Постепенно потеплело, тучи разошлись, и в небе появились звезды, а в траве — светлячки. Большие белые орхидеи Cattleya сменились маленькими алыми Oncidium.

Странные существа перебегали дорогу в лучах фар — норковые опоссумы (Lutreolina), колючие древесные крысы (Isothrix), жабы-рогатки (Ceratophrys).

Когда наполненный ароматом цветов воздух стал совсем теплым и влажным, впереди вдруг замелькали огни, и в час ночи мы прибыли в Пилькопату — единственную большую деревню в охранной зоне заповедника.

Ночевать пришлось на местном базарчике. Жители вповалку спали на прилавках, а по ним бегали землеройковые опоссумы (Caenolestes). Эти маленькие зверьки считаются самыми древними из настоящих млекопитающих — никогда бы не подумал, что «живые ископаемые» бывают такими наглыми. Выбрав самый темный из свободных прилавков (спать под фонарями не рекомендуется — они привлекают слишком много причудливых насекомых), я дождался рассвета и на первом попутном грузовике спустился в Шинтуйю на реке Верхней Богоматери (Alto Madre del Dios).

Эта быстрая порожистая река образует южную границу национального парка. Ниже она сливается с Рио Ману и дальше называется просто Матерь Божья (Madre del Dios).

Ее долина входит в охранную зону, нижние 75 километров Рио Ману — это зона туризма, а весь остальной бассейн Ману с притоками — зона абсолютной заповедности. Там нет никого, кроме двухсот индейцев. Единственный транспорт на реках — долбленые пироги с подвесными моторами, причем в сухой сезон они едва проходят в верховья из-за мелей, а в дожди частенько опрокидываются на бурунах.

В такой пироге мы и двинулись вниз с грузом риса для егерей, живущих на двух кордонах по Рио Ману. Роскошный тропический лес тянется по берегам, а на пляжах собирается целая коллекция птиц. Фантастически яркие попугаи ара парами пролетали над рекой или глядели на нас из дупел в старых деревьях. Мы заночевали в Boca Manu (Усть-Ману) — деревушке у слияния рек, а наутро поднялись до нижнего кордона Romero.

Разгрузив рис, ребята уплыли дальше, а я остался на «пристани» из двух затонувших пирог. В сотне метров виднелся домик кордона. Во всех странах мира на кордонах заповедников собирается самая лучшая публика, так что я зашел внутрь, словно к себе домой. Двое небритых егерей сидели за бутылкой водки. Увидев меня, они молча налили стопку и спросили: «Queres sin comida, macho?» (Мужик, без закуся будешь?) В Ромеро я прожил неделю, потихоньку исследуя лес и озера в окрестностях. От кордона расходятся старые полузаросшие тропинки, но по лесу можно ходить и просто так. Местные жители иногда пользуются для этого мачете, но от него много шума и мало толку. Лишь там, где разрослась карликовая пальма Geonoma, подлесок почти непроходим.

Был разгар сухого сезона, поэтому плотная дымка скрывала далекие горы, а рассветы и закаты казались особенно романтичными. Раз в два-три дня проходил легкий дождик, река поднималась на час-другой, но потом продолжала спадать. Днем по нескольку часов стояла жара, и это время я старался проводить в воде.

Купаться в реках Ману лучше в футболке и обязательно — в плавках, потому что здесь много мелких рыбешек, которые больно щиплют за соски и прочие выступающие части.

В лесу в это время года так мало комаров, что можно ходить совсем голым, если не собираешься надолго останавливаться. На пляжах вьются кусачие песчаные мухи — крошечные твари вроде мокреца. Но только в жаркие часы они разлетаются дальше чем на пару метров от уреза воды. Ночью их сменяют речные комары. Кроме комаров, в зарослях вас радостно встречают крошечные, едва видимые простым глазом аргасовые клещики (Argasidae), укусы которых потом чешутся несколько дней. На тропах, пробитых тапирами, к клещам присоединяются наземные пиявки.

Гораздо больше отравляют жизнь пчелки-щекотунчики (Euglossina) — они собираются возле людей и ползают по голым спинам. Если их смахивать, то рано или поздно попадешь рукой на осу Polistes, которая тоже любит щекотаться, но умеет и жалить. У этих маленьких черных пчел установились странные взаимоотношения с желтой орхидеей Oncidium penica. Самцы специально барахтаются в пыльце орхидей, запах которой делает их привлекательными для самок. Пчелы так привыкают к запаху пыльцы, что в отсутствие орхидей живут лишь треть обычного срока.

Леса равнинной Амазонии условно делятся на три типа: iapo (заболоченные поймы), varza (леса, затапливаемые в сезон дождей) и terra firma (сухие леса). Флора и фауна разных типов леса отличаются, как будто это разные страны. При этом реки очень часто меняют русла (только 30-40% территории никогда не были речным дном), так что в однообразном, на первый взгляд, лесу трудно найти два похожих участка.

Особенно богаты жизнью старицы (cochas) — озера, образовавшиеся из старых участков русел. Их можно издалека обнаружить по гнусавому кваканью гоацинов (Opisthocomus hoazin) — причудливых хохлатых птиц, сотнями гнездящихся в кустах по берегам. В озерах, в отличие от рек, прозрачная вода, поэтому здесь раздолье для любителей рыбки.

