1

«Голосуя» на обочине дороги, Циана очень скоро заметила, что, если рядом с шофером сидела женщина, машина не только не останавливалась, а наоборот, увеличивала скорость. Тогда она стала выбирать, когда стоит поднимать руку, а когда нет. Иногда, если шофер был один, он сбавлял скорость, подъезжая, оглядывал ее и, когда казалось, что машина вот-вот остановится, прибавлял газу с каким-то особенным выражением лица, отражавшим нечто среднее между разочарованием и сожалением. Боже мой, говорила она себе, глядя вслед пустым машинам, неужели у меня на родине такие бессердечные люди! Она где надо и не надо повторяла это «боже мой» — по ее сведениям, самое распространенное восклицание, хотя к этому времени люди в большинстве своем уже были неверующими. То, что атеисты на каждом шагу призывали на помощь бога, ничуть ее не смущало — она не была знатоком двадцатого века, да и не особенно-то стремилась изучить его. Более того, источники, по которым она готовилась втайне от специалистов, не внушали доверия.

Время от времени она засовывала себе в рот часики-жвачку, подаренные ей на астероиде «Габрово». Тогда они нужны были ей, чтобы включиться в проводившийся там эксперимент, теперь же она жевала, чтобы согреться. Ветер проносился над автострадой на бреющем полете и, будто забавляясь, увивался вокруг почти не защищенных короткой юбчонкой бедер.

Появление девушки из двадцать четвертого века в нашем времени, да еще на автомагистрали, ведущей на Софию, может показаться читателю странным и неожиданным. Ведь по ряду соображений научного и морального естества двадцатый век был строго запрещен для посещений из будущего. К тому же, предыдущие контакты с этим веком, как нам известно, были стерты в ее памяти. Надо же, одно из них, как назло, всплыло в ее сознании, причем с такой завладевающей, всепоглощающей силой, что можно было просто сойти с ума!

Когда прибор оттеснил в глубины ее сознания приключение с эллинским ваятелем Праксителем, бог знает каким образом вместо него постепенно начало всплывать подавленное ранее воспоминание об историке из двадцатого века.

Ничего не поделаешь, такая уж странная и легко уязвимая эта штука — человеческий мозг. Подавишь что-то одно, а что-нибудь другое возьмет да и выпрет. В наше время этого явления политики очень боятся, а социологи тщательно изучают. И хотя за столько веков ученые вроде бы изучили мозг намного лучше нас, природа то и дело преподносила им сюрпризы, щелкая их по любопытным носам.

Вернувшись с «Габрово», Циана бросилась на шею своему старому профессору. Ей было бесконечно одиноко — вероятно, такой уж она родилась — непригодной для своего времени… Он, профессор, не знал, что значит быть историком, когда тебя влечет не на астероиды, а в прошлое. Как оказалось, единственный близкий ей человек-она это поняла только сейчас-остался в двадцатом веке. Так вот, ей тоже ужасно хотелось бы хоть краешком глаза, хоть на пару деньков заглянуть в этот век. Циана не жалела слов и слез, чтобы разжалобить старого профессора.

Она еще не успела прибыть с астероида, а на земле уже были получены благодарности за исключительные достижения в науке — благодаря истории с компьютером! — так что профессор не мог отказать ее просьбе и выхлопотал для нее самый совершенный хронолет. К тому же он лично переправил ее в двадцатый век и высадил в окрестностях Софии, надеясь, что небольшое путешествие в прошлом, о котором она так мечтала, лучше всяких психолабораторий излечит его бывшую студентку от романтических бредней. Путешествие «автостопом» — одно из немногих романтических приключений сурового двадцатого века, доступных любому молодому человеку, если он достаточно вынослив, чтобы простоять пару часов на шоссе. Для девушки вроде Цианы это время значительно сокращалось. Любой мало-мальски сведущий в математике человек мог бы высчитать его по формуле: чем короче юбка, тем меньше время ожидания. На беду, в это время дня машины были битком забиты или же рядом с водителями сидели женщины, не дававшие своим мужьям даже глянуть в сторону девушки. Однако ветер, который тоже интересовался ее короткой юбчонкой, продолжал настойчиво поднимать ее руку. И хотя продрогшей Циане казалось, что с тех пор, как она оказалась на автомагистрали, прошла целая вечность, на самом деле она простояла не больше пятнадцати минут.

Небольшая грязно-белая машина отделилась от общего потока, гостеприимно распахнулась ее дверца, но в тот же миг сзади на нее налетел огромный грузовик. Раздался ужасный скрежет, что-то лязгнуло и задрожало. Циана зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что грузовик только уткнулся в тупой задок грязно-белой машины, не причинив ей никакого вреда, и уже виновато сдавал назад. Однако владелец грязно-белой машины, успев убедиться, что на его машине нет и царапины, размахивал кулаками, грозя в сторону высокой кабины грузовика, и извергал слова, показавшиеся Циане неприличными. Изучая язык двадцатого века, она, естественно, познакомилась и с некоторыми бранными выражениями.

Шофер грузовика смачно выругался, после чего резко распахнул перед Цианой дверь и крикнул:

— Садись, крошка! Брось ты этого психа!

Циана пересела к нему, потому что грузовик выглядел намного надежнее грязно-белой машины.

Как только они тронулись, шофер победоносно хохотнул:

— Вот так, крошка, а то эти засранцы собирают все сливки на дорогах. Ну, этому я сегодня во сне буду сниться, это — как пить дать! Как я его звезданул? Видала, а?

Циана не поняла, о каких сливках он говорил, но его грубое лицо и самодовольная похвальба показались ей весьма мужественными.

— Ты откуда? — спросил он вместо того, чтобы поинтересоваться, куда она направляется. — Немного музыки, не возражаешь?

Внезапно кабина наполнилась такой невообразимой какофонией, что ее неубедительный ответ потонул в общем грохоте:

— Была за городом, дышала чистым воздухом.

На самом же деле здесь оказалось ближайшее к Софии место, где хронолет мог незаметно привремениться.

— А ты, кажись, не здешняя, и разговор у тебя не здешний.

Для Цианы это было неожиданностью. Она-то думала, что хотя бы внешний вид и говор ее не выдадут.

— Что это за музыка? О чем они так кричат? — перебила Циана, чтобы отвлечь его внимание.

— О любви, о чем же еще? — снова засмеялся шофер, очевидно, все еще чувствуя себя победителем. — А ты не боишься скитаться одна? А если кто-нибудь нападет?

— Я достаточно сильная. Кроме того, знаю разные приемы самообороны.

— Попадешься битюгу вроде меня, никакие приемы не помогут.

Увесистые кулаки, сжимавшие баранку руля, были почти с ее голову, так что ее приемы и впрямь не помогли бы ей, но Циана не испугалась. Сила, исходившая от шофера, не вызывала опасений. Циана инстинктивно чувствовала в нем какую-то стыдливую нерешительность.

Мужчина, голосивший по радио, умолк, вероятно, в надежде, что его дикарский зов будет услышан. Его сменил приятный женский голосок: «Обещай, что светлым будет наше прошлое-е-е…» В грузовике трясло и болтало, однако Циана почувствовала, что при всей невероятности требования слова попали точно в цель. Ах, как ей нужно было, чтобы кто-нибудь пообещал ей светлое прошлое, в которое она бросилась очертя голову! Она спросила:

— О чем говорится в этой песне?

— Не слыхал, но, наверное, тоже о любви, о чем же еще? Ух, какая замерзшая ножка! — корявая и теплая рука шофера легла на ее колено. Потом с требовательной нежностью двинулась вверх по бедру. И вдруг из глотки шофера вырвался какой-то странный, будто с трудом продравшийся крик, подобный крикам орангутанга, только что раздававшимся по радио:

— Ух-ха! Ну, значит!

— Вы сказали — значит? Что значит? — спросила молодой историк.

Шофер смутился и даже как будто немного разозлился.

— А вот то и значит! Понавыдумывали разные там планы-графики, мать их разэдак, эти чертовы автострады, где нельзя остановиться! Послушай, крошка, давай встретимся вечерком, а? Выпьем по одной, согреемся. А ты лакомый кусочек, на тебя как только глянешь, так и тянет выпить!

Не почувствовав в его приглашении никакого подвоха, Циана тут же согласилась. Ей нужно было, чтобы кто-нибудь ввел ее в современную жизнь. Надеяться на то, что она сегодня же разыщет своего историка, не стоило.

— Ну и лады! — опять как-то странно воскликнул шофер, очевидно, несколько удивившись ее согласию. — Только ты меня извини, в центр подбросить не смогу, опаздываю. Говори, где встретимся! Только смотри, не обмани! — забеспокоился шофер, озадаченный ее молчанием.

— Прежде всего мне нужно найти гостиницу. Дай мне свой визофон.

— Чего-чего?

— Извини, я хотела сказать, телефон! — Циана похолодела, поняв, какой промах она допустила. Если так будет и дальше…

— Ладно. Я буду ждать тебя на работе. Попроси Мишку. Записывай!

Грузовик так качало и кидало, что Циана стала опасаться, не развалится ли он по дороге. Когда она, наконец, вышла из машины на какой-то забитой людьми остановке, в кабине остался трогательно счастливый Мишка, готовый, наверное, годами сидеть у телефона и ждать ее звонка.

Остановка — отталкивающе грязный, с выбитыми боковыми стеклами навес — находилась на не менее грязной улице: серо-черный настил, грязные обрывки бумаги, пластмассовые отходы, однообразные длинные здания цвета костей, пролежавших в земле тысячелетия.

Стоявшие на остановке люди глазели на нее, когда она неловко спускалась с грузовика и ее короткая юбчонка задралась до неприличия. Женщины смотрели на нее явно недружелюбно. Мужчины оглядывали тайком, те, что постарше, — насмешливо, а те, что помоложе, таращились во все глаза, будто вот-вот из глоток у них вырвется: Ух-ха! Циана забеспокоилась. Наверное, она чем-то раздражала их. В книгах, которые она читала о болгарах того времени, подобные групповые картины не описывались. В них все жили дружно, сплоченные прекрасными идеями и чувствами. «Обещай, что светлым будет наше прошлое-е-е!» — пропела она в уме и принялась читать небольшие листки, которыми были обклеены ржавые пилоны, поддерживавшие навес.

