Антон остановил машину, крохотную дамскую иномарку, одолженную у «бывшей» супруги, перед железными воротами. Когда-то давно они были покрашены, но теперь краска облупилась, и ворота были красными от ржавчины. Поверх висела табличка: "Осторожно.

Одичавшие собаки".

Антон перемахнул через ворота и по песчаной аллее углубился на территорию лагеря.

Стараясь шагать бесшумно, настороженно ловил каждый шорох.

Слева, посреди соснового бора, виднелось массивное здание. Туда смотрел указатель с надписью «Клуб». По вьющейся между соснами дорожке протрусила лохматая дворняга.

Антон просканировал здание, уловив там скрытое движение, но там тоже были собаки.

Целая стая. Псы вели себя спокойно, но это не значило, что их можно беспокоить по пустякам.

Впереди располагалось длинное похожее на барак здание, скорее всего столовая. На стене висела то ли картина, то ли портрет. Антон задействовал зум и разглядел, что это икона.

Подробнее рассмотреть ее не вышло, даже подойдя вплотную, потому что она почти не просматривалась под толстым слоем стеарина, видно, что долгое время около нее горели свечи. Он потрогал его. Стеарин не был теплым, но не крошился, еще не успел высохнуть.

Если у Антона и оставались сомнения, что Курашов дождется его на турбазе, то теперь они отпали. Никуда он не делся, он здесь. Но с башкой он явно не дружит.

Нормальный бы никогда и не угнал тачку у сумитов. Да и на религии он явно помешался. Ее было слишком много.

Антон шел мимо дощатых домиков с зияющими на стенах меловыми крестами и повешенными над дверями иконами. Вполне вероятно, Курашов сектант, но все равно должен знать, что сумиты верят в других богов. А на самом деле вообще ни во что не верят. Чисто волки!

Когда ему бросились на спину, спецназовец отклонил торс в сторону и выхватил из воздуха промахнувшуюся и протекающую в прыжке мимо рыжую тварь неизвестной породы. Сучка еще извивалась, когда он со страшной силой приложил псину о сосну покрепче.

Пустой лагерь огласился внезапно оборвавшимся пронзительным визгом. Остальная стая скалила клыки метрах в десяти. Задние лезли на передних, а в передних боролся между собой страх и голод. Вожак, матерый волчище с оторванным ухом, держался чуть позади. Еще не решил, рвать его или нет.

Антон пинком отправил убитую собаку к стае. Вожак схватил ее за горло и понес прочь, жрать. Другие ринулись следом, не рискуя приблизиться и отчаянно толкаясь между собой.

Сканер указывал на присутствие человека в одном из домиков. Антон подошел и постучал. Не спрашивая, кто пришел, с той стороны шарахнули из двустволки.

Спецназовец подождал у стены, пока пролетят мимо изрешетившие дверь дробины.

— Курашов, я не причиню вам вреда! — крикнул он. — Я не работаю на сумитов!

Ему никто не соизволил ответить. Тогда он схватился за край двери, уперся ногой в косяк и вывернул ее наружу.

В нос ударил сладковатый запах, и не мудрено: внутри горело не менее сотни свеч, занимавших весь пол. У стены, под огромной иконой богоматери, стоял табурет. На нем восседал абсолютно седой мужчина с разряженным и еще дымящимся ружьем.

— Стреляя без предупреждения, рискуешь подстрелить невиновного, — заметил спецназовец.

— Нет невиновных! — выпалил Курашов.

— Да? И где этому вас научили?

— В Суметии! — и он тихо засмеялся, от смеха его сделалось бы не по себе, если бы у Антона были обычные нервы. — Сумиты наняли меня, думали, я все забыл. Но ничего.

Я им за все сполна заплатил. И за Ваську тоже.

— Это ваш друг?

— Это тебя не касается! — Курашов говорил и, одновременно, прислушивался к чему-то внутри себя.

— Конечно, — Антон счел за лучшее согласиться и даже примирительно поднял руки. — Сумитам вы отомстили однозначно.

Заговаривая зубы подобным образом, он медленно поднялся в дом и подошел к застывшему словно в ступоре человеку. Курашов даже не пошевелился. Только смотрел.

