Нора Феллон сдержала слово: когда я вернулась в отель, на конторке у портье меня ждала фотокопия некролога Ловенталя. Я отложила ее и прежде записала интервью Хиггинса. Затем, попивая чай с сендвичем, я начала читать некролог:

«Дениэль Франклин Ловенталь был одной из заметных фигур среди эмигрантов, покинувших гитлеровскую Германию. Он и его жена-датчанка приехали в США в 1937 году. До этого, покинув Лейпцигский университет, где защитил докторскую диссертацию и читал лекции, он четыре года жил в Дании. За свою работу, начатую еще в Лейпциге, он впоследствии получил Нобелевскую премию. Его жена Луиза Томасин, тоже физик, умерла в 1960 году. Сын профессора Ловенталя, Ричард, преподает английскую литературу в университете города Венеция, штат Иллинойс.

Ловенталь начал свою карьеру в Америке в Нью-Йорке, в стенах Колумбийского университета. И хотя он не принимал непосредственного участия в Манхэттенском проекте, он, как все атомные физики того времени, чувствовал, что первое успешное расщепление атома вот-вот произойдет. Речь шла только о том, как скоро это осуществится. Все молились, чтобы это произошло в Америке, а не в Германии. И тем не менее профессор Ловенталь оказался одним из первых противников использования силы атома в бомбе.

Он приехал в университет Венеции, штат Иллинойс, и благодаря привлечению им научных кадров, университет штата вошел в десятку самых престижных американских школ физики высоких энергий…»

На слове «престижных» я допила чай. Это слово показалось мне фальшивым. Я продолжала читать дальше:

«Профессор был давним почитателем Шекспира и славился тем, что по любому поводу мог произнести уместную цитату из Шекспира, хотя и не всегда точную. Кое-кто утверждал, что его оговорки и неточности в шекспировских цитатах были умышленными и явно рассчитаны на осведомленность аудитории».

Я простила тому, кто писал в некрологе слово «престижных».

Далее в письме следовали похвалы Ловенталю за его вклад в современную физику.

Некролог подписал доктор Хью Борк, декан факультета физики и технических наук. Я подумала, не Форбс ли стоит за всем этим, подобно тени отца Гамлета. Интересно, кем он был все эти годы, работая под руководством Ловенталя. Справившись с датами, я поняла, что у меня были основания для некоторых предположений: оба учились в Чикагском университете, что, должно быть, помогло Форбсу в его разговоре с Фондом Рейса. Почему же тогда я все время чувствую, что его компетентность нуждается в поддержке. Это заставляло меня все чаще думать о том, как бы мне свести этих двух, Форбса и Хиггинса. Я пребывала в растерянности: мне очень хотелось встретиться с Форбсом и выразить ему свое сочувствие. Но в то же время я боялась показаться бестактной или, что еще хуже, назойливой журналисткой.

И хотя я вспомнила, что Форбс за время нашего знакомства ни разу не упомянул имя Ловенталя, — правда, мы совсем мало с ним общались, — я почему-то думала, что эмоционально он должен быть подавлен случившимся несчастьем. Горе Ричарда было вполне понятным, а вот горе Рендалла Форбса могло показаться не совсем нормальным. Обо мне часто говорили, что я готова приголубить как мать, любую божью тварь, даже аквариумного тритона, если бы мне дали волю. Не такие ли чувства я начала испытывать по отношению к Форбсу?

Когда я спустилась в холл отеля, мальчик-посыльный развязывал только что доставленную пачку газет «Индепендент». На первой полосе была фотография Ловенталя. Мне стало понятно, почему все называли его Папой. У этого доброго седого человека было такое выражение лица, как у близорукого, снявшего очки за секунду до того, как щелкнул затвор фотоаппарата. Если бы меня спросили о его профессии, я обязательно сказала бы, что он скрипач. Я сидела в машине и читала статью, озаглавленную: «Знаменитый физик убит в своем кабинете».

В блокноте я начала составлять конспект прочитанного:

1. Смерть наступила в десять тридцать вечера от одного из ударов, нанесенных по голове бронзовой статуэткой.

2. Ужинал дома в обществе сына Ричарда и секретаря мисс Терезы Ингрэмс. Прислуживала экономка миссис Грейс Гордони.