Объявления были весьма впечатляющего содержания: ищу соквартирантку… продаю спортивную детскую коляску… продаю стереокассетник… студент ищет соквартиранта… Циана обрадовалась: значит, все-таки люди добры и общительны, раз готовы взять себе в соквартиранты незнакомого человека, лишь бы не жить в одиночестве…

Долгожданное средство транспорта наконец появилось, прервав ее радужные размышления, подлетело к остановке, сопя и пыхтя больше, чем Мишкин грузовик. Пока она колебалась, стоит ли им воспользоваться, толпа подхватила ее, потащила и втиснула в распахнутые двери. Зажатая со всех сторон как в тисках, она не успела встать поудобнее на обе ноги, как человековоз рявкнул, словно разъяренный динозавр, и взял с места так резко, что всех качнуло назад. И здесь еще раз была продемонстрирована сила их сплоченности — никто не упал.

О боже! — вырвалось у Цианы восклицание безбожного века. Не верится, что эти самые люди завещали нам прекрасные произведения во всех сферах искусства. Неужто те же самые люди создали такие отвратительные здания, грязные улицы и смердящие чудовища!.. И вдруг она почувствовала на своем теле жгучие следы чужих прикосновений — это чьи-то руки ощупывали, пощипывали ее в давке при посадке.

Если бы люди знали, откуда она, они постарались бы утешить ее популярным в Софии выражением: «Подумаешь, недотрога, сиди тогда дома!» А какой-нибудь пенсионер непременно изрек бы древнюю мудрость: «Боишься, девка, щипков — не ходи в хоровод!», хоть это был не хоровод, а обычный городской автобус. Но люди принимали ее за себе подобную и потому не замечали ее страданий. Циана робко спросила сидевшую пожилую женщину, к которой ее то и дело подталкивали напиравшие со всех сторон пассажиры, где ей сойти, чтобы попасть в ближайшую гостиницу.

Взгляд старухи упал на ее туфли, потом медленно пополз по ногам вверх, перескочил на расстегнутую кожаную куртку. И вдруг она с неожиданной и беспричинной злостью в голосе ответила:

— Да кто тебя пустит в гостиницу! А впрочем, кто его знает, в этих гостиницах такое творится… — подумав немного, она великодушно добавила: — На следующей, там пересядешь на трамвай, доедешь до центра, а там опять спросишь.

Ее встретила такая же серо-черная и такая же грязная улица. Воздух был непереносимо тяжелым, потому что ее проезжая часть была забита разноцветными автомашинами. Циана забеспокоилась: выдержит ли она в ядовитой атмосфере, окутывавшей загадочный двадцатый век, хватит ли ей сил выстоять перед всеми опасностями, подстерегающими ее в здешних гостиницах. Но вот по рельсам к ней подкатило, вновь прервав ее размышления, новое средство транспорта, называемое трамваем. Циана совсем запаниковала.

Съежившись на жестком сиденье, чтобы не вызывать излишнего любопытства пассажиров, она вдруг поняла, чем привлекала такое пристальное внимание. Ни у одной из женщин, идущих по узким тротуарам этой длинной и грязной софийской улицы, не было такой короткой юбки, как у нее. У всех юбки были ниже колен. И Циана почувствовала себя просто голой под обстрелом взглядов, которые метали в ее сторону и мужчины, и женщины. Она поспешила прикрыть колени сумочкой.

Готовясь ко встрече со своим далеким возлюбленным, она, естественно, уделила особое внимание своему туалету. Старательно изучила хранящиеся в памяти исторических компьютеров журналы мод и долго выбирала, пока не остановилась на этом кожаном костюмчике: короткая юбка, блузка, предохраняющая от дождя и ветра курточка, сумка через плечо из такой же кожи, подходящие туфли. Кокетливо (обнажались ее стройные ноги) и в то же время удобно в дороге. А оказывается, она ошиблась, причем довольно серьезно, потому что вместо того, чтобы служить дополнительным прикрытием, одежда выдавала ее с головы до ног.

Интересуясь веками давно минувшими, молодой историк была безразлична к модным течениям своего времени, а что касается двадцатого века, то она и подавна не могла знать, в какие периоды что было модой сегодняшнего, а что завтрашнего дня. К тому же, откуда ей было знать, что в том времени, в котором она сейчас пребывала, даже если бы она поставила себе целью обойти все магазины готовой одежды или швейные ателье, не было никакой гарантии того, что она сможет одеться в ногу с модой. А ведь ей приходилось выбирать с расстояния в три века!

Она была готова тут же выскочить из трамвая, но ей сказали сойти через три остановки. К тому же она не увидела за окном ни одного магазина готовой одежды, зато прочитала на подоконнике трамвая лирический опус, предназначенный, вероятно, для успокоения слишком нервных пассажиров. Кто-то выцарапал довольно кривыми печатными буквами: «Мой милый, прекрасный трамвай, с тобой я готов хоть на Гавай!»

Но зачем, изумилась Циана восторгу неведомого автора, ведь у них есть самолеты! Она попыталась представить себе поездку на Гаваи в этом дребезжащем, скрежещущем и скрипящем, готовом рассыпаться на каждом повороте трамвае. Нет, ничего, ровным счетом ничего не могла она понять на своей древней родине!

2

Прежде чем спрашивать о гостинице, Циана под перекрестными взглядами прохожих бросилась в первый попавшийся магазин готовой одежды. Несколько продавщиц с выражением явной досады на лицах стояли между рядами с вешалками, на которых болтались пальто и платья. Появление Цианы несколько заинтриговало их, но не настолько, чтобы подойти и спросить, что ей угодно. Только у самой пожилой шевельнулись морщинки вокруг рта. Циана расценила это как готовность вступить в разговор и потому обратилась к ней.

— Прошу вас, я хотела бы что-нибудь купить. Скажем, костюм или платье. Что сейчас носят?

— Откуда мне знать? Я в модах не разбираюсь.

Чтобы продавщица магазина женской одежды не разбиралась в моде? Циана чуть было не сказала ей что-то резкое в ответ, но вовремя спохватилась: ее положение здесь ничуть не лучше, чем перед компьютером на астероиде «Габрово» И потому она снова мягко, но настойчиво спросила:

— Но все же, что вы мне посоветуете купить?

— Что-нибудь, чтобы прикрыть срам! — засмеялась женщина, но не враждебно. — Пойдем, что-нибудь подыщем!

Устав от уймы шокирующих впечатлений, она безвольно подчинилась пожилой продавщице, которая, в свою очередь, нашла объект для своей материнской заботы — безропотный манекен, готовый переодеваться бессчетное число раз, покорную слушательницу ее нотаций. Молодой историк запомнила только одно, самое абсурдное ее замечание:

— Мода модой, а мужчина хочет, чтобы только он смотрел на твои прелести и никто другой. Вот так-то, доченька…

Второпях Циана чуть не забыла, что не может тут же выбросить свой кожаный костюмчик, сделанный в двадцать четвертом веке. В нем были потайные карманчики со всякой всячиной, которая могла бы ей понадобиться, — здесь были и газовый пистолетик для самообороны, антивирусные средства, часики-жвачка, а в отвратительном костюме, который ей выбрала продавщица, не было ни одного кармана. Ничего, поношу в гостинице, пока привыкну, подумала Циана. А они пусть привыкают видеть женские ноги, сказала она себе решительно и, чтобы набраться смелости, мысленно пропела засевшую в голове песенку: «Обещай, что светлым будет наше прошлое-е-е!»

И ей обещали. Молодые мужчины тихонько присвистывали ей вслед. Время от времени она слышала и восторженные возгласы. По крайней мере любовные намерения в этой туманной эпохе выражались без экивоков. Очень растрогали ее и странные объявления, расклеенные на стенах, хотя несколько смутили непонятные, похожие на клички новые болгарские имена.

«Мы навсегда утратили нашего Коко, — извещало одно из них, — но он будет вечно жить среди нас. Нам не забыть его веселого нрава, верной дружбы, его очаровательной улыбки». Сообщали об этом его друзья Пепа, Зика, Муцы, Фыц. В противоположность им близкие Стояна Мутева разъясняли: «Ты никогда не вернешься к нам». Циана не очень-то разбиралась в интонационных тонкостях болгарского языка двадцатого века и потому никак не могла взять в толк, радоваться ли он должен этому факту или, наоборот, грустить. «Сорок дней без незабвенного Океана Бобчева» — оповещал другой листок. Дальше следовало: — «Сорок лютых ран в моем сердце, которые вечно будут кровоточить…» И здесь, оказывается, улыбка незабвенного Океана играла важную роль, потому что покойному настойчиво объясняли, что у него была солнечная улыбка и нежный взор, а потом его упрекали, что он покинул свою безутешную жену. Однако на фотографии у него не было никакой улыбки, а глаза были размазаны от плохой печати, будто осиротевшая женушка в отместку выколола их.

Почти на каждом углу в городе Циана натыкалась на такие извещения, и все они уверяли, что в мир иной отошли самые честные, трудолюбивые, самоотверженные, скромные и прекрасные люди. Это привело ее в замешательство — то ли впечатления у нее были ошибочные и люди в ее сегодняшней родине были такие же прекрасные, то ли свирепствовала какая-то страшная эпидемия, мор, косивший только честных и прекрасных. Но одно было и в самом деле чудесно: между людьми все еще не существовало отчуждения, все делалось откровенно, на улице, в транспорте. На ходу мужчины рассыпались в любовных уверениях, прямо на улице предлагали купить детскую коляску или стать соквартиранткой какого-то незнакомого человека, безо всякой стеснительности милая Жанна сообщала всем жителям города, как она страдает по своему Океану. Сколько глубокого философского смысла во всех этих извещениях! — думала Циана. — Идешь по улице, и вдруг кто-то тебя игриво щипнет или позовет с собой, а через десять шагов тебя ущипнет Она! Та самая, о которой мы все стараемся не думать, забыть. А она возьмет да и ущипнет тебя каким-нибудь сообщением: дескать, не забывай, милочка, что я существую на свете! Если ты идешь куда-то, хорошенько подумай, куда идешь, зачем и есть ли смысл куда-либо идти, если рано или поздно все равно придешь ко мне…

Чтение уличных известий, как она про себя их назвала, несколько расстроило девушку. Она уже начала сомневаться, стоит ли ей искать затерявшегося во времени историка. Может, лучше как-нибудь выбраться из города, нажать кончиком языка на зуб мудрости, в который вмонтирован миниатюрный сигнальный передатчик, но тут дорогу ей преградили два симпатично нахохлившихся паренька.