Чувствуя некоторый стыд, будто подглядывал за кем-то, спецназовец наклонился, почти соприкоснувшись лбами. Он продолжал чувствовать себя неуверенно, роясь в чужих мыслях. Настрой сбивала постоянно выплывающая картина несущейся на всей скорости броневой машины. Снаружи на ней сидели вооруженные пацаны, среди которых был и мальчишка, чем-то неуловимо схожий со стариком Курашовым. Потом был взрыв. Бородатые мужики тащили пацанов. Потом без перерыва возникла яркая во всех подробностях чудовищная картинка. Одного из мальчиков жарили на открытом огне, насадив на огромный грубо кованый вертел.

— Не думай об этом! — проговорил Антон, не открывая глаз.

— Я не могу! — прошептал Курашов.

С трудом прорвавшись сквозь намертво впечатавшиеся картины минувшей войны, спецназовец нарвался на блокировку, которую поначалу вроде смог обойти, увидев гору рядом с каким-то зданием, в котором опознал местную электростанцию, потом его вышвырнуло оттуда, словно забредшего без спросу гостя.

— Вот это шарахнуло! — уважительно сказал Иван.

— Что это было?

— Унформер, что же еще? Он защищается! Теперь я понимаю, это он заставил Курашова сделать то, что он сделал.

— Кто его знает, — засомневался Антон. — Есть вещи и посильнее твоего атканларца! — он положил руку на плечо седого и сказал как можно убедительнее. — Уходите отсюда, немедленно! Я узнал о вашем убежище, могут узнать и другие! Скорее всего, уже узнали!

— Мне все равно, — ровным голосом сказал Курашов.

— Пошли! — одернул Антона Иван. — Этих людей нам не понять.

Иван Федорович Летягин ходил по грибы в любую погоду. В этот сумрачный осенний день он промышлял в Грибном лесу. Накрапывал мелкий холодный дождь, и нашлось мало желающих погулять в такую погоду, и если совсем уж честно, вокруг не было ни души.

Сделав по лесу изрядный круг, Иван Федорович вышел к турбазе «Цезарь». Перед железными воротами обреченно мок под дождем старый «москвич», к которому хозяин относился явно наплевательски.

Был он давно не мыт. Боковое стекло со стороны водителя опущено до самого низа, и дождь хлестал внутрь салона. Летягин не стал подходить близко, но, однако заметил, что салон чем-то сильно испачкан.

В лагере было что-то не так. Стая собак вылетела вдруг из щели под воротами, сильно напугав старика, и молча кинулась наутек. Летягину показалось, что в лагере кто-то кричит. Все это вкупе обещало большие хлопоты, даже, может быть, пришлось бы искать возможность связаться с милицией, и Иван Федорович счел за лучшее сделать еще кружок по лесу, с надеждой, что машина уедет, крики прекратятся, и звонить никуда не придется. Обычно, в закрытых после лета лагерях подростки развлекались с девочками. Им бы пришлось не по душе, если б какой-то пенсионер попробовал им помешать.

Кружок получился солидный. Сначала не везло, а потом вдруг повалили песочники.

Располагались они россыпями. Выбирая одну, он уже видел вдали следующую. Забыв про время, он уходил все дальше от злополучного лагеря. Часов у него не было, но по его прикидкам выходило, что прошло не менее четырех часов, и он удалился от лагеря километров на семь. Уже были полны и ведро и лукошко, когда Иван Федорович выбрался на очередную полянку. Подняв голову, он чуть было суеверно не перекрестился.

Перед ним были давешние ворота, и так же безропотно мок перед ними старый "москвич".

На водительском кресле успела скопиться целая лужа. Летягин прислушался.

Сначала он ничего не слышал. Потом сквозь шум дождя донесся протяжный полный нечеловеческого страдания стон. Летягин оцепенел. Ему никогда не доводилось слышать, чтобы в голосе было столько боли. Стоны не прекращались ни на минуту. В лагере кто-то умирал. Умирал медленно и мучительно.

Летягина охватил ужас. Он вдруг ощутил, что стоит здесь совсем один в целом лесу, а в лагере не только кто-то умирает несколько часов, там еще кто-то УБИВАЕТ несколько часов. Летягин представил себе, что какой-то кровавый садист избрал лагерь своим пристанищем. Он заманивает сюда свои жертвы, чтобы предавать их мучительной смерти, и вот сейчас его очередная жертва безропотно умрет, и маньяк выйдет на очередную охоту. Он увидит его, бессильного старика, пенсионера, и все для Летягина будет кончено. Он даже не в состоянии убежать. Словно в подтверждении своих мыслей, он услышал за воротами чьи-то тяжелые шаги.

