Скотт пришел в себя, огляделся и увидел, что находится в лазарете. Тупая головная боль не очень беспокоила его, и он попытался сесть на койке, но чьи-то ласковые руки легли ему на плечи, попридержали на месте. По силе и нежности этих рук, он узнал, кому они принадлежат, и голос Ухуры ласково сказал:

– Не двигайся и не волнуйся, – у тебя было сильное сотрясение. Но опасность позади.

Она покинула свой пост у изголовья, присела рядом с ним на койку, все еще продолжая успокаивать:

– Теперь ты опять с нами, а мы с тобой.

Удивленно, по-детски беспомощно моргая, Скотт смотрел на Ухуру и пытался вспомнить, что с ним произошло. Но ничего, кроме темной вентиляционной шахты, по которой он шел, направляясь к транспортатору, не вспоминалось. И вдруг до него дошло, что он вспомнил самое нужное. Память его не подвела: транспортатор – вот что нужно было вспомнить. А где он ударился или кто его ударил, лишив сознания, не имеет значения.

По приказу капитана он должен был наладить, наконец-то, работу транспортатора, а кто-то или что-то помешало ему.

– Капитан, – начал он говорить и осекся, вспомнив слова Спока: «Мы никому не должны доверять на этом корабле. Вы видите психическое состояние заложников, Сибок способен проделать то же самое с любым членом экипажа».

«С любым?» – подумал Скотт, вглядываясь в глаза Ухуры. Ему было стыдно перед ней. И даже подумалось, что ему легче было бы заподозрить ее в любовной связи хотя бы с тем же Сибоком. И тут он, к своему огорчению, должен был признаться, что телепатический контакт сродни любовному акту. То же соединение, тот же экстаз, чем-то напоминающий любовный оргазм. И кто их знает, этих телепатов, может быть, все они – импотенты, и удовлетворяют свои потребности именно таким, лишь им доступным, образом?

Что-то неестественное было в блаженной улыбке Ухуры. Глядя ему в глаза, лаская его своим взглядом, она в то же самое время глядела и куда-то поверх него, видела что-то помимо него. Раздумывать не приходилось, и он, протяжно простонав, приложил руку к виску, болезненно сморщился.

Ухура тревожно наклонилась над ним, приложила свою горячую ладонь к его холодному лбу, обеспокоенно спросила:

– Что с тобой? Опять голова болит?

– Очень, – с трудом проговорил Скотт, все больше входя в роль. – И меня мучает какой-то кошмар. Сон – не сон, а какое-то видение, бред, будто какой-то сумасшедший захватил наш корабль, и ведет его к гибели.

Ухура тихонько рассмеялась, и у Скотта пробежали мурашки по всему телу – таким смехом смеются одурманенные наркотиками или безобидные дурачки. Ее рука блаженно-успокаивающе гладила его, а слова были приторно-сладкими:

– Дорогой мой, милый Скотти, поверь мне, он – не сумасшедший и ведет наш корабль курсом спасения.

– Не сумасшедший? – подыграл ей Скотт так, что захотел врезать сам себе по морде.

Но Ухура не замечала фальши, она жила в своем блаженном мире и всякое слово принимала за откровение.

– Конечно, нет, Скотти! С чего ты это взял? Сибок – удивительный, ни на кого не похожий. Он помог и мне, и Зулу, и Чехову найти реальный, а не надуманный смысл нашей жизни. – Она ласково гладила его небритую щеку, в ее взгляде светилась такая любовь, что Скотту вновь стало стыдно: он пользуется ее помешательством и выведывает у больной нужные ему сведения. Но иного пути не было.

Краснея от стыда и от сознания, что время слишком дорого, он приступил к объяснению – Ухура… мне надо… понимаешь, я должен срочно наладить работу транспортатора… позволь мне уйти.

Она разочарованно вздохнула, отстранилась от него и сказала:

– Да, я понимаю тебя. У тебя много работы. Но я так много хотела тебе сказать, объяснить.

– Я тебя понимаю, Ухура, – бессовестно лгал Скотт, все больше и больше ненавидя себя и стараясь поскорее выйти из дурацкого положения. – Я тебя понимаю и обязательно выслушаю, но сейчас у меня нет времени – я должен работать.

– Надеюсь, ты ненадолго уходишь? – спросила она таким голосом, что Скотту захотелось завыть нудным волчьим воем, и чуть ли не бегом он рванулся к выходу.

Но Сибок, сопровождаемый двумя телохранителями, заступил ему дорогу.

– Мистер Скотт, – с напускной доброжелательностью поинтересовался вулканец. – Куда вы так спешите?

