Да, подумала Клаудиа, это другое. Разница, прежде всего, состояла в причине, по которой этот человек искал контакта с ней, но все же…

– Разумеется, – сказала она. – С удовольствием.

Мужчина улыбнулся почтительно-галантной улыбкой, но было нечто в его взгляде… Он на добрых десять лет моложе меня, подумала Клаудиа, взглядом провожая его до лестницы. Точно как Леонардо. Конечно, тогда десять лет разницы значили гораздо больше. И все же…

Клаудиа вернулась к игре и попробовала сосредоточиться на ней. Венецианец, сказал он, когда она поинтересовалась именем. «Venessiani gran signori» . Он по всем статьям был истинным джентльменом, но того особого типа, представители которого точно знают, когда нужно прекратить вести себя по-джентльменски. «Veronesi tutti mati» – так кончался шуточный стишок. Веронцев все считают немного чокнутыми, а у Клаудии сейчас и впрямь было настроение, располагавшее к какому-нибудь безумству.

Отчасти и поэтому она отправилась за границу. Кампьоне, конечно, нельзя назвать заграницей в строгом смысле слова, однако двусмысленность статуса делала это место еще более привлекательным. Кампьоне было совершенно особым местом, исключением из всех правил. Достаточно сесть на паром в Лугано, обогнуть полуостров, пересечь озеро – и на пристани в нескольких шагах от Гранд-отеля «Люгюбр Манифик» ты сходишь на берег по-швейцарски спокойным, уравновешенным и защищенным. Так ей всегда казалось.

В былые времена они с Гаэтано ездили сюда минимум раз в год и всегда не в курортный сезон, как сейчас. Она никогда не забудет охватывавшее ее здесь чувство волнения и предвкушения, а больше всего – то, как менялся здесь Гаэтано. Он становился еще более энергичным и нетерпеливым, словно был одним из тех серьезных игроков, каких привлекало здешнее казино, одним из тех, кто, не задумываясь, мог рискнуть миллионом лир – суммой, какую в те времена многие были не в состоянии заработать и за всю жизнь, – и за один вечер их проиграть.

На самом деле, однако, Гаэтано проводил за игорным столом совсем немного времени.

– Зачем ты сюда ездишь, если не собираешься играть? – как-то спросила она его.

– Чтобы встречаться со своими банкирами, – с двусмысленной улыбкой ответил он.

Гаэтано бывал в Кампьоне и до, и во время войны, когда, по его словам, это место являлось знаменитой базой шпионажа, отмывания денег и секретных встреч неофициальных дипломатов, выполнявших всевозможные несанкционированные миссии.

После того как они с мужем несколько раз вместе символически появились в игорном зале, считалось в порядке вещей, что она возвращалась туда без него, это не вызывало ни малейших комментариев ни со стороны персонала, ни со стороны других игроков. В некотором роде это было то же самое, что ходить в церковь. Следовало соблюдать определенные правила, но значение имело лишь то, что они молились одному богу. В данном случае – деньгам.

Впрочем, для Клаудии деньги никогда не были важны. Так же, в сущности, как и Бог. Что она обожала, так это свободу, чувственный запах пота, риск и напряжение нервов. Она всегда устанавливала себе четкие рамки относительно того, сколько можно проиграть, и строго их придерживалась – так же, как и в любовных связях. У нее были правила, которые она ни при каких условиях не нарушала. За исключением одного случая – с Леонардо, – когда было нарушено главное правило: никогда не вступать в связь с кем бы то ни было, принадлежащим к кругу, в котором вращались они с мужем. Но Леонардо – особый случай.

Звон монет снова привлек ее внимание к игре, которую до того Клаудиа вела, не задумываясь. Сто франков, максимальный джекпот! Добрый знак, решила она, опуская в прорезь очередную монету. И все же, какое хладнокровие у этого Дзена! Как он занял место за ее игровым автоматом, пока она выходила на минуту по неотложной нужде. И как очаровательно потом извинился и пригласил ее выпить с ним кофе сегодня днем.