Летягин присел, где стоял, стараясь скрыться за корпусом машины. Раздался шум отворяемых ворот, потом шаги. Дверцу с противоположной стороны распахнули.

Неизвестный пошарил в бардачке. Он был так близко, что ему достаточно было придвинуться к окну, чтобы увидеть присевшего под ним старика. Для Летягина прошла бездна времени, прежде чем неизвестный отыскал, что ему было нужно.

Дверца захлопнулась, и опять послышались шаги, на этот раз удаляющиеся.

Старик не вставал с корточек до тех пор, пока шаги окончательно не затихли вдали.

Лишь после этого он осторожно заглянул сквозь окно в кабину. Представшая перед ним картина оказалась столь кошмарной, что показалась ему нереальной, словно сцена из фильма ужасов. Бардачок, дверца и все части кабины, которых коснулся неизвестный, были густо вымазаны в крови. С рулевого колеса свешивалась до самого пола тягучая полупрозрачная масса.

Летягин бросил поклажу и в панике кинулся прочь.

Александр Иванович Фомичев работал в Госавтоинспекции пятнадцать лет и, хотя и не имел образования, дослужился до лейтенанта. Было у него особое чутье на дела, где можно выслужиться и заработать поощрение. Одновременно, он проводил четкое разделение между теми делами, где можно выслужиться и теми, где можно нарваться.

В таких случаях, желательно не проявлять рвение, а еще лучше — сделать вид, что ничего не случилось. Если бы пятнадцать лет назад кто-нибудь сказал ему, тогда десантнику-афганцу, что он станет таким, он набил бы ему морду. Но с тех пор минуло пятнадцать лет, и жизнь пообкатала его.

Теперь идя на задание, Фомичев всегда помнил, что у него есть семья, сын-школьник, и никто не поможет мальчишке получить образование и выйти в люди, особенно при теперешней жизни, если его папаша геройски выскочит навстречу пуле на своей хлопотной работе.

Сигнал от Летягина сначала попал к дежурному по Управлению. Прежде чем позвонить, Летягин дал солидный крюк, чтобы попасть в "Каменные паруса", действующий круглый год профилакторий для моряков, где имелся один действующий телефон на всю округу.

Единственное, на что старик оказался способен после такого марафона, были несвязные реплики, для понимания которых требовалась изрядная доля усилия.

Однако наступившее позднее время не способствовало этому. Азия-плюс передавала любимую песню дежурного, которую тот слушал на импортной магнитоле, конфискованной у заезжих торгашей, звук был божественный. Старик раздражал.

— Машина, говорите, обнаружена. Какой марки? «Москвич»? Не могу понять, кому сейчас могла понадобиться эта рухлядь.

— С открытыми дверцами.

— Так и запишем: брошенный. Где он находится?

— Рядом с турбазой «Цезарь». Там в лагере…

— Записываем: брошенная машина у «Цезаря». Ваш сигнал принят и будет передан в ГАИ для проверки.

И дежурный повесил трубку.

— Мы передавали песню группы "Звездные хвосты". Сейчас реклама, — сказал диктор.

Дежурный выругался, помянув в сердцах чокнутого старика и всех его родственников.

Зазвучала реклама, но оказалось, что он ее уже слышал. Ему ничего не оставалось, как набрать номер дорожного поста на западной окраине города.

— Але, восемнадцатый? Дежурный по городу говорит. Надо послать свободного инспектора к «Цезарю». Там обнаружена брошенная автомашина «Москвич». Пусть спишет номера и узнает — не числится ли в угоне.

— Да кому он сто лет нужен? — Выразил свое неудовольствие старший поста.

— А я вот тебе сейчас обьясню, — медленно, но верно завелся дежурный. — Какой, говоришь твой нагрудный номер?

— Ладно, не кипятись. Уже выезжаем.

Старший поста положил трубку и оглядел присутствующих, остановив свой взгляд на только что сменившемся лейтенанте.

— Фомичев, не торопись плащ скидывать. Надо съездить к «Цезарю». Там какому-то синяку машина брошенная померещилась. Одна нога тут, другая здесь, шеметом.

Вернешься, согреешься.

— Только все не выпейте.

— Не бойся, не обидим. Если только долго не будешь мотаться.

— Во всяком случае, не задержусь, — уверенно заявил Фомичев.

