У сержанта Хлыстова оставалось 8 бойцов, и чтобы обложить полковника Ребрия, он разделил их на две неравные группы. Двое пошли со стороны бака, это были стрелки, которые должны были неприцельным, но интенсивным огнем погнать Никитоса на ют, где его и встретит основная группа. Если повезет, то может, и уложить проклятого полковника. Брать его живым Хлыстов не собирался.

Никитос подозревал, что его вылазка не останется безнаказанной, стало быть, надо как можно быстрее менять дислокацию. С этой стороны исчезновение Марины развязало ему руки.

Он еще не знал, куда идти, но что отсюда, это наверняка. Забрав сумку с зипом, он вышел в коридор, не забыв плотно прикрыть дверь, и направился к ближайшему трапу, который виднелся в метрах двадцати. Ему достаточно было исчезнуть с яруса, чтобы растворится для преследователей, которые он не сомневался, уже вышли на охоту.

Нервы и ощущения были обострены до предела. Никитос насторожено ветел головой, но нападавших все же не углядел. В тесном коридоре хлестнула очередь, которая по идее и должна была оборвать его бренное существование, если бы не зип.

Стрелявший не подозревал, что в сумке, которую Никитос закинул за спину, может находиться нечто, что в состоянии остановить автоматную пулю. От сильного удара Никитос полетел на пол. Пули продолжали крошить переборку.

У него не было оружия, чтобы ответить, он ногой нащупал дверь ближайшей каюты, выбил легкий замок и нырнул внутрь. Стрельба разом стихла. Опытные бойцы экономили боеприпасы.

– Полковник, сдавайся! – раздался зычный голос, который он узнал.

– Хлыстов, ты? Чувствуется умелая рука в организации преследования и засады!

– Не заговаривай мне зубы, полковник! Сдавайся! Выходи с поднятыми руками и ложись на пол!

Они не уверены, есть ли у меня оружие, догадался Никитос. Это плюс. То, что его блокировали, это минус. Оставался единственный путь – через иллюминатор. Он обыскал каюту и в рундуке нашел прочный канат, спасжилет и опять гантели. Ему повезло, что опять попался спортивный матрос.

Он снова смастерил самодельную кошку, привязав трос к гантели морским узлом.

Когда распахнул иллюминатор, воздух показался ему гораздо более стылым, чем в первый раз. Лезть наружу не было ни малейшего желания, одежда еще не успела высохнуть с первой вылазки. Да и предчувствие было нехорошее, а он привык доверять своему предчувствию.

Когда он полез наружу, выяснилась первая неприятность. Спасжилет в иллюминатор не проходил, и от него пришлось избавиться. Это было непринципиально. Зачем он ему нужен? Чтобы его замерзший труп не утонул? Ведь до утра в холодной воде ему не дотянуть.

Процедура повторялась. Высунувшись по пояс, он методично раскручивал канат, пока в верхней точке гантель не достигла леерного ограждения тремя ярусами выше. На этот раз все получилось с первого раза, и самодельная кошка сразу намоталась на леера, что Никитоса однако не обрадовало. Плохо, когда все идет как по маслу.

Жди беды.

Он подергал трос, проверяя прочность, заодно зорко поглядывая, не привлекли ли его действия постороннего внимания. Ведь если наверху прочухают, кто лезет к ним в гости, его снимут с одного выстрела.

Грозно шумело море, корабль вскидывался на волне, но наверху все было тихо, и тогда Никитос выбрался наружу и повис на канате. Канат ощутимо раскачивало, это его и спасло. Услышать подкрадывающегося врага в общем шуме он не мог, но когда его качнуло в очередной раз, он увидел неясно колыхнувшуюся тень в соседней каюте.

Времени в запасе не оставалось, брать его живым, когда он раскачивался на веревке отличной мишенью, никто бы не стал. Посему он при обратном движении резко оттолкнулся от борта и нырнул обеими ногами обратно в каюту, из которой только что выбрался.

Противник, догадавшийся, что его маневр разгадан, разразился длинной очередью сквозь переборку. Она оказалась деревянной, во все стороны полетели щепы, в которых затерлись свинцовые шершни.

На выроненном полковником зипе ярко разгорелась алая точка. Никитос, побоявшийся, что от попадания мозги в хитрой машине переклинило, и она сейчас опять напустит на него очередную напасть, дотянулся и резко выкрутил верньер. Не успела кнопка погаснуть, как из соседней каюты раздался душераздирающий вопль, и стрельба разом стихла, будто подавившись.