Не останавливаясь, как будто перед ним было пустое место, Сибок надвигался вперед, а Скотт отступал шаг за шагом, видя в нем какую-то зловещую силу, не имеющую ничего общего с тем, что привык делать Скотт, – это была сила разрушения, а не созидания.

За Скотта ответила Ухура:

– Он хочет запустить в работу транспортатор. – Голос ее звучал радостно, но в сознании Скотта он отдавался как похоронный звон.

– Ведь он нам понадобится, когда мы доберемся туда, куда…

– Понятно, – прервал ее Сибок и сложил руки на груди, что до смешного напомнило Скотту глубокомысленный жест Спока. – Работа очень интересная, и как мне кажется, имеет некоторое отношение к тому факту, что капитан и двое его друзей сбежали из камеры для арестованных. Вам известно об этом, мистер Скотт? – отбросил всякую околичность вулканец.

– Конечно, известно, – пренебрежительно ответил Скотт.

– Я так и предполагал, – дружественно кивнул головой Сибок и многозначительно взглянул на Ухуру, которая поняла его без слов.

Проходя мимо Скотта, она коснулась рукой его запястья и ласково проворковала:

– Верь ему, Скотти, и ничего не бойся. Ты все поймешь и будешь с нами. – Дверь лазарета распахнулась, и Ухура вместе с телохранителями вышла вон.

Скотт проводил ее снисходительной улыбкой, а когда Сибок сделал шаг, подходя к нему, он не отступил и спросил:

– Ты что, хочешь превратить меня в зомби, как и ее?

Сибок снисходительно улыбнулся и ответил:

– Разве она похожа на зомби? Она просто освободилась от боли, и разве ты видел ее когда-нибудь более счастливой?

– Я не хочу такого счастья, и у меня нет боли, от которой я хотел бы освободиться. А если кому-то из нас и нужна помощь психиатра, так это тебе, а не мне…

Он замолчал, смущенный тем, что наговорил гадостей в сущности незнакомому человеку и что даже такой незначительный проступок опровергает его слова о том, что у него нет боли… Но если даже это и так, то какое отношение к его боли может иметь этот вулканец? Кто дал ему право вмешиваться в чужую жизнь, в чужую душу?..

Но тут мысли его смешались, а лицо вулканца потеряло индивидуальные черты, разрослось до невиданных размеров, вышло из поля зрения, оставив вместо себя светлое пятно неопределенного цвета, от вида которого Скотта охватила паника. Пятно приблизилось вплотную к глазам Скотта, закрывая от него что-то важное, что ему надо было увидеть. В бессильной ярости он попытался оттолкнуть от себя пятно и увидел на нем отпечатанной свою ладонь. Отпечаток был кровавым. А кровь на его ладони была кровью Питера Престона – любимого племянника Скотта.

И наконец-то он увидел, что пятно вовсе не бесцветное, а матово-белое – цвет стекла в двери лазарета, в котором лежал его племянник.

Доктор Маккой сделал все, что мог, но перед смертью он был бессилен. А смерть пришла на «Энтерпрайз», когда его обстрелял «Рилаент», пиратствующий под командованием Кхан Нуниан Сайха. В результате обстрела пострадал инженерный отсек, в котором нес вахту четырнадцатилетний курсант Питер Престон. Он не покинул вахту, не ушел со своего поста, ввел в действие дополнительные мощности и спас «Энтерпрайз» и от повторной атаки, и от полного разрушения.

Но сам умирал. И Скотт не мог видеть его предсмертной агонии. Он только что отошел от его койки, уперся лбом в стекло двери, не решаясь покинуть лазарет, оглянуться назад, – он слишком любил Питера, и слишком неожиданными были слова доктора: «Отравление фреоном. Смертельная доза», – чтобы устоять на ногах. Доктор еще что-то говорил, но Скотт не слышал его – он умирал вместе со своим племянником.

Какой жестокой и несправедливой была смерть. Из всего экипажа она выбрала самого юного, самого талантливого и самого дисциплинированного. Питер не покинул пост, не попытался воспользоваться средствами защиты – они были под рукой – чтобы не терять ни секунды драгоценного времени, и умирал на глазах беспомощного доктора Маккоя, в присутствии своего дяди Монтгомери Скотта, который всегда безбожно муштровал племянника, не давая ему поблажки, не показывая, как он любит его.

И перегнул палку. Вымуштрованный Питер действовал, как автомат, помня только службу, совсем забыв о себе. И перед его смертью Скотт не может поговорить с ним, объясниться.