Когда он выехал, стояла уже непроглядная ночь. С неба лило, и свет фар тонул в сплошной водяной стене. Стоило ему заехать в Грибной лес, как видимость стала вообще нулевой, потому что вплотную к дороге подступили сосны, слепя отраженным от мокрых стволов светом. Фомичев поехал шагом, но все равно мрачный силуэт «москвича» выступил из тьмы внезапно, заставив резко нажать на тормоз.

По укоренившейся милицейской привычке, выработанной за долгие годы службы, он огляделся, не выходя из машины, но не увидел ничего подозрительного. Вокруг не было никого, и мокнущая машина выглядела немного диковато, лишней деталью в картине.

Фомичев подошел к машине и посветил вовнутрь через спущенное стекло. Там было грязно, и это еще мягко сказано. На полу в натекших лужах разбухли какие-то неопрятные рваные куски.

Похоже, как если бы в машине долгое время жили бомжи. Это многое объясняло. Хотя непонятно, почему бомжи жили в машине, когда рядом целая турбаза, живи, где хочешь.

Его внимание привлек руль. Он блестел как-то не так, как если бы на него попала вода. Фомичев просунул руку и коснулся его. Ощущение было не из приятных. Руль был тягуче липким, вдобавок, на нем висели прилипшие непонятные лоскутья, похожие на те, что лежали по всему полу. Рука, коснувшаяся руля, оказалась безнадежно вымазана чем-то темным на вид. Точнее цвет определить не удалось из-за наступившей темени. "Ночью все кошки серы", — очень кстати вспомнил инспектор.

Фомичев зашел спереди и сличил номера. Они были местные.

Лейтенант вернулся к своей машине и попытался связаться с постом. Трюк не удался.

Рация была дрянь, и в хорошую погоду стояли сплошные помехи, еле докричишься, а тут дождь, вообще ничего не слышно. Только ровное шипение.

Некоторое время Фомичев колебался, не плюнуть ли на все, сказать, что ничего не нашел, но потом подумал, что эти старики не к месту упорные, так что пенсионер мог позвонить еще, и что еще хуже, жалобу накатать. Тогда его обуют по полной программе.

Посему он достал из бардачка фонарик, надвинул капюшон поглубже и пошел на территорию турбазы.

Он бы долго блуждал по заброшенной базе, если бы вдруг не мелькнувший в окнах огонек. Это было здание, приспособленное для хозяйственных нужд, потому что, подойдя и заглянув в окно, он увидел стальные полки и металлические столы, освещенные подвешенным сверху фонарем.

Один из столов был занят. На нем в полной неподвижности лежал мужчина в белой нательной рубашке. Фомичев суеверно поежился.

Ночь. Турбаза. Покойник на разделочном столе. И он один и без связи.

Поэтому он даже испытал облегчение, когда в разделочной появился мужчина в форме прапорщика. А потом он сделал такое, что облегчение испарилось без следа, а меж лопаток выступил холодный пот.

Подойдя к лежащему, прапорщик резко хлестнул его по щеке. Тот дернулся, громко замычал, пытаясь приподняться. На лице прапорщика возникло выражение удовлетворения. Звякнув железом, он взял со стола нож и осторожно ввел лезвие между пальцами ноги, после чего резким движением отделил большой палец.

Пытаемый издал горловой крик, задергался, теперь стало ясно, что он привязан к столу, бился как птица в силках, потом затих, потерял сознание. Прапорщик, насвистывая, вытирал руки тряпицей.

Фомичев, не помня себя, рвал пистолет из кобуры, но прапорщик вышел из разделочной.

Держа пистолет в одной руке, выключенный фонарик в другой таким образом, чтобы можно было использовать его как дубину, лейтенант вошел в столовую. Сначала он попал в коридор и постоял некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте.

Потом глаза пообвыкли, и он стал различать некоторые подробности. Перед ним располагались несколько одинаковых дверей. Еще снаружи инспектор запомнил, где находится нужная ему комната, но это ему не понадобилось. Из разделочной пробивалась полоска света под дверью.

Лейтенант прокрался по коридору и тихо приоткрыл дверь. Где-то тихо капала вода.

Раненый лежал без сознания на своем страшном ложе. Фомичев открыл дверь, и свет внезапно осветил его в полный рост.

Он поспешил скользнуть внутрь и закрыть дверь за собой. Оказывается, все это время он двигался на цыпочках. Некоторое время прислушивался, но из коридора не донеслось ни звука. Тогда он занялся раненым.

