К берегу шел прилив. Сара чувствовала это, она почти ощущала его вкус, хотя во рту ее еще сохранялся вкус Энтони. Солоноватый – такой же, как и у океана, подумала она.

Они прошли по пляжу, пересекли чье-то частное владение, миновали несколько дорогих особняков и вошли в пещеру, нуда можно было попасть только во время отлива. На стенах тут и там лепились раковины моллюсков, влажный воздух был пропитан запахом моря. Расстелив свои майки на дне пещеры вместо одеял, они стали заниматься любовью, как бы неохотно поначалу – обнаженные, они чувствовали себя не совсем уютно на открытом воздухе, перед безбрежной водной гладью и лентой песка, на которой в любую минуту мог кто-то появиться и увидеть их, увидеть ее ноги, обвивавшие его бедра.

Но неловкость быстро прошла. Когда дыхание их ускорилось, а движения стали безотчетно-отчаянными, мысли о том, что кому-то взбредет в голову идти сюда, оставили их. Сара слышала эхо собственного голоса, отражавшегося от камней, вновь и вновь повторявшего имя Энтони. Ей казалось, что она либо произносит это имя, либо говорит ему «да» – два эти спасательных конца были брошены ей на помощь в бурные воды любви.

Энтони согнул ноги в коленях, уперся ими в песок, осторожно сел на нее верхом. Извергнувшаяся сперма, когда она заполнила ее рот, показалась Саре одной из тех волн, что бились о берег; ритм дыхания моря и ритм движения их тел таинственно совпадали.

Удар волны и вспышка внутри нее, в той части ее сознания, которая еще никогда с такой силой не хотела принять кого-то в себя.

Расслабленно лежа на спине, Сара представляла, как океан, все приближаясь к пещере, загоняет их в ловушку, отрезает пути отступления. Это было вполне реально – она не знала, как долго они лежат здесь. После каждого удара волны водяная завеса становилась все гуще. Может, это не так уж и важно – если океан поглотит ее, ведь какая-то ее часть уже все равно утонула, еще неделю назад. Всякий раз, когда она раскрывала рот, чтобы сказать «да», что-то лишало ее дыхания: морской воздух, порыв ветра, его тело.

– Нам пора идти, – Энтони поднялся, чтобы собрать одежду. – Прилив все выше.

Сара протянула руку и коснулась его плоти, теперь мягкой, успокоенной и податливой. Такой она ее тоже любила. И ей тоже говорила «да» – только по-другому.

Океан подкрадывался дюйм за дюймом, он уже лизал ближайшие камни, готовый забрать ее с собой. Или это были его глаза, его взгляд, который увлекал, лишал желания сопротивляться?

– Пошли, пока волны нас не накрыли, – повторил Энтони.

Он подобрал ее майку, свитер, стряхнул с них песок и принялся натягивать их на Сару, направляя ее руки в рукава. Осторожным движением убрал волосы с ее лица. Может быть, именно в такие моменты, вовсе не опасные, она с наибольшей остротой ощущала себя его пленницей. Моменты, когда он был для нее и заботливым отцом и любовником сразу, а она превращалась в маленькую девочку, которой так нужны его защита и ласка – больше, чем всегда. Когда они уже шли вдоль пляжа, Сара сказала:

– У меня такое ощущение, что ты меня околдовал. Иногда это доставляет изрядные неудобства.

– Ты можешь уйти, – ответил Энтони, глядя мимо нее, на волны. – Если неприятно, зачем же оставаться? Об этом ты себя спрашивала?

– Всего лишь сотню раз в день.

– И?

– Ты как наркотик, хотя я и смогла бы отвыкнуть от тебя. Мне предлагают работу в картине, и я готова согласиться. Съемки будут во Флориде, так что есть реальная возможность оторваться от тебя. Думаю, у меня не будет времени, чтобы думать о тебе, – сам понимаешь, двенадцатичасовой рабочий день, проблемы с гардеробом, с актерами, уже не двенадцать часов, а четырнадцать.

Какое-то время Энтони молчал, взгляд его блуждал по песку.

– Это было бы совсем плохо, – сказал он наконец. – Я хотел попросить, чтобы ты встретила меня в Париже.

– В Париже?

– Это первое место съемок картины, которую я намерен делать. Мы пробудем там по крайней мере пару недель, жить придется в каком-нибудь отеле на Левом берегу. Я был бы рад оказаться в Париже вместе с тобой, но если ты нашла себе работу…

– Мне нужно подумать, – ответила Сара, уже зная, какое решение примет.

– Думаю, что так я и сделаю, – сообщила она вечером Белинде по телефону. – Может быть, я сошла с ума, отказываясь от этой работы, но Париж…

– Временами нужно уметь быть непрактичной. Часто ли в жизни выпадают такие случаи? Я бы поехала. – Белинда была романтиком.