Было унизительно опуститься до игры на автоматах, но еще унизительней казалось Клаудии явиться вечером одной в тихие просторные залы верхнего этажа, предназначенные для giochi francesi , где серьезные игроки собирались лишь после десяти-одиннадцати часов. Кроме того, старая вилла, где казино находилось в прежние времена, была разрушена и взамен выстроено это бесцветно-шикарное уродство, которому в ближайшее время предстояло, в свою очередь, уступить место апробированной в Лас-Вегасе фантастической конструкции, уже возводившейся рядом, чуть выше по склону холма. Все изменилось. Оставалось лишь стараться не принимать это слишком близко к сердцу.

Двадцать франков уже истрачены. Клаудиа выставила символы в ряд, дернула ручки в двух-трех колонках и запустила механизм. Чем на самом деле занимался Гаэтано каждый раз, когда они сюда приезжали? Даже будучи в те годы легкомысленной новобрачной, она обратила внимание, что он неизменно привозил с собой два пустых чемодана, которые были отнюдь не пусты, когда они на обратном пути пересекали границу в Кьяссо.

Шоссе в то время еще не построили, и приходилось порой выстаивать бесконечные очереди на пропускном пункте. Гаэтано нервничал, сидя рядом с ней на заднем сиденье, его тело каменело от напряжения, хорошее настроение улетучивалось, он становился почти злобным. Но служебную машину с пассажирами и водителем в военной форме всегда пропускали через таможню не только без досмотра, но и без вопросов. Часто за рулем был Несторе. Несторе ей всегда нравился, она с ним даже невинно флиртовала. Он тоже любил Кампьоне и иногда шутил: «Если я когда-нибудь разбогатею, вот где я хотел бы жить!»

Сейчас, когда она мысленно возвращалась в прошлое, ей казалось странным, почему Несторе или кто-нибудь другой из молодых офицеров мужниной «конюшни» всегда исполнял роль шофера в этих поездках. Если подумать, странно, что они ездили именно в Кампьоне. Гаэтано никогда не брал жену с собой туда, где ей действительно хотелось побывать: в Париж, Вену или Лондон. Только в Кампьоне – скучный городок на берегу озера, где, кроме игорных заведений, ничего не было. И это при том, что Гаэтано не был игроком. Но в то время она не жаловалась. Молодые жены не жалуются. До тех пор, пока их мужья счастливы. До тех пор, пока они не обвиняют жен в своих несчастьях. До тех пор, пока они не интересуются другими женщинами.

Только сейчас ей пришло в голову, что Гаэтано вполне мог интересоваться другой женщиной, потому-то и оставлял жену в казино, где она была под присмотром, а сам встречался с любовницей – быть может, в том самом номере, куда ей предстояло сегодня вернуться и где они всегда останавливались во время тех давних визитов. Впрочем, самой Клаудии этот сценарий казался неубедительным. Гаэтано был на двадцать лет старше нее, и вскоре после их женитьбы интимные отношения, в сущности, вообще перестали его интересовать.

С другой стороны, для Гаэтано было очень важно содержимое потертых кожаных чемоданов, которые он привозил из путешествий с красивой молодой женой. Однажды, на вилле, он споткнулся, и один из чемоданов покатился по лестнице – так же, как впоследствии покатился по ней он сам. Чемодан открылся, и Клаудиа увидела ошеломляющее количество стотысячных купюр в перевязанных резинками пачках. Когда она спросила, откуда у него столько лир, Гаэтано сухим раздраженным тоном, каким никогда прежде с ней не разговаривал, заявил, что это служебное дело, и заставил ее поклясться никогда никому об этом инциденте не рассказывать. Будто она собиралась! Клаудиа бывала неверна Гаэтано, но не в этой сфере.

Ей не хотелось думать о прошлом, но думать сейчас было больше не о чем. А этот Дзен кажется гораздо более значительным, чем казался бы при иных обстоятельствах. И еще есть ощущение, что он чего-то хочет. Клаудиу немного позабавила идея, что он хочет ее, однако ей хватило здравого смысла признать, что времена, когда посторонние мужчины стремились познакомиться с ней именно по этой причине, миновали – даже здесь, в казино Кампьоне.