Несчастный был пристегнут к разделочному столу несколькими солдатскими ремнями, отдельно руки, отдельно ноги. Один из ремней пролег непосредственно поперек шеи.

Лицо, руки и ноги раненого были землистого серого цвета как у покойника.

Фомичев понял, откуда раздается звук капающей воды, только это была не вода.

Капало с разделочного стола. Остро и мерзко пахло экскрементами и кровью.

Казалось, вонью пропитался каждый сантиметр пространства. Под столом темнела уже загустевшая лужа.

Сколько же продолжается этот кошмар, прикинул инспектор и ужаснулся. И все это время этот садист в форме прапорщика находился здесь, насвистывал и издевался над своей жертвой. Как таких извергов земля носит. Фомичев почувствовал приступ дурноты. Запах в комнате был кошмарный. Как в морге.

Инспектор, сдерживая позывы к рвоте, подошел. Сначала он посчитал несчастного мертвым, потому что он никогда не видел на человеческом лице совершенно черных губ. Сделав над собой усилие, он коснулся лица бедняги, но вместо твердости скулы палец попал в несколько самостоятельных отломков. Челюсть несчастного была сломана в нескольких местах.

Вдруг раненый разжал черные, изжеванные от боли, губы и прошептал:

— Убейте меня, прошу вас.

— Я не тот, за кого вы меня принимаете. Я сотрудник милиции, — быстро проговорил Фомичев. — Сейчас я вам помогу. Потерпите немного.

Шею и руки он освободил быстро, ремни не были связаны, а застегнуты. Но пряжка ремня, стягивающего ноги, оказалась снизу. Фомичев положил пистолет на стол, а сам, подсвечивая себе фонариком, занялся последним ремнем.

В помещении было душно, но внезапно он почувствовал дуновение. Это означало лишь одно, кто-то открыл дверь. Лейтенант вскинул голову, но схватить оружие не успел.

Убийца с маху ударил его ногой по затылку. Удар прошел вскользь, и сам по себе не принес бы сколь значимого урона, но инспектора качнуло вперед, и он ударился переносицей о край стола. Нос наполнились вязкой массой, и дышать Фомичев мог только ртом.

Он попытался схватить пистолет, но тот соскользнул с накренившегося стола на пол.

Вместе с ним упал и нож. Раненый повис на зафиксированных ногах. Потом стол вернулся в исходное состояние, рывком увлекая его обратно и причиняя дополнительные страдания.

Ослепленный болью в сломанном носу, Фомичев не сразу смог подняться. Прапорщик навалился на него сзади, придавливая коленом к столу и душа за горло. Оказавшись в крайне невыгодном положении, инспектор отмахнулся. Зажатый в руке фонарь стукнул по голове убийцы и раскололся, не причиняя особого вреда.

В руке инспектора оставался корпус фонарика, и он стал тыкать им в лицо нападавшего, расплющивая тонкий металл. Убийца, испугавшись за глаза, ослабил хватку, чем Фомичев сразу воспользовался. Едва прапорщик перестал давить коленом, как инспектор крутанул карусель, свой любимый и отработанный прием еще с Афгана, и подшиб нападавшему ноги.

Соперники поднялись с пола одновременно и некоторое время, шумно дыша, стояли друг против друга. Инспектор был весь залит кровью. Убийце он тоже расквасил нос, но тот даже не вытерся. Стоял и злобно смотрел на милиционера.

— Откуда только берутся уроды такие? — вырвалось у инспектора.

— Я — Всадник Тьмы, — ответствовал Кетанг.

Вытянув руку, он стал наступать на инспектора. Тот пнул противника в живот.

Дождавшись, пока тот согнулся вперед, ткнул пальцами в глаза. И сразу почувствовал что-то не то, словно под глазными яблоками убийцы находилось нечто гораздо более твердое и прочное. Ощущение было такое, будто он попал в металлические шары.

— Ты поднял руку на Всадника Тьмы, — удивился Кетанг. — Ты умрешь медленно и страшно.

И он кинулся на Фомичева. Мужчины ввязались в беспощадный кулачный бой.

Слишком поздно Фомичев смекнул, что они находится с Всадником в заведомо неравных условиях. Если его кулаки отыскивали что-то более твердое под личиной обычного тела, не имея возможности действительно пробиться и доставить противнику настоящую боль, то каждый удар Кетанга достигал цели, курочил и уродовал человека.

Он едва не выбил глаз инспектора, и тот сразу заплыл. Правая рука очень скоро перестала действовать, когда страшным ударом Кетанг сдвинул с места плечо.