Днем в старицах охотятся гигантские выдры (Pteronura brazilensis). Когда-то они были многочисленны по всей сельве, потом мода на короткие меха привела к тому, что выдровая шкура стоила больше, чем десять ягуаровых. Сейчас выдры практически исчезли, но в Ману их еще можно увидеть — на каждой старице живет прайд из 5 — 10 зверей. На тех озерах, которые открыты для туристов, есть даже специальные смотровые площадки. За выдрами можно наблюдать бесконечно, ведь они часами играют и все время придумывают что-то новое. Они очень осторожны, но плывущего человека не боятся и, подплыв вплотную, приветствуют громким лаем, а порой подныривают и лают из-под воды. Местные жители называют их речными волками (lobos del rio), а обычных выдр — нутриями.

Ночью их сменяют черные кайманы (Melanosuchus niger). Если провести по старице лучом фонаря, то повсюду загораются красные кружочки кайманьих глаз. Некоторые кайманы достигают семи метров в длину. Этот вид считается опасным, но я много раз встречался с ними во время заплывов и ни разу не замечал какой-либо реакции, кроме страха и любопытства. Из всех крокодилов Америки они, по-моему, самые красивые.

Берега стариц кишат птицами — цаплями, зимородками, ибисами, каштановыми пастушками (Aramides), маленькими водяными журавлями (Arama), коршунами-слизнеедами, маленькими лапчатоногами (Heliornis) и похожими на них солнечными цаплями (Eyrypyga). На склонившихся над водой ветках пережидают день желтые летучие мышки Centronycteris с сумками на крыльях. В воде плавают рыбки, знакомые нам по аквариумам — Scalaria, Discus и прочие, одна другой красивей.

А вот на реках видишь меньше интересного. В теплой воде мало планктона, поэтому рыбы не так уж много. В основном это пираньи (Serrasalmidae). Нехватка пищи порождает специализацию: есть пираньи, которые питаются упавшими в воду листьями, орехами или обгрызают корни прибрежных деревьев. У одного из местных видов, пожирателя сочных плодов, совершенно «человеческие» челюсти, у другого (Hydrolycus) — огромные клыки, как у барракуды. Рыбалка — нелегкий труд: вам все время либо перегрызают проволочный поводок, либо очищают крючок от наживки.

Только в устьях ручьев можно наловить достаточно на хороший обед за полчаса: тут ловятся сомы с носом в виде стеклянной лопаты (они, вероятно, заменяют здесь осетров), травоядные пираньи (Metynnis) и косатки (Pimelodidae). Обычно же рыбалка продолжается «до первой араваны» — крупной Aravana с нежным, как у омуля, мясом.

На отмелях гнездятся водорезы (Rhynchops nigra) — длиннокрылые птицы, которые по ночам «пашут» реку, вычесывая из воды рыбок. Днем им на смену приходят толстоклювые крачки (Phaetusa simplex). Там же живут кулики, оринокские гуси (Neochen jubata) и самые голосистые птицы Амазонии — паламедеи (Anhima cornuta).

Их крик, жуткое карканье и гогот, слышен за несколько километров. Иногда на пляже можно увидеть белого каймана (Caiman crocodilus), а на упавшем в воду стволе — ягуара. Если приглядеться к торчащим из воды корягам, то оказывается, что многие из них сплошь покрыты козодоями Nyctidromus, которые днем маскируются под сучки, а ночью ловят комаров, летая над водой, как чайки.

Совсем другой мир — маленькие ручейки, вьющиеся по лесу. Если нырнуть в их прохладные заводи, можно увидеть неоновых рыбок (Cheirodon etc.), меченосцев (Xiphophorus), диких гуппи (Poecilia), глиссирующих по поверхности клинобрюшек (Gastreropelecus), крошечных сомиков Callichthydae. По берегам встречаются гладкие, отполированные глинистые откосы — места игр длиннохвостой выдры (Lutra longicaudata), которая любит катание с горок больше всего на свете. В камышах живет пакарана (Dinomys branickii) — странный грызун, о жизни которого ничего толком не известно, и «расплющенные» жабы Pipa, выводящие потомство на спине.

Есть в ручьях и свой кайманчик — маленький Paleosuchus trigonatum.

Среди безумного разнообразия сельвы двое егерей, Пако и Кики, вели на редкость скучную жизнь. Днем они проверяли документы у проплывающих вверх-вниз туристических групп, утром потихоньку рыбачили, а вечером часами трепались по радио с такими же бедолагами, затерянными среди рек и лесов Перу, Боливии и Бразилии. С некоторыми подружками они общаются так уже много лет, но ни разу их не видели. Я тоже не внес особого разнообразия в кордонный быт, поскольку почти круглые сутки шлялся по лесу. Одиночество егерей скрашивали только 12 видов тараканов, трогоны, гнездившиеся в дупле большого дерева над обеденным столом, и похожие на больших куниц тайры (Eira barbata), приходившие среди бела дня воровать с огорода бананы и папайю.

