Чем больше Сафа смотрел на разрисованный и расписанный девчоночьим почерком листочек, тем больше убеждался, что все это самая большая фигня, которую ему приходилось наблюдать в жизни.

– Это и есть твой план? – он постарался придать голосу побольше сарказма, хотя куда уж больше.

Недоверие. Неверие. Полная туфта. Волюнтаризм и полный пипец в конце. Нет, он, конечно, верил, что Сека способна выключить блокпост. Сколько там народу? Ну, три, четыре спецмоновца, четыре жирных кабана в бронежилетах и полной разгрузке.

Это Секе на одну булочку. Но кто сказал, что все они торчат на дороге? Кто-то может преспокойно греть толстый зад в обложенном бетонными плитами блиндаже. Но даже если им оч-чень повезет, и Сека положит всех кабанов хлебалами в лужу, то почти наверняка пост находится под контролем, как и весь периметр. Так что вероятнее всего едва они номинально проскочат блокпост, им сразу сядут на хвост.

Группа быстрого реагирования. Вертолет могут вызвать.

– Вот тут ты нарисовала поворот в лес, – указал он. – А что дальше? Дорог в лесу нет.

– Их и для спецмона нет, – беззаботно сказала она, сидя на диванчике с ногами и листая АЛЬБОМ.

Почему с большой буквы? Совсем не от того, что в нем действительно было что-то важное. Типа, в чем смысл жизни? Сейчас Сафа бы сказал. Мало бы не показалось.

Но тогда, когда Сафа еще был дураком и тратил время на школу, он собирал туда всякие вырезки из газет и журналов. Почти у всех подростков в этом возрасте имеются подобные альбомы. Именно в то время Сафа и написал на нем большими буквами АЛЬБОМ. Наверное, ему показалось это важным. Вообще-то вначале он туда раздетых женщин понаклеил, пока батя все не выкинул по наущению мамы конечно.

– Эй! Ты спишь? – Сека щелкнула пальцами. – Ты где?

Сафа резко мотнул головой.

– Извини, задумался. Что ты там рассматриваешь?

Сека раскрыла АЛЬБОМ на странице со школьной фотографией, единственной на весь альбом. Снимок был сделан в 7-м классе, в 8-й Сафа уже не ходил.

– Вот этих троих я встречала, -она указала на Женьку, Кислого и Андрея.

– Первых двух уже нет в живых, про Андрея ничего не знаю. А где ты могла их встречать?

– Не помню, – она от мысленных усилий наморщила лоб, потом лоб разгладился, Сека смеялась. – Андрюха здесь такой смешной. Волосатый как хиппи. А сейчас он лысый!

– Ну-ка, дай-ка! – Сафа забрал у нее АЛЬБОМ, лишь потом до него дошло. – А как ты узнала, который из них Андрюха? Я ведь тебе не говорил!

– Хочешь еще фокус? – загорелась она. – Верни АЛЬБОМ на базу!

Она провела по странице тонкими пальчиками и торжественно заявила:

– На следующей странице будет… негритянка в бикини из журнала "Куба"!

Сафе даже не надо было переворачивать страницу, чтобы удостовериться, что она оказалась права. Он сам вырезал из журнала последнюю страницу. Но откуда Сека могла об этом знать?

– Давай еще угадай что-нибудь!

И увидел выражение скуки на лице.

– Надоело! – она встала и, не глядя, сунула АЛЬБОМ в сервант. Сафа сделал ей замечание, он привык, чтобы все вещи лежали на своих местах. За это и не любил чужаков. Придут, все переставят по-своему. Хотя кто к нему особо ходит?

Последний был Колян, а до него никто.

– А кем ты будешь, когда уедешь отсюда? – спросила Сека.

– Главное, что я просто буду.

– Я же сказала, что вытащу тебя отсюда.

– А что ты так заботишься обо мне?

– Я же обещала, – удивилась она, и удивление ее не было наигранным.

Сафа подумал, что она… не совсем умная. Если б он сам выполнял хоть десятую часть своих обещаний, хоть сотую. Откровенно говоря, он и не старался запоминать своих обещаний. Счастливчику вон обещал. Темнохуду на верность присягал. Сафин-Обещалов.

– Таксистом буду, – сказал он.

– У тебя же прав нет.

– Выучусь.