Женщина-агент Сары проявила нуда меньше энтузиазма.

– Ты отказываешься от предложения участвовать в съемках первой в твоей жизни художественной картины? Да что это, черт побери, с тобою случилось?

Сара наклонила голову подальше от трубки.

– Мириам, терпеть не могу, когда ты так вопишь. К тебе сразу же возвращается твой нью-йоркский акцент, впечатление, будто говоришь с таксистом. Я еду в Париж. Меня пригласили.

– О! Пригласили! Вряд ли это деловая поездка. И кто же он?

– Энтони Коул.

– Прости! В таком случае, почему же не деловая? Он снимает там фильм. Почему бы тебе не заняться там костюмами?

– Да, было бы неплохо, не правда ли?

– Такое случается на каждом шагу. Но позволь сказать тебе вот еще что. Общаясь с ему подобными, тебе имеет смысл забыть об эмоциях. В обществе дам он ведет себя как Генрих VIII со своими женами. Надеюсь, тебе хватит ума.

– Опять твой нью-йоркский цинизм!

– Это не цинизм, – ответила Мириам, – а всего лишь здравый смысл, который ты почему-то обходишь стороной. Мужчины его типа никогда не меняются. Таких, как он, за милю видно. У них у всех на лбу написано: «Опасно для вашего здоровья! Не для приема внутрь!» Так что же тебя так привлекло в его приглашении?

– Мириам… Я как-нибудь справлюсь… думаю.

На том конце линии послышался демонстративный вздох.

– Послушай, я знаю, что я – всего лишь твой агент, но я и в самом деле хочу тебе добра. Мужчины вроде Энтони Коула кормятся как раз теми женщинами, которые считают, что они «как-нибудь справятся». Чтобы доказать тебе это, могу лишь добавить: ты уже не справляешься, ты заваливаешь работу.

– Поговорим, когда я вернусь из Парижа, – сказала Сара.

Она знала, что в мозгу своем уже нарисовала картину их жизни в Париже, и теперь ей хотелось, чтобы действительность оправдала ее ожидания. Подобного полета воображения Сара еще не испытывала. Здесь ведь шла речь не о безликой фигуре из ее сновидений, здесь она имела дело с плотью и кровью такого мужчины, объятия которого оставляли синяки на ее коже.

Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что именно делает ее такой размягченной и податливой. Поездка в Париж – романтическое путешествие с человеком, которого она любит. Только у человека этого ладони были в мозолях от того, что слишком часто ему приходилось защищаться от наседавших на него поклонниц и поклонников. Сейчас он отталкивал от себя ее. Тут была ее твердыня, тут и думать нельзя было ни о какой мягкости.

Когда она пришла к Марку, чтобы попрощаться перед отъездом, тот бросил на сестру озадаченный взгляд.

– Почему мне так хочется спросить, не влюбилась ли ты? Может, потому, что ты отказалась от хорошего предложения, чтобы рвануть в Париж с Энтони? На тебя это не очень-то похоже.

– Иногда мне и самой кажется, что я влюблена, – ответила Сара, – иногда же я думаю, что это всего лишь временное помешательство.

Рассмеявшись, Марк обнял ее.

– Знаешь, я считаю, что любовь только тогда любовь, когда идешь в ней до конца.

– Да, в этом-то и проблема. Вот как я себе это представляю: неважно, насколько близок мне Энтони или насколько наши отношения интимны, – все равно у меня в тумбочке лежит револьвер. Пусть незаряженный, но он у меня есть. Я не могу позволить себе быть абсолютно безоружной. В повседневной жизни.

– Начинаю понимать, зачем тебе так понадобился Париж. Ведь перевозка оружия через границы запрещена, так?

– Наверное, – согласилась Сара. – Как обычно, ты до всего догадался раньше, чем я.

Белинда отвезла Сару в аэропорт и оставалась рядом с нею до объявления о посадке.

– Наслаждайся самым лучшим, самым романтическим временем в своей жизни, – напутствовала она Сару, не обращая внимания на проходящих мимо пассажиров. Затем, отступив на шаг, положила руки на плечи подруги. – Ведь это то, чего ты сама хочешь, не правда ли? Чего это я так смутилась?

– Потому что такое и в самом деле сбивает с толку. Я не в своем уме с того дня, как мы с ним встретились.

«В Париже хочется стать художником, – писала Сара Белинде на второй день после приезда. – Тут все дело в свете. Кто-то мне сказал, что это влажность воздуха или что-то такое в атмосфере, что делает свет в Париже совсем не таким, как в других городах. Теперь я понимаю, почему художников всегда так тянуло в Париж. После обеда по небу каждый день плывут облака, проходит маленький дождик, а после него небо опять меняется».

