Кэйт заговорила первой. Но Джулио так крепко прижал ее к себе, что она обращалась в основном к лацканам его плаща:

— Ты простишь меня за то, что я была такой ДУРОЙ?

Джулио еще сильнее сжал ее в объятиях.

— Если только ты простишь меня за то, что я такой самовлюбленный осел.

— Нам действительно надо поговорить. Черная бровь насмешливо взметнулась вверх.

— Может быть, не стоит. Чем меньше мы разговариваем, тем лучше. — В уголках его рта пряталась озорная усмешка.

— Я хочу, чтобы ты отнесся к этому серьезно, милый, и дай мне свой плащ.

— Хорошо, дорогая, — сказал он с притворной покорностью, позволяя Кэйт отвести себя в комнату и усадить на диван.

— Джулио, почему ты в смокинге?

— Потому что мы идем на прием. Не успела она и рта раскрыть, как он снова схватил ее в свои объятия. Губы его были настойчивы, язык требовательным, как будто они расстались не несколько часов, а несколько лет тому назад. Он целовал ее с жадностью путешественника, много лет проведшего в плаваниях и наконец вернувшегося домой. Затем слегка отстранился и посмотрел ей прямо в глаза.

— Может быть, хочешь что-нибудь выпить, Джулио?

— Нет, я хочу тебя. Иди ко мне, мне нужно тебе кое-что сказать. — Он взял ее руку, подтянул к дивану и посадил к себе на колени. — Вот это я и называю уютом, — сказал он, ласково прижимая ее к себе. — Кэйт, я был не прав сегодня, когда стал уговаривать тебя переехать к себе. Я слишком поторопился. Боюсь, что у меня появились симптомы излишнего пыла, свойственного немолодым мужчинам.

— Какой же ты немолодой мужчина?!

— Ну, просто в последнее время я стал болезненнее ощущать быстротечность времени. Я хочу жить с тобой…

— Но я…

— Тихо, — сказал он, прикладывая палец к ее губам, — дай мне закончить. Не имеет значения, что ты сейчас не хочешь переехать ко мне. Я готов ждать, пока ты сама не решишь сделать это. Может быть, ты подумаешь над этим?

— Целый день я не могу думать ни о чем другом. Мне бы хотелось подождать, Джулио, пока мы не узнаем друг друга получше. Ведь в сущности мы совсем…

Его губы коснулись уголка ее рта.

— Я бы этого не сказал.

— Ты понимаешь, что я имею в виду. Он поцеловал кончик ее носа.

— По крайней мере ты знаешь, что у меня нет другой женщины.

— Это правда. Только скажи мне…

— М-м-м? — Он слегка прикусил мочку ее уха.

— Зачем тебе так много запасных зубных щеток?

Он весело расхохотался.

— Я их купил по дешевке у Маккея — шесть штук за шесть пятьдесят. А ты ревнючка! — Он прижал ее к себе. — После того как ты сбежала от меня сегодня, официантка, принеся мне счет, сказала:

— Вы, наверное, ужасно вели себя, если такая милая девушка ушла от вас вся в слезах. Пойдите за ней и извинитесь.

— И что ты ответил?

— Ничего не ответил. Я чувствовал себя ужасно глупо. Затем она швырнула мне сдачу со словами: «Все вы, мужики, одинаковы!»

— Бедняжка. А я думала, что англичане все такие сдержанные. Больше никогда в жизни не будем так ссориться. Мне было плохо весь день.

— А куда ты делась. Я не смог тебя найти, когда пошел за тобой.

— Прошлась по Мэдисон-авеню, пока немного не остыла, а потом домой. Моя подруга Марион принесла мне рагу, мы с ней поужинали вместе и немного поболтали. Я много думала о Мелиссе и Саймоне.

— И что это было за рагу?

— Если они смогли решить все свои проблемы, то почему это не можем сделать и мы?

— Так что это было за рагу?

— Ну, там было всего намешано — сельдерей, лук, брюссельская капуста, потом, по-моему, сладкий перец, морковь, горошек, вермишель, пара банок грибного супа, а сверху — жареная картошка.

Он содрогнулся.

— Звучит ужасно.

— Так и знала, что ты это скажешь.

— Прости за грубость. Я уверен, что все это было необыкновенно вкусно.