– Извини, но ты читаешь плохо.

– Кто плохо читает? – вскинулся он.

– Я видела, как ты читал надписи на панели СВЧ-печи.

– Ну и что?

– Ты читал по слогам. В школу тебе надо.

– Моя вторая мама! – возопил Сафа. – Я сам могу преподавать. Как и где прятать деньги, – он загибал пальцы. – Как уворачиваться от велосипедной цепи. Сколько дать гаишнику. Как заниматься сек… Я хотел сказать, этика семейной жизни.

Слушай, давай Макса не будем брать.

Она уставила на него взгляд синих бусинок.

– Ты хочешь сказать, давай его бросим? – в голосе ее проявился холод, Сафа заметил, что она никогда не повышала голос, чтобы выказать свое негодование, просто голос ее леденел как мокрая простынь на морозе.

– Почему сразу бросим?

– Подожди, – она остановила его движением прямой ладошки, Сафа опять подивился, на этот раз отточенности и законченности ее жестов. – Я понимаю тебя. У тебя возникли сомнения, смогу ли я вытащить вас обоих. Вполне законные сомнения.

Потом ты подумал, что твои шансы поднимутся вдвое, если бросить одного из вас.

– Слово "оставить" мне нравится больше. Оно больше соответствует моменту.

– Ты оставишь его, пускай, оставишь. Знаешь, что будет? Ты благополучно выберешься, ты выучишься, получишь права, будешь таксистом. Ты женишься и каждый вечер будешь приносить домой левые деньги. Будешь покупать всякие сладости своему сынишке.

– Почему сынишке? Может, дочери? – подначил Сафа.

– Пусть будет дочь, – она задумалась на миг, нахмурила бровки и опровергла себя.

– Нет, будет сын. Такой же непоседа как ты, целыми днями будет кататься на велосипеде, а вечерами врать, что в школе ничего не задавали. Он и школу не будет любить, так же как и ты. Так вот, ты принесешь ему как-нибудь шоколадный батончик, а он вдруг спросил, не совершал ли ты что-нибудь, за что тебе было стыдно.

– Мне не будет стыдно, потому что я вырос на улице, – зло сказал он. – У меня не было велосипеда, и шоколадные батончики мне никто не таскал.

– Хорошо. Что это я о тебе да о тебе? Не велика шишка. Давай про Макса. Завтра он просидит весь день, ожидая нас с тобой. И точно так же будет сидеть и ждать его мать. Сначала, они будут проявлять нетерпение, куда это Сафа подевался. Потом начнут что-то подозревать. Потом подозревать худшее, подозревать правду. Мать станет обугливаться, седеть на глазах. Потом Макс скажет, пора спать, завтра рано вставать. Но никто из них так и не заснет до утра. Она будет сидеть в его комнате всю ночь, а он, чтобы ее не расстраивать, старательно закрывать глаза.

Утром за ним придет автобус, в котором будут сидеть такие же мальчишки с рюкзачками, а Женька спросит, когда ты приедешь, братик.

Надо было ее на вешалке оставить, угрюмо подумал Сафа.

Больше они к этой теме не возвращались. Она как сглазила, ночью он сам никак не мог заснуть. Сека не ложилась вообще, в темноте ее остроносый силуэт маячил в кресле.

– Ты почему не спишь? – зло прошипел он. – Завтра рано вставать.

– Не знаю, не нравиться мне что-то, – застенчиво улыбнулась она. – Похоже, мы чего-то не учли.

Сафа сразу подумал про поворот. Потом он забылся, и ему приснилось, что Макс с Секой его кинули, уехали без него, а он сидит с рюкзаком, автобуса ждет. Только вместе с ним сидит уже не мать Макса, а Счастливчик, и говорит с состраданием, гадский папа:

– Меня тоже в свое время так же кинули, и ты теперь видишь, кем я стал.

Спецмоновцем. А ведь я таксистом хотел стать, братишка.

Потом приехал автобус, он стал подниматься и вдруг заметил, что без трусов.

Долго доказывал водителю, что не может ехать без трусов, изнасиловать могут.

Проснулся усталый и совершенно не помнил, смог ли он отмазаться или нет. Это было важно.