В палату вошел Кирк, остановился над койкой умирающего, не говоря ни слова. Склонил голову, застыл, как в почетном карауле.

Неожиданно Питер открыл глаза, долго всматривался в неподвижного Кирка и, так и не узнав его, с трудом прохрипел:

– Мистер Скотт…

Кирк, не задумываясь, наклонился ближе, не отрывая взгляда от пузырящейся кровавой пены на губах умирающего, от двух тонких красных ручейков, вытекающих из носа:

– Да.

Питер попытался улыбнуться и протолкнуть сквозь непослушный язык еще два слова:

– Вы обещали…

– Да, – твердо ответил Кирк, – и я сдержу свое обещание.

– Да, – мечтательно повторил Питер и затих.

Скотт рухнул на колени, простер руки к умершему, прося у него прощения за последние дни его жизни, которые он, инженер Скотт, превратил в ад. Он боялся выказать мальчику свою любовь, он хотел сделать из него настоящего офицера и придирался к каждому упущению, не давал ни минуты покоя. Он был извергом, а не родным дядей для своего любимого племянника…

Скотт взглянул на свои руки – на них не было крови, хоть он хорошо помнил, как этими самыми руками провел по лицу умирающего.

– Поделись со мной своею болью и обрети взамен силу, – раздался голос над его склоненной спиной.

Скотт поднял глаза и встретился со взглядом Сибока – проницательным, любящим, смотрящим как бы из глубин вечности.

– Он был талантливым мальчиком? – спрашивали глаза Сибока.

– Да, – не задумываясь, ответил Скотт и помимо горя от потери любимого и родного человека почувствовал жалость от утраты огромного богатства, которого лишилось человечество в результате смерти Питера.

– Значит, он знал, что кроется за твоей мнимой суровостью, за твоим педантизмом. Он знал, что ты его любишь.

Как утопающий за соломинку, ухватился Скотт за эту мысль:

– Питер понимал?

– Конечно. И оставался на своем посту не из-за страха перед тобой, а из-за чувства долга. Рядом с тобой, вдали от тебя, Питер поступил бы так же в подобной ситуации. Ты не повинен в его смерти – он исполнял свой долг.

Скотт опустил голову, задумался, всматриваясь, вслушиваясь в себя. Печаль утраты не проходила, но груз вины соскользнул с его плеч, оставив память, наполненную живыми картинами недавнего прошлого, пронизанного, как солнечными лучами, любовью. И любовь эта была взаимной. Молчаливый, дисциплинированный Питер тоже любил своего придирчивого дядю.

Скотт старательно вытер глаза, поднялся с колен, посмотрел в глаза Сибоку, в большие, задумчивые, умные глаза.

– Извини меня – я человек-машина. И ничего не понимаю в религии. Но я верю в Бога и потому говорю тебе: да благословит тебя Господь! И прости меня за то, что я подозревал тебя в злом умысле.

– Да простит тебя твой Бог! – ответил Сибок. – А я делаю лишь то, что мне подсказывает мой. Мы не можем мешать друг другу, если поймем… Капитан приказал тебе наладить транспортатор, что ты и собираешься делать. Но есть более важно дело для тебя, и его нельзя откладывать на потом, потому что речь идет о безопасности всех, находящихся на корабле.

– Что за дело?

– Щиты. Их конструкция должна быть радикально изменена, пока мы идем к Великому Барьеру. Они должны обезопасить нас от более высокой радиации.

– Прошу прощения, но если бы была возможность каким-то образом реконструировать щиты, усилив их надежность, я непременно знал бы ней.

Сибок улыбнулся:

– Ты веришь мне, инженер Скотт?

– Безоговорочно, – ответил Скотт.

– Тогда я познакомлю тебя с формулой, согласно которой ты внесешь изменения в конструкцию щитов. А транспортатор может подождать.

– Да, сэр, – согласился инженер.

И, ознакомленный с формулой, он чуть ли не вприпрыжку побежал исполнять новую, донельзя интересную работу.

* * *

Закончив дежурство, Виксис спустилась вниз и по темному коридору прошла в свою каюту. За этот недолгий путь она успела многое передумать о капитане Клаа. От ее недавнего восхищения им не осталось и следа, хотя как женщину он ее по-прежнему волновал.

