Дора закрыла за собой дверь. Когда она опять повернулась к ним лицом, Хелен изучала свое отражение в зеркальце, а Фрэнсис убирал бутылку и стаканы. Тишина становилась напряженной. Прихрамывая, Дора медленно вошла в кабинет. Одна ее лодыжка была перебинтована. Лицо оставалось бесстрастным, только глаза перебегали с Фрэнсиса на Хелен. Наконец она нарушила молчание:

— До чего же неловко!

Хелен провела пальцем по брови.

— Тебе надо привыкать к таким вещам, если ты выходишь за Фрэнсиса. — Она начала подкрашивать губы, хотя в этом не было необходимости.

Сев на другой конец кушетки, Дора бросила взгляд на серое небо за окном. Затем скрестила ноги и критически оглядела их.

— Особенно если женщины, вышедшие замуж удобства ради, будут рыскать вокруг в поисках развлечений. — Ее голос звучал спокойно, почти насмешливо. На Хелен она не смотрела.

Хелен побагровела. Защелкнув косметичку и бросив ее в сумочку, она сказала:

— До сих пор… — эти слова она подчеркнула, — никто не жаловался.

Сильно потея, Фрэнсис задвинул ящик стола. Глядя в какую-то точку, равноудаленную от обеих женщин, он натянуто произнес:

— Ты не могла бы говорить потише, Хелен?

— Что, боишься своей Элис? — отозвалась Хелен. — Да она с головой ушла в «Глорию». — Она поднялась и стала оправлять свой костюм, затем неторопливо закурила. Не успела она сделать первую затяжку, как Фрэнсис снял с вешалки шубку и подал ей. Хелен повернулась, устремив на него холодный взгляд. — Это что? Ты меня выпроваживаешь?

Изучая свои перчатки, Дора вполголоса пробормотала:

— Вот и замечательно.

Хелен повернулась к ней и изготовилась к атаке; ее ноздри побелели и раздувались. Но поза Доры сбила ее с толку. Та сосредоточенно поправляла повязку на ноге и, казалось, ни на что не обращала внимания.

Глубоко вздохнув, Хелен подавила вспышку гнева, сжала сигарету зубами и сунула руки в рукава шубки, которую все еще держал Фрэнсис. Потом начала медленно застегивать пуговицы.

— Мне-то чего волноваться? Это ведь твой жених! У тебя просто талант манипулировать людьми…

— Прости, Дора, — рассеянно сказал Фрэнсис. — Я все убрал… Может быть, ты хочешь выпить? — Он направился к шкафу.

— Да, спасибо.

Даже не поняв, что она согласилась, он опять повернулся, словно суетливая курица, и проводил Хелен до двери. На пороге та остановилась и вынула из сумки платочек. Посмотрев на Дору, аккуратно стерла след помады с лица Фрэнсиса.

— В будущем, Хелен, — продолжала Дора, как будто ничего не случилось, — постарайся сдерживать свое либидо здесь, в кабинете. Вдруг войдет медсестра?

— Если бы Ты изучила ее так, как я, милочка, — сказала Хелен, тщательно следя за голосом, — то поняла бы, что она никогда не заходит сюда. — Постаравшись скопировать улыбку Доры, но выдавив жалкую гримасу, она закрыла за собой дверь.

Фрэнсис повернул голову и увидел, что Дора стоит у окна, глядя на улицу. Он медленно подошел к ней, поправляя галстук. Поскольку девушка молчала, он проследил за ее взглядом. Перед входом в здание стояла большая машина, к которой привалился высокий, хорошо сложенный чернокожий шофер.

— Вот уж кто умеет ценить мужскую красоту! — вырвалось у Фрэнсиса, и он с раскаянием посмотрел на Дору.

— Вот уж кто никогда не упустит шанса! — парировала она. Не давая себе труда взглянуть на него, она продолжала смотреть на улицу. Хелен вышла из здания, и шофер мгновенно вытянулся и открыл дверцу. Она что-то сказала ему, села в машину и укатила.

— Как твоя нога? Лучше? — спросил Фрэнсис после короткого молчания.

Дора кивнула, все еще глядя в окно, и стала механически стягивать перчатку.

Фрэнсис глубоко вздохнул и провел рукой по волосам. Нерешительно оглянувшись, он сел.

— Вы… э-э… все еще собираетесь уезжать восьмого марта?

Дора обернулась и начала рассматривать его, будто насекомое под микроскопом. Потом медленно кивнула.

— Ну, тогда… у нас нет времени устраивать еще одну свадьбу.

На этот раз она ничего не ответила, просто внимательно смотрела на него.

Чувствуя себя все более неловко, Фрэнсис расстегнул воротник и слегка ослабил галстук.

