет, но тогда особых напрягов не было — у меня числились только Джонни и Ричард.

На приеме мы были с Винни, но после презентации я потеряла ее в толпе. Разыскивая ее, я и набрела на превосходный персикоподобный зад в белых «левисах». Владелица зада наклонилась и искала что-то в сумке. Потом она выпрямилась, и я увидела блестящие рыжие волосы (в то время длинные), изящную шею, прелестную тонкую талию. Девушка не была похожа на таксистку — они либо крупные, либо миниатюрные, нечто среднее встречается редко. Она разговаривала с Дженни Фарроу из вечерней школы. Я заметила диктофон и сообразила, что это журналистка. Дженни углядела меня и помахала рукой; хорошенькая журналистка обернулась. Я не верила своим глазам: она мерила меня оценивающим взглядом с ног до головы.

Может, теперь я сама невольно преувеличиваю напряженность того момента, но почти поклясться готова: у меня сами знаете где будто пружина сработала.

Дженни между тем отошла к кому-то другому, — наверное, просто улизнула от журналистки, а та стала пробираться сквозь толпу ко мне.

Я запаниковала и завертелась в поисках Винни, но увидела только ее спину, исчезающую в дверях. И тут почувствовала на своем плече чью-то руку.

— Я пишу для журнала «На Запад». — У нее были предельно выразительные зеленые глаза и лукавая улыбка. — А вы, похоже, хотите дать интервью.

— Я?

Нет уж. Что я хотела, так это дать деру — укатить к Джонни или к Ричарду. В ту пору всего два любовника — но они отнимали все мое время. С ними я хорошо знала, что к чему. Пенис вводится в вагину. Все понятно, все прекрасно.

— Вообще-то действительно не хотите. — Она взяла у меня стакан с недопитым вином, осушила его и, состроив гримаску, поставила на стол. — Если говорить напрямую, то вы, похоже, хотите узнать, каково это — трахать женщину. Меня.

Потом, уже в постели, она-таки взяла у меня интервью. На вопрос, какие проблемы у шоферов самые главные, я ответила:

— Скука и одиночество.

— Ну, с этим я могу тебе помочь, — сказала Эми.

— «Дорогая Ревнивица из Лестера, — читала Эми вслух и одновременно печатала. — Вы вовсе не ведете себя глупо. Как по-вашему, откуда берется столько анекдотов про старомодных свекровей? Очень многие сталкиваются с такой же проблемой! Возможно, это покажется абсурдом, но, судя по всему, мать Вашего друга боится, что Вы похитите ее маленького сыночка. Она видит в Вас соперницу. Она и дальше постарается держать сына в повиновении, если Вы не примете меры».

Одеяло было не настолько плотным, чтобы заглушать слова.

— Мне это обязательно слушать?

Эми продолжала как ни в чем не бывало:

— «Может, Вам стоит узнать ее получше? Останьтесь как-нибудь с ней вдвоем, без Вашего друга. Что она любит — театр или кино? Играет ли в «Бинго»? Наверняка у вас найдутся общие интересы — и это Ваш шанс! Стисните зубы — и в бой! Может, Вам будет и не слишком весело в ее компании, но результат стоит затраченных усилий».

Ладно, если Эми хочет поцапаться — так тому и быть. Я села, привалилась к холодной металлической спинке кровати.

— Эми, а ты пару недель тому назад не была в цирке в парке Финсбери?

— Надо бы мне встретиться с твоей мамой, — изрекла Эми. На ее лице появилось решительное выражение. У нее было преимущество: в отличие от меня она как следует проснулась.

— Я ходила в цирк с приятелями и готова поклясться, что видела там тебя.

— А парней ты со своей матерью знакомила? Это все потому, что я девушка?

— Господи Иисусе… Ладно, который час?

— Начало двенадцатого.

— Боже, я всего четыре часа проспала!

— «Дорогая Стелла! — Эми держала в руках розовый листок бумаги. — Я уже год живу со своим парнем. Мы были счастливы и по-настоящему любили друг друга, но теперь, боюсь, моя ревность все погубит. Недавно из годовой поездки в Индию вернулась его бывшая девушка. Я знаю, что они расстались только из-за ее отъезда, и мне страшно: а вдруг он бросит меня ради нее? Когда он идет куда-нибудь с друзьями, мне кажется, что на самом деле он с ней. Я пыталась поговорить с ним, и он утверждает, что ему нужна только я. Но я же вижу, что его терпение вот-вот лопнет. Мой парень говорит, что я должна ему доверять, и это правильно. Так почему же я тогда не нахожу себе места? Ваша Параноичка из Донкастера».

Я терла усталые глаза, смутно припоминая наш с Уиллой разговор на кухне.

— «Дорогая Параноичка из Донкастера! — Эми снова принялась печатать. — Ключ к Вашим страхам кроется во второй строке Вашего письма — "по-настоящему любили друг друга". Если Вы действительно любите своего парня, учитесь доверять ему, как говорит и он сам. Вполне возможно, что и с той, другой девушкой он когда-то был счастлив, но теперь она — лишь частичка его прошлого. Люди меняются и двигаются дальше, и его настоящее — это вы. Но я знаю, как трудно порой от чего-нибудь отмахнуться. Если Вас все еще не отпускает тревога, почему бы не сказать своему парню, что Вы хотите познакомиться с той девушкой. Пригласите ее на обед или пропустите вместе стаканчик. Наверняка окажется, что она совсем не опасна, — может, она Вам даже понравится. И в самом худшем случае, если у Ваших опасений есть основания, Вы смело примете бой».

Совет абсолютно в духе Эми. Главный принцип ее философии заключается в том, что в жизни надо выбирать наиболее прямую дорогу. Ломись всем страхам навстречу — бум! — и вот тебе по лбу. Ну что же, теперь моя очередь.

— Эми, прервись на секундочку. Я хочу тебя кое о чем спросить.

Она развернулась на стуле; руки скрещены на груди, подбородок выпячен — попробуй сунься.

— Кэти, ты знаешь, как сильно я тебя люблю… Но есть пределы, переходить которые я не позволю никому — даже тебе!

— Эми, я не…

— Дай мне закончить. Я от тебя уже достаточно дерьма наглоталась, Кэти. Я смирилась с тем, что ты не пускаешь меня на порог, чтобы не расстраивать свою мамочку, суку хренову! Я молчала, когда ты критиковала мою рубрику и говорила гадости про моих подруг и их ориентацию — которая, кстати, и моя ориентация, а может быть, и твоя, хотя такой ярлык тебе не нравится. Я слушала твои обвинения и грязные домыслы насчет моей верности да еще из кожи вон лезла, пытаясь тебя убедить, что ты единственная женщина на всей планете, которую я действительно хочу… И ради чего, спрашивается? Ради того, чтобы ты появилась раз в неделю, затащила меня в койку, а потом слиняла снова. Да на хрена мне это сдалось?

— Но…

— Нет, Кэти. Хватит. Я не сплю с Черил, и я не была ни в каком цирке, и вообще я хочу, чтобы ты закончила эту дурь и заткнулась. — Она подняла руку; в узкий просвет между большим и указательным пальцами бил солнечный луч. — Еще вот столько, и я пошлю тебя, детка, куда подальше. Лучше не доводи меня.

И Эми, откинув с лица волосы, снова защелкала мышью над своими душеспасительными письмами.

— Как насчет завтрака? — На лице ее сияла довольная улыбка.

Пока Эми кромсала манго и клубнику, я, сидя за массивным столом, рассеянно выводила каракули на блокноте для памяток красной шариковой ручкой. Надо во всем разобраться. До чего же Эми увертлива — настоящая интриганка. В своей трактовке нашего романа Эми совершенно забывает, как загуляла на целые выходные с некоей Линдой, которую подцепила на конференции. Сознаться-то она созналась, но истолковала это как мучительный поиск ответа на вопрос, что есть моногамия — любовь или обладание. В конце концов она решила, что и то и другое необходимо для полноценных отношений, только сначала надо проверить все варианты. Еще Эми забывает о бритоголовой Саре, которая как раз вываливалась из этого дома вся в засосах, когда я неожиданно нагрянула после работы месяца три назад. Эми как никто иной умеет превращать хаос, в котором живет, во все, что ей заблагорассудится. Оказывается, это на меня ни в чем нельзя положиться, это только моя верность находится под большим вопросом и только я здесь на ровном месте впадаю в паранойю.

— Кэти, дорогая! Как дела на городских дорогах? — В кухню вплыла Уилла в небесно-голубом одеянии до полу и в очках с простыми стекляшками. Она принялась вскрывать какой-то конверт ножиком устрашающего вида.

— С перебоями.

— Сигаретку? — Она кивком указала на вскрытую пачку «Кэмел». — Ах да, вы же этим не увлекаетесь.

Сама она сигарету взяла и подсела к столу. Вдвоем мы наблюдали за манипуляциями Эми. Я смотрела на светлый пушок, покрывавший руки Эми. На шею, длинную, белую. На этот рот… Единственная женщина, к которой меня влекло. Невольно задумаешься, а многие ли женщины традиционной ориентации ловят себя на том, что смотрят на Эми иначе, чем на других девушек — просто хорошеньких, всего лишь миленьких. Эми — это чистый секс. Упругая попка, туго обтянутая джинсами, так и притягивает мой взгляд… и, как до меня впервые доходит, взгляд Уиллы.

— Кэти, — неестественно громко зашептала Уилла, хватая меня за руку, — вам еще не удалось поговорить с нашей мадам о том пустячке, который мы недавно обсуждали?

Я-то всегда полагала, что интерес Уиллы к Эми чисто материнский. Ну я и дура.

— Это еще что за пустячок? — подала голос Эми.

— Уилла полагает, что с этим разделом, «Тетушкиными терзаниями», ты сама себе занижаешь цену. И что ты слишком талантлива, чтобы быть «Дорогой Стеллой», — произнесла я ровным, лишенным выражения голосом.

Уилла негодующе сверкнула на меня глазами и лягнула под столом пушистым тапком.

— Ну в самом-то деле, Уилла! — Эми швырнула нож на стол и уперла руки в бока. — Мы ведь это уже вдоль и поперек обсудили! Просто небольшое развлечение и маленький приработок. Мне уже осточертело выжимать из себя всякую заумь про теннисисток, корреспонденток и про воронки, с которыми девушки могут писать стоя!

Я с удовлетворением наблюдала, как Уилла чуть ли не юлой вертится.

— Но, Эми, надо же и о будущем подумать! Что могут дать «Тетушкины терзания»? Как со всей этой чушью получить собственную рубрику на всю полосу? Я думала, Кэти с тобой поговорила…

— Уилла, ты мне, часом, вдвое ренту сократить не собиралась? — Эми снова схватила нож и атаковала ананас. — Нет, думаю, не собиралась. И вряд ли хочешь, чтобы я отсюда съехала, верно? А раз так, я уж лучше останусь самой собой… Кому фруктовый салат?

Эми смотрит мне в глаза — и будто искра проскакивает между нами. Эми сияет как начищенное стекло.

Пока мы шли по Аппер-стрит тем солнечным октябрьским утром, Эми застревала у каждого окошка с объявлениями о сдаче квартиры. Намек чересчур прозрачный.

Ислингтон — район, которого я не понимаю. Все эти холеные фифы со стильными стрижками и в прикидах от «Агнес Б» и «Николь Фархи», которые мурлычат что-то в мобильники, одновременно подзывая такси; зажиточные особы вроде Уиллы, расхаживающие по магазинам в поисках сушеных бобов и дикого риса; чопорные старухи, шествующие из парикмахерских в сопровождении бестолковых собачонок. Пахнет выхлопными газами, едой и «Келвином Кляйном». Все точно так же, как и в любом другом уголке Лондона, — не особенно красиво, не особенно зелено. Как и повсюду, здесь полно нищих, пьянчуг и попрошаек. Пэкхем, да и Майл-Энд — это георгианские особняки и просторные площади. Почему же ничуть не менее вонючий и грязный Ислингтон столь беспардонно выколачивает такие деньги?

— Смотри-ка, — Эми ткнула в очередное объявление, — Каффорд-сквер — совсем рядом с Уиллой. Две спальни, две гостиные. О… Семьсот пятьдесят тысяч фунтов.

— Пойдем! — Я потянула ее за руку. — Давай антиквариат посмотрим.

Мы шли по Кэмден-пассаж, вдоль витрин, забитых медными побрякушками и дверными молотками, — и застыли как вкопанные возле выставленного столика кедрового дерева.

— Как по-твоему, что-нибудь такое к моему… — начала было Эми, и вдруг…

— Китти, это ты!

Позади меня стоял Ричард. Я увидела его отражение в витрине еще до того, как обернулась, — широкие сутулые плечи, редеющие волосы песочного цвета, карие глаза. Он сиял от радости. Мне понадобилась доля секунды, чтобы это отметить. Дотти цеплялась за его руку. Я еще только оборачивалась к ним, а она уже теребила меня за рукав куртки:

— Китс, Китс, глянь на мои новые туфельки! — Дотти запрыгала, высоко вскидывая ножки. Ярко-красные туфли из лакированной кожи.

Ричард сгреб меня в охапку, носом я ткнулась в его плечо, тут же неловко высвободилась и кое-как выдавила:

— Ой, Ричард, какое совпадение.

Эми стояла, сунув руки в карманы, и вид у нее был озадаченный, даже растерянный. Я отчаянно придумывала, как сделать так, чтобы два моих мира пересеклись, но не столкнулись.

А Ричард говорил:

— Так твой грипп, значит, кончился? Выглядишь замечательно, только… Что с твоим глазом?

— Привет, я — Эми. — И она протянула руку. Ричард, до сих пор не замечавший Эми, смешался и не сразу ответил на рукопожатие.

— Ричард, это моя подруга Эми. — Я осторожно подбирала слова. Эми явно рассердилась, что ее записали в «подруги», но на рожон, слава богу, не полезла. — Эми, это Ричард и Дотти.

— Привет, Дотти. — Эми наклонилась и потрепала ее по голове.

Дотти, которая этого терпеть не может, отпрянула, спряталась за отца и застенчиво выглянула из-за его ноги.

Господи, не дай, пожалуйста, никому из них ничего брякнуть.

— Давно выздоровела? — Первый восторг от неожиданной встречи миновал, и Ричард обиделся, что я встретилась с кем-то из подруг прежде, чем поспешить к нему. Даже рассердился — вон румянец выступил на скулах. Карие глаза, обычно такие мягкие, приветливые, потемнели, стали колючими.

— Знаешь, всего пару дней назад я была так больна, Ричард, ты даже поверить не можешь.

— А я и не знала, что ты болела, — внезапно сказала Эми.

— Н-ну, я не люблю о таких вещих распространяться.

Неподалеку от нас молодая пара разглядывала антикварные украшения на лотке. Девушка примеряла кольца — надевала на безымянный палец, вытягивала руку, чтобы парень мог полюбоваться. Девушка была не особо красивой, но вся лучилась от счастья — как, впрочем, и он, — и это делало прекрасными их обоих. Мне вдруг стало завидно.

— А может, кофе выпьем? — предложила Эми. — В двух шагах отсюда есть кафе — там подают чудесные пирожки.

Вмазать бы ей.

— Спасибо, но нам, к сожалению, пора. — Ричард все еще сердился, но великодушие заставляло его сдерживаться. — Надо забрать фотографии, а потом я должен забросить Дотти в садик.

— Вот жалость-то. — Я старалась изобразить огорчение, но безуспешно. — Я тебе потом позвоню, ладно?

— Хорошо бы. — Ричард бросил на меня взгляд, яснее слов говоривший: «Надо потолковать». И буркнул: — Приятно было познакомиться… Эми.

— Взаимно. — Она уже утратила к нему интерес и вернулась к столику кедрового дерева.

Ричард придвинулся, чтобы поцеловать меня. Какое счастье — он был зол настолько, что всего-то ткнулся мне в щеку.

— Ну, пока! — Я чмокнула Дотти в губы.

— Фу, мокрая бяка! — воскликнула она, ухватила отца за руку и потянула прочь.

Он позволил ей увести себя, но крикнул через плечо:

— Заходи, снимки посмотришь! В цирке должно получиться что-то замечательное!

Я в панике оглянулась на Эми, но она любовалась столиком. Кажется, нас она уже не слушала. Ричард и Дотти скрылись за углом. Парочка неподалеку присмотрела кольцо. Похоже на серебро — хотя, может быть, и платина. Крупный голубой сапфир. Девчонка корчила гримасы и счастливо хихикала. Парень притянул ее к себе и поцеловал — сначала в лоб, потом в губы. Хмурый продавец расплылся в улыбке.

— Кэти, я спрашиваю, купить мне этот столик? Он, конечно, замечательный, но меня смущает цена. Ты не находишь, что четыре сотни — это слишком круто?

Я пожала плечами:

— Совсем в этом не разбираюсь.

— Ладно. Давай зайдем, с продавцом посоветуемся.

Она распахнула дверь, где-то в затхлых темных глубинах магазина звякнул колокольчик. Не успела я подумать, что опасность миновала, как Эми остановилась в дверях.

— А кто этот парень, Ричард?

— Мой кузен.

— Ты никогда не говорила, что у тебя есть кузен.

Пожилая дама в норковой шубе пыталась выйти из магазина, но Эми загораживала ей дорогу.

— Эми… — начала я.

Она заметила старуху и шагнула обратно на мостовую.

— Странно, что я никогда о нем не слышала.

— А у тебя есть кузены?

— Да, четверо.

— Вот видишь. Я же о них тоже не знала.

Эми смерила меня суровым взглядом.

— Но мы с моими кузенами видимся раз в году. А вот вы явно в близких отношениях. Я просто удивляюсь, что ты раньше ничего о нем не рассказывала, вот и все.

— Наверняка я о нем как-нибудь упоминала.

— Нет. Ни о нем, ни о девочке. Я уверена. — Эми с воинственным видом скрестила руки на груди. Подбородок выпятился. — А между тем ты недавно была с ними в цирке.

— Я говорила тебе, что была в цирке. На самом деле…

— Ты сказала, что была там с приятелями. Ни о каком кузене и речи не было.

— Но мы с ним и есть приятели. Я именно так к нему и отношусь. Он скорее друг, чем кузен.

Мое лицо судорожно подергивалось. Оно отражалось в витрине — лживое, виноватое. Она-таки разнюхала! Я так и знала, что наступит день, когда все рухнет. В конце концов, большинство людей не справляется с двумя любовниками, что уж говорить о пяти. Внезапно я почувствовала бесконечную усталость. Захотелось улечься прямо здесь, на дороге, и заснуть. Но вместо этого я подготовилась к самому худшему.

— Почему ты так стыдишься меня? — еле слышно спросила Эми. — Ты бы меня не представила, если бы я сама этого не сделала. Ты даже не хотела говорить, что это твой кузен!

— Эми…

— Я-то думала, что мне нельзя встречаться только с твоей мамой, а у тебя, оказывается, вся семейка ей под стать? — Ее голос крепчал. — Почему ты стесняешься меня? И самой себя? Почему мне нельзя быть такой, какая я есть? Что, черт тебя побери, страшного в том, чтобы любить женщину? А?

Торговцы за уличными лотками притихли. Приземистый усач, подметавший у входа в итальянский ресторан, остановился и, опираясь на метлу, наслаждался неожиданным шоу. Юная парочка уставилась на нас с разинутыми ртами, парень на всякий случай обхватил девушку за плечи. Даже голуби перестали копошиться в канаве и пялились своими мерзкими немигающими глазками.

— Дорогуша, не переживай! — заорал усатый. — Я тебе каждый день вставлять буду!

— Вот черт! — Эми вытерла глаза рукавом и под перезвон колокольчика нырнула в магазин.

Я повернулась, чтобы последовать за ней.

— Вам обеим! — надрывался усач, пока за мной закрывалась дверь. — Я мужчина щедрый — на двоих хватит!

11.02 вечера. Я посадила двух женщин у Королевского оперного театра и теперь везла их в Масуэлл-Хилл. Мать и дочь, одной — лет пятьдесят с небольшим, второй, соответственно, около тридцати. Еврейки, возможно хасиды. Кто-то мне однажды рассказывал, что у хасидов женщины бреют головы и носят парики, и теперь я косилась в зеркальце, пытаясь угадать — эти длинные каштановые кудри настоящие или нейлоновые? Обе приоделись: у матери был день рождения. Она благодарила дочь за внимание, но нетрудно было понять, что не очень-то им весело. Обсуждая вечер, обе не могли скрыть усталости. Дочь издавала какие-то восклицания — как обычно, когда не слушаешь собеседника. Мать зевала, прикрывая рот рукой и то и дело повторяя: «Хорошо, правда?» Может, опера оказалась вшивая, а может, каждая из них на самом деле предпочла бы провести время в другом месте и в другой компании. В конце концов я потеряла интерес к их волосам и поймала джаз по радио.

Сегодня вышел напряг. Я до сих пор не могла поверить, что выпуталась. Эми крысу учуяла, да не ту. Ричард обиделся, что я ему не позвонила, но ничего не заподозрил — в этом я уверена на все сто. Да и как может ему взбрести на ум, что я болтаюсь по Ислингтону с любовницей? Да, я отстрелялась, но… Откуда-то взялось ощущение, что время мое на излете.

Хотя… пусть я когда-нибудь и попадусь — что с того? Я столько усилий прилагала, чтобы стать всем для всех своих любовников, что быть кем-то для каждого из них мне уже не удавалось. Беда в том, что я привыкла к разнообразному меню. Чего ради каждый вечер трескать макароны, если хочется ростбиф или цыпленка под соусом карри?..

За Хайгейт-Вудс я свернула направо, потом еще раз направо и высадила женщин у большого дома в Вудленд-Гарденс, где у входа был припаркован «мерседес». К этому времени их разговор сдох окончательно и они явно были счастливы, что наконец добрались до пристани. Возвращаясь в Вест-Энд, я подобрала придурковатого парня в анораке, которому нужно было в Камберуэлл, и по пути продолжала раздумывать о своих неурядицах.

Если послать одного или двух любовников, появятся время и деньги, чтобы привести в порядок квартиру. Пятеро — это чертовски накладно, особенно при моей мягкотелости. Сегодня, к примеру, все кончилось тем, что я купила Эми тот столик из кедрового дерева — выложила полные четыре сотни. Прощение — вещь дорогостоящая. Но если я решусь бросить парочку любовников, то кого именно? Как их выбрать?

Голова была забита этими мыслями всю дорогу до Камберуэлла. Это один из моих самых ненавистных уголков Лондона, хотя и там я знаю несколько славных местечек, надо только убраться подальше от главной улицы. Но эта унылая вереница кафешек, букмекерских лавочек, автобусных остановок и палаток… Затравленного вида человечки шмыгают в серые дома, ежатся на ветру, а вечно запруженная автомобилями дорога все тянется и тянется… Хоть вены вскрывай.

— Спасибо, что согласились подвезти. — Пассажир, явно настроенный поболтать, подался вперед, поправил очки на носу. — Знаете, я до вас останавливал четыре кеба — так меня никто не взял. Хотя у всех был оранжевый огонек!

— Южная часть реки. — Я уже тысячу раз это обсуждала.

— А что в этом плохого, хотелось бы знать? Если с юга на север — не проблема. Что же дурного в дороге с севера на юг? Таксисты — такая предубежденная публика.

— Просто на обратном пути трудно найти пассажира. Но я понимаю, о чем вы. Таксисты — они все такие говнюки.

Тут выяснилось, что придурок — натура деликатная. Он захлопнул рот и выпрямился, чопорно поджав губы.

Вот и славненько. Только будем надеяться, что чаевых я себя не лишила.

4.53 утра, и я вся в кусках. Высадив троих парней у Клэпхем-Коммон, я остановилась, чтобы проверить сообщения на мобильниках. Ничего ни от кого. Меня никто не любит.

В окошко постучали, я подняла голову и увидела бледную жирную физиономию. Пятидневная щетина и какой-то дурацкий взгляд — отрешенный, что ли. Вид этого типа мне не понравился, но из вежливости я опустила стекло на пару дюймов.

— Черинг-Кросс. — Я уловила северный акцент.

— Нет, извините. Я закругляюсь.

— Но у вас же горит огонек. Вы должны меня взять.

Вот дерьмо. Забыла выключить. Тип улыбался — до чего же отвратные желтые зубы. Не хочу видеть это мурло в своей машине.

— Ничего я не должна. Я возле вас не останавливалась, и вообще я не на трассе. Просто еду домой.

— Пожалуйста! Пожалуйста, подвезите меня к Черинг-Кросс. — Улыбка на его лице сменилась выражением отчаяния. Мне тут же стало жаль его. Инстинкт подсказывал, что этот тип не в себе — явное психическое расстройство. Если я его не возьму — куда он денется? С другой стороны, один бог ведает, есть ли у него деньги.

— Не поймите меня неправильно — но вы можете заплатить?

Явно оскорбленный, он достал из кармана небольшую пачку купюр и помахал перед моим носом.

— Ладно. Садитесь. — Я отперла дверь. Как овца.

Толстяк залез внутрь. Коричневое пальто напоминало одежду зеленщиков, на носки натянуты сандалии. Он снова скалил в улыбке желтые зубы.

Еще одна долгая, нудная поездка по более или менее прямому маршруту. Мы проехали станцию метро «Клэпхем-Норт». Я слышала, кто-то назвал Клэпхем «южным Челси». Брякнут же эти лондонцы. Дорога змеится вдоль обшарпанных ночных клубов и ирландских пабов, через Стокуэлл, вперед к Кеннингтону.

Я услышала щелчок и, взглянув в зеркало, увидела, что мой пассажир играет зажигалкой. Табличка «не курить» висела прямо перед ним.

— Эй! Читать умеете?

Ответом был остекленевший взгляд — будто этот тип вовсе и не в моей машине, а где-то в неведомом пространстве. Он и не пытался закурить. Просто баловался с зажигалкой. Пламя вспыхивало — и гасло, вспыхивало — и гасло.

— Прекратите. — Четко и ясно. Но он не останавливался. Вспыхнуло — погасло. Вспыхнуло — погасло. — Не смейте это делать в моей машине!

Непохоже было, чтобы он меня услышал. По ошибке я проскочила на красный, вокруг заревели гудки. Взяв себя в руки, я свернула налево и вырулила на пустынную, обсаженную деревьями дорогу. За деревьями тянулась шеренга домишек тридцатых годов. Вспыхнуло — погасло.

— Уберите. Вы меня отвлекаете, а это опасно.

Внезапно толстяк прекратил щелкать, хотя по его взгляду по-прежнему не было заметно, что он меня слышал. Он уронил руку. Я облегченно вздохнула. Чем скорее это путешествие окончится, тем лучше.

Господи, да он пытается поджечь сиденье!

Чему нас всех учили — так это не рисковать. Если ночью, в тихом темном закоулке у вас проблемы — плюйте на все, отпирайте дверь и вышвыривайте такого пассажира к чертовой матери.

Я крутанула руль, резко затормозила у обочины и развернулась к нему:

— Так, все. Вон отсюда!

Жирный урод снова улыбался. Злобно. Он все еще держал зажигалку у обивки.

— Вали отсюда!

Запахло паленым пластиком.

Вызвать полицию по одному из мобильников — нет, слишком долго. Самой рвануть к полицейскому участку — нельзя поворачиваться спиной к этому уроду. Кто знает, что еще взбредет ему в голову.

Оружие у таксистов не предусмотрено. Если полиция оружие найдет — могут отобрать значок. Но есть обходные пути — большой карманный фонарик, увесистый гаечный ключ. Вполне сгодится.

И фонарик, и гаечный ключ хранились в багажнике. Одна беда — чтобы достать их, нужно выйти, а неписаное правило таксистов гласит: «Не вылезай из машины, если внутри кто-то есть». Глазом моргнуть не успеешь, как уведут сумку с деньгами. Но если я буду без оружия, то как, черт побери, мне его отсюда выволочь?

Дыхание прерывалось и руки тряслись, когда я схватилась за дверную ручку. Пока доставала из багажника фонарь, тип не двинулся с места. Тогда я распахнула дверцу и вцепилась в его левую руку. От него несло спиртным и мочой. Толстяк не шевелился, даже не пытался от меня избавиться. Я пыхтела, тянула — без толку. Зажигалка была у толстяка в правой руке, и он упорно пытался поджечь обивку.

Я замахнулась фонарем. Неужели действительно пущу его в ход?

— Выкатывайся, мудак!

Внезапно он двинул меня головой в живот, точно тараном. Я отпрянула, пытаясь устоять на ногах, а жирный вылетел из машины, оттолкнул меня в сторону и, припустив по улице, исчез среди домов.

Согнувшись, я прислонилась к машине. Пока переводила дыхание, топот сандалий смолк в ночи. В небе надо мной светила белая круглая луна.

4

Джонни приготовил мне суп; точнее, перелил его в кастрюлю и подогрел. Ничего замысловатого — не какие-нибудь изысканности из Ковент-Гарден, — просто жестянка «Хайнц». Потом достал щербатую посудину и полез в буфет за ложкой.

— Извини, — пробормотал он, протягивая мне тарелку. — Надо бы тебе хлеб с маслом предложить, но у меня все кончилось.

— Неважно. — Действительно, какая разница.

Пока я глотала суп, Джонни настроил гитару. Она вся была в ожогах от сигарет, в жирных пятнах, в клочках отлипших наклеек. В боевых шрамах — как и ее хозяин. Джонни играл «Жаль, что тебя здесь нет» из репертуара «Пинк Флойд», и песня у него звучала жалобно, тоскливо. Он не спрашивал, что случилось со мной, и я ему не говорила. Это наши с Джонни лучшие минуты — когда он не спрашивает, а я не говорю. Потом он играл «Отель "Калифорния"». И «Роксанну». А когда настал черед «Убийцы-психопата», я закрыла глаза и снова увидела бледное круглое лицо в лунном свете. Вспыхнуло-погасло. Вспыхнуло-погасло.

Я пришла к Джонни просто потому, что он живет ближе всех остальных к полицейскому участку. Или дело не только в этом? С другими уютнее, но они бы и довели меня до точки своими причитаниями. У Джонни хватает ума этого не делать. Он знает, как меня успокоить, — поет мне песни. И я знала, что вернусь. Знала, что прощу его.

— Да… — Джонни отложил гитару в сторону, — я хотел тебе кое-что показать.

— Что?

Он полез под подушку и достал оттуда потрепанный бурый конверт. Протянул мне:

— Открой.

Я подняла глаза. Джонни улыбался — редкий случай.

— Давай же. Открывай.

Клапан был не заклеен, а загнут внутрь. Я открыла конверт и запустила туда руку.

— Джонни… — Пачка денег. Десятки, двадцатки, новенькие и старые. — Сколько здесь?

Джонни, посмеиваясь, потирал руки.

— Пять сотен сорок милых фунтов ее королевского величества.

— Откуда ты их взял?

Смех смолк.

— Господи, Кэйти, с чего такая подозрительность?

— С того, что она мне свойственна. — Я убрала купюры обратно в конверт. — У тебя же нет денег.

— Был счастлив принять твой вотум доверия. — Джонни выхватил у меня конверт и запихнул его обратно под подушку. — А я-то хотел спросить, как тебе идея смотаться куда-нибудь на недельку! Хотел.

— Ох, Джонни… Извини. У меня ночь поганая. Но ты и сам должен понять, что выглядит это странно. У тебя же никогда не было денег.

Джонни потянулся к стоящей рядом банке «Бекс» и отхлебнул из нее, не сводя с меня неприязненного взгляда.

— Выиграл я их, ясно? Выиграл в покер.

— Просто взял и выиграл? Темнишь, Джонни. С каких пор ты увлекся покером? С кем ты играл?

— Не твоя забота, детка. Или веди себя нормально, или я забуду о поездке и куплю вместо этого новую гитару. — И Джонни взял свою старушку. — Куда бы ты хотела? Греция? Италия? Канары?

— Дай подумать. — Для меня такие поездки проблемны. Если ты исчезаешь на неделю-другую, а потом появляешься загорелая и искусанная москитами, люди смекают, что ты в это время не по Лондону в такси колесила… — Лучше тебе положить деньги на хранение. В банк или еще куда-нибудь. Туда, где до них никто не доберется.

— Да-да. — Джонни взял пару аккордов.

Я уносилась в мир фантазий. А может, это замечательная мысль — отправиться в путешествие с Джонни. Скинемся и вместе удерем куда-нибудь. Уберемся подальше от Лондона со всеми его психами. Уедем и никогда не вернемся.

— Спой ту песню, свою, — попросила я. — «Плакучую иву».

Джонни просьбу проигнорировал — и снова затянул «Убийцу-психопата».

11.03 утра. Я так и не заснула. Джонни все еще дрых, когда я уходила. Несколько часов я пролежала, наблюдая, как подергиваются глазные яблоки под опущенными веками, как кривится рот, как сжимаются и разжимаются пальцы. Интересно, что ему снится? Я попыталась разбудить его и предложить где-нибудь позавтракать вместе, но Джонни идею не одобрил. Я сказала, что надо чаще вылезать из дома, иначе он совсем дойдет до ручки и заработает боязнь пространства. Джонни меня послал и завалился спать снова.

На улице было сыро; маленькие улитки ползали по тротуару, оставляя на асфальте серебристые следы. Мой кеб, как обычно, стоял за ржавым белым фургоном. Забравшись внутрь, я снова ощутила запах паленого пластика. Опустив окошко, чтобы вонь хоть немного выветрилась, стала проверять мобильники. Глаза слипались и были вязкими, словно яйца всмятку.

Розовый телефон — Эми: «Деточка моя, спасибо большое за столик. В комнате он смотрится сногсшибательно. Такой красивый, такой старинный, даже стыдно ставить на него компьютер. Ты просто чудо».

Зеленый телефон — Ричард: «Привет, Китти. Позвони мне, пожалуйста. Такое чувство, будто ты меня избегаешь, и я не знаю почему. Просто позвони».

И все. Больше никаких сообщений. В том числе и от Моргуна — относительно завтрашнего дня. Интересно, это как-то связано с его поспешным бегством из кафе?

Я была не в настроении звонить Ричарду, но голос его звучал так напряженно, так дрожал… Лучше не тянуть. Он взял трубку через два гудка:

— Ричард Мидоуз слушает.

— Привет, Ричард, это я.

— А, привет. — В его голосе боролись досада и радость. — Как у тебя дела?

— Отлично. Я вовсе от тебя не прячусь, Ричард.

— Не похоже. Говоришь, что свалилась с гриппом, не позволяешь себя проведать; давай начистоту — даже адрес свой не сообщаешь, а потом не перезваниваешь целыми днями. Я беспокоюсь, никак не могу тебя застать — и вдруг натыкаюсь на тебя с какой-то подругой в Ислингтоне! Что я должен думать, Китти? Что я вообще для тебя значу?

Я представила себе, как он расхаживает взад-вперед по холлу, туго наматывая телефонный провод на запястье. Надеюсь, Дотти в садике. Не выношу, когда ей приходится слушать такое. Я лихорадочно придумывала, что сказать; в ноздри упорно лез запах жженого пластика.

— Извини, Ричард. На самом деле на меня неделю назад напали в такси. Какой-то псих с зажигалкой пытался поджечь обшивку…

— О господи, Китти! Почему ты мне не сказала?

— Все в порядке. Я в норме. Отделалась фингалом — ты сам вчера видел. Просто после этого я была слегка не в себе. Хотелось где-нибудь спрятаться. И я никого не могла видеть. Эми, моя подружка, работает в Службе психологической помощи. Мне надо было поговорить с ней.

Раздался вздох. Похоже, сработало.

— Китти, я даже не знаю, что сказать. Это ужасно. Действительно ужасно. Я хочу, чтобы ты пришла ко мне. Мы ведь вместе, верно? Не отдаляйся от меня.

— Милый, извини. Я знаю, что надо прийти к тебе, но мне это трудно. Такая я уродилась. — Меня передернуло при этих словах. — Я в этом еще новичок. Серьезным отношениям надо долго учиться.

Снова вздох.

— Может, подъедешь?

— Прямо сейчас? А твоя работа?

— А я, пожалуй, отпрошусь. Я вчера закончил сайт Джексона — управился быстрее, чем сам ожидал. Ну, ты как?

Ричард так редко отпрашивается… Я смогу все загладить, все исправить. Но меня грызла какая-то мысль… Я должна быть где-то еще. Только не могу вспомнить где.

— Китти?

Джоэл. Точно. Он просил меня зайти днем. Я вспомнила, как он сидел в баре, черный непьющий мальчик, и топил в «перно» свое горе. Его подводить нельзя.

— Извини, Ричард, не сегодня.

— Ох… — Голос у него упал. — Тогда, может, завтра?

Знаю, что надо сказать «да», — но не хочу. Потому что завтра пятница, и я собираюсь укатить за город с Моргуном.

— Давай в субботу.

— В субботу у меня не получится. Я должен отвезти к кое-кому Дотти.

— А воскресенье?

— Никак.

— Пожалуйста, Ричард, давай в воскресенье.

— Я же говорю — никак.

Отутюженный черный костюм, белоснежный воротничок, серебристый галстук, начищенные до блеска туфли с металлическими носками и зеркальные очки. И улыбка от уха до уха.

— Ни хрена себе!

— Армани. — Джоэл крутанулся вокруг своей оси.