— Алло, Кисонька, — сказал один из них. — Давай кое-что сообразим вместе, а?

— Что именно? — отозвалась Циана, благодарная им за то, что они вывели ее из состояния мрачной задумчивости.

— Ну… скажем… будем бороться за мир…

Циана знала, что в эти годы борьба за мир была важнейшей политической проблемой, но хрононавтам было строго-настрого запрещено вмешиваться в ход исторических событий. Она спросила:

— Демонстрация будет?

Ребята рассмеялись — их насмешила такая наивность.

— Да нет, просто пойдем куда-нибудь, повеселимся.

— Я согласна. Где тут ближайшая гостиница?

Ее вопрос явно шокировал парней. Вероятно, в гостиницах у них и в самом деле происходят какие-то страшные вещи! Первый из них, самый ершистый, промямлил:

— Брось ты эти гостиницы! Пойдем в парк, выпьем по чашке кофе, пока не откроется дискотека.

— Я очень устала, ребята. Лучше помогите сначала найти гостиницу!

— А, так ты не здешняя? — присвистнул другой паренек, заметив бумажный пакет с только что купленным костюмом. — Нет, ты только погляди, друг, какие лапушки водятся в провинции!

Однако Циана настаивала, чтобы они объяснили ей, что значит «дискотека», а они никак не могли поверить, что она не знает, а когда, наконец, поверили, стали заикаться, запинаться и вся их очаровательная самонадеянность испарилась. Однако они все же проводили ее до здания, на котором было написано «отель» — непонятно зачем на иностранном языке. Там ребята быстренько попрощались, пообещав зайти за ней перед дискотекой, но позабыли спросить ее имя.

Циана с облегчением вздохнула. Вечер она уже обещала Мишке, а в ее веке обещания никогда не нарушались. Не следовало их нарушать и в этом.

Что бы ни происходило в этих гостиницах, видимо, они чем-то все же привлекали, потому что свободных мест не оказалось. Переполненным был и соседний отель, а в третьем ей объяснили, что не могут принять ее, так как у нее софийская прописка. Ну надо же, как подвел ее Институт по темпоральным полетам! Вроде бы они учитывают все до малейших деталей, а тут не удосужились выяснить, где, например, спят софийские жители, серьезно повздорив с супругой? Может, им выдают на этот случай особое удостоверение?

Ругая на все лады свой Институт — Циана вспомнила болгарские ругательства за все века и снова побрела софийскими улицами. В телефонных будках не было телефонных указателей, и она не могла отыскать адрес своего любимого, а Мишке звонить было еще рано.

В это время дня рестораны были закрыты. Еда, продававшаяся на улицах, ее не соблазняла, ей хотелось посидеть, отдохнуть, а из заведений с надписью «Закусочная» или «Кафе-автомат» она вылетала пулей. Ее отталкивали грязь и вонь. Видя, что так дело не пойдет, она принялась внушать себе, что гигиена, граничившая со стерильностью и возведенная в культ в их веке, пожалуй, не слишком полезна для человека, она отдаляет человека от природы, от всего естественного.

Уговорив себя таким образом, Циана не только смогла зайти в следующее попавшееся ей на пути кафе на самообслуживании, но даже взять, зажмурившись, какую-то тарелку. Она выбрала столик почище, то есть на пестрой скатерти, изукрашенной разноцветными пятнами, не было по крайней мере крошек и смятых салфеток. На края тарелки она заставила себя не смотреть, сказав себе, что умрет, если сейчас же не съест хоть что-нибудь, все равно что.

К столику подошел мужчина до того маленького роста, что, глядя на него, Циана поневоле испытала чувство неловкости. Бледное лицо его отливало синевой. Поднос угрожающе дрожал в его руках, качались и две серо-черные, цвета асфальта на улице металлические мисочки с одинаковым супом. Однако он сумел преодолеть свою неуверенность. Любезно спросив разрешения, он сел напротив и деликатно захлюпал.

Два-три раза Циана натолкнулась на его извиняющийся взгляд. С педантичностью историка она заметила, что в лице у него невероятным образом сочетаются цвета национального знамени: белое, зеленое и красное. Белки глаз, вокруг красные веки, а под ними зеленоватые круги.

Когда их взгляды встретились в четвертый раз, мужчина с зеленовато-красными кругами под глазами заговорил с нею так осторожно, будто опасался, как бы какое-нибудь слово не упало на скатерть. Когда он открывал рот, от его дыхания разило кислятиной или чем-то забродившим.

— Извините, — деликатно сказал человечек. — Очень вас прошу, простите, пожалуйста, что я так смотрю на вас, но вы очень напоминаете мне одну женщину, скорее одну девушку, которую… Эх, да чего там, признаюсь вам, которую я любил. Это была трагическая любовь в моей жизни, мое черное счастье…

Он тихонько всхлипнул, а может, рыгнул, с видимым усилием подбирая и расставляя слова в определенном порядке. Скрытая в них боль растрогала Циану. Разве не трагичной была и ее любовь к историку со шрамом от ослиной подковы на левой щеке?.. К тому же внезапная исповедь коротышки заронила в ее душу новую надежду: значит, ее вид не так уж чужд этому веку, и она может быть любима!

— Вы не можете себе представить, какая это была девушка! — воскликнул человечек, и все цвета национального знамени полыхнули в его глазах. — Гляньте на себя в зеркало и вы сами увидите! Вы так похожи! Впрочем, — заколебался он и заглянул под стол. — Кажется, ноги у нее были побольше. Какой размер обуви вы носите? У нее был сорок третий.

— О господи! — вздохнула девушка из будущего, снова растерявшись.

— Да-да, ноги у нее были больше, — по-прежнему разглядывал ее ноги человечек, будто ища под столом подтверждение своей трагедии. Циана не выдержала и бросилась прочь, позабыв на соседнем стуле сверток с покупкой.

Пропажи она хватилась только через час, но возвращаться было поздно. К тому же настало то время, которое принято называть «часом пик», на улицах вдвое больше машин, на тротуарах втрое больше пешеходов. Все спешат, и от этого все делается гораздо медленнее. Оглушенную, ошалевшую от выхлопных газов Циану затянул и куда-то понес людской водоворот. Где-то в этой необозримой толпе возвращался сейчас домой ее любимый, а может, ходил по магазинам, но она не могла представить себя рядом с ним. Она все сильнее ощущала, что ни дня больше не выдержит в этой ядовитой атмосфере, а взять его с собой ей вряд ли позволят. Да и вообще, было ли любовью то чувство, которое занесло ее сюда совершенно неподготовленной? А может, это был всего лишь романтический порыв, необъяснимое влечение к живописному шраму от ослиной подковы? В конце концов, у людей это часто бывает: человек воображает себе, будто любит кого-то, а на самом деле он пребывает в плену воспоминаний или своего былого чувства…

Очередной удар, который нанес ей этот неприветливый город, застал ее врасплох, в тот момент, когда она пыталась побороть в себе малодушие. Однако это был удар не в прямом смысле слова. Какой-то прохожий толкнул ее сбоку — в такой толпе это вполне естественно, другой — в спину, но в следующий момент кто-то дернул ее за плечо, чуть не вывихнув ей руку, а когда она опомнилась, сумочка ее исчезла.

Лишенная рефлексов современного человека, Циана начала озираться по сторонам, приподниматься на носки, вместо того чтобы немедленно позвать на помощь. Девушка никогда не видела воров, возможно, поэтому она не смогла заподозрить никого из прохожих. Только тогда она обратила внимание на то, что и в руках у нее чего-то не хватает — пакета с вещами тоже не было.

Малодушие, с которым ей так и не удалось справиться, обратилось в отчаяние. Ну почему ей не дали подходящий паспорт? Почему не посоветовали держать деньги не в сумочке, а в потайных карманах? Почему отпустили в таком скандальном виде?.. Можно было подумать, что все это подстроено нарочно, но это было невозможно, ведь Институт несет огромную ответственность за каждого хрононавта, даже если выступает против какого-либо путешествия. Теперь ей и в самом деле придется отказаться от дальнейшего пребывания в двадцатом веке, чтобы вернуться более подготовленной.

Как и большинство женщин всех времен и народов, Циана умела при случае воспользоваться кое-какими своими преимуществами: тонкая талия, высокие сильные бедра, соблазнительный округлый зад, к которому так и липли взгляды мужчин. С помощью этих аргументов она надеялась проложить себе дорогу и в двадцатом веке, но слишком короткая юбчонка явно все портила. Как говорится, заставь дурака богу молиться — вспомнила она старинную поговорку. Так уж случилось, что ей поневоле приходилось играть роль тех женщин, к которым ее здесь, очевидно, причисляли.

Заняв позицию у телефона-автомата и издалека улыбаясь мужчине, в котором она заметила особенно откровенный интерес к своей особе, Циана остановила его с самым невинным видом: «Извините, не найдется ли у вас монетки?» Мужчина долго рылся в кошельке, потому что смотрел не в него, а озирался по сторонам. Наконец он решился:

— А если того, кому вы звоните, нет дома, что тогда, а?

Не снимая с лица маски преданной заинтересованности, Циана пыталась сообразить, что бы ей ответить. Она выбрала вариант легкого флирта, граничащего с трогательной женской беспомощностью:

— А вы возьмете меня под свое покровительство? Знаете, у меня украли сумочку с деньгами, а я…

Он даже не дослушал ее до конца, буркнул что-то вроде: «К сожалению, я спешу на важное совещание…» — и панически шмыгнул в толпу.

«Ну что я опять натворила, чем отпугнула его? — уже с отчаянием, потеряв веру в себя, думала Циана. — Ведь он так похотливо смотрел на меня, это же было видно! Может, не надо было упоминать о деньгах? Ясно одно: нужно как можно быстрее убираться отсюда, хорошо еще, что запомнила Мишкин телефонный номер!»

