Его пересохшее горло горело. Он молчал двадцать три года. Хватит! Молчание раздавит Хелен — как, собственно, может раздавить и правда, если он ее скажет. Сейчас не время для вспышек непредсказуемости, для взрыва эмоций. Хелен убегала из дома, восемь лет скиталась по морям, изнуряя душу бесплодными поисками. Убедившись в их тщетности, попыталась без остатка раствориться в работе, в Сити, — и карьера ее рухнула. В эти минуты Дай понял, что обязан сказать ей правду, что не может больше отводить удары судьбы.

Почему же так трудно говорить, когда перед глазами стоят давно, казалось, забытые события, стоят совершенно отчетливо, будто и не пронеслись над ними десятилетия?

Память перенесла его в 1976 год, в холодную и ветреную октябрьскую ночь, когда изможденный, сотрясаемый дрожью Джек Дженкс с лицом мертвеца вошел в этот дом. Правда оставалась погребенной так глубоко и так долго, что легче было бы считать ее вымыслом. Но куда спрятать чувства? Думая о той ночи — а видит Господь, Дай всегда старался избегать этих мыслей, — он постоянно испытывал невыразимую муку.

Как учится ходить ребенок? Один крошечный шажок за другим. Так и он: одно произнесенное слово притягивает следующее, затем слова выстраиваются во фразы, фразы — в историю. Глядя в искаженное болью лицо Дая, Хелен внимательно слушала.

— Двадцать три года назад в этом кресле сидел твой отец. Ему было сорок два, и жизнь для него кончилась, он потерял абсолютно все.

— О Боже! — выдохнула Хелен.

— Выслушай меня. Сейчас ты узнаешь правду. — Дай сделал большой глоток бренди. — Все началось за двадцать лет до этого, в пятидесятых, когда мы были еще в Кембридже. Учили арабский, преподаватели хвалили обоих. Вышло так, что на нас обратили внимание, и незадолго до выпуска к нам подошли люди из секретной службы — из «фирмы», как ее называли. Долгие беседы за чашкой чая перед пылающим камином уютного домика в Пемброуке. Потом — Лондон. Вы сможете быть весьма полезными, сказали нам. Так и вышло. Ах, как волновало это наши души! Интересы королевы, интересы страны, дело для истинных джентльменов и прочее. Мы и понятия не имели, чем все закончится. Объездили весь Средний Восток, я под крышей торговца, а твой отец — банкиром. Он умел подходить к людям, очаровывал их, его повсюду принимали за своего. Фактически он стал первым западным финансистом, добившимся успеха в Аравии. Я скупал ковры и антиквариат, Джек оказывал банковские услуги. Мы вели дела с военными, министрами, с террористами. Вечерами курили кальян и пили чай с мятой в кабинетах меджлиса. «Фирма» предложила твоему отцу вплотную заняться террористами, проследить, откуда они получают деньги, предложить по возможности им свою помощь. Джеку удалось сблизиться с НФОП, Народным фронтом освобождения Палестины, возглавлявшимся тогда Джорджем Хабашем. Это было еще до тебя, Кэриад. Потом появилась ты, научилась ходить, пошла в школу. К этому времени отец пользовался полным доверием своих новых друзей — до того момента, когда стало известно об исчезновении принадлежавших террористам двадцати миллионов фунтов. Решили, что их украл Джек. Обстоятельства действительно указывали на него: в неудачное время он оказался в самом неподходящем месте. И все же деньги взял не он. Не думаю, чтобы в НФОП выяснили, кто их похитил. Возможно, один из своих. Но доказать, что твой отец невиновен, можно было только одним способом: снять с него «крышу». Джеку пришлось скрыться. Он пришел ко мне за советом, хотел забрать твою мать и тебя, но это было слишком рискованно. Твоя мать все равно не пошла бы с ним, ни за что. Думаю, потрясение просто парализовало ее, ведь она и понятия не имела о его работе на разведку. Взять тебя она тоже не позволила бы, отец даже не просил. Господи, как он рыдал! Никогда еще не приходилось мне видеть человека в таком горе.

