Идущий во главе скорбной процессии монах приблизился. Стало видно, как подрагивают на каждом шагу его желеобразные щеки, с каким трудом дается ему последний путь. В позе дядюшка Кро чувствовался азарт охотника, именно так поджидает у водопоя косулю голодный кайман. Он лежал не дыша, стараясь полностью слиться с песком. Когда толстяк оказался в пределах досягаемости, аллигатор метнулся к нему стрелой и преградил дорогу:

— Притормози, пацан, есть разговор!

Если бы монах не был мертв, то отдал бы концы от страха. Не знаю, где мой друг набрался блатных манер, но подозреваю, что от Замоскворецкой шпаны времен расцвета НЭПа. Не хватало только лихо сдвинутой набекрень кепчонки и зажеванной в зубах папироски.

— Одолжи-ка нам поясок, — продолжал хулиган разбитным голосом, и я подумал, что сейчас он спросит, не хочет ли толстобрюхий перо под пиджак, но дядюшка Кро не спросил. — В преисподней тебе зачтется, станет твоим вторым добрым делом…

— А к. какое первое?.. — заикаясь и мелко дрожа, начал разоблачаться жирдяй. — Рясу снимать?..

— Хламиду оставь себе, а то от вида твоих телес родимчик может случиться, — хмыкнул аллигатор и вопросительно поднял бровь: — Первое, говоришь?.. Первое твое одолжение человечеству, что ты врезал наконец дуба и перестал коптить белый свет, — повернулся ко мне: — Ну-ка, Дорофейло, возьми у жмурика ремешок и обвяжи мне вокруг шеи! Да покрепче, покрепче! — и, продолжая косить под блатного, скомандовал: — Ну а теперь пошкандыбали к воде, двинем, как поется в песне, вверх по матушке по Лете…

Извиваясь на ходу всем телом, крокодил пошустрил к реке. Я едва за ним поспевал. Застывшим от удивления грешникам могло показаться, что хозяин ведет на веревочке гулять дикого зверя. Успевший отчалить от настила Харон предложил подвезти, но дядюшка Кро отказался, сослался на неотложное дело.

Когда я взгромоздился ему на спину, аллигатор крякнул и осел в воде по воображаемую ватерлинию.

— Тяжеленек ты, Глебаня, не то, что неофиты! Ну теперь держись!

Я только успел перекреститься. Полоска кожи в моих руках превратилась в последнюю соломинку. В остальном оставалось полагаться лишь на волю Господа и на собственную ловкость.

Работая хвостом, как гребным винтом, дядюшка Кро вышел плавно на стремнину:

— Давай для начала, чтобы ты пообвык, поплаваем по Москве — реке. Я ведь говорил тебе, Лета может принимать разные имена. В Египте она Нил, в Бразилии — Амазонка, а то и речушка — переплюйка или даже лесной ручеек. Передвигаясь по ней, легко попасть в любую точку планеты в любой из прошедших с начала времен веков…

Крокодил сбавил ход до медленного, как если бы хотел дать мне возможность разглядеть забранную в камень Кремлевскую набережную, вдоль которой, оперевшись о гранитный парапет, выстроился наш выпускной класс. Принаряженные девчонки, ребята в костюмах и галстуках, и с правого края я сам, длинный, худой, с копной непослушных волос. Теперь трудно в это поверить, но тогда я был угловатым и застенчивым, носил брюки, высоко перепоясанными по тощему животу, и часто по малейшему поводу краснел. Кончалась быстротечная ночь после выпускного вечера, начиналась взрослая жизнь. Мы смотрели на заливавший полнеба золотом июньский рассвет и нам очень хотелось быть счастливыми. Через несколько человек от меня стояла Светка. Она перешла в нашу школу за год до выпуска и сразу же покорила мое сердце. Страдал я тогда нещадно, чуть ли не каждый день бегал смотреть на ее окна, а признаться в любви так и не сумел…

— Если хочешь, можем взглянуть на судьбу кого — нибудь из твоих ребят? — предложил дядюшка Кро. — Хотя бы вон той красивой девочки с косичками!

Вот скотина, так скотина! Знал, паразит, все про меня знал, не зря исползал мою жизнь в поисках кого бы сожрать! Хочу ли я?.. Да не приведи Господь! Увидеть ту, кого любил в юности? За что мне такое наказание! Хватит того, что лет пять назад встретил Светку на Динамо. Она шла вдоль забора стадиона раздобревшая и небрежно одетая, усталая женщина второй половины бальзаковских лет. Я стоял, смотрел ей вслед и у меня щемило сердце. Потом, хотя и дел было лопатой разгребай, зашел в первую попавшуюся забегаловку и выпил, не отходя от стойки, стакан водки. Нет, друг мой Кро, иллюзии молодости надо беречь, из них соткано то, что мы называем собственным «я».