Об Энтони она ничего не писала.

Энтони и большинство занятых в съемках актеров остановились в «Лютеции», расположенной на Левом берегу. Съемки велись главным образом в заново отреставрированном замке, в тридцати минутах езды от города, так что почти каждый день Энтони покидал гостиницу чуть ли не на рассвете.

Картина представляла собой современный вариант романтической истории любви, по сюжету мало чем отличавшийся от классических романов, разве что за исключением того, что на актерах были джинсы и пиджаки от Армани. Богатый молодой человек влюбляется в бедную девушку, которая и одеться толком не умеет, не знает, какой вилкой что едят и зачем их вообще так много. Отец ее работает в зеленной лавке или нечто в этом роде, а родители молодого человека, жуткие снобы, угрожают выгнать его из семьи, оставить без средств и лишить наследства, если он посмеет остаться с ней. Выживет ли любовь? Но кого это на самом деле волнует? Все это уже столько раз было, что зрителя устроит любая концовка.

Сара, лежа вечером в ванне и читая сценарий, убаюканная теплой водой и банальностью замысла, подумала, что спасти фильм может только неожиданная развязка: к примеру, дочка зеленщика расстреливает из автоматического пистолета всех, кроме отца ее возлюбленного, и пускается со стариком в бега – чтобы жить за его счет жизнью состоятельной дамы, учить испанский для общения с прислугой и читать «Мили пост», где о столовых приборах написано все.

– Ну и как тебе? – спросил ее наутро Энтони, за минуту до того как Сара скрылась в ванной.

– О… это э-э… премиленькая вещица.

Она прекрасно понимала, что большинство занятых в съемках людей согласились на это главным образом потому, что их привлекала возможность вдоволь наиграться с оружием в сельской Франции. Ее саму это абсолютно не интересовало.

Не желая каждый день болтаться на съемочной площадке, она тратила время на прогулки по парижским улицам, вслушиваясь в музыку языка, который едва понимала. Она силилась вспомнить что-нибудь из школьного французского; затерявшись в незнакомом городе, что случалось по меньшей мере раз в день, бесстрашно обращалась к прохожим и вместе с ними смеялась своим ошибкам – их хватало. Она сидела за столиками кафе на тротуарах, делясь хлебными крошками с птицами, а по утрам бегала ради здоровья по Люксембургскому саду, находившемуся неподалеку от их отеля.

Такой образ жизни ее устраивал: днем она была предоставлена самой себе, а ночью к ней приходил Энтони. Однако ночи казались ей странными. Казался странным Энтони. Секс превращался в привычку – почти сознательную. Сара говорила себе: это потому, что он слишком много сил отдает работе. Ей хотелось убедить себя в этом, но уверенность не приходила. И все же их отношения давали ей ощущение стабильности, безопасности. Пока его не было рядом, он не мог в поисках чего-то лучшего бросить ее в неизвестности, он не мог причинить ей никакого урона. Урон существовал лишь в вероятностном измерении.

Был вечер; Сара только что вернулась в свой номер. Она сидела на балконе, сожалея о том, что отправилась сегодня на съемочную площадку. За неделю жизни в Париже она побывала там всего дважды, да и то на короткое время. Но не сегодня. Отправившись туда после обеда, она до вечера смотрела на то, как Энтони командует актерами, ругается со съемочной группой и расхаживает по площадке с видом безраздельного хозяина – от этого зрелища возникала какая-то тяжесть в животе. Чувство, которое трудно выразить словами и от которого невозможно избавиться.

Сумерки сгущались. С балкона Сара могла видеть Эйфелеву башню – стройный, подсвеченный прожекторами силуэт на фоне темного неба. А на противоположной стороне улицы над домами плыла желтая луна, похожая на брошенный в черную воду яркий воздушный шарик. Горевшие в номере свечи напоминали о сценах в фильме, и от этого веяло какой-то глупостью. Может, она и на самом деле дурочка, если сидит здесь нежной парижской ночью, провожая взглядом каждое подъезжавшее ко входу в отель такси, дожидаясь возвращения Энтони.

Перед мысленным ее взором проплывал день: те моменты, когда желудок сворачивался комочком, а кровь в жилах леденела. Те моменты, когда она доказывала себе, что все выдумывает. По правде говоря, нельзя было сказать, что Энтони флиртовал с исполнительницей главной роли прямо на глазах у Сары – нет, он просто объяснял ей, как и что она должна делать, он поддерживал ее и ободрял, как и любой другой режиссер на его месте. Но почему же тогда Саре опять показалось, что она тонет, что ее засасывает пучина? Что вот-вот ей не хватит воздуха?

