В нашем классе что ни ученик, то обязательно какое-нибудь новое увлечение. Мишка, например, больше всего любил стрелять: мечтал стать снайпером. Стоило ему увидеть мелкокалиберку — весь трясется. Ким собирал почтовые марки: как-то принес в школу три больших альбома. Каждая марка аккуратно наклеена, еще и папиросной бумажкой прикрыта. Показывал сам — не позволял и пальцем притронуться. Калюжный поначалу бегал на лодочную станцию, а с девятого поступил в футбольную команду. И когда осенью — мы уже в десятом были — наша школьная команда завоевала первенство и ее фотографию поместили в районной газете, он и вовсе задрал нос. Ходит — на нас и не глянет. И все, что бы ни валялось на пути, обязательно ногой поддаст. Как-то я книжку уронил, так он и ее запузырил под самый потолок.
Ну, мы его и проучили: я и Мишка. Я задавак терпеть не могу, а Мишка и подавно.
Принесли в класс кирпич, завернули в газету и положили недалеко от дверей. Каждому, кто вбегает в класс, кричим, чтобы не трогал: гостинец Калюжному. Но вот и Калюжный. Заметил сверток, разогнался да бац носком. Хотел, видимо, зафутболить под потолок. Только кирпич не книжка, лежит, как лежал, зато Калюжный ухватился за ногу и проойкал до самой парты. Это чтобы знал, как задаваться!
Василь Гаврильченко грезил самолетами. После девятого класса по комсомольской путевке отправился в авиационное училище. Провожали мы его всем классом и очень гордились им. Нина даже заплакала на перроне. Девчата ее обняли, шепчут, утешают, а Василь отвел меня в сторонку, спрашивает:
— Ты мне будешь писать? О хлопцах, о девчатах и о Нине?..
Ответил ему, что буду.
— Ты настоящий друг! — воскликнул Василь и сильно пожал мне руку.
Теперь я каждую неделю пишу ему письма. Пишу больше стихами, потому что прозой неинтересно, да и событий особенных нет, а в стихах можно выдумать что-нибудь необычное.
У меня тоже было увлечение, которое не угасало все школьные годы и частенько мешало даже в учении. Я много читал, жадно поглощая все, что только попадало в руки. Маме некогда было следить за тем, какие книжки я глотаю, тем более что где-то в четвертом классе я понял, что совсем не обязательно показывать старшим то, что читаешь. К этому печальному выводу я пришел после того, как, будучи учеником еще третьего класса, на вопрос высокого гостя — инспектора из района, — что я читаю, достал и показал ему объемистую книжку. У инспектора брови полезли на лоб, когда он прочел заголовок: это была «Повия» Панаса Мирного.
— И много ты успел прочитать? — немного оправившись, поинтересовался он.
— Уже дочитываю.
— Что же ты понял в ней?
— Все.
Я было собрался рассказать инспектору, о чем там написано, но мама вовремя закрыла мне рот. Она сердито сказала, чтобы я убирался вон и не смел приносить в дом никаких книжек без ее разрешения.
— Где ты ее взял?
— В клубе. Их там навалом…
— Чтобы твоей ноги там больше не было! А эту книжку я сама отнесу…
Обескураженный, вышел я из дома. Никак не мог понять, почему так удивился инспектор, увидав книжку, и почему так рассердилась мама. Ведь ничего такого я в повести той не заметил, может, что-нибудь в самом конце?.. Наверное, так, раз мама не дала мне дочитать.
Позднее я поумнел: знал, какую книжку можно показывать маме, а с какой нужно прятаться от нее подальше — на чердаке, на дровах в сарае или где-нибудь в огороде.
Кроме мамы, должен был остерегаться и учителей. Они тоже охотились за такими, как я. Особенно на уроках, когда достанешь книжку тайком, развернешь на коленях под партой и читаешь. Бывало, так зачитаешься, что и не слышишь, будто глухой, как тебя вызывает учитель. Пока сосед в бок не толкнет.
А сколько раз проезжал остановку, когда возвращался в субботу домой! Зачитаешься и не заметишь, что твоя остановка. И хорошо, если рядом знакомый и крикнет, выходя:
— Ты что, заснул? Давай к выходу, а то дальше поедешь!
Подскочишь и опрометью из вагона.
В восьмом классе я перечитал почти все книжки из нашей школьной библиотеки. Это оказалось нетрудным: библиотека помещалась в небольшой комнатке с двумя или тремя шкафами и большую часть книжек я уже читал. Тогда старшая пионервожатая — она же выдавала нам книги — посоветовала мне записаться в библиотеку Дворца культуры. Там хватит что читать до самого окончания школы.
Библиотека занимала второй этаж.