Сека в неизменном положении возвышалась в кресле. Сафа демонстративно потянулся, показывая, какой он крутой, и что ничего не боится, на самом деле из ума не шли ее сказанные ночью слова, а больше неуверенность, с какой они были произнесены.

– Ты готова? – спросил он, демонстративно зевнув.

– Я знала, на что шла,- безразлично пожала она плечиками.

Когда он надолго застрял в уборной, она без зазрения совести стукнула в дверь:

– Ты не заснул там случаем?

– Я занимаюсь важным делом! – Сафа лихорадочно листал сонник.

То, что ему приснилось, что он голый, оказалось к болезни. Теперь смотрел, что значит, что его отказались брать в автобус.

– Понимаю, – заметила Сека. – Но если этим важным делом заниматься несколько раз кряду, то это выльется в истощение нервной системы.

Он открыл дверь сразу, яростный и негодующий. В руке сонник.

– Я сонник читаю.

– Опять по слогам?

Они собрались очень быстро, потому что собирать было нечего. Сафа захлопнул дверь и пошел не оглядываясь.

– А знаешь, ты очень сильный, я и не знала,- сказала Сека уже на улице.

В Алге и так было мало машин, с утра вообще никого. Надо было позднее ехать, не так подозрительно, подумал Сафа. Машина катила по сонным улицам, и солнце весело играло на сверкающих боках. Надо было их грязью забрызгать, опять подумал Сафа.

Светимся мы, палимся на ходу. И этот дурацкий поворот в лес. Что-то там было не так.

Когда уже подъезжали к Максу, она вдруг схватила за руль, чего никогда себе не позволяла.

– Не останавливайся! – прикрикнула она. – Влево!

На лице ее застыло не беспокойство, ощущение катастрофы. Может, дом взорвали, подумал Сафа. Сам он следил за мелькающей дорогой и не успел ничего рассмотреть.

– Тормози! – крикнула вдруг Сека и вывернула руль.

Сафа нажал на тормоза и, ничего не соображая, уставился на давно не пользуемый мусорный контейнер, до которого оставался ровно метр. Прошла бездна времени, пока он смог поинтересоваться, что случилось.

– У Макса окно открыто, – сказала она.

– И что? – не понял Сафа. – Из-за этого ты чуть не довела меня до инфаркта?

– А то, что мать никогда не проветривает комнату сына, пока он дома.

– А ты откуда знаешь?

– Боится, что простудится. Это наблюдение.

– И когда ты успела все рассмотреть? – буркнул Сафа.

– Я на большой скорости лучше вижу, чем когда стою.

– Может ты летчик-истребитель? – издевательски предположи Сафа.- Нет, ты же совсем не пьешь спиртные напитки. А летчикам полагается 100 грамм. Что будем делать? – спросил он уже серьезно и сразу столкнулся с откровенно оценивающим взглядом Секи. – Только не надо прикидывать, сколько во мне дерьма! И рассказывать про сына, которого нет даже в перспективном плане, который, забирая шоколадный батончик, подозрительно спросит, а какая это падла откусила от моего батончика. Не ты ли ты это случайно, папашка? Так что давай кидать жребий, кто пойдет.

– Мне нельзя, – быстро сказала Сека.

– Опа! А как же твой сын? Что он скажет, получая от тебя шоколадный батон?

– Дался тебе этот батончик. Что касается детей, то у меня не может быть детей.

– Откуда ты знаешь? Скажешь, что вспомнила? И почему это мы вспоминаем только те моменты, которые нам выгодны?

Он столкнулся с откровенно умоляющим взглядом Секи и сказал, остывая:

– Ладно, проехали. Хоть объяснить можешь, почему тебе нельзя идти.

Она была благодарна ему за поддержку.

– Если попадешься, я смогу тебя вытащить, а если я попадусь, нам не поможет уже никто.

В ее словах была логика, если не считать того момента, что Сафу могли грохнуть сразу и не ждать, пока его кто-то вытащит.