Никитос нарочно шумнул, но стрелок никак не среагировал. А должен был. Для того, чтобы прищучить полковника оставалось пол-очереди, а он не прищучил. На жалельщика из органов красного креста он походил мало, так что, скорее он не прищучил его, потому что не мог. Не имел физической возможности.

Никитос сел по-турецки, подтянув к себе зип. До этого он имел мало времени, чтобы как следует его изучить. Теперь же, он чувствовал, тот самый момент пришел.

На панели имелась пара десятков верньеров, украшенных светодиодами. Никитос повернул зип лицевой панелью к двери, и на нем тотчас зажглись 7 светодиодов. 6 справа, и лишь один крайний левый.

Никитос покрутил один из правых верньеров, в зависимости как он крутил по часовой или против, лампа то разгоралась, то тухла. Когда она разгорелась наиболее сильно справа кто-то влупил ослепительную длиннющую очередь, и Никитос поспешил прикрутить лампу. Стрельба как по команде стихла. По команде! Полковник нашел ключевое слово.

– Послушай, сержант, не хотелось бы лишней крови! – крикнул он.

– С каких пор полковник боится проливать кровь? – издевательски крикнул Хлыстов в ответ.

На прозвучавшие с трапа шаги сержант с бойцами ощетинились умхальтерами, но это оказался Счастливчик.

– Нашему полку прибыло! – обрадовался Хлыстов, но Счастливчик прижал палец к губам.

– Совсем необязательно, чтобы он знал обо мне. Полковник там?

– Как курица на гриле, – подтвердил сержант. – Синицын пробрался в соседнюю с ним каюту, так что он носа высунуть не может.

– Тогда нечего тут прохлаждаться! Идите и принесите мне его голову! – холодно сказал Счастливчик.

– Легко сказать – принесите! Это же полковник! Он просто так не дастся! – возмутился Хлыстов.

– А так дастся? – Счастливчик приставил к его голове пистолет. – Давай двигай, пока я тебе башку не прострелил, вояка!

– На берегу ты по-другому говорил. Каждому по лимону зеленых, табуны целок. Какие сладкие песни пел. Не надо было тебя слушать. Рванули бы с тем, что успели хапнуть.

– Не надо было, – легко согласился Счастливчик и щелчком отвел боек. Теперь от выстрела его отделало легко движение.

Сержант с шумом сглотнул слюну и крикнул своим:

– Чего расселись, девочки! Пошли вперед, уроды!

Когда пятеро бойцов опасливо двинулись по коридору, готовые залечь при первой опасности, Счастливчик подтолкнул сержанта дулом пистолета.

– Замыслил отсидеться? Не выйдет! Давай, ты тоже двигай! И не вздумай дурку валять, ты у меня на мушке, пристрелю!

У сержанта не было причин ему не верить. Счастливчик явился без своего обычного сопровождения, и он очень сильно сомневался, что Шкот, Мормышка и Жиртрест пьют кофе в кают-компании.

Он двинулся за остальными, и они успели пройти половину пути, когда опять заговорил полковник:

– Мужики, ей богу, не хочу вам зла! Дайте мне уйти, и я вас не трону!

Как же, дайте уйти. Они оглянулись на красноречиво целившего в них Счастливчика.

– Сдавайся, гад! – крикнул Хлыстов в злобе на весь мир, который его так изуверски подставил.

И тут началось.

Первым умер Треплев, который прикрывал противоположный конец коридора и на свою беду оказался ближе к активизированному зипу. Боец с воплем побежал к ним навстречу. Казалось, что он геройски бросился на штурм, и жаждет первым достигнуть каюты, где затаился опальный полковник.

Однако он добрался только до половины пути, скакнул на стену точно слепой и рухнул замертво, оставив на стене обширное алое пятно, от которого они некоторое время зачаровано не могли отвести глаз.

Бойцы попятились.

– Куда, суки! – процедил сержант, и тут началось страшное.

У Смышляева, оказавшегося в первом ряду, из- под корней волос на голове вдруг выступила кровь. Из-под всех корней. Сколько их там. Несколько тысяч? Хоть кровь выдавилась в микроскопическом количестве, голова Смышляева в миг словно покрылась огненными муравьями.

Когда он повернул лицо, белки глаз исчезли под слоем крови. Боец уронил умхальтер и двинулся на них. Этого хватило, чтобы они кинулись наутек, но убежать не смог никто.

Странная мгновенная эпидемия поражала их одного за другим. Корчась от дикой боли, они складывались пополам, словно кланяясь оторопевшему Счастливчику и замертво падали на пол. Вскоре коридор перегородили конвульсирующие тела. Счастливчик попятился.