— Слышь, Глебань, давно собирался тебя спросить, — вконец отвязался негодяй, — не хотел бы ты начать жизнь сначала? Взять, так вот, и оказаться на этой набережной, вернуться поздним утром домой с чувством, что у тебя все впереди…

А действительно, хотел бы?.. Пожалуй, все таки, нет. Слишком хорошо я знаю, что за штука жизнь, такое знание отравляет! Возвращение в молодость с опытом пожившего и много повидавшего человека убьет свежесть чувств и сделает смешными надежды. А без багажа за плечами?.. Стоит ли заново проживать доставшуюся тебе тягомотину! Опять суетиться, опять чего-то достигать! С высоты возраста — звучит как смертный приговор! — моих юношеских стремлений не понять, а и поймешь, увидишь их тщету. Зачем? И без того часто возникает ощущение, будто все в жизни повторяется и ничего нового тебя не ждет…

Вместо ответа я пришпорил любопытную скотину пятками, но наглая морда только радостно заржала:

— Мне, почему-то, так и показалось!

И, набрав с места крейсерскую скорость, дядюшка Кро на полном ходу выскочил на речной простор. От такого маневра у меня захватило дух, я вцепился в монашеский ремень бульдожьей хваткой. Москва с ее набережными осталась далеко позади, а за полосой желтого тумана, где у берега ждали своей участи страдальцы, замелькали батальные сцены Великой Отечественной и вышки сталинских лагерей. Я видел, как стекаются с поля боя к водам забвения потоки солдат, как смешиваются они с изможденными непосильным трудом заключенными, как бредут темной массой в грязных ватниках и простреленных шинелях. К русским присоединяются немцы, к тем люди со всех концов Европы. Мелькнул в дали пылающий рейхстаг и по продуваемому ветрами Петрограду заметались под кумачовыми флагами черные революционные толпы. Поднимаясь из окопов Первой мировой, потянулись к Лете отравленные газом и скончавшиеся от ран, умершие от тифа и не пережившие холеры, Шли, опустив голову, те, кто убивал — не зная зачем, и те, кого убивали — неизвестно за что. Все те, кому не нужна была война, но кто бежал в атаку, бессмысленно и страшно кривя рот: «ура-а-а-а!..».

Дядюшка Кро наддал и мимо потянулись сражения Наполеоновских войн, замелькали штандарты гвардейских полков Петра и знамена русских ратников с ликом Спаса Нерукотворного. На берегу реки уже не оставалось свободной пяди, а убиенные все шли и шли и не было им конца. Нет, это не история, — думал я, стараясь удержать равновесие на скользкой спине аллигатора, — это одна большая бойня! Перед носом крокодила вскипала вода, мы неслись через анфиладу столетий, в то время как на другом берегу…

А на другом берегу ровным счетом ничего не происходило. Все так же к вратам преисподней от причала тянулась цепочка людей, все так же дремал, клюя носами, у камня старый пес. Созерцание этой до боли знакомой картины заняло у меня не больше нескольких секунд, но когда я повернулся, то едва успел заметить догоравшие свечами русские города и несущиеся лавиной на низкорослых лошадях полчища татар. За ними красочной толпой, вперемешку с конными рыцарями, валил разношерстный сброд и я догадался, что начались крестовые походы. А на горизонте из степей Предуралья уже выдвигались темной тучей во главе с Аттилой гунны. Им навстречу, ощетинившись копьями, маршировали римские легионы…

Как ни был занят навигацией дядюшка Кро, а заметил:

— Слышь, Дорофейло, а ведь эту мясорубку люди с юмором называют цивилизацией! Выбери Создатель для эксперимента с интеллектом не мартышку, а благородного крокодила, такого безобразия не было бы…

Как дальний потомок той самой мартышки я готов был с ним согласиться, только бы он не извивался подо мной всем телом и не вертел по сторонам головой. Общечеловеческие проблемы меня, конечно же, волновали, но значительно больше я трясся за собственную шкуру.

— Обрати внимание, туман редеет, — продолжал аллигатор, сбавляя скорость, и я увидел, что клубившееся вдоль берега марево истончилось и ровным слоем расползлось над землей.

Из этой дымки выступил раскинувшийся на берегу старый город. Над его плоскими крышами висела огромная, красная, как кровь, луна. Казалось, ей не было дела до того, что происходит внизу, на погрязшей в грехе земле. А события там развивались нешуточные. По улицам города с факелами и обнаженными мечами бегали солдаты. Они метались между домами, заскакивали во дворы и тогда оттуда доносились истошные крики женщин и детей.

— Не могу понять, чего это они суетятся?..

Отдувавшийся после гонки дядюшка Кро презрительно фыркнул:

— Поаккуратнее с глаголами! Что значит «суетятся», когда перед тобой Вифлеем Иудейский! Ты, Дорофейло, присутствуешь при описанном в Евангелиях избиении младенцев. Когда волхвы, получив от Господа откровение, не вернулись, Ирод Великий из страха перед мессией и по злобе послал солдат вырезать всех детей до двух лет…

Объяснение аллигатора привело меня в замешательство:

— Честно говоря, мне всегда казалось, это легенда…

Дядюшка Кро покачал укоризненно головой:

— Видно ты никогда не задумывался о том, что в мире людей нет ничего более подлинного, чем предания… А напрасно! На них, как на фундаменте, выстроен храм человеческой веры. По прошествии времени уже не имеет значения был факт, или это всего лишь плод воображения, и даже лучше, чтобы его не было, тогда нет ограничений для фантазии. Вера людей и их молитвы делают легенду самодостаточной и куда более реальной, чем любая окружающая действительность…

Перебирая не спеша лапами, дядюшка Кро развернулся и поплыл обратно, как если бы проскочил впопыхах нужное место, после чего решительно направился к берегу. Там, на нависавшем над рекой холме, стоял высокий, мосластый человек и, обращаясь к слушавшей его по колено в воде толпе, горячо и сбивчиво ораторствовал. Облик его был дик, речь порывиста и гортанна. Глаза на заросшем бородой аскетическом лице горели праведным гневом. Из одежды на проповеднике была грубой шерсти порыжевшая от непогоды власяница, перехваченная по худым чреслам широким кожаным поясом. Он то вздевал руки к темному, грозовому небу, то простирал их к внимавшей ему пастве.