Фомичев понял, что как это ни стыдно звучит, его забивали как скот на бойне, и вся его выучка ни к черту не годится. Попросту в этот раз не срабатывает.

Он оторвался от Всадника и заковылял прочь, ища свой пистолет. Но Кетанг не предоставил ему ни секунды передышки. Догнал и сбил на пол, кафельный и скользкий, так что подняться сразу лейтенант не смог.

Тут уж Кетанг покуражился. Он пинал его ногами, гоняя по всему полу от стены к стене. И очень скоро от бесчисленных ударов по голове инспектор потерял сознание, лицезрев еще одну жуткую вещь в эту ночь из целой череды других страшных вещей, которые не пожелал бы даже врагу.

Он увидел улыбку Всадника, которую тот выдал при виде его страданий. Зубы Кетанга были огромными и желтыми, словно у коня.

Неизвестно сколько он пребывал в беспамятстве, ему показалось целую вечность, во всяком случае, намного дольше, чем успел до сего момента прожить. Но когда очнулся, была все еще ночь. Он попробовал и не смог пошевелиться.

Оглядевшись, он постиг весь ужас своего положения. Он лежал, пристегнутый солдатскими ремнями к разделочному столу. На соседнем столе продолжал пребывать в беспамятстве Курашов.

Правую сторону тела Фомичев не чувствовал. Выбитое плечо уже не пульсировало болью, оно болью налилось, словно переспелая слива, и отзывалось мгновенными прострелами на любое неловкое движение.

Фомичев попробовал подсунуть под себя здоровую руку. Дело в том, что очень давно он конфисковал у пьяного в дребаган водителя миниатюрный травматический пистолет, который постоянно носил в заднем кармане. Неизвестно с какой целью он это делал.

Сначала баловство, а потом вошло в привычку, что у него всегда под рукой оружие.

Неудобство было в том, что рука была левая, а оружие лежало в правом кармане.

Ценой невероятных усилий он протолкнул руку в карман, сжал рукоять, но на обратном пути рука застряла и ни в какую не хотела вылезать вместе с оружием.

Без него, пожалуйста, но с ним нет.

Открылась дверь, впуская Кетанга а вместе с ним продолжение нескончаемого кошмара. Всадник подозрительно уставился на него, и Фомичев замер.

— Я отрежу тебе все пальцы! — пообещал монстр.

Он наклонился и поднял нож. Потом рукой придавил ногу инспектора к столу, оказалось, что он уже снял с лейтенанта обувь и носки, и осторожно ввел лезвие между пальцами.

Холод стали сделался настолько нестерпимым, что инспектор вскинулся всем телом, ослабшие ремни позволили ему немного приподняться и — о, чудо! — он вытащил из кармана пистолет. Лейтенант завалился на бок и выстрелил.

Стрелял он наугад и естественно никуда не попал, но от неожиданности Кетанг отшатнулся. В полусидящем положении Фомичев переместил руку с оружием вперед, уставил дуло Всаднику в лицо и один за другим высадил все оставшиеся патроны. Их оказалось всего пять.

Кетанг, выронив нож, сжал руками лицо и ткнулся в пол. Фомичев скинул остальные ремни и, превозмогая боль, кое-как добрался до соседнего стола. Несчастный агонизировал.

— Держитесь. Я вызову помощь. Здесь есть еще кто-нибудь?

Но, похоже, несчастный был уже мертв.

Страшный удар опрокинул инспектора на пол. Как в кошмарном нескончаемом сне, Фомичев опять увидел возвышающегося над собой Кетанга. Лицо его было испещрено черными синяками, но более никакого урона не наблюдалось.

— Ты сделал больно Всаднику Тьмы. Ты умрешь.

Защищаться было нечем. Тогда инспектор дотянулся здоровой рукой до ножки стола, на котором продолжал лежать труп, дернул из последних сил и опрокинул на убийцу.

Произошла жуткая сцена. Казалось бы, единожды умерший, Курашов вдруг привстал на своем страшном ложе и с криком вцепился в своего убийцу. Слезы текли из его пустых глазниц.

— Держите его, я сейчас вам помогу, — закричал Фомичев, он никак не мог подняться, ноги его скользили на залитом кровью кафеле.

Но помогать на этот раз было некому, Курашов, вложив все оставшиеся жизненные силы в свой последний рывок, вцепился в Кетанга, и теперь того удерживал уже мертвец. Да и не смог бы Фомичев никому помочь, ему бы самому кто сподобился.