— Дора, — начал он, заискивающе глядя на нее, но выражение ее глаз не изменилось. Облизав губы, он попробовал еще раз: — Я был готов покончить с этим… Хотел жениться на тебе. Я… Ну, приглашения были уже разосланы… И все было решено. И мы договорились покончить с этим. Нет, не то. Я хочу сказать, что мы были готовы пожениться до того, как это случилось. — Он замялся. — Этот несчастный случай. Но теперь, раз уж это произошло… Думаю, ты знаешь, что я хочу сказать. Мы уже как-то говорили об этом… Действительно ли мы хотим…

Запутавшись, он опять посмотрел на нее, ища помощи, но на лице Доры ничего нельзя было прочесть. Ни гнева. Ни согласия. Ничего.

— Мне кажется, что главная причина, по которой мы решили пожениться, это… По-моему, все ждали этого от нас. Ведь мы проводили друг с другом столько времени, и… и все такое. Я не думаю, чтобы кто-то из нас на самом деле…

— Это что, слова Хелен? — перебила его Дора тоном заинтересованного зрителя, пытающегося прояснить для себя непонятное место в пьесе.

Фрэнсис сглотнул, на его лице отразилось раздражение.

— Нет, — недовольно сказал он. — Хелен была права насчет тебя. Ты всегда манипулируешь людьми… Так что я?.. А! Так вот. Как бы там ни было, это судьба. Мы не смогли бы нести тебя в церковь на носилках. И никто не думает, что мы поженимся раньше, чем ты поправишься. — Его пальцы размеренно постукивали по подлокотнику.

— Ты похож на раздраженного отца, — сказала Дора, бросая взгляд на его руку. Фрэнсис мгновенно перестал барабанить пальцами.

— Ты ненавидишь проявления чувств, правда, Дора? — задиристо спросил он и уже безо всякого смущения поспешно продолжал: — Я имею в виду, что, раз уж так случилось, мы можем просто оставить все как есть. Ты можешь поехать в Сиэтл со своей семьей, а всем объявить, что я приеду позже. Потом, через некоторое время, люди забудут. Мы никому не скажем, что передумали. Все будут думать, что со временем мы поженимся. А мы перестанем писать друг другу, и все останется как сейчас. Это будет выглядеть достаточно естественно. — Он умолк и ждал ответа. Дора с вежливым вниманием смотрела на него.

— Я… мне кажется, что я — из тех мужчин, которые не должны жениться. Из меня выйдет никудышный муж. Я не отличаюсь постоянством. Только посмотри, какой бардак у меня в кабинете. Возможно, когда-то я найду какую-нибудь малышку и женюсь. Но это не продлится долго. Со мной долго нельзя. Кроме того, в Сиэтле я зачахну. В любом месте, кроме Нью-Йорка, я чувствую себя потерянным. Я должен быть поближе к огням и веселью, ты же знаешь. — Увлекшись, Фрэнсис с воодушевлением продолжал: — Вот, взять хотя бы Уилла. Он очень хотел бы жить в захолустье. Он вечно говорит, что ненавидит Нью-Йорк. Тебе надо было бы выйти за такого хорошего человека, как он. Сейчас, возможно, ты его не любишь, но…

— А почему ты думаешь, что сейчас я его не люблю?

Фрэнсис растерялся. Вопрос Доры, заданный тихим, спокойным голосом, словно проколол дырку в шарике, который он так старательно надувал. Он медленно залился краской, резко встал и опять пошел к шкафу. Налив себе немного виски, он залпом выпил и закрыл шкаф.

— Так, значит, ты согласна, что это было бы ошибкой, — раздраженно сказал он, поднимая с пола газету и вытряхивая пепельницу в корзину. После неудачной попытки найти себе еще какое-нибудь занятие, Фрэнсис выпрямился и неохотно поглядел на Дору.

Она терпеливо наблюдала за ним, как будто ждала еще каких-то действий. Когда он умолк, она отошла от окна и застегнула шубку. Затем натянула перчатки и поправила шляпку.

— Да, Фрэнсис, — сказала она. — Я согласна, что это было ошибкой.

* * *

В комнате наверху пациентка играла сбивчиво, как ребенок, исполняющий гамму. Старая мелодия медленно плыла по комнате, обволакивая тяжелую мебель, задевая потемневшие от времени картины, теряющиеся среди драпировок. Руки двигались, а глаза не отрывались от маленькой красной тетрадки с золотым обрезом, лежащей на спинете. Вскоре пациентка перестала музицировать и взяла тетрадку.

«Сегодня, на моем дне рождения, Киттен играла на пианино. Она играла „Это случилось в ясную полночь“, а затем исполнила отрывки своей роли в рождественской пьесе. Никто даже не вспомнил, что это мой праздник. Все толпились вокруг нее, говоря, какая она чудесная актриса. Они считали, что ей непременно надо играть на сцене. Она рассказала, как однажды ей предложили роль в бродвейской постановке. Никто не обращал на меня внимания…»