— А это что еще за городской сумасшедший? — удивился я, с трудом соскальзывая со спины аллигатора. Тот к этому времени успел забраться в заросли камыша, откуда все было прекрасно видно и слышно.

— Ну, Глебаня, ты сегодня в ударе! — хмыкнул дядюшка Кро и от возмущения мотнул головой. — Не стану спорить, пророки — ребята специфичные, не от мира сего, но насчет «городского» ты явно погорячился. Всю свою жизнь, и я тому свидетель, святой Иоанн провел скитаясь по Иудейской пустыне, питался исключительно диким медом и акридами. Здесь же неподалеку, близ Хеврона, и родился.

— Предтеча?.. — не поверил я.

— Он самый! А место это называется Вифавара, здесь идущие в Иерихон караваны, переходят вброд Иордан, здесь же народ Израиля впервые вступил на землю, обетованную ему Господом…

Не успел аллигатор закончить объяснение, как Иоанн Креститель вскинул вверх мосластые руки и громогласно возопил:

— Порождения ехидны! Уже и секира при корне лежит! Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Очистите душу праведностью, креститесь, ибо угодно это Богу. Грядет Тот, Который должен придти!

Дядюшка Кро выполз за камышами на берег и тихо скомандовал:

— Раздевайся!

— Это еще зачем? — удивился я.

— А затем, что подойдешь под руку Крестителя, потом незаметно выскользнешь из воды и подберешь себе одежду из той, что оставлена молящимися. Не собираешься же ты в самом деле щеголять в первом веке нашей эры в тренировочном костюме от «адидас»?.. — нахмурился. — Вот еще что! Имей в виду, в случае чего, я буду ждать тебя под этим холмом…

— Думаешь, найти де Барбаро не удастся?..

Дядюшка Кро ничего не ответил и вообще выглядел грустно и подавленно. Поторапливая, подтолкнул меня носом к реке.

Разбираться в тонкостях его настроений было недосуг, пришло время действовать. Однако стоило мне вступить в мутные воды реки и присоединиться к толпе страждущих покаяния, как произошла странная вещь: я вдруг ощутил себя одним из них. Как будто не было разделявших нас двух тысяч лет, как будто мир человека за эти двадцать веков не изменился. Вслушиваясь в грозные слова Предтечи, я пережил душевный подъем, я знал чаяния этих людей, как знал что привело их на глинистые берега Иордана. Первый век анна домини пахнул на меня горечью трав, сухим зноем и мускусом тел окружавших меня богомольцев…

Но и о цели прихода на святую землю я не забыл. Выбравшись незаметно из воды, подобрал расшитую звездами хламиду, но только успел ее натянуть, как из-за ближайших кустов выскочили солдаты и принялись с гиканьем гоняться за паломниками. Не подозревая о существовании Декларации прав человека, они сшибли меня с ног и сразу же набросились на Иоанна. Судя по доносившимся из под холма крикам, люди внизу пустились наутек и солдаты их не преследовали.

Всего пленников оказалось человек десять, не больше. Предтечу, отделив от остальных, окружили и повели, нас же погнали следом, словно стадо баранов. Хорошенькое дельце, думал я, шагая босиком по выжженной, каменистой земле, тут ноги бы унести, какое там искать де Барбаро. Не мог дядюшка Кро не знать, что именно так все и случится, поэтому и торопил. Старый негодяй нарочно все подстроил, чтобы от меня избавиться!.. — возводил я в сердцах на друга напраслину, зная про себя, что несправедлив.

Если судить по солнцу, время еще только приближалось к полудню, но жара уже стояла невыносимая. Рядом со мной шел одетый в плотный таллиф старик, чьи седые волосы по сторонам лысой головы свисали до плеч. Передвигаясь как-то боком, мой спутник непрерывно бормотал себе под нос:

— Отец ждал мессию, дед ждал мессию, прадед ждал мессия, как же, Сара, я мог не пойти и не послушать нового рабби? Народ израильский вечно пребывает в ожидании, — оправдывался он, как я догадался, перед оставшейся дома женой. — Ты скажешь, у меня дети, у меня внуки и ты, Сара, только это мой долг перед памятью отцов. Не плачь, не заламывай руки, на все воля божья! Лучше слушай, я спросил Иоанна: не ты ли Христос? Иоанн отвечал: не я! Может быть, спросил я, ты Илия?.. Нет, говорит он, и не Илия! Тогда я взглянул ему в глаза: но ты ведь пророк? Иоанн лишь покачал головой. Скажи, — взмолился я, — кто ты и зачем крестишь, если не Христос, не Илия и не пророк? Я, — отвечал Иоанн, — глас вопиющего в пустыне, исправляю путь Господу, как предрек тому быть Исаия. Я крещу водой, но идет за мной Тот, у Кого я недостоин развязать ремень обуви Его!..