Актрисе было лет двадцать с небольшим, белокурых волос, прикрывавших скулы, похоже, не касалась рука парикмахера. Во всем поведении девушки читалась спокойная уверенность. С гибкой мальчишеской фигурой, с прической, требовавшей всего лишь взмаха щетки, она обходилась без косметики даже перед камерой. Как будто знала, что красота ее не нуждается ни в каких дополнительных ухищрениях. Сара сразу же почувствовала себя разукрашенной; едва заметные тени грузом давили на веки. Пожевав губами, она слизнула с них помаду, пытаясь успокоить себя, вернуть то ощущение безмятежности, в которой пребывала когда-то – до Энтони. И при этом знала, что погружается все глубже, что воды вот-вот сомкнутся над ее головой.

– Эллисон, – обратился к девушке Энтони после одной из сцен. – Можно тебя на минуту? Хочу сказать пару слов.

Приблизившись, он положил ей руку на плечо и повел в сторону. Что-то в его позе, когда он стоял, обратившись к актрисе лицом, в его манере держать ее за руку, в том, как он склонялся к ее уху… Саре захотелось броситься оттуда со всех ног, но она не могла сдвинуться с места. Не могла отвести от них глаз; было в этом нечто искушающе-запретное, как если бы она подглядывала в окно чужой спальни. Затем руки ее пришли в движение, пальцы сжались, будто это она, а не Энтони касается сейчас той, другой. Она слышала аромат ее духов, кожей ловила ее дыхание. На какое-то мгновение она превратилась в Энтони: чувствовала его чувствами, испытывала его ощущения.

Упершись локтями в балконные перила, Сара то поднимала голову к катящейся по ночному небу луне, то пыталась высмотреть Энтони среди расплачивающихся с таксистами пассажиров. В ней крепло осознание того, что сейчас она поняла нечто очень важное. Я становлюсь им, думала она. Ей вспомнился вчерашний день, воскресенье, когда они сидели в кафе «Флора», в Сен-Жермене: мимо них прошла девушка, и Сара посмотрела на нее так же, как посмотрел бы Энтони. Она окинула взглядом ее бедра, оценила походку, линию губ, все это не своими, а его глазами. Представила себе девушку обнаженной, с раскинутыми в стороны ногами – и опять воображение было не ее, а Энтони. А затем она повернулась к нему, и оказалось, что Энтони следил не за девушкой – он не сводил глаз с нее, Сары. Он понял. Понял, что завоевал, подчинил ее себе, вложил в ее мозг собственные мысли.

Еще до того, как белое такси развернулось у подъезда отеля, она уже знала: это Энтони. Сара перегнулась через перила, чтобы увидеть, как, стоя на бровке тротуара, он помогает выбраться из машины Эллисон. Подобного она не ждала, хотя в том, что она видела, была своя логика – актриса тоже жила в «Лютеции». Часы показывали почти половину десятого. Энтони предупредил Сару, что вместе с Эллисон ему нужно будет отработать некоторые сцены фильма. Он ждал, как она на это будет реагировать. Однако Сара была достаточно опытна, чтобы сдержаться от проявления каких бы то ни было оценок. Прошло уже около двух с половиной часов. Интересно, почувствует ли она от него запах Эллисон? Никаких вопросов, никаких – именно потому, что он их ждет. Такую игру выигрывают по частям, малыми победами. Сейчас требовались только быстрота и ловкость, чтобы в самую критическую минуту отпрыгнуть от края бассейна, кишащего аллигаторами.

Луна уже куда-то скатилась с неба, когда в замочной скважине послышался звук его ключа. Но Сара так и осталась на балконе, подняв голову к звездам.

– Я попросил коридорного принести в номер бутылку вина. – Входя в комнату, Энтони бросил пиджак на кровать.

Из коридора до нее донеслось позвякивание бокалов.

– А стаканов будет два или три? – спросила она, тут же подосадовав, что не прикусила себе язык. Она и шагу не сделала к высоким балконным дверям. Что-то удерживало ее от того, чтобы подойти ближе.

– Я говорил о двух, – спокойно ответил Энтони. – А что? У тебя появились какие-нибудь идеи?

В этот момент Сара испытала острое чувство ненависти к нему. Но с не меньшей остротой она и желала его – и это делало ее ненависть еще более жгучей.

– Ты не сказал, что вернешься так поздно, – заметила она, чувствуя, как бездна поглощает ее. Черт побери, становлюсь настоящей сукой, подумалось ей.

– Сара, работа над фильмом в самом разгаре. Я приехал сюда не на каникулы и не обещал, что каждый вечер буду проводить с тобой, правда? Или я чем-то ввел тебя в заблуждение?