Лучшее время в лесу — ночь. Особенно интересно в этот час на берегах реки, в затапливаемом лесу. Хором поют три вида пучеглазых листовых лягушек (Phyllomedusa), которые произносят соответственно «ква?», «ква!» и «ква…»

Изредка с шумом падают «жестяные» листья пальм. Певчие сомы (Doradidae) протяжно стонут в заводях. Маленькие светлячки целыми толпами собираются в сырых местах — на берегах, в дуплах, во мху. Колонны бродячих муравьев вьются по тропинкам, сопровождаемые красноглазками, крапивниками и другими птицами. Живой волной шуршат перед ними, разбегаясь во все стороны, крошечные лягушата и прочие обитатели подстилки. Словно огромные бабочки, порхают в лунном свете совы — неясыти Ciccaba с грустными глазами, яркие очковые (Pulsatrix), смешные длинноухие Lophostrix cristata и маленькие Otus. Луч фонарика выхватывает из тьмы стволы и листья, то и дело останавливаясь на неожиданно возникшем жителе леса — каждый раз это кто-то новый. То попадется кузнечик, копирующий лист (у него на крыльях нарисованы «жилки», «пятна от грибка» и даже «погрызы гусениц»).

То замрет на стволе крошечный геккончик Sphaerodactylus размером со спичку. То поднимет усы огромный жук, расписанный геометрическими фигурами. Внезапно взлетают вспугнутые птицы — тинаму или краксы. А при особой удаче можно встретить дикую кошку — черную ягуарунди (Felis yagouarundi) со змеиной мордочкой, необыкновенно красивую тигровую (F. tigrinus) или более крупного, но такой же великолепной расцветки оцелота (F.pardalis).

Начинает светать, и поймы оглашаются громкими криками зонтичной птицы (Cephalopterus) — странного черного создания с большим султаном на лбу. Первые колибри слетаются к маленьким озерам и купаются в солнечных зайчиках, касаясь воды и отскакивая, как резиновый мячик. Ястребы-цикадоеды (Harpagus) перекликаются над лесом, синие цветочницы (Cyanerpes) прыгают в зарослях цветущих канн (Canna). Красные сколопендры прячутся в трубчатых дыхательных корнях, которые расходятся от основания стволов пальм Socratea, придавая им сходство с вениками.

Днем, тихо бродя по пойменным лесам, можно услышать странный шум. Шорох от невидимого движения вдруг начинает доноситься со всех сторон, и бесчисленные черные тени появляются вокруг. Это белобородые пекари (Tayassu albirostris), которые бродят стаями до 200 голов, раскапывая почву, словно толпа бульдозеров.

Они очень агрессивны и постоянно дерутся, вздыбив гривы и ударяя друг друга острыми клыками. На terra firma их заменяют ошейниковые пекари (T. tajacu), более солидного вида и тихого нрава.

В туристической зоне заповедника нет ни индейцев, ни белых, поэтому сейчас тут больше крупных зверей и птиц, чем было до Конкисты. Если найти в лесу рощицу пальм Mauricia flexuosa и устроить засидку на верхушке, можно увидеть множество гостей, приходящих за орехами. Земля в таких местах бывает истоптана, как на скотном дворе. Красные олени Mazama americana, равнинные тапиры (Tapirus terrestris) с полосатыми тапирятами, пекари, зеленые и черные агути кормятся внизу, совершенно не обращая внимания на человека.

Еще интересней засидка на плодоносящем дереве. В сухой сезон только три-четыре из сотен видов деревьев приносят плоды, и от них зависит жизнь бесчисленных обитателей верхнего яруса. Если вырубить эти деревья, лес заметно опустеет.

Между тем по Амазонии то и дело прокатываются «эпидемии» охоты на ту или иную древесную породу, связанные с рыночной конъюнктурой. В горной сельве практически уничтожены бальса и хинное дерево (Chinchona), на равнинах — каучуконос Sapium (в отличие от Hevea, он «одноразовый», т.е. вырубается для получения каучука), обладающие ценной древесиной Switenia mahogani и Cedrela. Только в Ману естественный состав леса практически не нарушен. Сборщики каучука побывали здесь и истребили почти всех индейцев, но осваивать леса не стали из-за труднопроходимых рек.

Поэтому тут хватает больших деревьев — надо только суметь на них влезть. Проведя всего сутки на большой сейбе, усыпанной сочными цветами, я видел столько разных попугаев, туканов, трогонов, обезьян, белок (от крошечной белки-мошки Sciurillus puzillus до здоровенной ярко-красной Sciurus purrhinus), что в глазах рябило.

Ночью по веткам, опыляя цветы, ползали пушистые опоссумы (Caluromys и Caluromysiops) и плюшевые еноты-кинкажу (Potos flavus).

Большие деревья часто бывают с дуплами. Если развести маленький костер и сунуть в дупло охапку дымящихся листьев, можно узнать, кто живет внутри. Чаще всего дупла заняты осами, пчелами, похожими на кусочки коры скорпионами или летучими мышами всех цветов. Но один раз мне удалось увидеть змейку Leptophis неописуемо яркой зеленой окраски, и однажды — ночных обезьянок (Aotus) с печальными глазищами.