Старик вдруг повернулся и окинул меня настороженным взглядом. Его печальные еврейские глаза лихорадочно блестели:

— Я Давид, сапожник из Ашкелона, а ты, вижу, из греков?

Уж точно не из варяг, не стал я его переубеждать, пусть думает, что хочет. В покрытом загаром лице моего товарища по несчастью было что-то располагающее и в то же время жалкое. Глядя на него, легко можно было представить, какую долгую, полную тягот и лишений жизнь он прожил.

— Неужели и в Греции знают Иоанна, что ты пришел принять от него крещение?.. — почмокал сапожник губами, покачал обрамленной седыми патлами головой и вдруг радостно засмеялся. Казалось, он готов был пуститься в пляс: — Велик Израиль, славны его пророки!

Однако не успел я ничего сказать — а, вообще говоря, и не собирался — как Давид схватился обеими руками за лысый череп:

— Глупый, выживший из ума старик! Ты выглядишь не как мы, сыны Авраама, в тебе течет иная кровь… — он как-то разом засуетился и вдруг прикрикнул на шагавшего поблизости солдата: — Ну-ка развяжи его! Не видишь что ли, рядом со мной идет гость самого Ирода Антипы…

К моему удивлению, конвоир повиновался. Внешностью и застенчивыми манерами, солдат напоминал тех робким милиционеров, что по трое дежурят в Москве во время праздников и футбольных матчей. Одетые по зиме в шинели на вырост, в слишком больших шапках, они выглядят так жалко, что хочется подойти и их ободрить.

Освободившись от грубой веревки, я снял путы со старика и с удовольствием потер кисти рук:

— Ловко получилось…

Но сапожник не обратил на мое замечание внимания:

— Так вот ты кто! — протянул он, как если бы его только что осенила догадка. — Как же я раньше тебя не признал! А ведь до нас доходили слухи, что среди последователей Иоанна видели философа и предсказателя из Александрии. Где были мои глаза — твой хитон расшит звездами! Прости, господин, что так панибратски говорю с тобой, я человек простой и должен знать свое место…

После этой тирады Давид поник и надолго замолчал. Между тем время давно перевалило за полдень и солнце пекло так нещадно, что сознание мое начало меркнуть. Дорога незаметно втянулась в горы, позади осталась долина Иордана с жавшейся к его водам чахлой растительностью. Кругом, сколько хватало взгляда, не было ни деревца, только высохшая трава на пошедшей трещинами земле и редкие кусты верблюжьей колючки. Следуя примеру старика, я отвязал от пояса притороченный к нему платок и обмотал им голову, но помогло это слабо. Страшно хотелось пить, губы пересохли, а конца нашим страданиям видно не было. Мне начало мерещиться, что потемневшее от зноя небо спустилось на выжженную землю и обняло удушающими объятиями все живое, каждый шаг давался с трудом, делая его я боялся упасть…

Но не только мы, изнывали от жажды и наши конвоиры. Часа через четыре пути, а ощущение было такое, что прошла вечность, растянувшаяся по дороге колонна остановилась. Офицер в военной хламиде и с коротким мечом на боку спешился и отдал приказ сделать привал. Измотанные жарой люди заползли в дырявую тень убогого оазиса и долго лежали, не в силах встать и напиться из одинокого колодца. Понадобилось время, прежде чем я смог хлебнуть из бурдюка теплой, солоноватой воды и намочить головной платок.

Ожил и старик.

— Здесь неподалеку, — произнес он глухим, севшим голосом, — находится гора, с которой Моисей увидел заповеданную еврейскому народу землю…

Честно говоря, близость святыни не вызвала в моей черствой душе трепета:

— Скажи, Давид, куда нас ведут?

— Куда?.. — улыбнулся сапожник заискивающе, как, наверное, улыбался своим заказчикам. — Догадаться не трудно! Земля потомков Моава, о которых сказано в книге Рут, дика и пустынна. Люди считают, что она населена демонами, о ней ходит много страшных легенд. Из жилья здесь только и есть, что пограничная крепость Махерон, а больше нет ничего. Она была построена еще Александром Янни, а укреплена Иродом Великим. Сейчас ею владеет его сын Ирод Антипа, тетрарх, что значит четвертовластник, кому досталась лишь часть владений отца, — беззвучно шевеля губами, покачал головой. — Из-за этого наследства было пролито много крови! Не пожалел Ирод Великий и собственную семью: приказал умертвить двух сыновей и их мать, а потом — и тоже по навету — еще одного из своих детей… — Давид тяжело вздохнул. — Наш путь лежит в Махерон…

— Но зачем мы понадобились этому самому Антипе?..