Она готова была расцеловать вошедшего в номер официанта, поскольку в мозгу никак не складывался достойный ответ на взвешенные, логичные, типа «пойди-и-засунь-свой-язык-в-зад-если-тебе-это-не-нравится» построения Энтони.

Казалось, официанту нужна вечность для того, чтобы откупорить бутылку, плеснуть немного в бокал и подать его Энтони на пробу, а потом разлить вино. Все это время Сара не двигалась, хотя ей страшно хотелось сесть. Колени подгибались от слабости. Интересно, «ноги моряка» – это когда ты стоишь неподвижно или когда тебя качает? Сара никак не могла вспомнить. Но не все ли равно, если пол предательски ходит волнами?

– Ты сердишься на меня? – спросил Энтони, выходя на балкон и протягивая Саре бокал.

– А есть за что?

– Я такой причины не вижу. Но наши точки зрения могут и не совпадать, так?

Сара прошла мимо него в комнату и уселась на краешек кровати.

– Может быть, это ты на меня сердишься, Энтони. Ты же столь изобретателен, когда требуется затрахать мне мозги.

Он присел рядом, бедром к бедру, забрал у нее из руки бокал с вином, поставил его вместе со своим на пол, наклонился к Саре, так что рот его оказался напротив нежной кожи ее горла.

– Так вот сюда-то я тебя трахаю, Сара?

Это был даже не вопрос, во всяком случае, теперь. Ответ стал известен обоим еще во время их первой встречи.

Сара испытывала какое-то смутное ощущение, что тело ее не принадлежит ей более, что оно уходит куда-то в пространство и внезапно захотелось оглянуться назад. Вместо этого она схватила Энтони за шею, привлекла к себе. Губы нашли губы, язык касался языка, его дыхание наполняло ее легкие. Толкнув Энтони на постель, Сара начала с такой поспешностью срывать с него одежду, что пуговицы рубашки посыпались на пол. Она с изумлением смотрела на собственные руки, ставшие вдруг такими сильными и яростными – утром они были совсем другими. Мгновенно раздевшись, она вскочила на него верхом.

– Сейчас я буду гнать тебя так, как ты еще ни разу не делал со мной, – проговорила Сара низким голосом, чуть приподнимаясь, чтобы впустить его в себя, и тут же всем телом опускаясь вниз, горя желанием причинить боль, пытаясь заставить его испытать страх. Склонив голову, посмотрела туда, где лоно ее вобрало в себя его плоть. Однажды кто-то из ее партнеров сказал, что для мужчины в каждом соитии есть элемент страха – страха перед кастрацией.

– Ты видишь, как тебя засасывает внутрь нее, – объяснял он, – и чей-то тихий, наверное, еще первобытный голос нашептывает тебе, что целиком твой приятель может наружу уже и не выйти.

Саре очень хотелось увидеть на лице Энтони хотя бы тень страха.

– Временами ты меня ненавидишь, ведь правда? – спросила она. – Ненавидишь за то, что любишь. Из-за этого ты приходишь в такую злость, что тебе не терпится причинить мне боль, да? Вот почему тебе так нужно, чтобы я ревновала и сходила с ума от беспокойства.

Она раскачивалась с таким неистовством, что дыхание ее срывалось, а тело изнутри уже горело сухим огнем. Боль лишь подстегивала ее страсть; еще шире раздвинув ноги, она обрушилась на него с новой энергией.

– Пытаешься сделать мне больно? – спросил Энтони. – Хочешь быть грубой со мной?

– Да. Такой же, как умеешь быть ты. А ты думал, что один на это способен?

Сара не узнавала своего голоса, как и руки, он не принадлежал ей. Когда-то Энтони говорил, что он подчиняется ей, сдается на ее милость, но сейчас она ощущала себя побежденной.

Энтони улыбался, однако улыбка его была несколько вымученной. Еще не сам страх, но уже близко. Видимо, ей все же удалось подняться над ситуацией, тем не менее Энтони не был готов обратиться в бегство. Положив руки ей на бедра, он старался упорядочить свое дыхание.

– Я не был с тобою груб, – с трудом проговорил он. – Если бы я этого захотел, то привел бы другую женщину и овладел бы ею прямо у тебя на глазах. При этом я привязал бы твои руки к спинке кровати, чтобы ты не смогла до себя дотронуться. И ты смотрела бы, как я ставлю ее на колени – я вошел бы в нее сзади, как ты и любишь. И ты исходила бы капля за каплей, и тебя душила бы ненависть. Даже саму себя обслужить ты бы не смогла, потому что руки привязаны.

Энтони ловко извернулся, и Сара оказалась вдруг под ним, по-прежнему ощущая в себе его плоть. Заломив ей руки за голову, он спросил:

– Как ты хочешь, чтобы я это сделал, Сара? Насколько грубым нужно мне быть?

