Андерсон и Гиршфогель усаживались всегда за одним и тем же угловым, укрытым от нескромных взглядов столиком, где впервые ужинали с Бенцем. Бенц разделял их компанию, но ощущение натянутости в отношениях не оставляло его; все чаще ему казалось, что он жертва какого-то заговора. За их неизменной вежливостью, довольными взглядами, любезными улыбками (даже Гиршфогель, иногда улыбался), сердечными рукопожатиями, изящными манерами салонных завсегдатаев таился какой-то умысел. Когда вся страна была поглощена войной, странно было видеть офицеров, которые не интересовались событиями на фронтах, а всецело углубились в какие-то дела, связанные с неизвестными ему поступками фрейлейн Петрашевой. Бенцу оставалось лишь выжидать и надеяться на время.

Они не читали сводок ставки и бровью не повели, когда однажды вечером Бенц сказал им, что получена телеграмма о гибели Эшвеге. Гиршфогель вскользь заметил, что фрейлейн Петрашева как-то видела его, словно этот факт имел в их глазах большее значение, чем смерть прославленного аса.

– Она была знакома с Эшвеге? – спросил Бенц.

– Нет, – сказал Андерсон. – Видела его издалека. Кто-то показал ей его. Если не ошибаюсь, на каком-то параде… Хрупкий, белокурый и изнеженный Эшвеге не походил на героя. И даже орденов не носил. Вот и все. Никому не известный Рейхерт поразил ее куда больше.

Андерсон переглянулся с Гиршфогелем, и Бенц лишний раз убедился в существовании какой-то тайны, связывающей их. Гиршфогель сразу напустил на себя непроницаемый вид и сказал с сожалением:

– Я никогда его не видел.

– Она нашла в Рейхерте противоположное тому, что ее окружало.

– И она любила его? – спросил Бенц со смутным предчувствием.

Вопрос не удивил Андерсона; он испытующе поглядел на Бенца, лицо которого выражало безразличный интерес. Постепенно Бенц перенимал искусство, с которым его сотрапезники выражали или скрывали свои чувства.

– Не знаю, – ответил Андерсон. – Рейхерт выглядел грубым, неразборчивым в средствах и жестоким, но в сущности был чувствительным и безвольным. Женщины любили его за то, что он вел себя с ними вызывающе. Скорее всего, он просто ошеломил ее… Она оказалась в таком состоянии, что… Я воспользуюсь ее выражением: она употребила французское слово «rut» и назвала себя животным. Должен сказать, что до встречи с Рейхертом она жила как монахиня. Я ничуть не преувеличиваю. Она посещала только родственников, а по вечерам прогуливалась с гувернанткой. Клаудиус, ее брат и я были единственными мужчинами, которых она видела.

– Ей тогда было шестнадцать лет, – пояснил Гиршфогель, сверкнув глазами.

– Она была тоненькой, анемичной и болезненной, с синими кругами под глазами – эфирное создание. Здороваясь с ней, вы не чувствовали прикосновения ее руки.

– Кто не чувствовал? – спросил Гиршфогель, словно нарушая на миг правила игры.

– Я, – сказал Андерсон, – по иногда и Клаудиус, который забивал ее бедную голову своими теориями о роли аристократии. Она многое понимала и по-своему оценивала. И все же я не могу представить себе человека, более обманутого своими иллюзиями, нежели Клаудиус.

– Она славно отомстила ему! – заметил Гиршфогель.