Именно тогда я обнаружил, что разные виды обезьян имеют в лесу совершенно разные маршруты. На самых высоких деревьях, редкими «холмами» торчащих над пологом, живут ревуны (Alouatta). Они питаются листьями, поэтому им редко приходится перебираться с дерева на дерево. Чуть ниже «летают» длиннорукие паукообразные обезьяны (Ateles). Они настолько спортивные, что легко перепрыгивают с дерева на дерево. хотя на этой высоте кроны не соприкасаются. Там, где несколько больших деревьев стоят рядом, поселяются шерстистые обезьяны (Lagothrix lagotricha), словно одетые в меховые комбинезоны.

Еще ниже, в сплошном пологе, бродят огромными стаями небольшие саймири (Saimiri sciureus) в компании бурых капуцинов (Cebus apella). В менее густых участках их заменяют похожие на совят тити (Callicebus), которые по утрам, как и ревуны, устраивают концерты, но не такие громкие. На этой высоте встречается и красный уакири (Cacajao calvus) с голой ярко-алой головой, но он очень редок.

В подлеске живут маленькие тамарины, питающиеся в основном насекомыми. Самый красивый из них — императорский (Saguinus imperator) с роскошными усами. В основном стайки тамаринов придерживаются terra firma. В поймах вместо них селится похожая на пушистого черного котенка Callimico gouldi, а по берегам ручьев — самая маленькая, карликовая игрунка (Cebuella pygmaea) размером с грушу (детеныши — с солонку).

В затапливаемых лесах муравьям трудно жить на земле. Там водятся почти исключительно гигантские муравьи Dinoponera, величиной с нашу осу. Они почему-то всегда бродят группами по три-пять бойцов. Остальные строят гнезда на деревьях, благо многие деревья этих мест сами предлагают им убежища — всевозможные полости, утолщения веток и т.д.

Однажды я попытался разобраться в строении такого «муравьиного города», расположившегося в утолщении ветки большого дерева Tococa guianensis на высоте около 25 метров. Муравейник был старый, и на его удобренной остатками добычи поверхности разросся целый «висячий сад» из орхидей и бромелий. Эпифитам, однако, явно не хватало воды. У многих бромелий в основаниях листьев были как бы «карманы» для сбора воды, а выше от стебля отходили корешки, свисавшие в эти карманы. Что касается орхидей, то их корневища были густо оплетены грибами-симбионтами, которые оттуда, ветвясь, тянулись к бромелиям. Вероятно, по грибнице, как через шланг, орхидеи тянули соки из соседей.

Самое удивительное, что в утолщенных стеблях бромелий жили термиты. Обычно термиты избегают соседства муравьев. Но здесь от их гнезд во все стороны расходились крытые туннели, а вентиляционные ходы были наглухо запечатаны головами солдат. Поэтому термиты могли не бояться нападения соседей ни дома, ни снаружи. Кроме термитов, в этом странном мирке жили жемчужные лягушечки и прочая мелочь.

В Ромеро я придумал новый способ исследования леса. Рио Ману очень сильно петляет, и иногда пятикилометровую излучину можно срезать, пройдя всего километр по тропинке. Я выходил с началом рассвета, когда уже можно было идти без фонарика, одетый только в плавки, майку и сандалии (ходить босиком не стоит — тут много колючек, особенно от пальмы Astrocaryum). Срезав виток реки вверх по течению, я затем сплавлялся обратно по воде. Таким путем можно увидеть гораздо больше, чем из лодки — мотор не шумит, а торчащую из воды голову большинство обитателей леса вообще не замечает. По берегам встречаются колпы (colpas) — выходы минеральных солей. Такие солонцы привлекают массу живности, причем каждая имеет определенный круг «завсегдатаев». Где-то собираются тапиры, где-то серые олени Mazama guazunbura, где-то попугаи или рогатые гокко (Crax) — огромные блестяще-черные птицы с алым гребешком. И каждый раз видишь что-то новое.

Из Ромеро я поднялся на попутной лодке к двум большим старицам — Cocha Salvador и Cocha Otorongo. Здесь постоянно останавливаются туристские группы, но стоит зайти чуть дальше — и начинается абсолютно нетронутый лес. Я жил в палатке, а еду готовил на костре. Яркие черно-зелено-красные бабочки Panacea prola днем облепляли мои вещи сплошным ковром, садились на голову и щекотали спину, пока я обедал.

Однажды ночью палатка подверглась штурму — прямо по ней прошла колонна муравьев.

К счастью, Юлька сшила ее на славу — ни одному врагу не удалось пробраться внутрь. Если муравьи все же проникают в палатку, хорошего в этом мало, как свидетельствует история, многократно мне рассказанная в Ману и Куско (за достоверность не поручусь).