3. Около десяти вечера проводил мисс Ингрэмс домой в другой конец студгородка (минут пятнадцать ходьбы), минуя три корпуса административных зданий.

4. По дороге у здания Студенческого союза им встретились Александр Йегер и еще четыре или пять студентов. Остальных мисс Ингрэмс не опознала в темноте. По просьбе Йегера профессор остановился и отошел для беседы с ним наедине. Когда вернулся, то ничего не сказал об этой беседе. Так же ничего не сказал относительно непристойных слов, выкрикнутых одним из студентов.

5. Ничего не сказал мисс Ингрэмс о том, что собирается вернуться в свой служебный кабинет на факультете. Время его ухода из здания факультета отмечено как десять пятнадцать вечера.

6. Тело найдено в пять пятнадцать утра следующего дня старшим уборщиком Питером Расмусоном.

7. В девять часов вечера Ричард отвез экономку миссис Гордони в Бейкерстаун и поехал в Центр искусств на репетицию. Оставался там до полуночи. Приехав домой, решил, что отец дома и уже лег спать. В пять тридцать утра позвонили от шерифа.

8. Ловенталь провел вторую половину дня с деканом Борком и Дж. Р. Форбсом. Обсуждали будущее физического факультета и возможность возобновить исследовательскую работу.

Комментарии свидетелей:

Борк : «Он был весел, очень общителен, возлагал на Форбса большие надежды».

Форбс : «Казался подавленным, напускная веселость была очевидной, так он всегда вел себя на людях».

Ричард : (об отце за ужином) «Он был чем-то озабочен, но словоохотлив. Когда он говорил, я уловил какой-то скрытый смысл в его словах и сказал ему об этом. Он ответил: „Считай это капризом, волнением в крови…“ Как всегда он цитировал Шекспира, что меня немного успокоило».

Мисс Ингрэмс : «Он казался совершенно спокойным. Но потом я подумала, что он мог бы сказать мне, что по дороге домой зайдет в свой кабинет».

Миссис Гордони : «Он сказал мне, когда вышел в кухню: „Знаете, что мне в вас нравится, миссис Гордони? Если вы готовите рагу, то это настоящее рагу“».

9. Символ мира, нарисованный кровью на доске стола, возможно, сделан щеточкой для чистки пишущей машинки (отпечатки пальцев пока не обнаружены).

10.  ОʼМэлли. Ведение следствия : разрабатываются несколько версий. Бесспорным является то, что Ловенталь застал нарушителя или нарушителей врасплох, когда они совершали акт вандализма в его кабинете. (Здание всегда закрывается в восемь вечера, но примерно у двадцати сотрудников имеются ключи.) В здание можно проникнуть через подвальное помещение. Полицейские, охраняющие его в ночное дежурство, ежечасно проверяют, надежно ли закрыты все входы и выходы. Нарушений не было. Свет в коридорах горит до пяти часов утра, когда его выключает дежурный уборщик.

Когда Расмусон открыл дверь кабинета Ловенталя, в нем горел свет. (Дверь кабинета не была заперта.)

Я снова пробежала глазами некролог в газете и подумала, что зря побеспокоила Нору. Некролог в газете ничем не отличался от фотоэкземпляра, присланного в отель Норой. Однако что-то остановило мое внимание. Я снова тщательно перечитала некролог в газете. В чем же их различие? Хотелось бы знать, но я отнюдь не горела желанием возвращаться в отель за фотокопией Норы. Теперь сомнения будут мучить меня весь день. Поэтому я решила вернуться в отель.

В своей комнате я обнаружила мужчину. Он отодвинул кровать от стены и что-то делал с плинтусом. Я немедленно решила, что он устанавливает подслушивающее устройство. Но мужчина тут же поднялся, извинился за то, что напугал меня и сунул инструмент в карман. Затем он показал мне свое удостоверение: Эдвард Ковач, служащий городской осветительной системы. Он объяснил мне, что снимал старую электропроводку, так называемые «макароны», когда-то протянутую непрофессионально.

— Почему бы вам не позвать управляющего, мэм, чтобы успокоиться?