Я шагнула в прихожую, чтобы поцеловать или обнять его или проделать еще что-нибудь в этом же духе, но он упрыгал вверх по лестнице. Оставалось только закрыть входную дверь и отправиться следом.

Кто-то вычистил и привел в порядок обитое ситцем глубокое кресло. Ясное дело, его матушка. Подушки взбиты, все сияет и блестит — даже телефон. В воздухе дурманящий цветочный аромат освежителя.

Джоэл высунул голову из кухни:

— Чаю? — Хотя в доме было довольно темно, очки он не снимал.

— Да, конечно.

Я хотела о многом расспросить Джоэла, но он как раз наполнял чайник и все равно ничего не услышал бы за шумом воды. Пришлось ждать. Возле телефона лежал раскрытый ежедневник. Я заглянула на сегодняшнюю страницу.

Четверг, 12 октября

14.00 — Кот.

15.00 — М.

18.00 — Г.

22.00 — Кью.

Ну наглый молокосос, всего час мне выделил! А эти М., Г. и Кью кто такие? Джоэл что, Джеймсом Бондом себя вообразил?

Я положила ежедневник на место, и в следующий миг появился Джоэл. С двумя чашками своего отвратного дегтебетонного пойла.

— С тех пор как мы виделись в последний раз, явно многое изменилось, — сделала я заход.

— Ага. Как тебе костюм? — Джоэл расхаживал гоголем и прихорашивался. Слава тебе господи, очки снял.

— Выглядишь фантастически.

Я хотела обнять его, но он уже нырнул в спальню и закричал оттуда:

— Заходи, посмотри!

Джоэл распахнул старенький обшарпанный гардероб и продемонстрировал коллекцию аккуратно развешанных на перекладине с внутренней стороны дверцы галстуков. Мерцающие цвета: оранжевые, зеленые, сиреневые, голубые.

— Ты мне скажешь, что произошло?

— Моя новая работа произошла. — Джоэл выбрал оранжевый галстук, вытащил его, чтобы показать мне, и погладил рукой: — Взгляни, какое качество!

— Очень хорошо. А что это за работа?

— Я должен встречать гостей.

Он извлек из гардероба еще один костюм от Армани — темно-синий, однобортный, такого же покроя, как и первый, — и уже потянулся за рубашкой, но я удержала его за плечо:

— Джоэл?

— Эй, полегче с костюмом!

Озвереть можно: он снова воспользовался случаем и удрал, на этот раз — в кухню.

Я сделала несколько глубоких вдохов и села на кушетку. Повеяло каким-то знакомым запахом, сплетающимся с освежителем воздуха, — что-то такое, чего я раньше в квартире Джоэла не замечала.

Джоэл вышел из кухни; он курил сигарету и держал в руках блюдце вместо пепельницы. Точнее, притворялся, будто курит. Было заметно, что он не затягивался.

— Джоэл, ради бога!..

— Ты мне что, мамочка? — Джоэл поставил блюдце на стол, уселся в цветастое кресло и манерно закинул ногу на ногу.

Его слова меня задели, но не остановили.

— Когда мы виделись в последний раз, ты пьянствовал. Сегодня куришь. Я знаю, что раньше ты ни того ни другого не делал. Бунтарские порывы проходят обычно лет в четырнадцать-пятнадцать. Ты случайно не припозднился?

— Кот, отвяжись! Посмотри, как все удачно складывается, а ты меня за одну-единственную сигарету пилишь! Детка, остынь и взгляни на эту строчку!

Он все об этом чертовом костюме! Какого еще восхищения он ждет? Я глотнула чай и сморщилась.

— Так расскажи мне о работе.

Джоэл пожал плечами:

— Рассказывать пока особо не о чем. Я все еще учусь.

— На кого ты работаешь?

Джоэл изобразил затяжку и разыграл целый спектакль, стряхивая пепел в блюдце.

— Вот уж действительно подфартило. Правда, я наглотался дерьма в «Шамане», но кое-что хорошее из этого все-таки вышло.

— Ты о чем?

— Ну… — Эта великолепная белосахарная улыбка неизменно прогоняла прочь мое раздражение. — Был один парень, пришел, когда я работал в «Шамане» третий день, сечешь? Я слышал, как он разговаривал с регистраторшей. Один из клиентов Джино, хотел подстричься. А регистраторша ему и говорит, что ничего не получится, что Джино занят под завязку. А парень ей отвечает: «Мне сегодня надо подстричься. Что вы мне посоветуете?» Она ему опять про вечер, и тут этот парень видит меня, сечешь? Я хожу себе, обрезки волос подметаю. А он и спрашивает: «А вот этот? Он меня может подстричь?» Регистраторша ему — что я еще совсем недавно в салоне и мне еще стричь не положено. Если, говорит, ему хорошая стрижка нужна, то она его к Джино на другой день запишет. А если позарез именно сейчас, то найдет ученика, который уже несколько месяцев занимается. Но он уперся. Хотел, чтобы именно я его подстриг.

— Почему ты?

Джоэл пожал плечами.

— Как бы там ни было, стригу я его, и мы болтаем. Джино подходит, шуточками с ним перекидывается, мне пару раз подсказывает, как что лучше делать, — но я-то вижу, что у меня и без его советов все получается. Подстриг я этого парня, феном подсушил, даю ему зеркало и вижу, что ему реально нравится. А он говорит, что у меня даже лучше, чем у Джино, вышло. И еще сказал, что будет теперь ко мне ходить. Дал мне визитку — позвони, говорит, если чего нужно или если с Джино не заладится.

Джоэл загасил сигарету. Она истлела только наполовину, но он уже выдохся.

— Я и не подозревала, что ты такой способный.

Джоэл был уязвлен.

— Нечего издеваться, Кот.

— Извини, Джоэл. — Я положила руку ему на колено и слегка сжала. Его улыбка вернулась, но теперь она казалась какой-то застенчивой.

— Знаешь, Кот, я это «перно» дерьмовое никогда больше пить не буду. Потом так тошнило. Представляешь, как это выглядело — после «перно» с черной смородиной? А представляешь, как это воняет?

— Да, конечно. — Я подняла руку, пытаясь остановить его, но он продолжал:

— До дома я добрался, но заблевал всего себя сверху донизу…

— Джоэл, хватит!

— Но вот в чем дело, Кот: когда я запихивал брюки в стиральную машину, то нашел в кармане карточку того парня. И вспомнил, что он сказал — чтобы я позвонил ему… Я и позвонил. И знаешь что? Он дал мне работу! Встретить бы мне его несколько месяцев назад… Сколько времени угробил на танцы и причесывание, на эту чушь собачью. А теперь я своего добился. Я получил реальную работу.

— Так в чем именно она заключается?

Джоэла явно рассердило, что я смею об этом спрашивать.

— Ну… Гостей принимать, всякое такое.

Я снова положила руку ему на колено. Джоэл вздрогнул, но заставил себя расслабиться. Я не убирала руку — надеялась, что сумею как-то привести его в норму, успокоить.

— Но что ты делаешь?

— Я же говорю — учусь. Мистер Фишер сам меня учит. Говорит, что у меня талант. Что я могу настоящую карьеру сделать.

— Джоэл, чему тебя там учат? Что это за карьера?

— Слушай, я-то откуда знаю? Я еще только готовлюсь. Мистер Фишер в меня верит. Знаешь, когда я в первый раз пришел к нему в контору, он вытащил из кармана большую пачку денег и дал мне. Ты, говорит, черт-те во что одет. Пойди, говорит, купи пару костюмов. И он совсем не по-хамски это сказал. Он был очень вежливый. И даже из жалованья мне эту сумму не вычел. Сказал, что это капиталовложение. Чудной он, этот мистер Фишер.

Я боролась с желанием как следует приложить Джоэла невинной, тупой башкой об стенку. Взяв себя в руки, я мягко произнесла:

— Джоэл, ты даже понятия не имеешь, чем занимается этот человек и в чем заключается его «работа». Ты не находишь странным, что ему так приспичило тебя нанять? Тебя не настораживает, что он просто так дал тебе деньги — на, мол, пойди прибарахлись?

Джоэл встал — руки на бедра; ушел в кухню, вернулся оттуда с новой сигаретой и принялся яростно ею размахивать, обиженно выкрикивая:

— Ты что, не можешь за меня порадоваться? Почему ты не веришь, что кто-то сумел оценить меня по достоинству? Я что, такой никчемный, Кот? Считаешь, что я совсем пропащий, да?!

— Вовсе нет, Джоэл. Ты одаренный. И мог бы стать великим танцором.

— Ой, кончай про танцы. Это все дребедень.

— Я просто не хочу, чтобы ты обжегся! Вспомни, что произошло с Джино!

— Забудь про Джино. — Джоэл развернулся и опять скрылся в кухне. Я услышала, как он снова наполняет чайник. — Джино был ошибкой.

Но я умею учиться на ошибках, Кот. Я все время учусь.

Вопрос только, чему учишься… Я поднялась с кушетки. Джоэл стоял, прислонившись к столу, и ждал, когда закипит вода. Я подошла сзади, обняла его за талию, прижала к себе, положила голову ему на плечо. Уткнулась лицом ему в шею. Поцеловала. Джоэл буркнул что-то про свой бесценный пиджак, чтобы я не мяла его, но высвобождаться не стал.

— Я не хочу, чтобы ты была мне мамочкой, Кот, — прошептал он.

— Я тоже этого не хочу.

Я собиралась повести его в спальню, когда зазвонил дверной колокольчик.

— Черт. — Джоэл посмотрел на часы. — Вот уж не думал, что так поздно.

— Кого ты ждешь?

— Мистер Фишер сказал, что в три пришлет за мной такси. — Джоэл вывернулся из моих рук и бросился к входной двери.

— Зачем тебе такси? — крикнула я ему вслед. — Я тебя отвезу!

Но Джоэл уже договаривался с шофером, что спустится через пару минут.

— Что-то ты рано сегодня, — заметила Винни, отрываясь от книги и глядя на меня из облака сигаретного дыма.

— Обошлась без завтрака. А ты? Разве ты не должна дома детишек чаем поить?

Кроме Винни в «Крокодиле» были только два парня — они негромко переговаривались, сидя за столиком у стены. Ни одного из них я не знала.

— Мы с Полом поскандалили. Точнее, это я ему закатила скандал. Пусть хоть раз сам чай заварит, пидор ленивый.

Я повесила куртку на спинку стула и села, решив воздержаться от комментариев по поводу лености Пола. Какого я мнения о Поле, ни для кого не секрет, но если я только рот раскрою, Винни тут же кинется его защищать.

— Хорошая книжка. — Винни показала мне обложку. «Женщины, которые любят слишком сильно». — Надо бы и тебе почитать.

— Нет, спасибо. На чтение у меня времени нет. — Я обернулась к Большому Кеву: — Маленьких котлет по-киевски у тебя, как я понимаю, не водится?

На крупной физиономии Кева ровным счетом ничего не отразилось.

— Не водится. Тогда жареную картошку с чили и с сыром. И кофе, пожалуйста.

Кев кивнул и продолжил возиться с титаном. Винни снова закашлялась. Я смотрела в пространство — меня грызла тревога за Джоэла. Винни справилась с кашлем только тогда, когда пшикнула в рот ингалятором от астмы. Лицо ее стало ярко-красным.

— Я не знала, что ты с ингалятором ходишь.

— Это не мой, — произнесла Винни, когда смогла говорить. — Это Томми.

— Ну и что у тебя делает ингалятор Томми? А если он ему самому понадобится?

— У него запасной.

Я покачала головой:

— Винни, тут и говорить не о чем — ты должна пойти к врачу. Ты о чем думаешь вообще?

— Хоть ты не начинай, ладно? — вспылила Винни.

Внезапно до меня дошло, из-за чего они сцепились с Полом. И впервые я готова была принять его сторону. Но Винни так свирепо смотрела на меня, что я сочла за лучшее воздержаться. Только буркнула под нос:

— Твоя жизнь, твое тело.

— Вот именно. — Она закурила следующую сигарету и отхлебнула чай. — Ну а у тебя-то как?

— У меня? Да как обычно.

— Ничего особенного?

— На меня напали прошлой ночью.

— На тебя — что?

— Какой-то псих долбанутый. Пытался сиденье поджечь, представляешь? Хотя дергаться особо не из-за чего. Я этого урода вышвырнула.

Винни насупилась и спросила:

— Надеюсь, ты заявила в полицию?

— Я-то заявила; другой разговор, что они ни хрена не сделали.

— Тебе нужно радио, Кэт. — Винни нацелила на меня сигарету. — Поверь, с диспетчерской службой куда безопасней. Особенно по ночам. Работы достаточно, точно знаешь, что в конце получишь деньги, и с тобой постоянно держат связь по радио.

— Нет, Вин, это не для меня. — Она уже давно подбивает меня обзавестись рацией. Но мне нравится работать для себя. Не хочу никому платить за то, что мне будут указывать, куда ехать. С тем же успехом можно водить мини-кеб.

— Никогда ты толковых советов не слушаешь.

— Кто бы говорил.

Кев принес мне картошку с кофе, и я была рада сменить тему.

— Ты, стало быть, вернулась к Джонни? — спросила Винни, когда у меня был полон рот картошки.

Я кивнула.

— Дура ты, Кэт.

— Он был таким ласковым прошлой ночью. После той передряги с психом. Знаешь, он ведь совсем неплохой.

Винни загасила сигарету с таким остервенением, будто перед ней вместо пепельницы было лицо Джонни. А может, и Пола…

— Ты еще встречаешься с этим Крэйгом Саммером?

— Возможно, встречусь.

И тут Винни широко улыбнулась:

— Он такой замечательный, Кэтрин! Держу пари, у него и деньжата водятся. Завяжешь с такси. Вполне логично.

— Ну ты хватила! Я говорю — возможно, встречусь.

Винни пожала плечами и покосилась на меня, как на безнадежно больную.

— Не навреди себе, Кэтрин. Это все, что я могу тебе сказать. Я понимаю, что ты и не подумаешь ни с кем расставаться, но иногда все-таки надо решать, что для тебя лучше. Подумай и о себе.

— Знаю. Ты права. — Ненавижу, когда она мне наставления читает. А сейчас, как водится, последует мудрое изречение.

— Если бы жизнь была напитком, то моя оказалась бы чашкой чая — тепловатого и очень сладкого, а твоя — бутылкой шампанского, которую кто-то встряхнул так сильно, что пробка выстрелила и пена залила все вокруг.

Я вскинула бровь.

— Как-то фаллически — насчет пены.

Винни хмыкнула и полезла за новой сигаретой, но улыбка ее тут же померкла, когда она обнаружила, что пачка пуста.

5

13 октября, пятница, 8 утра.

Никаких видений с цветом, но проснулась я в одиночестве, над душой висела поминальная служба, затеянная отцом, и чувствовала я себя не в своей тарелке. А еще — полной дурой. Сколько раз за ночь я проверяла, не звонил ли Моргун? Каждый раз, высадив очередного пассажира, хватала красный и розовый мобильники (Моргун знает номера только этих двух) и лазила в сообщения. Ничего. Ни фига. Я и выехала раньше обычного, чтобы в час закруглиться и выспаться как следует. Идиотка.

Поборов желание проверить мобильники еще раз, я набросила махровый халат и побрела, спотыкаясь о коробки, на кухню, сварганить кофе.

Я равнодушно следила, как густые черные капли падают из кофеварки в кружку. Ну и пошел он. Что я сама с собой делаю? Можно подумать, он для меня что-то значит!

Плохо то, что у меня нет на сегодняшний день никаких планов — ничего, что отвлекло бы мои мысли от заупокойной службы. Может, еще не поздно позвонить Ричарду? Скажу, что мне неожиданно удалось освободиться…

Стоп — что это за звук?.. Звонят в дверь. Впервые с тех пор, как я сюда переехала.

Синий коврик на лестнице весь в грязи и воняет кошачьей мочой. Внизу держат четырех кошек, и, когда дверь открыта, запах может сбить с ног. В сырую погоду он проникает даже в мою квартиру.

Пока я возилась с замком, звонок опять оглушительно затрещал.

— Да-да, секундочку!

Наконец я распахнула дверь.

— Катерина, да ты даже не одета!

Крэйг Моргун Саммер. Широкая улыбка. Коричневая бумажная сумка в руках.

— Какого черта ты тут делаешь?

Улыбка исчезла, Моргун опешил:

— Разве не помнишь? Мы же договорились. Я заехал за тобой. — Он вручил мне пакет: — Вот, бублики привез.

Меня будто оглушило взрывной волной. Не находя слов, я уставилась в пакет. Бублики с маком. Четыре штуки.

— Что происходит, Моргун? Это что за штучки?

— Думал, мы позавтракаем перед дорогой. Я ведь задолжал тебе завтрак…

Моргун явно расстроился. Я не двигалась с места, вынуждая его торчать на ступеньках.

— Что ты мне мозги пудришь? — Извини. Я решил, что ты не против выбраться куда-нибудь на денек. Хочешь, я уйду?

Я наконец собралась с мыслями, скрестила руки на груди и в упор посмотрела на него:

— Крэйг, я пытаюсь понять, как ты меня нашел. Адреса я тебе не давала, и в телефонной книге меня нет.

— Ох… — Моргун замотал головой. Так обычно трясут башмаком, в который попал камешек, — только здесь камешек так и не выскочил. — Ты уверена? Может, тогда мне его Винни дала?

— Я прикинула — вполне возможно. У Винни мой адрес есть. Но вряд ли она его помнит наизусть.

— Что значит — «может, Винни дала»? Так дала или нет?

Моргун наклонил голову сначала в одну сторону, потом в другую. Будто взвешивал, что ответить. А потом просиял:

— Ну ладно. Скажем, дала.

— Это как понять?

— Если ты мне адрес не давала, значит, это Винни, верно? — И беспомощно улыбнулся.

— Ты что же, не помнишь?

— Честно говоря, — смущенно промямлил он, — нет. — Потоптался на ступеньках, оглянулся на ковылявшую по улице старушку, на смурного типа, драившего на другой стороне улицы коричневый «метро», и спросил: — Кэтрин, ты меня впустишь или мне лучше уйти?

Я помедлила, но ничего другого не оставалось.

— Ладно, входи. Иначе, похоже, от тебя толку не добьешься.

Пока мы топали вверх по лестнице, я переживала из-за кошачьих ароматов. И из-за того, что Моргун увидит кавардак в моей квартире. Представьте, что кто-то вломится без предупреждения к вам в ванную, а вы там голая? Или еще того хуже — как раз обесцвечиваете усики над верхней губой.

Но чувство неловкости породило обиду, даже злость. Я его не звала — я вообще никого сюда не звала! Как он смеет позволять себе такое? И как смеет Винни давать кому попало мой адрес — знает ведь, какую жизнь я веду и как нуждаюсь в уединении! Господи, только вчера мне проповедь читала, что надо думать и о себе… Это уже не по правилам.

Моргун поскользнулся на оберточной бумаге и чуть не кувыркнулся через коробку с книгами. Я отдернула шторы — неохота, конечно, освещать во всей красе разгром в моей хибаре, но если этого не сделать, он точно что-нибудь сломает. В лучшем случае свои кости. А может, и шею.

Расчистив место на кушетке, я указала на него Моргуну:

— Присаживайся.

Он так и сделал.

Я отнесла бублики на кухню и зарылась в ящик со столовыми приборами в поисках ножа.

— Хорошая квартирка, — сказал Моргун. — Ты только что переехала, да?

Я ничего не ответила — накромсала бублики и сунула их в печь. Главное — сохранять спокойствие и не терять голову.

— Как там у Питера Селлерса в песне? — продолжал Моргун. — «Бэлхем, ворота на юг»…

Так, все. Я ввалилась обратно в комнату, размахивая хлебным ножом.

— О чем ты вообще думал, когда брал у Винни мой адрес? Что, позвонить нельзя?

— Извини. Я хотел сделать тебе сюрприз.

— Я не люблю сюрпризы!

Моргун не хотел подъезжать прямо к моему дому, чтобы не испортить сюрприз, поэтому припарковал маленькую серебристую «мазду МХ5», спортивную машину с откидным верхом, — он взял ее напрокат на один день — довольно далеко. На сиденье лежали шесть красных роз с длинными стеблями.

— Они без шипов, — сказал Моргун. — Розы теперь вообще без шипов. По крайней мере, такие они продаются.

Прекрасная машина. Прекрасные розы. Я залезла внутрь и положила розы на колени.

— Куда поедем?

Моргун нажал кнопку, и верх машины откинулся.

— Подожди — увидишь.

О господи, опять сюрприз.

Прежде чем мы отправились в путь, Моргуну пришлось свериться с атласом. Я пыталась подсмотреть через его плечо, но он загородил страницу. Потом долго шарил в бардачке в поисках подходящего диска и наконец остановился на «Лунном танце» Ван Моррисона.

Когда мы покатили вниз по Бедфорд-Хилл, мимо двух зашуганных проституток, которые вечно околачивались там, я отметила, с какой завистью они уставились вслед нашей блестящей спортивной машине. На перекрестке пришлось остановиться на красный свет, но вот зажегся зеленый, и Моргун застрял. Взревели гудки, а он, чертыхаясь, возился с передачей и бормотал:

— Не привык к этой машине. Сейчас все налажу.

Ненавижу участь пассажира.

Стритхем, Талс-Хилл, Форрест-Хилл, Кэтфорд. Мерзкая, серая брошенная земля — Южная окружная дорога.

— Почему здесь нет нормальной дороги, как на севере? — застонал Моргун, когда мы застопорились у очередного светофора, а потом медленно поползли вперед, то и дело притормаживая.

— Сказал бы, куда едем, я бы подсказала, где можно срезать, — заметила я, но Моргун наживку не заглотил.

Хитер-Грин, Элтем, Блэкфен, Бекслиг. Аллеи для боулинга, склады мебели, «Макдоналдсы», площадки для гольфа.

Дартфордский тоннель. Я закрыла машину, спасаясь от зловонных испарений, и крепко зажмурила глаза. Я люблю мосты, но тоннели вызывают у меня лабиринтофобию — сразу приходят на ум крысы в канализационных трубах. Не хочу думать о бегущей над нами реке, о потоке машин, неуклонно влекущем нас вперед. Стало трудно дышать, ногти впились в потные ладони.

Когда я была маленькой, во время одной из наших редких семейных поездок в Лондон мы спустились в Гринвичский тоннель. Мои нервы подали сигнал тревоги, едва за нами сомкнулись двери лифта. В тоннеле, где гитарные переборы и возгласы детей гулко отражались от каменных сводов, я заметила, как мерно сочатся капли из темного Пятна на потолке, и стала кричать, впадая в еще большее неистовство из-за того, что мои рыдания возвращались, усиленные эхом. Уверена, что я была не единственным ребенком, которого отцу пришлось тащить из Гринвичского тоннеля на руках, но вряд ли такое часто случалось с девятилетними.

— С тобой все в порядке? — Моргун заметил, что я сижу с зажмуренными глазами и со сведенным, как в судороге, лицом.

— Будет в порядке.

И мы снова выехали на солнце. Я выдавила улыбку.

Саут-Окенден, Норт-Окенден, Брентвуд. Самое сердце Эссекского пригорода, где я была зачата, рождена, взращена.

— Куда мы едем, Крэйг? В Кембриджшир? Суффолк? Норфолк? В Восточную Англию? Просто скажи, насколько далеко мы сегодня заберемся?

— Далеко, дорогая, — засмеялся он. — Далеко.

— Ну, как знаешь.

И мы свернули с М25 на М11.

Мы миновали Харлоу, бетонный Нью-Таун, где мама обычно покупала мне школьную форму… Уж лучше бы мы двигались не на восток, а на запад.

Моргун рылся в бардачке. Тыльной стороной ладони он задел мою ногу, и я сообразила, что он впервые коснулся меня за этот день. Движение получилось случайным, но удивительно интимным. Моргун извлек пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. А потом увидел выражение моего лица.

— Да ладно тебе… В закрытом помещении, конечно, я бы не стал, но здесь-то…

Так вот зачем понадобился автомобиль с откидным верхом.

— Я последовал твоему совету насчет спорта, — сообщил Моргун, закурив. — Записался на фехтование.

— Фехтование! — Я едва удержалась от смеха, вообразив, как коротышка Моргун пританцовывает, подпрыгивает и делает выпады в облегающем белом костюме и в этой дурацкой маске.

— Ага. Какая-нибудь гимнастика — это не по мне. И бегать без остановки на раздолбанной дорожке, чтобы в результате никуда не попасть, не люблю. Мне по душе фехтование — агрессия в сочетании с точностью. Сила и стратегия. Вот это для меня.

— Только не жди, что я стану изображать даму в беде, — предостерегла я.

На девятом перекрестке, спустя два часа, мы свернули с шоссе. В груди сдавило. Руки затекли от напряжения, покалывало кончики пальцев.

— Все, Моргун, хватит с меня этих игр. Я хочу знать, куда мы едем.

Моргун покосился на меня, озадаченный нотками страха в моем голосе, но сказал только:

— Не волнуйся.

Грейт-Честерфорд. Литтл-Честерфорд. Б184. Крытые соломой коттеджи; «вольво», припаркованные на гравийных дорожках; старые домишки, ярко-розовые или бледно-желтые, со странным орнаментом над дверями — круги и квадраты, горошины и раковины. Эти рисунки — древняя местная традиция, подозреваю, что и потолки здесь расписывают так же. Я не наведывалась сюда уже многие годы, но по памяти могла перечислить каждый магазин, паб и отель в этих старинных деревушках. А на дороге могла указать все места, где во время дождя образуются лужи.

— Мы часом не в Саффрон-Уолден едем, Моргун?

Он снова дымил сигаретой, стряхивая пепел на дорогу. И ничего не говорил.

— Крэйг, мне необходимо знать — мы остановимся в Саффрон-Уолден или просто это по пути куда-то еще?

Он уже открыл было рот, но тут…

— Твою мать!

Машина резко вильнула в сторону, меня швырнуло вперед, и ремень безопасности врезался в грудь. Моргун дал гудок. Белая утка вразвалочку шла по дороге, даже не подозревая, что едва не превратилась в паштет.

— Господи, ненавижу ездить по деревням! Всю дорогу — эти хреновы твари! — Моргун постепенно приходил в себя. — Ты в порядке?

— Абсолютно. Крэйг…

Мы были на окраине города. Слева сверкал огнями паб «Восемь колокольчиков» — с виду совершенно не изменился. По воскресеньям родители водили меня сюда на ланч, и мы сидели в шумном зале за большим круглым столом. Когда мне было лет девять или десять, меня стошнило на автостоянке, прямо у главного входа. Мама отводила у меня волосы с лица и гладила по спине, пока не стало легче.

— Вместе с Винни додумались, да? Чья идея — твоя или ее? — Я потерла ноющий лоб. — Подумать только, я этого дня дождаться не могла… Ты когда-нибудь прекратишь решать все за меня?

Я и забыла, какая здесь большая церковь — почти собор. Шпиль виден за много миль.

— Зачем, Крэйг?

Он высматривал свободное место у обочины и наконец припарковался между «тойотой» и «вольво». Человек десять в бурых, черных и серых одеждах шли по дорожке к распахнутым дверям церкви. Я узнала толстушку миссис Дьюэр из школы — она опиралась на руку какого-то мужчины, наверное мужа. А вот дядя Питер, который мне, если разобраться, вовсе не дядя, — хромает со своей тросточкой. Молодую пару я не знаю… Господи, а это…

Я воображала, что он придет первым, чтобы можно было стоять на ступеньках, как положено организатору торжества, целовать прибывших в щеку, обмениваться рукопожатиями. Но он только-только выбирался из голубого «рено», припаркованного дальше по дороге. Волосы из подернутых сединой стали совсем белыми, черный костюм болтался мешком. Я никогда не видела его таким худым, да и ростом он стал меньше. Черный костюм и седина придавали облику некоторый аристократизм — он напоминал шаркающих ногами, надутых старцев, которые забирались в мой кеб и требовали доставить их в клуб «Гаррик». Я запомнила его таким, каким он был при нашей последней встрече, двенадцать лет назад, но теперь все изменилось.

— Это он, да? С седыми волосами?

Рука Моргуна лежала на моем плече. И успокаивающе сжимала его.

Отец положил ключи в карман пиджака и стоял возле машины, глядя в пространство. Я заметила, что рукава пиджака почти полностью прикрывают ладони, — да, он действительно усох.

— Что будешь делать? — раздался над ухом голос Крэйга.

Папа слегка наклонил голову набок, будто к чему-то прислушивался. А потом медленно повернулся, вытягивая шею, словно черепаха, и вгляделся в идущих по дорожке к церкви, в машины. Я увидела его глаза и темноту в них. И поняла, кого он ищет.

Ищет меня.

Щелчок, шорох — расстегнулся ремень безопасности. Я схватилась за ручку дверцы.

Папа все еще высматривал среди автомобилей черный кеб. Плечи его поникли — едва заметно, но все же поникли. Молодой викарий, которого я никогда не видела прежде, сбежал по ступеням церкви и направился к отцу пружинистой походкой, как-то неподобающей случаю. Папа заметил его и поплелся навстречу.

Я не стала упускать свой шанс и распахнула дверцу.

— Кэтрин, хочешь, я пойду с тобой?

— Отвали.

Я выскакиваю из «мазды» и мчусь со всех ног вниз по склону холма, прочь от церкви, прочь от отца, прочь от Крэйга, сующего нос куда не просят. Я в спортивной одежде, и никакие высокие каблуки, скользкие подошвы и узкие юбки мне не мешают. Сначала сердце бьется как бешеное, но вот пульс выравнивается, дыхание успокаивается…

Я уже не бежала, а летела. Без усилий. Словно машина.

Огибая угол, я едва не врезалась в какую-то женщину в шляпке, но в последнюю секунду нырнула в сторону. Позади взревел двигатель «мазды», я прибавила скорость и, перебежав дорогу, помчалась к центру городка, туда, где автомобилям нет проезда, прямо в толпу, пасущуюся среди сувенирных лавочек и чайных.

Пересекая рыночную площадь, я чувствовала себя беззащитной на открытом пространстве, но Моргуна нигде не было видно. Ему меня не поймать, — во всяком случае, не здесь, где для него все чужое, а я с закрытыми глазами найду любой уголок. Миновав узкую аллею я, свернула к лабиринту, возле которого резвилась какая-то юная парочка, и рванула к Такстед-роуд. Разогналась я так, что, наверное, не сумела бы остановиться, даже если бы захотела. Я толком не соображала, где нахожусь и куда бегу. Знала лишь, что мчусь прочь из города. Под ногами шуршала опавшая листва, брызгами разлетались лужи, и отзывался гулом асфальт.

Автомобильный рожок взревел над самым ухом, когда я перебегала дорогу, и я едва не перелетела «рыбкой» через бордюр. Добравшись до спасительного тротуара, сбавила ход и заставила себя остановиться. Привалившись к фонарному столбу, попыталась отдышаться, а заодно и привести в порядок нервы. И только тут сообразила, где нахожусь.

Дом Мэв больше не был похож на себя. Если бы не знакомые мазутные пятна на подъездной дорожке, я могла и не узнать его. Кто-то сделал пристройку из гаража, в котором Мэв держала кеб. Теперь там даже появилось окошко с кружевными занавесками. Ворота были новые: кованые, зеленого цвета, украшенные завитушками. Табличка на них гласила: «Коттедж "Василек"». Да уж, «василек». Будь Мэв жива, воображаю, как бы ее передернуло. А может, просто бы посмеялась. Новая дверь со стеклом в «морозных» разводах вместо старой, деревянной, с облупившейся краской. Ухоженный газон — вон, даже живую изгородь посадили. Старая яблоня исчезла. Я почувствовала, как где-то в глубине меня зарождается крик — независимо от моей воли, как позыв к рвоте. Это был мой дом — возможно, единственный настоящий дом за всю жизнь, — и вот я с трудом его узнаю.

Станция Одли-Энд. Я сидела на скамейке, кашляла, хрипела и пялилась на рельсы. Отмахать на полной скорости три мили по сельским дорогам — неплохо, особенно если учесть, что я уже пару дней не показывалась в спортзале. Горло горело, а вокруг ни единого лотка с напитками (о кафе и говорить нечего) — даже бутылку воды не купишь. Придется ждать до Лондона.

Поезд на Лондон ушел минут за пять до того, как я сюда примчалась, — значит, торчать мне здесь еще добрых полчаса. На маленькой станции с двумя платформами больше никого не было. Только птицы. В моем детстве здесь стояла билетная касса, в которой сидел ворчливый старичок. Но те времена канули в прошлое, и теперь станция мало чем отличалась от автобусной остановки.

Итак, я застряла здесь — с ногами, трясущимися словно желе, и с пересохшим горлом. Ну, Моргун, ну, ублюдок — надо же, притащил меня сюда… А Винни… Что ж. Меня предала лучшая подруга.

В памяти всплывал образ худощавого седовласого человечка — его глаза, эта пустота в них. Как будто мне явился призрак моего отца. Отчасти так оно и было — ведь для меня он и был мертв все эти двенадцать лет — пятнадцать, если считать годы, прожитые с Мэв, когда я отказывалась иметь с ним хоть что-то общее.

Церковная служба, наверное, идет полным ходом. Интересно, пригласит ли потом отец всех домой, как это заведено, если умирает кто-то близкий? Он тянул с этим пятнадцать лет. — Думала я и о том, легко ли оказалось уговорить викария отслужить заупокойную по самоубийце.

— Кэтрин! Черт, Моргун.

Он шагал ко мне по платформе, сунув руки в карманы. Вид у него был смиренный.

— Прости. — Он сел рядом со мной на скамью.

Я отодвинулась к краю, подальше от этой сволочи, и продолжала молча смотреть на рельсы.

— Правда, прости меня. Я так волновался, когда ты убежала. Хорошо, что ты еще здесь.

— По мне, так наоборот.

Моргун вздохнул и уронил голову на руки, словно раздумывая, что сказать.

— Я был не прав, что привез тебя сюда. Действительно, это должна решать только ты сама. А я облажался.

— Вот это точно.

— Поверишь, если я скажу, что избрал ложный путь к благой цели?

— Я не знаю, чему верить. — Я украдкой покосилась на его расстроенное лицо.

— Понимаешь, я неисправимый наладчик. Хотел наладить твои отношения с отцом. Думал, главное — тебя сюда привезти, а там все получится само собой.

— Эго у тебя намного больше, чем я думала, — процедила я. — Надо поменьше слушать душеспасительную болтовню Винни.

— Кэтрин, Винни не виновата. Она рассказала мне о твоем отце, но…

— Так и знала! Что она еще тебе наплела? — Я представила себе, как они сидят в «Крокодиле», склонив головы друг к дружке, и шушукаются: Кэтрин совсем запуталась. Кто-то должен ее вытащить.

— Ничего. Я же тебе говорю — Винни не виновата. Она предупреждала меня, чтобы я этого не делал.

— А ты решил, что тебе видней.

— Ну примерно.

Я встала и отошла подальше от него, на другой конец платформы. Конечно, через пару мгновений Моргун потащится следом, но мне необходимо взять себя в руки.

Моргун выделил мне на это не больше тридцати секунд.

— Кэтрин, — забубнил он мне в спину, — ты можешь послушать меня минуту? Одну минуту? Обещаю — потом уйду и оставлю тебя в покое.

Я медленно развернулась к нему:

— У тебя ровно минута.

— Ладно. — И Моргун уставился себе под ноги, звеня ключами в кармане.

— Ну. Говори.

— А… да.

Я заметила, что волосы у него на макушке начали редеть. Появилось странное желание взъерошить их, но я удержалась.

Моргун набрал в грудь побольше воздуха и быстро сказал:

— Дело в том, что я когда-то поссорился с родителями. Им не понравилась одна вещь, которую я сделал…

— А что ты сделал?

— Неважно.

— Важно. Рассказывай.

Моргун бросил на меня неприязненный взгляд.

— Хорошо. Это касается моей первой жены.

— Это которая с тобой на Гавайи не поехала?

— Нет. Та была вторая жена.

— А Марианна…

— Третья.

— Они у тебя что, на деревьях растут? Ты же говорил, что был женат два раза?

— Никогда я так не говорил. Это все твои предположения. Я был женат трижды! — Моргун заставил себя продолжить спокойно: — И разводился трижды. Судьба такая. Первая жена… Я был слишком молод, — наверное, следовало просто жить с ней вместе. Мы недостаточно хорошо знали друг друга, а когда поженились, я понял, что не очень-то она мне и нравится.

Моргун умолк и полез в карман за сигаретами. Я ждала, когда он закурит. Странное дело — я заслушалась.

— Я не представлял, что делать. Подумывал уйти — но не хотел причинять ей боль. А потом встретил другую женщину…

— Вот оно что.

— Да. Между нами возникла связь. Знаешь, как это бывает: встречаешь кого-то, кого не любишь, но кого, кажется, можешь полюбить…

Я кивнула.

— А потом оказалось, что Никола — жена — беременна. И надо же ей было из всех людей на свете сообщить радостную новость именно моей матери.

— Ясно.

— А потом Никола узнает о другой женщине. Я прокололся пару раз, и она сложила два и два. Был грандиозный скандал, и я ушел. А через несколько дней позвонила мама. Что ты, говорит, за чудовище — бросил Николу, когда она ждет от тебя ребенка… Ну и всякое такое.