— Вообще-то, какая-то клейкая гадость, — призналась она, чувствуя себя предательницей.

— Ага! Я тебя уже понемногу начинаю обращать в свою веру.

— Да, хотя я еще и проявляю осторожность.

— Ты не слишком осторожна, чтобы не поужинать со мной?

— Нет, если готовить будешь ты.

— Ну, а может быть, пойдем на прием?

— Но сейчас уже одиннадцатый час, а завтра у меня полно работы. Может быть, лучше нам остаться здесь? — Она погладила его растрепавшиеся волосы.

— Мне надо туда пойти, — сказал он, беря ее за руки и прижимая их к груди. — Ты знаешь Дона Риччи, театрального художника? Мы вместе учились в школе. Сегодня у него премьера «Бута», и я обещал, что появлюсь в «Сарди» на банкете, где будет вся труппа.

— О, Джулио, как здорово! Никогда не была на банкете по случаю премьеры. А что мне надеть?

— На банкет по случаю премьеры можно надеть все что угодно, — это не имеет значения.

— Так почему же ты надел черный галстук. — Кэйт покачала головой. — Все вы мужики, одинаковы. Налей себе что-нибудь выпить, — сказала она, скрываясь в ванной. — Я буду готова тук? через полчаса.

Ее самое нарядное платье было не черным и не темным, а мягкого зеленого цвета из шелкового трикотажа. Цвет его очень гармонировал с цветом ее глаз. Спереди оно было ей под горло, зато спина вся открыта. V-образный вырез доходил почти до талии. Она надела жемчужные серьги и опрыскала себя самыми лучшими своими духами. Ее вечерний плащ из тафты был более темного оттенка, чем платье, с подкладкой из японского шелка цвета морской волны.

Увидя ее, Джулио тут же встал. Она подала ему свой плащ и немного покрутилась перед ним.

— Кэйт… о, Кэйт, — выдавил он, глаза его светились от восхищения. Давай забудем про банкет.

Он бросил плащ на диван и подошел к ней ближе. Его руки скользнули по обтянутым шелком бедрам.

— Давай останемся здесь.

— Ни за что на свете, — засмеялась она, выскользнув из его рук. — Ни за что на свете не пропущу такое событие.

Джулио назвал свое имя у столика администратора и отнес плащ Кэйт в раздевалку.

— Зал «Беласко» — за баром, — сказал он, показывая рукой налево, где на небольшом пятачке сгрудилась масса народу. — Я буду прокладывать дорогу — дай мне руку.

Когда они протискивались через толпу, она чуть не столкнулась с женщиной, показавшейся ей удивительно знакомой — у нее были фиалковые глаза и такое количество бриллиантов, что ими можно было бы осветить весь Бродвей. Она весело смеялась над тем, что рассказывал ей стоявший рядом с ней мужчина. Его глаза за очками в роговой оправе щурились от смеха, а улыбка была такой широкой, словно он хотел проглотить земной шар.

— Джулио, — шепнула она, когда они обогнули эту пару, — это не?..

— Да, — сказал он, — она самая. Они свернули к стойке, где подавали коктейли, но здесь им преградила путь группа людей. Дама с серебристыми кудряшками серого пуделя беседовала с молодым человеком с ангельской внешностью.

— Я только что разговаривала с Джин.

— Можете не продолжать, я все знаю. Ей страшно не понравилось, — сказал он.

— Она считает, что по сравнению с лондонской постановкой эта выглядит весьма жалко.

— Ничего не хочу и слышать об этом. Я проплакал весь второй акт. Как вы думаете, осталось хоть что-нибудь поесть. — Голос его звучал жалобно. — Ну почему еда всегда кончается, когда приходят актеры?

Джулио сильнее сжал руку Кэйт и втащил ее в нарядную комнату, отделанную сверху донизу темными панелями, в которой собрались члены труппы и их друзья. Одни сидели за столами, другие стояли небольшими группками, некоторые ждали своей очереди у буфетной стойки. Джулио был прав. Туалеты были самые разнообразные — от элегантных вечерних платьев и смокингов до джинсов и водолазок. Одна молодая женщина, казалось, вся была обернута шалями. Вытянувшись на цыпочках и откинув назад голову, она жадно слушала невероятно высокого и худого человека в белом костюме.