Тогда что ему нужно? Если не это, то что? Едва ли кому-нибудь когда-либо было нужно от нее что-то большее, чем деньги, как сыну, или доброе слово, замолвленное перед Гаэтано, как его подчиненным. Сначала она подозревала, что и Леонардо хотел от нее того же, а потому была с ним очень суха. Этот период их отношений она намеренно не вспоминала, предаваясь мыслям о прошлом в домике, где некогда проходили их свидания. А ведь это задержало начало их романа по крайней мере на месяц, притом что у них, как выяснилось, оставалось так мало времени. Так мало!

Хватит. Итак, сеньор Дзен. Да, было в нем нечто от человека, ищущего благосклонности, он словно намекал, что у нее есть то, что ему нужно, и готов был усердно оказывать ей внимание, чтобы это получить. Но что это могло быть? Ей, конечно, пришло в голову, что этот человек – авантюрист, один из обаятельных беспринципных мошенников, посещающих казино в поисках богатой жертвы. Несмотря на то, что, когда он к ней подкатился, она играла всего-навсего на автоматах, – а подкатился он намеренно, это интуиция подсказывала ей безошибочно, – манеры Клаудии, одежда и, увы, возраст делали ее подходящей жертвой. Безусловно, ему что-то нужно, это ясно, но что?

Отдаленно это напоминало поведение Данило сразу после смерти Гаэтано, когда он вдруг стал каким-то вкрадчиво-заботливым. Поначалу Клаудиа думала, что это просто занудный способ выразить сочувствие безутешной вдове, но через некоторое время его постоянные вопросы, задававшиеся всегда так, будто он был профессиональным утешителем, помогавшим ей примириться с необратимостью случившегося, стали немного слишком конкретными и настойчивыми.

Что именно она делала в тот момент, когда Гаэтано упал с лестницы? В какой комнате находилась? Слышала ли что-нибудь? Когда она поняла, что произошло? Что сделала после этого? И так далее, и так далее, и так далее, пока однажды ей это не надоело и она не сказала ему: «Ты, кажется, думаешь, что я его убила, не так ли?»

Он действительно так думал. Это было написано на его лице, когда он отчаянно отнекивался, пытался изобразить искреннее негодование и возмущение, которого заслуживал подобный вопрос. Только у него плохо получалось. Клаудиа его прогнала, и когда они опять начали встречаться приблизительно год спустя, этой темы никогда больше не касались. Клаудиа долго держала Данило на расстоянии, но со временем решила, что или она ошиблась, или он изменил свое мнение. Тема была закрыта – по крайней мере, так она думала, пока Данило снова в завуалированной форме не выразил своих подозрений, рассказывая ей об обнаружении трупа Леонардо.

Кстати, надо позвонить Нальдино и узнать, как обстоят дела с подачей заявления в суд. Клаудиа не тешила себя иллюзиями насчет собственного сына. Он был порядочным, но нерешительным, таким же, как его отец, и нуждался в постоянном руководстве, чтобы чего-нибудь добиться. Наверно, ему было бы полезно отслужить в армии. Есть люди, которые способны максимально реализовать свой потенциал, только исполняя приказы. Немодная истина, как и многие другие.

Ровно в четыре часа ее исключительно пунктуальный поклонник подъехал к выходу из казино, чтобы отвезти ее в бар «Красное и черное», располагавшийся на главной площади маленькой деревушки у подножия горы. Вечером, попозже, здесь собирались крупье и вышибалы, чтобы расслабиться перед началом ночной смены. Сначала Клаудиа удивилась, почему он пригласил ее туда, а не в одно из более фешенебельных туристских заведений, разбросанных вдоль тенистого променада над озером, но, вероятно, Дзен предпочитал чуть более грубые и пикантные ощущения. Так же, как Леонардо (тот, как только перестал сдерживаться, сделался деспотичным). Честно признаться – так же, как и она.