— Но ты же не знал о беременности.

— Вот именно! Если бы знал… Хотя даже не представляю, как бы я тогда поступил. Когда мне удалось наконец поговорить с Николой, она уже сделала аборт. Мои родители — убежденные католики, понимаешь? Они очень прямолинейные люди. Мама объявила, что не хочет иметь со мной ничего общего, и отец ее поддержал.

Голос Моргуна дрогнул. Он замолчал, сделал глубокую затяжку.

— И как ты поступил?

— Никак. Никола со мной развелась, и я женился на другой.

— На той, которая не поехала на Гавайи? Или ты еще одну вспомнил?

— На той самой, которая не поехала на Гавайи. Два года ни от родителей, ни от Николы ничего не было слышно. А потом пришло письмо от отца — он сообщал, что моя мать умерла. Хотел, чтобы я приехал на похороны. Я не поехал и даже не ответил на письмо.

— Начинаю тебя понимать, Моргун.

— Через два года второй брак отправился псу под хвост. Потом пришло письмо от лучшего друга отца. Отец умер от сердечного приступа. Мы не виделись несколько лет, но я был единственным ребенком, а завещания он не оставил. Было так странно снова вернуться в тот дом, организовывать похороны, устраивать все дела. Прошло столько времени, что я уже не мог разобраться в себе самом. Будто сложил свои чувства к отцу в коробку и забыл, куда ее дел. Это было тяжело. И единственное, что я мог чувствовать, — это раскаяние.

Некоторое время мы стояли, молча глядя друг на друга. Я была выжата как лимон, да и Моргун выглядел не лучше. И тут механический голос объявил о прибытии следующего поезда на Лондон.

— Что ж, пожалуй, тут я тебя покидаю, — сказал Моргун. — Я просто должен был все объяснить.

Я пожала плечами:

— Грустная история.

— Ага.

Моргун медленно уходил по длинной платформе. Послышался гудок, у двери вагона засветилась зеленая кнопка. Я нажала ее и заглянула в купе — прямо в глаза бледной, похожей на мышь женщины. Несколько мгновений она тупо смотрела на меня, но дверь не открывалась, и женщина принялась нажимать на кнопку изнутри. Бесполезно. Женщина беззвучно чертыхнулась. Я посмотрела на остальные вагоны и обнаружила, что не сработала ни одна дверь. Машина дала сбой. Поезд не двигался с места. Проводник спрыгнул на платформу и бестолково заметался, крича машинисту что-то неразборчивое. Люди в вагонах припали к окнам. Станционные динамики нещадно трещали, но никто ничего не объявлял. Я оглянулась через плечо. Моргун подходил к воротам, ведущим на автостоянку.

Мне снова захотелось припустить бегом — теперь уже за ним.

Он предложил Кембридж — слишком близко от этого переполненного воспоминаниями края, и мы направились в Саффолк, где еще ни один из нас не был. Путь пролегал по низинам и болотистым местам, но там я почувствовала, что вновь могу дышать.

По дороге я пыталась объяснить, что сделал с моей матерью отец, как отнесся к ее депрессии попросту притворился, что ничего не происходит. Как разобрался с маминым алкоголизмом — держал ее взаперти, наедине с джином, лишь бы никто из окружающих не прознал правду о жене директора школы. Как заявлял ей, что она должна бросить пить и взять себя в руки, — и это когда она просила о помощи! Как повернулся спиной, когда я вызвала нашего домашнего врача, а мама сорвалась и закричала, чтобы он убирался и не совал нос не в свое дело. Когда маму нашли мертвой в машине, он просто кремировал ее без всякой заупокойной службы. А когда я собрала вещи и ушла к Мэв, даже не попытался остановить меня. Я ведь была ее дочерью — я слишком была на нее похожа, и мое горе смущало его.

Мы хлопнули по пинте в замызганном пабе, где на нас как-то странно косились местные. Моргун пил портер, а я — лагер. Ели мы треску и чипсы. Выяснилось, что Моргун любит зеленый горошек, так что я отдала ему свою порцию. Треска оказалась безвкусная, а горох смахивал на зеленый клей для обоев. Потом мы перешли на виски, и я пять раз подряд обставила Моргуна в бильярд. Но он так и не признал, что я играю лучше, — заявил, будто устал за рулем, вот и не может развернуться во всем блеске. Бедненький. Мы продолжали пить и расходились все больше. Возможно, это спиртное так подействовало, но я определенно возбуждалась. Паб уже закрывался, когда мы сообразили, что ночевать нам негде и ни один из нас не в состоянии удержать руль. По счастью, этот паб заодно претендовал на звание отеля — наверху нашлась комната для гостей. Господи, ну и денек.

Воздух в комнате был спертый, будто здесь давно уже никто не жил. У лампы с громким жужжанием кружили четыре мухи. Они были сонные, и я без труда перебила их Библией. Моргун скрылся в сортире, и я послушала, как журчит струя. А когда он вернулся, в сортир отправилась я и оставила дверь открытой. Мгновением позже Моргун появился на пороге — чего я и добивалась.

Мы подняли изрядный шум, сдвигая вместе узкие кровати. Моргун повалился на постель и заявил, что ушиб ногу. Он ждал сочувствия, и я с готовностью расхохоталась. Правда, смех мой стал слегка нервным, когда Моргун принялся раздеваться. Я забеспокоилась, понравится ли мне это зрелище, но тревоги развеялись, едва он снял рубашку. Кожа у Моргуна была гладкая, чистая, на груди — легкая поросль. Живот несколько больше, чем хотелось бы, но выглядит крепким — совсем не обвислый, как я опасалась. В его обнаженном теле явно есть что-то звериное. Я хочу к нему прикоснуться.

 

«КРОКОДИЛ»

1

Поехать к Крэйгу или домой?

5.17 утра, вторник, 24 октября.

Мы с Винни сидим за нашим обычным столиком, я вожу вилкой по тошнотворному месиву из яичницы-болтуньи и кетчупа и пытаюсь принять какое-нибудь решение. Если поеду прямо сейчас, к шести буду у него и у нас останется часа два, пока Крэйгу не придется уходить. Устрою ему сюрприз: вот он, заспанный и злой, шлепает в своих спортивных трусах к дверям, на пороге видит меня — и лицо его озаряется улыбкой, как фейерверком.

Винни что-то бубнила, а я раздумывала, насколько хороша идея с сюрпризом. Может, сначала все-таки позвонить?.. Кстати, нужен новый телефон — для Моргуна.

Пурпурный?

— Ау! Ты дома? — Винни постучала мне по лбу, и я от неожиданности взвизгнула. — Кэт, я понимаю, что ты по уши занята своей любовью, но, может, хоть прикинешься, будто меня слушаешь?

— Что?

— Сама знаешь что.

— Ты хочешь сказать, что я влюбилась в Крэйга Саммера?

Винни скрестила руки на груди и вздохнула:

— Сколько раз ты с ним виделась за последнюю пару недель?

Я почесала в затылке:

— Память отшибло.

— Бедняжечка. А все-таки?

— Откуда мне знать? Ну… пять-шесть.

— А с Ричардом, Стефом или Джонни?

Это становилось невыносимым. Нудеж Винни пора прекращать. Но прежде чем я успела открыть рот, она самодовольно ухмыльнулась:

— Видишь? Ты влюблена в Крэйга. Логично, верно? Так когда ты посмотришь правде в глаза и бросишь всех остальных?

— Пойми, все дело в новизне, и только. По-моему, твоя очередь заказывать кофе?

Винни окликнула Кева и сделала заказ. Сегодня я спешить не буду. Отправлюсь-ка к себе в Бэлхем — отосплюсь наконец. Ясно, что Винни ткнула пальцем в небо, но по крайней мере в одном она права: с Моргуном я вижусь чаще, чем с остальными, а это не дело. Если ведешь столь насыщенную жизнь, надо поддерживать равновесие, иначе все перевернется вверх дном. А жизнь станет намного более насыщенной, если мне придется делить ее на шестерых любовников.

Пока мы дожидались кофе, Винни пшикнула ингалятором. Под глазами у нее темнели круги, лицо было зеленовато-серым. Неужели она собирается угробить себя? Может, боится, не найдут ли у нее что-нибудь такое, о чем придется уведомлять контору, и тогда прости-прощай значок? Ведь именно так поступили с ее мужем, когда у него обнаружили диабет.

— Ты у врача была, Вин?

— Само собой, — тотчас откликнулась она, как бы сразу ставя меня на место.

— Вот и хорошо. — Я попыталась изобразить улыбку и выжидательно умолкла, но Винни продолжала смотреть в окно, за которым лил бесконечный дождь. — Ну, и… Что он сказал?

Винни принялась разглядывать свои обкусанные ногти.

— Чтобы я посоветовалась кое с кем в больнице. С консультантом. Говорит, какие-то анализы надо сделать. На следующей неделе.

— Что за анализы?

— А мне откуда знать? Я что, доктор?

— Верно.

Я хотела спросить еще кое-что, но не решилась, заметив страх в глазах Винни. Что-то в ней сегодня напомнило мне Мэв незадолго до конца. Но когда Кев принес наш кофе, Винни словно отсекла мое сочувствие и тревогу, заставила себя взбодриться, даже села попрямее.

— Если бы жизнь была мороженым, — завела она свою пластинку, — то моя стала бы ванильным шариком в вафельном рожке, а твоя была бы залита сиропом, сверху чем-нибудь посыпана и украшена бумажным зонтиком.

Винни теряет форму — запас фантазий иссякает. И в последнее время все ее сентенции вертятся вокруг еды. Интересно, сама-то она понимает, что эти мудрости говорят о ее жизни ничуть не меньше, чем о моей?

— Китс!

Я истуканом, скрестив ноги по-турецки, сидела перед недостроенным замком из разноцветных деревянных кубиков. Красный кубик в одной руке, зеленый — в другой, взгляд — в никуда.

— Извини, Дотти. — Красный кубик увенчал верхушку замка.

— Нет! — закричала она. — Зеленый! Китс, надо зелененький!

Диктаторша малолетняя.

Мы с Дотти затеяли игру. Я строю высоченную башню, а Дотти сидит рядом на корточках и наблюдает. Выжидает подходящий момент.

Это было правильное решение — провести вечер с Ричардом и Дотти. Я будто вышла из транса, а подтолкнуло меня к этому утреннее высказывание Винни. Я смотрю на Дотти — ее личико светится любовью. Она доверяет мне настолько, что может заснуть, положив голову мне на колени. Она часто плачет, когда я прощаюсь с ней, но верит, когда обещаю вернуться. Пугающая любовь.

— Быстрей, Китс, надо совсем высоко! Интересно, а у меня будет такая?

— Вот, дорогая. — В комнату неторопливо вошел Ричард и протянул мне бокал красного вина. На нем был фартук в горошек, с оборочками — реликвия супружеской жизни, не иначе. Он готовил бефстроганов на ужин, и щеки разрумянились от жара. — Через пару минут за стол.

— Отлично. — Я поменяла красный кубик на зеленый, наблюдая, как Ричард ставит компакт-диск.

«Моорчиба». Это все время крутили в том спортзале, где я встретила Джоэла.

Ричард снова ушел на кухню, а я взялась за желтый кубик — подразнила им Дотти, помахала в воздухе, прежде чем поставить на раскачивающуюся башню. И тут Дотти — бац! — нанесла удар.

Дети пугают. Только полюбуйтесь, как она бесится на останках моей башни. Дрожь пробирает.

— Сделай мне лодочку, — приказывает Дотти.

— Лодочку?

— Да. Мама делала. Сделай лодочку.

— Ох-х… Мама?

— Ужин готов, — кричит Ричард из кухни.

Я не заговаривала с ним об этом до тех пор, пока мы не покончили с любовью. Мы лежали в просторной постели, которую Ричард раньше делил с женой. Он дремал, а я смотрела в потолок и думала, не одеться ли и не слинять ли на работу. Во всяком случае, это был один из вопросов, которые упорно лезли в голову. Ричард лежал с левой стороны — как обычно, — а я с правой.

— Твоя жена спит на этом краю?

— Почему ты спрашиваешь? — Голос сонный, но в нем слышны настороженные нотки.

— Хочу знать. На этом?

Послышался щелчок, вспыхнул ночник. Ричард приподнялся на локте.

— Китти…

— Она была здесь, верно? Джемайма вернулась.

Ричард потер лоб и вздохнул.

— Когда она была здесь, Ричард?

— Пару дней назад. Слушай, Китти, ты не против, если я выпью стакан воды? Тебе налить?

— Нет, спасибо.

Я следила, как Ричард вылезает из кровати и надевает махровый халат. Он поплелся на кухню; я услышала, как льется вода из крана. Интересно, они переспали?..

— Между вами что-нибудь было? — спросила я, когда Ричард вернулся со стаканом.

— Нет. — Он присел на краешек кровати и взял меня за руку. — Нет, конечно нет. С чего ты такое взяла?

— Не знаю.

Джемайма — ведьма. Она ушла, когда Дотти не было и года. Сбежала. В Париже ее ждал некий Жерар. Кем надо быть, чтобы такое сделать?

— Китти, я люблю тебя. Я не хочу, чтобы Джемайма возвращалась ко мне. Да она и сама не рвется.

Ричард чего-то не договаривал.

— Но и обратно в Париж она тоже не рвется, верно?

— Нет. Она бросила Жерара. — Ричард отпил глоток воды. — Пока снимает квартиру в Хайгете.

Не нравится мне это «пока», ну да хрен с ним. Не становиться же параноиком. Я должна радоваться за Дотти… Но внезапно я остро ощутила, что спальня эта — ее, а не моя. Оранжевые стены, турецкий ковер, изголовье цвета лайма — все это наверняка выбирала она. И эта кровать тоже ее.

— Думаешь, она здесь надолго зависнет? Может, погадаем, когда она снова бросит Дотти?

Ричард выпустил мою руку, чтобы снять халат, и забрался обратно в постель.

— Если честно, я не знаю, — сказал он. — А ты не собираешься зависнуть здесь надолго, а, Китти?

— Ясное дело, собираюсь. — Я перегнулась через него, чтобы погасить свет. В темноте лучше — не видно Джемаймовой спальни. Я прижалась к Ричарду. — А можно заново обставить эту комнату?

1.00 ночи.

Одевалась я в темноте, чтобы не потревожить Ричарда. То ли переживания из-за Джемаймы подействовали, то ли кофе, то ли просто не привыкла спать в такое время, но глаз я так и не сомкнула. Значит, можно порулить, а Ричарду оставлю записку. Он поймет. Под его посапывание я бесшумно вышла из спальни. Дверь в комнату Дотти была приотворена — ей так нравится; проходя мимо, заглянула к ней — посмотреть, как она спит. Как всегда, Дотти лежала на животе, повернув голову налево, и крепко прижимала к себе игрушечного Кермита.

11.40 утра, среда.

Проснулась совершенно сбитая с толку, в полной уверенности, что лежу в постели Моргуна. А оказывается, я дома, в Бэлхеме. Но образ Моргуна четко стоял перед глазами — неужели приснился? Лавируя голышом среди своего кавардака, я наткнулась на собственное отражение в зеркале и схлопотала шок. Конечно, это самый «полнящий» период цикла — но такого отвратного брюха в природе существовать не должно! Это он виноват, со своими модными ресторанами, бесконечными винами и завтраками в постели! Спорт. Спорт и воздержание. Пора взять себя в руки.

Три часа выматывающей тренировки, и вот я, бодрая и свежая, держу путь к Джоэлу. Небо нависало над головой, серое и густое. Дождь, зарядивший еще вчера, не ослабевал, и моя машина дала течь. Кебы устроены не так, как нормальные автомобили, — они собраны из нескольких частей, которые то и дело норовят разъединиться. Винни раскатывает на одной из новых моделей с большими фарами. Может, и мне загнать своего старичка, пока совсем не вышел из строя? Вода скопилась за приборной доской и теперь капала мне на ноги. Хотя, по идее, закрепили доску совсем недавно. Халтурщики. Но я люблю эту груду металлолома — ведь она принадлежала Мэв. Если машины не будет, от Мэв не останется совсем ничего.

Я уже собиралась позвонить, но заметила, что дверь закрыта только на задвижку. О чем он думает — оставлять дверь чуть ли не нараспашку, чтобы мог зайти каждый, кому взбредет на ум! Неспокойно мне за этого мальчика. Я закрыла дверь и стала подниматься наверх, перепрыгивая через ступеньку.

— Джоэл? Джоэл, ты где?

Эти запахи я никак не ожидала здесь учуять. Не привычный освежитель воздуха, не смесь из сухих лепестков. Нет, сегодня было накурено, более того — я различила специфический запах травки. Подушки на кушетке раскиданы, пиджак — от Армани, разумеется — бесцеремонно брошен на пол. Пепельница набита окурками — от них остались одни фильтры. Рядом с пепельницей на подставке красуется стакан, еще один стакан — на полу возле полупустой бутылки «Гленфиддича».

— Джоэл?

Вспомнив, что у его матушки есть манера заявляться без предупреждения, я подхватила пепельницу, унесла на кухню и вытряхнула в мусорное ведро. Потом вернулась за стаканом и бутылкой виски. Стаканы сполоснула в мойке, а бутылку спрятала с глаз долой в буфет. Распахнула окно — пусть проветрится как следует. Все это я делала медленно, словно какая-то тяжесть навалилась на плечи. И только потом отправилась в спальню.

Джоэла не было. Постель смята, но его нет. В душе шумела вода. Я уже собиралась заглянуть в ванную, как вдруг заметила зеркало, обычно висевшее над умывальником. Теперь оно лежало на полу, все в разводах белого порошка; на зеркале валялась кредитная карточка «Виза» на имя Дж. Марша. Я присела на корточки, подцепила несколько крупинок пальцем, попробовала. Знакомый вкус.

Тело Джоэла угадывалось за матовым стеклом, в воздухе висел пар. Заметив меня, он крикнул: «Привет, Кот!» — и повернулся спиной, чтобы я не видела, как он намыливает свои причиндалы. Джоэл что-то тихонько мурлыкал, — кажется, «Нью-Йорк, Нью-Йорк», но певец из него неважный, так что я не уверена.

— Привет, Джоэл. — Я прислонилась к стене, глядя на него.

Через пару минут он появился, темная кожа влажно поблескивала. Джоэл всегда был в отличной форме, но сегодня мускулы казались еще тверже, еще мощнее. Я сняла с вешалки полотенце, протянула.

— Ты оставил входную дверь открытой. — Я смотрела, как он вытирает свое хозяйство.

— Ну и что?

— Кто угодно мог залезть.

— Мне надо было принять душ, а я знал, что ты вот-вот появишься. У тебя все в порядке, мамочка? Чаю хочешь?

— Нет, спасибо. — Этот его выпендреж…

— Как угодно. — Джоэл обмотал полотенце вокруг талии и отправился в спальню.

Я пошла за ним и пристроилась на краешке кровати, пока он шарил по комоду в поисках белья.

— Не хочешь проветриться? — спросила я. Странно, с этим новым Джоэлом я испытывала чувство неловкости и тревоги.

— Не могу, — отозвался он, натягивая трусы от Келвина Кляйна. Потом потянулся к веренице белых рубашек в шкафу. — На работу надо.

— Ну, знаешь… — Тут я уже разозлилась. — А по телефону нельзя было предупредить?

— Ты не спрашивала.

Я с трудом взяла себя в руки.

— Иди сюда и сядь. Я хочу с тобой поговорить.

— Извини, времени нет. — Джоэл влез в рубашку и принялся застегивать ее перед высоким зеркалом.

— Джоэл, что происходит? Кто тут был прошлой ночью?

— Друг. Хотя вообще-то тебя это не касается.

— Друг, который тебя спаивает? Балуется травой? И коксом? Джоэл, это не в твоем стиле.

— Стили меняются, верно? — Надев брюки, Джоэл присел к туалетному столику и достал лосьон с ватным тампоном. Я наблюдала, как он протирает лоб, подбородок, нос. Что-то изменилось в его лице — но что?

— Я беспокоюсь за тебя. Твой друг… Это кто-то с работы?

— А если и так? Из-за чего переполох? — Джоэл бросил тампон в корзину и взялся за увлажняющий крем «Клиник».

Да, брови какие-то не такие. Похоже, он их выщипал. Я не знала, что делать. Джоэл не хочет прикасаться ко мне, не хочет быть со мной… Уже не в первый раз я задалась вопросом, не настал ли у него кризис полового определения. А может, этот кризис уже миновал? И новый Джоэл и есть настоящий Джоэл?

— Джоэл, ты спишь с мужиками? — Вопрос сам собой сорвался с языка.

Он повернулся и одарил меня самой чувственной, самой озорной, самой кокетливой улыбкой, какую я только видела у него.

— Лишь по долгу службы, дорогая.

Что с моим лицом? Он еще веселится, гаденыш! Любуется эффектом, который произвели его слова! Маме он такое заявить не может, но я-то иду следующим номером. Только взгляните на него — расселся, прихорашивается, перышки чистит!

Я ведь знала, что здесь что-то не так, еще при нашей последней встрече поняла, что к чему, но не призналась самой себе. Гостей он принимает! Увидеть парня, который возит щеткой под креслом в парикмахерской, и тотчас предложить ему работу! Этот искатель талантов сразу углядел девичье личико, щенячьи глаза, маленькие крепкие ягодицы и вычислил, какие доходы может принести эта сладко-горькая уязвимость — фирменный знак Джоэла. Костюмы от Армани, исписанный ежедневник, такси, чтобы доставлять мальчишку то туда, то сюда… Все вместе сложилось во вполне определенную работу.

— Джоэл… — Горло пересохло так, что я с трудом могла говорить.

— Да, сладенькая? — Джоэл снова вернулся к зеркалу и разглядывал крохотный прыщик на подбородке. Я встала, подошла к нему и положила руку ему на плечо.

— Джоэл, ты не должен этого делать. Это плохо, это очень плохо для тебя. Тому человеку, мистеру Фишеру, нет до тебя никакого дела. Он тебя просто использует…

— Избавь меня от нотаций, Кот. — Джоэл стряхнул с плеча мою руку. — Эй! — Мой живот был как раз на уровне его глаз. Джоэл резко обернулся. — Ты беременна?

Он хотел похлопать меня по животу, но я отбросила его руку; щеки горели.

— Не говори глупостей. Я тебе помочь хочу, сопляк!

— Да-да, разумеется.

Я изо всех сил старалась сохранить остатки самообладания.

— Ладно, Джоэл, я ухожу. Как-нибудь увидимся. Береги себя.

— Ты просто ревнуешь! — закричал он мне в спину. — Ты меня не любишь — ты хочешь мною владеть! А я тебе не игрушка, сестрица!

Я бежала вниз по лестнице, задыхаясь от запаха травки, спиртного, потного секса — и благовоний его матушки.

У входной двери я обернулась. Джоэл стоял на верхней ступеньке и смотрел мне вслед. При всей браваде в глазах его была печаль. Он казался совершенно потерянным.

Я переминалась с ноги на ногу в коридоре, провонявшем старыми кроссовками, и читала объявления про дзюдо, медитацию, уроки плавания и танцы для пенсионеров. Лампа над головой мигала, вызывая головную боль. Вообще-то я не собиралась заглядывать сюда, а топчусь уже полчаса. Наверное, сцена у Джоэла меня так расстроила. Или я просто размякла?

— Ничего штучка, да? — вопросил мужской голос, и я круто обернулась.

Говорил блондинистый усач; он вышел из раздевалки в компании какого-то доходяги.

— Я бы так уверен не был, — забубнил в ответ доходяга. — Я бы еще поразмыслил…

Следом за ними потянулась целая вереница мужиков всех возрастов и размеров. Я начинала терять терпение. А может, он вовсе и не здесь…

— Эй!

Вот он. Крэйг. Появился из совсем другой двери в сопровождении какого-то козла с седой бороденкой. Потный, красный, но в отличие от остальных так и не снял белого костюма для фехтования.

— Сюрприз, — произнесла я, чувствуя себя полной дурой.

— Жена, что ли? — проблеял козел с бородкой.

— Нет, от я жены избавился, — хладнокровно ответил Крэйг. — Это Кэтрин, моя подруга. Кэтрин, это Эндрю, мой учитель фехтования.

— Привет, Эндрю. — До чего ж застенчиво и скромно это прозвучало! Да что со мной такое?

— Очень приятно. — Эндрю окинул меня с ног до головы маслянистым взглядом и подмигнул Крэйгу. Всю мою застенчивость как рукой сняло.

— Полегче, приятель. Я бы на тебя не поставил, если бы Кэтрин бросила тебе перчатку. — Моргун хлопнул Эндрю по спине — по-дружески, но, если не ошибаюсь, с подтекстом: проваливай. Бородатому слизню оставалось только пробормотать «до свидания» и убраться восвояси.

Крэйг передернул плечами:

— Извини. Но учитель он правда хороший.

— Не волнуйся, все в порядке.

— Я бы тебя поцеловал, но посмотри, в каком я виде. — Крэйг сморщил нос. — Ненавижу принимать здесь душ — вода ледяная. Но если бы знал, что ты придешь, вымылся бы и переоделся.

— Не волнуйся. Все в порядке, — повторила я и придвинулась ближе.

Крэйг вздрогнул, когда я наклонилась, чтобы поцеловать его, но тут же расслабился. Губы у него были теплыми. Я обвила Моргуна руками и хихикнула, наткнувшись на упругий щиток. — Будто с шиной «Мишлен» обнимаешься.

— Точно. — Крэйг высвободился. — Так каким ветром тебя сюда занесло, Катерина?

— Надо было тебя увидеть, — буркнула я.

Улыбка с его лица сползла, какое-то мгновение он казался растерянным. Потом глаза блеснули.

— Хотела посмотреть, как у меня это получается — бросок, выпад?

— В основном — да. Может, поедем к тебе?

Крэйг взял меня за руку.

— А почему бы нам сегодня не отправиться домой к тебе?

— Но там такой разгром…

— Какое это имеет значение. — Он сжал мою руку.

— Ну… Ладно.

2

Розовый телефон — Эми: а, нет, не Эми (нужен новый мобильник). «Это Крэйг. Пятница, час дня. Что ты делаешь вечером? Позвони мне».

Голубой телефон — Джоэл: ничего.

Желтый телефон — Стеф: «Привет, Кэт, это я. Сегодня пятница — время получать денежки! Как ты насчет того, чтобы повеселиться? Я угощаю. Звякни».

Зеленый телефон — Ричард: «Привет, Китти. Хотел узнать, не сможешь ли ты завтра со мной пообедать. Дотти проведет день с Джемаймой, и я подумал, что это было бы прекрасно — побыть наедине друг с другом. Дай мне знать, если ты свободна».

Красный телефон — Джонни: нет, не Джонни. Господи, опять он (надо купить новый мобильник). «Привет, это Крэйг. Я оставил сообщение на другом твоем телефоне, а потом задергался — вдруг ошибка? Катерина, зачем тебе столько мобильников? Как бы там ни было, позвони мне».

Всех выбросить из головы. Пятница — самый прибыльный день. Я работаю. Всё, точка.

— Кэт, ты же не думаешь, что это может продолжаться долго? Твоему эго, конечно, пошло на пользу, но ведь он еще ребенок.

3.37, ночь пятницы или утро субботы — кому как больше нравится. Ночь выдалась бурная, мы с Винни обе срубили порядочно деньжат и закруглились пораньше. И вот я излагала ей в нашей кафешке историю своих злоключений.

— Не в этом дело, Вин.

— А в чем тогда, Кэт? — Винни была в скверном настроении; странно, что она вообще слушала меня.

— Мне страшно за него. Я о нем забочусь.

— Естественно. Ты же обо всех заботишься. Потому и вертишь ими, и лапшу им на уши вешаешь. Все потому, что ты о них заботишься.

— Ты не понимаешь.

— Выпутывайся из этого, Кэтрин, пока с головой не увязла.

Винни брюзжала и брюзжала, так что я ушла. Просто встала и ушла на середине ее речи — не хватало только, чтобы мне мозги компостировали после целой ночи напряженной работы. Мой обшарпанный «фарэвей» стоял позади ее блестящего красного ТХ1. Я на ощупь возилась с ключами в дождливой мгле и вполголоса костерила Винни. Старая корова, чем в мою жизнь соваться, пусть лучше со своей разбирается! Распахнув дверцу, наконец услышала, как надрывается один из мобильников. Красный. Если это опять Крэйг, то пошел он в задницу. Тем не менее, бухнувшись на сиденье и захлопнув дверцу, я нашарила в бардачке телефон.

— Алло?

— Я звоню по поводу Джонни Джордана. — Мужской голос — хриплый и резкий. Незнакомый.

— Что с ним?

— Вы его подружка? — Это слово было произнесено с таким презрением, что прозвучало как оскорбление.

— Кто говорит?

— У Джонни неприятности. Вам лучше приехать и его вытащить.

Во рту моментально пересохло.

— Какие неприятности? О чем вы?

— Неприятности такие, что если вы не подъедете и его не заберете, я не смогу помочь, когда ему голову в плечи вобьют. Comprene?

— Пожалуйста, дайте мне с ним поговорить. Он с вами? — Голос мой дрожал.

— Он сейчас не в том состоянии, чтобы балакать, цыпочка. Нагрузился под завязку и налетел на чей-то кулак.

Неожиданный стук в стекло заставил меня подскочить, я даже уронила телефон. Нырнув за трубкой, еще о руль башкой приложилась. Скривившись, я распрямилась и пробормотала в трубку:

— Извините. Послушайте, что случилось?

На тротуаре так и клокотала Винни.

— Просто приезжайте, pronto, — сказал незнакомец. — Или ваш дружок обзаведется новыми шрамами. Тернпайк-лейн. Красная дверь сразу за кафе «У Оза». Спросите Джорджа, ясно?

— Да, кажется, я знаю, где это. Буду через двадцать минут, если пробки — чуть дольше.

Винни снова постучала в стекло. Я отмахнулась.

— Чем быстрей, тем лучше. — В голосе человека слышалось что-то странное. Паника. Он отключился.

Снова стук. Я раздраженно опустила стекло.

— Уймись, Вин. Я в дерьме по уши.

— Не смей вылетать за дверь, когда я с тобой разговариваю, Кэтрин!.. В каком еще дерьме?

Опять она всюду сует свой нос.

— Не знаю. Только что позвонил какой-то тип — даже не соображу, откуда у него номер. У Джонни проблемы. Этот парень говорит, он в полном отрубе. Кажется, напился и подрался. Я на Тернпайк-лейн, заберу его.

Винни покачала головой:

— Кэтрин, ради бога, не впутывайся. На одну ночь с меня хватит.

— А как я, по-твоему, должна поступить, Вин? Оставить его там, и пусть из него отбивную делают? А если бы это был Пол? Да ты бы туда пулей летела.

— Ну ладно, — смущенно буркнула Винни. — Едем вместе.

— Нет, Вин, это ни к чему…

— Я не собираюсь пускать тебя одну в хрен знает какие тернпайки. Открывай, я сажусь! И не спорь.

4.33 утра.

Мы ехали мимо станции «Финсбери-парк», по Севен-Систер-роуд, на Грин-дейнз. Мы — это Винни и я. В молчании катили мимо турецких пекарен, складов, магазинчиков с кебабами, обшарпанных пабов, зеленных лавок с пустыми контейнерами и старыми корзинами, выставленными на тротуар. Нырнули под мост, на котором белой краской было намалевано: «Добро пожаловать в Хэринджей». Голова ныла; там, где я приложилась об руль, набухала шишка. Дождь прекратился.

Тернпайк-лейн — какое неподходящее название. «Дорожная застава» — прелестно звучит, верно? Ожидаешь найти здесь крытые соломой коттеджи и журчащий ручеек — а на деле это отхожее место. Даже воздух отдавал грязью, когда мы вылезли из машины. Вокруг никого, только пара каких-то типов с поднятыми капюшонами болталась на углу, да в дверях лавчонки спала старуха — ее почти не было видно среди кучи хлама, в которой она свернулась. Я заперла кеб, от души надеясь, что типы в капюшонах на самом деле вовсе не такое ворье, каким кажутся. Тишину нарушали лишь отдаленные гудки автомобилей и воркование голубей, усевшихся рядком на подоконнике.

Кафе «У Оза» оказалось обычной облезлой грязной забегаловкой с замызганными занавесками; где-то в глубине мерцали огни игровых автоматов. Мы подошли к красной двери с облупившейся краской, и я позвонила. Мгновение спустя затрещал интерком. Мужской голос залопотал что-то на незнакомом языке — то ли турецком, то ли курдском.

— Мне нужен Джордж.

Послышалось жужжание, щелчок — и я, бросив взгляд на Винни, толкнула дверь. Винни выглядела испуганной и усталой.

— Спасибо, Вин.

Она пожала плечами:

— Да ладно. Давай с этим разберемся.

Электрическая лампочка освещала только вонючее крыльцо, и, когда входная дверь закрылась, мы очутились в непроглядной тьме. Я была напугана гораздо больше, чем хотела это показать, и с трудом подавляла желание вцепиться в руку Винни. Где-то наверху со скрипом отворилась дверь, и в прямоугольнике тусклого света обозначился силуэт какого-то амбала, привалившегося к косяку.

— Джордж? — позвала я.

— Не-а. Джорджа внутрь, — отозвался амбал с сильным турецким акцентом.

Пока мы поднимались, Винни дышала с присвистом. Только бы с ней все было в порядке — вряд ли она захватила с собой ингалятор. Амбал посторонился, и мы протиснулись в комнату.

В воздухе висела густая завеса дыма, в нос шибануло запахом пота и спиртного. Кругом грязь, некогда белые стены пожелтели; там, где прежде висели картины, остались только более светлые пятна. Слева располагалась кухня, буквально заваленная немытой посудой; худой плешивый человек склонился над плитой, прикуривая от конфорки.

— Джордж? — снова спросила я.

Он обернулся. Бледное лицо почему-то напомнило рожу того гада, который пытался поджечь мой кеб. Светлые глаза, тонкий рот. Он кивнул.

— А вы…

— Кэтрин. А это моя подруга Винни. Амбал закрыл за нами дверь и привалился к ней спиной, скрестив руки на груди. На нем была футболка с желтой ухмыляющейся харей. На его собственной харе улыбка отсутствовала.

— Где Джонни? — Мне не удалось скрыть дрожь в голосе.

Джордж махнул рукой.

Я обернулась. Пара драных кресел. Круглый стол, загроможденный переполненными пепельницами, бутылками из-под виски и разбросанными игральными картами. Три стула стоят, четвертый опрокинут. По дырявому красному ковру тоже раскиданы карты. Из-под стола торчат ноги Джонни. Я кинулась к нему. Джонни в полной отключке лежал на полу. С правой стороны его лицо превратилось в сплошной кровоподтек. Кровь запеклась возле носа, на изрезанных шрамами щеках, на воротнике заношенной белой рубашки.

— О господи… Джонни…

Я опустилась на колени, приподняла его голову, склонилась — и ощутила мощную волну перегара. Джонни негромко застонал.

— Так вот какой ты, великий Джонни Джордан, — процедила Винни.

Я ее проигнорировала.

— Что произошло?

— Джонни не умеет проигрывать, — сказал Джордж. Он стряхнул пепел прямо на ковер и направился к нам. — Мехмет увел Оза, чтобы тот прошвырнулся и поостыл, но они вот-вот вернутся. Лучше вам убрать этого придурка до их прихода. Эрдаль подсобит на лестнице.

Я держала ноги Джонни, а Эрдаль подхватил его под мышки. Винни прошла вперед, чтобы открыть нам дверь. Джонни оказался тяжелым, у меня чуть спина не сломалась, пока мы медленно спускались по ступенькам. Джордж смотрел нам вслед, стоя в дверях с сигаретой в руке. Когда мы уже были внизу, он крикнул:

— Как очухается — скажите, чтобы к завтрашнему вечеру бабки вернул наличкой.

— Сколько он должен? — спросила я.

— Три куска.

Только когда Эрдаль помог нам загрузить Джонни на заднее сиденье и я снова села за руль, страх навалился в полной мере. Ехали мы быстро, но у парка Финсбери пришлось притормозить, чтобы глотнуть свежего воздуха. Я опустилась на бордюр, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя; Винни вылезла из машины, подошла, присела рядом, обняла меня. Я слышала свистящий звук в ее груди. Как будто там паровой двигатель. Потом мы забрались обратно в машину.

— Как по-твоему, может, его в больницу надо? — спросила я, когда мы двинулись дальше.

— Просто уложи его в постель. Проспится — будет в норме.

— Ты думаешь?

— Ага.

Я перехватила в зеркале ее взгляд. Винни попыталась улыбнуться, но вышло неубедительно. Голова Джонни упала ей на плечо, и на кремовом джемпере осталось пятнышко крови. Я задумалась — а что она скажет Полу?

Небо уже светлело у горизонта и больше не походило на вязкую массу, когда мы припарковались за ржавым белым фургоном. Выволакивая Джонни из машины и запихивая его в лифт, мы чуть копыта не откинули — здесь-то Эрдаля не было. Но все-таки управились. Пришлось поддерживать Джонни с обеих сторон. Я вспомнила, как мы с Моргуном перли в его квартиру Генри при нашей первой встрече. Винни не отпускал кашель, и я уже всерьез тревожилась за нее.