– Твоя злость меня не пугает. Ты не сможешь причинить мне боль.

И все же ей было больно. Так, что показалось, будто меж ног у нее кровоточащая рана. Но это ничего не значило – ей хотелось большего. Чем безудержнее становился Энтони, тем крепче Сара оплетала его ногами.

– Если бы мне нужно было быть с тобой грубой, – сказала она, стиснув зубы и истекая потом, – то после того, как ты в конце концов развязал бы мне руки, я не легла бы с тобой. Я предпочла бы твою подругу, проигнорировав тебя так же, как ты меня сегодня.

Энтони расхохотался.

– Плохо же ты меня знаешь. Этим ты меня бы не обидела – я с удовольствием посмотрел бы на вашу парочку.

– Я связала бы тебе руки, чтобы ты не смог до себя дотронуться, на твоих глазах устроилась бы у нее между ног и поработала бы языком – до тех пор, пока ты не сошел бы с ума.

Пристально глядя на Сару, Энтони замер. Сара тут же поняла, что баланс сил нарушился, только она не знала, в чью пользу. На мгновение ей стало страшно, от краткого и все же бесконечного этого мига у нее перехватило дыхание – Энтони вышел из нее, отвалился на бок. Там, где он только что был, разверзлась мрачная, ревущая бездна ночи.

Подняв телефонную трубку, он набрал всего четыре цифры. Значит, это в гостинице.

– Эллисон, у тебя нет желания спуститься в 509-й?

Сара поняла, что, позволив себе удивиться, она проиграет. Эллисон, скорее всего, сидела у телефона в ожидании звонка. Энтони поднял с пола бокал, осушил его одним глотком. И он и она избегали смотреть друг на друга. Саре стало ясно: сценарий был написан заранее, дело теперь за актерами.

Не прошло и нескольких минут, как Эллисон уже входила в их номер – в белой спортивной майке и линялых джинсах. Если не считать приветствия Энтони: «Ну, как ты там», не было произнесено ни слова. Сара перевернулась на живот, отпечаток ее спины оставил на простыне влажное пятно. Она заставила себя встретиться взглядом с Эллисон – чтобы не выдать страха, готового выпрыгнуть наружу из ее глаз. Воды, в которые она погружалась, становились все более вязкими, они накрывали с головой, Сара видела, что поток несет ее к водопаду, где, низвергнувшись с огромной высоты, почти неминуемо разобьет ее о камни. Если, конечно, первым туда не последует Энтони. Ночь еще не кончилась.

Сара следила за тем, как Эллисон снимает майку с нежной, немыслимой двадцатидвухлетней груди. На лице ее было игривое выжидание. Предвкушает новое развлечение, подумала Сара. На нижней губе девушки она рассмотрела небольшой кровоподтек – Энтони неоднократно оставлял такие знаки и на ее собственных губах. Значит, сегодняшняя ночь должна стать для Эллисон ночью забав.

Энтони сидел на постели позади Сары, и та не смогла побороть искушения оглянуться на него. Однако в глазах его она не увидела никакого выражения, только пустоту. На память пришел разговор с Белиндой о каком-то парне, признавшемся, что больше прочих удовольствий он ценит возможность устроить в душе партнера эмоциональную бойню. Чей же это был парень – ее или Белинды? Наверное, Белинды, решила Сара, зарываясь поглубже в постель, в то время как Эллисон продолжала раздеваться. Потому что именно Белинда заговорила о его глазах.

– Они у него совсем как у акулы, – сказала она. – Знаешь этот взгляд? Молчаливый взгляд убийцы, не имеющий ничего общего с человеческими чувствами?

И вот теперь, в Париже, Энтони – в роли акулы, а вода вокруг Сары уже краснеет от ее крови.

Поднявшись с постели, она подошла к Эллисон, чувствуя, на мышцы Энтони сгибают и разгибают ее суставы, как сердце его гонит кровь по ее венам, глаза передают зрительные образы в ее мозг. И дело тут вовсе не в том, что они с Энтони поменялись местами, – нет, они перетекли друг в друга, смешались, стали единым целым. Игра началась. Игра в краски и кисточки. В этой игре он был художником, что же она сможет выставить против его опыта и мастерства?

Сара положила ладони на бедра Эллисон, привлекла ее к себе. Как это непривычно – ощущать своей грудью такую же мягкую грудь другой женщины, бархатистую кожу ее живота, внизу которого ничто агрессивно не выпирает наружу, видеть рисунок ее бедер, повторяющий твой собственный.