– Бессознательно. Можете представить себе, какое впечатление произвел на нее угрюмый и нелюдимый Рейхерт! Она уже вращалась в свете, но не умела разбираться в людях. Встреча произошла на каком-то благотворительном бале. Изо всех присутствовавших летчиков Рейхерт был наименее знаменитым. Кто-то из подруг показал ей на него. Фрейлейн Петрашева благоволила окинуть его взглядом, и я бы не сказал, что свысока. Рейхерт без малейшего подобострастия, даже с несколько скучающим видом разговаривал с молодой, красивой высокопоставленной дамой. Фрейлейн Петрашева с корзинкой в руках с серьезным видом продавала розы. Но увидев, что он уже разговаривает с Клаудиусом, подошла к ним. Клаудиусу ничего не оставалось, как познакомить их, несмотря на скверные предчувствия. Рейхерт спросил, не обладают ли ее розы волшебным свойством оберегать летчиков от гибели. Клаудиус выразил сомнение, сказав, что цветочница – наполовину союзник, наполовину враг. Рейхерт все же взял одну розу и заявил, что проверит ее свойства в полете через два дня. Они обменялись удивленными взглядами. Я думаю, что Рейхерт не сразу принялся ухаживать за ней. Через неделю его портрет был напечатан в газете в рубрике «Я знаю все». Следовало описание воздушного боя, в котором он отличился. Его наградили орденом. Собственно, с тех пор я стал очевидцем дальнейших событий. Рейхерт проводил все свои отпуска в Софии. Мне кажется, что изо всех его амурных приключений последнее было самым возвышенным. Я не претендую на особую осведомленность, но достоверно знаю, что он хотел жениться на фрейлейн Петрашевой. Он происходил из старинной дворянской семьи. Клаудиус с уважением отзывался о нем. Но Рейхерт был страстный картежник. Только покер и алкоголь отгоняли от него кошмарный призрак объятого пламенем аэроплана. В самом деле, я не представляю себе более страшной смерти. Однажды вечером мы вместе с ним шли от Петрашевых. Он был слегка навеселе. Когда мы прощались, я спросил, почему он пожелал стать летчиком. «Из тщеславия, – с горечью ответил он. – В Карлсруэ я был свидетелем пылких оваций, которыми толпа приветствовала Рихтгофена. Я решил стать таким, как он». Таким, как Рихтгофен! Я думаю, что вскоре он предпочел бы валяться в грязи в окопах. Но летчикам хорошо платят, а женщины окружают их ореолом величия. Суеверие сделало его мрачным, а бедность – надменным. Он свысока глядел на всех, жестоко оскорблял болгарских летчиков. Но все были единодушны, что в храбрости ему не откажешь. Храбрился он из самолюбия, и это стоило ему больших усилий. Я говорил вам, что читал его письма фрейлейн Петрашевой. В них проглядывает ужас, который он испытывал при каждой встрече с неприятелем, при первых выстрелах пулемета. Затем, судя по его словам, он впадал в транс и превращался в жестокого и хладнокровного убийцу. Он безжалостно убивал противника, даже когда мог пощадить его. Сбив восьмой неприятельский аэроплан, он стал страшилищем в своем секторе фронта. Его аппарат всегда стоял наготове и вылетал по первому телефонному звонку. Англичанам пришлось вызвать против него знаменитого капитана Грина. И они добились своего. Что же касается его любви, в ней по-прежнему было что-то роковое. Он появлялся с фрейлейн Петрашевой в самом изысканном обществе, устраивал свидания при любых обстоятельствах. Рейхерт был лишь на три года старше ее. Фрейлейн Петрашева уверяла, что испытывала к нему лишь физическое влечение, но я не верю в это.

– Она никогда не лжет, – задумчиво сказал Гиршфогель, и впервые его голос прозвучал без обычной язвительности. – Если бы она чувствовала нечто большее, она бы вышла за него.

– Он действительно хотел этого, но получил отказ и уехал на фронт. Только богатая жена могла избавить его от унижений вечного безденежья. Жизнь его пошла прахом. Карточные долги росли с каждым днем. Метания между страхом и желанием отличиться, зависть к славе Эшвеге вконец расстроили ему нервы. В письмах к фрейлейн Петрашевой в потоке любовных признаний и проклятий он называл ее сладостной убийцей. В то время английские летчики стали особенно дерзко атаковать его. У него появились явные признаки страха и нерешительности. Несколько раз он позорно оставлял без прикрытия своих ведомых штурмовиков. Вконец истерзанный и униженный, он безрассудно бросился с испорченным пулеметом на капитана Грина… Уже за несколько дней до гибели он не владел собой. Я говорил с механиками на аэродроме, и они подтвердили это. Любовь – разновидность безумия!..

– Но только не для нее, – быстро отозвался Гиршфогель.

Андерсон отправил в рот последнюю ложку десерта и сказал, глядя в упор на Бенца:

– Я уверен, что ее до сих пор терзает совесть.

– И вы верите в это? – почти закричал Гиршфогель.

Андерсон сохранил спокойствие.

– А вы не верите? – спросил он.

– Ни на миг, – твердо ответил Гиршфогель.

На лице Гиршфогеля Бенц заметил первые признаки приближающегося приступа малярии.