На изрезанном глубокими морщинами лице старика появилось выражение бесконечной усталости. Ему очень не хотелось говорить, но на вопрос не ответить он не мог:

— Все человеческие беды, мой господин, происходят от нищеты, — произнес Давид с горечью, — возьми, хотя бы, меня! Государственную подать платить надо?.. Надо! Деньги на храм жертвовать тоже приходится — в одном Иерусалиме священников двадцать тысяч, их ведь кто-то должен кормить! Отцы города взимают собственный налог. Прибавь к этому уличные и мостовые поборы, да еще мытари норовят обобрать тебя в свой карман, вот и получается, что половина заработанного уходит, а у меня большая семья. Поэтому люди и звереют и поднимаются на обидчиков, кто с палкой, кто с мечом, но… — развел он безнадежно руками: — известно, что за этим следует! Рим посылает карательный корпус, а значит разорение, грабежи и все та же кровь. Последний раз только распятых на крестах насчитали две тысячи. Ну а потом, как заведено в этом мире, все повторяется с начала… — сапожник приложился к бурдюку и облизал растрескавшиеся губы. — Вот Ирод Антипа и боится, что последователи Иоанна, а их уже многие тысячи, возьмутся за оружие. Нас же с тобой, как это всегда бывает, схватили за компанию. Мы оказались в скверном месте в плохое время и судьба наша, скажу тебе, незавидна…

Старик перевел дух и, приблизившись ко мне, понизил голос:

— Есть и еще одна причина, о которой все знают, но лишь Иоанн имеет смелость говорить открыто! У Ирода Великого было много сыновей. У одного из них, собственного брата Филиппа, Антипа отобрал жену Иродиаду. Ироду Великому она доводится родной внучкой. Ее отца Аристовула он приказал удавить, а девочку воспитал сам, да так, что та не уступит деду в жестокости, а по части необузданности и честолюбия даст ему сто очков вперед. На ней-то, в нарушение данного Моисеем закона, Антипа и женился. Короче, не семейка, а змеиное гнездо! Мы еще доживем до того времени, когда имя Ирод станет нарицательным… — Давид опасливо оглянулся по сторонам и перешел совсем уж на шепот: — Креститель обвинил новоявленных супругов в кровосмесительстве и тетрарху это сильно не понравилось! А Иродиада, так та публично поклялась, что пророку непоздоровится. Она, скорее всего, и подбила мужа схватить Иоанн пока тот не встал во главе вооруженного восстания…

Офицер вскочил на коня, солдаты стали нехотя подниматься с земли. От крохотного оазиса дорога начала забирать круто в гору. Теперь она больше походила на каменистую тропу, достаточно, впрочем, широкую, чтобы по ней могла проехать повозка. Мертвое море, если верить географии, осталось где-то внизу и справа по ходу колонны. Мы шли по дну узкой ложбины, окруженной со всех сторон голыми склонами, сами же горы, невысокие и округлые, напоминали согбенные спины стариков.

Перебирая в уме сказанное сапожником, я уяснил себе расклад сил — на моей стороне их просто не было. Размеренный ритм ходьбы и гнетущая жара гнали последние мысли. Сознание стянулось в точку. Чтобы хоть как-то его удержать, я принялся считать шаги: семнадцать… сто сорок шесть… три тысячи семьдесят два… Смысл жизни, если таковой существует, свелся к движению. За шагом… шаг, за днем… день, за годом… год… За жизнью?.. — я споткнулся и, приложившись о камни, понял для чего существует боль — она дает человеку знать, что тот все еще жив! Поднялся на ноги, поднял от земли глаза: передо мной, словно на лысой голове корона, стояла на вершине горы крепость. Раскаленный шар заходящего солнца красил ее мрачные башни зловещим красным цветом.

Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем измотанная дорогой колонна дотащилась до ворот Махерона. Небо на западе заливало напоминавшее Млечный Путь белое сияние. В спустившихся сумерках большой двор крепости был пуст. Стоявшее в центре каре из крепостных стен здание показалось мне дворцом из восточных сказок. Такая роскошь была тем более неожиданной на фоне сложенных из грубого камня, ютившихся по углам построек. Подвал же дворца ничем не отличался от прочих тюрем. В каменном мешке, куда нас втолкнули, было холодно, как в склепе, скудный свет проникал сюда через маленькое окошко под потолком. Массивная дверь закрылась, загремел задвигаемый засов, но ничего этого я не слышал, распластавшись на полу, мгновенно провалился в тяжелый, без сновидений сон.

Проснулся сразу. Скорее от предчувствия, чем от грохота подкованных калигул, но понять где нахожусь долго не мог. Склонившийся надо мной солдат поднял меня за шиворот и, дыша в лицо вонью дурного желудка, пролаял:

— Вставай, тебя хочет видеть Антипа!

Антипа? Это еще что за фрукт? Я с силой протер глаза. Длинный коридор подземелья освещался редкими факелами. То ли от холода, а может быть от нервов, меня колотила мелкая дрожь. Выбитая в камне лестница была узкой и заканчивалась маленьким, тускло освещенным помещением, встретившим нас влажным теплом и запахом жареного мяса, от которого подводило живот. Из-за неплотно прикрытой двери слышался оживленный шум голосов и тихая музыки.

Конвоир положил мне на плечо руку:

— По случаю дня рождения у Антипы гости из Галилеи. Не советую тебе портить им настроение!

После чего втолкнул меня пинком в большой, освещенный множеством светильников зал. Если не считать опоясывающую стены галерею с бойницами, роскошью он мог сравниться с любым из известных мне дворцов. Барельефы крылатых сфинксов соседствовали здесь с головами слонов, в элементах многочисленных орнаментов чувствовалась близость Египта. Разогретый воздух дышал ароматами специй и благовониями.