Никитос смотрел на зип, мучаясь сомнениями. Дело в том, что когда все яркие точки в количестве 8 погасли, сопровождаемые воплями и предсмертными хрипами в коридоре, загорелась 9-я. Возможно, она горела и раньше, не замечаемая из-за яркого света остальных ламп.

Теперь Никитос сомневался, стоит ли гасить ее. Ведь это мог оказаться совершенно невинный человек. Пока он сомневался, Счастливчик продолжал пятиться, попятился до переборки и торопливо задраил люк.

Сразу после этого лампа на зипе погасла. Никитос облегченно вздохнул. Он устал и не хотел брать лишний грех на душу.

Выйдя в коридор, он убедился, что спецмоновцы действительно мертвы. Забрал себе пистолет в кобуре, умхальтер, показавшийся ему наиболее новым и боеприпасы.

Какого черта я делаю, недоумевал он. Ведь у меня теперь есть зип. Кто владеет зипом, тот владеет миром!

Но привычка оказалась все же сильнее логики. И он не ушел без оружия. Уже потом он вспомнил о существе, могучем и безжалостном, который мало напоминал человека с его болячками и вшитыми чипами, и на которого зип, скорее всего не действовал.

Он подумал о собаке Кантерсельфа.

Сафа нашел сушилку по излучаемому ей теплу. Два раза мимо него прошли матросы, но он был начеку, прячась в темных закутках, в которых не испытывал недостатка.

Укрываясь в одном из таких, он и почуял исходящее от переборки тепло. Он не стал искать люк, а влез на камбуз через иллюминатор. Здесь было еще жарче. Когда же он подошел к запертой двери сушилки, жар сделался нестерпимым. Он торопливо разблокировал люк и распахнул. На этот раз жаром пахнуло, словно из печи. Даже затрещали брови и волосы на голове.

Его охватило отчаяние, мгновенно сменившееся безумной надеждой, когда навстречу выскользнула юркая фигурка.

– Где ты был так долго? – накинулась с расспросами Сека, как будто он ей что-то обещал, и вообще зашел на Черный пароход погулять и забыл про нее.

Нет, он про нее помнил.

Одежда на ней оказалась насквозь мокрой от пота, и сама она больше всего напоминала свежеиспеченный пирог, так и полыхала жаром. И когда он ей вмазал, кулак скользнул по мокрой распаленной коже.

– Успокоился? – она даже не пошевелилась, чтобы уклониться или блокировать удар, стояла и смотрела, и глаза ее были доверчивые и укоризненные, словно говоря "За что?", Сафе даже сделалось не по себе. Где-то он видел такой взгляд. И он вспомнил. Так смотрела на него мать.

– Ты! Меня! Предала! – прокричал он ей в лицо, чтобы изгладить неловкость, возникшую внутри него, раньше он был более цельной натурой.

Мокрая одежда обтянула ее подростковую фигурку, он стала казаться совсем мальчиком, и Сафа почувствовал некий внутренний толчок.

– Я тебя не предавала, но и не хотела, чтобы ты кого-то предал.

– Да кого я предал?

– Ты забыл о Максе!

– Этого хромого сморчка? Да я про него и не помнил!

– Врешь! Но ты действительно стал про него забывать, а это опасно, и я про него напомнила.

– И для этого сообщила про меня спецмоновцам?

– Они сами прочесывали район. Все совпало случайно, – буркнула она.

Сафа опять ударил. Кулаком по переборке. Потом сполз по ней спиной и уселся на пол. Рядом скользнула и устроилась хрупкая фигурка.

– Мир, братишка?

Сафа раздраженно отвернулся.

– Я же просил не называть меня так!

– Я понимаю, так тебя называл твой друг.

– Настоящий друг! Он бы уж меня не предал!

– Ну, поняла уже. Так что мир?

Сафа для блезиру еще подулся, но на самом деле давно, откровенно говоря, с самого начала, Секу простил. Она была сильным партнером, и она была ему нужна.

Он не глядя, протянул ей руку, которую она торопливо сжала узкой ладонью. Она уже была сухая. Одежда на ней высохла, и наваждение, что это мальчишка, исчезло.

– Быстро ты пришла в норму после печки.

– Некогда рассиживаться. Надо уходить с корабля. Я чувствую зло, оно здесь, оно скрывается до поры до времени, но скоро выплеснется наружу. Надо пробираться к шторм – трапу, там я пришвартовала ялик. А где Макс?