Когда мы наконец добрались до двери, Винни пришлось держать Джонни, прислонив его к стене, пока я разыскивала ключи у него в карманах.

— Господи, ну и помойка… — пробормотала Винни, принюхиваясь, когда мы все же очутились в квартире. Джонни мы полуположили, полууронили на кровать. Он застонал и пробормотал что-то похожее на «Кэйти…», но я не уверена.

— Выпить хочешь? — спросила я. — У него всегда есть что глотнуть — надо только поискать.

Винни помотала головой:

— Нет, спасибо. Я бы хотела вновь увидеть мужа и детей — если ты не откажешься подбросить меня к «Крокодилу».

— Не стану тебя упрекать. — Я покосилась на развалины, которые некогда носили имя Джонни. — Как думаешь, если мы оставим его одного, с ним все будет в порядке?

— Ясное дело.

Обычно так говорят «а пошел он». — Винни…

— Да знаю я.

Наезжать на меня Винни принялась по пути в «Крокодил».

— Так дальше продолжаться не может, Кэтрин. Ты теряешь и время, и силы. А он этого не стоит.

Я постаралась сдержаться: этой ночью Винни так помогла мне. Но это было нелегко.

— Ты его не знаешь, Вин.

— Мне незачем его знать. Я видела вполне достаточно.

Я смолчала, лелея надежду, что и Винни последует моему примеру. Даст бог, не разинет пасть, пока мы не доедем до «Крокодила», и я на нее собак не спущу. Некоторое время было тихо, но потом Винни завелась по новой:

— Пора тебе определяться — я не только о Джонни. Сама-то помнишь, как ныла на Рождество, что пришлось за один день сожрать пять обедов? А кто в феврале пять дней рождения отмечал? А летом кто гадал, с кем на отдых отправиться? Безумие, вот что это такое! Пошли ты этих недоделков, Кэт.

Все, с меня хватит.

— Послушай-ка… Вин… Ты все разложила по коробочкам и наклеила ярлыки. А Джонни — это гораздо больше, чем тот ярлык, который ты на него присобачила. И Джоэл. И Эми. И я.

Винни с шумом втянула в себя воздух:

— Я тебе это говорю только потому, что ты моя подруга. И я хочу видеть тебя счастливой. И не пытайся мне врать, что ты и так счастлива, — не верю. Я хочу увидеть, как ты влюбишься, выйдешь замуж, нарожаешь детей — это что, так плохо? Я хочу, чтобы ты устроила свою жизнь.

К моему несказанному облегчению, мы уже были у «Крокодила». За красным ТХ1 Винни нашлось свободное местечко, и я зарулила туда. Мне так не терпелось побыстрее спровадить Винни, что я даже вылезла из кеба и распахнула перед ней дверцу. Винни вышла; лицо у нее было не столько сердитое, сколько озабоченное.

— В любом случае, Вин, спасибо. За все. — Как мне хотелось вернуть ту близость, что возникла между нами там, у парка Финсбери, когда мы сидели, обнявшись. Но то мгновение ушло.

— Он может заплатить три тысячи? — Винни смотрела куда-то в сторону.

— Нет. У него всего сотен пять. По крайней мере, было сотен пять…

Винни вздохнула.

— И что он будет делать?

— Наверное, придется ему помочь. — Это дошло до меня только сейчас.

Винни зашагала прочь.

— Дура, — бросила она через плечо, открывая дверцу своего автомобиля. — Дура ты бедная.

— Катерина!

Он стоял на пороге, облаченный в зеленый халат; редеющие волосы торчали в разные стороны. Спал, наверное, когда консьерж сообщил о моем визите. Правда, вид у него был на удивление бодрый. И кажется, он слегка прибалдел от моего появления.

Я мечтала поскорей попасть в квартиру — подальше от лабиринта коридоров.

— А ты ждал кого-то другого?

— Нет… Нет, конечно. Просто я никого не ждал. Который час?

— Пять минут седьмого.

Пожалуйста, впусти меня, Крэйг. Не могу больше выносить этот безликий синий коридор с завываниями «Аббы»… Но вслух я ничего такого не сказала. Просто стояла и обливалась потом.

— Боже мой… — Он побрел в комнату. — Пять минут седьмого, в субботу. Это… противоестественно.

— Я рулила всю ночь. Так хотелось побыть с тобой… Пойдем в постель?

Что происходит с этим Моргуном? Второй раз за неделю разворачиваю тачку и дую к нему. Эта постель такая теплая, а комната такая умиротворяющая. Ничего общего с логовом Джонни. С Моргуном мне спокойно, — возможно, это глупо, если учесть, как мало я о нем знаю. С ним я готова нарушать собственные правила — впустила же я его, например, в свою захламленную хибару. Первый случай, когда я спала с кем-то в собственной постели.

Это из-за того, как Моргун меня слушает. Он неизменно внимателен. И часто дотрагивается до меня, когда я говорю. Случайные прикосновения к плечу, к ладони… Ведь это вообще-то женская уловка, верно? Но в Крэйге нет ничего женоподобного. О чем бы я ни рассказывала, он всегда улавливает нечто большее, то, что кроется за словами.

Мы лежали уже часа три. Моргун заснул сразу после того, как мы позанимались любовью. Меня то и дело одолевала дремота, но настоящий сон так и не приходил. Перед глазами все время возникал Джонни, лежащий на полу среди раскиданных карт. А Джоэл с его дурацкими выщипанными бровями и потерянным взглядом? А потом я вспомнила о трех тысячах и о том, что Винни обозвала меня дурой. Так вот я, значит, кто?

Крэйг спал, лежа на спине и отвернув голову в сторону. Рот чуть приоткрыл, похрапывает, впрочем, негромко, успокаивающе, словно напоминает, что он рядом. Внезапно мне захотелось разбудить его и все рассказать… Именно все. Поймет ли он? Выслушает ли про Стефа, Эми и Джоэла так же спокойно, как слушал про все остальное?.. Хотелось бы думать, что он не такой, как другие люди, и сумеет это принять.

Поборов желание, я выбралась из постели и в потемках побрела в комнату. Голова все болела, я пощупала шишку. Хотела распахнуть занавески на французском окне, впустить в дом выходной день, но вместо этого направилась к «любометру» в застекленном шкафу, взялась за нижнюю колбу, и красная жидкость поползла вверх, заполняя верхний шар.

Бросив взгляд на старенький приемник, я припомнила откровения Моргуна как-то вечером на прошлой неделе, когда мы пришли сюда после кино и ужина в «Плюще». В четырнадцать лет его сердце разбила девочка из его класса; в порыве юношеской тоски он проглотил горсть маминых транквилизаторов и забрался в постель, включив радио. Моргун сам не знает, что именно это было — сон или галлюцинации, — но голоса из приемника звучали у него в голове, обращались к нему. Одни говорили, что он умрет, другие — что будет жить. Наконец у него шарики заехали за ролики и он начал кричать. Тем временем отец как раз вернулся с работы. У Крэйга так и осталось ощущение, что радио спасло ему жизнь. Он хранил приемник как некое предостережение самому себе.

Было ли включено радио, когда мама подвела шланг к выхлопной трубе и ждала смерти?..

Крэйг говорил, что они с отцом сохранили в тайне этот «маленький заскок». Даже матери ничего не сказали. Я была первым человеком, который об этом узнал.

— Привет, солнышко. — Крэйг, облаченный в халат, подошел к окну и распахнул шторы. — Ты в порядке? Вид у тебя какой-то испуганный.

— Все нормально. Просто ты неожиданно вошел. — Дневной свет хлынул в комнату, я наконец пришла в себя и только теперь заметила, что стою нагишом.

3

Мой жилищно-строительный кооператив по субботам работает до полудня, и я заявилась туда за десять минут до закрытия. Сотрудница, дамочка средних лет, отнюдь не пришла в восторг, когда я объяснила, что хочу снять со счета три тысячи. Она пожелала взглянуть на какие-нибудь документы, удостоверяющие мою личность, и я продемонстрировала значок, водительские права, счет за газ и пару кредитных карточек. Дамочка попробовала всучить мне наличными какие-то пять сотен, а на остальное выписать чек, но я на такое не клюнула. Тогда она стала вешать мне на уши лапшу, будто у них нет в наличности нужной суммы. Это в отделении на Оксфорд-стрит, видите ли, денег не оказалось. Я подождала, пока кассирша не заткнется, и потребовала управляющего.

Пятнадцать минут спустя я вышла из конторы с толстым конвертом, набитым пятидесятифунтовыми бумажками, и завернула в магазин на Уордор-стрит, чтобы позвонить Джонни. К моему изумлению, он снял трубку. Говорил Джонни медленно, словно преодолевая боль. Я не стала тратить время на пустую болтовню, просто сказала, что три тысячи, которые ему нужны, у меня есть. Джонни начал было упрашивать, чтобы я пришла, но я заявила, что у меня ланч с подругой в Вест-Энде, и если он хочет получить деньги, то пусть поднимет задницу и встретится со мной позже. Джонни что-то забормотал, я его перебила и велела подойти к трем часам в «Комедию», паб на Оксендон-стрит у Лестер-сквер. Джонни заныл, что у него голова разламывается, и тогда я рявкнула, чтобы он не был такой размазней, и отсоединилась.

Почти половина первого. Солнце сияло сквозь прорехи в тучах. Тэвисток-стрит, Ковент-Гарден. Я встречалась с Ричардом в ресторане «Софра» — это место нашего первого свидания. Его идея.

Улыбчивая официантка-турчанка провела меня в длинный зал, забитый публикой. Надраенный сосновый пол, в горшках — растения с крупными блестящими листьями. Снуют туда-сюда официанты, гремит посуда — и всего один-два свободных столика. А вот и Ричард — сидит и читает меню; на нем костюм, которого я никогда раньше не видела и который определенно был из гардероба гомика.

— Китти! — Ричард поднялся, чтобы поцеловать меня. — Великолепно выглядишь.

Ни хрена подобного. На мне все те же черные штаны и тот же заношенный черный топик из лайкры, в которых я прошлой ночью крутила баранку. Ричард благоухал гелем для душа и свежестью.

— Откуда такой прикид? — поинтересовалась я, когда мы сели.

— Ты про это старье? — улыбнулся Ричард. — Из «Джигсо».

— Выглядит не таким уж старым.

Ричард снова уткнулся в меню:

— Может, закажем вино? Красное или белое?

— Днем я предпочитаю белое, если ты не против.

— А давай-ка шампанское! — И он лихим жестом подозвал официантку. Я внезапно напряглась. А зачем он меня сюда приволок? Возникло страшное подозрение: вот достанет сейчас кольцо или еще что-нибудь эдакое…

— В чем дело? — спросил Ричард.

— Ни в чем. — Я обводила взглядом цветы, тележку с десертами, окна в потолке. Все пыталась вспомнить, не за этим ли столиком мы сидели при нашем первом свидании.

Лицо Ричарда потемнело.

— А… — вымолвил он. — Так ты не помнишь.

О господи. Да как же можно держать в голове все даты, все детали. В дневнике, наверное, все записано, но дневник в машине, и я не заглядывала в него уже несколько дней…

— Ричард, мне очень жаль… — Ну что тут еще скажешь?

— Пустяки. — Его губы сжались. — Не имеет значения. Давай, заказывай. Но это явно имело значение.

Сегодня два года, как я встретила Ричарда. На ярмарке в Хемпстед-Хит. Не на большой праздничной ярмарке, а на обычной толкучке, где раскатывает облезлый поезд ужасов с траченными молью вампирами, раскачивающимися на веревочках, где по «американским горкам» едешь так медленно, что приходится приложить немало усилий, чтобы испугаться, где болтаются шарлатаны и с бесчисленных лотков продают лежалые леденцы, приторные засахаренные яблоки и плюшевых мишек в полиэтиленовых пакетах. Добавьте к этому холодный день с внезапными порывами ветра и регулярными порциями краткого, но сильного дождя — и картина будет полной. Я была там с Джейн и ее мужем, Спенсером. Джейн — это моя соседка из Пэкхема. У нас было мало общего, но я тогда думала, что побольше друзей женского пола мне не помешает. С той поры мы не виделись. Джейн и Спенсер захватили на ярмарку свою псину — черно-белую дворнягу; только когда они в третий или четвертый раз всучили мне поводок, а сами удрали кататься на поезде ужасов, до меня дошло, зачем я им понадобилась. Я стояла и мерзла, а псина, скучавшая ничуть не меньше моего, обнюхивала разбросанные вокруг обертки от хот-догов и пакетики от чипсов. Тут-то я и увидела ее: темные кудряшки, огромные глаза, приоткрытый рот, розовые штанишки. Маленькая девочка, едва умеющая ходить, блуждала под ногами у взрослых, как в лесу, и никому не было до нее дела.

Моих «разрешите пройти» никто не слушал, и я, решительно распихав толпу, протолкалась к девочке, наклонилась и взяла ее за руку. Она плакала и смотрела на меня полными страха глазами.

— Привет. Ты потерялась? А где твоя мама?

Я редко имела дело с детьми и сама удивлялась, до чего эта малышка меня тронула. У детей постарше и у взрослых есть причины плакать — мы ведем счет своим слезам. А эти бегущие из глаз слезы были порождены младенческой невинностью.

Плач мешал девочке говорить. Тут собака бросилась вперед, чтобы лизнуть ее, и, прежде чем я успела натянуть поводок, девочка завизжала. Тогда-то и возник, словно ниоткуда, запыхавшийся, раскрасневшийся мужчина с коляской.

— Эй, что вы делаете? Вам не увести мою дочь!

Я выпрямилась, потуже натянув поводок. Мужчина подхватил девочку; она обвила руками его шею и сначала спрятала лицо у него на груди, но потом повернулась так, чтобы украдкой смотреть меня.

— Так вы ее отец?

— Именно, черт побери! Да я вас засужу! Вот болван.

— Вот как? И за что? За то, что хотела помочь потерявшемуся ребенку? Вам бы, мистер, не мешало получше присматривать за дочерью. В следующий раз ее может найти кто-нибудь совсем не похожий на меня.

Я повернулась к нему спиной и зашагала прочь, волоча за собой собаку. Но через пару шагов кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась. Мужчина спешил следом, пытаясь одновременно и удерживать на руках девочку, и тащить коляску.

— Извините. Я просто голову потерял. Она была в коляске. Я и отвлекся-то всего на несколько секунд… хотел выиграть для нее мишку. А когда посмотрел снова… Знаете, это очень нелегко — когда не с кем разделить ответственность. Физически невозможно держать ребенка в поле зрения каждую секунду.

Вид у девочки был совсем усталый. Хороший человек, дело ясное. Я улыбнулась, давая понять, что инцидент исчерпан.

— Как ее зовут?

— Дороти, — сказал он. — Я обычно зову ее Дотти. А я — Ричард.

В отцах-одиночках бесспорно есть какая-то особая притягательность. Хотя, по правде говоря, околдовала меня замечательная девочка Дотти, а вовсе не ее папаша.

— Что ж, Ричард… Пойдемте выигрывать для Дотти плюшевого медведя.

Шампанское согрелось и уже немного выдохлось. Никто из нас еще не допил и бокала. Управляясь с седлом ягненка, я вспомнила, что именно это ела, очутившись здесь впервые, и как бы между прочим сообщила об этом Ричарду. Он вяло улыбнулся. Все — сил моих больше нету. Я отложила нож и вилку и уставилась на маленькое пятно на скатерти.

— Я должен тебе кое-что сказать, — нерешительно проговорил Ричард, покончивший, слава богу, с фирменным блюдом «Софры».

Уловив напряженность в его голосе, я подняла глаза.

— Что? Что-нибудь не так?

— Извини, попрошу счет. Давай пройдемся. Мне нужен воздух. — На лбу Ричарда пульсировала жилка. Он сделал знак официантке.

— Ричард, мне так жаль, что я забыла о годовщине. Это я все испортила, да?

— Все в порядке. Правда, в порядке. — Ричард взял меня за руку. — Конечно, я немного расстроился, но в жизни есть более важные вещи, чем числа в календаре. Пойдем отсюда.

Теперь я не сомневалась: что-то случилось.

Он сказал мне все, когда мы шли рука об руку по Стрэнду, залитому неярким осенним светом.

— Джемайма хочет, чтобы мы вернулись к ней.

— Так я и знала! — Я отшатнулась. — Тот надутый французик ей надоел. И сколько времени, по-твоему, пройдет, пока и ты ей снова не осточертеешь? Господи, а я еще чувствовала себя виноватой, что забыла о годовщине! Думал, я это легче проглочу, если подсластить шампанским, да? Ты этого хотел?

— Эй, подожди. — Ричард схватил меня за руку, заставил остановиться. А потом взял за подбородок, чтобы я взглянула на него. А я моргала, стараясь сдержать слезы.

— Я люблю тебя, Китти. Ты несносна, но я тебя люблю.

— А Джемайма?

— Плевал я на Джемайму.

Его поцелуй был долгим и нежным. Мы стояли посреди тротуара, мешаясь у всех на пути, но мне было все равно. Ричард целовал меня именно так, как нужно, умело касаясь языка и губ. Джемайме, должно быть, не хватает этих поцелуев… Лежит, наверное, без сна целыми ночами и целует собственную руку, закрыв глаза и воображая, будто ласкается с Ричардом. По крайней мере, я так надеюсь… Интересно, унаследует ли Дотти от отца умение целоваться? Из нее явно вырастет сокрушительница сердец…

Мои глаза были закрыты, но поцелуй становился все дольше и все глубже. Я быстро стрельнула взглядом по сторонам и за плечом у Ричарда заметила…

Столь хорошо знакомое лицо — прямо на противоположной стороне улицы. Всего один быстрый взгляд сквозь вереницу мчащихся автомобилей, но этого взгляда достаточно. Я оторвалась от губ Ричарда и вывернулась из его объятий.

— Джоэл!

Что выражало его лицо? Злость? Непонимание? Боль от предательства? Я видела — он говорит что-то, но не могла ни расслышать слов, ни прочитать по губам.

— Джоэл!

Но он больше не смотрел на меня. Он вылезал из блестящего синего «мерседеса». Вернее, собирался вылезти, но засек нас с Ричардом и теперь наклонился и говорил с кем-то, сидящим в машине.

Я слышала, как Ричард твердит где-то сзади: «Китти, что случилось?» — но, не обращая на него внимания, шагнула на мостовую. Однако движение было слишком плотное — не проскочишь.

— Джоэл, подожди!

Он сел обратно в машину и захлопнул дверцу. Второй пассажир на заднем сиденье обернулся.

«Мерседес» двинулся с места. Все происходило слишком быстро. — Джоэл!

Поздно. Мелькнули огни удаляющихся фар.

— Китти, что ты делаешь?

Рявкнул гудок какого-то автомобиля, и я запрыгнула обратно на тротуар, к Ричарду.

— Извини. Померещился один знакомый, с которым мы уже сто лет не виделись. Это я от неожиданности. Обозналась, наверное.

Я будто со стороны слышала себя, но мысли были заняты другим. Человек на заднем сиденье «мерседеса». Я где-то видела его прежде. И мне было не по себе.

4

Мы с Ричардом сидели за угловым столиком в кафе «Богема» на Олд-Комптон-стрит в Сохо и пили «Королевский Кир» — моя компенсация за то, что забыла о годовщине. Я изо всех сил старалась поддерживать разговор: мы обсуждали, как бы устроить, чтобы Джемайма могла свободно общаться с Дотти, в то же время держась подальше от Ричарда. Но мысли мои упорно возвращались к Джоэлу: неужели между нами все кончено? И что, черт возьми, я бы ему сказала, подойди он тогда к нам? И как бы объяснила все Ричарду? Какое счастье, что пронесло.

Я произносила вслух: «Да, но точно ли ей можно доверить Дотти?» — а сама ломала голову, кто же сидел в «мерседесе». Я подвозила этого человека в такси или видела где-то еще? И не тот ли это загадочный мистер Фишер?..

Я говорила: «Она же с приветом. Что ей стоит смыться с Дотти — обратно к Жерару или еще куда-нибудь?» — а внутренний голос твердил: «Не выпускай ситуацию из-под контроля. Утратишь контроль — наступит хаос»…

Дальнейшее произошло одновременно: мой взгляд упал на стрелку часов — 3.36, а рука наткнулась в кармане куртки на что-то массивное.

Три тысячи фунтов для Джонни.

Черт!

До Лестер-сквер я добралась на своих двоих, лавируя в толпе туристов на Ковенти-стрит. Воображение рисовало душераздирающую картину: Джонни понуро сидит за столиком в пабе, с сигаретой в руке, а перед ним выстроилась батарея стаканов. Я нырнула на Оксендон-стрит, спасаясь от толпы, затормозила у «Комедии» и, уворачиваясь от корзин, развешанных у входа, рванула дверь.

Я так настроилась узреть поникшую фигуру, что, обводя взглядом скудно освещенный зал, не сразу заметила самого Джонни и уже готова была развернуться и уйти, как вдруг раздалось:

— Кэйти! Ослепла ты, что ли, старая мочалка!

Вот он — за большим столом в углу, сидит в компании троих парней и какой-то блондинки. Смеются, дымят сигаретами, и вид у всех такой, будто они уже тысячу лет знакомы.

Когда я приблизилась, силясь улыбнуться, Джонни поднялся и покровительственно обнял меня. Его лицо со шрамами и свежими синяками напоминало скатерть в клеточку, но он, похоже, плевал на это.

— Вот, парни, это моя девчонка, Кэйти. Кэйти, это все они. — И Джонни, залившись пьяным смехом, не столько сел, сколько плюхнулся обратно на скамейку. Все еще стараясь изобразить улыбку, я пристроилась с ним рядом.

— Он у нас такой невежа. — Блондинка наклонилась вперед, демонстрируя внушительный слой штукатурки. — Он хотел сказать, что я — Кэролайн, это — Марвин, это — Майкл, а это — Шон.

— Привет. — Все, на что я оказалась способна.

— Джонни нам сейчас рассказал, что вы собираетесь свалить в Берлин, — объявил Шон, тощий рыжий парень, сидевший за дальним концом стола.

— Он что, серьезно… — Я обернулась к Джонни.

Кажется, он покраснел, но из-за синяков нельзя было сказать точно.

— Ну… Мы это еще не окончательно решили. Да, детка?

— Нет, детка. — Я старалась совладать с закипающим гневом. — Может, расскажешь подробнее? Или этот наш план — секрет для всех, кроме тебя и твоих новых друзей?

— Люблю бары с музыкой, — поделилась Кэролайн. — А Восточный Берлин сейчас — самый писк моды.

— Да, действительно, — проворковала я задушевно, с силой лягнув Джонни под столом. Только когда рядом взвыл Марвин, я сообразила, что промазала.

— Цыпа, помнишь, недавно объявлялся гитарист из нашей школьной группы? — нервно спросил Джонни.

— Я вся внимание, утеночек.

— Джейсон все еще общается с нашим ударником, Стюартом. Стюарт, оказывается, завис в Восточном Берлине, у него там бар, где каждый вечер гоняют музыку. И джем-сейшены устраивают. Как правило, у них выступают заезжие британские группы, но местные тоже заглядывают. Народу набивается — не протолкнешься. Там тебе и попса, и джаз — берлинцы, видно, считают, что это круто. И Стюарт подумывает открыть второй бар. Так что ему нужен кто-то, кто помог бы управляться в первом…

— И давно ты об этом узнал?

Джонни явно удивился:

— Когда Джейсон заходил, когда же еще…

— И только сейчас рассказываешь мне?

— Слушай, Кэйти, расслабься… Давай я тебе куплю что-нибудь выпить. Еще кто-нибудь хочет по стаканчику?

Разумеется, хотели все. Три «лагера» и «биттер». Джонни отправился к бару, я пошла за ним.

Подождала, когда он сделает заказ, и ринулась в атаку:

— Поверить не могу, что ты мне не сказал! Это же касается и моей жизни — но такое, конечно, тебе в голову не пришло!

— Кэйти, Кэйти… — Джонни наклонился ко мне и прошептал: — Не так громко… Это не столько план, сколько надежда, сечешь? Я же со Стюартом еще не говорил. Я решил тебе ничего не рассказывать, пока сам не буду уверен, что все получится. Не хотел тебя разочаровывать.

— Джонни, речь шла об отдыхе, а не об эмиграции.

Мы оба смотрели, как бармен наливает «Стеллу» сначала в один стакан, потом в другой. За столом Кэролайн заливалась пронзительно-высоким смехом, парни вторили ей.

— Извини, Кэйти. — Джонни взял меня за руку. — Ясно, я бы ничего не сделал, не обсудив прежде с тобой. Но ты только подумай, а?

— Я никуда с тобой не поеду, Джонни. — Я вырвала руку. — Только не после вчерашней ночи.

Джонни вздохнул и тяжело привалился к стойке из темного дерева.

— Господи, Кэйти, мне так жаль… Это не повторится, клянусь.

— Надо полагать.

— Этот чертов город… Я должен отсюда убраться. — Воспаленные глаза скорбно смотрели на меня. — Здесь во мне пробуждается все самое худшее. Лондон убьет меня, если я тут останусь.

— Только избавь меня от мелодрам.

Бармен присоединил пинту «биттера» к пяти «лагерам» и взглянул на Джонни поверх очков:

— Семнадцать фунтов пятьдесят.

— А, да… — Джонни полез в карман джинсов, похлопал по нагрудному карману рубашки, добродушно пожал плечами и наконец… повернулся ко мне. — Э-э… Кэйти, помнишь, ты говорила, что деньги для меня достала…

Я вытащила деньги из кармана куртки, вложила их в потные ладони Джонни и смотрела, как он рвет конверт и протягивает бармену пятидесятифунтовую бумажку. Бармен проверил ее на свет, кивнул и убрал в кассу.

— Спасибо, Кэйти. — Джонни взъерошил мне волосы. — Ты лучшая в мире.

— Пошел ты. — Я отбросила его руку. — Ты хоть соображаешь, сколько ночей я колесила по Лондону, чтобы заработать эти три тысячи? Соображаешь?

Джонни пожал плечами и уставился себе под ноги.

— Это были мои сбережения. Мой билет отсюда, Джонни. И я отдала все, чтобы спасти твою никчемную шею. У меня на счету теперь всего четыре сотни. На такое далеко не уедешь, верно?

— Не психуй из-за денег, Кэйти… — Он снова потянулся к моей руке. — Я все рассчитал.

— Не прикасайся ко мне, Джонни. Иди к своим дружкам. Проваливай хоть в Берлин, хоть к чертовой матери.

Я вышла на улицу. Меня трясло от ярости.

5

6.03, воскресное утро.

Я крутила баранку добрых десять часов.

После вчерашнего голова невыносимо болела, от несварения желудка было трудно дышать. Обычно, сидя за рулем, успеваешь многое обмозговать, но в эту ночь я ни до чего толкового не додумалась. Я пребывала в жутком состоянии, мысли скакали с одного на другое.

Последний рейс был на Далидж-Вилледж. Подвыпивший тихий подросток, судя по речи — из дорогой частной школы. Я высадила его возле одного из больших старых домов, неподалеку от картинной галереи, и с удовольствием посмотрела, как он на цыпочках пересек дорожку, посыпанную гравием, и попытался взобраться вверх по водосточной трубе — безрезультатно. Шмякнувшись два раза, он наконец сдался и поплелся к парадной двери. У бедного засранца не было ключей. Парнишка позвонил в дверь и стоял, испуганно втянув голову в плечи. Я подождала, пока на пороге не возник его папаша в пижаме и не отвесил сынку легкий подзатыльник, и только тогда уехала.

Поскольку меня все равно занесло в эти места, я отправилась к Джоэлу. Но на мой звонок никто не отозвался. Работает, надо полагать. Он теперь ночная пташка — вроде меня. Тогда я попробовала позвонить Винни, забить стрелку в «Крокодиле», но мобильник ее оказался выключен, а автоответчика у нее нет. Но я все равно решила съездить в кафешку — наудачу. Не по себе мне из-за того, на какой ноте мы расстались вчера утром.

Винни в «Крокодиле» не было. Я заказала жаркое, которого мне совсем не хотелось, и пару часов проторчала в компании Стива Эмбли и его корешей. Вообще-то сегодня мне было жаль бедного старину Стива — пару дней назад его ограбили, и это, похоже, было одно из организованных нападений на таксистов. Стив считал, что действует банда — описания налетчиков были самые разные. В его случае это оказалась девушка, но иногда работали парни, а бывало, что и парочки трудились. Использовали старую уловку: в конце поездки клиент собирается расплатиться, и ты достаешь сумку с деньгами. Но тут пассажир (или пассажирка) что-то роняет на пол — мелочь, бумажник, что угодно — и говорит, что упавшая вещь лежит как раз у твоих ног. Наклоняешься, чтобы это поднять, и — бац! — получаешь по голове чем-нибудь тяжелым, а пассажир сматывается с твоими денежками. Стив, конечно, тот еще говнюк, но такого я бы никому не пожелала.

Меня, похоже, обчистили куда более изящно. До чего же я была зла на Джонни — при одной мысли о нем в дрожь бросало. Четыре сотни — вот и все, что осталось в моем фонде спасения. Я никуда не еду, я…

Дома, в Бэлхеме, я так и не смогла заснуть, до того была взвинчена. Желудок не унимался, кислотность взбунтовалась по новой. Кажется, целую вечность я проворочалась в постели. Где-то в отдалении звенел и звенел церковный колокол. Пришлось вылезти из кровати и перерыть все коробки в поисках пачки гавискона. Отыскать я его отыскала, но разгром в квартире в результате изрядно возрос. Найдя наконец управу на свои внутренности, я смогла урвать несколько часов сна.

2.15 дня, и я снова в пути — уже похожа на человека, но отчаянно нуждаюсь в развлечении. Нуждаюсь в Стефе.

Воскресенье — рыночный день. Спитафилдз, Петтикоут-лейн, Миддлсекс-стрит… Четыре шелковых галстука за десятку, три разноцветных чехла для мобильников за пятерку, полный набор кухонных ножей за три девяносто девять. Пиратские видеокассеты и компакт-диски, пирожки, фаршированные ягнятиной, печеная картошка с карри. Косынки, часы, духи, разноцветные пластмассовые инопланетяне с огромными черными глазами в форме слезинок… Дельцам и туристам такое по сердцу, но для меня это означает пробки и перекрытые улицы. Я свернула за Олдвичем, с трудом отыскивая дорогу, и только тогда сообразила, что Стеф, возможно, где-нибудь болтается в надежде сплавить своих томагоччи. Надо было предупредить его, что собираюсь заехать.

Проезд я в конце концов нашла, но на Брик-лейн оказалась пробка. В ресторанчиках царила обычная воскресная суматоха. Мало того, что люди ехали либо с рынка, либо на рынок, так еще в соседней мечети что-то происходило. Мужчины в строгих костюмах и женщины в ярких шелковых нарядах вылезали из БМВ и «мерседесов», припаркованных вдоль всей улицы. До дома Стефа уже рукой подать, но не видно ни одного свободного местечка. Наверное, лучше свернуть — вот только куда? Прямо у двери Стефа стоял черный «вольво», очень похожий на машину Моргуна — та же модель, тот же цвет.

Застряв за грузовиком, выруливавшим из-за поворота, я раздумывала, а не взять ли левее, и вдруг дверь дома 134А распахнулась… Я не могла поверить своим глазам.

Крэйг Саммер. В сером костюме, весь напряженный, нервно приглаживает волосы. Вот он шагнул на тротуар… А за ним в дверях стоял Стеф. Они говорили о чем-то, и Крэйг машинально кивал, тревожно озираясь по сторонам, будто опасался слежки. Потом протянул Стефу руку, но тот не понял и попытался по-свойски хлопнуть его по ладони. В результате получилось нечто невразумительное — ни хлопок, ни рукопожатие.

Крэйг Саммер и Стефан Муковски.

Стеф подождал на пороге, пока Моргун отыскал в кармане ключи и направился к своему «вольво», и только потом скрылся в доме.

Прежде чем сесть в машину, Крэйг огляделся по сторонам, и я пригнулась, испугавшись, что он меня заметит. Но нет, не заметил. Грузовик все еще перегораживал Брик-лейн, пытаясь выбраться из боковой улочки, но Моргун вполне сможет за ним проехать. Это я застряла. За грузовиком поток автомобилей немного рассосался, и я видела, как удаляется «вольво». Заметил или не заметил? Наверное, нет. У меня заурядный черный кеб — один из двадцати пяти тысяч. Я — часть лондонского ландшафта.

Я припарковалась там, где прежде стоял «вольво» Моргуна, заглушила мотор, уронила голову на руль и закрыла глаза. Некоторое время я сидела в неподвижности, потом все-таки вылезла из машины и, вдыхая ароматы окрестных забегаловок, направилась к дому Стефа.

Пришлось трижды нажать на кнопку звонка, прежде чем по лестнице загрохотали шаги и послышалось «иду-иду!». Наверное, интерком сломался.

Когда Стеф распахнул дверь, вид у него был несколько всполошенный, но, обнаружив, что это я, он так и просиял. Прядь белокурых волос упала на невинные голубые глаза.

— Кэт! Потрясно! Как раз вовремя.

— В самом деле?

Стеф покосился на меня — наверное, отметил и напряжение в голосе, и мрачное лицо — и тут же рванул вверх по ступенькам, крикнув через плечо:

— Вина хочешь? Я как раз откупорил бутылку «риохи». В смысле — настоящей «риохи». Осторожней — тут томагоччи у самой лестницы.

На кухне царил разгром: стол завален грязными тарелками и вилками-ложками, в мойке громоздилась гора кастрюль, на плите стоял котелок с остатками какого-то варева.

— Извини за кавардак. К нам тут кое-кто зашел, как раз когда мы собирались на гулянку. Так и не успел прибраться. Черт, ну и ночка! — Он подошел поближе, взял меня за руку. — А как насчет поцелуя?

Я уловила аромат чернил, и это было искушение, но целоваться я не хотела. И отстранилась.

По углам были расставлены пластмассовые коробочки.

— Вид здесь, конечно… У тебя что, мыши завелись?

— Если честно, крысы. — Стеф одарил меня обворожительной улыбкой и пожал плечами. Но ответной улыбки не последовало, и сияние сменились выражением тревоги. — Что случилось, Кэт? Ты пропадала целую вечность. Ни слуху ни духу с того самого утра, как ты сбежала. Что я не так сделал?

Меня охватила слабость. Я придвинула к себе стул и села, массируя руками гудящую голову. — Кэт?

— Кто этот человек? — выдавила я.

— Какой еще человек?

Господи, я ему сейчас врежу. — Человек, который только что вышел из твоего дома.

— А, этот. — Стеф снова заулыбался, хотя и несколько нервно. Похоже, обдумывал, сказать ли правду. И в конце концов пожал плечами: — Да какая, к черту… Просто человек. Тот человек.

— В каком смысле — тот?

— Человек с деньгами. Ну, ты знаешь. Он приносит, мы храним, он забирает обратно. А на его имя мне плевать. Просто он и есть тот человек. Кэт, ты что на меня так смотришь?

— Да ты козел.

— Чего это? В чем дело, Кэт? Ты спросила, я ответил — и что получил?

— Нет, Стеф, это я козлиха.

Я выбралась из вонючей кухни.

— Кэт! Кэт, ты куда?

Я мчалась вниз, перепрыгивая через ступеньку.

— Кэт, ты же только что пришла…

Конференции для изготовителей зубочисток…

Я точно козлиха.

 

МОРГУН, МОРГУН

1

Как же мне объяснить, что творится в моей голове… Эта голова — вроде дома со множеством комнат. В каждой комнате происходит что-то свое, но в каждой спрятан заряд динамита — в шкафу, под кроватью, где угодно. В одной из комнат кто-то поджег фитиль, и от взрыва детонировал заряд в соседней комнате, и в следующей, и так далее… Все пусто, черно, все выгорело дотла. Вот на что это похоже.

Что еще?..

Чувствовала ли я, будто меня предали? Да. И то, что предал меня именно Моргун, было особенно тяжело — ведь он, по сути, вторгся в мою жизнь. Я не звала его, он просто шел напролом.

Разозлилась ли я? Бог свидетель — еще как. Все пошло наперекосяк с тех пор, как я встретила Моргуна, и с каждым днем дела становились все хуже. Из-за звонка Моргуна меня ударил Джонни. А если бы он меня не ударил, то не впал бы в это саморазрушительное состояние и три тысячи так и остались бы при мне. Моргун подталкивает Стефа к серьезному преступлению, и обаяние Стефа меркнет буквально на глазах. Он превращается в кого-то иного, и все по вине Крэйга.

Неужели я это заслужила? Возможно. Я — лгунья, я — обманщица. Как я смею требовать откровенности от других, когда сама не могу быть честной?

Но я не преступница.

Часа два я бесцельно колесила по Лондону — с востока на запад, с севера на юг, — пока не убедила себя, что моральные преимущества на моей стороне. Придя к такому выводу, я почувствовала себя гораздо лучше. А раз лучше, то и сильнее. И я развернула кеб и рванула в самый центр паутины. В Челси-Харбор.