Сперва нужно было пройти через большой читальный зал, почти пустой днем и переполненный по вечерам, и только потом можно попасть в абонемент: святая святых для каждого, кто влюблен в книги. Там, отгороженные невысоким барьером, стояли длиннющие, высотой до самого потолка стеллажи, сплошь забитые книгами. Среди этого неимоверного богатства похаживал всегда деловитый, всегда немного сердитый Михаил Семенович — среднего роста мужчина с седыми растрепанными волосами и воспаленными близорукими глазами.
Когда я несмело вошел, он придирчиво допытывался у пожилого человека:
— Вы хотите интересную книжку? Думаете, вы один ее хотите? Все хотят только интересные книжки! А кому прикажете читать скучные? Но человек не сердился на библиотекаря. Он весело отвечал:
— Скучные вы и читайте! Вам за это деньги платят.
— «Деньги, деньги»! А вы их считали, те деньги?
Человек ответил, что не считал.
— Чего же вы изволите о деньгах говорить?
— Да я просто так… — оправдывался человек. — Дадите вы мне интересную книгу?
— А какую такую книжку вы хотите?
— Дайте что-нибудь Гоголя.
— О, опять Гоголя! — всплеснул руками Михаил Семенович. — И этот хочет Гоголя, и тому дай только Гоголя… Где я вам возьму столько Гоголей? Как вы себе думаете, нам только Гоголя и присылают?
Человек ответил, что не думает.
— Почему все вы хотите только Гоголя?
Последний вопрос прозвучал уже из-за стеллажей, так как Михаил Семенович все же пошел за Гоголем.
— Вот вам последняя, — сказал, возвратившись. Осторожно пролистал книжку, лицо у него было таким торжественным, что и пожилой читатель, и я прониклись уважением к тоненькому томику.
Когда мужчина, поблагодарив, ушел, Михаил Семенович перевел взгляд на меня:
— Ну-с, а где твоя книжка? Или, не дай бог, уже потерял?
Поняв, что библиотекарь принял меня за постоянного читателя, отвечаю, что я пришел впервые.
— Ты пришел записаться? — переспрашивает Михаил Семенович. — А пять рублей принес?
Молчу, ничего не понимая.
— Пять, пять! — как глухому, повторяет Михаил Семенович. — Пять рублей залога. Если ты потеряешь книгу или не захочешь вдруг возвратить ее, то мы вычтем из этих пяти рублей ее стоимость. Ну-с, есть у тебя пять рублей?
Говорю, что нет. Нет и не будет. По крайней мере, еще лет шесть, пока не закончу институт и не начну работать.
— О, у него нет пяти рублей! — воскликнул Михаил Семенович. — Он, видите ли, учится! И ждет, пока мама с папой дадут ему пять рублей! А чтобы самому заработать, так этого и в мыслях у него нет…
Библиотекарь продолжает свой сердитый монолог, но я его уже не слушаю. Разочарованно говорю «до свидания», отступаю к двери.
— О, он уже и обиделся! Лучше сказал бы, из какой школы да что читал…
Передо мной появляется проблеск надежды. Возвращаюсь к столику, перечисляю названия прочитанных книжек. И чем больше книг я вспоминаю, тем внимательнее слушает меня Михаил Семенович.
— Хватит-с, — говорит он. — Вижу, что ты кое-что читал… Так нет, говоришь, у тебя пяти рублей? — Опять за свое.
Уныло говорю, что нет.
— Вот все вы такие! На кино, на ситро есть, а на книги нет…
Он снова сердится, но тем не менее выписывает мне читательскую карточку.
— Так что будем читать-с?
Молчу в нерешительности. Попросить что-либо интересное — вдруг еще больше рассердится? А неинтересных книжек не помню.
— Что дадите, — отвечаю несмело.
— О, он уже не знает, что и читать! — взрывается Михаил Семенович. — Выдавай им книги, да еще думай за них! «Что дадите, что дадите»… А если ничего не дам?
Последняя фраза доносится до меня уже из-за стеллажей.
Михаил Семенович вернулся вскоре с целой охапкой книг. Разложил на столе аккуратным рядком, спросил:
— Ну-с, может, хоть из этих что-нибудь себе выберешь?
«Что-нибудь выберешь»! Да я готов забрать их все разом! Рассматриваю книжку за книжкой, и руки мои дрожат, щеки пылают. Одна интересней другой, не знаешь, на которой остановить свой выбор.
— Вот эту.
И по тому, как сверкнули глаза Михаила Семеновича, понял, что и ему понравился мой выбор.
Так стал я в библиотеке своим человеком. Прошло совсем немного времени, как я дневал и ночевал там, помогая Михаилу Семеновичу.