Клаудиа заказала капуччино, Дзен – пиво.

– Вы часто сюда приезжаете? – спросил он.

Это было такое классически заурядное начало разговора, что Клаудиа едва не рассмеялась. Впрочем, учитывая обстоятельства, она решила воспринять вопрос буквально.

– Уже несколько десятков лет.

– В самом деле?

– О, да! Мы с покойным мужем регулярно посещали Кампьоне.

Пусть знает, что она свободна.

– Значит, вам везло за игровым столом?

– Я всегда оставалась при своих.

– А ваш муж?

Клаудиа начинала чувствовать себя свободно и раскованно в обществе этого мужчины и решила нарисовать романтическую, пленительную и немного таинственную картину своего брака, весьма отличную, надо сказать, от реальной. Чтобы заинтриговать его.

– О, ему везло гораздо больше, чем мне. Он увозил отсюда полные чемоданы денег.

– У него была система? Всегда мечтал узнать по-настоящему эффективный способ.

– Нет-нет. Он не был игроком. Он приезжал сюда встречаться со своими банкирами.

– В Кампьоне нет банков.

– Ну, не знаю, так он мне говорил.

Дзен кивнул.

– Вероятно, он все-таки был игроком, только играл в другие игры, не те, что в казино.

Клаудию смутило его замечание, но Дзен сменил тему и продолжил серию «вопросов, требующих ответа – да». Это была фраза, которую Дзен помнил со школы, и технология, которую Клаудиа помнила по гораздо более близким временам: пусть привыкнет говорить «да», тогда труднее будет сказать «нет», когда наступит нужный момент. Но на какой вопрос этот Дзен хотел получить от нее утвердительный ответ? Ужин здесь или по возвращении в Лугано? С последующим ночным посещением залов верхнего этажа, где играют в рулетку, шмен де фер, очко и прочие «французские игры»? А что дальше? «Французские игры»?

В конце концов, однако, все оказалось совсем не так, как она себе представляла.

– Пожалуй, лучше мне выложить карты на стол, – сказал Дзен, доставая из портмоне визитку. – Вернее, карточку.

«Национальная полиция», – прочитала она.

Значит, ее все-таки настигли. И он арестует ее за все, что она натворила, уж это точно. Он уничтожит ее. Несмотря на все ее старания забыть, в глубине души она ждала этого момента последние пятнадцать лет. И вот час настал, а она так и не успела к нему подготовиться.

– Как вы меня нашли? – спросила она, чтобы потянуть время.

Дзен по-прежнему старался быть обаятельным, поэтому улыбнулся.

– Я встретился с вашим сыном, сеньора. С Нальдо Ферреро. Вчера вечером я навестил его в сельском ресторане в Марке. Он сообщил мне, что вы отправились в Лугано. Я походил по отелям и нашел тот, в котором вы зарегистрировались. Администратор сказал, что вы на день уехали в Кампьоне. А уже здесь на вас мне указал один из служащих казино.

Несмотря на то, что деньги и автомобильные номера здесь швейцарские, Кампьоне – часть Италии, напомнила она себе. Этот человек имеет право ее здесь арестовать. А вот на противоположный берег озера его власть не распространяется. Она украдкой взглянула на часы. Следующий паром отбывал меньше чем через десять минут.

– Я по поводу обстоятельств смерти, – продолжал между тем Дзен, – и, разумеется, личности отца Нальдо.

Время бежать пока еще не пришло. Теперь требовалось абсолютное спокойствие.

– В свое время я сделала соответствующее заявление полиции, – ответила она так, словно он был назойливым журналистом, а она – звездой, пойманной врасплох. – Меня допрашивали несколько раз, и я сообщила все, что знала, пока события были свежи в моей памяти. Протокол должен лежать в какой-нибудь старой папке. Право, не понимаю, чего еще вы от меня ждете?

Это был рискованный ход, но, судя по всему, он сработал. Дзен смешался и почувствовал себя неловко. Она снопа посмотрела на часы, потом в окно на темнеющее озеро.