Моя ладонь оставила липкий отпечаток на стеклянной двери. Адреналин бурлил, когда я устремилась мимо охранника к лифту; спортивные туфли скрипели по мраморном полу.

— Эй! — Охранник выскочил из-за стойки и заскользил по полу вдогонку за мной.

Я надеялась, что разговора с ним удастся избежать, но лифт полз слишком медленно. Форменная остроконечная шапочка у охранника набекрень, совсем еще мальчик. Прыщавый подбородок покраснел от общения с бритвой.

— Я могу вам помочь? — спросил он, запрокидывая голову — я была выше дюйма на три.

— Нет, спасибо. — Я давила на кнопку.

У бедного парнишки с работой явно не ладилось. Алая краска залила его физиономию повсюду, где еще не рдели прыщи.

— Извините, мисс, но, если вы здесь не проживаете, я обязан о вас доложить.

— Ну ладно.

Чертыхаясь про себя, я потащилась за ним следом. Как же мне не хотелось, чтобы этот мальчишка предупредил Крэйга о моем приходе. Я-то собиралась нагрянуть внезапно, захватить его врасплох, как сам он захватил врасплох меня.

— Хорошо. — Охранник явно был рад очутиться по другую сторону конторки. — Вы к кому?

— К Крэйгу Саммеру. Квартира пять, седьмой этаж.

Мальчишка скреб пальцем подбородок, набирая номер. Когда прыщи сойдут, шрамы ему обеспечены. До меня доносились длинные гудки.

— Извините. — Охранник положил трубку. — Его нет дома.

— Нет, так не пойдет.

— Простите?

— Я должна попасть в его квартиру. — Не знаю, куда это может завести, но вранье неслось само собой: — Я была здесь вчера утром и кое-что оставила. Кое-что важное.

— Послушайте, мисс, я действительно…

— Мой инсулин. У меня диабет. Мне необходим инсулин, а я забыла его в квартире Крэйга Саммера.

— Поймите, леди, я просто не могу вас туда впустить в отсутствие мистера Саммера. — Охранник говорил твердым голосом человека, исполняющего служебный долг, но смотрел на меня испуганными глазами и непрерывно тер свои прыщи.

— Вы обязаны. Иначе я отключусь. У меня прямо сейчас может начаться приступ.

— О господи… — Парнишка поправил на голове шапочку и стоял, не зная, куда девать свои нескладные руки. — Да меня с работы вышибут! Откуда мне знать, что вы не выдумываете?

Я сменила тон на материнский, успокаивающий:

— Послушайте… Как вас зовут?

— Терри.

— Слушайте, Терри, вы же знаете, что я была вчера здесь… Я пришла очень рано утром, припоминаете? Вы же дежурили, Терри…

Он в смятении сдвинул шапочку и остервенело почесал голову.

— А может, подождете тут немного — вдруг он вернется?..

Я уже теряла терпение.

— Да я в коме буду, если в течение пятнадцати минут не сделаю инъекцию!

Охранник чуть не плакал.

— Но я с поста уйти не могу!

— Ради бога, у вас же должны быть запасные ключи! Дайте их мне — я сама управлюсь!

— Это не разрешается…

Я вздохнула:

— Терри. Я могу умереть, пока вы тут дергаетесь из-за своей работы. Хотите брать на себя такой риск? Лично я — нет.

Когда я вышла из лифта на седьмом этаже, в ушах свербило от песенки Рода Стюарта. Такое чувство, будто в голове завелась противная мелкая мушка. В синем коридоре, где ковром было затянуто все — и пол, и стены, и потолок, — заглушались любые звуки, кроме биения сердца.

Моя фобия снова рвалась наружу. Я входила в лабиринт. Инстинкт подсказывал, что безымянный цвет из моих кошмаров затаился где-то рядом. За одной из дверей, за какой-то из стен; он вплетен в глубину синего ковра. Я вся взмокла и с трудом заставляла себя держаться прямо. Добралась до двери под номером пять, попыталась отпереть ее и уронила ключ на пол. Подняла негнущимися пальцами и снова принялась тыкать в расплывающуюся перед глазами скважину.

И наконец он скользнул внутрь. И плавно повернулся.

Сердцебиение унялось, когда коридор остался за спиной, а я очутилась в квартире Моргуна. Я кинулась прямиком к стеклянным дверям, на балкон — и там вдохнула полной грудью. Облокотившись о перила, глядя на гавань с лодками, на сверкающую воду, на ядовито-оранжевый цвет грязного лондонского заката, я спрашивала себя, за каким чертом меня сюда занесло. Я хотела встретиться лицом к лицу с Крэйгом, а не с пустой квартирой. На кой она мне сдалась?

Ответ словно возник из воды и ясно прозвучал у меня в голове: я должна найти выход из этого вранья и полуправды. Обыщу квартиру, — может, что-нибудь здесь прольет свет на замыслы Крэйга Саммера.

Я смотрела на приемник и спрашивала себя, а был ли рассказ Моргуна правдой. По идее, врать ему было незачем, но сейчас я не собиралась верить ничему. Одну за другой я сняла с полки несколько книжек и перетряхнула их, словно надеялась найти что-нибудь между страниц. Мимоходом взялась за «любометр» — красная жидкость внутри яростно забурлила. Да уж, сегодня страсти во мне так кипят.

Открытка с пожеланием удачи была на месте: «Не то чтобы ты в этом нуждался. Покажи им, ублюдкам, чего ты стоишь. С любовью, Марианна ххх».

В горке ничего — только бутылка виски «Лафроэйг», содержимого еще на три четверти. Я вытащила бутылку, отвинтила крышку. Глотнула и закашлялась — попало не в то горло, в нос шибануло торфяным привкусом. Отпила еще глоток, закрыла бутылку, вернула ее на место и захлопнула дверцу.

До чего же здесь чисто. На ковре ни пятнышка, на красно-коричневый диван-«честерфилд» будто никогда и не садились. Ни вороха газет, ни неоплаченных счетов — даже чашки с остатками кофе нет. На краю стола — телефон с автоответчиком. Я нажала кнопку, и отрывистый голос с американским акцентом объявил, что никаких сообщений нет.

Телевизора у Моргуна не было. Раньше я об этом не задумывалась, но это странно. Крэйг не настолько далек от культурной жизни и не настолько перегружен ею, чтобы не иметь телевизора. Единственный скомканный листок в корзине для бумаг оказался квитанцией из химчистки.

Я вошла в кухню. Чистый пустой стол. Ни крошек, ни запахов. Заглянула в ведро — только коробка из-под молока. В шкафах блестящие стальные кастрюли, белая керамическая посуда; ножи, вилки и ложки разложены по разным отделениям специального ящика. Сунулась в холодильник — салями в упаковке, нарезанный белый хлеб, горшочек оливкового масла и банка клубничного джема. Все. Да, Крэйг явно отдает предпочтение ресторанной пище…

Оставалась спальня. Комната, в которой мне доводилось спать с Крэйгом шесть или семь раз. Что-то побудило меня наклониться и понюхать одну из подушек на просторной двуспальной кровати.

— Bay!

Запах секса. Мысленно я перенеслась в тот грязный номер в саффолкской гостинице и словно опять чувствовала его руку на моей спине, его губы на моей шее. Я выпрямилась, отгоняя видение. Слишком сильное разочарование меня постигло…

Возле кровати стоял будильник, зеленью светились цифры. В гардеробе я обнаружила лишь три рубашки, три пары брюк и пиджак. В отделении для обуви — спортивные туфли. В одном ящике комода — боксерские шорты и носки, во втором — джинсы и две черные майки. Где остальные вещи? Другие ящики пустовали — и это было все, что я нашла в комнате. Где фехтовальное обмундирование? Не знай я ничего, могла бы решить, что квартира необитаемая. Это больше похоже на номер в гостинице, чем на обжитую спальню.

Господи, а ведь это и пришло мне в голову, когда я оказалась здесь впервые! Я думала, что эта квартира — ловушка, а сама я стала жертвой преступного замысла Крэйга и его сообщника Генри. Генри!

Жирный Генри и его розовая блевотина, капавшая мне на туфли, пока мы волокли его сюда от самой дороги. Жирный Генри, валявшийся в отрубе на кровати Крэйга и призывавший в слезах свою женушку!

Жирный Генри на заднем сиденье голубого «мерседеса», увозящего прочь моего милого Джоэла.

— Нашли свой инсулин? — спросил Терри, едва я вывалилась из лифта. — У вас такой ужасный вид.

Я протянула ему запасные ключи вместе с пятеркой:

— Вы не говорите мистеру Саммеру, что я у него побывала, а я не говорю вашему боссу, что вы меня туда пустили, идет?

Терри кивнул и выразительно посмотрел на бутылку «Лафроэйга» у меня в руке (я рассудила, что нуждаюсь в ней больше, чем Крэйг). Проигнорировав этот взгляд, я толкнула стеклянную дверь и вышла на улицу.

Запершись в кебе, я проверила, нет ли на голубом мобильнике сообщений от Джоэла. Ничего. Я набрала его номер и долго прислушивалась к безответным гудкам.

Для таких, как я, такси — занятие идеальное. Никто не знает, где ты, с кем ты и чем ты занята. Лондон представлялся мне разросшимися джунглями, где можно прятать друг от друга пятерых любовников да еще и устроить укромный уголок для себя самой.

Я никогда не верила в судьбу. Я могу ехать куда хочу, и я сама выбираю пункт назначения; я держу все под контролем, прокладывая путь по наобум застроенному городу и устанавливая свои собственные порядки. Хотя теперь я не была в этом так уверена… Из великой и безликой метрополии Лондон превратился в маленькую деревушку. Будто кто-то или что-то вмешивается в мою жизнь, сплетая в единое целое разрозненные нити.

Я попала на шоссе без перекрестков. Отсюда не выберешься.

Когда я уже потеряла надежду дозвониться до Джоэла, вдруг раздался щелчок — сняли трубку. От неожиданности я даже вскрикнула:

— Джоэл!

— Простите, кто говорит? — Женщина.

Господи, это же матушка Джоэла! При звуке ее голоса меня скрутило. Встречались мы лишь однажды, но это было незабываемо. Она заявилась к Джоэлу и застукала нас в постели — никогда и ниоткуда я еще не вылетала с такой скоростью.

— Привет, миссис Марш, это Кот. Вы меня знаете. Я подруга Джоэла.

— Да, я вас знаю! Где мой мальчик? — Голос у нее был перевозбужденный.

— Боюсь, что не смогу вам ответить, миссис Марш. Я не видела его уже пару дней. Что-нибудь не так?

— Не пускайте мне пыль в глаза, дамочка! Вы прекрасно знаете, где он, и вы сейчас же мне это скажете! — Она чуть не плакала.

— Миссис Марш, мне очень жаль, но… — Вот влипла. Мне отчаянно захотелось закруглить разговор. — Извините, похоже, я не вовремя. Лучше позвоню в другой раз…

— Нет! Подождите! — Миссис Марш прикрыла трубку рукой и переговаривалась с кем-то в комнате.

— Алло! Миссис Марш? — А может, повесить трубку — и дело с концом? Снова шушуканье. Отдаленные голоса. А потом…

— Это отец Джоэла. — Глубокий голос. Крутой мачо.

— Здравствуйте, мистер Марш.

— Кэтрин, верно? Послушайте, Кэтрин, мы с женой очень беспокоимся из-за Джоэла. Мы не видим его целыми неделями. Жена приходила вчера к нему, чтобы прибраться, и обнаружила полный разгром. Это было… отвратительно. Это несвойственно нашему мальчику — проявлять такое неуважение и к матери, и к собственному дому.

— Джоэл всегда такой аккуратный, — пробормотала я.

— Джоэл должен был прийти вчера к нам на ужин. Его бабушка только что приехала из Нигерии. Она не видела Джоэла пять лет… А он так и не появился. И дома его тоже не было. Сегодня утром он не пришел в церковь. Его постель не разобрана, Кэтрин. Ясно, что он не появлялся в своей квартире с тех пор, как его мать навела здесь порядок.

— О господи…

— Джоэл всегда ходит в церковь, Кэтрин. Он хороший мальчик. Мы думали… Мы решили, он с вами.

— Нет, боюсь, что не со мной, мистер Марш. Честно говоря, мы немного повздорили.

Наступило молчание; я слышала, как он несколько раз глубоко вздохнул.

— Когда вы видели его в последний раз?

Я вспомнила лицо Джоэла вчера — там, на Стрэнде. Потрясенный изменой, он забирался в «мерседес».

— В пятницу, — соврала я. — В квартире, как вы и говорите, был разгром. Кажется, к нему приходил друг…

— Что за друг? — тотчас спросил мистер Марш, не давая мне возможности собраться с мыслями.

— По-моему, кто-то с работы. У нас с ним не ладилось в последнее время. Эта его новая должность…

— Что это за должность, Кэтрин? У Джоэла явно есть деньги, но, когда мать спросила, чем он зарабатывает на жизнь, он не ответил.

— Не знаю, мистер Марш. Он и мне ничего не говорил.

Пауза. В трубке снова зашуршало, — кажется, миссис Марш хотела отнять ее у мужа. Но победителем остался он.

— Кэтрин, наш сын принимает наркотики?

Я увидела в окне машины собственное отражение. Я выглядела изможденной и старой. Улица была тиха и безжизненна.

— Нет. Конечно же, нет.

Мать Джоэла все же выхватила трубку:

— Где Джоэл, Кэтрин? Где он? Вы должны мне сказать, пожалуйста! Пожалуйста…

— Я не…

— Вы знаете! Вы лжете! — Она всхлипывала так, что с трудом могла говорить. — Что вам нужно от моего сына? Он же ребенок, он вдвое моложе вас… Вы его совратили, вы сбили его с пути… Где он?

— Мне жаль, — произнесла я, — мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь. Извините.

Я услышала голос мистера Марша: «Дай-ка мне эту…» И снова он:

— Кэтрин, моя жена, как вы видите, очень расстроена. Она не хотела вас ни в чем обвинять. Мы знаем, что вы здесь ни при чем, и неважно, что… Может, мы беспокоимся понапрасну, но просто Джоэлу такое поведение несвойственно. Вы понимаете?

— Да.

— Я могу попросить вас, чтобы вы позвонили нам, если Джоэл объявится? Мой номер… У вас есть ручка?

— Секунду. — Я прижала мобильник щекой к плечу, роясь среди квитанций в поисках ручки. — Да, диктуйте.

— Домашний номер — 8637 4111. Служебный — 8323 4982. Спасибо, Кэтрин. Надеюсь, что могу на вас положиться.

— Да, мистер Марш. Позвоню, как только что-нибудь узнаю.

Я нажала кнопку, отсоединяясь, схватила бутылку виски и припала к ней.

2

— Боже правый, Кэтрин, вы кошмарно выглядите!

Уилла растирала руки, покрытые гусиной кожей — холодный ветер насквозь продувал бирюзовые шелка, в которые она была облачена. Я стояла и пялилась на это одеяние: то ли платье, то ли халат, то ли нечто среднее. Я настолько устала, что едва не окосела от этого многослойного колыхания материи. Хочу, чтобы Эми обвила меня руками. Хочу лежать рядом с ней, и пусть она нежно гладит меня по голове, как это делала мама.

— Что ж, заходите, пока я не замерзла насмерть, — проронила Уилла, словно это я держала ее на пороге.

— Где Эми? — спросила я, пока Уилла устраивалась в бледно-розовом шезлонге в дальнем конце комнаты. Сочетание розового с ее бирюзовыми тряпками резало глаз. На кофейном столике красовались пустая бутылка из-под чилийского «мерло» и откупоренная — южноафриканского «пино». И одинокий бокал — полный, с измазанным помадой ободком.

— Откуда мне знать? Разве сторож я ей? — пробормотала Уилла; в голосе явственно слышались злые нотки. — Возьмите бокал, если угодно. — Она небрежным жестом указала на бутылку.

Я отправилась на кухню, гадая, а не лучше ли отсюда смотаться. Эми нет, а на Уиллу с ее сумасбродными драмами сил у меня уже не хватит. Но с другой стороны, я так устала, а в этом доме так уютно. И «пино» так соблазнительно… Пропущу-ка я с Уиллой по стаканчику, а там, глядишь, и Эми появится.

Вечер окутал нас своим покрывалом. Мы уделали одну бутылку хорошего фруктового «пино» и взялись за вторую. Я сидела напротив Уиллы, в любимом кресле Эми — со спинкой, изогнутой в форме крыла.

— Мы повздорили. — Уилла наполнила мой бокал, пролив немного на кофейный столик и не удосужившись вытереть лужицу. — Мадам считает, что я вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются.

— Какие, например?

— Ну, знаете… — Она взмахнула рукой. — Эти «Тетушкины терзания» — читательские письма…

Опять принялась за свое.

— Она неспособна думать о будущем. Кэти, я всегда считала ее амбициозной девушкой. Наверное, просто не понимала ее.

Я изо всех сил старалась уследить за ходом ее мыслей, что было непросто — с учетом всего, чем оказалась сегодня забита моя голова.

— Кэти, вы меня слушаете?

— Что? Да, конечно… Но рассудите, Уилла, разве это действительно может ей повредить? В смысле — кому какое дело, если она и поиграет в эти «Тетушкины терзания»?

Уилла устремила на меня негодующий взгляд:

— Мне есть до этого дело, Кэти. Мне. Кто, по-вашему, устроил ее на работу в журнал? Кто выбивается из сил, лишь бы помочь этой девочке следовать верной дорогой? Но — о нет, конечно, я ей не нужна. И журнал тоже. Ей бы только гнуть свое.

Кажется, это уже слишком.

— Простите, Уилла, а вы не делаете из мухи слона? У Эми нет особых амбиций в области журналистики. Чем она занимается? Каким-то «Делом в муфте». Журнал для нее — просто способ бороться за права женщин.

Уилла погрозила мне пальцем:

— Это говорит ваша предубежденность, Кэти.

Я глотнула еще вина. Мысли возвращались к родителям Джоэла. Как же мне быть…

— Впрочем, Кэти… Не стоит думать о вещах, которые я не в состоянии изменить. Но что гложет вас, моя милочка? Вы такая… напряженная… занятая чем-то своим.

— Да, пожалуй.

Уилла изобразила бесстрастную мину психотерапевта.

— Вы можете все рассказать тетушке Уилле.

Держи карман… Крэйг и Стеф на крыльце…

Квартира Крэйга — на удивление необжитая; с первого взгляда все совершенно нормально, однако стоит заглянуть в шкафы, копнуть поглубже — и обнаруживаешь полную пустоту. Как он сам.

— Кэти? Скажите, что у вас не так?

— Ох… — Я ломала голову, что же ей наплести. — Отец недавно заказал заупокойную службу по моей матери. Со дня ее смерти прошло пятнадцать лет. Это расстроило меня больше, чем я ожидала. Вот и все, собственно.

— Бедняжка. — Уилла наклонилась, чтобы снова наполнить мой бокал, и я увидела за бирюзовыми шелками больше, чем хотела бы. — Семья — это сущий кошмар, верно? Но… Ведь есть что-то еще, я права? Что-то большее?

— Большее? Нет.

— Да, Кэти. Вы знаете, что да. Я нервно отхлебнула вино.

— О чем вы?

— Ну полно, не говорить же мне за вас! — Уилла встала, обогнула низенький столик и уселась на его край, почти вплотную ко мне. Потом схватила мою левую руку и стиснула ее. — Вы все узнали про Эми, верно, Кэти? Эми и Черил…

Я пыталась высвободиться, но Уилла вцепилась в меня с удивительной силой. — Что?

— Вы знаете.

— Вы про то, что они спят друг с другом? — Я старалась говорить небрежно. — Конечно, для меня это не тайна. А вам что об этом известно?

— Так это правда! — Уилла выпустила мою руку и устремила взгляд в пространство.

— Погодите-ка. — Я терла раскалывающийся лоб. — Вы что говорите, Уилла? То есть вы говорите или спрашиваете об Эми и Черил?

Глаза Уиллы наполнились слезами.

— Я люблю эту девочку, Кэти. Вы же это поняли, правда? Я готова для нее на все — а она только и знает, что ранит меня, вонзает мне нож в сердце…

— Уилла… — Я положила руку ей на плечо. Принесла же меня сюда нелегкая…

— Простите меня, Кэти. Вы, наверное, подумали обо мне бог весть что. — Уилла вытерла слезы тыльной стороной ладони, шумно шмыгнула. — Поверьте, я не собиралась изливать вам душу. Я справляюсь со всем сама. И вы мне нравитесь, Кэти. Мне по силам видеть вас вместе. Я могу радоваться за вас. Искренне радоваться.

— Уилла, довольно. Ничего больше не говорите. Вы слишком много выпили…

Я хотела убрать руку с ее плеча, но Уилла снова вцепилась в меня, стиснув мою ладонь еще сильнее, чем прежде.

— Вы должны поверить мне, Кэти. Необходимо, чтобы вы мне верили. Я обожаю вас. Я хочу, чтобы все сложилось хорошо для вас обеих. Но она так непостоянна. Непостоянна настолько, что может встречаться, может спать с этой омерзительной тварью…

И вдруг ткнула мою ладонь в свою необъятную грудь. И крепко прижала.

— Уилла, нет!

Я пыталась вырваться, но она оказалась куда сильнее, чем можно было ожидать. Господи, армрестлингом, что ли, занимается… Уилла упорно запихивала мою руку под свои бирюзовые тряпки.

— Нет! — Я наконец вырвалась и вскочила, едва не опрокинув бутылку. — Нет, Уилла, это не лучшая идея.

— Но мы обе любим ее… — Она снизу вверх заглядывала мне в глаза. — Это же будет вполне естественно, правда? Хоть какое-то утешение — ничего больше…

— Не могу. — Я с трудом переводила дыхание и изо всех сил старалась совладать с собой. — Извините, Уилла. Я и в самом деле не знаю, спит ли Эми с Черил или с кем-то еще. Это просто мои догадки. Но одно знаю точно: я должна хранить верность ей. Измены не в моем характере.

— Конечно. — Уилла снова взялась за «пино».

— Я лучше пойду. — На часах всего 9.43 — но не помню, чтобы я когда-нибудь так уставала. — Мне нужно выспаться.

— Вам не стоит садиться за руль. — Уилла, похоже, взяла себя в руки. — Вы слишком много выпили. Может, ляжете в комнате Эми? Вы же хотели повидать ее, а я уверена, что она скоро вернется. — И добавила: — Она отправилась в кино с университетскими друзьями.

Странно, что она не сказала мне этого с самого начала. А вообще-то Уилла права. После такого количества вина вести машину не следует.

— Спасибо. Так и сделаю. И еще, Уилла… — забудем обо всем этом, ладно? Ничего не было.

— Спасибо. — Ее нижняя губа задрожала. — Вы славная девушка, Кэти.

— Спокойной ночи. — Я оставила ее наедине с вином и неутоленной похотью.

Эми вернулась поздно. Может быть, около часа, точно не скажу — я спала слишком крепко. Постель казалась раем. Я слышала, как стукнула входная дверь, как Эми переговаривалась о чем-то с Уиллой — та, видимо, все еще пила. Голос Эми был мягкий, приглушенный, голос Уиллы то взвивался до визга, то, наоборот, понижался. Потом дверь в спальню отворилась, Эми вошла, крадучись, и разделась в темноте, чтобы не разбудить меня. Я исполняла свою роль — прикидывалась спящей, когда она устраивалась рядышком. Новый запах — сладкий, с оттенком мускуса; духи недорогие, но возбуждающие. Я придвинулась поближе, чтобы лучше чувствовать этот аромат. И вскоре, не сказав друг другу ни единого слова, даже простого «привет», мы уже занимались любовью. Это была близость и нежность. Я лежала в ее руках покорно, как дитя, позволив ей заботиться обо мне. Я только этого и хотела — чтобы обо мне заботились.

Утром Эми почти удалось меня отвлечь. Игривая и непринужденная, она была в ударе — принесла мне рогалики в постель и смахивала крошки, сыпавшиеся на одеяло, потом предложила прошвырнуться за покупками по Кенсингтону и Кингс-роуд, а перекусить в «Харви Хикс». Но в ушах у меня стояли голоса родителей Джоэла. Меня потрясла их ненависть, их уверенность, что я причинила зло их мальчику. Да и этот жирный Генри не давал покоя — ведь он дружок Крэйга, а Крэйг и есть «тот самый человек». Я должна знать, что Джоэл в безопасности. И, сказав Эми, что мне нужно отвезти мать к врачу, я смылась.

В кебе проверила мобильники.

Голубой телефон — Джоэл: ничего. Кто бы мог подумать.

Зеленый телефон — Ричард: «Привет, Китти, это я. Сейчас воскресенье, вечер… э-э… девятый час, и я хотел узнать, какие у тебя планы. Мне без тебя одиноко. До скорого».

Желтый телефон — Стеф: четыре сообщения.

«Кэт, это я. Что, черт побери, случилось? Почему ты сбежала? Из-за чего шум?»

«Кэт, это снова я. Пытаюсь понять, что происходит, и не могу. С чего ты стала такая принципиальная? Ты же всегда знала, чем я занимаюсь. Что изменилось?»

«Это опять я. Все из-за этой работы, верно? Тебе не понравилось, чем мы занимаемся. Кэт, пойми, здесь все схвачено. Это безопасно, понимаешь? Не о чем беспокоиться. Никакой лажи, честно. Я хочу, чтобы ты пришла. Пожалуйста, приходи».

«Не надо меня игнорировать, Кэт! Я прекрасно тебя знаю — ты наверняка уже прокрутила все сообщения… Как ты могла просто взять и уйти! Как ты могла поступить так со мной!»

Красный мобильник — Джонни: ничего.

В половине двенадцатого я притормозила на Норт-Кросс-роуд в Восточном Далидже. Ветер яростно кружил по дороге пустые банки, пластиковые пакеты, коробки от пиццы; его порывы подхватывали с трудом перебирающих ногами старушек, и они, казалось, почти летели над асфальтом. Пока я упорно названивала в дверь и кричала в щель для почты, хлынул проливной дождь. Вернувшись в кеб, я оторвала от стопки листок бумаги и написала:

Джоэл,

Что бы ты обо мне ни думал, как бы ни относился ко мне — пожалуйста, позвони, как только получишь эту записку. Ты не пожалеешь, если позвонишь. Возможно, пожалеть придется, если ты этого не сделаешь.

Любящая тебя Кот.

Протолкнув листок в щель для газет, я покатила к себе в Бэлхем под аккомпанемент старой записи Джони Митчелл, стараясь не думать о том, как помимо нашей воли складывается порой жизнь. Точнее, сморщивается. Лучше буду думать об Эми, о том, какой красивой она была этим утром.

«Большое желтое такси» — все верно, Джони; не ценишь, что имеешь, пока не потеряешь.

Дома, поднимаясь по лестнице, застеленной синим покрытием и провонявшей кошачьей мочой, я услышала шум. Кашель. Моя дверь закрыта, как и положено, и все же ошибки быть не могло — совершенно определенно, это кашель. Кто-то был в моей квартире.

3

Он. Кто же еще.

Расселся в стареньком кресле в моей гостиной и дымит в полумраке.

— А, Катерина, вот и ты! — Он гостеприимно улыбнулся.

Я выхватила сигарету у него изо рта, унесла на кухню и швырнула в мусорное ведро.

— Эй, я же только что закурил!

— Это не курительная! — Я пробралась сквозь свои джунгли к окну и отдернула шторы. В воздухе колыхалась завеса дыма и пыли. — Как ты посмел сюда ворваться? Ты вообще соображаешь, что делаешь?

Уголки его губ слегка дрогнули. К своей радости, я сообразила, что он меня побаивается — в смысле моего физического превосходства. Я крупнее и в лучшей форме. Захочу — от него отбивная останется.

— Что ж, Кэтрин, я пришел спросить, зачем ты врывалась вчера в мою квартиру.

Охранник долбаный, чтоб его.

— Хотела с тобой поговорить. Тебя не было.

— Что поделаешь. — Он беспомощно развел руками.

Я изо всех сил старалась сдержаться.

— Крэйг, ты должен немедленно сказать мне, чем зарабатываешь на жизнь.

— Связи с общественностью. По-моему, мы об этом уже говорили.

Мои кулаки стиснулись, пальцы на ногах в спортивных туфлях напряглись, но голос остался спокойным:

— Ты знаком с неким Стефаном Муковски? Снова едва уловимо дернулись уголки рта.

— Стефан — как?

— Стефан Му-ков-ски. Знаешь такого? А Джимми с Эдди?

Его плечи поникли. Понял ведь, что загнан в угол, — и все равно молчал.

— Это следует понимать как «да», верно?

— Кэтрин… Пожалуйста, можно сигарету? Той ночью ты же мне разрешила здесь курить…

— Нет. Говори, откуда знаешь Стефана.

Лицо Моргуна было бледным и нервным — какая же у него тонкая кожа. Он извлек из кармана платок и долго, сосредоточенно сморкался. Это напомнило мне, как отец сморкался за столом, когда я была ребенком. Мама каждый раз кричала, чтобы он выходил в другую комнату, но отец не обращал на нее внимания. Наконец Моргун вынырнул из платка и пошел в атаку:

— Стефан Муковски — мерзкий маленький проходимец, и мне интересно было бы знать, как получилось, что ты с ним знакома.

От такой характеристики Стефа меня передернуло, но я опять сдержалась.

— Значит, ты этого не отрицаешь.

— А почему я должен это отрицать? Кто он тебе?

— Не увиливай, Крэйг.

Я двинулась на него, стараясь выглядеть как можно более грозно, — и немедленно споткнулась об фен и коробку с маминым лучшим столовым серебром. Рука Моргуна тотчас метнулась вперед и поддержала меня за локоть. Теперь мы мерили друг друга взглядами с расстояния всего нескольких дюймов. Внезапно он подался ко мне…

— Не смей меня целовать! — Я отскочила назад, окончательно выйдя из себя. — Я видела тебя вчера, когда ты выходил из квартиры Стефа. Я знаю, что они с Джимми и Эдди крутят твои деньги. Много денег. Что все это значит, Моргун? Наркотики? Или кое-что похуже? Отвечай!

Он сморщился и уставился в пол.

— Тронут твоей верой в меня, Кэтрин. Искренне тронут.

Вот тут я ему и врезала. Хорошая такая оплеуха — изо всех сил.

Реакции не последовало — Моргун лишь схватился за побагровевшую щеку. Он был слишком ошарашен, чтобы говорить.

— Почему ты не был со мной честен, Моргун? — Господи, я же сейчас заплачу! Ударюсь в слезы, как обычная девчонка-размазня. Перед глазами все расплывалось. — Если бы только ты сказал мне правду, может… Я так… обманулась.

Моргун попытался всучить мне свой сопливый платок, но я его не взяла. Ушла на кухню и нашла там бумажное полотенце. Когда я вернулась, Моргун снова сидел в кресле.

— Кэтрин, нельзя позволять какому-то говенному подонку разрушать твою жизнь!

— Сам ты подонок!

К моей ярости, он хмыкнул и потер пламенеющую щеку.

— Да, пожалуй, мне надо было последовать твоему примеру. Я имею в виду — ты же честна со всеми, верно?

Направление, которое принимал наш разговор, мне не нравилось.

— Речь не обо мне, Крэйг. А о том, что ты втягиваешь моего друга Стефа в какую-то дрянь. О том, что ты выдавал себя за кого-то, кем вовсе не являешься.

— Верно. Я не тот, за кого себя выдавал. — И, хотя я так и не разрешила ему курить, он извлек из пачки новую сигарету, достал зажигалку. Затянулся, склонил голову набок и искоса посмотрел на меня. А потом улыбнулся, и это была уже отнюдь не прежняя нервная улыбочка — нет, теперь он ухмылялся высокомерно, самодовольно. И он все сказал. Просто взял и сказал: — Я полицейский.

Я сыпала кофе в ситечко. Хотя кофе мне сейчас меньше всего требовался — нервы дребезжали и топорщились без всякого кофеина. Просто надо было убраться из той комнаты, и я будто со стороны услышала собственный голос:

— Пойду сварю кофе.

Руки тряслись, когда я включала кофеварку.

В груди что-то колотилось, дыхание стало учащенным, поверхностным, — похоже, я находилась на грани паники. У меня бывало такое в детстве. Я лежала в постели и смотрела на потолок — и вдруг начинало казаться, что он опускается все ниже, дюйм за дюймом надвигается прямо на меня. И тогда я отчетливо ощущала, как дышу — вдох-выдох. Сжимается и расслабляется диафрагма, вздымаются ребра, расширяется грудная клетка, воздух курсирует туда-сюда через нос. И дыхание казалось результатом неимоверного усилия, вынести которое я не могла. Паника лишь ухудшала все. Я хватала ртом воздух, ноздри раздувались как у лошади. Сердце учащенно колотилось, рвалось прочь… И тогда я начинала кричать, и прибегала мама — она садилась на край кровати, успокаивала меня своим негромким, ровным голосом, гладила по голове. Она сидела так подолгу, и мы дышали вместе.

Крэйг вошел следом за мной. Я развернулась к нему, и он притянул меня к себе, обнял крепко-крепко. Мой подбородок упирался в его плечо, я смотрела на потрескавшийся кафель у него за спиной, а в кофеварке мерно булькала черная жидкость, и медленно выравнивалось мое дыхание. Все, что я чувствовала, — это руку Крэйга на своем затылке; он прижимал меня к себе. Мои руки бессильно висели вдоль тела.

— Как ты можешь быть полицейским? — тихо спросила я.

Он вздохнул и позволил мне высвободиться.

— Это моя работа. Уж извини.

— Что происходит, Крэйг?

Он прислонился к стиральной машине, и несколько мгновений стояла тишина. Только шипела и потрескивала кофеварка. Крэйг снова уткнулся в носовой платок, — возможно, просто тянул время, чтобы собраться с мыслями. Наконец затолкал платок обратно в карман.

— Видишь ли… Я занимаюсь наркотиками. Работаю под прикрытием — потому и приходилось темнить. Хотя я не хотел тебе лгать. — Выглядел Крэйг усталым.

— Да, разумеется, — не удержалась я от сарказма. Это вполне могло оказаться очередным враньем, и все же было в этом что-то похожее на правду… Необжитая квартира… — Так ты что же… разыгрываешь из себя фальшивого наркоторговца, чтобы ловить настоящих?

— Вроде того.

— Ладно. Выкладывай дальше.

— Не могу, Кэтрин. Я и так сказал больше, чем имел право. Я рискую жизнью, рассказывая тебе это все. Ты мне кофе не плеснешь?

Разливая кофе по чашкам, я вдруг сообразила…

— О боже. Стеф, выходит, вляпался по-крупному?

Крэйг взбеленился:

— Да на что тебе сдался этот прощелыга?!

— Что с ним будет?

— Мне нет дела до Стефана Муковски, Кэтрин. Кто он тебе? — Крэйг взял свою чашку.

— Значит, ты охотишься не за Стефом.

— Нет. Он никто. Боже правый! — Крэйг резко поставил свою чашку на стол. — Ты что, спишь с ним? Вот все из-за чего?

— Не твое дело.

— Значит, спишь. — Крэйг невесело усмехнулся и слизнул кофе с тыльной стороны ладони. — Я был лучшего мнения о твоем вкусе. — Мгновение он смотрел на меня, и лицо его ровным счетом ничего не выражало. — Пойду-ка я, пожалуй.

— Крэйг…

— Что? — Он обернулся, уже держась за дверную ручку.

— Ты можешь мне обещать, что не арестуешь Стефа?

Крэйг вздохнул:

— Кэтрин…

— Ты же сказал, что он никто. Если он никто, зачем его арестовывать?

— Я не собираюсь арестовывать Стефана Муковски.

— Ты можешь мне обещать это, Крэйг? Если я хоть что-то значу для тебя, ты оставишь его в покое.

— Это все болтовня, Кэтрин. Пустая болтовня.

Он открыл дверь, шагнул за порог, и вот уже шаги звучат на лестнице.

Я убрала чашки в мойку и попыталась выбросить все это из головы. Но с хлопком наружной двери меня осенила одна мысль — мысль, которую вытеснили на время тревога за Стефа и желание выбить правду из Крэйга.

— Крэйг! Крэйг, погоди!

Когда я вылетела на улицу, он отпирал свой «вольво».

— Что? — Голос напряженный.

— Кто такой Генри? Твой дружок, Генри. Тот, который заблевал мою машину.

— Генри? — Крэйг изменился в лице. Он казался… встревоженным. — А он-то здесь при чем?

— Есть один мальчик… Джоэл. Ему семнадцать. Он стал парнем по вызову, а теперь, кажется, пропал.

— А Генри при чем? — повторил Крэйг.

— Я видела в субботу днем, как Джоэл садится в машину на Стрэнде. В машине был Генри. Он что, тоже под прикрытием?

— Нет… он — нет.

Глаза у Крэйга словно разучились моргать.

— Выходит, он сутенер? Крэйг, так это за ним ты охотишься? За Генри?

Крэйг открыл дверцу «вольво». Лицо его было напряженным.

— Говоришь, этот Джоэл — мальчик по вызову?

— Да.

— И в последний раз ты его видела в субботу днем?

— Да.

Крэйг поскреб голову.

— Его нет лишь пару ночей?