Она жадно впилась в губы Эллисон, в успевший уже побледнеть кровоподтек, и начала яростно сосать его, стараясь сделать темнее, темнее, чем получилось у Энтони. Эллисон положила руку ей между ног, и Сара вздрогнула от этого прикосновения. Почти неощутимое движение пальцев – мужчины, наверное, никогда этому не научатся. Но в планы Сары не входило сдаваться так быстро – в итоге – да, безусловно, но только не сейчас.

Оттолкнув от себя Эллисон, Сара повернулась, чтобы посмотреть на Энтони. Лежа на кровати, тот наблюдал за ними. Плоть его вызывающе вздымалась, руки покоились на бедрах. Вот тут, подумала Сара, победа будет за мной.

Она прошла в ванную, вытащила из белого купального халата пояс и вернулась в комнату. За исключением колеблемых ночным ветерком штор там царила полная неподвижность. Эллисон стояла не шелохнувшись, безвольно опустив руки вдоль бедер, на нижней губе у нее – яркий синяк. Сара поняла, что девушке еще не доводилось участвовать в подобном. На нас обеих лежит одно и то же заклятье, подумалось Саре.

Энтони не сопротивлялся, когда она связала кисти его рук поясом, перебросила их ему за голову и притянула к спинке кровати.

– Это чтобы ты не коснулся себя ненароком. Ты не кончишь до тех пор, пока я не разрешу тебе этого.

Увидев, что Сара направляется к ней, Эллисон чуть раздвинула ноги. Та развернула девушку таким образом, чтобы дать ей возможность видеть Энтони в зеркале – необходим зрительный контакт с образом. Затем стала на колени и еще шире расставила ее ноги. Не так уже это было незнакомо, как казалось Саре. Может, потому что это не ее, Сарин, язык играл, уходя все глубже, отчего молодая актриса начала постанывать и раскачиваться из стороны в сторону. Язык тоже принадлежал Энтони, в который уже раз вторгшемуся в ее душу, подменившему ее волю своей. Вкус у Эллисон был совсем другой, отличный от Энтони – куда более нежный и сладкий – вот и все ее удивление. Ведь она привыкла к его солоноватости. Она погружалась в Эллисон, и на поверхности ее голову удерживали только руки девушки, более молодые, чем ее собственные. Ладони Сары ласкали бедра партнерши. Сара закрыла глаза; сейчас она жила и чувствовала ртом. Но стоило Эллисон издать стон погромче, как Сара тут же отпрянула, позволяя ей увидеть в зеркале лежащего Энтони. Тот извивался на постели, глаза его изливали то ли страх, то ли злость – Сара не разобрала.

Язык заработал проворнее – она хотела побыстрее закончить с девушкой. Сара знала, что лучше бы потянуть время, но в данный момент ее не беспокоило, насколько умелой любовницей она окажется, все мысли ее были сосредоточены на Энтони, бьющемся в агонии на постели, отчего в зеркале ничего нельзя было рассмотреть.

Как только Сара поднялась с коленей и направилась к Энтони, Эллисон для нее растворилась в пространстве. Она остановилась у кровати. Догоравшие свечи бросили слабые блики на стены.

– Ну что, стоит мне снизойти до жалости? – хрипло спросила Сара. – Хочешь кончить все это?

– Нет.

Она не услышала в его ответе горечи поражения и не поняла, кто в эту минуту одерживает верх. Ситуация вроде бы под ее контролем, но что это за ситуация? Этого Сара не знала.

– Значит, наказание продолжить?

– Да.

На Сару он не смотрел, взгляд его был устремлен в потолок.

– Потому что ты его заслуживаешь? Ты заслуживаешь боли, Энтони?

Он кивнул.

Отступив на шаг, Сара ударила ладонью по его вздыбленной плоти – не очень сильно, но достаточно чувствительно для того, чтобы рот Энтони в судорожном рывке хватил воздух.

– Ты заставил меня испытать боль, Энтони. – И вновь она не знала, чей голос слышит. – Временами ты получаешь от этого наслаждение, разве не так?

– Да, – ответил он негромко, как бы через силу. Но какое-то неясное чувство подсказывало Саре, что ответил он это не ей. Он пребывал сейчас в ином мире. В бессознательной попытке защитить себя он пригнул колени к животу, но Сара тут же оттолкнула их и ударила еще раз. На долю секунды глаза мужчины и женщины встретились. Всего лишь вспышка – но и ее оказалось достаточно, чтобы Сара спросила себя: кто он?

Она отвела руку для нового удара, более сильного, чем предыдущие.

– Я хочу, чтобы тебе было больно, – сказала она скорее себе самой, нежели ему, утверждаясь в собственных глазах, отделяя свое «я» от его.