Кэйт ожидала увидеть взволнованных, встревоженных артистов, с нетерпением и страхом ожидающих первых отзывов, во все здесь смеялись и болтали с самым беззаботным видом. Вот это и есть, подумала она, настоящая актерская игра.

Многие лица были ей знакомы — она видела их на сценах Бродвея или на экране. Она дернула Джулио за рукав.

— Вон Розалинд Кузине, — сказала она, не отводя от нее глаз.

В жизни та была красивее, чем на сцене, что казалось Кэйт совершенно невероятным. У нее были светло-русые волосы с медным отливом, уложенные крупными локонами, и огромные карие, известные всей стране глаза. На ней был фиолетовый муаровый шелковый жакет, юбка более темного оттенка и такого же цвета туфли. Шею украшал прекрасной работы кулон из аметиста, в ушах сверкали бриллиантовые серьги. Она слушала темноволосого человека, что-то нашептывающего ей на ухо, с легкой насмешливой улыбкой.

— Хочешь с ней познакомиться? — спросил Джулио.

— Познакомиться? Ты хочешь сказать, что знаешь ее?

— Достаточно хорошо, чтобы представить тебя. Пошли, не стесняйся. Кэйт отпрянула.

— Джулио, я не могу так. — Можешь, можешь. Не веди себя, как ребенок.

Джулио и Розалинд поцеловали воздух у щек друг друга, темноволосый мужчина извинился и отошел. Розалинд повернулась к Кэйт, и ее светло-карие глаза расширились еще больше.

— Джулио! — воскликнула она. — Представь меня. Ты нашел Загадочную Мими, Безумного Картографа.

— Насколько мне известно, это Кэйт Эллиот, Кэйт, это Роз…

— И где вы живете? — спросила Розалинд.

— На Пятьдесят шестой улице, — сказала Кэйт. — Мой дом недалеко от вашего. Глаза Розалинд недоверчиво сузились.

— Если я не ошибаюсь, ваша квартира как раз напротив моей.

— Да, — призналась Кэйт.

— Как здорово наконец с вами познакомиться. Джулио, мы ведь старые знакомые. Мы машем друг другу уже…

— Четыре года, — вставила Кэйт.

— Неужели так давно? А вы сегодня были на спектакле? Я вас что-то не видела. Я оказывала моральную поддержку режиссеру — мы, англичане, должны держаться вместе, — хотя я не думаю, что ему стоило беспокоиться, мне кажется, спектакль просто великолепный.

— Нет, — сказал Джулио. — На спектакль попасть не удалось. — Он ласково положил руку Кэйт на плечо.

— А вы за кого болеете?

— За Дона Риччи.

— Он сделал прекрасные декорации, просто дух захватывает. Осветители допустили одну накладку во втором действии, только не говорите ему, что я заметила. А теперь, — сказала она, беря Кэйт за руку, — пойдемте сядем где-нибудь, и вы мне расскажете, чем вы занимаетесь. Я иногда наблюдаю за вами, признаюсь, я ужасно любопытная. И что вы там все время делаете? Джулио, эта девушка работает, как одержимая и днем и ночью. Она полностью отдается своему делу, как монахиня.

— Она совсем не монахиня, — ответил Джулио, преувеличенно страстно поглаживая ее обнаженную спину своей горячей ладонью.

Кэйт очень аккуратно наступила каблучком на его лакированную туфлю.

— Джулио, дорогой, — воскликнула Розалинд, — тебе не больно? Принес бы ты нам что-нибудь выпить и заодно попроси бармена дать тебе немного соды.

— Хочу сказать вам, — сказала Кэйт, чувствуя себя как восторженная школьница, — что считаю вас великолепной актрисой.

— Спасибо, — ответила Розалинд очень серьезно.

— Я видела все ваши спектакли до одного, как только стала жить в Нью-Йорке.

— Правда? И что вам понравилось больше всего?

— Все, — выпалила Кэйт. Но это действительно было так — ей нравилось все.

— Вот спасибо, дорогая. В таком случае, поскольку мы вроде бы даже знакомы и приветствуем друг друга, почему вы никогда не приходили ко мне за кулисы?

— Я думала об этом, но мне было как-то неудобно.

— Застенчивая монахиня. А теперь скажите мне, чем это вы занимаетесь целыми днями и частично ночью. По-моему, вы художница или что-то в этом роде?