Во дворе не замечалось никаких признаков беспокойства, не валялись стреляные гильзы, не висел труп Макса на осине. Сафа, наконец, взял себя в руки и довольно быстро поднялся по лестнице. Чтобы не дать мандражу взять верх, поторопился нажать на звонок. Раздались быстрые шаги (уже хорошо, была бы засада, дверь распахнулась бы сразу), и дверь отомкнули. За дверь была мать Макса. Сафа никогда бы не догадался, что у человека на лице могут так быстро сменяться чувства. От ожидания чуда до полного равнодушия. Чувства словно по одному выключали тумблером. Щелк-щелк. Сафа только пасть раззявил, чтобы спросить про Макса, как мать молча развернулась и ушла. У Сафы было дурацкое чувство, что женщина вообще видела только пустую лестничную площадку и не видела его самого.

Когда он вошел, женщина заперлась в ванной и пустила воду. Все его женщины из Женского квартала, когда хотели пустить слезу, запирались в ванной и пускали воду. Он зашел в комнату Макса и застал стоящего на табурете и смотрящего в окно Женьку. Спросил, где все.

– Мама моется в ванной, – бесхитростно доложил Женька. – А Максимка уехал на автобусе.

– На каком автобусе? Он должен был завтра ехать! – вырвалось у Сафы.

Женька сказал, что мама тоже так думала, а потом выяснилось, что она ошиблась, пришли дяденьки из спецмона, очень вежливые, улыбались и даже смеялись, и Максимка тоже вроде улыбался, и мама, в общем, никто Максимку не обидел, и он уехал.

– Уехал, – повторил Сафа одними губами и ахнул кулаком в стену, испугав мальчишку.

Подставил-таки его Макс, по черному подставил, он думал, что это он принимает решение, а решение принял кто-то другой. Очкастый хромой дохляк. Он принял решение, а Сафа нет. А он еще вчера ваньку ломал. Брать не брать! Он опять ахнул кулаком в стену. Его отвлекло назойливое постукивание по руке, словно комар просил посадки.

– Я кушать хочу, – строго сказал Женька. – А мама моется в ванной. Все утро моется. Как Максимка уехал, так и ушла.

И Сафа пошел его кормить.

Полковник Ребрий очнулся в столовой санатория "Фарт" и понял, что ему конец. Был он голый, руки и ноги стянуты проволокой. От пола неожиданно приятный холод. Это был единственный плюс его положения.

На табурете сидел и раскачивался Счастливчик.

– Очнулись, господин полковник?

– Где Марина? – спросил Никитос, губы лепились друг к дружке как на клею, и вышло не очень.

– Тебе то какая разница? – удивился прапорщик.

– Действительно, никакой, – согласился Никитос. – Вы ведь все равно меня убьете.

– Зачем портить товар? Мы тебя продадим.

– Много не дадут, – предупредил Никитос. – Так что не торгуйся, бери, что предложат.

– Помнишь в одном старом фильме, герой говорит другому: Теперь я понял, почему ты мне всегда нравился. Мы ведь могли бы быть вместе. Я ведь тебе предлагал. А ты скурвился. Столько ребят сгубил. Мне стоило большого труда их остановить. К твоей жопе, между прочим, пристраивались.

– У меня геморрой, – предупредил Никитос.

– А хоть гайморит, – впрочем, Счастливчик сразу поправился, извлекая из планшетки объемный пакет. – Твоя медицинская карта. Нет у тебя геморроя и гайморита нет.

– Что-то тонкая, у меня одних огнестрельных ранений только 8 штук, – засомневался Никитос.

– Ерунда, зато внутренние органы не задеты. Почки аж целых две, – Счастливчик заржал, и груди его затряслись как у бабы.

– Я б тебя на сало продал, – пообещал Никитос.

Счастливчик резко оборвал смех, было видно смеяться ему не очень то и хотелось.

Артист, блин, подумал Ребрий.

– Ты знаешь, что с тобой будет очень скоро? – спросил прапорщик. – Мы продадим тебя по частям, потому что так ты больше стоишь. А знаешь почему? Потому что целиком ты на многое не тянешь. Ты дешевка, полковник. Твои погоны стоят дороже твоей дырявой шкуры. Какая личность, увольте! Герой сумитской войны? Кому ты на хер нужен. А вот сердце на вес, желудочек, печеночка, яйца для старых пердунов, которые жаждут шлюх драть, это да. Ты уже не человек, полковник, ты живые деньги, хотя сам уже труп. Хорошо сказал?

– Ты прямо философ. А свою цену случайно не прикидывал? Или дерьмо уже не в цене?

Счастливчик вскочил и с трудом взял себя в руки.