Рука ее беспомощно упала вниз. Она стояла и смотрела на Энтони, на его лицо, такое мягкое и молодое. Но в углах рта пролегли вдруг едва заметные жестокие складочки. Ей хотелось, чтобы он заплакал, подогнув колени, как ребенок. Она была очень зла на него, так зла, что его боль принесла бы ей радость. Но в это же время Саре хотелось и лечь рядом, прижать к своей груди его голову, чтобы оградить его от всех бед и несчастий. Она стояла неподвижно, терзаемая той борьбой, что шла внутри нее. Она ненавидела его – и была в него влюблена; добела раскаленная ярость уживалась в ней рядом с такой нежностью, с таким желанием любить, что по сравнению с ними блекли любые краски.

Сара совсем забыла, что в номере они с Энтони не одни. Из забытья этого ее вывели шаги Эллисон, приблизившейся к ней уже почти вплотную. Подойдя сзади, девушка обняла Сару, положив ладони ей на грудь.

Но новое выражение, мелькнувшее в лице Энтони, что-то нарушило в ее душе, и Сара резким движением вырвалась из объятий. Из глаз Энтони текли слезы, внутри него что-то происходило, только Сара не знала – что.

– Тебе придется уйти, Эллисон, – произнесла Сара, подбирая с пола и протягивая девушке ее одежду. – Мне очень жаль.

Хотя вряд ли тут было о чем жалеть.

Эллисон так удивилась, что ей не оставалось ничего иного, как подчиниться. Моментально одевшись, она вышла из номера – бессловесный солдат, отправленный в тыл с поля боя.

Сара развязала Энтони руки, вытерла поясом слезы, скопившиеся в уголках его глаз.

– Поговори со мной, – с тоской сказала она, ложась рядом.

Энтони и в самом деле свернулся клубком – как младенец под боком у матери.

– Просто на меня нахлынуло все сразу.

– Что? Что нахлынуло?

– Я увидел, как моя мать прошла мимо двери и заглянула сюда… но не остановилась. Может, это от Эллисон повеяло, когда она двигалась к тебе… Не знаю… – Он говорил скучным, монотонным голосом, как говорят люди, мучимые давно забытыми воспоминаниями.

Сара повернулась так, чтобы видеть лицо Энтони, коснулась его ладонью, вытирая остатки слез.

– А что увидела она, Энтони?

– Стоящего надо мной отца, – тан же невыразительно ответил он с закрытыми глазами. – Он был священником. Каждое утро он заставлял меня становиться на колени перед ним и читать молитву. И пока я ее читал, он возвышался надо мной, голый, и член его становился все больше и больше. Он никогда не прикасался ко мне, да и к себе тоже. Я привык закрывать глаза и не думать о том, что он стоит вот так надо мной. Но как-то раз я раскрыл глаза и увидел, что мимо комнаты, в которой мы находились, прошла мать. Она только заглянула в комнату, не останавливаясь. Не было сказано ни слова, ни тогда, ни позже. Вплоть до сегодняшнего дня никто из них ни разу не говорил об этом.

– Сколько тогда тебе было? Долго это продолжалось? – спросила Сара, боясь услышать ответ.

– Это началось, когда мне было семь лет, и продолжалось до двенадцати.

Энтони беззвучно заплакал, и Сара поняла, что после услышанного ей лучше всего промолчать. Она накрыла его своими руками – как будто была зима, как будто она должна защитить от нее своего ребенка.

То, что свечи уже погасли, едва дошло до ее сознания. В какое-то мгновение, когда она попыталась с закрытыми глазами представить себе его лицо, уткнувшееся в ее грудь, у нее ничего не вышло. Неужели за эти секунды образ Энтони совершенно стерся в ее мозгу? Ошибка компьютера, отключение электроэнергии, черная дыра? Что бы ни было тому причиной, видела она перед собой одно: молящегося на коленях семилетнего мальчика с накрепко закрытыми глазами.

Позже ночью Сара проснулась и прошла в ванную. Энтони так и лежал на боку, свернувшись, как ребенок, но дышал он уже нормально. Сон перенес его из бушующего моря в более спокойные воды. Она осторожно прикрыла за собой дверь ванной и только потом повернула выключатель. Посмотрев в зеркало, увидела кровоподтек на нижней губе – такой же, как у Эллисон, такой же, какой всегда появлялся после его поцелуев. Но когда она приблизилась к зеркалу, кровоподтек пропал. Хотя на короткий миг… Может, я опять все придумала, мелькнуло в ее мозгу. А может, он всегда был там, невидимый, и нужно лишь, чтобы свет упал под определенным углом или зрение обострилось, и тогда он вновь появится – как напоминание о том, что теперь она стала другой. Энтони оставил на ней свою мету – она впиталась, как чернила впитываются в дерево, ее уже ничем не отмыть.