— Да, я делаю иллюстрации к книгам, оформляю обложки, брошюры и все такое, — стушевалась она. — Я — свободный художник.

— Свободный художник — свободный охотник. Значит как будто вы в «Аиде» идете с копьем за верблюдами, что, наверное, лучше, чем идти за слонами. А я могла видеть где-нибудь ватой работы?

Кэйт назвала несколько книг, вышедших за последний год.

— Значит, я видела некоторые из них. Мне они очень понравились.

Вернулся Джулио с тремя бокалами шампанского.

— Джулио, она просто великолепна, — сказала Розалинд.

— Можешь мне этого не говорить, — ответил он, самодовольно улыбаясь.

— Я имею в виду ее как художницу, негодник!

— Можешь мне и этого не говорить. Это я пригласил ее на работу.

— В качестве вольного художника?

— Очень вольного, — сказал он, подмигивая и опять поглаживая ее спину. — А что это ты там говорила про какую-то Загадочную Мими?

Розалинд смущенно улыбнулась.

— Признаюсь, моя восхитительная Кэйт, я придумала про вас множество всяких историй. Когда вы работаете, я могу видеть только ваш профиль. Никогда — ни разу в жизни — я не видела, что именно вы делаете. В то лето, когда вы переехали, вы неделями сидели с тонюсеньким карандашом в руках, и я решила, что вы чертите карты. Отсюда и появилось прозвище Загадочная Мими, Безумный Картограф.

Кэйт засмеялась, а Джулио нежно приобнял ее.

— Я делала рисунки на медицинскую тему для фармацевтической компании. Джулио спросил:

— Вы хотите сказать, что в течение четырех лет приветствовали друг друга на расстоянии и ни разу не попытались познакомиться?

Обе покачали головами.

— Вообще-то глупо, что мы этого не сделали, — сказала Розалинд, допивая шампанское. — Джулио, будь ангелом, принеси мне еще, — попросила она. Как только он отошел, она повернулась к Кэйт и, понижая голос до драматического шепота, спросила:

— Что вы сделали с Диким Фрэзером — грозой матерей всех молодых девушек, впервые выходящих в свет, погибелью актрис и балерин…

— Да, я…

— Кэйт, он кроток, как ягненок. Я все время наблюдаю за ним — он просто глаз с вас не сводит… да и рук тоже. Он безумно влюблен, это очевидно.

— Он мне очень дорог. — Кэйт почувствовала, как пылают ее щеки.

Розалинд хихикнула и пододвинулась поближе.

— Говорят, он бесподобно готовит. Это правда?

— Вот, пожалуйста, — сказал Джулио, протягивая бокал с шампанским Розалинд.

— Что-то слишком быстро, — сказала Розалинд ворчливо, подмигивая Кэйт.

Кэйт тоже подмигнула ей.

— Можно задать один личный вопрос? Актриса потягивала шампанское.

— Как зовут вашего кота? Розалинд Кузине рассмеялась своим знаменитым смехом.

— Вальтер. Его зовут Вальтер. — Она продолжала смеяться. — Вот уж не ожидала такого вопроса. Вы любите кошек? Хотели бы с ним познакомиться? Знаете, он следит за вами.

— Я бы с удовольствием с ним познакомилась, — сказала Кэйт.

— Тогда вы должны как-нибудь прийти к чаю.

Вернулся темноволосый мужчина и опять начал что-то шептать на ухо Розалинд.

— Извините меня, лапочки, мне надо бежать. Не забудьте, восхитительная Кэйт, вы приглашены к чаю. — И она скрылась в толпе у выхода.

— Никогда не понимал женщин, — удивленно фыркнул Джулио. — Разве можно представить, чтобы двое мужчин махали друг другу через дорогу в течение четырех лет? Это было бы ужасно смешно. И если бы я обнаружил, что живу напротив артиста, который мне нравится, я бы устроил так, чтобы встретиться с ним и сказать ему об этом.

— Мне кажется, женщины больше боятся нарушить чужое уединение.

— Это как раз то, что нам сейчас необходимо, дорогая. — Он легко коснулся пальцем ее губ. — Уединимся. Пойдем?

— Ну еще так рано — мы ведь не слышали официальных отзывов о спектакле.