Она пропустила перед собой одну женщину, просто настояла, чтобы та позвонила первой. Циане надо было понять, как это делается. Однако женщина не смогла дозвониться. Она невероятно долго для нетерпеливой Цианы стояла, приложив трубку к уху, потом, повесив ее, поковыряла пальцем в отверстии для монет. Там было пусто, но женщина легонько стукнула кулачком по аппарату, и монеты посыпались в отверстие с тихим звоном. Циана внимательно прочитала указание, выполнила все в точности и, услыхав сигнал «занято», повесила трубку. Стотинки автомат проглотил. Она тоже легонько постучала кулачком, но коварный аппарат и не думал выпускать свою добычу. Тогда Циана стукнула сильнее, потом еще сильнее, и вот она уже с яростью колошматила кулаком, пока кто-то не крикнул ей: «Эй ты, ну-ка оставь телефон в покое, хулиганка! Из-за таких, как ты, ни один не работает»…

Много разных обидных слов сказал ей кто-то, кого она не сумела разглядеть сквозь застилавшие глаза слезы, в горле у нее застрял ком. Не могла же она объяснить, что у нее нет денег, а где находятся другие телефоны-автоматы, она не знает. Все в этом веке будто сговорились грубить ей, щипать ее, грабить, всячески обижать. Милый профессор по темпоральным полетам мог бы с полным на то основанием добродушно посмеяться над ней: «Эх, Циана, Циана, говорил я тебе…» Так что первым делом нужно было выполнить заказ профессора, чтобы как-то умилостивить его, потом попросить у кого-нибудь монету, а там уже симпатяга Мишка отвезет ее туда, где они встретились.

Она постояла у витрины гастронома, чтобы успокоиться. Затем стала пристально наблюдать за входившими и выходившими людьми, чтобы определить, как выбраться из магазина незамеченной, минуя кассы. Будь она до конца искренна с собой, ей пришлось бы признаться, что ее поступки вызваны не желанием «заткнуть рот» профессору, а жаждой отомстить нелюбезному веку. Правда, мысль о том, что кража здесь не является чем-то из ряда вон выходящим, немного омрачала ей радостное мстительное волнение.

Убежденная в точности своего хладнокровного расчета, она дважды обошла ряды, нашла, где стоят бутылки с виноградной ракией, небрежно сунула одну себе под мышку и медленно направилась туда, где покупатели оставляли сумки и сетки, чтобы сменить их на зеленые пластмассовые корзинки. Но именно там, где она была предельно осторожна, какая-то толстуха неожиданно схватила ее за локоть и оглушительно завопила:

— Стой! Я тебе покажу, как воровать! Граждане, держите воровку!

Циана отдернула руку, бутылка выскользнула, и вдруг… на тысячи осколков взорвалась установившаяся на мгновение зловещая тишина. Кассирши вскочили со своих мест, закричали, призывая на помощь милицию, покупатели стояли, не двигаясь с места и злорадно усмехаясь, а толстуха остервенело вцепилась в Циану, которая наивно посчитала, что раз бутылка разбилась, значит, инцидент исчерпан и она может уйти.

В этот момент в битву коварно ввязался какой-то устрашающего вида усач, растолкавший два ряда очереди, чтобы пробраться к месту события. Подкравшись к своей жертве сзади, он с людоедским сладострастием сгреб ее в охапку. Испуганная Циана рефлекторно ухватилась за сомкнувшиеся у нее на груди руки, резко наклонилась и перебросила усача через себя. Он шлепнулся на землю, будто мешок. Раздался грохот, звон перебитых банок, послышались испуганные крики, сдавленный смех… И все увидели, что грозными были только громадные усы, сам же мужик валялся на цементном полу и имел такой жалкий вид, что даже покупателям, ненавидевшим завмага, стало жаль его. Все бросились к нему, скорее мешая, чем помогая встать на ноги. Однако неблагодарный завмаг дергался у них в руках, усы его грозно топорщились, и из-под них рвался истерический визг:

— Воры! Разбойники, все вы разбойники!

Однако это страшное обвинение почему-то никого не возмутило. Может, они и в самом деле все до одного были разбойниками и ворами, а может, просто привыкли к оскорблениям. Так или иначе, они суетились вокруг него, пока он не послал своих «помощников» ко всем чертям.

Циана была расстроена своим поступком и даже не воспользовалась замешательством, чтобы сбежать. Она тоже заглядывала поверх плечей, а когда убедилась, что усач отделался легким испугом, направилась к выходу, но было поздно. В дверях ее ждали неумолимые объятия стража порядка.

— Вот она, Маринчо! — торжествующе объявила толстая продавщица и подтолкнула навстречу Циане совсем молоденького милиционера, которого ей удалось поймать на улице.

Маринчо не был милиционером, а всего лишь курсантом милицейского училища. Это был здешний паренек, которого жители квартала знали еще ребенком. Сейчас он был в отпуске и вышел погулять в своем районе, покрасоваться в мундире. Он довольно долго сопротивлялся тому, чтобы его втягивали в магазинную склоку. Каждый знает, что любой курсант милицейского училища предпочитает участвовать в поимке кровожадной банды или какой-либо другой опасной операции, где требуются смелость и отвага, а не возиться с мелкими воришками, совершающими кражи на три лева, ноль семь стотинок. Однако сейчас весь квартал видел в нем стража порядка, и он должен был оправдать доверие народа.

Разумеется, сказать, что Циана попала ему в руки, можно было с большой натяжкой, потому что, увидев ее, курсант спрятал руки за спину. Он мог бы выйти сражаться один на один с вооруженным до зубов головорезом, но как быть, если перед ним стоит красивая девушка с заплаканными глазами?

Они беспомощно смотрели друг на друга, а в это время обруч зевак, окружавший до сих пор завмага, сомкнулся вокруг них. Атмосфера накалялась, все замерли в предвкушении скандала. Нужно было немедленно что-то предпринять. Несмотря на смущение, курсант все же догадался сделать то, что сделал бы любой опытный милиционер: он потребовал у возмутительницы спокойствия паспорт. Если бы у нарушительницы оказался паспорт, он записал бы ее паспортные данные, потом сообщил о происшествии в районное управление, где лучше знают, как следует поступить в таком случае. Однако паспорта у гражданки не оказалось.

— И еще буянит! — крикнул возмущенный завмаг, топорща усы над головами покупателей, но те самым неуважительным образом оттеснили его назад.

— А вы заявили в милицию, что у вас украли паспорт? — все еще не теряя надежды на безболезненное разрешение конфликта, поинтересовался будущий милиционер, но — увы — девушка ответила отрицательно. Дело принимало серьезный оборот, и волей-неволей ему пришлось сказать то, что ему меньше всего хотелось: — Тогда я вынужден вас задержать.

Циана не знала точного смысла этого выражения, ей было непонятно: как задержать и за что задержать? Высокий паренек выглядел довольно хлипким, и она вполне могла бы с ним справиться с помощью известных ей приемов. На худой конец, можно было бы пустить в ход газовый пистолетик, однако вид у милиционера был скорее испуганный, чем угрожающий, и она решила не вступать во второй раз в рукопашную с двадцатым веком. По крайней мере, пока.

— Да-да, я вынужден вас задержать, гражданка! — повторил, будто убеждая самого себя курсант, а толстая продавщица матерински поощряла его:

— Задержи ее, Маринчо, задержи!

— И задержу, тетя Мара, запросто задержу!

Долг и в самом деле повелевал арестовать нарушительницу, только он все еще не знал, как это сделать. Раз она буянит, значит, нужно каким-то образом обезвредить, скрутить ее, чтобы доставить в районное отделение милиции. Если же просто взять ее под руку и вести, тогда прохожие могут подумать, что это его подружка… а в этой юбчонке… Эх, черт подери, зачем он только вырядился сегодня в милицейскую форму!

Наверное, он еще раз повторил бы свою угрозу, соображая, как сохранить честь мундира, но тут один из покупателей ободряюще крикнул:

— Давай, Маринчо, хватай ее, а то у нас и так дел по горло!

Столпившиеся вокруг зеваки уже настроились насмехаться и зубоскалить. Вот и бабка Стойна, его соседка по дому, неутомимая в своем стремлении переженить весь квартал, ласково крикнула:

— Лучше, Маринчо, договоритесь меж собой по-хорошему. Какие же вы оба молодые да пригожие!

Тут же кто-то отозвался:

— Договорятся, не беспокойся!

Курсант выпрямился, точно от обиды, и гаркнул каким-то чужим, грубым голосом:

— Идите прямо передо мной! И не вздумайте бежать, а то…

Маринчо не знал, что станет делать, если она все же посмеет бежать, а когда они вышли на бульвар, он совсем смешался. Шел за нею, уставившись, как бродячий пес, на длинные ноги арестантки, и кощунственно, вразрез со всеми законами вдруг возжелал, чтобы они убежали куда-нибудь далеко-далеко.

Однако Циана и не собиралась бежать. Ведь милиция именно для того и создана, чтобы охранять граждан, помогать им, так почему бы ей не помочь и девушке из будущего? И она доверчиво замедляла шаг, чтобы будущий милиционер мог поровняться с ней, ей хотелось о чем-то спросить его, но он, заметив это, тут же укорачивал шаг, приказывая ей не оборачиваться.

Они шли очень медленно, но все же в конце концов пришли в районное управление. Там будущий милиционер, краснея и смущаясь, в должном порядке сдав арестованную, с чувством облегчения откозырял по уставу. Неожиданно весь порядок нарушился. Дело в том, что арестованная протянула ему руку, очаровательно подмигнула и сказала: «Сердечно благодарю вас!» А будущий милиционер машинально взял руку, а потом тут же отпустил, будто почувствовал что-то раскаленное, и застыл по стойке смирно, готовый понести любое наказание.

Несмотря на свой долгий опыт службы, дежурный офицер не знал, положено ли взыскание в подобном случае, а потому, рассердившись на себя, гневно сказал: «Вы свободны!» Потом, оставшись наедине со странной арестованной, довольно долго собирался с силами, сосредотачивался, чтобы окинуть преступницу таким пронизывающим взглядом, который немедленно обезоружит ее. Его нерешительность позволила Циане перехватить инициативу.

— Товарищ милиционер, — изучая двадцатый век, хрононавтка не дошла до изучения офицерских чинов. — Мне нужна ваша помощь. Дело в том, что я разыскиваю одного человека, а не знаю, как мне его найти.

Капитан сделал над собой усилие, чтобы не потянуться за сигаретами.

— Прежде всего ответьте, почему вы без документов!

Да, кражи подобного рода в последнее время зачастили, однако кража, совершенная самой арестованной, значительно осложняла положение. Циана доверительно сказала ему, что бутылку она взяла для одного своего друга, так было нужно, а денег у нее не было…

— Для того самого, которого вы разыскиваете?

— Нет, это другой.

— А где он? — последовал вполне закономерный вопрос. — Кто он и может ли за вас поручиться?