Пять лет назад в эти края приехали двое американских туристов. Они остановились на околице Шинтуйи. Палатка у них была фирменная — стало быть, очень красивая, со множеством хитрых застежек и кармашков, но с мелкими недостатками, о которых можно узнать, только когда окажешься в лесу. Как-то раз они приняли участие в местном празднике, а потом завалились спать, тщательно застегнув палатку. Тут подошла большая колонна муравьев. Они пробрались внутрь и, как это принято у рода Eciton, сначала облепили туристов, а затем разом начали кусаться. Бедняги проснулись, но спьяну не сумели разобраться в застежках, а потом совсем обезумели от боли. Когда сельчане прибежали на их отчаянные вопли, американцы катались по земле, ничего уже не соображая. Палатку тут же разрезали, но было поздно: оба оказались так искусаны, что подоспевшему участковому полицейскому пришлось пристрелить несчастных.

Ужасы сельвы не обошли строной и меня. Я всегда переворачивал лежащие на земле бревна — особенно на полянах, где под ними встречаются причудливые лягушки, расписные тараканы, огромные жуки-долгоносики с носом, похожим на бутылочный ершик, и прочие чудеса. Под одним бревном мне попалась змейка-улиткоед (Dipsus) настолько изумительной красоты, что я просто потерял дар речи. Она была бархатисто-черная со «светящимся» синим рисунком в виде кружева, причем в каждой петле узора стояла маленькая алая точка. Все виды этого рода — неядовитые, поэтому я довольно спокойно взял ее за хвост и понес на свет, чтобы сфотографировать. Тут она и тяпнула меня в тыльную сторону ладони. Это было так больно, что змейку я упустил. На руке образовались два здоровенных нарыва, следы которых не сходили около полугода.

Вообще-то змей в Ману мало. В кронах попадаются удавы — большие Boa constrictor и маленькие зеленые Corallus caninus. Внизу водится радужный удав (Epicrates cenchris) и великолепный бушмейстер (Lachesis athropos) до четырех метров в длину. Интересно, что в Бразилии бушмейстер — одна из самых редких змей. В фауне Восточной и Западной Амазонии много общих видов, но те из них, которые обычны на западе, почти всегда редки на востоке, и наоборот.

Как-то вечером я шел по тропинке, вившейся вдоль берега небольшого озерца.

Солнце давно утонуло в дымке, но все небо оставалось розовым даже тогда, когда появились лунные тени. Какое-то движение на другом берегу привлекло мое внимание. Я вгляделся в начавший подниматься туман. Постепенно пятна теней в зарослях слились в роскошный узор на шкуре медленно крадущегося ягуара (Panthera onca). Я плавно осел на землю и тихонько выполз к озеру. Тут я заметил второго зверя — он лежал на полого уходящем в воду стволе, положив голову на лапы, и делал вид, что не замечает первого. Но как только тот прыгнул, он соскочил в воду, и начались прыжки, шлепки тяжелых лап по мокрым мордам, плеск и брызги, ловля друг друга за кончик хвоста… В колдовском свете сумерек расписной ягуар (на языке кечуа — оторонго, «убивающий одним ударом») выглядит совершенно фантастически. Я уже собрался попробовать подплыть поближе с фотоаппаратом в зубах, но тут они убежали. Я сидел на берегу, пока озеро из розового не стало серебристо-черным, а потом включил фонарик и пошел вокруг озера, чтобы посмотреть на следы. След ягуара оказался больше похожим на тигриный, чем на след леопарда. До первых ревунов бродил я по сельве, думая о том, насколько жизнь натуралиста-путешественника интересней, чем существование остальных смертных. Южная Америка, первая любовь моя, ты щедро вознаградила меня за годы ожидания!

Наутро меня разбудил рев ягуаров. Они дрались на отмели метрах в трехстах ниже моей палатки, и пока я добежал туда, все уже кончилось. Но тут загремели возбужденные шумом ревуны — такого концерта я не слышал больше ни разу. А из грохота ревунов возник тихий стук мотора — снизу шла лодка заповедника. Начался сезон откладки яиц черепахами-тартаругами (Podocnemis), и егерь Панчо с верхнего кордона патрулировал реку, чтобы индейцы не раскапывали кладки на отмелях. С ним я и поднялся до кордона Pakitza на границе зоны абсолютной заповедности.

В этом районе Рио Ману течет среди высоких холмов, так что terra firma начинается прямо от берега. Кордон стоит на высоком откосе среди леса — олени нередко пасутся прямо под окнами. Когда подходишь к дому, живущие под крышей ласточки вылетают навстречу и пытаются клюнуть в макушку. Большое дерево манго во дворе обвешано гнездами «птицы-шлягер» — малой оропендолы (Psarocolius oseryi). Эти птицы поют дуэтом: самка исполняет партию ударных («тик-так-тик-тик-так…»), а самец высвистывает основной мотив. Музыкальные фразы никогда не повторяются и иногда точно соответствуют фрагментам разных мелодий — я слышал кусочки песен «Катюша», «Venceremos», «7-40» и многих других.

В кроне старого манго гнездились изумрудные якамары (Galbula), похожие на больших колибри, а на вершине несли вахту желтоголовые грифы (Cathartes). Их всегда видишь над лесом — они парят высоко в небе, каким-то образом умудряясь находить падаль сквозь листву. Черно-белый королевский гриф (Sarcorhamphus papa) охотится иначе — он скользит над самыми верхушками, разыскивая корм по запаху.