– Нальдо Ферреро сообщил мне, что он ваш сын от Леонардо Ферреро и что вы побудили его затребовать официальное разрешение на выдачу тела, недавно найденного в Доломитовых горах, на том основании, что это тело его отца.

На миг Клаудиа сама сильно смутилась. Не пытайся разгадать его стратегию, сказала она себе. Смелость сработала один раз – авось сработает и второй.

– Это чушь! – Она вздохнула и жестом дала понять, как неприятно ей все это. – Дело в том, что Нальдо – фантазер. То, что он в детстве любил фантазировать, вполне нормально. Но теперь… Мой муж Гаэтано во многих отношениях был человеком тяжелым. Ему что казарма, что дом – было все едино. Приказ есть приказ, и малейшее неповиновение каралось. Нальдино пошел скорее в мою родню, чем в его, что, естественно, осложняло их отношения. По мере того как Гаэтано становился все более непримиримым и тираничным, сын все больше бунтовал. То была эпоха, когда дух бунтарства витал в воздухе, если помните. Словом, когда Гаэтано умер после того несчастного случая, Нальдино вбил себе в голову, что он вовсе не его сын, что его настоящий отец – кто-то другой. Он даже изменил фамилию, чтобы доказать это. Распространенный психологический феномен. Наверняка для него существует специальный термин, хотя я сейчас не могу вспомнить.

Дзен сочувственно кивнул.

– Но откуда он узнал, какую фамилию ему следует взять? Как пришла ему в голову мысль, что настоящий отец умер еще до его рождения? Некто, кого он не только никогда не видел, но о ком и не слышал-то никогда?

Это был более трудный вопрос, в ходе предыдущего следствия его ей не задавали.

– Ну почему же? Он слышал о Леонардо, – словно со стороны услышала она собственный ответ.

– От кого?

– От друзей.

– От своих друзей?

– Нет-нет, от наших.

– Ваших с Леонардо?

– Моих и моего мужа, разумеется.

Дзен достал из кармана пачку сигарет и предложил ей. Клаудиа отрицательно мотнула головой.

– Вы позволите? – вежливо спросил Дзен.

Она рассеянно кивнула. Где же паром? В галантных манерах этого человека, в его долгих паузах и на первый взгляд бесхитростных вопросах было нечто, не оставлявшее сомнений в том, что он уже знает все ответы и просто играет с ней, желая посмотреть, в чем еще он может заставить ее признаться до того, как стиснет пальцы на ее горле. Может, он нашел Книгу? Дура она, что сохранила ее, но Клаудии никогда и в голову не приходило, что кто-то заинтересуется событиями, которые даже ей казались теперь древней историей.

– Простите, сеньора, я не совсем понимаю. Ваш сын родился в 1974 году, правильно?

– Да.

– А ваш муж умер в 1987-м?

Она утвердительно кивнула.

Значит, Нальдо в момент смерти отца было тринадцать лет.

На нее вдруг снизошло озарение.

– Да. Это очень деликатный возраст, очень трудный. Вероятно, мальчику было легче примириться со смертью отца, придумав, что тот ему не отец.

Пока она произносила это, Дзен комически хмурил брови.

– Но, повторяю, непонятно, почему в качестве суррогатного родителя он выбрал человека умершего, причем умершего еще до его рождения?

Клаудиа развела руками.

– Чтобы объяснить это, нужно быть профессиональным фрейдистом! Мне известно лишь, что в какой-то момент Нальдо решил, будто его биологическим отцом, как принято говорить в наши дни, был молодой человек из «конюшни» – группы младших офицеров полка, которых Гаэтано собрал вокруг себя и которые часто бывали у нас дома.

– Леонардо Ферреро входил в эту группу?

– Да.

– А Несторе Сольдани?

Она посмотрела на него удивленно.

– Да, он тоже.

– Кто еще?

– Я не помню имен. Столько времени прошло.

Крохотная белая крапинка, возникшая на фоне сумерек, оповестила о приближении парома.