— Похоже, так, — ответила я. — Но…

— Послушай, может, он объявится этим же вечером. Или у тебя есть серьезные основания подозревать, что с ним что-то случилось?

Я вспомнила выражение лица Джоэла, когда он садился в «мерседес». Представила, как он устраивается рядом с этой жирной тушей.

— Нет. Серьезных оснований нет. Просто инстинкт.

Крэйг обогнул машину, подошел ко мне. Взял за руку, слегка сжал.

— Твой друг Джоэл оказался не в самой приятной компании, но Генри Фишер ничего ему не сделает, если не будет серьезной причины.

Мистер Фишер…

— Точно?

— Сама посуди, Кэтрин. Профессиональные собачники не топят в речке элитных щенков, верно?

Лучше бы он этого не говорил. Я зажмурилась, надеясь, что когда открою глаза, то окажусь где-нибудь далеко. Но я осталась здесь. Крэйг снова был на мостовой — садился в машину.

Он уже завел было мотор, но наклонился к окошку и крикнул:

— Подожди до завтрашнего утра. Не объявится — звони мне.

Его глаза отливали холодной, какой-то неподвижной голубизной.

4

Моя мама любила танцевать, но отец отнял ее силы, отнял танцы. Когда я была маленькая, она рассказывала, как ходила танцевать со своим приятелем Аланом. У них это получалось так хорошо, что все вокруг останавливались и просто смотрели на них. Алан кружил маму, подбрасывал в воздух, подхватывал… Вместе они побеждали на конкурсах, выигрывали призы. Каждое воскресенье они отправлялись на танцы в какое-то местечко, которое мама называла «Прыгалкой». Папа тоже приходил туда, но не танцевал. Он был застенчив, серьезен и неуклюж. Просто отирался где-нибудь у стенки и смотрел на маму. Он был влюблен в нее, а она и не знала, что он есть на свете, — так говорила она сама. Я и сейчас слышала мамин голос:

— Он был моим тайным поклонником. Он смотрел на нас с Аланом и мечтал, будто я с ним.

Не то чтобы у отца не было подружек — в «Прыгалке» ему всегда находилась пара. Но на танцплощадке он непременно забивался в угол, а его приятельница отплясывала с каким-нибудь другим парнем. Отцу не было дела до девушек, его интересовала только мама, но он не осмеливался заговорить с ней: она была слишком красива и не его круга.

Дальше мама рассказывала, как отец «спас» ее от Алана, оказавшегося изрядной свиньей. История была довольно туманная. Однажды мама застукала Алана на задворках «Прыгалки» с другой девицей, а отец галантно вмешался и таким образом завоевал ее. Мое воображение дополняло картину: мама горько плачет, а папа хватает Алана и впечатывает ему в морду; затем отряхивается, поправляет галстук и, взяв маму под руку, провожает ее домой, переступив через подлеца Алана, валяющегося в отключке на обочине.

Когда я стала постарше, мама рассказывала эту историю несколько по-другому. Отец уже не был тайным поклонником, спасшим ее от двуличного Алана. Теперь он стал скучным тощим занудой, который давным-давно запал на нее и воспользовался ее минутной слабостью. Мама наконец выложила подробности, которые опускала прежде: когда она прихватила Алана с той девицей, то набросилась на него с оскорблениями, а девицу ударила по лицу. Потом вернулась в клуб и напилась. Глушила стакан за стаканом, тут к ней и подсел отец. Он слушал мамины горестные излияния и поддакивал, а она все косела и косела. К тому времени, как танцы закончились, мама набралась так, что уже не держалась на ногах, и отцу пришлось вести ее домой. По пути она его заблевала и чувствовала себя из-за этого такой виноватой, что на следующий день, когда он позвонил и предложил встретиться, ей было неловко сказать «нет».

Я знаю, что мама была очень подвижной. Характер у нее был из тех, которые называют «сложными»: невротичная, порывистая женщина со склонностью к депрессии. Танцы — обратная сторона той же монеты; так уж мама была устроена. Кончились танцы — и депрессия взяла свое. Самоубийство давно уже дремало в глубинах ее существа; заложенное в генах, запрятанное в психологии, оно только ждало своего часа… И отец с его холодностью, со страхом попасть в неловкое положение, со своими идеями о том, как должна держать себя супруга директора, попросту вытравил из нее танцы, хотя именно танцы его к маме и привлекли. Он выпустил на волю ее склонность к самоубийству.

Я раздумывала об этом, пока ехала через Брикстон в Херн-Хилл. Видит бог, мне и так было над чем поломать голову, но эта история из прошлого моих родителей тоже невесть каким образом пришлась ко двору — и навалилась на меня.

У некоторых есть способность оставаться как бы в неприкосновенности, что бы ни происходило в их жизни. Люди, события, проблемы отлетают от них, как теннисные мячики от стенки. А стенка остается целой и невредимой. Я не хочу сказать, будто считаю таких людей бесчувственными. Нет, я просто думаю, что у них есть защитная оболочка, они приспособлены к выживанию. С мамой все иначе. Это как если бы теннисный мяч упал на цветок, сломал стебель и смял лепестки.

Порт-Кросс-роуд. Я заглянула в щель для почты. Записка, оставленная мной Джоэлу, так и валялась на коврике у двери. В мою тупую больную голову пришла идея. В магазине на углу я купила клейкую ленту и парацетамол, на улице вскрыла упаковку парацетамола и приняла пару таблеток, с трудом проглотив их без воды, а оставшееся лекарство сунула в карман куртки. Потом вернулась к двери Джоэла, отмотала несколько дюймов клейкой ленты и отгрызла ее зубами от рулона. Опустившись на корточки, я залепила лентой щель между дверью и полом. Если кто-нибудь войдет, липучка оторвется. После этого я снова села в кеб. Хорошо, когда что-то предпримешь — пусть даже что-то бестолковое.

Я ехала по Тауэрскому мосту в сторону Брик-лейн и обдумывала, что скажу Стефу. Я хотела выложить ему все, что знаю, предупредить… О чем? Что мне, собственно говоря, известно? Что «тот человек» — полицейский под прикрытием и не надо хранить его деньги? А как я все это объясню?

Я рискую жизнью, рассказывая тебе это.

А вдруг так и есть?

Нет, ничего-то я Стефу рассказать не могу. Чувство долга перед Крэйгом не позволяет — как бы мне это ни было поперек горла. А как заявиться к Стефу, зная то, что знаю, и ничего не сказать?

Я вытащила из бардачка голубой мобильник и позвонила Винни. Никто не отвечал. Где ее носит, когда она действительно нужна?

Чтоб ты треснул, Крэйг Саммер, чертов хрен.

5.05 вечера, а я за рулем с самого полудня. Но работа дала мне возможность сосредоточиться на чем-то безобидном, на доставке людей из пункта А в пункт Б. Хотя в целом день получился не приведи господь. Я вообще ненавижу ездить днем — и с движением проблемы, и пассажиры вечно взвинченные, — но сегодня все просто шло вверх тормашками. Для начала какая-то богачка тормознула меня у Найтсбриджа — попросила подвезти ее к бутику на Риджент-стрит и подождать, пока она прибарахлится. Обещала быть через три минуты, но спустя четверть часа я так и сидела с тикающим счетчиком. Еще через пять минут я заподозрила, что меня кинули, и уже собиралась вылезти и отправиться на поиски, когда она появилась снова — сияющая, нагруженная четырьмя сумками покупок. Потом в Паддингтоне ко мне села пожилая леди и тотчас подняла крик: в машине-де нога на полу валяется! Нога… Искусственная, разумеется, но эта несчастная старая дуреха приняла ее за настоящую. Что за безумный мир… Как можно вылезти из такси и не заметить, что обронил там ногу? Да и я бы засекла, если бы кто-то сел в мой кеб на двух ногах, а потом ускакал на одной… Самая загадочная из забытых у меня вещей. Интуиция подсказывала, что ногу обронила фифа из бутика — она же явно психованная, — но, с другой стороны, сегодня в машине побывало еще пять человек, так что оставить этот сувенир мог любой из них… А таксисты еще говорят, будто ночь — время неспокойное!

Сейчас я везла чернокожего парня в чересчур облегающих джинсах и смехотворных зеркальных очках; ехали мы из ночного клуба в Путни в какой-то бар. Всю дорогу он без умолку трещал по своему мобильнику и жевал резинку. Жевал громко, широко разевая пасть и чавкая. Судя по командирскому тону и по разговорам, работал парень управляющим — то ли в клубе, то ли в баре, то ли и в том и в другом. Один бог ведает почему он упорно называл меня Триной.

— Эй, Трина, а побыстрее можно? У меня стрелка через пятнадцать минут.

— Трина, за десять минуток доскачем? Ни хера ж себе движение.

— Трина, детка, газку можешь поддать?

Зазвонил розовый мобильник. Эми.

— Кэти, это я.

— Привет, золотко. — Я понизила голос до шепота: — Ночью ты была великолепна. Я бы с радостью осталась подольше, но ты сама знаешь…

— Уж я-то знаю. — Она явно кипела. — Ты где, Кэти?

— Почти в Путни. А что?

— Я хочу, чтобы ты приехала.

— Конечно. — Мысль о еще одной подобной ночи воодушевляла. — Поработаю часиков до десяти. Пойдет? Могу что-нибудь вкусное захватить.

— Нет. Я хочу, чтобы ты приехала прямо сейчас. Как можно быстрее. — Голос ее дрожал. Она что, плачет?

— Эми, что случилось?

— Ничего. Просто приезжай. — И повесила трубку.

— Трина, ты меня слышишь? — Пассажир раздраженно стучал по стеклу. На меня вылупились два маленьких зеркала. — Я просил свернуть направо, а ты проскочила.

— Ой, извините, — без малейшего раскаяния произнесла я. — Сейчас развернусь.

— Да ладно. Тормозни прямо здесь.

Я так и сделала. Он расплатился, хрен тебе чаевые.

— Эй, почему вы называете меня Триной? — спросила я, когда парень выбрался из машины.

Двойные зеркальца повернулись и воззрились на меня.

— Это вы о чем, леди?

Эми развела костер в саду за домом; языки пламени взвивались высоко вверх. Она притащила целые кипы картона, развалившиеся плетеные корзины и, кажется, старые стулья, распиленные на части, и отправляла все это в огонь. На ней была красная шелковая пижама — не самое подходящее облачение для возни с костром — и резиновые сапожки. Некоторое время я наблюдала за ней, стараясь держаться подальше от клубов дыма, а потом поинтересовалась:

— К ночи Гая Фокса готовишься?

Моросило, под каплями дождя пламя шипело, и дыма становилось все больше. Эми то и дело оглядывалась на меня. Если бы только ее лицо было лучше видно в темноте.

— Ну как, свозила матушку к врачу? — Голос был высокий, тонкий.

— Да, все в порядке. Пришлось прождать целый час, пока ее посмотрел специалист, — ну ты же знаешь эти больницы.

Эми отвернулась к костру, и я заметила, что плечи ее дрожат. Хотелось подойти, поцеловать ее, но я не решилась. Прошлой ночью вкус ее губ был так сладок — смесь попкорна, песен менестрелей и галантных фраз.

— Эми, что с тобой?

— А ты не понимаешь?

Я могла только предположить, что это как-то связано с Уиллой. Думаю, я правильно повела себя с этой ведьмой… А вдруг она настолько обозлилась, что я ее отшила, и настолько потеряла голову от Эми, что наговорила ей про меня черт знает чего? Способна она на такое?

— Тебе Уилла что-то наплела, да?

Эми ничего не сказала. Только запустила в огонь очередную ножку стула.

Я ощущала жар пламени на своем лице. Вряд ли в Ислингтоне разрешено разводить костры… Я оглянулась на соседние дома — в одном или двух окнах колыхались занавески.

— Эми, что бы Уилла тебе ни сказала — все это неправда. Я не болтала о ее вчерашней выходке, чтобы не ставить ее саму в дурацкое положение. Хотя, похоже, надо было все тебе рассказать. Ладно, пошли в дом.

С этими словами я подошла и положила руку Эми на плечо, но она отстранилась. Теперь, вблизи, я увидела, что разводы на ее лице были от слез, а не от грязи.

— Не обвиняй Уиллу в том, что натворила сама. Она мой друг. — Голос был такой напряженный, что я невольно вспомнила Джонни: как он, пьяный, пытался играть на гитаре и настраивал струну все выше и выше, и вот уже стало видно, как же сильно она натянута, — за считанные мгновения до того, как порвалась.

— Ну и что же я натворила? Эми, Уилла сама делала мне закидоны. Она влюблена в тебя, но получить тебя не может — вот и набросилась на меня.

— Заткнись. — Эми стояла так близко к огню, что я забеспокоилась, как бы не вспыхнула ее пижама. — Я не хочу больше слушать твое вранье, Кэти. С меня хватит.

— Что? — Я смешалась. Неужели Уилла что-то разнюхала? До меня донеслось тоненькое хихиканье и шепоток где-то слева за оградой. Должно быть, соседские дети выбрались из дома, заметив костер, и теперь подслушивали. — Эми, обсудим это в доме.

— Отношения могут складываться только тогда, когда в основе их — откровенность и честность.

Слышать не могу этих нравоучительных интонаций! Теперь уже во мне закипала злость. За оградой снова захихикали.

— Ты говоришь об откровенности и честности после того, как у меня за спиной спуталась с Черил?

Эми напряглась:

— С чего я буду такое делать?

Это уже лучше. Я вынудила ее защищаться. Надо продумать следующий маневр…

— Не знаю, сладенькая. Может, если каждый день трескаешь икру, иногда хочется и дешевенький пирожок пожевать.

— Ты о чем? В жизни не ела дешевеньких пирожков.

Придется разъяснять по буквам.

— Это ме-та-фо-ра, Эми. Я — икра, а Черил — дешевенький пирожок.

Я видела: Эми передернуло. Она отошла в сторону и села за садовый столик Уиллы. Я осторожно двинулась следом, пытаясь изгнать из головы непрошеную картинку — Эми и Черил в позе 69.

— А чего ты хотела? — резко спросила Эми. — Я только и делала, что ждала тебя, Кэти. Упрекаешь меня за то, что мне понадобилось утешение? Видит бог, от тебя я получала только крохи моральной поддержки.

— Речь не о моральной поддержке. Речь о том, что ты свалялась с этой отвратной мразью.

— Катись ты к черту, Кэти, поняла? Катись к черту. — Эми закрыла лицо руками и всхлипнула.

Медленно, тихо я села рядом и обняла ее. Возня и смех за оградой стихли: детям стало скучно, и они ушли. Представление закончилось.

— Это столик, да? Ты сожгла столик.

Эми кивнула и опустила руки. Лицо ее распухло, покрылось пятнами, и все же на нем появилось подобие улыбки: она поняла, что сумела причинить мне боль.

— Я очень разозлилась на тебя, Кэти. — Но в голосе уже не было злости. Странно — Эми даже выглядела счастливой. Возможно, злости ей уже было мало.

— Почему?

— Ты притворялась, будто живешь с матерью, а она мертва уже пятнадцать лет… Все это время я мирилась с тем, что не могу прийти к тебе домой, потому что твоя мать все узнает.

Я довольствовалась тем, что вижу тебя от силы два раза в неделю, целовала тебя на прощанье, когда ты уходила, чтобы отвезти матушку в церковь, к доктору или к гребаной тете Бетти…

Ясно. Вчера я брякнула Уилле, что расстроена из-за поминальной службы по моей матери…

— Миленький ты мой…

Эми издала отрывистый, резкий смешок.

— Как я должна была реагировать, узнав, что ты даже мать воскресила из мертвых, лишь бы держать меня на расстоянии?

— Я не хочу, чтобы все рухнуло, Эми. Что мне сделать, чтобы все исправить?

Теперь она улыбалась — будто солнечный луч пробивался сквозь дождь.

— Неважно, чего ты хочешь, Кэти. И неважно, чего хочу я. Просто назад пути уже нет. Слишком много было лжи.

Я не знала, что ответить. Мы сидели молча и смотрели, как пламя превращается в светящиеся кусочки янтаря, и я перебирала пряди ее волос.

Позже, когда я уходила, мне удалось краем глаза уловить какое-то движение. Кто-то на верхней площадке лестницы быстро отступил в тень.

Клейкая лента на двери Джоэла осталась нетронутой. Я запила пару таблеток парацетамола «Лафроэйгом» Моргуна и засунула бутылку обратно в бардачок. Потом завела мотор и взяла курс на «Крокодил». 9.10 вечера, а у меня маковой росинки во рту не было после тех рогаликов, которыми утром угостила Эми. Господи, кажется, с тех пор минула целая вечность.

— Колбасу, яйца и жареную картошку, пожалуйста, Кев, и еще диетическую колу.

Все пялились на меня и перешептывались. Стив Эмбли подтолкнул локтем своего соседа — лысого гусака. Орхан Атаман прикинулся, будто решает кроссворд, а на самом деле написал что-то на газете и подтолкнул ее к Роджу Хакенхему; тот взглянул на меня и ухмыльнулся.

— Все в порядке, Кэтрин? — осведомился Фрэнк Уилсон.

— У меня-то да, Фрэнк.

Я в одиночестве села за свой обычный столик, спиной к ним всем, и уставилась на людской поток за окном. Мимо под ручку брели парочки. Компания эссексских девчонок с цепочками на щиколотках, в коротеньких юбочках и туфлях на высоких каблуках залилась визгом и хохотом, когда одна из них оступилась на своих шпильках и навернулась в канаву. Они были так великолепны, так молоды — в самом расцвете своей юности. А я? Бог знает сколько не была в спортзале, размякла — а теперь еще и вознамерилась умять целую тарелку топленого жира.

Я вытащила из кармана красный мобильник и снова набрала номер Винни. Никто не ответил. Подошел Большой Кев с моим ужином.

— Кев, Винни не появлялась?

— Не-а.

— Не помнишь, когда в последний раз ее видел? Кев поскреб в затылке. Думает он так же медленно, как и двигается. Я заметила шрамик у него на подбородке — порезался, должно быть, когда брился. Я пялилась на эту царапину так, что едва не окосела.

— Да с субботы точно не было. — Тут Кев заметил тревогу на моем лице и попытался, добрая душа, меня подбодрить: — Может, она на выходные с семьей укатила.

— Наверное. Кев, ты мне еще кетчуп не принесешь?

— Ага, ладно. — Он передал мне бутылку со стола Орхана Атамана и потопал прочь.

Я выдавила на край тарелки лужицу кетчупа, окунула туда картошку и разбила вилкой яйцо. Потекла желтая жижа… Я с омерзением отодвинула тарелку. Аппетита как не бывало.

Я не вылезала из-за руля до двух утра. Сколько могла продержаться. Просто ездила, почти не врубаясь, ни кого везу, ни куда везу. Головная боль не отпускала, и пришлось проглотить еще пару таблеток, запив их обжигающим горло «Лафроэйгом». Когда пассажиры пытались со мной заговорить, я делала вид, что не слышу. Включила радио, чтобы их заглушить, но понятия не имела, что это за станция.

Дома в гостиной перегорела лампочка, и я с трудом проложила себе путь через завалы — лишь бы только добраться до спальни, не переломав ноги.

Я слишком устала, чтобы заснуть, и, кажется, целую вечность ворочалась с боку на бок, но когда бы ни взглянула на часы, стрелки не двигались. А потом до меня дошло, что часы стоят. Батарейка села.

Моргун смеется на заднем сиденье. Я прошу прекратить, но ему хоть бы хны. Рядом еще кто-то, но я не вижу, кто именно, — слишком темно. Я еду вдоль реки, дорога запружена автомобилями. Хочу остановиться, но не могу — негде. Я обливаюсь потом, руки трясутся, приходится что есть сил цепляться за руль, чтобы унять дрожь. Машина не слушается меня, а Моргун продолжает смеяться. Я кричу, чтобы он захлопнул хлебало, но ему все до фонаря. А кто сидит с ним рядом, я так и не могу разобрать. Мы выезжаем на более освещенную полосу, и оранжевые огни фонарей заливают кеб. Вспышка света — и темнота. Вспыхнуло — погасло. Вспыхнуло-погасло. Бросаю взгляд в зеркальце и мельком вижу лицо, а потом — опять ничего. Я гадаю, не тот ли это псих, который пытался поджечь мою машину, но свет вспыхивает снова, и я понимаю, что это женщина. Моя мать.

— Мама, — зову я, но она не отвечает.

Ничто в ее глазах не выдает, что она меня узнала. Они пустые.

Моргун по-прежнему смеется.

И вдруг ее рот открывается — щелк! — будто опустили подъемный мост.

И наружу выплескивается…

Цвет.

Я проснулась и, спотыкаясь, кинулась через комнату, давясь слезами и рвотой. Глаза были широко раскрыты, но все, что я могла видеть, — это цвет; он выходил далеко за пределы зрения, он заслонял все. Я ухватилась за выключатель, нажала — без толку. Побрела через горы хлама, мечтая дорваться до стакана воды, до чего-нибудь, — и споткнулась, растянулась во весь рост, стукнувшись головой о деревянную ножку кресла. Несколько минут я лежала на полу, дожидаясь, когда сгинет цвет, когда отпустит боль.

Когда цвет пропал, я нашла в себе силы подняться и начала различать предметы в темноте. Пробравшись на кухню, включила там свет и пила воду из-под крана, стакан за стаканом, пока живот не отяжелел, как наполненное до краев ведро. Таких снов еще не было. И я не видела маму во сне с тех пор, как она умерла.

Ну все, я дошла. Нужен массаж. Часы на кухне показывали 4.27. Не могу же я звонить Стефу в такое время.

Или могу?

Желтый мобильник лежал на кухонном столе.

Трубку сняли после третьего гудка.

— Алло?

— Стеф? Стеф, это я. Кэт. Слушай, извини, что так вышло в воскресенье… Я…

— Кэт… Кэт, это не Стеф. Это Джимми.

— Ой, Джимми… Прости, пожалуйста, что побеспокоила. Мне нужно поговорить со Стефом, если он дома.

Пауза. Неловкая, тяжелая. — Джимми? Он дома? Мне неловко просить тебя разбудить его, но…

— Кэт, его здесь нет. Он арестован.

5

— Я хочу видеть Стефана Муковски.

У дежурного сержанта было худое лицо и по-девичьи пухлые губы. Он состроил недовольную мину:

— Стефан Муковски? — И бросил взгляд на список, приколотый к доске. — У нас такого нет.

— Извините. Я хотела сказать — Стивена Мура. Мне нужен Стивен Мур.

Сержант вздернул бровь. Потом пробежал ручкой по списку.

— А, да. Стивен Мур есть.

— Пожалуйста, я могу его видеть?

— А вы кто?

— Его подруга.

Сержант окинул меня оценивающим взглядом и отошел от решетки, через которую мы разговаривали. Миновав длинный ряд шкафов, столов и мониторов, подошел к женщине со строгим пучком и с огромными подкладными плечами; она листала какие-то бумаги.

Я целую вечность стояла и от нечего делать глазела по сторонам. Высокий сводчатый потолок, паркетный пол. Вдоль стен тянулись скамейки, на некоторых свалены чьи-то вещи. Девочка-подросток с размазанной по щекам косметикой вытирала лицо салфеткой, приятель что-то шептал ей и похлопывал по плечу. Напротив сидел крепко сбитый азиат — спина выпрямлена, руки скрещены на груди, на лице не отражается никаких чувств. В дальнем конце комнаты, в напряжении держа друг друга за руки, на скамейке застыла пара средних лет — оба худые, бледные.

Дежурный сержант вернулся; вид у него был надутый.

— Ну что? Могу я его увидеть?

— Пожалуйста, подождите минуту, мисс. — Перегнувшись через решетку, он обратился к азиату: — Мистер Ятрик? Переводчик с урду? Будьте любезны, пройдите. — И указал на дверь по соседству с решеткой.

Азиат кивнул и встал.

Сержант уже готов был уйти, но все же снова обернулся ко мне:

— Миссис…

— Чит. Мисс.

— Мисс Чит. Извините, но в данный момент ничего не могу для вас сделать. Лучше идите домой; возвращайтесь после восьми, тогда здесь будет сержант Крайер. Думаю, он вам поможет.

— Но я должна его видеть. Почему он здесь? В чем его обвиняют?

Бровь снова взмыла вверх.

— Мисс Чит. Вы можете сесть и подождать здесь, а можете пойти домой и вернуться позже. Дело ваше.

— Его привел Крэйг Саммер? — не думая, бухнула я.

Сержант посмотрел на меня как-то странно. С подозрением.

— Извините, мисс Чит. Я понятия не имею, о ком вы говорите.

Я рискую жизнью…

Я закусила губу так, что ощутила вкус крови.

Опять мужчина в форме. Если это, конечно, можно назвать мужчиной. Терри торчит за своей конторкой в доме Крэйга Саммера, в Челси-Харбор. Шесть утра, и Терри прячет свой завтрак за компьютером. Я учуяла запах паштета, намазанного на тост.

Терри явно заволновался, когда я вошла в вестибюль, и вряд ли его следовало осуждать за это. Вид у меня был как с перепоя — дикие глаза, обведенные темными кругами, взлохмаченные волосы, мятая одежда. И если выглядела я хоть вполовину такой взбешенной, какой была на самом деле, то зрелище, наверное, действительно получилось не для слабонервных.

Я хотела ворваться прямиком к Крэйгу и вмазать ему в брюхо. А потом что есть сил наподдать по яйцам. А когда он согнется, хватая ртом воздух, сгрести его за шкирку и спросить, какого черта он нарушил слово и арестовал Стефа. Стеф, видите ли, «никто», Стеф его «не интересует»! Двадцати четырех часов не прошло, и Стеф в тюряге, а я с ним даже повидаться не могу!

— Ой, это вы. — Уголки рта у Терри задрожали. Прыщи запылали ярче. Кажется, сейчас расплачется.

— Да, Терри, это я. — Церемониться с этим говнюком я не собиралась.

— Как ваш диабет?

Господи, да он хихикает! Этот сопляк смеяться надо мной вздумал!

— Не знаешь, Крэйг Саммер дома?

— Нет. То есть да. В смысле, да, знаю, что его нет дома. — Хихикать он перестал, но обрамленный прыщами рот еще подергивался в улыбке.

— Ты уверен?

— Ясное дело, уверен. Он съехал вчера.

— Он — что?

— Съехал. Увез все вещи на грузовике.

— Врешь! — Я рванулась к Терри, пытаясь хоть его ухватить за шиворот, но он быстро отскочил назад.

— Нечего на мне отыгрываться, если ваш дружок вернулся к жене, — прошипел он. — Сами знаете, что это правда… Она так и представилась. Дружелюбная такая. Она его на грузовике и увезла. Красивая, Марианной зовут. Волосы белокурые, как у принцессы.

Я больше не могла этого слушать, мне срочно требовался воздух.

Прочь! Я саданула стеклянную дверь. Ах ты, белобрысая сука!

Уже за рулем я набрала номер мобильника Крэйга. Оставила ему сообщение.

«Крэйг, брехун долбаный, ты же обещал, что не арестуешь Стефа! Ты обещал, сволочь! И я хочу, чтобы теперь ты его оттуда вытащил. Не знаю как, но вытащил. Этот должок за тобой».

И ты все еще женат, ублюдок, на этой белобрысой сучке Марианне…

Клейкая лента на Норт-Кросс-роуд исчезла.

Вернулся!

Чувство облегчения нахлынуло с такой силой, что ноги у меня стали словно ватные. Я даже не сразу смогла запереть машину. Но вот я уже у двери, давлю на кнопку звонка, зову его.

Вниз по лестнице загремели шаги. Лязгнула задвижка. Дверь лишь слегка приотворилась. Натянулась цепочка. Внутри было темно, и все же я видела большие щенячьи глаза, устремленные на меня.

— Джоэл!

Цепочка исчезла, и дверь широко распахнулась.

Постаревший Джоэл стоял передо мной. Пятидесятилетний Джоэл в застегнутом на все пуговицы кардигане и с седыми нитями в волосах.

— Вы, должно быть, Кэтрин.

— Ох… Извините, мистер Марш. Я думала…

— Знаю. — Он силился улыбнуться.

— Значит, он еще не вернулся.

— Нет. Может, зайдете? Жена как раз готовит чай.

— Спасибо, но… нет. Я должна ехать.

У него были добрые глаза. Чудесный человек. Достойный.

— Его ищет полиция, — сказал мистер Марш. Сначала они не придали этому значения, но, кажется, я сумел втолковать им, что дело серьезное. — Его голос задрожал.

— Да.

— Они взяли его записную книжку.

— Правильно.

— Что ж… — Он неловко замялся.

Краешек записки, оставленной мной Джоэлу, выглядывал из-под коврика — кто-то случайно затолкнул ее туда ногой.

Я завернула в «Крокодил» в надежде, что Винни вылезла наконец из своего неведомого убежища, но ее там снова не было, и Кев ее так и не видел. А вдруг Винни прячется от меня после наших ночных приключений на Тернпайк-лейн? Я просидела в кафе около часа — терзала себя тревогами и глушила кофе, пока сердце не заколотилось как бешеное. Тогда я снова забралась в кеб и позвонила Крэйгу с красного мобильника.

«Пожалуйста, оставьте свое сообщение для Крэйга Саммера».

«Крэйг, это снова я. Где ты? Слушай, речь о Джоэле. Ты говорил, чтобы я подождала сутки. Я столько и ждала. Он так и не появился. Его родители заявили в полицию. Там наверняка захотят поговорить со мной, и ты должен объяснить мне, что делать. Наверное, надо им сказать про Генри… Ты должен помочь мне, Крэйг. Его полное имя — Джоэл Марш. Семнадцать лет, чернокожий. Живет над зеленной лавкой, Норт-Кросс-роуд, 57, Ист-Далидж. Рост — пять футов одиннадцать дюймов, спортивного телосложения. Голова выбритая, пирсинг: три серьги в левом ухе, одна в нижней губе, одна в правой брови и заклепка в носу. Когда я видела его в последний раз, на нем был черный костюм от Армани».

На розовом мобильнике сообщений не было — ни от Крэйга, ни от Эми. Я все-таки надеялась, что она передумала, хотя и понимала, что этого не произойдет. Когда убирала телефон в бардачок, в груди что-то резко кольнуло, но это наверняка просто от кофе… Потом проверила остальные телефоны. Нигде — ничего. И только на желтом:

«Кэт, это Стеф. Ты должна мне помочь. Меня арестовали. Я в участке на Лаример-стрит. Не могу сейчас говорить, но это из-за «риохи». Мне нужен адвокат. Ты можешь найти такого, только хорошего? Приезжай, как только сможешь… Мне страшно».

Надутый сержантик исчез, вместо него сипел толстощекий держиморда. Сержант Крайер, надо полагать.

— Чем могу помочь? — Едва он заговорил, лицо его смягчилось.

— Я бы хотела повидаться со Стеф… Стивеном Муром.

— А вы…

— Кэтрин Чит. Подруга Стивена. Я была здесь в половине шестого, но мне велели зайти после восьми. Вот, сейчас… — я взглянула на часы, — девять сорок три.

Сержант тяжело вздохнул:

— Прямо в эту минуту вы его повидать не можете, мисс Чит. Он на допросе.

— Я должна его увидеть. Он просил меня найти ему адвоката.

Вид у сержанта был озадаченный. Он полистал какие-то бумаги и почесал карандашом у себя за ухом.

— Ну, на этот счет, мисс Чит, вам беспокоиться не надо — адвокат сейчас с ним.

— Что?

Сержант развел своими огромными лапами:

— Похоже, мистер Мур свои дела сам уладил. Может, пока присядете?

Я оглянулась на людей, сидевших на скамейках. Усталая растрепанная женщина в спортивном костюме кормила грудью младенца. Паренек лет шестнадцати-семнадцати с обесцвеченными волосами то и дело поглядывал на часы и преисполнялся жалостью к себе. Возле двери прикорнул старик в плаще.

Пробило и десять, и одиннадцать часов. Люди в форме входили, выходили, разговаривали друг с другом, смеялись. Я смотрела на их пояса, обвешанные рациями, наручниками, дубинками. Полицейский инвентарь. Разглядывала удобные туфли женщин-сотрудниц. Через некоторое время белесого парнишку увели; молодая женщина опять и опять принималась кормить своего ребенка. Старый пьяница в плаще продолжал спать.

В 11.14 в глубине помещения отворилась дверь и появился худощавый мужчина средних лет, в костюме в тонкую полоску, с буйной седой шевелюрой и орлиным носом; по обе стороны от него шли полицейские. Сержант Крайер окликнул меня со своего места:

— Мисс Чит? Может, поговорите с этим джентльменом? Это мистер Проссер, адвокат вашего друга.

Мы с мистером Проссером пили двойной эспрессо на станции «Ливерпуль-стрит».

— Не понимаю. Если против него нет обвинений, почему его арестовали?

— Обвинений еще не предъявили, но предъявят, можете не беспокоиться. А пока его пытаются запугать, чтобы он сказал что-то такое, чего говорить не следует. — Мистер Проссер улыбнулся. Вид у него был спокойный, безмятежный.

— Вы хотите сказать, что на самом деле их интересует вовсе не эта история с «риохой»? Там что-то еще?

— Похоже, что так, но это вы должны сказать мне, Кэтрин. Что там еще может быть?

А он умный, этот мистер Проссер. Это видно даже по блеску светло-серых глаз и разбегающимся от них морщинкам.

— Я не знаю, мистер Проссер. Возможно, ничего.

— Возможно?

— Ничего, о чем бы я знала.

— Но, как вы верно подметили, Кэтрин, полицию может интересовать то, о чем наш Стивен еще не проговорился. Против него достаточно улик, чтобы обвинить его в афере с испанским вином, но этого пока что не сделали.

Я глотнула отдающий химикалиями эспрессо, а мистер Проссер осушил свою чашку до дна. Руки — старые, морщинистые — выдавали его подлинный возраст. Он поднялся и взглянул на часы:

— Сейчас мне надо наведаться в контору, но попозже я вернусь. Думаю, вам скоро разрешат с ним увидеться. Должен предупредить — его вид может напугать вас. Наш Стивен пережил несколько неприятных моментов.

— Вы что, хотите сказать…

— Нет-нет, — мистер Проссер усмехнулся, — просто сейчас это очень испуганный мальчик. Вот, возьмите мою визитку. — На ней стояло название фирмы — «Бинг, Бинг и Клейторп» — и имя адвоката. — Ах да, Кэтрин, у меня для вас послание.

— Послание? От Стефа?

— От джентльмена, который поручил мне это дело. Он просил передать вам это. — Он вынул из кармана сложенный листок бумаги и протянул мне: — Извините, если я что-то записал неточно. Он диктовал мне по телефону.

Мистер Проссер подхватил свой кейс, кивнул мне и вышел из кафе, а я осталась читать записку:

Дорогая Кэтрин,

Вообще-то по-настоящему я ничего тебе не обещал, но имей в виду, что я к этому отношения не имею. Тем не менее я нанял Гарета Проссера, чтобы он сделал для Стефа все возможное. Прими это как знак доброй воли, а не признание в том, что чувствую себя в ответе. Также слежу за ситуацией с твоим другом Джоэлом. Буду докладывать обо всем.

С наилучшими пожеланиями, Крэйг.

Да уж, «наилучшие пожелания», «буду докладывать обо всем». Еще острит, гад.

Мистер Проссер ошибался. Повидать Стефа мне не дали. Я снова коротала время на скамейке. В 1.30 дня приволокли пару вдрызг пьяных футбольных фанатов, которые орали во всю глотку, что ни в чем не виноваты. В 2.00 привели печального человечка в голубом спортивном блейзере и в наручниках. Девку с ребенком наконец-то забрали. Осточертело уже смотреть, как этот щенок цепляется за ее титьки, словно насос. В 2.30 сержант Крайер сжалился и принес мне чашку чая.

— Надеюсь, душечка, парень того стоит.

Соседи по скамейке появлялись и исчезали, только спящий бродяга да я не двигались с места. В 2.57 явились два каких-то типа лет сорока. Одеты с иголочки. Один предъявил сержанту Крайеру удостоверение, и тот вскочил, чтобы проводить их. Когда они скрылись за дверью, сержант бросил взгляд в мою сторону и улыбнулся. Мне стало не по себе. Через несколько минут пришел мистер Проссер, весь красный и запыхавшийся. Я было приподнялась ему навстречу, но он только кивнул и замахал рукой, давая понять, что сейчас не до разговоров. И скрылся за той же дверью. Вот теперь я задергалась по-настоящему.

Слетала к машине и запила очередную пару таблеток остатками «Лафроэйга». На пути обратно в участок пришлось купить жевательную резинку — чтобы изо рта не разило виски.

К 4.30 я купила и прочитала «Гардиан», «Индепендент», «Миррор» и «Прайвит ай». Еще я обзавелась бутылкой виски «Гленфиддих» и припрятала ее в кебе. Сержант Крайер или не мог, или не хотел объяснить мне, что происходит. В пять часов на его место заступил сутулый служака с вытянутой физиономией и валлийским акцентом. Он смахивал на одного из моих школьных учителей. Я слышала, как кто-то окликнул его: сержант Клируотер.

— Мисс Чит… Кэтрин…

Я подскочила, очнувшись. Шея затекла, мышцы ноют. Чья-то рука лежала у меня на плече. Мистер Проссер, а рядом с ним — сержант Клируотер.