Но прежде всего она была Первым помощником на «Орконе», и судьба корабля зависела от нее в неменьшей степени, чем от капитана. И если капитан сошел с ума, то долг Первого помощника…

А долг, накладывая обязанности, почти не давал возможностей. Проще всего было бы сместить Клаа с его должности за некомпетентность. Но в армии империи, как и в любой другой армии, компетентность вышестоящего командира не подвергалась сомнению. Сомневаться могли только старшие. Можно, конечно, явочным порядком отстранить Клаа от должности, руководствуясь безопасностью и корабля, и всего экипажа, в том числе и самого Клаа. Но оставить его в живых – значит, навлечь на себя его месть, и в своей мести Клаа ни перед чем не остановится. Убить – навлечь на себя месть его многочисленной семьи, которая тоже ни перед чем не остановится.

А между тем «Оркона» летит к Великому Барьеру – к своей гибели.

Озабоченная этими невеселыми мыслями, Виксис подошла к двери своей каюты, назвала код доступа. Компьютер дал добро на вход, двери разошлись в стороны, она вошла и застыла у самого порога, – в каюте ее встретил Морек. Поражена она была не тем, что Мореку удалось проникнуть в ее каюту, обманув компьютер, – для этого у него ума хватало, – а тем, что он проник в каюту женщины, которая его не приглашала и не ждала. И все-таки она прежде всего поинтересовалась:

– Как вы сюда проникли?

– Это неважно, – небрежно ответил Морек. – Входите, я вас приглашаю.

Странно, но именно эта нехитрая наглость заставила ее улыбнуться, пройти в каюту. К тому же она понимала, что Морека волнуют те же самые вопросы, над которыми она размышляла и будет размышлять. А говорить в коридоре, который просматривается – при желании – прямо из капитанской каюты, было рискованно.

Двери закрылись, по ее просьбе в каюте вспыхнул яркий свет, заставив Морека зажмурится. Не присаживаясь и не приглашая его присесть, Виксис невозмутимо спросила:

– Ну, с чем вы пришли?

– Вы знаете, с чем и зачем я пришел, – уверенно ответил Морек, но его пытливый взгляд говорил о том, что он пытается прочесть на ее лице истинный ответ на его слова.

Не давая ему этой возможности, она старательно щурилась от света и молчала. Уверенность Морека испарилась, и он стал доказывать очевидное:

– Вы видите, как я умею обходить охранное устройство. Мне доступна каюта любого офицера. От вас требуется только согласие.

Она сделала непонимающее лицо, готовое вспыхнуть праведным гневом оскорбленного женского достоинства, и Морек слегка приоткрыл свои карты:

– He многие женщины в Империи дослужились до звания капитана, имена этих женщин у всех на устах. А если вы смените на капитаном мостике Клаа, то станете самой знаменитой женщиной империи.

«И мишенью для родных и друзей Клаа», – добавила она про себя, а вслух сказала:

– Морек, где речь идет об убийстве, там неуместна лесть. Говорите конкретно, чего вы хотите.

Морек был взбешен:

– Того же, чего и вы! У нас нет выбора, если мы хотим стать жертвами одного безумца. Или вы согласны умереть ради того, чтобы он утешил свое оскорбленное самолюбие?

– Конечно, нет, – честно, хоть и неохотно, ответила она.

Морек приблизился к ней так, что она почувствовала на своих щеках его тяжелое влажное дыхание. Положив ей на плечо ладонь, он осторожно провел ею до локтя, и тут Виксис оттолкнула его.

– Вы забываетесь, Морек. Я – Первый помощник, и ваша судьба во многом зависит от меня. Но если вы еще раз дотронетесь до меня… капитан прислушается к моим советам.

– Прошу прощения, – смиренно сказал Морек, но она видела мгновенную вспышку ярости в его глазах. – Я пришел к вам от имени всего экипажа с просьбой не дать погибнуть «Орконе» из-за прихоти одного безумца.

– Мой долг обязывает меня спасти «Оркону», – ответила Виксис. – И я сделаю все, что в моих силах. Но это все – общие слова. Что конкретно вы предлагаете мне, стрелок?

– Идите к нему, Виксис. Я видел, как он смотрит на вас. Идите к нему – развлеките, отвлеките его… а все остальное я сделаю сам.

Виксис внимательно изучала крупные, грубые, казалось бы, бесхитростные черты лица Морека и за маской рубахи-парня, радеющего о судьбе всей команды, разглядела лицо завистника и честолюбца. Он стоял ниже ее лишь на одну ступеньку служебной лестницы, и если не станет капитана и ее, первого помощника, командование кораблем автоматически перейдет в руки Морека. Неплохо задумано!

«А если слегка подкорректировать план и убрать капитана и Морека?» – подумала она, а вслух сказала:

– Я все обдумаю и дам вам знать раньше, чем мы подойдем к Великому Барьеру.

Морек отрицательно покачал головой:

– Сегодня ночью.