– Я снова повторяю: откуда ваш сын мог знать о Леонардо Ферреро, погибшем при крушении военного самолета более чем за полгода до его рождения? – Он вперил в нее суровый взгляд – от его галантности не осталось и следа. – Если, конечно, Нальдо действительно не является плодом вашей любви к Леонардо Ферреро, как вы ему, по его словам, поведали. Это прекрасно объяснило бы и возникшую враждебность вашего мужа к сыну, если допустить – а я думаю, мы можем это допустить в сложившихся обстоятельствах, – что он либо узнал правду, либо догадался.

Схватив сумку, Клаудиа вскочила, бормоча, что ей нужно отлучиться в дамскую комнату, обошла стол и протиснулась за спиной Дзена. В следующий момент она была уже в дверях, а еще через секунду сломя голову бежала к пристани, находившейся метрах в тридцати от бара. Спасительный паром собирался отойти от причала. Она бешено замахала руками и закричала, чтобы палубный матрос заметил ее и не поднимал трап, пока она не взойдет на борт.

Тот заметил. Задыхаясь, Клаудиа процокала каблуками по короткой лестнице, которая вела в носовой салон, и там рухнула в кресло. Моторы натужно взревели, потом рев сменился размеренным гулом. Ей удалось!

Ему тоже, вынуждена была признать она, увидев мужскую фигуру в дальнем конце пустого салона. На миг она испугалась, что Дзен набросится на нее так же, как Гаэтано, когда она сообщила ему о своей беременности: тот хлестал ее по щекам и бил кулаками в грудь, визжа: «Шлюха!»

Ничего подобного не произошло. Дзен уселся напротив совершенно спокойно, как обычный пассажир, возвращающийся в Лугано. Пришел стюард, прокомпостировал ее обратный билет, продал Дзену билет в один конец и вернулся к своему коллеге в рулевую рубку, оставив их наедине.

– У него была татуировка?

Ничего не говорить!

– На теле, которое нашли и которое пытается востребовать ваш сын, была татуировка. Женское лицо.

Ничего не говорить!

– Такая же, как у Несторе Сольдани – еще одной лошадки из «конюшни» вашего мужа. Я сегодня беседовал с его вдовой.

– Вдовой?!

– Сольдани, известный также как Нестор Мачадо Солорсано, был убит несколько дней назад. Взорван в собственном автомобиле, когда возвращался после встречи с неизвестным лицом или лицами.

Клаудиа встала. Они находились в доброй сотне метров от восточного берега озера, но теперь уже, несомненно, в швейцарских водах, и она могла, наконец, выплеснуть весь свой гнев.

– Я не желаю больше слушать этот вздор! Довольно с меня ваших трюков и намеков, вы поняли? Он просто упал с лестницы! Вот что случилось, и у вас нет никаких доказательств, что это не так. К тому времени он уже был калекой, прости Господи! Он упал с лестницы! Так сказано в выводах следствия, проведенного по горячим следам, и никакого другого никогда не проводилось, ни разу за все эти годы. Как вы смеете всюду совать свой нос и снова копаться в этом чудовищном деле, к тому же на территории зарубежного государства, куда я приехала отдохнуть, чтобы обрести хоть чуточку покоя и радости после стольких страданий? Как вы смеете! У вас нет здесь никаких полномочий. Швейцарцы не доверили бы вам и туалеты чистить в их стране!

Паром подходил к берегу. Взбежав по лестнице, Клаудиа вышла на палубу. Дзен последовал за ней и догнал ее, когда паром уже причаливал.

– Сеньора… – начал было он, но она резко оборвала его.

– Заткнитесь! Оставьте меня в покое! Вы бандит, как все полицейские. Но меня вы не запугаете! Слышите? Я прожила свою жизнь, и мне нечего стыдиться. Идите к черту! Идите на…! – выругалась она. – Вы ничего не можете со мной сделать!