– Я сам отрежу тебе член, – пригрозил он.

– Фалоиммитатор лучше купи.

Счастливчик все-таки не сдержался, пнул ботинком в живот. Никитос замычал, но рта не раскрыл, уткнувшись лицом в кафель. Холодный, благодать.

Счастливчик вышел, бросив напоследок:

– Не вздумай язык прикусить, мы его тоже продадим.

Ему на смену вошли двое братьев, которых во взводе все называли казахами, хотя они были корейцы. Все что они не делали, они делали не по-русски педантично. Вот и сейчас, они слегка открутили проволоку снизу, надели чьи-то ватные штаны, пахнущие солидолом, приподняли их до колен, потом опять связали лодыжки, потом освободили колени, продернули штаны вверх, и спеленали руки к ногам особым образом, так что Никитос мог шагать только как на ходулях. Оружия у братьев не было. Плохо. Полковник уже прикидывал, каким именно образом уложит казахов, когда в дверях возник командир отделения сержант Кабаненко, только с лейтенантскими погонами, и наставил на него снятый с предохранителя умхальтер.

Казахи рывком поставили его на ноги и повели. Никитос познал всю прелесть хождения в скрюченном состоянии. На улице уже был день. На площади, покрытой кровавыми жутковатыми пятнами, стоял автобус с открытыми дверцами. Полковника провели к нему и втолкнули наверх по ступеням. Пристегнутый наручниками к рулю, старый водитель зло усмехнулся и спросил:

– Ну и как это, полковник, самому на вахту?

Никитос не нашелся что ответить, Кабаненок прикладом толкнул его внутрь салона, в котором набралось человек десять женщин из обслуживающего персонала. Кроме них на заднем сидении с объемистыми баулами, словно на троне сидели Кича и Какафон.

– Не все у нас мужей да сыновней забирать! – крикнула дородная повариха. – Сам покатайся!

Никитос замешкался, жесткая сцепка мешала даже согнуться не то, что присесть.

Повариха, воспользовавшись моментом, пнула его. В зад не попала, но полковник потерял равновесие и упал на пол. Тотчас в него вцепились множество рук, царапающих, раздирающих рот, тыкающих в глаза, зубы, в пах. Тотчас дало знать о себе простреленное в Суметии легкое, на губах выступила кровавая пена. Никитос задыхаясь, водил лицом из стороны в стороны, натыкаясь все на новые удары.

Забьют ведь, мелькнула и пропала мысль.

– Стойте, бабы! Он не виноват! Он был против, его заставили. Видите, его за это сюда и сунули! – к нему с трудом пробилась Марина, подняла голову и обтерла кровь с губ. – Что же вы творите, вы же не звери!

Женщины роптали, но первый напор был сбит, и они нехотя разошлись. Кто его знает?

Может, действительно не виноват?

Марина опять-таки с трудом поставила его ноги, никто и не подумал помочь, указала на место рядом собой, куда садиться.

– У меня не получится сесть, – сказал Никитос, по-прежнему задыхаясь.

– Садись, как получится.

Она продвинулась к окну, потянула за собой, и он словно негнущийся оловянный солдатик упал ей лицом в мягкие ноги. И начал смеяться. Некстати вдруг вспомнилась сцена из старой комедии, когда Никулин говорит: Гражданин судья, а он не может сесть!

– Поплачь, ничего, – устало проговорила Марина, поглаживая ершик волос.

– Что они с тобой сделали? – глухо спросил полковник.

– Ничего, все уже позади, – она отстранено смотрела в окно.

Ребрий скрипнул зубами. Подумалось, что он ведь мог весь спецмон, построенный на плацу, одной очередью положить. На щеках действительно помокрело. Этого только не хватало. Ребрий понял, почему он так и не женился.

– Когда начнут выводить из автобуса, я отвлеку охранника, а ты сразу беги! – прошептал он.

– Конечно, конечно, ты только не переживай.

– Глупая, сказано же, делай, как я говорю, – разозлился он.

Пацаны сзади оживились, и Какафон крикнул:

– Гражданин начальник, а этот бежать собрался. И бабу свою уговаривает.