Возлежавшие за столами гости расположились на невысоком, оставлявшем середину зала свободной, подиуме, тут же под сводами галереи устроился небольшой оркестр. При моем появлении музыканты перестали щипать струны и бить в чаши кимвала. Наступило довольно долгое молчание во время которого пирующие внимательно меня рассматривали. Первым его нарушил сидевший под балдахином толстый флегматичный мужчина:

— Кто ты, чужеземец? Почему назвался моим гостем?..

Ах вот в чем дело, Ироду передали слова сапожника! Отсюда и интерес к моей особе.

За спиной тетрарха на высоких подушках восседала, расправив плечи, холеная женщина. В ее красивом лице и высокомерной позе было что-то хищное. Гордо подняв точеную голову змеи, она смотрела на меня надменно, в холодных глазах читалось презрение. Стерва, каких поискать, — решил я, стараясь не встречаться с Иродиадой взглядом, — от такой милости не жди. В остальном лица гостей показались мне обыденными, мало отличающимися от тех, какие встречаешь каждый день на улицах наших городов. Будь на моем месте Харон, сказал бы, что не раз переправлял этих ребят через Лету. Сам Антипа напомнил мне откормленного борова с навязшей в зубах рекламы пива.

Шло время, вопрос был задан. Я откашлялся:

— Великий государь! — поклон мой был глубок, речь сладка. — Имя, данное мне при рождении, на слуху у многих достойных людей. Я Дорофейло из Александрии, философ и предсказатель. Прибыл сюда в поисках места при твоем дворе. Остановился по пути послушать Иоанна, а солдаты приняли меня за простолюдина…

Некоторое время Ирод Антипа молча перебирал губами, а придя к какому-то решению, хлопнул в ладоши:

— Позвать сюда Бен — Бара!

Лицо тетрарха лоснилось от пота, два голых по пояс черных слуги усиленно работали опахалами. От духоты и выпитого вина царь раскраснелся, но парчовых одежд, расшитых яркими цветами и птицами, снять не пожелал.

— Дорофейло… Дорофейло… — повторил он несколько раз, как если бы пытался распробовать мое имя на вкус. Повернувшись к появившемуся из двери плотному мужчине, спросил: — Скажи, Бен — Бар, ты когда — нибудь слышал о звездочете и философе Дорофейло?.. Нет?.. А он, между тем, хочет занять твое место!..

На толстых губах вошедшего появилась льстивая улыбочка. Лицо его было мясисто и тяжело, приближаясь к тетрарху, он на каждом шагу отвешивал поклоны. Вскинув глаза, уперся, словно уколол, в меня взглядом, но уже в следующее мгновение взирал с обожанием на Ирода Антипу.

Бен — Бар?.. Не хватало смыкавшихся под массивным подбородком бакенбардов, их заменила вьющаяся кольцами бородка, недоставало смокинга, вместо него мужчина носил просторные, скрывавшие его плотное тело одеяния, в остальном… Я вздрогнул, сомнений не было, передо мной стоял де Барбаро! Я готов был поклясться, что цветастый платок на его крупной голове скрывает обширную лысину, но клятвы от меня никто не требовал.

— Судьба каждого из нас в руках Господа и в твоих, великий государь! — смиренно произнес Бен — Бар глубоким баритоном. — Тебе решать, кого одаривать милостью, а кого гнать взашей…

Ирод Антипа расплылся в довольной улыбке:

— Ну-ну, Бен — Бар, ты же прекрасно знаешь, как высоко я тебя ценю, как глубоко уважаю великий род Асмонеев, к которому ты принадлежишь! Твои предки полтора века правили страной, им досталось не самое лучшее время…

Антипа сложил бантиком красные губы сластолюбца:

— Что ж, Дорофейло, расскажи нам о себе, где и чему ты учился!

Удивительно сообразительным бывает человек, когда над ним нависает смертельная угроза. Серое вещество его мозга вскипает и выбрасывает вместе с паром в сознание единственно возможное решение. В детстве, чтобы уберечь от влияния улицы, отец приобщал меня к чтению. Мама же мечтала сделать из ребенка музыканта, но тут, на мое счастье, подвернулся медведь, который не то, чтобы наступил, а долго и с удовольствием топтался на моем ухе. В результате я много читал и неплохо помнил «Жизнь двенадцати цезарей» и имя Скрибония, предсказавшего Тиберию царский венец и затесавшегося этим в историю. Поймав после первых слов кураж, я начал близко к тексту пересказывать книгу Гая Светония и успел дойти до описания гладиаторских боев из романа «Спартак», но тут Антипа меня остановил.

Коротко переглянувшись с Иродиадой, он заметил:

— Я вижу, ты отменно образован! Доставь нам удовольствие, продемонстрируй свою мудрость…

Стоявший за спиной тетрарха асмоней опустил глаза долу:

— У такого выдающегося провидца, как Скрибоний, ученики должны творить чудеса…

Если с образованием удалось как-то выкрутиться, то с чудесами были трудности. Как пел Высоцкий: «кроме мордобития, никаких чудес», да и то по части битья морд квалификацию я давно потерял. Возможно, стоило попробовать показать почтенной публике игру в наперстки, которой еще в школе научил меня знакомый хулиган, но, за отсутствием практики, легко можно было обмишуриться.

— Не могу судить, великий государь, относятся ли шахматы к разряду чудес!.. — начал я на удачу и тут же с радостью отметил, что Антипа расплылся от удовольствия.