— Что… Я тут долго…

— Кэтрин, вы сейчас можете встретиться со Стивеном, — сказал мистер Проссер. — Но прежде, думаю, нам с вами надо кое о чем переговорить. Вы в порядке? Взбодриться не хотите?

— Нет, все в норме. — Я провела рукой по гудящей голове и попыталась сглотнуть — во рту пересохло и стоял горький привкус. — Извините, а который час?

— Двадцать минут седьмого, — сообщил сержант Клируотер.

— Господи…

— Выйдем на минуту, — предложил мистер Проссер.

Стемнело, дул сильный, пронизывающий ветер. Прохожие ныряли в метро на «Ливерпул-стрит» или разбегались по гостеприимным барам или пабам. «Кувшин и пианино», «Улитка и салат», «Все в одном» — заказывают там свой портер, «Корону» или светлое бельгийское. А мне снова позарез нужен парацетамол.

Мистер Проссер что-то говорил, но я с трудом следила за его словами. Мир вокруг зудел, как назойливое радио. Огни автомобилей, тучи выхлопов, продавцы газет, перепачканные грязью строители, работавшие неподалеку, — все и вся заглушали адвоката. Я кивала, а сама думала о том, что мне холодно и что я хочу спать — как убитая, в своей постели, одна. Рядом, дымя сигаретами и переминаясь с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть, топтались какие-то люди. Они говорили о Крите — один как раз туда собирался, а другой там уже побывал. Веселые, нормальные голоса. Захотелось подойти и попросить сигарету. Курить я не собиралась — просто возникло желание стать одной из них.

— …Так что дело с «риохой» оказалось не таким уж и второстепенным, — долетел до меня голос мистера Проссера. — И конец всем переговорам. — Он казался весьма довольным собой. — Хотите сейчас с ним увидеться, Кэтрин? Или пока остановитесь на этом?

— А? На чем остановлюсь?

— На вопросе, будете ли вы с ним и дальше, дорогая. Это означает начало новой жизни, под новым именем.

Вид у Стефа был жалкий. Как у запаршивевшего кота-доходяги. Грязные волосы, подбородок в пятнах — ему нужно было побриться. Теперь от него пахло не чернилами, нет, это было что-то мощное, ядовитое. Пот, высохший на одежде, начал вонять. Все это признаки страха — именно засушенным страхом и пахло от Стефа.

И все же он улыбался, сжимая в руках банку кока-колы. Воспаленные глаза вспыхнули нездоровым блеском, когда я следом за мистером Проссером вошла в комнату.

— Кэт! Я уж думал, ты сюда не доберешься!

— Я торчу здесь весь день.

Стул подо мной, когда я села за стол напротив Стефа, громко заскрипел. В дальнем углу, прямой как струна, замер полицейский — притворялся, что его там нет. Стены, выкрашенные в темно-розовый цвет, напомнили мне мою старую спальню в отцовском доме. На столе лежал выключенный диктофон. А на тех двух стульях, видимо, прежде сидели те господа в костюмах. Люминесцентная лампа на потолке мигала, и моя головная боль усилилась.

Не знаю, разрешили бы мне коснуться Стефа, но мне в любом случае не хотелось этого делать. Он сгорбился, положив руки на стол. Ногти были обкусаны, на костяшках пальцев следы зубов.

Мистер Проссер сел рядом со Стефом. От такого расклада — они по одну сторону стола, а я по другую — стало казаться, будто я веду допрос.

— Мне сейчас подыскивают безопасное местечко, — сообщил Стеф. — Говорят, к вечеру все утрясут. — Он улыбнулся, и улыбка получилась странная, напряженная — такой я не видела у него прежде. — Даже как-то захватывающе.

— Не вижу ничего захватывающего, Стеф.

— Верно. Ничего. — Он спохватился, что брякнул что-то не то, и состроил благостную мину. Однако по этой обмолвке уже легко было догадаться, что творится в его паршивой голове. Мы смотрели друг на друга — и пытались понять, как жить с этим дальше.

— Стивен — очень важный свидетель, — нарушил молчание мистер Проссер. — Все обвинения с него сняты, поскольку он согласился дать показания.

— Какие еще показания? — резко обратилась я к Стефу. — Что ты можешь рассказать такое важное?

— Это насчет денег, которые мы крутили. — Несмотря на свой засушенный страх и усталость, Стеф явно был горд собой.

— А я думала, ты толком ничего об этом не знаешь.

— Вообще-то да… — Стеф опять принялся грызть и без того обкусанные ногти.

Мистер Проссер громко откашлялся.

— Если позволите вмешаться… Кэтрин, Стивен сегодня с похвальной откровенностью говорил с полицией о некоторых деталях. Думаю, вам лучше обсудить это позже. Вечером для Стивена найдут подходящее жилье…

— Ясно. — Я думала о Джоэле, садившемся в «мерседес» на Стрэнде. О человеке на заднем сиденье. И мысли снова вернулись в Стефу. — Так ты мне голову дурил, когда твердил, что ничего не знаешь?..

— Кэт… — Голова Стефа поникла.

Он не мог поднять на меня глаза.

— Мудак недоделанный!

— Кэтрин, может… — заикнулся мистер Проссер, но я бросила на него такой взгляд, что он заткнулся.

— Благодарю вас за помощь, мистер Проссер. Дайте мне, пожалуйста, поговорить со Стефом пару минут.

Проссер вопросительно взглянул на Стефа, тот коротко кивнул и снова уставился в стол. Только сейчас до меня дошло, что мистер Проссер торчал здесь все это время по просьбе Стефа. Тот боялся встретиться со мной один на один.

— Хорошо, Кэтрин. — Адвокат поднялся на ноги. — Если понадоблюсь — я снаружи. — Кажется, это относилось к нам обоим.

Когда дверь за ним закрылась, Стеф занервничал еще больше.

— Спасибо, что выручила с мистером Проссером, — произнес он с наигранным оживлением в голосе. — Он крутой.

На миг я смешалась, но потом решила подыграть:

— Какие проблемы.

— Я потом с тобой расплачусь. Когда все это кончится.

— Да ладно.

Стеф протянул руку через стол, но я отстранилась.

— Так что тебе пришлось сказать, чтобы купить свободу, Стеф? Кого продал?

Он заерзал на стуле.

— У меня не было выбора, Кэт. Не мог же я пойти в тюрьму…

— Об этом нужно было думать прежде, чем браться за карьеру криминального авторитета. — И тут, по тому, как упорно Стеф избегал моего взгляда, я поняла, что продал он не какую-нибудь жирную морду из «мерседеса». — Что будет с Джимми и Эдди?

— Кэт, выслушай меня. Это новая жизнь, ведь так? Я могу выбраться из этого дерьма. Буду жить в другом месте, может быть очень даже хорошем. Вернусь в колледж… или еще что-нибудь такое. У меня все документы будут чистые. Ты можешь уехать вместе со мной, Кэт. Ты никогда не задумывалась, как это — начать все абсолютно заново? Изменить себя, стать другим человеком?

И Стеф, похоже, действительно стал другим человеком. Размазня по ту сторону стола — это совсем не тот Стеф, которого я знала и любила.

— Что с Джимми и Эдди, Стеф? Что с твоими друзьями?

Стеф вздохнул, его тощая фигура еще больше сгорбилась над столом. А потом поднял на меня глаза — горестные, жалкие.

— Я хочу, чтобы ты была со мной, Кэт. Хочу, чтобы этим вечером ты перебралась со мной в убежище, чтобы ты вошла в мою новую жизнь. Мы можем пожениться или еще как-то…

Тут брови поползли вверх даже у бесстрастного охранника в углу. Хотя, возможно, мне это просто померещилось.

— Боже, в голове не укладывается. — Я думала обо всех ночах, проведенных в его объятиях, о его волшебных руках, касающихся моего тела.

— Ну же? Кэт?

Стеф с отчаянием смотрел на меня. Его почти лихорадило.

— Что с Джимми и Эдди? — повторила я, хотя уже знала ответ. Он сдал двоих лучших друзей, чтобы спасти свою паскудную шкуру. Он заложил бы мать родную, если бы понадобилось. Он заложил бы и меня. Я вспомнила, как впервые повстречала Стефа — как спасла его от двоих громил, а он в знак благодарности попытался слинять, не заплатив за поездку…

— У меня не было выбора. — Стеф смиренно поднял руки ладонями кверху.

— Выбор есть всегда, Стеф. — Я поднялась на ноги.

Весь мир вокруг вновь помутнел, вернулись радиошумы.

— Кэт, не бросай меня. — Голос Стефа едва пробивался сквозь свист и треск у меня в голове. — Пожалуйста, не бросай меня так! Я люблю тебя, Кэт, я хочу, чтобы ты была со мной… Вернись, Кэт… Не бросай меня, ты, сучка!

— Побереги глотку, Стеф.

Я все еще слышала его крики, когда уходила по коридору, мимо мистера Проссера — прочь из этой преисподней. Устала. Как же я устала…

6

«Пожалуйста, оставьте сообщение для мистера Саммера».

«Это Кэтрин. Стеф заключил сделку, — впрочем, ты наверняка уже в курсе. Не такой уж он, оказывается, и никчемный, да? Но я вот о чем: в этом деле, как я понимаю, замешан Генри Фишер, и мне очень страшно за Джоэла. Крэйг, ты можешь мне позвонить, как только это получишь? Пожалуйста. Я оставляю красный мобильник включенным — звони в любое время… Да, кстати, привет Марианне».

Ну и зачем я это ляпнула? Да что со мной такое… Хоть обратно эти слова глотай.

Что-то непрерывно стучало в моей голове, рвалось наружу. Пока ехала по Хэкни, держа курс на восток, сожрала очередные две таблетки и запила их очередным виски. А не от того ли у меня трещит башка, что я весь день ничего не ела? Зарулю-ка за кебабом. Но стоило мне притормозить у палатки и взглянуть на блестящий серый комок, насаженный на вертел, как желудок скрутило, и я резко рванула обратно на дорогу, едва не смахнув с велосипеда какого-то старого сморчка.

У светофора пришлось остановиться на красный, и в окно постучала какая-то пухлая азиатка; одной рукой она прижимала к себе ребенка неопределенного пола. Я покачала головой. Огонек же не был включен. Женщина указала на ребенка — он плакал. И похоже, был нездоров. Губы женщины произнесли одно-единственное слово: «Пожалуйста». Вспыхнул зеленый свет, и я двинулась вперед, а женщина осталась стоять на дороге, глядя мне вслед. Ребенок кричал. Надо было их взять — поступила я дерьмово. Но сегодня я должна подумать о себе. И пошли все к черту.

Я обязана повидаться с подругой. Вперед, в Илфорд, к дому Винни.

Сандра принесла чай на подносе и выложила на тарелку несколько бисквитов. Ее белокурые волосы были заплетены в две косички, она была босиком и старалась не наступить на подол своей длинной ночной рубашки.

— Спасибо, дорогая, — произнес Пол.

Он сидел на кушетке и дымил сигаретой. Белая футболка вся в пятнах, небритый. Выглядел он таким же вымотанным, как и я. Томми свернулся возле него на подушке и спал, держа во рту большой палец. Линди уже была в постели. Телевизор в углу работал без звука; крутили девятичасовой выпуск «новостей».

Бисквит я взяла, хотя и не люблю сладкое. Сандра пристроила поднос на кофейном столике, села и, приподняв краешек сетки, выглянула в окно. Что ее так заинтересовало в муниципальных домах округи? Хотя, может, ей парнишка из дома напротив нравится.

Я заставила себя поднять глаза на Пола:

— Плеврит?

— Да. Ей откачивают воду из легких. У нее внутри трубка, а рядом на полу — большая стеклянная бутылка.

Казалось, он вот-вот заплачет. И что мне тогда делать прикажете?

— Но с ней же все будет в порядке? Пол кивнул:

— Говорят, да. Но, Кэтрин, как же это тяжело — видеть ее такой беспомощной, в палате, полной полудохлых старух…

— Я навещу ее завтра. — Меня грызло чувство вины. Столько времени почти не вспоминала Винни или вспоминала только в связи с собственными проблемами — то она хорошая подруга, то не очень, то злит меня и выводит из себя… А ведь всего несколько дней назад она помогала мне волочь бесчувственного Джонни из машины на седьмой этаж. Кашляла как заведенная, дышала с присвистом, а я… Может, это именно из-за того случая она теперь в больнице. Больница… Лабиринтофобия…

— Странно, что ты до сих пор у нее не была. — Глаза Пола слегка сузились при этих словах.

— А откуда мне было знать, что она там? Я что, телепат?

— Да, верно. — Он шмыгнул носом и взял свою чашку. — У меня трое детей, и всем им не хватает матери. Некогда обзванивать всех и каждого.

— Извини, Пол. Конечно, у тебя есть заботы поважнее. Вам всем сейчас очень трудно. — Я ненавидела его безволие, его нежелание общаться со мной. Ненавидела его высокие моральные устои и грязную футболку. И — как теперь было очевидно — Пол тоже ненавидел меня.

— Только не вздумай грузить ее своими проблемами. — В его голосе звенела ярость. — Ей все силы нужно сосредоточить на выздоровлении.

Этот кусок дерьма, похоже, возомнил, будто видит меня насквозь, — ну так он ошибался. Мне важна была Винни. Чтобы больше не смотреть на Пола, я глотнула чай — он оказался с сахаром. Я обернулась к Сандре и попыталась изобразить сердечную улыбку:

— Прекрасный чай, Сандра. Облокотившись о подоконник, она с отсутствующим видом теребила косички.

Мысли разбегались, и я не знала, куда податься. Не будь так поздно — рванула бы к Винни. Мурашки бежали по коже, когда я представляла ее в больнице, одинокую, испуганную. А заброшенная бедняжка Сандра, которая нянчится с сестрой и братом, пока папочка сидит и жалеет себя! Невозможно было забыть, как она выглядывала из окна — будто надеялась, что вот-вот из-за угла вырулит сияющая мамина машина. И еще я думала о залитом слезами лице Эми в свете костра, о Джонни со свежими синяками и старыми шрамами, о Стефе с покрасневшими глазами, кусающем пальцы, и о Джоэле на пассажирском сиденье «мерседеса».

Черт! — машину подбросило на выбоине, я очнулась и сообразила, что понятия не имею ни где нахожусь, ни куда направляюсь. Я рулила на автопилоте, отключившись от окружающего мира. Возникло странное чувство — будто я вовсе не в Лондоне, а где-то в совершенно чужом краю…

Тут я засекла Пламстедское автобусное депо, и перед глазами тотчас нарисовалась карта.

Я ехала по Южной окружной; голова гудела, желудок бурлил. Включила радио, даже не проверяя, что там за станция, и стала подпевать Арете Франклин.

И сначала решила, что трезвон стоит у меня в голове или, возможно, в приемнике…

Но трезвонил красный мобильник.

— Катерина?

— Что?

— Это о Джоэле…

7

Пэкхем поглотила тьма. Пурпурная трава; деревья шепчутся на ветру, как злобные старухи. Опавшая листва и грязь чавкают под ногами. Парк не обнесен оградой и не заперт, как это обычно принято после заката. Он открыт и незащищен, это угодье полуночников-собаководов, бегунов и пьянчуг, бредущих по домам из пабов и ресторанов Ист-Далиджа. Мимо парка с нелепой быстротой проносятся автомобили. Надеюсь, их задержит полиция. На той неделе здесь останавливался цирк, и Пэкхем был полон музыки и детей. Я видела это, когда проезжала тут с пассажиром, — и сразу вспомнила прогулку с Ричардом и Дотти. Все, что осталось теперь, — бледно-желтые круги на траве недалеко от автостоянки да пара воздушных шаров, запутавшихся в ветвях деревьев.

Я хорошо знаю этот парк. Дом, где я жила до переезда в Бэлхем, находится неподалеку от главной дороги, всего в двух минутах ходьбы от того места, где я стояла сейчас. Из-за того, что парк открытый, всегда возникали проблемы. То и дело, выходя утром за газетой, я видела ленту, натянутую между деревьями, замечала полицейские машины и фургоны. Не то чтобы это было опасное место. Просто сюда удобно приезжать по ночам, если хочешь от чего-нибудь избавиться.

Я медленно шла по тропинке, освещенной уличными огнями, и видела, как мечутся по траве лучи карманных фонариков, время от времени выхватывая из темноты белую ленту, обвивающую стволы. Во мраке сновали люди, со всех сторон неслось щелканье и шипение полицейских раций, бормотание низких деловитых голосов, жужжание камер. Я насчитала на стоянке восемь полицейских машин, три фургона и одну карету «скорой помощи». Возле одного из фургонов с открытыми дверцами переговаривались люди в форме.

Возле парка ошивались зеваки. Молодая парочка, старуха, несколько собачников. Надеялись увидеть что-то страшное, но держались на почтительном расстоянии — не дай бог, еще в вуайеризме заподозрят. В нескольких ярдах от меня, под раскидистыми ветвями дуба, чернокожий парень с немецкой овчаркой разговаривал с полицейским. Тот что-то записывал. Голос у парня был громкий, возбужденный. Явно в восторге от того, что оказался в центре внимания. Даже не напрягая слух, я разбирала его слова:

— Я сразу смекнул, что там дело нечисто — слышу, шины завизжали, и он как рванет с места… В парке же на такой скорости не ездят, верно? Я о чем — тут же и детишки могут быть… Да и фары он не зажег, пока на дорогу не выехал… Я и саму машину толком не разглядел, какой там, на хрен, номер… Нет, кто в машине — не видел. Я о чем — темно было…

Мне холодно. Холод в желудке. Холод в ногах. Больше ничего. Слышу, как грохочет музыка в автомобиле, медленно едущем по Нанхед-лейн. Вижу призывные огни паба «Клокхаус» с западной стороны парка. Оказаться бы там, сидеть с пинтой пива, хрустеть чипсами. А не стоять здесь в одиночестве. Голова болит. Это не имеет отношения ко мне. Ничто здесь не имеет отношения ко мне.

Наверное, я подняла белую ленту и шагнула за ограждение — сама я плохо понимала, что делаю, — потому что полицейский, допрашивавший парня с овчаркой, крикнул: «Эй, там!» — и двое мужчин в водонепроницаемых костюмах быстро двинулись ко мне; их пластиковые брючины с шумом терлись друг о друга, как «дворники» о стекло автомобиля. Один из них схватил меня за руку, они говорили, чтобы я вышла за ограждение, но тут раздался знакомый голос:

— Кэтрин! Эй, все в порядке, она со мной. Кэтрин…

Моргун. Выбежал из пурпурной мглы ко мне и к людям в пластике. Его лицо казалось в темноте молочно-белым. Он как будто похудел. Пластиковый выпустил мою руку, и ее мягко подхватил Моргун. Он повел меня к ленте, прочь от этих двоих.

— Ты в порядке?

Моргун вглядывался в мое лицо, пытаясь найти — что?..

— Где он, Крэйг?

— Слушай… — Он нервно косился на группу людей под деревьями. — Тебе не положено здесь быть. Понимаешь?.. Боже… Мне здесь не положено быть, что уж о тебе говорить.

— Ты чего от меня ждешь — вечной благодарности?

Моргун почувствовал, что я на взводе, и выпустил мою руку.

— Я не собираюсь с тобой воевать, Кэтрин. Не здесь.

В группе людей произошло какое-то движение. Двое в блестящих желтых костюмах из пластика двинулись к автостоянке. Они тащили носилки.

— Подожди. Не двигайся, — произнес Крэйг и побежал в ту сторону.

Я смотрела, как он говорит с одним из санитаров «скорой». Носилки положили на землю. На них был мешок. Черный мешок для трупов такие показывают в фильмах. Один из людей в желтом наклонился, и я услышала, как с визгом разъезжается молния. Крэйг обернулся. Я не могла разглядеть выражение его побелевшего лица. И тогда он сделал мне знак подойти.

Джоэл в мешке. Мой милый Джоэл, который хотел танцевать, но оказался недостаточно хорош. Мой Джоэл, который совершенно никак не мог трахаться — по крайней мере, с девчонками, — но лежать в обнимку с которым было лучше всего на свете. Джоэл, который прижимался ко мне и засыпал, положив голову на мое плечо. Прекрасную мальчишечью голову. Джоэл, который готовил худший в мире чай и угощался изо дня в день котлетками по-киевски и чипсами. Всегда одно и то же. Я назвала его Шелли в тот день, в спортзале, когда он смотрел на меня словно пантера, а я не могла понять, мальчик это или девочка. Он звал меня Кот. Лицо спящего Джоэла — такое умиротворенное, во сне он был особенно прекрасен.

Теперь он не спал.

Глаза были закрыты, слава богу. Кожа казалась зеленой. Рот слегка приоткрыт, кончик языка прикушен зубами. Лицо в грязи, в засохшей грязи — рвота, слюна, что-то еще. Струйки чего-то, похожего на кровь. Они сбегали и на шею, запачкав воротник его новой белой рубашки. Отвратительная серая слизь на носу и верхней губе. Но хуже всего — его неподвижность. Неподвижность — и вонь.

Моргун был рядом; он поддержал меня, когда мои ноги подкосились. Пару мгновений я прижималась к его груди и уловила аромат дешевого мужского дезодоранта, острый, как у аэрозоля от мух, и легкий запах пота. А потом снова была на ногах и отстранилась от него. Я услышала, как с визгом застегивается молния, и, обернувшись, увидела, как люди в желтом вновь подхватывают носилки и уходят к карете «скорой помощи» на стоянке.

Голос Моргуна:

— Значит, это он.

— Да.

— Ты в порядке?

— Нет.

Моргун нервничал, не зная, остаться ему со мной или убраться. Наконец, бросив «подожди», широкими шагами направился обратно к группе полицейских.

Второй раз в жизни я видела мертвеца. Папа так и не позволил мне взглянуть на маму. Боялся, что меня это выведет из строя. Что меня действительно вывело из строя, так это то, что мне запретили посидеть с ней рядом, в последний раз посмотреть на ее лицо. Хотя теперь я понимаю, что мама выглядела бы совсем не так, как я ее запомнила. Видела же я Мэв после того, как ее выпутали из пластиковой розовой занавески, вытащили из ванной и «привели в порядок». В своей лучшей блузке, со странным подобием улыбки, словно обтянутая целлофаном, она была похожа на отреставрированную вещь. Меня охватило такое отвращение, что я выбежала из похоронного бюро. Что ж, про Джоэла никак нельзя было сказать, что его отреставрировали до неузнаваемости. Его никто не «приводил в порядок». Я стояла, дрожа всем телом, и смотрела, как люди в желтом запихивают его в «скорую» — небрежно, словно загружают в багажник покупки из «Сайнсбери». Потом за ним захлопнули дверцу.

— Пойдем. — Моргун снова был рядом; он обнял меня за плечи. — Тебе нужно выпить.

Зеленые лица, капающая кровь, разодранные белые саваны… Черт, я и забыла про Хэллоуин. А я ведь так хотела попасть сюда, к нормальным людям, провести нормальный вечер. Теперь я мечтала залезть обратно в свою машину. Вернуться на дорогу, где можно дышать. А тут хрен знает как размалеванная компания изображает вампиров, призраков и покойников. Спасибо, я уже на настоящего поглазела.

Мы заняли столик в углу. Я предоставила Моргуну сесть лицом к залу, а сама повернулась к стенке. Не хочу видеть этих веселых уродов.

За соседним столиком болботал какой-то индюк, его приятель кивал как заведенный и периодически заливался гоготом.

— И прикинь, приглашает он ее в «Бель эйр», сечешь? И знаешь что? Оказывается, у него кредитка того, ни хрена на ней нет. Официант-то к этому отнесся спокойно, и Джим ему уже другую карточку дает, а эта прошмондовка как вскочит, как заорет: «Ну что, мне теперь с официантом трахаться, да?» Не, прикинь, а?

Моргун пытался пробиться к стойке, но народу было слишком много, а мне приходилось слушать россказни соседа-засранца о женщинах, которых он поимел. Придурок в дешевом хлопковом шмотье и в кожаной куртке. И ведь считает себя умником. У меня невольно сжимались кулаки под столом.

— Ты же меня знаешь, Джайлс, а? Это у нее юмор такой черный, понял? Темная сторона…

Возле нашего столика находились старинные напольные часы; еще двое часов тикали над головой. Все они были с маятником, и маятники качались вразнобой. Одни часы показывали 10.52, другие — 10.49, третьи — 10.47. Эта неточность до того меня взбесила, что руки чесались разнести всю эту часовую дребедень. Что-то сбивалось с ритма во мне самой.

Тик. Тик. Тик.

— Ну вот. — Голос Крэйга вывел меня из ступора. Он поставил на стол пинту светлого пива и скотч. Я открыла рот, чтобы спросить, что из этого для меня, но тут Крэйг вернулся к стойке и принес «Гиннесс».

— Напоить меня хочешь?

— Брось, Кэтрин. Как ты?

— А как по-твоему?

Выдвигая стул, Крэйг случайно качнул столик; немного пива выплеснулось. Я следила, как он вынимает белый платок и вытирает лужицу.

— Держу пари, платки тебе стирает Марианна. И гладит тоже.

Крэйг метнул на меня выразительный взгляд и спрятал платок в карман брюк. Я глотнула пива. «Стелла». Мое любимое.

За окном проехали две полицейские машины.

— Едут, наверное, по домам, к женам и детям… — Тут меня так и подбросило на месте: — О черт! Родители Джоэла. Они еще не знают…

— Мы с этим разберемся.

Я почувствовала на своей руке прикосновение его пальцев — и отпрянула, точно обжегшись. Подняв глаза, заметила слабый синяк на щеке Моргуна, и сообразила, что это от моего удара.

— Ты имеешь в виду — им кто-то скажет?

— Да.

— Его… Его вымоют, прежде чем родители…

— Не беспокойся об этом. — Крэйг смотрел в сторону, и я вдруг поняла, что он действительно нарушил правила, позвонив мне. Надо бы поблагодарить его — но слова застревали в горле. Я залпом проглотила виски и почувствовала, как тепло быстро растекается по пищеводу.

— Как ты думаешь, что с ним случилось? Его… — У меня не хватило духу договорить.

— Мы еще не знаем.

— Не вешай мне лапшу на уши. Версии наверняка есть.

— Ну… Я там, в парке, переговорил с ребятами… — Моргун замялся. — Это лишь предположения, Кэтрин.

Я кивнула, подбадривая его. Моргун глотнул свой «Гиннесс», и над верхней губой остались белые усики от пены.

— Думаю, что у Джоэла случилась передозировка, когда он был с клиентом. Клиент запаниковал и подбросил сюда тело.

— Но Джоэл не принимает наркотики!

— Ты уверена? — Этот всезнающий вид меня до белого каления доведет.

Хлыщ за соседним столиком распинался все громче:

— Ну вот, старик, завязал я с ней. Когда понимаешь, что это всего лишь очередная сучка…

Я старалась не обращать внимания на этого барана.

— А вдруг это убийство? Возможно такое? Мог Генри его убить?

Крэйг помотал головой:

— Сама посуди, Кэтрин. Тело Джоэла подкинули в парк в восемь вечера — на глазах у целой толпы собачников и всех, кто может ехать мимо. Как ты думаешь, настоящий профессионал так поступит?

Я пожала плечами.

— Конечно, нет. Профи дождались бы полного безлюдья — четыре, пять утра. И завезли бы его намного дальше. Скорее всего, куда-нибудь за город. И изуродовали бы… чтобы не опознать…

Парни за соседним столиком разразились грубым хохотом. Я судорожно сглотнула и потянулась за пивом.

— Извини, Кэтрин. — Моргун растерянно смотрел на меня. — Я не имел в виду… Я как раз о том, что этого с Джоэлом не произошло. Понимаешь?

Я кивнула, с трудом сдерживаясь, чтобы не завыть.

— Моя догадка такая: он ехал с каким-то парнем в машине и что-то принял, чтобы легче работалось… Но все пошло не так. Совсем не так. У Джоэла передозировка, а парень паникует. Не исключено, что он некоторое время просто колесил с Джоэлом в машине. Может, не хотел сам отвозить Джоэла в больницу — женатый, или еще что-нибудь, не знаю. Но, пока он дергался, Джоэл умер.

Одышка обернулась всхлипом; слезы закапали в стакан с пивом. Индюк обернулся на меня и состроил приятелю мину: «Еще одна хренова сучка».

Моргун продолжал свое:

— А когда до этого типа дошло, что у него труп в машине, он зарулил в Пэкхем и выбросил его.

Я услышала, как что-то тяжелое, безжизненное падает на траву. Хлопнула дверца автомобиля, завизжали шины. На миг я закрыла глаза, чтобы не видеть Крэйга. И увидела Джоэла в костюме от Армани; дерзкий, полный надежд, он кружил меня в объятиях.

— Думаешь, так и было? — спросила я сдавленно.

Моргун снова вытащил платок и протянул его мне.

— Конечно, придется подождать, что покажет вскрытие, но… Да, думаю, произошло именно это. — Он достал пачку сигарет, закурил, внимательно глядя на меня. — Мальчики вроде Джоэла долго не живут.

— Как бабочки, — поделилась я с пивом. Платок я у Крэйга взяла и громко высморкалась.

— Знаешь, я понимаю, что выбрал плохое время, но…

Господи, что еще?

Моргун вытащил из пепельницы на столе пакетик от чипсов и начал складывать его в квадратики — все меньше и меньше, а потом перешел на треугольники.

— Я должен с тобой поговорить.

— Слышать ничего не хочу. — Я попыталась встать, но Моргун крепко ухватил меня за запястье, и я снова опустилась на стул.

— Я люблю тебя, Кэтрин.

— У тебя голова дерьмом набита. — Как Эми сказала? Между нами было столько лжи, что пути дальше нет, как бы мы ни хотели обратного. — И ты все еще женат, верно?

— Больше нет. — Он выпустил наконец мое запястье.

— Ради бога… — Я схватила пиво и ахнула сколько смогла.

Немного же оставалось в стакане, когда я поставила его обратно на стол.

— Мой брак умер. Сдох еще до того, как я тебя встретил, а теперь и вовсе мертвее мертвого. Мы с Марианной расстаемся.

— Да, конечно.

Вид у меня, кажется, был такой, будто я снова собираюсь ему врезать. Моргун нервно заерзал и потер ушибленную щеку. Но быстро взял себя в руки.

— Может, хватит разыгрывать из себя жертву, Кэтрин? Ведь и ты не была честна со мной. Скольких любовников ты держала все это время? Трахалась со Стефаном Муковски? Трахалась с тем парнишкой?

— Дырка ты, Крэйг.

— Да ты сама дырка.

— Так, всё. — Я встала и взяла свою куртку, но он не унимался:

— В тот первый день, в Саффрон-Уолден, мы были настоящими друг с другом, Кэтрин. Я никогда еще не был таким настоящим!

— Да-а? Ну так получи еще кое-что настоящее: я притворялась каждый раз, когда мы с тобой это делали.

Индюк с приятелем глазели на нас с отъехавшими челюстями. Моргун и сам разинул рот. Я его подрезала именно тогда, когда он собирался изречь что-то умное.

— Пока, Моргун.

Хотела бы я сполна насладиться этим моментом. С удовольствием осталась бы и позлорадствовала — а то и добавила кое-что похлеще. Такое, чтобы перепало и парням за соседним столиком. Но слезы вновь подступали к глазам, и я выбежала из зала.

Я ехала и плакала, ехала и плакала. Проползла по Камберуэллу, покружила у «Слона», проскользнула через Саутуорк, переехала мост Блэкфрайарз, под которым бежала гладкая и темная река, и свернула в Сити. И плакала не переставая. Надо было встретиться с родителями Джоэла, попытаться хоть как-то утешить их, а заодно и себя. Но для этого пришлось бы слишком много лгать.

Только выпивка поможет сдержать то, что пульсирует у меня в голове.

Сделав пару глотков и убирая бутылку, «Гленфиддиха» я мельком глянула в зеркальце. Внутри все подскочило, я едва сдержала крик: Джоэл сидел сзади, голова его моталась в такт движению машины, из ноздрей лились сопли и кровь. Я резко нажала на тормоз, его голова качнулась, и я увидела глаза — там, в парке, они были закрыты. Его глаза, некогда такие красивые, были неподвижны, пусты. И мертвы.

Нырнув в тупичок, я выдернула ключ из зажигания, чтобы прийти в себя. Конечно же, ничего не было — просто трещина на скользкой глади реальности, иллюзия, порожденная тенями, страхами и снами наяву.

Когда сердце перестало мчаться как бешеное и дыхание выровнялось, я снова завела мотор и направилась туда, где хотела очутиться больше всего на свете, в единственное место, которое кажется мне настоящим. Дом Ричарда в Крауч-Энде.

Все огни были погашены. Я нажала на кнопку звонка лишь один раз и очень кратко — не хотела будить Дотти, чья спальня расположена как раз над парадным. Прождала с полминуты и позвонила снова. Прошла еще целая минута. Ричард так и не подошел к дверям, и я в отчаянии принялась звонить и звонить. Ничего. Где его носит? Уж теперь-то он точно проснулся!

Я запаниковала — стала колотить в дверь кулаками, закричала в щель для почты:

— Ричард, это я! Открой! Открой эту чертову дверь! Впусти меня!

Наверху зажегся свет. Из комнаты Дотти донесся плач. По лестнице загрохотали шаги. Лязгнула задвижка. Сбросили цепочку. Дверь отворилась, и на меня хлынул поток света.

— Китти… — Он стоял в халате и тер руками голову. Волосы торчали хохолками. Лицо было сердитым, но через мгновение злость сменилась тревогой. — Господи, Китти, у тебя ужасный вид. Что случилось?

— Чаю. Я хочу чашку чаю.

Я пролезла мимо него в дом. Наверху плакала Дотти; я направилась в кухню, предложив Ричарду:

— Может, пойдешь к ней?

Добралась до чайника, налила воду, включила.

— Нет, все в порядке. — Стоило Ричарду произнести это, как Дотти умолкла.

— Ух ты. Ловко. — Я взяла чашку с подставки. — Тебе налить?

— Китти, что происходит?

— Или, если хочешь, сделаю горячий шоколад. Кофеин, насколько я знаю, тебя стимулирует. — Я достала вторую чашку.

— Китти, хватит!

Уязвленная, я резко обернулась — и уставилась на выдолбленную тыкву с кривой улыбкой, красующуюся на кухонном столе.

Ричард доплелся до стола — неловкий, помятый, — сел сам и придвинул другой стул ко мне.

— Присядь на минутку.

— Ладно. — Я нерешительно приблизилась и наклонилась, чтобы поцеловать его в голову. Твоя макушка пахнет подушкой. — Я часто говорила так. Один из милых наших стишков для двоих. И мне сразу стало лучше.

Ричард улыбнулся, но улыбка получилась кривой, как оскал той тыквы, и ее быстро сменило выражение усталости.

— Ты знаешь, который час, Китти?

— Без понятия.

— Почти полдвенадцатого.

— Ох.

— Вот именно — «ох». О чем ты думала, заявившись в такое время?.. Ты что, пьяна?

У меня вырвался слабый смешок:

— Нет. Конечно, нет.

Ричард окинул меня взглядом, отмечая и непривычную вялость, и несвежий вид, и снова посмотрел мне в лицо. Я была на грани истерики.

— Ну, может, пропустила глоток-другой. Ричард…

— Что?

Я попыталась собраться с силами.

— Извини, что я пришла так поздно. И мне жаль, что я разбудила Дотти. Просто…

— Просто — что? Китти, да ты посмотри на себя…

— Знаю. Я разваливаюсь, знаю. — Я хотела взять его за руку, но руки Ричарда прятались в карманах халата. Стоп. Нужно привести мозги в порядок. — Ричард, я повидала сегодня… Повидала такое… — Мертвое лицо Джоэла, измазанное кровью и соплями, возникло перед глазами. Я все еще ощущала запах опавшей листвы и грязи в парке. И горячий, сладковатый запах гниения.

— Китти, о чем ты? Что — «такое»?

Я встряхнула головой, отгоняя видение, и постаралась сосредоточиться на лице Ричарда — этот озабоченный, нахмуренный лоб, мягкий рот…

— Неважно. Главное — я поняла, чего я хочу. Ричард тер глаза, моргал — и молчал.

— Я хочу осесть, хочу мужа и семью. Хочу выйти за тебя, Ричард, и делить с тобой все. Хочу стать матерью для Дотти.

— Ох, Китти… — С Ричардом творилось что-то странное. Он будто был не в силах говорить.

Это был не его голос. Голос, которого я не слышала прежде.

— У Дотти уже есть мать.

У Джемаймы полные губы. Глаза, нос, кости — все такое мягкое, что я могу схватить и смять, как кусок теста. Длинные и густые каштановые волосы, бледная кожа. Очень женственная. Прямо прерафаэлиты долбаные. Небесно-голубой хлопчатобумажный халатик оставляет открытыми мягкие белые колени. Скрестив руки на груди, она презрительно смотрела на меня, словно я была воровкой детей.

— Что она здесь делает? — спросила я слабо. Ричард смотрел в пол.

— Скажи ей, Ричард, — произнесла Джемайма самодовольно.

— Скажи — что?