Ответом был удар прикладом по затылку, который он не успел почувствовать, лишь вмялся лицом в податливые женские ноги. В автобус продолжали набивать людей. В основном это были мужчины из обслуги санатория, чернорабочие, дворники, но попадались совершенно посторонние люди, наверное, их хватали рядом с санаторием, всех кто попал под руку. Когда уже утрамбовали донельзя, Счастливчик лично под ручки привел Филинова. Полномочный представитель были удивлены, увидев такой свинство.

– А где мой правительственный автомобиль?

– Все будет, Николай Филиппович, милейший, это временные неудобства, – ворковал Счастливчик.

– Но куда же я сяду?

По команде "казахи" согнали с двух передних кресел четырех устроившихся на них женщин, которые были вынуждены залезть на ноги плотно стоящих в проходе. Филинов уселся на эти два кресла и даже был доволен.

– Совсем другое дело.

– Только без обиды, – предупредил Счастливчик. – Ну и ладненько. Все на месте? – зычно крикнул он, с удовольствием заставив полномочного представителя вздрогнуть.

– Тогда поехали. Чего заставлять людей ждать.

В автобусе поехали Кабаненко и казахи, уже вооруженные умхальтерами. Сзади пристроился спилер с отделением спецмона, уставив пулеметы в корму автобуса.

На площади остались еще два спилера со спецмоновцами. Счастливчик довольно оглядел свое воинство и прошел в спальный корпус с зияющими окнами и свешивающимися по стенам шторами и простынями. Лифт не работал, и он поднял по непривычно тихому корпусу пешком по лестнице.

У дверей номера, который занимал капитан порта и хозяин города, дежурили двое спецмоновцев. Темнохуд в строгом костюме сидел на кожаном диванчике и поднял бледное лицо на шум открываемой двери, на которой не было внутренних запоров.

– Мне не здоровится, – пожаловался он.

– Альфред Леонардович, надо ехать.

– Я никуда не поеду. Я старый больной человек, оставьте меня в покое.

– Минутку! – Счастливчик набрал номер и передал капитану-олигарху трубку сотового телефона.

– Здравствуй, дорогой, – раздался в трубке голос, от радушия которого Темнохуда передернуло. – Что с вами? Какие проблемы?

– Болею я. Не здоров.

– Как стул?

– Стул нормальный, – Темнохуд начал испытывать раздражение, к тому же разговор довольно интимный происходил при свидетелях, которые не старались скрыть ухмылки.

– А хочешь, будет ненормальный? – поинтересовался Живой. – Я тебе хочу напомнить, что ряд твоих органов, как-то мочевой пузырь, желудок, толстая кишка заменены на донорские. Кто-то у нас тысячу лет собрался жить. В каждый вшито по микрочипу от меня в подарок. Это чтобы ты помнил, кто тебя облагодетельствовал. А то вы скоты имеете обыкновение забывать своих благодетелей. Я сейчас нажму кнопочки, чипы начнут возбуждать железы. И ты никогда не пробовал срать, ссать и блевать одновременно. Лучше и не пробуй, умоляю. Жуткое зрелище. Кстати, когда ты был под ножом, под наркозом, я такой же чип тебе в мозг вшил. И могу теперь в любой момент превратить тебя в растение.

– Как ты смел! – взвизгнул Темнохуд. – Я тебе доверял! Как же клятвы все ваши Гиппократа?

– Ишь чего вспомнил? – удивился Живой. – Ты еще о совести вспомни. Заодно и о денежках, где ты их наворовал и сколько человек через это угробил. Кстати, совсем необязательно было себя резать по живому. Прости за тавтологию. У тебя и свой мочевой пузырь был ничего. Я его за хорошие деньги продал.

– Скотина, а не доктор! – проговорил Темнохуд.

– Так ты будешь выполнять все, что тебе скажет этот милейший человек?

– Да!

Счастливчик забрал трубку и сказал:

– Приспустите штаны и трусы и повернитесь ко мне задницей.

– Вы с ума сошли? – пролепетал Темнохуд.

– Я пошутил, – ухмыльнулся Счастливчик. – Одевайтесь и идемте со мной. Лимузина предложить не могу. Поедем на спилере. Зато безопасно. А что вы хотели, батенька, сам полномочный представитель президента на простом автобусе поехал. Он, поди ж ты, за жизнь первый раз на автобус сел.

– Куда ехать? – обречено спросил Темнохуд.

– Тут недалеко. На пароход.