Предложение мое было принято с энтузиазмом. Не успел я и глазом моргнуть, как нас с тетрархом уже разделял шахматный столик с искусно вырезанными из камня фигурами. Несчастный подкаблучник, думал я, наблюдая исподволь за противником, эта красивая стерва твоему величеству еще покажет! Очень скоро у тебя, как у пенсионеров, осталась одна в жизни отрада — сгонять во дворе по десяточке партийку, но и тут тебе не свезло. Хвастаться не буду, по мастерам не играл, но второй разряд в копилке моих спортивных достижений имеется.

С этим свойственным мне чувством жалости к людям я и сделал на правах гостя первый ход: е4. Ирод тут же ответил: е5. Рука моя сама потянулась к пешке: d4. Жадный Антипа пешку на «d» взял, на что и был расчет. Желая раздразнить его хищнический нрав, я двинул соседнюю пешку: с3. И ее, под одобрительный шепоток зрителей, Антипа срубил. Бедолага не знал, что так начинается разработанный в далеком будущем Северный гамбит, разыгрывая который его противник съел в свое время целую свору собак. Соболезнуя внутренне монарху, я перетащил белого слона на с4 и он без колебаний сцапал пешечку на «b» и зажал ее в потном кулаке. Посмотрел на меня с видом победителя.

В его ушах уже гремели фанфары, но тут мне пришлось венценосца немного огорчить. Минут через пять на доске нарисовался мат черным в три хода, но победа не входила в мои планы. Каждый сотрудник МИДа знает, что в туалет надо бегать не по нужде, а когда есть время, но только хороший дипломат никогда не загоняет противника в угол. Раненый зверь опасен, поэтому надо либо бить дважды, причем второй раз по крышке гроба, либо искать компромисс и договариваться.

На то, чтобы растерять преимущество, ушло с полчаса и все мое мастерство. Мирное окончание партии было отпраздновано добрым кубком эшкольского вина, а в качестве бонуса я получил проницательный взгляд асмонея. Вечер, как говорится, удался на славу, но я видел, что от меня все еще ждут чуда. Иродиада улыбалась, но посматривала в мою сторону так, будто не могла решить, четвертовать наглеца или без особых изысков повесить.

А что, если попробовать удивить присутствующих предсказанием? — прикидывал я, потягивая винцо, но ничего, кроме года начала Второй мировой, на ум не приходило. Такая подробность вряд ли могла заинтересовать царственных супругов. Никому нет дела до того, что будет через пятьдесят лет, а тут надо было ждать без малого два тысячелетия! До прихода виденного мною по пути сюда Аттилы они тоже не дотянут, — продолжил я свои молчаливые рассуждения, — да и не факт, что гунн с коллегами заглядывал в землю обетованную… Нерон с его поджогом Рима?.. Во всех смыслах теплее! Только черт его знает, когда именно безумец баловался спичками? Если память мне не изменяет, году в шестьдесят каком-то, а теперь на дворе тридцатый или около того. Тоже не близко!.. — мысль пришла неожиданно: — Надо под большим секретом сообщить, что Тиберия сменит Гай Калигула! Это сильный ход и ждать опять же недолго, но… Опасно! Могут от избытка политкорректности заподозрить в интригах и оскорблении величия…

Оставалось только закосить под астролога, однако и здесь имелась целая россыпь подводных камней, основным из которых была тройка в аттестате по астрономии, и та с натягом. Отношения со звездами у меня никогда не складывались, но и выбора не было.

— Позволь, великий государь, познакомить тебя и твоих гостей с разработанной мною системой построения гороскопов! — провозгласил я голосом, каким ведущий цирковых программ объявляет смертельный номер. Не хватало только бьющей по нервам барабанной дроби, но ее, по-видимому, отложили до момента когда меня с почестями пригласят на эшафот. — Жизнь человека, как известно, зависит от положения звезд в момент его рождения…

Моя жизнь зависела от моей находчивости. Умолкнув не без таинственности, я по-хозяйски вытащил из ножен ближайшего солдата кинжал. Мне помнилось, что игру астрологи ведут вокруг перечеркнутой прямыми линиями окружности, а знаков зодиака должно быть, как минимум, двенадцать, но ни их самих, ни последовательности их расположения я не знал. Это прибавило мне сил, когда я приналег на клинок и начал острым концом водить по лежавшему на краю подиума блюду.

Визг металла по стеклу достиг кресчендо, лицо Иродиады перекосилось и она сама завизжала так, что присутствующие попадали бы со стульев, если бы не возлежали на коврах.

— Прекратить!

Пламя светильников метнулось. Затянувшие было заунывную мелодию музыканты побросали инструменты. В наступившей зловещей тишине я протянул кинжал солдату. Ирод Антипа смотрел на меня с ненавистью. Забыв о солидарности шахматистов всего мира, он повернулся к жене и заговорил с ней о чем-то вполголоса. К ним присоединился подозванный царицей Бен — Бар. Эти трое — а лучше сказать двое — неплохо ладят, думал я, глядя, как на моих глазах решается моя судьба. Давид говорил о клубке змей, что ж, надо сказать спасибо хотя бы за то, что одна из этих гарпий необыкновенно хороша собой. Даже теперь, когда она физически источала яд, женщина манила к себе вызывающей красотой. Ее высокий лоб был чист, ноздри страстно раздувались. Тонкие черты лица удивительным образом гармонировали с огромными, пылающими гневом глазами. Когда наши взгляды встретились, мною овладело желание. Захотелось дать ей об этом понять, подмигнуть или еще как, но я слишком хорошо знал эту породу. Развлекать гостей, улыбаясь им с плахи, не входило в мои планы.