Но я уже знала — что…

— Китти, это было нелегко… — Ричард совсем обмяк.

— Ты говорил, что никогда не примешь ее обратно. Говорил, что хочешь меня. — Я подалась вперед, схватила его за плечи. — Прогони ее, Ричард. Пожалуйста, пусть она уйдет.

— Да никуда я не уйду, — заявила Джемайма. Я проигнорировала ее — смотрела только на Ричарда, вцепившись в его плечи. В глазах его было что-то мертвое.

— Ты не можешь доверять ей. Она же бросила тебя. Оставила Дотти. Как ты позволил ей снова сюда приползти — после всего, что она сделала! Однажды она тебя поимела — и снова это сделает.

— Вон отсюда! — Джемайма рванулась к нам.

Я заметила холеные, покрытые розовым лаком ногти, и тут она вцепилась в мою руку и попыталась поднять меня на ноги.

— Убери лапы!

Джемайма снова дернула, надеясь стащить меня со стула. Я чувствовала, что на это уходят все ее силы. Я не двигалась с места, одной рукой уцепившись за край стола. Ричард прятал глаза.

— Ричард… — Мой голос дрожал. От злости или от горя — не знаю. — Выход только один, и это ты…

Джемайма опять дернула мою руку, едва не вырвав ее из сустава, и я закричала от боли. От нее несло сексом. Твоя макушка пахнет подушкой…

Трещина разошлась, реальность раскололась. Мгновение назад я цеплялась за стол — мгновение спустя стояла посреди кухни, а Джемайма валялась у плиты. Испуганные глаза смотрели на меня из вороха каштановых волос и розовых ногтей. Халат распахнулся, обнажив белую плоть и рыжую поросль. Джемайма схватилась за разбитый в кровь лоб.

Ричард закрыл лицо руками.

Я словно со стороны услышала свой голос — будто это говорил кто-то другой:

— Ты же со мной трахался — да я тебя пришибу сейчас…

Рука сжалась в кулак, потянулась вперед.

— Мама!

Она вбежала в комнату в ночной рубашке. С клубничками — я купила ее в «Маркс энд Спенсер». Маленькие ножки дробно топали по плиткам. Пронеслась мимо отца, мимо меня, не замечая нас.

— Милая, все хорошо. С мамой все в порядке. — Джемайма обняла ее, прижала к себе, зашептала на ухо: — Успокойся, малыш, все хорошо.

И улыбалась через плечо Дотти. Улыбалась, глядя на меня. На рубашку с клубничками капала кровь.

8

Дышать было тяжело, но виски помогало. Одной рукой я держала руль, а другой — бутылку. В небе сияли звезды, дорога была пуста. И куда, на хрен, я еду. Узкие переулки. Большие шикарные дома. Огни светофоров — на кой черт они нужны… Дорога передо мной так и так открыта. А это что за зеленая мутотень?.. Хемпстед. Хемпстед-Хит, мать его…

Надо решить, куда я еду. Нужна какая-то цель, нельзя же и дальше катиться куда глаза глядят. А то скоро по кругу начну накручивать.

Страшный старый Кэмпден. Неистребимый запах хот-догов. Козлы на тротуарах держатся за свои кебабы, орут вслед такси. Огонек выключен, педрилы. Я вам не прислуга, мать вашу. Я же именно здесь Джонни в первый раз увидела. Его сдувал ветер, как нарисованного человечка-палочку, только в развевающемся пальто. К «Слону» просил подвезти… Знать не знал, кто я. И я так и не сказала, что встречала его раньше.

Кингз-Кросс… Сент-Панкрас — красный свадебный пирог, дерьмо. Юстон-роуд — видите, знаю же, где нахожусь. Знаю… Пустые кварталы контор. Ни души вокруг. Только ночной народец вроде меня, но мы не в счет. Тауэр-стрит…

Иисусе, это еще что за хрень? Я же, мать вашу, по кругу езжу. Рассел-сквер, точно. Британский музей — кладовка с гребаными саркофагами. Нет, так дальше нельзя. Куда, черт возьми, я еду? Не домой — это факт. Надо найти место, где можно дышать. Свежий воздух. По-настоящему свежий.

Сентер-Пойнт. Они что, этот член тут не смеха ради поставили?..

Сохо. Кошмар — народ прет из баров прямо на дорогу. Плетутся аккуратно передо мной, и плевать им на все. Вереница вертких мини-кебов, вытянутых лимузинов и замысловатых китайских велосипедов… Воздух вонючий, густой — хоть бритвой кромсай… Сохо — волосатые подмышки Лондона.

Кажется, я еду на запад. Гайд-парк, Байсуотер-роуд. Что у нас на западе? Куда мне направиться? Дальше, дальше и дальше. Девон… Корнуолл… Уэльс…

Уэльс.

Северный Уэльс — горы, чистый, свежий воздух. Куплю коттедж, а может, и нескольких овечек. Винни будет приезжать ко мне в гости. Прочистит дыхалку свежим кислородом. Будем прогуливаться вдвоем. Напечем валлийских пирожков. А почему нет? Уэльс — чем плохо? На А40, потом — М40, М6 и так далее.

Черт. Где я? Я же должна быть на Уэствэй. Не там свернула… Чтобы я свернула неправильно? Не, только не я. Широкие пустые дороги, белые георгианские особняки, деревья. Чертов Западный Лондон, все одинаковое. Налево. Держаться левее. Да, так… Не так. Не так, на хрен. Снова белые дома, снова деревья. Еще раз налево, и я отсюда выберусь, и не фига дудеть на меня из своего ссаного БМВ! А может, направо? О господи. Опять белые дома с деревьями. Они когда-нибудь кончатся? Все жужжит. Радиотреп. Что там на указателе?.. Ни черта не разберу. У меня тут где-то справочник был… Рука натыкается на листок бумаги.

«Дорогая Кэтрин, прости, что я вторгаюсь в твою жизнь, но я подумал, что ты должна знать: я заказал в церкви заупокойную службу по твоей матери…»

Скомкать письмо. На пол его. Нечего голосу этого козла у меня в голове делать… Звон… Громкий трезвон… Красный мобильник! Что за… Джонни? Нажать кнопку.

— Кэтрин, где ты?

— Крэйг?

— Я волнуюсь за тебя, Кэтрин. Где ты?

— А хрен его знает!

— Кэтрин, ты что, за рулем?

— Отсохни, Моргун.

— Слушай, давай ты сейчас потихоньку припаркуешься, хорошо? Я за тобой подъеду.

— А я не хочу, чтобы ты за мной подъезжал. Отвали!

— Хорошо, хорошо. Не волнуйся, ладно? Все нормально…

— И не говори со мной, на хер, как со слабоумной!

— Извини, Кэтрин. Извини. Скажи, там, где ты сейчас едешь, разрешено останавливаться? Ты можешь сделать мне одолжение и просто притормозить?..

— Я тебе никаких одолжений делать не собираюсь.

— Да, я знаю. Я… Послушай… Судя по голосу, ты много выпила. Ты можешь кого-нибудь покалечить…

— Плевать.

— Кэтрин, у тебя был шок, и ты не в себе.

Я судорожно сглотнула. Что-то поднималось во мне. Что-то, что слишком долго таилось.

— В какой части Лондона ты находишься? Хоть это ты мне можешь сказать?

— Запад. Белые дома. Деревья. Дома белые…

Чокнуться можно. Прямые линии, углы, снова прямые линии, и ни одна ни с чем не связана. Я же на этой дороге уже была, точно. И машину эту несколько минут назад видела… Я будто крыса в лабиринте. Лабиринт… Боже, руль какой скользкий.

— Я не могу дышать, Крэйг. Я не могу… дышать…

— Кэтрин, ты видишь какой-нибудь указатель? Вывеску? Паб, ресторан — что-нибудь?!

— «Дан…» «Дансейни» какое-то.

— Хорошо. Теперь паркуйся. Все хорошо.

Ничего не хорошо. Все поднималось и поднималось. Клубилось вокруг меня, как когда-то — вокруг моей матери.

— Катерина? Скажи что-нибудь!

Такси — черное и большое — ехало прямо на меня… В голове отдавался гудок. Крутанув руль, я ушла от лобового удара, но появилось что-то другое… Цвет. Проклятый цвет, которому нет названия.

Он был везде.

 

МОРСКАЯ ЗВЕЗДА

1

— Я не чувствую, что я — это я.

— Ты о чем? — В голосе Винни тревога. Но тревожиться ей было не о чем.

— Я имею в виду — я не такая, как прежде.

Таксофон загудел, и я, прижав трубку подбородком к плечу, свободной рукой полезла в карман халата за очередным двадцатипенсовиком. Неудачный маневр. Будто задела что-то под своими сломанными ребрами, и место, где в груди была вшита трубка, обожгло болью. Я качнулась и вцепилась в костыль, зажатый слева под мышкой. Иначе не удержать бутылку, присоединенную к вшитой трубке. Ухитрившись наконец встать прямо, я засунула монетку в щель.

— Не такая хорошая или не такая плохая? Кэтрин, ты здесь?

— А, ч-черт… Да, здесь, извини, Вин.

— Ты в порядке?

— Конечно. — Я вытерла пот со лба.

По серому коридору шла доктор Дженнингс с молодым чернокожим санитаром; их подошвы шлепали по синтетическому полу. Застукав меня у таксофона, докторша нахмурилась, взор ее означал: «Почему не в постели?» А потом она неожиданно улыбнулась и пошла дальше. Страшила Джули, баба средних лет, с квадратной мордой, моя соседка по палате, ковыляла в туалет, путаясь в полах байкового халата. Я повернулась к ней спиной и уставилась на плакат про обследование груди.

— Извини, Вин, что ты сказала?

— Я спрашиваю — какая «не такая», плохая или хорошая?

— Не знаю… Я больше не чувствую себя испуганной. И не понимаю, чего пугалась прежде… Хотя чего-то пугалась. Понятно?

— М-м… — Винни старалась это переварить. Ни хрена не понятно — даже мне самой.

— Дело в том, Кэт, что ты посмотрела смерти в глаза. Посмотрела — и все же ты здесь. Потому ты и чувствуешь себя другой. Логично, да? Я тут читала одну книжку, так вот: те, кто был…

— Ладно, Вин, ты-то как?

— Я? А, спасибо, с тех пор как вынули эту трубку — намного лучше. Кэт, а ведь в этом есть и смешная сторона: обе валяемся по больницам, из обеих трубки торчат!

— Оборжаться.

Мне подфартило: пневмоторакс (так называется, когда пробито легкое), среднее сотрясеньице башки плюс шишка размером с мячик для гольфа, пара сломанных ребер, порезы, мерзкий ушиб на левом колене и морда как баклажан. Коктейль тот еще, и очень больно, и все же я знаю, что мне повезло.

— Я завязала с курением, — сообщила Винни.

— Еще бы.

Хорошо мы, наверное, смотримся. Я балансирую в больничном рубище у таксофона и кидаю туда монетку за монеткой, а Винни разговаривает лежа в кровати. Обе хилые, как старухи, обе шаркаем шлепанцами и сипим тоненькими голосами.

— Нет, действительно, — сказала Винни. — Пол, кстати, говорил, что ты заходила. Спасибо, Кэтрин.

— Заткнись, а? Это все, что я сделала. Я бы тебя проведала, если бы не вляпалась… Но знаешь, Вин, меня, возможно, через несколько дней выпишут. Я тебя навещу. Принесу виноград.

— Вообще-то, Кэт, меня выписывают завтра, так что это я к тебе заскочу.

Я всего-то хихикнула — и это чуть не отправило меня на тот свет.

— Вечно ты со мной нянчишься. Ладно, подруга, выкладывай очередную мудрость. Мудрость мне сейчас до зарезу нужна.

Пауза. Я услышала вздох Винни. От телефонной трубки несло гнилью. Так пахнет дыхание больных людей. Мои деньги тикали и тикали…

— Что ты собираешься делать? — спросила в конце концов Винни.

Бип-бип-бип — я старалась затолкать в щель последнюю монетку. Она выскочила снизу. Я наклонилась, подобрала, поплевала на нее и снова запихала в щель. И взвыла — поскольку задела вшитую трубку и потревожила ребра. Трюк, однако, удался: автомат монетку принял. Это мама научила меня такому приему.

— Так что ты будешь делать? — настойчиво спросила Винни.

— А я знаю? Я не могу загадывать дальше чем на несколько дней. Просто живу и жду, когда из меня эту гребаную дрянь выкачают.

Старая леди, шествовавшая мимо на костылях, пронзила меня злобным взглядом. Будь у меня свободный палец — показала бы ей.

— Кто-нибудь из них заходил?

— Из них? Ты имеешь в виду… Нет, конечно. С ними всё. Со всеми. Кроме Джонни, может быть… Нет, я видела только Кева.

— Что? Ты о Большом Кеве? Из «Крокодила»? — Винни явно обалдела.

— Ага. О нем самом. Я ему позвонила, и он съездил ко мне домой. Привез кое-что из вещей. Знаешь, Вин, за последние пару дней я поняла кое-что важное о своей жизни.

— И что же?

— У меня ее нет.

Пошатываясь, я медленно брела обратно в палату. В правой руке я несла бутылку, а с левой стороны — там, где ушибленное колено, — опиралась о костыль. Такой крен был не слишком полезен для груди — сломанные ребра вдавливались так, что перехватывало дыхание; место вокруг вшитой трубки саднило. Но я упорно заставляла себя двигаться. Не могу валяться все время в койке. Да и голова уже получше, чем вчера, — осталась лишь ноющая боль и время от времени казалось, будто в черепушке что-то порхает — подпрыгивает и приземляется.

Все, что я могла делать, — это плестись обратно в постель, и то по дороге пришлось прислониться к стенке, чтобы отдышаться. Как представлю себе беговую дорожку… Я увидела собственную тень на противоположной стене и содрогнулась: нечто сутулое, сгорбленное… Будто вырядилась для Хэллоуина.

За сегодняшний день я изучила этот коридор вдоль и поперек. Отколотая кафельная плитка у огнетушителя, сырое пятно на потолке возле лампы, проход, ведущий к лифтам… Я, наверное, протопала здесь уже восемь или девять раз. То целенаправленно — позвонить Винни или в туалет, — то просто чтобы прошвырнуться. Удивительно: все видишь совсем по-иному, когда движешься медленно, сосредотачиваясь на каждом шаге, на каждой детали. Мир меняется… Мелочи выходят на первый план. Все становится более сложным, более реальным… И менее похожим на лабиринт.

Я приближалась к посту сиделки. Люди в форме сновали туда и обратно. Даже того ветерка, который поднимается от их беготни, сейчас хватит, чтобы свалить меня с ног. По очереди трезвонили два телефонных аппарата на столе, и высокая стриженая медсестра по имени Фрэнсис хватала то одну, то другую трубку. Я слышала ее ровный голос, повторяющий снова и снова:

— Больница герцога Эдинбургского. Оставайтесь на линии, пожалуйста.

Свернув налево, я прохромала в длинную прямоугольную палату, с обеих сторон здесь тянулись койки, в том числе и моя. Третья справа.

Страшила Джули сидела на соседней кровати и, откидывая за ухо прямые волосы, оживленно щебетала с посетителем; худой седой мужчина со спины напоминал моего отца. В кои-то веки Джули смахивала на человека: углы ее тяжелой квадратной физиономии от ухмылки несколько закруглились. Но вот она заметила меня и ткнула в мою сторону пальцем. «Вот она», — произнесли ее губы.

Когда беловолосый гость обернулся, порхание у меня в голове сменилось бешеной свистопляской.

— Ну вот. Приходит в себя… — Голос сестры Ивонны.

Тысячи цветных пятен кружились у меня перед глазами. Кровь в голове шумела, как вода, прорвавшая дамбу.

— А теперь — в постельку, хорошо? — Сестра Фрэнсис одновременно поддерживала меня и пристраивала костыль возле кровати; сестра Ивонна вынула из моих взмокших ладоней бутылку и откинула одеяло.

— Хорошо, что мы рядом оказались, — заметила она. — Наша малышка Кэтрин, мистер Чит, очень удачно в обморок упала.

Везучая я.

— Вам сейчас надо полежать и отдохнуть, Кэтрин, — сказала сестра Фрэнсис. — Вы себя немножко переутомили.

Я все еще была словно пьяная. Медсестры сгрузили меня на кровать, укрыли одеялом, подсунули под голову подушки. От меня самой толку было как от тряпичной куклы. Бутылку поставили на пол.

— Она в порядке? — Первые слова, которые я услышала от отца за пятнадцать лет.

Где-то в отдалении заливалась Джули:

— Я тут со щитовидкой. Три года понадобилось, чтобы меня обследовали по-настоящему. Три года страданий.

Когда сестры направились к двери, захотелось кинуться к ним, умолять, чтобы не оставляли наедине с отцом, но я была слишком разбита, чтобы говорить. А он просто стоял и пялился на меня своими бесстрастными директорскими глазами.

— Как ты узнал, что я здесь? — выдавила я между неровными вдохами и покосилась на стакан с водой на тумбочке.

Он опередил меня, метнулся к стакану, протянул мне. Наши пальцы соприкоснулись, и я отдернула руку, ощутив холод его кожи.

Он подождал, пока я выпью воду, потом пробормотал:

— Может, я задерну полог? — Голос мягче, чем я запомнила.

Я хотела отказаться — не хватало только остаться с ним наедине, — но тут Страшила Джули ударилась в цветистые описания своей операции на щитовидке, и я торопливо кивнула.

Зеленая занавеска, зашуршав, сомкнулась вокруг нас, и я запаниковала, очутившись вместе с отцом в этом коконе. Он засуетился, выискивая, где бы пристроить оранжевый пластиковый стул, и до меня дошло, что психует отец ничуть не меньше моего. Уголок тонкого рта подергивался, а руки дрожали, когда он придвигал стул к кровати.

Отец нервно смотрел на бутылку и на трубку, которая тянулась от нее к моей пижамной куртке. Его подавленность придала мне сил. Дурман заклятия рассеивался.

— Постарел ты, дорогой родитель. Постарел и устал.

Отец опустил глаза и принялся теребить пуговицу макинтоша.

— Что случилось, Кэтрин? Расскажи мне.

— Въехала кебом в грузовик. Не лучшая идея, конечно. Хорошо еще, грузовик на месте стоял.

Я отметила, как блестят его черные ботинки. Похоже, он по-прежнему чистит их каждый вечер. Раньше он чистил и мамину обувь, и мою, а потом выстраивал туфли в ряд возле парового котла.

— Но тебе наверняка и так уже все рассказали. — Я изобразила подобие саркастической улыбки.

— Мне сказали, что ты была пьяна.

— Ой, да пошел ты!

Отец вздрогнул, поднес дрожащую руку к глазам, потер лоб. Я ощутила, как мою разукрашенную синяками физиономию согревает улыбка. Сколько раз я посылала его в мыслях, а вслух — еще никогда.

Придя в себя, он предпринял еще одну попытку:

— Что ты натворила, Кэтрин? Садиться пьяной за руль — это так на тебя непохоже.

— Откуда тебе знать, что на меня похоже? — Но усталость брала свое, мне уже было не до баталий. Я тяжело откинулась на подушку. — Ты прав. Это на меня непохоже. Если хочешь знать, я той ночью… была слегка не в себе. Если хочешь знать, я хотела умереть.

Дрожь пробрала меня при этих словах, и я закрыла глаза… Мне сказали, что я, видимо, успела повернуть руль, потому и не впечаталась прямо в кузов. Основной удар, сказали, пришелся на левую часть кеба — дверцу надо мной сплющило, как будто она была из фольги. И еще сказали, что я довольно удачно приложилась об руль — не будь пристегнут ремень, пролетела бы точно сквозь ветровое стекло и искромсала морду в кружево. Была бы как Джонни, а то и хуже… Но сама я ничего этого не помнила. Только оранжевые огни такси, от которого я увернулась, — и все. Лишь безымянный цвет вокруг.

— Видишь, пап, у меня всё как у мамы. Это пряталось во мне, как и в ней, ждало своего часа.

Я заставила себя открыть глаза и повернуть голову так, чтобы видеть его. Папино лицо было мертвенно-бледным. На впалых щеках и под глазами залегли темные тени. Я ждала, что он что-нибудь скажет, попытается ответить, и вдруг поняла, что отец не в силах говорить. Он старался сдержать слезы. От тишины мне стало не по себе, и я попробовала разрядить обстановку:

— Пап, а ты знал, что когда людей уносят с места аварии, то их кладут на доску со специальным покрытием? Классная штука! А вокруг головы обертывают штуку вроде губки — на случай, если шея сломана.

Эта губка — такая мерзость: лежишь, шелохнуться не можешь, все вокруг приглушено… Прямой путь к клаустрофобии. Пялишься в потолок, а над тобой мелькают чьи-то лица, чего-то спрашивают, фальшиво лыбятся…

— Права, конечно, отберут. Думаю, года на три. А вот значка мне больше не видать — это факт. Кеб списали. «Фарэвеи» вообще-то мощные, но плохо сочетаются с грузовиками. Бедная Мэв, наверное, в гробу перевернулась.

— Что ты будешь делать? — Голос у отца был совсем слабый.

— Без понятия. — Мой голос не лучше. — Воды еще не нальешь?

Отец наполнил стакан из кувшина. Постаравшись не касаться папиных пальцев, я взяла стакан и отпила глоток. Отец снова устроился на стуле. Руки на коленях, пальцы сплетены.

— Я тебя видел. — Он робко покосился на меня. — На заупокойной службе. Видел, как ты убежала. Заметил только тогда, когда ты была уже у холма. Глаза у меня уже не те, но я знал, что это ты… Там еще был мужчина в спортивном автомобиле, он побежал за тобой. И я слышал, как он зовет тебя по имени… Почему ты убежала?

— Я и не собиралась там быть. Мужчина, которого ты видел… Он заманил меня туда.

— А-а… — У отца был разочарованный вид. — А я думал…

— Нет. — Я сделала еще глоток и поставила стакан в сторону. Как же мне хотелось остаться одной. — Слушай, может, пойдешь? Я хочу отдохнуть.

Отец будто и не слышал:

— Кэтрин, я знаю, что наломал немало дров. Я просто не мог после… Ты так похожа на нее.

— Папа, я не хочу этого слышать.

— Я был рад, когда ты ушла к Мэв. Я не знал, как справиться с тобой. Как справиться со всем. Когда мне предложили раньше срока уйти на пенсию, это было такое облегчение…

— Папа, сделай одолжение — мне из легкого эту хрень откачивают…

— Мэв была так добра. Ты ведь, наверное, и не знала, что она постоянно приходила и помогала мне с уборкой? Она оставалась на чашку чая и рассказывала, как у тебя дела…

— Папа…

Внутри все дрожало и дергалось, я хватала ртом воздух.

Как же он постарел. Стал одним из тех усохших, дряхлых старичков, которые бредут от автобусной остановки с сумкой, набитой продуктами; у них печальные худые лица и непомерно большие уши.

— Извини, я не хотел огорчать тебя и утомлять. Просто когда этот человек позвонил и сказал, что ты здесь…

— Какой еще человек?

— Я так беспокоился за тебя, Кэтрин. Знаю, прошлого не поправишь, но я надеялся… я надеюсь, что мы сможем быть друзьями. Хочешь, поживи у нас с Патрицией, когда тебя выпишут. Тебе же нужно будет время, чтобы прийти в себя, встать на ноги.

— Эй, погоди. — В голове у меня бушевала целая лавина. Факты, воспоминания разъезжались, ускользали, я не знала, за что ухватиться. И выпалила наугад: — Что еще за Патриция?

Покраснел! Мой отец покраснел!

— Это… моя знакомая дама.

— Твоя — кто?

— Мы вместе чуть больше года. Я встретил ее в группе психологической поддержки для перенесших душевную травму.

Он — в группе психологической…

Отец выпрямился на стуле. И будто вырос дюйма на три, прямо у меня на глазах. Мне нужен кодеин — срочно.

— Я должен был как-то помочь себе. Почти четырнадцать лет я прятался от мира. Четырнадцать лет. Да, я обязан был уделять Мэри больше внимания. Да, я обязан был стать для тебя гораздо лучшим отцом. Но прошлое не изменишь, ведь так?

Чудно слышать, как он произносит ее имя.

— Не могу представить, как ты сидишь в библиотеке, или в церкви, или еще где и изливаешь душу перед незнакомыми людьми.

— Знаю. Странно, да? — Папа нервно хмыкнул, но его лицо тотчас снова стало серьезным. — Кэтрин, я любил твою мать даже больше, чем… Но теперь… Теперь я встретил Патрицию. Она… замечательная.

— Замечательная? — Резкий укол в ребрах. Отец снова покраснел. Меня сейчас вывернет! — Да. Замечательная. Она прекрасная женщина. Заупокойная служба — это ее идея.

Неужели папа действительно мог измениться? Сначала я этого не заметила, но он заговорил о Патриции — и я уже вижу… Тот же макинтош, надраенные до блеска ботинки, ручка в нагрудном кармане, та же манера сплетать пальцы — но, похоже, он обрел смысл в жизни. У него есть женщина по имени Патриция — и у нее бывают идеи.

— А сюда заявиться — это тоже ее идея?

— Нет. Это уже моя. Мне давно следовало прийти, но мы уезжали на неделю в Париж. Вернулись только сегодня утром. Тогда я и получил сообщение.

Мой отец и какая-то женщина… Залезают на Эйфелеву башню, гуляют вдоль Сены, ходят по Лувру, лопают улиток… Возвращаются домой…

— Какое сообщение? Кто тебе сказал, что я здесь?

— Сообщение на автоответчике. От какого-то Джейми.

— Джейми? Не знаю никакого Джейми.

Папа был озадачен:

— А я думал, что это тот мужчина, который тогда бросился за тобой. В спортивной машине.

— Папа, а ты уверен, что его зовут не Крэйг?

— Конечно, уверен. Джейми Лоуренс. Именно так.

На этом мои силы кончились. Мне нужен был отдых. Веки отяжелели.

— Па, мне спать пора.

Отец медленно поднялся на ноги, начал застегивать макинтош. Но мысли у него носились где-то еще.

— Ты подумаешь о моем предложении, Кэтрин? Насчет того, чтобы пожить у нас.

— Па, дай я отдохну. Мне сейчас не до того. Папа снова стал печальным. А чего он ждал?

Придет, скажет «извини» — и все пятнадцать лет исчезнут, как по волшебству?

— Но можно, я хотя бы снова к тебе зайду?

— Не знаю. — Глаза закрывались сами собой. В отдалении загремела тележка с едой.

Глаза у меня были закрыты, но голос его я слышала:

— Я позвоню завтра в палату, хорошо? Когда ты сможешь все продумать?

Занавеску отдернули, на меня нахлынула волна густого запаха. Юнец с остреньким личиком, в белом халате, подтянул тележку, взглянул на диаграмму в ногах кровати и сверился со списком:

— Кэтрин Чит… Вы у нас вегетарианка?

— Нет! — С меня разом слетела сонливость. — Я не вегетарианка! Я мяса хочу!

— А здесь написано — вегетарианка… — заныл парень.

— Так я позвоню? — спросил папа.

— Как хочешь.

2

В больнице я все чаще думала о Джонни. А вдруг он уже много раз пытался дозвониться до меня по красному мобильнику? Но красного мобильника ведь больше не существует! Я так психанула на него и за азартные игры, и за то, как небрежно принял он три тысячи фунтов, а звереть, вообще-то, следовало на себя. Джонни у меня денег не просил. Инициатива была моя, а давать ему такую сумму — то же самое, что заливать бензин в машину. Лежа на больничной койке, я пришла к выводу, что с моей стороны этот роман был чистым мазохизмом. Позволяя Джонни так со мной обращаться, я наказывала себя за то, что я такая дрянь. А теперь я решила, что и элементы садизма тоже присутствуют.

С другими — все, но с Джонни дело еще не кончено. Когда меня в результате отцепили от трубки, заштопали и собрали заново, когда я покинула больницу на заднем сиденье мини-кеба, — мини-кеба! — я попросила шофера отвезти меня к «Слону».

Дрожа, вся на нервах, ждала я у двери. Я не знала, что ему сказать при встрече. Но по мере того как становилось все более очевидным, что никого нет дома, нервозность сменялась разочарованием. Я уже готова была повернуться и поплестись восвояси, как вдруг соседняя дверь отворилась и оттуда высунулась женщина средних лет, с полотенцем на волосах и с окурком в зубах.

— Бог ты мой, вы, наверное, миссис Дженнет, — произнесла она, не удосужившись вынуть окурок. И, не дав мне возможности ее разубедить, затрещала: — Бесконечно извиняюсь — совсем из головы выскочило, что вы придете, а я как раз волосы сушу. Ничего, если я вам просто ключи дам — вы же сами все посмотрите? В конце концов, я и согласилась-то людей впускать, только чтобы сделать любезность мистеру Триггсу. Он же и мой домовладелец, понимаете? Для домовладельца, конечно, парень приличный, ну да все они одного поля ягода. Я имею в виду — те, которые зарабатывают на хлеб, сдавая квартиры в аренду. — Женщина умолкла, разглядывая мою физиономию — разукрашенную синяками и шишками, потную после нелегкого восхождения по лестнице. Заметила она и костыль под мышкой, и скованность движений. Участливое выражение на лице почему-то сменилось подозрительностью. — Вот ключи. — Она протянула руку; ключи от квартиры Джонни болтались на испачканных хной пальцах. — Постучите, когда закончите. Сразу не отвечу — значит, у меня голова под краном.

В квартире Джонни больше не было привычной смеси запахов — виски, обезболивающих лекарств, жареного бекона, нестираной одежды. Можно было различить только слабый затхлый запах старого ковра и сигарет. Большая часть окон была открыта, и в комнату задувал ветер. Отопление отключили, и изо рта у меня вырывались облачка пара.

Я никогда еще не видела эту квартиру при ярком дневном свете. Джонни обычно держал занавески задернутыми — отчасти из лени, отчасти из желания спрятаться ото всех. Бурые разводы на стенах, пятна и дыры от сигарет на ковре — теперь, когда здесь не было вещей Джонни, все это больше бросалось в глаза. Конечно же, исчезла гитара. Обычно она стояла вон в том углу. А все старые газеты и коробки собрали и выбросили. Кофейный столик вытерли, но самые застарелые круги и разводы все еще угадывались на деревянной поверхности.

Ощущая странную легкость в голове, я прохромала по комнате, провела пальцем вдоль вонючей спинки кушетки. Несколько недель мои странствия ограничивались одними больничными коридорами, и сегодня, в день своего освобождения, по идее, я должна была отправиться прямиком в постель. Дурман в голове придавал происходящему оттенок нереальности. А вдруг мне все это просто снится?

Вот здесь я лежала в ту ночь, когда Джонни мне врезал, — прямо тут, на ковре. Лежала и вспоминала, как в детстве, на пляже, склонилась над лужицей воды в скалах, чтобы рассмотреть что-то… Морскую звезду, выброшенную на берег штормом.

Измученная жаждой, усталая, побрела я на кухню за стаканом воды. Ого, как чисто! Спорю — вылизал все не Джонни. Может, домовладелец соседке и заплатил за уборку. Я вообразила, как перемазанные хной руки шуруют по углам тряпкой и пылесосом… Стоп — а это что? Сложенный листок бумаги лежал на полке рядом с хлебницей. На нем было написано мое имя.

Дорогая Кэйти,

Я вел себя как последний скот и прошу за это прощения. Знаю, тебе все равно, в Берлин я отправлюсь или к чертовой матери, но, на всякий случай, — это Берлин. Я собираюсь помочь Стюарту в барс. И еще собираюсь начать все сначала. Я всегда буду любить тебя, Кэйти. Надеюсь, ты будешь счастлива.

Джонни.

На полке лежит еще один лист бумаги. Старый счет за газ.

3

Когда задребезжал дверной звонок, я орудовала валиком, взобравшись на стремянку, — перекрашивала стены гостиной в цвет манго. Да пошли они — кто бы там ни был.

Мне нравилось шуршание валика, размазывающего краску. Нравился чистый, насыщенный цвет, ложащийся на мои стены. Впервые в жизни я развлекалась декорированием, и, похоже, занятие оказалось как раз для меня.

Черт, опять звонок. Хрен открою. Еще не хватало мне с моими ребрами и коленом лишний раз ползать по лестнице ради свидетелей Иеговы, или торговцев, или кого там еще принесло воскресным утром. Мне и с краской-то управляться нелегко, а тут еще гости дурацкие. Да сестра Фрэнсис на меня бы наручники надела, поймай она меня за такими делами. И все же я гордилась собой. Две недели как из больницы — а вы только посмотрите на меня! И я все сделала сама.

Эта зараза названивала и названивала. Кто там настырный такой? Я наклонилась вправо, пытаясь разглядеть гостя из окна, но устроиться под нужным углом не удавалось. Ладно, ублюдки, вы меня достали — слезаю.

Медленней. Левую ногу на перекладину ниже, правую… Кончай трезвон, я же на стремянке!

Босая нога приземлилась точно на крышку от банки с краской. Ну и озверела же я… Ногу я вытерла старой газетой и, уже комкая лист, заметила лицо Эми — забрызганное краской цвета манго, оно улыбалось с колонки «Дело в муфте». Официальный снимок — Эми там луноликая и почти без шеи. Привет, Эми. Как жизнь? Вспоминаешь обо мне? Скучаешь?

Закинув скомканную газету в корзину, я открыла окно и высунула голову навстречу сырому ноябрьскому воздуху. Все равно не видно. Этот козел, похоже, торчал у самой двери. Звонок надрывался, чередуя долгие трели с короткими. Вне себя от злости, я заорала:

— Заткнись наконец и покажись!

Разумеется, это был он.

— Крэйг. — Голос мой совершенно ровный.

Это не приветствие — констатация факта.

Он топтался на пороге, совал мне букет поникших розовых гвоздик. Черный свитер, кожаная куртка и темно-зеленые брюки. А еще новая стрижка. Прямо француз. Такой галантный.

Я взяла гвоздики и стояла, разглядывая их. И остро ощущала, какая у меня синюшная рожа, старая футболка и заляпанные краской штаны.

— Извини, остались только такие, — произнес он.

Как это странно — вновь слышать его голос.

— Не очень-то ты спешил.

Он, кажется, хотел что-то ответить, но передумал и спросил:

— Это у тебя краска на лице?

— Да. Стены крашу.

— Я могу войти?

— Валяй. Только засунь это в мусорный бак, ладно? — Я ткнула ему цветы. — Ненавижу гвоздики.

— О… — Он обводил взглядом мою комнату. — Оранжевый, как огни кеба…

— Манго!

Он приблизился ко мне, осторожно пробравшись по пластиковым половичкам и газетам.

— У тебя кофе найдется?

— Само собой.

На кухне, наливая воду в кофейник, я услышала за спиной его голос:

— Я ушел от Марианны.

Я развернулась, и ребра обожгла боль. Он снял с полки испанскую куколку, подаренную Стефом, приподнял юбочку и вскинул брови при виде белых трусиков.

— Хватит вранья, Крэйг.

— Хватит вранья. — Лицо его было открытым, даже невинным. Я вдруг ясно представила, как он выглядел в шестнадцать. — Меня зовут Джейми. Джейми Лоуренс.

— Я знаю.

— Крэйг Саммер — имя, которое мне дали для задания. Сколько времени зря пропало. — Он улыбнулся.

— Почему ты не навестил меня в больнице, Моргун?

— Я не знал, что ты хочешь меня видеть.

Неожиданно послышался непонятный шум. Словно крыльями хлопали. И доносился шум из гостиной.

— О господи, голубь!

Наверное, он влетел, пока я варила кофе. Одно окно было открыто настежь, но безмозглая тварь упорно колотилась о другое. В комнате голубь казался просто гигантом.

— Прогони его. — Я попятилась, зябко обхватив себя руками.

— Конечно. — Моргун выпятил грудь. — У тебя есть старое полотенце?

— Да. — В ванной, пошарив в шкафу, я вытащила розовое полотенце — еще тех времен, когда я жила у Мэв. Вернувшись в комнату, я застала голубя пикирующим прямо в ведро с краской. Промахнулся.

— Ах ты черт!

— Тише! — Моргун раздраженно взглянул на меня. — Ты его пугаешь! Дай сюда полотенце.

Трясущейся рукой я протянула ему полотенце, а сама ретировалась к двери на кухню, вцепившись зубами в ноготь. Вкус краски.

Моргун медленно крался по комнате, держа полотенце, как матадор.

— Все в порядке… — Голос был мягкий и тихий. — Все хорошо, малыш…

— Малыш? — От моего окрика голубь резко взмыл вверх и снова ломанулся в окно, орошая раму брызгами краски и пачкая стекло лапками цвета манго.

Моргун с таким бешенством посмотрел на меня, что я закрыла рот рукой. Птица уселась на подоконник и плеснула дерьмом. После чего принялась сдавленно ворковать, как пожилая леди.

— Дурная ты животина, — льстиво забормотал Моргун, медленно приближаясь к окну. — Я тебе плохого не сделаю, дурень. Я просто хочу тебе помочь. И все. — Он поднял полотенце, преграждая голубю путь в комнату.

Как тихо. Я слышу дыхание Моргуна.

Миг, птица взмахивает крыльями — и летит.