Кроме птиц, нашим соседом был здоровенный черный кайман. Едва заслышав шум мотора, он подруливал к кордону, надеясь, что это Панчо вернулся с рыбалки и будет чистить рыбу. Но он был очень застенчивый и никогда не подплывал ближе десятка метров, хотя явно разглядывал нас с большим интересом.

Панчо Миранда, хозяин домика, оказался на редкость интересным собеседником. Он женат на очаровательной индианочке Йоли и знает множество индейских сказок, мифов и анекдотов. К тому же частое общение с индейцами приучило его говорить медленно и внятно — он был первым человеком, с которым мне удалось нормально общаться на испанском.

Оказалось, что в анекдотах жителей сельвы роль «чукчи» отведена туристу-гринго.

Вот типовой пример из местного фольклора.

Гринго приехал в Куско и гуляет по городу. К нему подбегает мальчик и, оглядываясь по сторонам, шепчет:

— Сеньор, купите череп Атауальпы!

— Ух ты! — восторгается гринго. — Конечно, куплю! Сколько?

— Сто долларов.

Гринго покупает череп и идет дальше. Через пять минут к нему подходит старичок:

— Сеньор, купите череп Атауальпы!

— Но у меня есть один, — удивляется турист, — и он куда больше вашего!

— Это череп Атауальпы, когда он был еще ребенком…

Сказки индейцев можно понять, только если хорошо знаешь местную фауну. Приведу две из них, не требующие пояснений.

Однажды Ягуар собрал всех зверей и говорит:

— Скоро праздник, и у нас будет пир. Мы будем есть сочные плоды…

— Да, да! — перебила его Жаба. — И ягоды, и орехи кешью!

— А еще, — продолжал Ягуар, — мы будем есть вкусный ямс…

— И батат, — закричала Жаба, — и клубни телии, и сок винной пальмы!

— Но тех, у кого слишком большой рот, — добавил Ягуар, — мы на пир не пустим.

Жаба так испугалась, что зашила себе рот. Так появились узкоротые квакши (Microhylidae).

А вот еще сказка:

Жил-был Уакири (обезьяна Cacajao calvus). Красивый, в пышной шубе, словно гринго, он очень нравился молодым девушкам.

— Почему ты так нравишься девушкам? — спросил Моно-Сапо (обезьяна-коата Ateles).

Хитрый Уакири подогнул большие пальцы так, что их не было видно, и ответил:

— Потому, что у меня на руках по четыре пальца.

Моно-Сапо пошел и отрубил себе большие пальцы. Девушкам он так и не стал нравиться, но Уакири смеялся недолго. Оказалось, что теперь Моно-Сапо прыгает по веткам так ловко, как Уакири и не снилось! От злости Уакири вырвал себе все волосы. С тех пор у коат на руках по четыре пальца, а у уакири вся голова лысая…

В этих краях поразительно мало фруктов и овощей. Панчо, например, питался только манго, бананами и ямсом. Бананы и ямс очень трудно выращивать. Чтобы посадить банан, надо выплюнуть кусок плода банана и присыпать землей. Ямс (Dioscorea) — высокое растение с жестким стеблем. Сбор клубней ямса происходит так: его выдирают из земли, собирают клубни, а потом стебель рубят на куски и втыкают их обратно в почву — из каждого обрубка стебля получается новый ямс.

По вечерам в небе вырастали высокие башни кучевых облаков. Становилось тихо, и весь лес словно замирал в ожидании грозы. Но пока все ограничивалось далекими зарницами на востоке. Солнце медленно гасло в сиреневом тумане, и хотя мы были совсем рядом с Андами, даже с вершин деревьев не удавалось их увидеть.

Лес тут заметно отличается от того, который растет ниже по течению. Земля на холмах покрыта толстым слоем сухих листьев и изрыта звериными норами, иногда такого размера. что в них можно переждать дождь. Основные строители нор — крысовидные хомячки Rhipidomys и броненосцы Dasypus kappleri. Гигантский броненосец (Priodontes giganteus) расширяет их норы и поселяется в них, а иногда после него нору занимает гигантский муравьед (Myrmecophaga), еще больше ее расширив. Таким образом, одна нора может служить разным зверям убежищем десятки лет, как это бывает с барсучьими норами в наших лесах.

Увидеть всех этих скрытных обитателей леса довольно трудно. Чтобы узнать, кто живет в норах, приходилось разравнивать песок перед входом и наутро смотреть, чьи там остались следы. Гораздо чаще на тропинках встречаешь птиц. По утрам там гуляют симпатичные белокрылые трубачи (Psophia leucoptera) с красивым трубным голосом, как у журавля. Днем можно встретить выводок маленьких ярких перепелов Odontophorys, а ночью — редких ночных краксов (Nothocrax urumutum). Брови у них окрашены в «светящийся» желто-оранжевый цвет, чтобы легче было находить друг друга в темноте.

Нигде в мире нет такого количества красивых птиц, как в Верхней Амазонии. Тут живут самые прелестные колибри (крошечные «кокетки» Lophornis), самые яркие попугаи (Ara), самые фантастические туканы (Rhamphastos). Но прекраснее всех — хищники, особенно хохлатые орлы.