Человек с полной тарелкой спросил, может ли он сесть на свободное место за столиком, который они только что заняли. Он представился, но Кэйт, продолжая думать о Розалинд, не расслышала его имени. Хотя это был высокий мужчина с гордым орлиным носом и гнусавым выговором выходца из Новой Англии, его висячие усы делали его похожим на добродушного дядюшку Панчо Вилья.

— Не знаю, зачем я хожу на эти мероприятия, — сказал он. — Но эти премьерные банкеты имеют особое очарование, когда поднимаешь бокал вместе со ждущими своего приговора, глаза их расширены от ужаса, уши напряжены в ожидании шума колес по булыжникам Сорок четвертой улицы. — Он с удовольствием уплетал куриную ножку.

— А вы не актер? — спросила его Кэйт. Нога Джулио под столом прижалась к ее ноге. Она улыбнулась.

— Нет, дорогая. Мой печальный облик когда-то отбрасывал свою мрачную тень на Бродвее, но это уже позади. Теперь я не тружусь в виноградниках, дающих густое и ароматное театральное бургундское, но возделываю свою лозу на менее солнечных и плодородных склонах и произвожу не благородные, а обычные вина американской жизни. Короче говоря, пишу мыльные оперы.

— И какую написали? — спросила Кэйт. Нога Джулио прижалась к ней еще сильнее, и она почувствовала, как дрожь пробежала по ее бедру.

— «Сын каждой матери».

— Правда? — сказала Кэйт. — Я часто слушаю мыльные оперы, когда работаю, хотя смотреть их особенно не могу. Зачем же вы убили Эмили? Это так неожиданно. Мне действительно нравилось ее ненавидеть.

— Да, да. Бедняжка Эмили. У Агнес Калдер, игравшей эту роль, началось какое-то заболевание вестибулярного аппарата, и она двигалась по съемочной площадке, как пьяный моряк, налетая на столы и опрокидывая стулья. Ей пришлось лечь в клинику. Мы не смогли найти ей замену, поэтому я утопил ее в бассейне спортивного клуба. Мне показалось, что это самый подходящий для нее конец смерть в воде. Извините, пойду возьму еще порцию цыпленка.

— Мне действительно кажется, что пора… — сказал Джулио.

Неожиданно в зале стало очень тихо, и все лица обратились к дверям. На стул взобрался какой-то человек, размахивающий руками, в которых были какие-то листки.

— Мы победили! — закричал он. — Здесь у меня телевизионные отзывы. Сигал, Линдстром и Лайонз — всем им понравилось. Через полчаса принесут утренние газеты.

Все закричали, захлопали и стали целоваться.

Джулио поцеловал ее страстным долгим поцелуем.

— Ну, а теперь, Кэйт?

— Но ведь принесли еще не все отзывы. «Тайме» и…

— Если мы сейчас же не уедем, то я просто затащу тебя под стол и овладею тобой там, а он пусть ест своего цыпленка над нашими головами.

— Ну если вопрос ставится таким образом…

Но мне интересно, что случилось с твоим приятелем Доном?

Когда они с Джулио пробирались к выходу, то у раздевалки встретили Дона Ричи. Быстренько познакомив их, Джулио спросил:

— Где ты был, Дон? Ты слышал телевизионные отзывы? Просто блеск.

— Да, слышал. Я был в театре — разбирался с осветителями. Представляешь, что они сделали во втором действии? Эти мерзавцы забыли сменить светофильтр, и все было в зеленом свете!

Зеленом! О Боже, какой кошмар!

— Да ладно, критики ничего не заметили, — попытался успокоить его Джулио.

— Ну что они понимают? — в отчаянии причитал Риччи.

— Я вас поздравляю, — робко вставила Кэйт.

— Да, спасибо, — пробормотал он.

Вскоре они оказались на улице одни, и Кэйт обняла Джулио со словами:

— Как отблагодарить тебя за то, что ты привел меня на такой чудесный прием?

— У меня есть несколько мыслей на этот счет. — И я намерен предложить тебе их все. Куда направимся — ко мне или к тебе?

— Ко мне, дурачок. Не хочу видеть выражение лица швейцара, когда я явлюсь домой в семь утра в вечернем платье.

— Неужели тебя волнует, что думает о тебе швейцар?

— Тебе этого не понять. Все вы, мужики, одинаковы.