Палубный матрос с тревогой наблюдал за ними, пытаясь понять, что происходит. Клаудии пришло в голову, что со стороны эту сцену можно было расценить как классическую ссору любовников на пороге разрыва. Спустившись по трапу, она зашагала прочь по тенистой аллее. Дзен даже не пытался ее догнать, но его голос отчетливо прозвучал с палубы парома, отправившегося к своей последней остановке в центре города:

– Я с вами ничего делать не собираюсь.

Слова были утешительными, но имели тревожный подтекст. Только несколько секунд спустя она поняла какой. «Non ti faccio niente, io». Эта формула принята только между членами семьи, близкими друзьями, по отношению к людям, стоящим ниже на социальной лестнице, к коим вы снисходите. Ну и выдержка! Ударение на личном местоимении сообщало ее тревоге иное измерение. «Я не собираюсь ничего с вами делать» – а кто собирается? Может, он хочет попросить помощи у начальника местной полиции? Смешно. Швейцарцы славятся болезненной независимостью и знаменитой на весь свет бюрократией. Дзену пришлось бы собрать все мыслимые и немыслимые документы и перевести их на три языка, прежде чем они хотя бы допустили мысль о возможности рассмотрения вопроса об аресте иностранной туристки, охотно тратящей свои деньги и никому не доставляющей никаких хлопот на их территории.

Клерк за стойкой вручил ей ключ с той изысканно скромной, но при этом дружеской обходительностью, которой весь персонал отеля был, казалось, наделен от рождения. Конечно, Клаудиа исправно раздавала щедрые чаевые. Она могла себе это позволить. Размер ее состояния, когда было оглашено завещание Гаэтано, сильно ее озадачил. Откуда столько денег? Уж конечно, не из его офицерского жалованья. Она спросила Данило, но тот лишь невнятно промямлил, что это одно из тех служебных дел – а сколько их было на его веку! – в которые лучше не углубляться.

В номере, безукоризненно убранном в ее отсутствие, Клаудиа открыла окна и дверь балкона, выходившего на озеро. Потом позвонила в «обслуживание номеров» и заказала шотландскую копченую лососину, зеленый салат и бутылку шампанского. Печальный ужин пожилой богатой вдовы. Ну и пусть. Обычно она не пила в одиночестве, что бы там ни говорил подлец Данило, но сегодня ей хотелось немного захмелеть. После того, что ей пришлось только что пережить, она это заслужила.

Выглянув на балкон, она почувствовала поднимавшиеся от озера неприятные испарения, напомнившие ей запах давно не чищенного комнатного аквариума. В неподвижной водной глади отражались огни казино на противоположном берегу. Что имел в виду Дзен, когда сказал, что ее муж играл в игры, в какие не играют в казино? Гаэтано никогда не понимал страсти к азартным играм, а вот она сразу ее почувствовала. Игра придавала жизни смысл, пусть ненадолго, пусть потенциально, и могла потребовать за это высокую цену. Но никакая цена не казалась слишком высокой за обретение этого смысла, ничто не могло его заменить. Чего стоили деньги по сравнению с этим бесценным даром? Неважно, проиграл ты или выиграл. Просто что-то происходило, и на эти несколько часов жизнь становилась упорядоченной, независимо от того, печалился ты или ликовал. Это напоминало секс. Да, вот единственное, что могло сравниться с игрой.

Послышался робкий стук в дверь, официант вкатил и номер тележку с ужином. Как только он вышел, получив щедрые чаевые, Клаудиа набросилась на лососину и откупоренную бутылку шампанского с той страстью, с какой овладевал ею Леонардо незадолго до того, как охладел и бросил ее, желая прервать отношения прежде, чем у него пропадет аппетит.

Удовлетворив свой, Клаудиа, слегка отрыгнув, подумала, что еда была отличная. И завтра будет такая же, и послезавтра… А вот игры больше не будет. Никакой иллюзии смысла, даже мимолетной. Она вышла на балкон, прихватив бутылку и бокал. Далеко внизу веерообразный рисунок брусчатки, казалось, едва заметно колыхался, будто птичьи крылья. Клаудиа поняла, что немного опьянела. Она никогда не боялась высоты.