Фомичев поднялся и, шатаясь, бросился прочь. Убийца освободился от хватки мертвеца и с небольшой задержкой последовал за ним.

Фомичев бежал по ночному лагерю. Все домики казались ему одинаковыми. Было неясно, где находится выход, все направления с равной вероятностью могли, как привести к оставленной машине, так и увести от нее в противоположную сторону.

Сначала инспектор двигался наугад, но ему повезло, когда сквозь шум накрапывающего противного дождя он услышал новый шум. В ночи тяжело плескалось волнами неспокойное осеннее море.

Фомичев окончательно сориентировался и двинулся на выход. И тут же увидел двигающегося почти параллельным курсом Кетанга. В темноте тот ориентировался без помех, и ему удалось практически устранить разделяющее их расстояние.

Их пути должны были пересечься на заключительном отрезке пути, но Фомичев сделал невозможное, собрал всю силу воли в кулак и выскочил к воротам первым.

Когда они выскакивали за ворота, Кетанг его едва не ухватил. Фомичев понял, что до машины он еще успеет добежать, а завести — уже нет. Тогда он поступил по-другому.

Заскочив в машину, он не захлопнул дверцу и стал ждать, уперев в нее ногу. Убийца возник из тьмы и вцепился в дверцу. Тогда Фомичев резко распрямил ногу и отшвырнул его прочь. Теперь у него появилась пара секунд, чтобы завести мотор.

Мотор не успел еще остыть и завелся сразу. Сколько же он отсутствовал? Инспектор успел прожить за это время целую жизнь и не один раз умереть. Он тронулся сразу со второй скорости и утопил педаль газа. Убийца кинулся на машину сбоку. Фомичев не замедлил выкрутить руль и ударил его правой фарой. Ломая кусты, Всадник отлетел прочь. Фомичев сам от резкого маневра едва не вывалился в кювет, но с трудом управляясь одной рукой, все-таки вырулил.

Он ехал по направлению к городу и думал о жутких монстрах, что носит мать-земля.

Вызов в "скорую помощь" пришел под утро.

— Говорит сторож профилактория "Каменные паруса". От меня еще с вечера какой-то старик звонил в милицию насчет «москвича», найденного у турбазы «Цезарь». Вот я и пошел глянуть. Я вам с мобильного звоню. Так что не буду рассусоливать. Тут раненый. Ему необходима срочная помощь.

— Кто ранен? Характер ранения? — уточнила диспетчер.

— Какой-то военный. Прапорщик. Его машиной переехало, весь в крови.

— Где находится раненый?

— Я же говорю, он прямо перед воротами турбазы лежит. Он вроде двигается, сейчас посмотрю…

Вызов попал к дежурной бригаде, состоящей из врача Веры Смолиной, медсестры Зины и водителя Виктора Щетинина. Водитель спал в машине и встретил врача и сестру уже на улице. Он давно и безуспешно пытался оказывать Вере знаки внимания. Не успела Смолина закрыть дверцу, как он уже сделал ей комплимент:

— Какие у вас бесподобные голубые глаза, Верочка.

— Для вас не Верочка, а Вера Ильинична, — холодно поправила она.

— Ну, зачем вы так со мной? — Обиделся Виктор.

Врач Вера Ильинична Смолина слыла в отделении неприступной женщиной. Она обладала тонкой талией и красивейшими ногами, по праву нося прозвище "Шахерезада".

Но главной изюминкой были ее глаза — большие, четко очерченные, полные невероятной голубизны. Злые языки поговаривали, что она спит с главврачом.

Из города выехали без приключений, только на выезде их едва не зацепил какой-то крутой, несшийся в направлении "Каменных парусов" — известного в городе притона, в прошлом пионерлагеря.

Михаил посылал ему проклятия вслед, когда увидел едущий прямо на него с включенным дальним светом милицейский автомобиль. Бросилось в глаза, что в салоне машины тоже горит свет. И вся патрульная машина светилась как рождественская елка. Михаил был вынужден вывернуть на встречную полосу, и они едва разминулись.

— Мент поганый, — вырвалось у него.

— Михаил, какой вы грубый.

— Верочка, с вами я буду очень нежный.

Она с таким высокомерием посмотрела на него своими невероятными глазами, что он с грустью подумал: "Кто же тебя имеет, при этом глядясь в твои синие очи?