На минуту Дай смолк, наклонился к собакам, потом продолжил:

— Ему было нужно уехать куда-нибудь на край света. У нас был друг, еще по Кембриджу, тоже сотрудник «фирмы». Он нашел Джеку убежище на другом континенте. Твой отец оказался в Перу. В газетах поднялся страшный шум, писали о банкире, укравшем деньги своих клиентов. Поскольку никакого опровержения не последовало, пресса пустилась во все тяжкие. Репутация отца рухнула, но он успел уйти. Газетчики так и не разыскали его. Не знаю, как НФОП, я очень долго ничего не слышал о них. Двадцать три года, Хелен. С того времени мне ничего о твоем отце не известно.

Хелен смотрела в огонь, с трудом дыша. Она помнила жуткую тишину той ночи, когда пропал отец. Как ждала его она маленькой девочкой по вечерам, как вслушивалась в шаги за дверью! Отец входил, она бросалась ему на шею, прижимаясь щекой к мягкой рубашке, а за ужином все трое строили планы на выходные. Но той ночью минуты в тишине казались бесконечными, нудными днями. Мир стал безмолвным. Хелен прикрыла глаза, пытаясь отогнать застарелую боль. Такое не под силу вылечить даже времени. Время лишь обостряет ее: как забыть чувство пугающего одиночества в дни рождения, медленно сохнувшие слезы?

— Почему? Скажи, Дай, почему он уехал?

— Он должен был сделать это. Для общего блага. Другого выхода не было.

Дай приблизился, мягко положил руки ей на плечи. Тело Хелен содрогалось от беззвучных рыданий, она хотела кричать, но крик застревал где-то в груди.

Овладев собой, Хелен медленно выпрямилась. Дай опустился рядом, на подлокотник.

— Значит, он ни в чем не был виновен! Столько лет, Господи!

Мысль обожгла огнем. Хелен ощутила, что душа ее не обретет покоя — до тех пор, пока она не войдет в языки этого пламени.

— Он жив?

— Кто?

— Ваш друг, что нашел отцу убежище.

Дай с ужасом осознал, к чему она клонит.

— Нет, Хелен, ради Бога, прошу тебя.

— Я поеду в Перу, Дай.

— Куда угодно, только…

— В Перу.

— Но отца уже может не быть в живых, ведь прошли годы.

— Я искала его всю жизнь. Облазила все острова Тихого океана. Знаешь, где-то в глубине души мне даже не хотелось отыскать его. Я боялась: а вдруг он окажется виновным, вдруг сознательно бросил нас — из отвращения, из ненависти? В конце концов я оставила поиски. Вернулась домой, устроилась в Сити, пыталась забыть все, забыть о чудовищной пустоте в груди. Но ничего не вышло. Покой так и не пришел. А теперь я знаю правду, знаю, что отец чист. Я знаю, он покинул нас, чтобы спасти свою жизнь, и мне известно, куда он уехал. Скажи же, Дай, неужели я смогу сидеть здесь? Он ведь уже стар, а смерть не предупреждает о своем приходе. Я поеду.

Дай поднялся.

— Все давно мертвы, наверное, Кэриад. Слишком много лет прошло.

Карие глаза Дая были почти бесцветными, как будто боль стерла все краски. Хелен встала и крепко обняла его.

— Я хочу пройти по его следам, мне нужно повторить его путь. От отца у меня ничего не осталось. Я должна увидеть то, что видел он. Если он жив, я найду его.

— Если ты уедешь, Хел, то тем самым подтвердишь свою вину.

— Она и без того ни у кого не вызовет сомнений. Как мне сейчас бороться с ними? Стоит мне уехать — и бури не будет. Вряд ли в банке захотят выставить себя на посмешище перед всем Сити. Стоит уехать — и они получат желаемое. Они предпочтут просто замять дело. Сенсации у газетчиков не выйдет.

— Но за тобой нет никакой вины, Кэриад.

— Если я найду отца, это уже не будет иметь значения.

— То есть все им сойдет с рук?

— Нет. Можешь не беспокоиться, Уоллес и Рэнкин получат свое. Но сначала я разыщу отца.