Капитан изо всех сил старался не смотреть не только на сигареты, но и на бесстыдно оголенные бедра и невинно-красивое лицо девушки. Мысли у него путались. Но в целом рассуждения его укладывались в обкатанную формулу: у арестованной нет документов, она совершила кражу-значит, до сих пор все ясно! Однако она украла бутылку виноградной ракии, вроде бы в подарок, в то время как дружок такой красотки вряд ли употребляет дешевое пойло. Вероятно, он пьет что-нибудь получше. В довершение всего она отказалась назвать его имя. Не может указать никакого адреса. А вдруг она просто-напросто наркоманка? Кажется, они колются в бедра. Оказавшись без наркотика, схватила первую попавшуюся бутылку и…

И он начал допрос сначала.

— Ну почему вы снова мучаете меня этим дурацким паспортом? — возмутилась Циана со всей наивностью своего времени. — Ведь я лично сижу перед вами. Что вам важнее: паспорт или человек?

Теперь уже капитан закурил, иначе он не выдержал бы и вскипел: «Человек без паспорта — не человек!», но в этом заключении что-то вдруг смутило его. Дым сигареты подсказал ему другой, более приемлемый вариант: «Гражданин, который не может подтвердить свою самоличность перед другими, сам ставит себя вне закона» — и так далее.

Циана, самоличность которой пребывала в далеком будущем, смогла выставить лишь те контрдоводы, что могли возыметь действие только в ее времена, а в двадцатом веке они не значили ровным счетом ничего. Отстаивая их, можно было сойти за умалишенную. И капитан действительно позвонил и попросил вызвать врача. Но тут Циана вспомнила о Мишке.

Следствие снова наткнулось на нечто весьма подозрительное: она не знала фамилии шофера, а милейший Мишка поступил самым правильным, если следовать логике современного человека, образом: как только ему сообщили, что его вызывают в милицию, он категорически заявил, что никакой девушки в Софию не подвозил. На хрононавтку обрушился целый шквал еще более суровых вопросов: где была, откуда прибыла, почему именно в этом безлюдном месте вышла к автостраде? Все эти вопросы оставались без ответа.

— Тогда я вынужден буду запереть вас в подвале! — сказал капитан, поднимаясь с угрожающим видом.

Он хотел было сдать ее дежурному следователю, но его удерживало любопытство. К тому же вчерашний детектив, который он смотрел по телевидению, возбуждал в нем желание проверить свой нюх, нюх ищейки. Вот и опять арестованная повела себя очень странно, с ошеломляющим простодушием спросив: «А что в этом подвале?»

В подвале, конечно, не было даже мышей, потому что соблюдение санитарных норм положено по уставу, но даже будь они там, она, по-видимому, не испугалась бы.

— Там у вас будет возможность подумать, стоит ли отвечать на мои вопросы.

— Чудесно! — обрадовалась девушка. — Заприте меня в подвале, а в это время разыщите человека, о котором я вас прошу.

Капитану все еще не хотелось искать его именно потому, что на нем одном строилось алиби арестованной, а это тоже довольно подозрительно. И он изменил свое решение, гневно сказав:

— Нет, вы останетесь здесь, пока не скажете правду!

— Но вы все равно не поверите! Поэтому прошу вас, разыщите…

— Тогда обманите меня, но только правдоподобно!

Возможность шпионажа он исключил с самого начала. Однако предположение, что шпионка бродит без документов и крадет бутылку виноградной ракии за три лева и не имеет про запас ни одного адреса, было во сто крат более приемлемо, чем россказни самой арестованной.

Капитан осторожно задал ей несколько уточняющих вопросов, решив, что одному из них явно место в сумасшедшем доме, а так как он все еще считал себя полезным членом общества, то повторно спросил по телефону, когда же, наконец, придет врач. Когда врач прибыл, капитан осведомил его обо всем по порядку и в ответ на торжествующее замечание Цианы: «Я же говорила, что вы мне не поверите!» самым дружелюбным образом заверил ее:

— Напротив, теперь я всему верю!

Утомленная не менее абсурдным и для нее допросом, Циана сунула себе в рот экспериментальные часики, чтобы подзарядиться временем и настроением. Теперь она была очень озабочена тем, что ей поверили. Так вот почему эти века были запрещены для посещений: потому что путешествия во времени уже считались вполне возможными!

— Выплюньте свою жвачку! — приказал капитан.

— Вас это раздражает? — сговорчивым тоном спросила Циана. — Еще одну-две минутки, прошу вас! Мне это необходимо!

Врач подмигнул капитану, чтобы тот не провоцировал конфликт, и отеческим тоном спросил ее:

— Значит, вас зовут Циана? И назвали вас так не в честь какого-нибудь вашего деда Ценко или бабки Цанки, а в честь химического соединения циана?

Хрононавтка, спеша проглотить необходимое ей время, только кивнула.

— Мне нужно осмотреть ваши руки. Снимите, пожалуйста, куртку и поднимите рукава блузки.

Не понимая, для чего это нужно, она покорно протянула руки для осмотра, но снять чулки отказалась наотрез.

— Ничего, и так сойдет, — примирительно сказал врач, осмотрев ее красивые округлые руки, и низко наклонился к бедру, пытаясь определить, нет ли на нем следов уколов, и вдруг он грузно шлепнулся задом на пол.

Не от неожиданности, нет. Врача-психиатра вряд ли может удивить хоть какой-нибудь человеческий поступок. Просто Циана, привыкшая, что медицинские осмотры тела совершаются роботами-диагностами, импульсивно оттолкнула врача, возмущенная бесстыдным ощупыванием. Но она тут же бросилась к нему, чтобы помочь встать, чуть не плача и прося извинения, так что капитан, хотевший было нажать кнопку звонка, отказался от своего намерения надеть на нее наручники.

— Ох, я совсем не подготовлена для вашего века!

— А к какому вы подготовлены? — спросил с расстояния врач.

— К древним и средним.

— Там вряд ли так церемонились с вами! — сказал капитан, врач же не имел никакого права сердиться на нее.

— Позвольте хотя бы осмотреть ваш язык и глаза.

Чтобы показать язык, ей пришлось выплюнуть часики. Достав красивый футлярчик, она осторожно выплюнула часики, при виде чего капитан выскочил из-за письменного стола, а врач вытаращил глаза.

Циана совершила новую оплошность, но часики уже сделали свое дело, и девушка насмешливо сказала:

— В свободном обществе каждый имеет право жевать, что захочет, не так ли, товарищи?

— Да-да, конечно, — сказал врач, не посмев возразить насчет свободного общества, и повернулся к дежурному офицеру, а взгляд его красноречиво говорил, какой диагноз поставлен. — Однако следует сообщить ее близким.

В сущности, следствие закончилось, и капитан приказал по телефону выяснить, какое из одиннадцати одинаковых имен принадлежит искомому историку. В это время врач, доверительно придвинув стул к девушке, из арестованной превратившейся в пациентку, ласково взял ее за руки — кто ее знает, а вдруг она снова бросится на него! — и обходительно, дружеским тоном попросил ее снова рассказать ему все, даже самое невероятное, сначала.

Циана откровенно забавлялась абсурдностью ситуации, однако врач очень скоро прервал ее, просияв от радости:

— Ах да, эта история мне знакома! И имя совпадает — Циана! А я-то думаю, откуда я все это знаю. Есть такая книга, не так ли? Фантастический роман. И человек, которого вы просили разыскать, — ее автор, верно?

— Но неужели он написал об этом? А ведь обещал нам, подлец, никому не рассказывать! — воскликнула девушка из будущего, убежденная в этот миг, что ненавидит своего изменившего науке коллегу.

Хронолет явно привременился слишком поздно, дабы она не успела повлиять на ход событий. Ей не оставалось ничего другого, кроме как воспользоваться газовым пистолетиком, чтобы выбраться отсюда и немедленно покинуть это неморальное время. Однако ей необходимо было кое-куда зайти, потому что на улицах она не видела туалетов, а от возмущения нетерпение ее возросло.

Капитан приказал одному милиционеру сопроводить девушку, при этом он дал понять, что арестованная опасна. Оставшись наедине с капитаном, доктор сказал:

— Вы поняли? Синдром навязчивых состояний. Прочитала роман и так вжилась в образ героини, что даже автора объявила своим родственником. Недавно был у нас один случай…

И он принялся пространно рассказывать еще более интересный, по его мнению, клинический случай, а капитан терпеливо ждал, когда он кончит, чтобы узнать, насколько опасно для общества это заболевание и какую меру ответственности он должен взять на себя.

Циана задержалась довольно долго. Ей нужно было обдумать, когда и как совершить нападение на народную милицию. Она перебирала в памяти заслуги двадцатого века — теория относительности, начало социальной перестройки планеты, — чтобы не покидать его с таким тяжелым чувством ожесточения. Когда она вернулась, автор популярного фантастического романа уже стоял посреди кабинета дежурного офицера.

Циана с порога бросилась ему на шею, начала целовать шрам на левой щеке и вдруг всхлипнула:

— Борис, скажи им, чтобы отпустили меня! Они замучили меня из-за какого-то дурацкого паспорта.

— Значит, она в самом деле ваша близкая, а не просто читательница? — обрадовался капитан, который все же предпочитал отправить бедную девушку домой, а не в сумасшедший дом.

— Да-да, отпустите ее, — несмело попросил писатель, как будто не вполне уверенный в своем желании.

— А кто она? Документы у нее украли.

— А-а-а… Циана, — колеблясь, сказал он. Видимо, даже при самом необузданном воображении у писателя все же сохраняется чувство ответственности перед современностью. — Циана, прототип моей героини.

— Кто-кто? — явно затрудняясь определить степень родства, переспросил капитан. Ему приходилось иметь дело со всякими типами, но прототипов ему еще не доставляли.

— Я могу поручиться за нее, — избежал прямого ответа фантаст, торопливо доставая из карманов разные документы: удостоверение шофера-любителя, паспорт, два членских билета каких-то клубов…

— Ничего не нужно, прошу вас! Вы человек известный! — вмешался врач, улыбаясь и кивая в сторону капитана.

Как человек науки он, естественно, не мог позволить себе верить в подобного рода выдумки и ничуть не усомнился в верности поставленного диагноза, но предпочитал отделаться от девушки, вместо того чтобы пристраивать ее сейчас в какую-нибудь из переполненных софийских психиатричек.