Здесь их шесть видов, один другого эффектней. Шоколадно-черный Oroaetus isidori живет в горных лесах, совсем черный Spisaetus tyrannus — в заболоченных, голубовато-серый Harpyhaliaetus coronatus — на берегах старичных озер, а необычайно яркий S. ornatus — в лесах terra firma. У этого вида очень длинный хохол, придающий ему сходство с вождем апачей в боевом облачении. В поймах водится малая гарпия (Morphus guianensis) с ясными черными глазами. Все они — обитатели верхнего яруса. У хохлатых орлов широкие крылья и удивительно маневренный полет, позволяющий охотиться в густом сплетении ветвей, нападая на добычу из заcады. Увидеть их трудно. Только там, где стаи обезьян и прочей живности собираются к плодоносящим деревьям, при некотором везении можно стать свидетелем стремительного броска орла на жертву.

Как-то раз я исследовал на маленьком каноэ систему озер возле устья Рио Чико. На высокой сейбе, усыпанной цветами, сидел десяток рыжих ревунов во главе с бородатым самцом. Они лакомились цветами и листьями, то и дело озираясь по сторонам. Деревьев такой высоты рядом не было, и казалось, что обезьяны в полной безопасности.

Вдруг большая серая птица скозьнула вниз из густой кроны пальмы, росшей метрах в тридцати от сейбы. Описав несколько головокружительных виражей между стволами, она внезапно оказалась под сейбой и снизу кинулась на обезьян. Ревуны бросились врассыпную, но орел, взмахнув широченными крыльями, буквально втиснулся в сплетение веток, словно гоняющий воробьев ястреб-перепелятник. Молодой самец обернулся, оскалившись, и стальные когти длиною в палец впились ему прямо в лицо. Хищник сложил крылья и всей тяжестью повис на несчастном ревуне. Любого жителя вершин трудно оторвать от ветки, однако тут обезьяна не выдержала и разжала руки. Оба рухнули вниз, птица мгновенно развернула вновь свои двухметровые «несущие плоскости» и тяжело спланировала к другому берегу озера.

Ревун поначалу дико визжал, но его тут же перехватили второй лапой за загривок, и крики смолкли.

Мне повезло, ведь даже из профессиональных орнитологов, годами живших в сельве, некоторым ни разу не довелось увидеть грозную большую гарпию (Harpia harpyia).

Охотничий участок каждой пары достигает 150 км2, и на этой территории гарпиям известны все стаи крупных обезьян. Каждую стаю они навещают раз в два-три месяца, собирая кровавую дань. Найти на таком обширном пространстве гнездо очень трудно, и до недавних пор были известны только два гнезда — одно в Гайане, другое на реке Шингу в Бразилии. Представьте себе мою радость, когда в десяти километрах от кордона я нашел гнездо с птенцами!

— Я знаю это гнездо, — мрачно сказал Панчо, когда я вернулся домой, чуть ли не пропрыгав все десять километров на одной ножке. — Ты попробуй залезь. Я уже пытался, специально привез монтерские когти из Боки.

— А почему не влез? Хозяева помешали? — Я поежился, представив, как страшные лапы гарпии впиваются мне в шейные позвонки.

— Не успели. Кора твердая и гладкая очень, когти соскользнули — чуть насмерть не разбился.

Мне пришлось отказаться от мысли исследовать гнездо поближе, но я поставил рядом палатку и наблюдал за гарпиями снизу. Самка целый день болталась неподалеку, а самец охотился. Хотя он всегда тихо и незаметно подлетал к гнезду, прячась по привычке за деревьями, она издали замечала его и с криком вылетала навстречу. В пронизанном зеленым светом «готическом соборе» леса птицы встречались лишь на долю секунды. Самка опрокидывалась на спину, принимала у самца мертвую обезьяну, ленивца или птицу и возвращалась к пушистым птенцам, а добытчик тут же уносился за новой жертвой. Иногда мне удавалось разглядеть в когтях орлов животных, которых я ни разу не видел живьем — карликовых муравьедов (Cyclopes), олинго (Bassariscus — маленькие древесные енотики), серых игуан (Iguana benica).

Вскоре я заметил, что чаще всего самка отдыхает на ветке невысокого дерева, торчавшего по соседству с гигантской Bertolletia, на вершине которой помещалось гнездо. Деревце так оплели лианы. что на него можно было взобраться, что я, конечно, тут же и сделал, едва дождавшись темноты и втащив за собой палатку. С первыми лучами солнца гарпия была тут как тут. Она села на соседний сук и стала с любопытством разглядывать непонятный предмет. Едва я успел сфотографировать ее из-под ткани палатки, как она улетела в кроны и больше не приближалась.

В этот день лес неожиданно наполнился лягушками. Не знаю, где они прятались раньше, но теперь вместо двух-трех я находил не меньше сотни за час.

Черно-изумрудные, черно-золотые, розовые, серебристо-голубые и вишневые с желтым, эти живые игрушки толпами сновали по земле и листьям. Что это значит, стало ясно вечером — прошла сильная гроза. Всего через несколько минут после начала дождя стали появляться цветы, которых прежде не было. В некоторых местах по лесу поплыл необыкновенный аромат — его нельзя сравнить ни с чем на свете.