Я так и сделала, а пока мы его ждали, я смотрела на кусок провода, который зачем-то дал мне электрик. Я видела такую проводку во многих помещениях. Но отель совсем новое здание, не прошло еще и пяти лет, как он был построен. Я ничего не сказала об этом ни электрику, ни управляющему, который подтвердил, что позволил электрику войти в мою комнату. Поэтому дверь моего номера была оставлена открытой. Но когда я пришла, дверь была заперта. Возможно, захлопнулась от сквозняка. Возможно.

Я спустилась к машине, забыв даже, зачем вернулась в отель. Подумав немного об электрике, я направилась к телефону-автомату. Отыскав в телефонной книге фамилию и домашний телефон электрика, я набрала номер и попросила Эдварда.

— Он дежурит сегодня в полицейском участке, — ответил мне женский голос.

— Как мне его найти? — спросила я.

— Попробуйте позвонить шерифу. Кто ищет его?

— Из Городской финансовой компании, — соврала я, глядя на вывеску через улицу.

Повесив трубку, я решила, что сейчас именно тот момент, когда мне следует нанести визит шерифу Джону Дж. О’Мэлли и вручить ему должным образом свои верительные грамоты.

* * *

Огромное каменное здание администрации графства было построено в конце прошлого столетия. В нем помещались все учреждения графства, архивы и даже тюрьма. Оперативный отдел, офис шерифа и тюрьма находились на нижнем этаже с входом с заднего двора. Возле здания стояли помимо кареты полицейской лаборатории еще несколько служебных машин.

Я нисколько не была бы удивлена, если бы шериф отказался меня принять, но он попросил меня подождать, пока не закончится совещание в кабинете медицинского эксперта. Атмосфера офиса шерифа, да и всего оперативного отдела, несмотря на современную мебель, напоминала те времена, когда отправление правосудия находилось в одних руках. Я поделилась своим впечатлением с помощником шерифа.

— Мы еще храним кое-что из старых традиций, — ответил тот. — Например, мистер О’Мэлли готовит пищу заключенным, получая за это поденно. Прошлой осенью он построил себе квартиру на этой территории, и теперь они с женой живут здесь. Мы, профессионалы, полицейские офицеры, можно сказать, карьерные кадры, но есть и другие особые полицейские силы, они сохраняют традиции старых «комитетов бдительности». Две недели в году у них учеба и тренировки в полицейской школе штата, у шерифа особая забота о них, чтобы они всегда были в форме — гимнастика, стрельба по целям, тренировки. У нас один враг, мэм. Это мое личное мнение. Небольшое словцо на четыре буквы.

Очевидно у меня был вид шокированной дамы. А ему только того и надо было. Его строгое лицо расплылось в широкой улыбке.

— Пиво.

Я поинтересовалась численностью и тех и других сил.

— Регулярных полицейских у нас двадцать четыре человека плюс, разумеется, священник. А в особых — около сотни. Они все добровольцы и не на жаловании. Они — как бы это сказать, да вы знаете эту поговорку, — больше католики, чем сам папа римский. Некоторые и вправду такие. Я с удовольствием ухожу домой, когда кончаю дежурство, снимаю обувь и забываю все о работе, а вот эти ребята продолжают околачиваться здесь и ждут, чем бы заняться.

— Почему они не становятся профессиональными полицейскими?

— Хороший вопрос, мэм. Мне самому хотелось бы это знать.

Спустя несколько минут я лицезрела миссис О’Мэлли. Она задержалась у стола, чтобы взять подписанную форму, подтверждающую, сколько порций тюремной еды она сегодня выдала заключенным. Она отнюдь не напоминала почтенную матрону. Такой миловидной блондинке с капризным лицом, которую я видела перед собой, небезопасно было общаться с заключенными, подумала я. Наверное, она все же не сталкивается с ними, а занимается попечительским надзором над тюремной кухней. Миссис О’Мэлли посмотрела на меня с явным любопытством.

Помощник шерифа представил меня:

— Миссис Осборн, журналистка. Шериф попросил ее подождать.

— У Джона Джозефа еще не было ленча. Это вы пишете о Стиве Хиггинсе?

— Да, я.

— Я так и подумала, — заметила она, явно спеша по своим делам. — Не хотите ли заглянуть в нашу кухню, пока ждете шерифа?

— С удовольствием, — согласилась я.