Сафа что-то промямлил.

– Разве Максим не с тобой? Ты его бросил? – возмутилась она.

Сафа возмутился в ответ, почему- то его задели слова, что он бросил хромого, на самом деле это не имело никакого значения, но он все равно возмутился и коротко пересказал, как Визг утащил его, а Макс остался.

– С ним точно все в порядке? – настаивала Сека. – Надо его найти.

Сафа выразил сомнение.

– Вернемся на место, где вы расстались, он не должен был далеко уйти.

– Этот трус не способен на это, – согласился Сафа.

Перед тем как уйти, Сека проглотила кусок вареного мяса, найденный в холодильнике.

– Зачем ты? – Сафа, представляя, что будет дальше, отвел глаза, а Секу уже начало ломать.

Ему приходилось наблюдать ломку наркоманов, но те и в подметки не годились тому, как коробило его подругу. Неведомая сила швырнула ее на пол и так выгнула, что она пятками коснулась головы. Позвоночник опасно затрещал, но девушку уже проворачивало вокруг оси, словно некто хотел сломать ей позвоночник по-другому и проверял его прочность на скручивание.

Сафа кинулся, чтобы разжать ей рот и не дать прикусить язык, но Сека наотмашь махнула рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи, и Сафа получил такой силы удар, что будь он хоть чуточку прицельным, то прямиком бы отправился на тот свет, а не на долбаную вахту. Потеряв равновесие, он вышиб при падении воздух из легких, отдышался уже рядом с пришедшей в себя девушкой.

– Что с тобой? – Сека стояла над ним, и в глазах ее было беспокойство.

– Как тебе сказать? – Сафа, кряхтя, поднялся. – Ты что ничего не помнишь?

– Наверное, ты подошел чересчур близко? – предположила она. – Извини. Зато теперь я смогу за нас постоять.

Она дала ему руку и одним движением вскинула его на ноги. Сафа был вынужден изо всех сил напрячь кисть, чтобы она не раздавила ему кости.

Люк на камбуз распахнулся и в проем опасливо заглянул дородный даун. За ним маячило еще несколько.

Сафа судорожно схватил со стола разделочный нож, но был остановлен Секой.

– Подожди, они не сами, – пояснила она и крикнула. – Капитан, вы там?

– Где же мне быть, как не со своей командой? – раздался скрипучий голос, и дауны почтительно расступились.

За ними на шканцах стоял Заремба, предусмотрительно не предпринимавший попыток сблизиться. Между ним и соперниками располагались еще 8 матросов, один толще другого, на лицах застывшие тупые маски.

– Идиотская у вас команда, капитан! – констатировала Сека. – Мало напоминает настоящую. Что, толковее не могли никого подобрать, капитан? Хотя капитан вы тоже не настоящий. Когда вы убили настоящего, Заремба? Ведь недавно, правда? Во время прошлого рейса!

Заремба не двинулся.

– Хочешь вывести меня из себя, маленький уродец? – проскрипел он. – Думаешь, раз один раз сбежал отсюда, то можешь считать себя фигурой равной мне? У тебя хватило наглости вернуться и не хватило ума, чтобы забиться в щель поглубже.

Ничего, Кантерсельф будет рад. Взять ее! – бросил он.

Едва в дверь, сопя, полез первый толстяк, Сека, подскочив, ударом ноги выбила его обратно. Он растянулся на палубе, перегородив доступ остальным, и этого хватило, чтобы Сека успела выскочить наружу. Дауны накинулись на нее со всех сторон, погребая своими необъятными тушами, но тут же в просвете засверкали ее быстрые ноги и руки.

На каждого здоровяка у нее ушло не более двух ударов. Одним она по существу выключала противника, а вторым отшвыривала с дороги. Действовала расчетливо и избирательно. Если один из соперников улетал направо, то следующего она отправлял на другую сторону. Словно лес валила, кладя стволы попеременно в разные стороны.

Видя, как обходятся с его воинством, Заремба отступил к трапу, ведущему на капитанский мостик.

– Кувалда, возьми ее! – крикнул он.

На ногах к тому времени оставался самый здоровый, он тоже было начал пятиться, но, услышав приказ, остановился, на свою беду оказавшись на пути следования разбушевавшейся Секи. Она не останавливаясь, ударила его сверху вниз, словно желая вколотить в палубу, и здоровяк обрушился точно также сверху вниз, опал.

– Ну, кто на нас? – крикнул Сафа, воинственно потрясая тесаком.