Прошла, наверное, вечность, прежде чем на губах Иродиады появилась язвительная улыбка, а Ирод Антипа кивнул согласно головой. Поклонившись царственной чете, Бен — Бар сошел с возвышения и поспешил ко мне. Облик его лучился добротой, сияющее лицо приятностью. Ласково подхватив под локоток, он отвел меня в сторону и доверительным тоном произнес:

— Не принимайте близко к сердцу, коллега! Пусть и в королевской мантии, быдло остается быдлом. Всем нам в этом мире приходится приспосабливаться. Им, видите ли, захотелось услышать, кого ты в этой жизни предал и что с этого поимел! — асмоней кинул в сторону подиума быстрый взгляд и едва заметно усмехнулся. — Приятно знать, что в мире водятся подлецы почище их самих! Но поговорить я хотел о другом. Мы с тобой реальные ребята и прекрасно понимаем, что идеалы и убеждения — слова из вокабуляра неудачников, а хороший оргазм давно вытеснил душевный восторг…

Бен — Бар приобнял меня дружески за плечи и увел подальше от пирующих к резным колоннам галереи.

— Есть маленькая проблема! Понимаешь, старик, достал Иоанн Иродиаду, не по-детски достал! Что ни день, обличает в блуде и кровосмесительстве, а кому это может понравиться? Простой вещи не понимает: для тех, кто при власти, законы не писаны… — коротко замолчал, нахмурился. — Только фенечка в том, что, хочешь — не хочешь, а с Предтечей приходится считаться! Он человек талантливый, чего стоит такой пиаровский ход, как крещения водой! Просто и убедительно, и, главное, ни копейки людям не стоит! Им ведь не объяснить, что от окунания в реку ничего, кроме хронического насморка, не схлопочешь. Каждому охота приобщиться к вере и, не парясь, обрести благодать!

Бен — Бар доверительно улыбнулся, как если бы был уверен, что я полностью разделяю его взгляды:

— В этой связи, старичок, у нас к тебе предложение. Поговори с Крестителем. Просто, по-свойски, как с нормальным малым. Успокой, пообещай, он же молодой парень, ему тоже жить хочется. Надоело, небось, мотаться по пустыне и жрать сушеную саранчу. Ты когда — нибудь пробовал акриды? Редкостная гадость!.. Скажи ему, мол, власть, какая ни на есть, вся от Бога, ее надо уважать. Если в духе взаимопонимания он согласится смягчить позицию, мы пойдем ему навстречу, дадим официальный статус пророка, обеспечим материально. Правительственные награды, звание святого, штат обслуги, включая смазливых секретарш и прикомандированных спичрайтеров, зачем самому надрываться… И ты, сам понимаешь, в накладе не останешься!

Слова асмонея удивили меня до крайности, едва ли не до немоты:

— Я-то здесь причем?! Я Иоанна первый раз в жизни вижу…

— Уже отрекаешься?.. Ну-ну! — констатировал Бен — Бар с ухмылочкой. — А впрочем, почему бы и нет? Если уж Петр — между прочим, апостол! — отречется в скором времени от Спасителя, то тебе, извини за каламбур, сам бог велел. Да и глубиной веры ты никогда, как мне кажется, не отличался. Верил, конечно, но больше для порядка, как если бы покупал страховку на случай Страшного суда… — потер между пальцами ткань моей хламиды. — Этот расшитый звездами балахончик мой человек приметил еще тогда, когда Иоанн направлялся в Енон! Я давно за тобой слежу и, честно говоря, ты всегда интересовал меня больше, чем этот кандидат в святые угодники… Не надо, не напрягайся, не стоит лишний раз фарисействовать! Кому, как ни нам с тобой, знать, что за каждым горлопаном и харизматиком стоят те, кто заставляет его плясать под свою дудку… — улыбка асмонея стала иезуитской. — А рядом с Иоанном, — произнес он нараспев, — ни-ко-го из кукловодов, кроме тебя, нет…

Возможно, Бен — Бар собирался еще что-то сказать, но, посмотрев в сторону пирующих, замер на полуслове. Выдохнул едва ли не со стоном:

— Соломея!..

Я обернулся. В освещенный десятками светильников центр зала вступала молодая девушка. Похожая лицом на Иродиаду, она превосходила мать щедростью форм. Глядя на нее, я вспомнил дядюшку Кро и в полной мере разделил тот восторг, с которым старый сластолюбец говорил о Махероне. Одетая, а правильнее сказать, раздетая, в полупрозрачные, развевающиеся вокруг стана одежды, танцовщица двигалась с грациозностью вышедшей на охоту пантеры. В ее огромных, как у матери, глазах играл отблеск адского огня.

Я все еще не мог оторвать от Соломеи взгляда, когда Бен — Бар приблизил ко мне раскрасневшееся лицо и прошептал:

— Завидую тебе, ведь эта молодая плоть станет частью твоей награды!