— Конечно, в ней нет ничего особенного, — заявила миссис О’Мэлли, когда мы шли по коридору к двери, ведущей в тюремное крыло здания, — но если вам больше нечего делать, почему бы не посмотреть. — Звонок на двери прозвучал так громко, что, казалось, отозвался в каждом уголке здания. Столь же всепроникающим был запах карболки, хотя даже он не смог заглушить вонь сточных вод и противный запах плесени.

— Стив, должно быть, потрясен тем, что произошло утром в студенческом городке?

— Да. — Что еще могла я ей ответить? Я подумала, что это замечание должно было убедить меня в ее дружеской близости с Хиггинсом.

Следующую дверь одним поворотом ключа открыл перед нами охранник.

— Надеюсь, у вас с собой нет оружия? — справилась миссис О’Мэлли.

— Только пишущая ручка, — ответила я.

— Может, вам лучше оставить у Джека вашу сумочку?

Вспомнив «электрика» Ковача, я решила не делать этого, и, показав охраннику свое журналистское удостоверение, прошла в дверь, не расставаясь с сумочкой.

Видимо, в глазах полицейских стражей я не выдерживаю никакого сравнения с миссис О’Мэлли, явно не в их вкусе. Впервые мне как женщине это было совершенно безразлично. Меня коробили фамильярные отношения миссис О’Мэлли с копами и удивляло отсутствие других женщин в штате тюрьмы, хотя бы, например, монахинь.

В кухне царили чистота и безукоризненный порядок, пахло хозяйственным мылом и луком. Миссис О’Мэлли объяснила, что готовит только ночью. Летом здесь прохладно, вот она и привыкла стряпать по ночам.

Кто-то из заключенных, кого, видимо, поощрили за примерное поведение работой на кухне, до блеска начистил алюминиевые кастрюли. Жена шерифа, взяв одну из них, посмотрелась в нее, как в зеркало, и улыбнулась. Дежурный по кухне следовал за нею по пятам, не сводя с нее жадных глаз. Из-за неловкой ситуации я стала нервничать.

— Он плохой мальчик, — понизив голос, объяснила мне миссис О’Мэлли. Мальчику было на вид не менее сорока.

Мне нечего было ей сказать.

Миссис О’Мэлли предложила мне подождать ее мужа в их доме: — Поговорить можно и тогда, когда он займется своим ленчем.

Шериф О’Мэлли пришел не один, а с двумя помощниками. Одного из них я уже видела. Это был Эверетт, которого я с Гиллспи встретила сегодня утром у входа в подвал административного здания. Наклонившись к шерифу, он что-то сказал ему на ухо.

Я села.

— Не знала, шериф, что вы хотели меня видеть, — сказала я, приготовившись к обороне. — Я же пришла к вам с жалобой на незаконное вторжение в мой номер в отеле, — или во всяком случае, вторжение без моего разрешения, — одного из ваших людей. Целью этого нарушения, я уверена, была установка подслушивающего устройства. Зачем, один бог знает, или, возможно, вы?

— Ничего не понимаю. Вы хотите сказать, что нашли подслушивающее устройство в своем номере?

— Я хочу сказать, что застала одного из ваших людей, который якобы снимал в моем номере старую электропроводку.

— Ковач?

— Ковач.

Миссис О’Мэлли внесла в судке пирог с курятиной и поставила его перед мужем. Он проколол ножом в нескольких местах поджаристую корочку, чтобы выпустить пар, и вдруг посмотрел на меня с неожиданной улыбкой.

— Но, миссис Осборн, Ковач — служащий электрической компании.

Я не надеялась на особо любезный прием, но никак не ожидала такой примитивной лжи.

— Энни, когда будешь подавать десерт, угости и миссис Осборн. И захвати с собой блокнот. Вы не возражаете, миссис Осборн, если я сниму с вас показания?

— Какие?

— О вашем общении с Эндрю Гиллспи, например. Все, кто с ним общался, находятся под подозрением в убийстве профессора Ловенталя. Вы, разумеется, еще не знали об этом, когда сегодня утром пытались незаконно проникнуть в здание администрации университета. Но что делал там Гиллспи? Вы — репортер, в вашем случае это понятно. А он просто решил воспользоваться вами, чтобы проникнуть в здание.

— В таком случае, шериф, вам нужно снять показания прежде всего с самого Гиллспи.

— Я уже снял их, спасибо.

— Шериф, мы тогда еще не знали, что было совершено убийство. Охрана здания была отлично организована.