У него, кроме меня, было еще несколько таких же помощников, и все мы считали за счастье остаться на вечер, чтобы помогать Михаилу Семеновичу выдавать книги. Библиотека была очень большая, читателей по вечерам набивалось полным-полно, и тогда Михаилу Семеновичу впору было разорваться. Да еще с его привычкой не просто выдать книгу, а обязательно допытаться, почему именно эту, а не иную. Он был большим чудаком, однако чудачества его не отваживали читателей от библиотеки — наоборот, они всем нравились.
Свое дежурство мы начинали с того, что разыскивали очки Михаила Семеновича. Мне и до сих пор не понятно, для чего он их носил. Сколько его помню, он ни разу ими не пользовался. Большие, в старомодной медной оправе, они или зависали на самом кончике его горбатого носа — и тогда глаза Михаила Семеновича смотрели поверх оправы, — или венчали его высокий лоб. Но чаще всего они куда-то таинственно исчезали, и тогда раздавался полный отчаяния крик Михаила Семеновича:
— Куда делись мои очки? Кто взял мои очки?!
И все, кто находился в это время в библиотеке, включались в поиски. Дело в том, что, пока пропажу не обнаруживали, Михаил Семенович отказывался выдавать книги. Подбегал чуть ли не к каждому, сердито спрашивал:
— Это вы взяли мои очки?
Наконец очки попадались кому-нибудь на глаза. Находились они в самых неожиданных местах: между книжками, на подоконнике, а то и под столом. Михаил Семенович торжественно водружал их на лоб и как ни в чем не бывало прицеливался прищуренными глазами в очередного читателя:
— Так вам хочется интересную книжку? А я что, печатаю их, эти интересные книжки?
Мы ходили между стеллажами, отыскивали и доставали одни томики и устанавливали на место другие. Мы блаженствовали в этом книжном царстве, и вскоре я заслужил такое доверие Михаила Семеновича, что мог брать с собой любую книжку и читать ее сколько угодно.
Понятно, что при таких обстоятельствах нечего было и думать об аттестате отличника. Закончить бы с хорошими оценками, без удовлетворительных, хотя и от удовлетворительных никто еще не умирал. Поступают же как-то люди в институт, а я чем хуже?
Михаил Семенович соглашался, говорил, что не хуже. Убеждал меня поступать в библиотечный, поскольку это была единственная специальность, стоящая, по его мнению, внимания. Я так и подал бы туда документы, если бы не вторая мировая война, не напряженное международное положение и не решение правительства призвать меня в ряды Красной Армии. Потому пришлось мне на некоторое время распрощаться с мечтой об институте и готовиться к военной службе.
Михаил Семенович был этим очень удручен.
— А что, может война начаться?
Я говорил, что не начнется. Ведь нам не с кем и воевать. Мы подписали пакт о ненападении с Германией… Доказывал я это все Михаилу Семеновичу с запальчивостью молодости, а он только покачивал головой да печально улыбался.
— Если б у всех было столько разума, сколько в словах твоих правды! — отвечал Михаил Семенович. Покачивая головой, с горечью добавлял: — Я старый человек, может, и не доживу, а ты доживешь и вспомнишь, что я тебе сейчас скажу: Гитлер начал с евреев, а заканчивать будет вами.
Тогда я не обратил внимания на эти пророческие слова. Всплыли они в моей памяти много позднее, во время войны, когда за плечами осталась и школа, и год службы в армии, и библиотека при Дворце культуры с постоянно озабоченным, чудаковатым и добрым Михаилом Семеновичем…
Чрезмерное увлечение книгами не прошло для меня бесследно. Кроме того, что я не получил аттестат отличника, надо мной нависла еще и угроза остаться вне армии из-за близорукости, которую я приобрел, читая книжки. При одной лишь мысли об этом меня начинало трясти. Это оказалось бы позором, который вряд ли можно было пережить.
Не годен к строевой. Все равно что калека.
Но в армию я должен попасть во что бы то ни стало. Хотя бы для этого пришлось обмануть всю медицинскую комиссию.
Я заранее разузнал, как проверяют там зрение, — сажают на стульчик, подальше от стенки, на которой висит таблица с буквами: большими, чуть поменьше, еще меньшими и совсем мелкими, как маковые зернышки. Врач становится возле той таблицы и указкой касается букв — самых крупных, потом тех, что поменьше, и так дальше, а ты должен их называть…
Точно такая же таблица висела в школьном медпункте. Я взял «взаймы» ее и повесил дома на стене. Изо дня в день изучал я те буквы, какая за какой стоит, до тех пор, пока мог безошибочно назвать все до самой мелкой, когда меня экзаменовал по таблице Мишка.
После этого я уже не пасался идти на медкомиссию.
Не так давно мечтал я стать танкистом. Но, начитавшись морских рассказов Станюковича, заболел морем. Потому и заявил в военкомате, что хочу служить в военно-морском флоте.
Военный комиссар записал что-то в блокноте, и я, чувствуя себя уже моряком, гордо возвращался из военкомата домой.