– Свистать всех наверх! Кто-нибудь, остановите их! Озолочу! – крикнул Заремба, и в его железном голосе впервые за все время прозвучала паника.

Успех застил Сафе глаза, и когда Сека крикнула ему "Берегись!" он ничего не успел предпринять. Только хотел обернуться, чтобы увидеть, что она такого увидела за его спиной. Железные пальцы схватили его. Он не мог даже пошевелиться.

К горлу был приставлен его собственный нож.

– Не трепыхайся, прирежу! – предупредил знакомый, но слегка охрипший голос.

– Чемоданов, ты? – изумился Сафы. – Тебе удалось вырваться? Они хотели выколоть тебя глаза!

– Я вырвался, но глаза мои остались в кубрике, – лицо с проваленными глазницами на миг мелькнуло перед ним, но снова убралось за спину. – Не вздумайте двигаться, я хоть и не вижу, но слышу. Много посторонних шумов, и я могу ошибиться. Вот сейчас мне кажется, что кто-то идет. Может, мне нажать на нож посильнее?

– Не надо, я стою! – откликнулась Сека. – Они лишили тебя глаз, неужели ты будешь и дальше на них работать?

– Что делать, буду, – подтвердил бывший колхозник. – Я сорвал голос, когда Мотя тупым шилом ковырялся у меня в глазницах, но я буду работать на них. И знаешь почему? Мне нужны глаза. Пусть чужие, пусть близорукие, хоть с трупа, но я не хочу быть слепым. Ты не представляешь насколько это тупо, быть слепым. Я ослеп десять минут назад, но все это мне обрыдло. Я ничего не вижу. А как представлю, что не смогу видеть налитую в рюмку водку или голую задницу стоящей раком передо мной женщины меня так и выворачивает наизнанку. Вы ведь вернете мне глаза, капитан?

– Конечно. Прирежь этого гавнюка и считай, что ты уже опять зрячий.

Сека подала Сафе неприметный знак, который он воспринял, как "Тяни время!" и стал исправно выполнять ее просьбу. А что ему оставалось? Лежать с перерезанным горлом плохая альтернатива, лучше уж болтать без остановки, языком махать как помелом, пока он еще не вывалился в широкую щель под подбородком.

– Почему вы хотите убить именно меня? – крикнул он. – Убейте лучше девчонку. Я пальцем никого не тронул. Это все она. Без нее я никто. Ноль без палочки!

– Тут ты не прав! – не согласился Заремба. – Ты единственный в своем роде, таких, как ты на корабле больше нет.

– Я самый обыкновенный. Я трус. Я друга хотел бросить.

– Это очень прискорбно, – согласился Заремба.

Сафа добился таки своего и отвлек его внимание, что позволило Секе сделать неприметный шажочек и сократить расстояние до Чемоданова, отвлекать внимания которого не было и нужды, колхозник и так ни шиша не видел.

– Но дело совсем не в твоих личных качествах, маленький гаденыш, – продолжал Заремба.- Вся загвоздка в другом. Ты с 14 лет болтался на улицах. Ты ни разу не был в больнице, не проходил никаких комиссий, не делал прививок. На берегу тебе просто негде и некогда было вживить чип. По существу ты давно должен был сдохнуть, а вместо этого ты притащился на мой корабль. Ты единственный, на которого не распространяется наше влияние. А это важно.

– Я послушным буду! – пообещал Сафа.

– Покойники все послушные. Режь!

Чемоданов удобнее перехватил шею, Сафа успел только захрипеть, как Сека сорвалась с места. Показалось, что она прыгнула. На самом деле она двигалась с такой скоростью, что контуры ее фигуры размылись в воздухе. Оказавшись без паузы рядом с Чемодановым, она дала ему кулаком в нос, одновременно выворачивая руку с ножом.

Нож, зазвенев, покатился по палубе. Чемоданов вывернулся из захвата, с каратистским выкриком ударил ногой. Он и сам не видел куда. На самом деле, потеряв ориентацию, он оказался в опасной близости от леерного ограждения.

Море сурово взревело, кинуло в него солеными холодными брызгами. Чемоданов инстинктивно развернулся, и леера на провалившейся на волне палубе поднырнули под него.

Чемоданов в мгновение ока перевалил через них и, полыхнув на прощание развевающимися брючинами, улетел навстречу волне. Тьма поглотила его, будто и не было такого.

– Это тебе за Жеку Томилкина! – сказал Сафа.

А Заремба, воспользовавшись суматохой, сбежал. А это было бы круто. Замочить самого капитана Черного корабля!