— Настолько отлично, что вам удалось обойти здание сзади и получить ту информацию, которую вам не удалось получить с парадного входа.

Я еле удержалась от смеха, ибо это была сущая правда.

— Эд Ковач представился вам как помощник шерифа?

— Нет.

— Но вам не составило большого труда узнать, кто он, не так ли? С одной стороны, вы считаете нас гестапо, а с другой — полицией.

Шериф разрезал пирог на несколько частей и стал есть его. Он жевал с какой-то автоматической аккуратностью, не выказывая особого удовольствия.

Миссис О’Мэлли падала десерт: яблочный пудинг, аппетитно пахнущий корицей, а к нему поставила на стол сливочник, полный до краев.

— Заключенным мы даем сгущенное молоко, — пояснила она, — а эти сливки с фермы Стива Хиггинса.

— Как вы можете догадаться, миссис Осборн, конечно, не он сам их нам доставляет, — не удержался сострить О’Мэлли.

— Очень остроумно, — язвительно заметила его жена. — Моя мать и покойная Ненси Хиггинс были подругами.

Шериф наконец поднял голову от тарелки. Его холодные глаза остановились на жене.

— Это правда, Джон Джозеф.

— Да, это правда, — согласился шериф и, поставив тарелку с десертом на грязный судок, стал так же размеренно жевать пудинг. Про себя я уже решила, что он убежденный трезвенник.

Позднее я узнала, что не ошиблась.

Откусив кусочек пудинга, поставленного передо мной, я тут же определила его несвежесть, и осторожно отодвинула тарелку. Когда миссис О’Мэлли наконец села передо мной с блокнотом наготове, я извинилась, сказав, что у меня аллергия на корицу.

С такой же прямотой и сосредоточенностью, с какой О’Мэлли атаковал пирог с курятиной, он начал допрос. Его интересовало Братство безопасности на шахтах. Он пытался выведать у меня все, что мог мне сказать об этом Гиллспи. Особенно его интересовало собрание Братства, состоявшееся в доме Гиллспи вчера вечером.

Я совсем не собиралась сообщать шерифу ни состав этой организации, ни ее цели, поэтому сказала лишь то, что сама слышала в разговоре Гиллспи с помощником шерифа Эверетом. Разумеется, я ни словом не обмолвилась об откровенном рассказе Гилли о положении в городе. Мой опыт общения с людьми, которые думают одно, говорят другое, а выпытывают третье, тоже научили меня этому искусству.

О’Мэлли вдруг резко поменял тему:

— Мне известно, что вы уже успели уделить время также и доктору Форбсу.

— Совсем незначительное, шериф. Всего одна короткая прогулка по студенческому городку.

— Вино, бренди и все такое прочее, — О’Мэлли так скривил губы, словно собирался произнести слова Библии о «злой похоти».

— И не более того, — пробормотала я, не веря в то, что Форбс оказался настолько болтлив. Да и вообще, посмел ли он назвать шерифу мое имя.

Шериф умолк на несколько секунд, как бы раздумывая. Миссис О’Мэлли, взяв его ложку, отломила кусочек от нетронутого мною пудинга и, едва попробовав его, брезгливо сморщилась.

— Странный вкус, вы не думаете?

О’Мэлли сердито отодвинул свою тарелку.

— Ради Бога, Энни, — раздраженно воскликнул он.

Миссис О’Мэлли встала и убрала грязную посуду, поставив ее на доску у мойки.

— Вам, конечно, известно, что он разыскивал вас вчера вечером?

Мне стало не по себе, потому что я была уверена, что шериф лжет, но его вопрос имел прямое отношение к убийству.

— Нет, я об этом ничего не знаю, — сказала я.

— Вчера в одиннадцать вечера он справлялся о вас у портье в отеле. Ему сказали, что вы рано поднялись к себе. Он ушел, но проверил не светится ли ваше окно. У вас было уже темно. Тогда он снова вернулся в отель, чтобы выпить, а затем ушел домой. Что вы об этом думаете?

Это было похоже на подсказанное алиби для Форбса и к тому же шитое белыми нитками, и я ничего не ответила.

— Не знала, что он такой романтик, — сказала я потом и чуть улыбнулась.