Дежурный офицер любезно проводил девушку и писателя-фантаста до самого выхода, а потом, вернувшись в свой кабинет, еще долго не мог успокоиться: черт бы побрал этих фантастов, слишком много развелось их в последнее время, а кто знает, чем это может кончиться? От них всего можно ожидать…

3

Не мéньшая тревога охватила и Бориса. Сначала как историк, а потом и как писатель-фантаст, он словно перерос свою эпоху, и ему все труднее жилось в этом мире. Что делать с гостьей? В гостиницу ее не примут — нет паспорта. Все его друзья были женаты, и, конечно, каждый скажет: а почему ты не примешь ее у себя, раз она тебе родственница? Сказать правду — сживут со света насмешками. Только фантастика могла принимать всерьез самое невероятное…

Ему подумалось: а что если бы героини всех его произведений вздумали разом напасть на него? Эта мысль привела его в восторг: «Вот это был бы роман, потрясающий!» Однако на большее его писательского воображения, видимо, не хватило. Довольно с меня и одной! — вздохнул он. Да, писательский труд тоже сопряжен с известным риском.

Циана сидела в машине рядом с ним, такая красивая и вроде бы близкая, но вместе с тем более далекая, чем когда-либо. В своем первом романе он излил всю свою влюбленность, воссоздав тот идеал женщины, который она собой воплощала, отразил все свои безумные мечты — это принесло книге шумный успех. Но сейчас его занимали другие темы, он был влюблен в другую свою героиню и даже не испытывал чувства неловкости от того, что от этой героини ему хотелось бы поскорее отделаться.

Наверное, большинству писателей знакомо чувство досады, которое вызывают прежние героини, когда в них неожиданно открываются все недостатки женщины, которую мы разлюбили. Впрочем, эта мысль не принесла ему никакого утешения, к тому же он не мог избавиться от сковавшего его чувства страха. Он хорошо помнил своенравие хрононавтки. Прелестная сумасбродка, в которую не можешь не влюбиться, но с которой, однако, всегда надо быть начеку, потому что не знаешь, что она преподнесет тебе в следующую минуту. Да, мы любим читать и писать о таких девушках, с горькой самоиронией вынужден был признаться самому себе бывший историк, но не дай боже встретить их в жизни!

А Циана будто решила подтвердить все его опасения, начав с упреков:

— Значит, ты все-таки стал писателем, да? Ну, конечно, с твоим безответственным воображением!

— Историков развелось слишком много, не хватает для всех хлеба, — в полушутливом тоне отбил атаку Борис.

— Слишком много! А знаешь, что творится у нас? Ты только представь себе: через триста лет истории!.. И сколько же книг ты написал?

— Два небольших романа и пять-шесть рассказов, — попытался приуменьшить степень своих прегрешений писатель.

— Ох, как жаль, что я не смогла это предотвратить!

— А как бы ты это сделала? — смешался Борис, наверное потому, что фантазия у него была развита не достаточно.

— Мне надо было попасть в то время, когда мы познакомились, а я опоздала. А ты, случайно, не женился? — с внезапной тревогой спросила Циана и тихонько ойкнула, услыхав, что у него пятилетний сын. — Послушай, Борис, хочешь, я сейчас улечу и попытаюсь вернуться снова, но только на несколько лет назад? Тогда ты снова будешь историком, мы будем работать вместе и очень-очень любить друг друга…

Фантаст чуть было не врезался в бордюр тротуара.

— Я буду пытаться до тех пор, пока не попаду точно, — настаивала Циана, впрочем, она и сама не знала, не говорит ли в ней просто упрямство.

— Это значит… ты изменишь мою судьбу, так, что ли? — возроптало в нем исконное человеческое чувство фатализма, и Циана раздраженно ответила:

— Но ведь и моя судьба тоже изменится.

Больше всего она сердилась на себя, потому что и она не испытывала особой радости от их встречи. Это был не тот Борис, который так смело забрался к ней в машину времени. Нынешний Борис испуганно жался даже в собственной шумной и вонючей таратайке. Но и в ней как будто не было прежнего чувства. Ах, если бы они вернулись в тот волшебный час их знакомства, возродилось ли бы то прежнее чувство? Что происходит с любовью при таких перепадах времени? Наверное, все же прав был милый Александр, утверждая, что проблема еще не решена до конца…

Малодушие писателя-фантаста передалось его храброй героине, и она робко, поддавшись женскому любопытству, попросила:

— Можно мне хотя бы увидеть твою жену и ребенка?

— Увидишь, — пообещал ей фантаст, решив на одну ночь приютить ее у себя. — Но я очень прошу тебя, пойми, ты все же из другого времени. Я хочу сказать, не сердись, если… и пойми меня…

Однако мямлить уже было некогда, потому что нужно было припарковаться где-нибудь среди стада машин, стоявших перед его домом. Так он упустил отметить очень интересную ситуацию, в которую попал: не автор пытается понять своих героев, а сам просит понять его.

Историк из будущего внимательно оглядела все то, что в те годы было принято называть интерьером. Непонятно почему, фантаст почувствовал в себе мещанскую потребность оправдаться: дескать, у нас еще не все как надо, вот когда он опубликует следующую книгу… «А как надо?» — тут же полюбопытствовала Циана, чем снова завела фантаста в тупик.

— Ну, в этих вещах Сия лучше разбирается.

— Кто это?

— Моя жена. Она вернется немного позже, она на работе. Ты располагайся, а я сбегаю в магазин, куплю что-нибудь на ужин. Циа-ан! — крикнул он. От неожиданности Циана подскочила на месте. Но тут дверь напротив распахнулась, из соседней комнаты выбежал лохматый мальчуган с большой металлической игрушкой в руках.

— Папа, она сломалась.

— А вот и Циан! — торжественно объявил отец.

— Как это — Циан? — недоумевала гостья.

— Да, Циан! В твою честь. Познакомься! Это тетя Циана, о которой я тебе много рассказывал.

Мальчик смутился. В своих рассказах отец никогда не величал ее «тетей» и описывал ее в одеждах из чистого серебра. А Циане пришлось столкнуться с неменьшим абсурдом, чем та ситуация, в которой некогда оказался ее профессор: ребенок из двадцатого века назван в честь человека, которому еще предстоит родиться через несколько веков. На этот раз и фантаст почувствовал нелепость ситуации, но, как и большинство авторов в подобных случаях, предпочел ускользнуть, в тайной надежде на то, что очередь в магазине будет большая, а за это время две женщины сумеют найти общий язык. В конце концов, женщины всегда остаются женщинами, даже если они рождены в разные века.

— Циан, позаботься, пожалуйста, чтобы наша гостья не скучала, а я скоро вернусь!

Маленький хозяин дома принялся прилежно выполнять поручение, не решаясь, однако, назвать «тетей» столь необыкновенную гостью.

— А у вас там есть летающие тарелки?

Циана осмотрела жестяную игрушку и деликатно ответила, что у них они немного другие.

— Наверное, они не ломаются так быстро, — вздохнул мальчик с верой в будущее. — Расскажи мне тогда сказку из вашего времени, прошу тебя!

Циана обняла своего крестного, погладила его мягкие волосики. Прикосновение к хрупкому тельцу взволновало ее, будто она прижимала к груди нечто бесконечно родное, свое, что давно потеряла и обрела вновь, но теперь не знает, ее ли оно еще и имеет ли она право радоваться ему. Но какую же сказку рассказать? С тех пор, как она себя помнила, ее увлекали только сказки прошлого, так что когда она начала, она не могла с уверенностью сказать, из ее ли века эта сказка:

— Жил-был когда-то один заместитель председателя. Он был сильный и храбрый, и ему очень хотелось стать председателем. Но для того, чтобы стать председателем, заместителю председателя нужно было преодолеть одно подпространство, где совершаются великие подвиги. Однако попасть в это подпространство можно было только через черные дыры. Вот почему прежде всего ему надо было отыскать какую-нибудь черную дыру и прыгнуть в нее…

Раздался неприятно резкий телефонный звонок. Малыш бросился к телефону, схватил трубку и восторженно затараторил:

— Мама, к нам пришла тетя Циана… Ну как не помнишь, ну та самая, в честь которой меня назвали… из папиной книги…

По-видимому, мать тут же бросила трубку, потому что мальчик еще несколько раз говорил в трубку «алло-алло!» и даже дул в нее, прежде чем положить на место, что показалось историчке из будущего весьма интересным — дуть в аппарат, будто пытаясь вдохнуть в него жизнь. Вероятно, это было какое-то суеверие двадцатого века.

На этот раз мальчик сам прильнул к Циане, будто ища у нее защиты.

— А что там есть, в этих черных дырах?

Циана принялась лихорадочно вспоминать, что она учила когда-то об этих черных дырах, в которые пока еще никто не забирался, потому что там какие-то ужасные силы поглощали все, и даже частицы света не могли вырваться наружу…

— Но заместитель председателя выбрался, правда? — поспешил юный слушатель, уверенный, что все сказки имеют счастливый конец. Он еще не знал, ни что такое заместитель председателя, ни что такое подпространство. Циана поспешила согласиться с ним, а в благодарность милый крестник предложил включить телевизор.

Сия прибыла, если воспользоваться идиоматикой двадцатого века, с громом и треском, оправдываясь, что с трудом поймала такси. Встав посреди гостиной, она смерила взглядом длинные ноги гостьи и ее несоразмерно короткую юбчонку — будто это было самое верное доказательство того, что та прибыла из далекого будущего — и как в полусне прикоснулась к протянутой ей руке.

Из состояния оцепенения ее вывело торжественное заявление сына:

— Мама, а я полезу в черную дыру!

— Только посмей у меня! — крикнула она и бросилась встречать мужа, звавшего из коридора на помощь, так как он перестарался в магазине.

Фантаст заглянул в комнату, торжествующе подняв перед собой полную сетку бутылок виноградной ракии — «Это твоему профессору от меня!» — и снова исчез.

Подарок означал, что задерживаться ей здесь не стоит, и Циана принялась мерить гостиную шагами в горьком недоумении: неужели я им чем-то мешаю?.. Оказавшись у приоткрытой двери, она услышала возбужденные голоса. В двадцать четвертом веке подслушивание считалось верхом неприличия, однако историку, попавшему в другие времена, оно не возбранялось.

— Как ты смеешь водить в дом потаскушек, ты соображаешь, что делаешь? — вскричала Сия с пафосом, увековеченным традицией. Мужской голос угрожающе зашикал, а через несколько секунд женский голос снова завел фистулой:

— Ты из меня дурочку не строй, эти сказки прибереги для своих романов!