Над миазмами, восходившими от озера, плыли звуки одинокой скрипки – кто-то играл в нижнем номере, а может, смотрел по телевизору кино или передачу, сопровождавшуюся скрипичным соло. Встреча с полицейским казалась ей теперь такой же далекой, как собственное детство. Она начала тихо бормотать немецкую колыбельную, которую напевала ей мать. Родители Клаудии встретились в Альто Адидже незадолго до войны. Мать почти без акцента говорила по-итальянски, но ее родным языком был немецкий. Однако отец Клаудии запретил разговаривать в доме по-немецки, так что эта колыбельная оставалась секретом матери и дочери и оттого была ей еще более дорога.

Какие же там слова? Позднее мать утверждала, будто это стихи знаменитого поэта, но у нее всегда были претензии на интеллектуализм, к тому же стихи были слишком просты и безыскусны, чтобы предположить, что они когда-либо вообще существовали в письменной форме. Несмотря на то, что мать тысячу раз напевала ей эту песню, Клаудиа помнила лишь отдельные фразы и слабо представляла себе, что они означают. «Nun der Tag mich mud gemaht… wie ein mudes Kind… Strin, vergiss du ailes Denken…» Что-то о детях, уставших на исходе дня, и о том, что пора заканчивать все дела и размышления и отправляться на покой.

Если бы Клаудиа могла! Она знала: появление Дзена – предзнаменование. Полицейский думал, что он такой умный, особенно когда говорил о Леонардо, Нальдино и Несторе, но Клаудиа видела его насквозь. Обнаружение тела Леонардо безусловно вызовет новое расследование всех обстоятельств, связанных со смертью Гаэтано. Придет новый человек, гораздо лучше информированный о деле Леонардо. Он будет неподвластен давлению, оказанному в свое время на инспектора Бойто, и сразу докопается до истины. Можно сколько угодно твердить о том, что он будет бессилен, пока Клаудиа остается и Швейцарии, но не может же она вечно жить в отеле. Л как только она вернется домой, он будет ее уже там поджидать. Ее могут арестовать даже на границе. И что ее ждет? Двадцать пять лет? Пожизненное заключение? Она умрет в тюрьме.

Снизу снова послышалась музыка, та же самая тема, но на сей раз в оркестровом исполнении. Неуклюжий пор брусчатки внутреннего двора поблескивал далеко внизу. «Und die Seele unbewacht will in freien Flugen schweben…» Она знала, что die Seele означает «душа», а дальше было что-то насчет полета, но она не понимала, что такое unbewacht. А когда спросила у матери, та заплакала и сказала: «Это означает «никем не хранимая», «оставленная без присмотра», такая, которой некому посоветовать, что делать или говорить, что чувствовать и как себя вести. Это означает: «совершенно свободная, наконец освободившаяся».

Этот эмоциональный всплеск матери еще больше замутнил смысл слова, придав ему опасный, угрожающий оттенок – будто взломал некое табу. Да и слово die Seele было ненамного более понятным – что-то вроде идеальной версии ее самой, с более красивыми волосами, Без угрей, месячных болей и лишнего жира, который был для нее тогда большой проблемой, хотя впоследствии ее вес пришел в норму. А слово unbewacht она и вовсе не поняла. Быть хранимой – это именно то, чего ей так отчаянно хотелось, особенно когда она засыпала, но ее родители не были способны дать ей это, и слезы матери служили лишним тому доказательством.

Клаудии впервые пришло в голову, что ее брак с Гаэтано, а возможно, и роман с Леонардо были просто попытками вернуться к той карточной партии, которую разыгрывали ее родители, и пусть хоть и посмертно доказать им, что выиграть все же можно.

Клаудиа перегнулась через перила, глядя вниз, на камни, выложенные в форме переплетающихся ангельских крыльев. Unbewacht. Теперь она отлично поняла смысл и этого слова, и слова Seele. Она также осознала – и это, вероятно, был момент истины, – что понимание пришло к ней слишком поздно, не как пролог, а как эпилог.