Неужели этот скотина, заведующий отделением, с его огромным животом и мат-перемат языком? Уж этот-то будет нежен".

Уже светало, и сосны, между которыми вилась узкая дорога к турбазе, выглядели сказочно, седые красавцы.

Михаил уже бывал в «Цезаре», летом, не один раз, и каждый раз ворота выступали из леса неожиданно. Вот и в этот раз он был вынужден резко затормозить.

У самых ворот замер старый «Москвич». Михаил подъехал к нему вплотную и выключил мотор. Наступила ничем не нарушаемая благостная тишина. Вокруг не было никого.

— Да куда ж они все подевались? — Михаил погудел.

— Что будем делать?

— Подождем немного.

Воспользовавшись вынужденной паузой, Смолина решила начать разговор, который, по ее мнению, напрашивался давно.

— Вот вы, Михаил, обижаетесь на меня и совершенно напрасно.

— Да не обижаюсь я на вас.

— Обижаетесь. Оказываете всевозможные знаки внимания и обижаетесь, что я не отвечаю вам взаимностью.

— Да не оказываю я вам никаких особых знаков внимания. С чего вы взяли?

— Да вы глаз от моих ног отвести не можете даже во время вызовов. Очередь в столовой вечно занимаете, хотя я вас об этом не прошу, а потом еще и кричите через весь зал. Поймите, у нас не может быть ничего общего. Вы, наверное, из деревни?

— Какая разница? — обиженно спросил он.

— Большая. У нас совершенно разные запросы. Мне с вами неинтересно, поймите вы это. Неинтересно! — она повторила, акцентировав каждую букву.

Михаил огорченно отвернулся к окну и вдруг увидел приближающегося мужчину в форме прапорщика. Поначалу он даже обрадовался представившейся возможности прервать неприятный для него разговор.

Но что-то в его виде насторожило Михаила.

Ранен! Диспетчер сказал, что прапорщик ранен, а этот идет сам!

Кетанг подошел и остановился напротив лобового стекла, оценивая людей по степени потенциальной опасности. Форма его была порвана во многих местах. На лице засохшая кровь.

— Вы ранены? — спросила Вера, открыв дверцу, но он вопрос проигнорировал.

Подошел со стороны Михаила, рывком распахнул дверь.

— Ты что с ума сошел? — возмутился тот. — Ты мне еще дверь сломай!

Кетанг схватил Михаила за волосы и потащил из кабины. Вера истошно закричала.

Тот был не слабым парнем и стал сопротивляться, пытаясь отпихнуть хулигана.

Тогда Кетанг со всего маху ударил его в промежность.

Михаил громко ойкнул и подпрыгнул. Кетангу понравилась реакция. Она его веселила, и он раз за разом бил водителя между ног, удерживая рукой за волосы. Развлечения продолжались до тех пор, пока Михаил, упав на колени, больше не реагировал на новые удары. Он потерял сознание.

Кетанг поволок его в кусты, словно резиновую куклу, руки-ноги раскиданы, голова откинута. Михаил напоминал изломанную игрушку.

— Надо что-то делать, Вера! — запричитала Зина, но Смолина застыла словно парализованная, лишь вздрагивая от вновь доносящихся невыносимо громких, каких-то звенящих ударов.

Михаил появился всего лишь раз, окровавленный, безглазый, в открытом рту ни одного целого зуба. Кетанг показал его женщинам и брезгливо отшвырнул прочь.

Целую вечность они смотрели, как он тщательно вытирает носовым платком кровь с рук.

— Вера, бежим! — шептала Зина, но опять никто из них не двинулся с места.

А убийца уже обошел машину, открыл дверцу со стороны пассажиров и равнодушно оглядел оцепеневших женщин.

— Я Всадник Тьмы, — сообщил он.

Медсестру он убил коротким, но очень сильным ударом в шею. Она еще конвульсировала и хрипела, а он все свое внимание обратил на Смолину.

От ужаса она была почти без сознания, и лишь глаза ее горели небесным огнем.

Кетанг с проснувшейся жадностью посмотрел на них и пообещал:

— Я сьем твои глаза.

Она стала единственной, кого он не убил, исполнив лишь свою угрозу. А в это время Фомичев уже добрался до поста, экстренное сообщение было передано в Управление, и отряд ОМОНа уже мчался на турбазу. Но милиция искала «москвич», и никто не обратил внимания на попавшую им навстречу и вечно куда-то спешащую "скорую помощь".