Последовала новая пауза, потом новый всплеск женского возмущения, возвысившегося до трагического монолога Медеи, перед тем как ее спасли боги:

— О господи, почему ты и мне не пошлешь такую машину!

Наступила зловещая тишина. Неожиданно все разрешилось счастливо, будто супруги благополучно миновали подпространство. Фантаст появился в дверях гостиной, сияя от радости и будто пританцовывая. В руках у него был небольшой поднос с бутылкой, рюмками и тарелками.

— Сейчас мы выпьем, закусим и расскажем друг другу о своем житье-бытье. — И он даже запел: «Обещай, что светлым будет наше прошлое-е-е…»

Когда у него было тревожно на душе или что-то не ладилось, он, сам того не замечая, пел, как поют дети в темных коридорах.

— Борис, что это за песня? — неожиданно спросила Циана.

— Просто песня и все! Шлягер. Ее часто поют по радио.

— А слова ее ты знаешь?

— Нет, да и вообще вряд ли найдется болгарин, который может от начала и до конца спеть всю песню. А зачем она тебе?

— Нравится. Подходит для таких, как я, — ответила Циана и грустно повторила: «Обещай, что светлым будет наше прошлое-е-е…»

— А ведь верно, — выпрямился фантаст, расставив принесенное на столе. — И впрямь гимн для хрононавтов! Я сейчас позвоню Петру Анастасову, автору этой песни, чтобы продиктовал текст. Он живет в Пловдиве…

Но Циана, вероятно, обнадеженная начальными строками песни, снова заставила его вздрогнуть, на этот раз еще сильнее:

— Борис, а ты еще любишь меня?

Испуганным жестом он приложил указательный палец к губам, словно перерезав напополам улыбку. Приход Сии с другим подносом в руках окончательно согнал улыбку с его лица.

— Не знаю, чем и угощать нежданную гостью, — запричитала хозяйка дома, уставляя стол неведомыми Циане лакомствами, и тут же продемонстрировала, что она тоже способна на лучезарные улыбки:

— А вы не смущайтесь! Чувствуйте себя как дома!

Маленький Циан вихрем вылетел из своей комнаты, прямиком подбежал к столу, приподнялся на цыпочки, осматривая, что бы такое вкусное утащить. Расправа была бы немедленной, но рука матери внезапно застыла:

— Мам, когда я вырасту, я буду председателем, вот! — и ручонка сгребла в кулачок разложенные на тарелке деликатесы.

— Хорошо, сынок, молодец! А теперь иди к себе, я принесу тебе всего понемногу.

Отец иронически заметил:

— Ну вот, теперь решил стать председателем! — Но по всему было видно, что идея сына пришлась ему по душе.

От алкоголя Циана наотрез отказалась, свято помня первейшую заповедь всех путешествующих во времени: пусть каждый пьет в своем веке, тогда будет меньше путаницы. И она принялась за еду, потому что голод усиливался по мере того, как росло в ней чувство смятения. И, не найдя ничего подходящего, что можно было бы сказать застывшим от напряжения хозяевам дома, она спросила:

— Значит, ты полностью порвал с историей, так?

— Вот видишь, лучше бы ты по-прежнему занимался историей! — тут же выразила свою солидарность с гостьей Сия, а фантаст ответил:

— Да я и так окружен ею! Сигареты курю, которые называются «Средец» — именем нашей столицы в средние века, водку пью «Царевец» — так назывался холм, на котором стоял царский дворец в Велико-Тырново, закусываю колбасой «Триадица» — это тоже одно из древних названий Софии.

Циана даже не попыталась понять его юмор, так что хозяин дома сам рассмеялся своей шутке. Все ее мысли были заняты тем, как побыстрее внести ясность в свои отношения с этими людьми.

Маленький Циан снова ворвался в гостиную, на этот раз таща под мышкой громадного клоуна, и громко заявил:

— Мы переходим в подпространство!

— Только посмей у меня! — снова нервно взвизгнула мать. — Немедленно иди к себе!

Мальчик послушно вернулся, но на пороге неожиданно повернулся и выпалил:

— Я засуну тебя в черную дыру, так и знай!

Мать встревожилась:

— О каких таких черных дырах вы говорили перед ребенком? — и Циане пришлось сознаться в своем прегрешении и объяснить, что представляют собой черные дыры в космосе.

— Бывают такие! — подтвердил и фантаст, будто сотни раз видел их своими глазами. Сия только недоверчиво хмыкнула, явно ничему не поверив.

Людям будущего невыносимо любое подозрение. Настороженность Сии спровоцировала девушку, и она решилась:

— Борис, прошу тебя, позволь мне поговорить с твоей женой наедине.

Сия вскочила с места, как задиристый боксер выскакивает на ринг. Очевидно, и она жаждала предстоящей схватки.

— Пойдемте в спальню. А он пускай пьет водку, — добавила она с равной долей великодушия и презрения. — Кстати, посмотри, чем занимается ребенок!

Своим внезапным решением они буквально пригвоздили его к месту, и он долго не мог найти в себе силы, чтобы потянуться к рюмке. Воображения фантаста не хватало для того, чтобы представить себе, каким будет разговор этих двух женщин. На самом же деле все произошло так быстро, что он не успел опомниться.

— Товарищ Сия, — начала Циана, как только они встали друг против друга посреди спальни, ставшей своего рода рингом. Обращение Цианы было лишним свидетельством того, что она недостаточно подготовилась к посещению двадцатого века. — Товарищ Сия, я люблю Бориса и прибыла за ним.

Без взаимного ощупывания, даже не заняв исходной стойки, она нанесла удар, опережая свисток судьи. Сия тихо пискнула: «Ой, боже мой!» — и бросилась на семейное ложе, естественно, не сознавая, что таким образом она ответила не менее ошеломительным ударом.

Циана испугалась: так рухнуть из-за пустякового дела, которое можно было уладить парой слов! И до этого она растравляла себе душу, мучаясь вопросом: «И что он нашел в этой толстухе?», то сейчас она готова была расплакаться при виде такой всепоглощающей любви.

По понятиям нашего времени, Сию можно было бы ласково назвать «толстушкой», но Циане еще на софийских улицах показалось, что большинство ее предшественниц были полные или очень полные. Конечно, она не вправе судить о внешности людей двадцатого века. Равно как и мы не можем судить о вкусах грядущих эпох. Циана не помнила этого случая, потому что он был стерт в ее памяти, но мы-то отлично помним, как она назвала толстухой даже Афродиту Праксителя, а для историка это совершенно непростительно. Хорошо еще, что она сейчас вовремя поняла легкомысленность своего суждения по отношению к хозяйке дома.

— Но зачем вы так? Товарищ Сия, прошу вас! Я не хотела ничего плохого…

— Ничего себе… не хотела плохого! — пискнула Сия, а пружины семейного ложа дружно скрипнули в унисон ее причитаниям. — Боже мой, боже мой! Вот здесь, на этой самой кровати, мы любили друг друга, здесь и теперь любим друг друга, здесь мы зачали нашего ребенка-а-а… Но я не дам его тебе, не-е-ет, не дам! Я в милицию пойду! И в Союз писателей…

Конечно, она обманывала соперницу. Циан был зачат еще на холостяцкой квартире историка, причем даже не на кровати, а на полу, потому что ножки кушетки были расшатаны. Однако маленькие хитрости всегда были составной частью стратегии и тактики любого поединка.

Потрясенная девушка из будущего великодушно уступила:

— Ладно, не буду забирать его у вас. Отпустите его со мной на несколько дней, всего на несколько дней, прошу вас, а потом он снова будет ваш! Ведь каждый имеет право пережить большую любовь!

Не стерпев столь возмутительного нахальства, пружины семейного ложа дружно выстрелили, подбросив вверх рассвирепевшую супругу.

— Как это — на несколько дней? Ты сама соображаешь, что говоришь, потаскуха ты этакая! Да я выдеру тебе нахальные бельмы!

Недостаточно подготовленная, хрононавтка не знала и этого темпераментного идиоматического выражения двадцатого века, но в генетической памяти женщин и будущего тысячелетия сохранилась способность отгадывать намерения своих соперниц. Циана отпрыгнула, ударившись боком, потом отскочила еще раз с прытью боксера легкой категории. Однако в крохотной спальне не было места ни для прыжков, ни для бегства, и Циана была вынуждена вытащить свой пистолетик. Крепко стиснув губы, чтобы самой не вдохнуть усыпляющего газа, она нажала на спуск, а затем подхватила за талию враз обмякшую довольно тяжелую соперницу, которая тут же закатила глаза. Потом Циана осторожно положила ее на кровать и накрыла каким-то одеялом.

Увидев ее запыхавшейся, — Циана только в гостиной перевела дух, — фантаст встал, обуреваемый дурными предчувствиями.

— Борис, ты должен решить, причем немедленно!

Как и большинство писателей, он предпочитал принимать решения в своих книгах, а не в жизни. Побоявшись даже спросить, что же он должен так срочно решать, Борис сначала спросил, что с его женой.

— Ничего, спит, — ответила Циана, не успев как следует отдышаться. — Но скоро проснется, поэтому поторопись!

— Как это — спит? — бросился он к спальне, но Циана решительно преградила ему дорогу.

— Не входи!

— Что ты наделала?

— Усыпила ненадолго. С нею просто невозможно разговаривать.

— Циана!

— Не входи, говорю! А то заснешь и ты, а нам нужно принять решение!

Шрам от ослиного копыта на щеке совсем побелел.

— Какое еще решение?

Она подтолкнула его к креслу. Ей казалось, что он сейчас упадет.

— Успокойся! Вот, пожуй, но не глотай!

Фантаст изумленно уставился на маленькие дамские часики, лежавшие на ладони девушки.

— Не бойся! Это аккумулятор времени, тебе надо успокоиться.

Он испуганно шарахнулся к дивану, решив, что историки будущего уже не пользуются машинами времени, а жуют часы, чтобы перемещаться во времени.

Хрононавтка демонстративно сунула в рот удивительные часики, пожевала и, к сожалению, не исчезла.

— Борис, ты меня любишь? Ты полетишь со мной?

Всегда трудно отвечать на два вопроса одновременно, а на такие вопросы тем более.

— Циана, я… понимаешь… ребенок…

— Мы возьмем и его.

— Циана, прошу тебя, дай мне подумать!

Она выплюнула часики, окунула их в коробочку с антивирусной субстанцией и протянула ему.