— А теперь вы знаете, и вам смешно, — заметил шериф. — Мне же это не кажется странным. Он разведен, ведет одинокую жизнь и вдруг появляется привлекательная женщина с интереснейшей профессией. Она обедает с ним и совершает прогулку. А бедняга всю ночь работал над тем, во что она его впутала. Он устал, ему надо расслабиться. Он молод и здоров, поэтому он встает и идет искать ее. Не все же журналистки ложатся спать вместе с курами. — Он развел руками, подтверждая разумность всего того, что говорил. — Я не вижу во всем этом ничего смешного.

Я не стала с ним спорить. Мне тоже казалось, что его доводы разумны. Вернее, почти разумны.

О’Мэлли встал и коротким кивком закончил разговор.

— Вам не составит труда немного подождать? Энни напечатает и вы подпишете показания.

Странно, что меня просят об этом, ведь в течение всей беседы я преимущественно молчала.

За шерифом последовали два его помощника. Провожая их взглядом, миссис О’Мэлли с облегчением вздохнула.

— Я сейчас дам вам мятные леденцы освежить дыхание, — сказала она.

— Это совсем не нужно, — возразила я.

Но она все же достала из буфета леденцы.

— Интересно, заметил ли Джон Джозеф, что ел заплесневелый пудинг. — Она хихикнула. — Боюсь, мы этого никогда не узнаем. Я быстро все напечатаю. Подождите меня в гостиной, там можно полистать журналы, если вам захочется.

Я пошла в гостиную из чистого любопытства. Мне хотелось узнать побольше об этой странной парочке. Комната походила на приемную врача, если бы не пепельницы, полные окурков после прошедшего здесь совещания. Интерес представляли групповые фотографии, на одной из которых Стив Хиггинс благосклонно смотрел на сжатые кулаки О’Мэлли.

Когда миссис О’Мэлли вернулась и я подписала бумагу, которая ровным счетом ничего не значила, мне показалось, что ей не хотелось отпускать меня.

— Как выглядит этот «Эрмитаж»?

Меня удивило, что она там никогда не бывала.

— Джон Джозеф ездит туда только один, — сказала она.

Я описала ей поместье Хиггинса. С особым, почти детским любопытством она расспрашивала о кухне.

— А там есть… экономка?

Я сначала растерялась, но, почувствовав, что за этим что-то кроется, решила, почему бы не рискнуть? Это лучше, чем неожиданные сюрпризы в газетах.

— Я думаю, что это Лори.

— Какая она?

— Очень деловая.

— Я хочу сказать… она сексапильная?

— Это зависит от вкуса, вы не считаете? Я бы сказала это о вас. О ней же трудно это сказать. Но ведь это ничего не значит.

Миссис О’Мэлли рассмеялась звучным гортанным смехом.

— Думаю, да, — ответила она.

Прежде чем уйти, я спросила ее:

— Откуда вам известно, что я пишу статью о Хиггинсе?

— Кажется, мне об этом сказал Тарки. — Когда я вопросительно посмотрела на нее, она добавила: — Это помощник мужа. Его зовут Таркингтон.

— А как он узнал?

И тут я увидела, как она закрывается, подобно цветку перед закатом солнца.

— Думаю, — помолчав, промолвила она, — Джон Джозеф сообщил ему это после разговора с Форбсом.

Миссис О’Мэлли оставила меня у двери в коридор, соединяющий главное здание с тюремным крылом. Я могла бы сейчас же покинуть его, но, увидев в окно группу молодых людей, которых полицейские подгоняют ко входу в главное здание, не раздумывая, поспешила вернуться в оперативный отдел. Молодые люди были уже там и ждали, когда у них возьмут отпечатки пальцев. Их было пятеро, они были совсем юными, на их лицах был вызов. Они молчали.

Меня заметил один из полицейских и постарался изолировать от задержанных, это помешало мне разглядеть их.

— Вы рискуете, мэм, потерять право присутствовать на судебном разбирательстве.

— А и не собираюсь присутствовать. Зачем? Скажите, среди задержанных есть человек по имени Йегер?

— Вот он, мэм! — я окинула быстрым взглядом полноватого молодого парня в очках с толстыми стеклами. Двое полицейских проводили меня до дверей.

Я позвонила Гилли из уличного телефона-автомата. Ответила Нора.

Я сообщила ей, что шериф задержал Йегера и еще нескольких молодых людей.