— Пожуй, у тебя не так уж много времени на размышления!

И он принял часики, как мы принимаем лекарство, смирившись и с необходимостью, и с необыкновенной своей судьбой. Да и разве бывало такое в истории, чтобы писатель был поставлен своей героиней перед таким чудовищным выбором? Может, только мифический скульптор Пигмалион, но и он, насколько нам известно, не был женат. От жевания часиков рот наполнился жгуче-сладкой слюной, и фантаст проглотил ее с той решимостью, с какой, вероятно, Сократ принял яд.

Циана манила его своей нетерпеливой красотой. Да, хороша она была, лучше, чем ему удалось описать в своем романе. Там ее красота была терпеливо изваяна им, а нетерпеливая красота все еще пугала мужчин двадцатого века.

— Не могу, милая. Не сердись, действительно не могу! Наверное, всю жизнь буду любить тебя и мечтать о тебе, но сейчас не могу.

— Хотя бы на несколько дней! Разве тебе не интересно посмотреть, как выглядит будущее?

— Конечно, интересно, — протянул писатель, с наслаждением перекатывая во рту чудесные часики. Неожиданно мысль его понеслась по какой-то радостной орбите в светлой вечности времени, и ему уже казалось, что там легко принимаются даже самые мудрые решения, или скорее так: любые решения казались мудрыми. — Ну разумеется, дорогая, это очень любопытно. Хотя, кто мне поверит, если я не выдумаю этого сам? Нет-нет, каждый должен жить собственными представлениями о будущем, отстаивать собственные химеры. Уволь меня от этого разочарования! Наверное, я…

— Хорошо, Борис, — прервала она его, потому что часики, видимо, развязали ему язык для дискуссий, подобно тому, как развязывает языки алкоголь. — Тогда отвези меня!

Однако фантаста огорчило, что она слишком быстро согласилась с его философией, и только коротким вздохом он подтвердил, что согласен навечно расстаться с нею.

— Куда?

— Я тебе покажу. Ну давай!

— Не могу, ты же знаешь, что я выпил, а у нас запрещено садиться за руль в таком состоянии.

— О боже мой! — подобно своей сопернице, воскликнула девушка из будущего. Так уж устроена человеческая память: легче всего мы воспринимаем то, что слышали от своих врагов. — О боже, что же теперь будет!

— Я вызову такси, раз ты так спешишь. Но почему бы тебе не остаться на несколько дней?

— Сия меня убьет.

— Ну что ты, если бы ты знала, какая это добрая, терпеливая душа!

— Борис, пойми, я не могу оставаться здесь ни минуты! — она топнула ножкой точно так же, как порой это делала Сия.

Исполненный горделивого сияния обретенного им бесконечного времени, он едва-едва двигался, и Циана подумала, что будет очень важно сообщить на астероид «Габрово» об этом наблюдении: очевидно, алкоголь активизирует действие часиков-аккумулятора, растягивая ощущение времени. Бывший историк, наверное, битый час подтягивал телефон к себе, набирал номер, а потом с ленивой самовлюбленностью шутил с телефонисткой:

— Алло, девушка, вы любите фантастику? Тогда вы меня поймете. Так вот, значит, одному фантасту позарез нужно такси, чтобы отправиться в будущее за новыми темами. Можно будет это быстренько устроить? — и довольно хохотнул. — Да-да, вот именно! Большое спасибо! — и нестерпимо медленно продиктовал свой адрес.

Такси прибыло фантастически быстро для Софии второй половины двадцатого века. Борис, разнежившись в своем безначальном и бесконечном времени, не успел упаковать бутылки, а потому, несмотря на протесты гостьи, что одной бутылки предостаточно, схватил целую сетку. Но когда нам хочется поскорее выпроводить кого-либо, мы становимся необычайно щедрыми.

В машине они говорили между собой тихонько и недомолвками, чтобы шофер не отвез их в какое-нибудь другое место. Борис, не сумев побороть в себе мелкое тщеславие, спросил Циану, читала ли она что-либо из его произведений. Однако Циана ответила, что надеялась прибыть до того, как он начнет писать, и фантаст понял: она тоже боялась разочарования.

— Но профессор прав, — добавила она. — Думаю, он нарочно привременил меня позднее, потому что несколько раз говорил мне: «Не пытайся изменить судьбу, которая уже зарегистрирована в компьютерах. У нас нет на это права».

В темноте фантаст взял ее за руку и нежно погладил — в утешение или как бы в подтверждение того, что так действительно лучше. Ему было очень неловко, он чувствовал, что прогоняет девушку, и в то же время сознавал, что будет горько сожалеть об этом.

— А что-нибудь другое из нашей литературы?

— Читала, конечно, смотрела ваши фильмы, это входило в подготовку, — ответила хрононавтка и, вероятно, все еще страдая от поражения, опять заговорила о любви. — Странные вы люди, какие-то нелогичные. Прячете любовь, стыдитесь ее, а преступления выставляете напоказ. Стесняетесь описывать самое святое действо, дающее жизнь новому человеку, а в то же время детально и с наслаждением изображаете в своих книгах и фильмах убийство человека сотнями самых изощренных способов. Извращение какое-то, что ли — не понимаю.

Отвернувшись от него, она смотрела в окно, где фары встречных автомашин свирепо впивались в темную плоть ночи. На этой планете природа и по ночам не находила покоя.

— Да, пожалуй, твои рассуждения интересны, но я не могу до конца с тобой согласиться, — сказал писатель, почувствовав себя уязвленным: хотя он и считал себя гуманистом, в его книгах, наверное, тоже было больше жестокости, чем любви.

— Вовсе не обязательно мне возражать, в общем-то это ваше дело. Я не имею права вас судить. Если кому вы и должны возражать, так это только самим себе.

— Циана, милая, ты не сердишься на меня?

— Глупо сердиться на свое прошлое, — ответила она и вдруг непонятно отчего рассердилась: — Будь на то моя воля, я бы раз и навсегда разделалась с этим прошлым!

Она сжала руку фантаста с такой силой, будто схватила прошлое за горло.

— И я так думаю, — внезапно поддержал ее шофер. — Конечно, большая глупость, но вот на тебе: кадровики до сих пор не могут мне простить грехов моего деда, а ведь он умер, когда меня и на свете-то не было.

Историк из будущего не поняла, на что жалуется шофер такси, писатель же предпочел не выражать своего отношения к кадровым проблемам настоящего. Поэтому он спросил:

— Далеко еще?

Циана достала из потайного карманчика миниатюрный электронный компас.

— Прошу вас, остановите точно через километр!

— Надо же, какая точность! — заворчал шофер, недовольный тем, что пассажиры не поддержали его разговор. — А где остановиться прикажете? В чистом поле? А где мне развернуться, это же автострада, может, машину через заграждение перенести? Развилка будет только через двадцать километров.

— Я же вам сказал, что оплачу и обратный путь и даже сверху накину, — успокоил его фантаст. Однако шофер и не думал успокаиваться, потому что не знал, сколько будет это самое «сверху» и, чтобы уточнить его размер, заворчал, что за это время он мог десять раз обернуться по городу. А между тем, при той скорости, на которой они ехали, они проскочили положенный километр, и Циана крикнула ему остановиться.

Когда автострада остается за спиной, поле становится настоящим ночным полем-оно спит могильным сном, кое-где очерчиваются затаившиеся призраки редких кустов, далекими обелисками высятся деревья. Циана первой храбро ступила во тьму, и фантаст поспешил взять ее под локоть, потому что она спотыкалась на каждом шагу. Ему пришло в голову, что она точно так же спотыкалась, бедняжка, в его времени, пока не попала в милицию, а он отрекся от нее. Теперь его охватило мучительное чувство, будто он отрекся от самого себя, и если отпустит ее, то навсегда останется одиноким, затеряется в этом темном и враждебном поле. Ему захотелось сказать все это девушке, но у него вышло совсем другое:

— Прохладно. Ты легко одета.

— Не страшно.

— Где твоя машина?

— Прибудет. Ты возвращайся, а то шофер будет беспокоиться.

— А вдруг машина снова даст разброс? — сказал он, сам не зная, чего больше в его словах — беспокойства или надежды.

— Когда вызываешь пеленгатором, она прибывает точно.

— А как ты ее вызовешь?

— А, нет, не скажу! Сам придумай, если хочешь описать.

— Неужто будущее ничего не скажет мне на прощанье?

Она повернулась к нему и ответила все таким же язвительно-веселым тоном:

— Ничего. Больше ничего. Нет, вот что: будущее всегда будет любить свое прошлое, хоть это, конечно, глупо.

И она обняла его, не уточняя, что, собственно, имела в виду: само прошлое или любовь к нему.

— Часики! — спохватился он, когда губы их потянулись друг к другу.

Звезды, мерцавшие в ее глазах, на мгновение потухли: а стόит ли совершать прегрешение против земной истории?

— Оставь их себе. Возможно, они дадут тебе время, чтобы понять кое-что. Однако не злоупотребляй ими и никому не показывай! А как только аккумулятор истощится, сразу уничтожь, слышишь! Дай мне честное слово, что сделаешь все, как я прошу!

Убирая в коробочку часики, он почувствовал, какие они мягкие, и почему-то ощутил в себе потребность защитить прошлое.

— Если хочешь знать, Сальвадор Дали давно нарисовал мягкие часы. Наверное, у него вы позаимствовали идею…

Но она поспешила поцеловать его, вероятно, чтобы предотвратить еще какую-нибудь глупость с его стороны.

Потом рука его освободилась от тяжести сетки с бутылками и он остался один, безо всяких мыслей, ощущая лишь ее поцелуй на губах. Циана быстро пошла вперед и вскоре растворилась во мраке планеты вместе со всем ее будущим.

Настоящее дало о себе знать нетерпеливым зовом автомобильного клаксона.

— А куда вы девали девушку? — спросил шофер.

— Ее уже нет. Ушла, — невпопад ответил фантаст.

— Как это ушла, куда? Здесь же голое поле!

— Не беспокойтесь, все в порядке! Поехали побыстрее, а то меня ждут!

— Да мне-то что, мне наплевать! — храбро отмахнулся от своей гражданской совести шофер. — Лишь бы меня потом не затаскали по судам и не впутывали в разные там истории.

И, словно желая продемонстрировать свою полную непричастность к разным историям, он так рванул вперед, что конструкторы этой машины не поверили бы своим глазам…