Источником чудесного запаха были странные цветки, вроде тополиных сережек, но окутанные облачком длинных фиолетовых тычинок. Они свисают поодиночке с веток маленького кустарничка — не знаю, как он называется.

Вечером снизу пришла пака-пака. Так здесь называют лодки с допотопным тарахтящим мотором. В пака-паке двое сотрудников местного Минздрава везли здоровенный ящик вакцины для индейцев, живущих в самом сердце Ману — в деревне Таякоме.

Мы с Панчо решили составить им компанию, чтобы помочь пройти вверх по реке и заодно навестить индейцев. Вообще-то контактов с такими «изолированными»

племенами лучше избегать — индейцы лишены иммунитета к нашим болезням, и после встречи половина племени может погибнуть, например, от обычного гриппа. От местных болезней они умирают очень редко — фантастически богатая флора снабжает знахарей лекарствами против почти всех недугов, даже против змеиных укусов (кирказон — Aristolohia). Но река так обмелела, что лодку то и дело приходилось тащить волоком, и без нас ребята просто не добрались бы до цели.

Утром мы потихоньку двинулись вверх. Гигантские коряги возвышались из воды в густом тумане, словно целые стада динозавров. Когда туман поднялся, оказалось, что дымка, весь сухой сезон окутывавшая лес, исчезла, и впереди показалась синяя стена Анд. Зуйки, чибисы и цапли бродили по отмелям, подбирая корм с обнажившегося дна. Для птиц-рыболовов наступили последние золотые деньки перед тем, как река вздуется и помутнеет от дождей. На вершинах деревьев сидели сытые черные орлы, коричневые коршуны и гости из Северной Америки — серые скопы (Pandion).

К полудню мы совершенно измучились, перетаскивая лодку через мели, и после обеда долго сидели по шею в воде, пережидая жару. Тучи бабочек вились над пляжем, собираясь в трепещущие «озерца» на пятнах мокрого песка. Интересно, что светлые бабочки всегда сидят отдельно от темных, независимо от вида. Вероятно, темная бабочка в стае светлых или наоборот имеет больше шансов привлечь внимание птицы.

Самыми красивыми из бабочек были самые маленькие — голубяночки Theretes. На задних крыльях у них длиннющие хвостики с глазчатыми пятнами у основания. Сидя, крошки все время шевелят хвостиками, словно это усы. Видимо, они пытаются обмануть хищников, чтобы те хватали их за мнимую «голову» и оставались с обрывком крыла в клюве.

К вечеру мы зашли в большую старицу, чтобы срезать излучину реки. Берега озера были усеяны водяными черепахами. На бревнах они сидели длинными цепочками, каждая — положив лапы на панцирь сидящей впереди. «Сейчас покажу тебе чупупу-рупупу», — сказал Панчо, взобрался на нос лодки и уставился в воду. Все замерли в ожидании, особенно я — ведь я не знал, что это такое. Вскоре Панчо поманил меня рукой и ткнул пальцем в воду. Толстое красно-зеленое бревно медленно плыло в прозрачной воде, почти касаясь нашей долбленки. Это была Arapaima gigas — самая большая и, говорят, самая вкусная рыба Амазонии. Глаза ее направлены вверх, но она малоосторожна и в больших реках уже истреблена.

Нам пришлось плыть всю ночь. На рассвете, когда мы медленно прокладывали путь между корягами, из тумана вдруг возникло каноэ. Шестеро голых воинов молча смотрели на нас, подняв весла. Бело-голубые бусы, пропущенные через нос и за уши, казались странными кошачьими усами. Позже я узнал, что бусы символизируют волны, расходящиеся от носа лодки — в этих волнах, по мнению индейцев, живет речной дух. Голову вождя украшала ярко-оранжевая строительная каска. Бесшумно развернувшись, экипаж каноэ принялся яростно грести и снова исчез из виду, хотя мы шли с мотором (правда, совсем слабеньким), а они без.

В Таякоме мы добрались через час. Все жители деревни высыпали на высокий обрыв, с нетерпением глядя на гостей. Один из наших спутников родился здесь, но не был дома семь лет — учился в школе и медицинском колледже. Как его встречали, трудно описать. Праздник продолжался три дня, пока мы жили у индейцев, и, наверное, после нашего отъезда. Мы перепробовали все местные блюда и побывали в гостях во всех хижинах. Всех, кроме меня, тут уже знали, а меня вскоре тоже приняли за своего. Поэтому уже через полчаса индейцы сбросили рваные лохмотья, которые одели к нашему приезду, и ходили в одних украшениях. Потом они обнаружили, что я знаю про жителей леса много такого, чего они не знают, и наоборот, так что у нас было, о чем поговорить.

Разные племена Амазонии очень сильно различаются по росту, внешнему виду и оттенку кожи. У жителей Таякоме, индейцев мачигенга, пожалуй, самые красивые девушки — маленькие, изящные, нежные и очень женственные. Несмотря на это, в племени нет ни одного метиса. После создания национального парка мачигенга оказались в изоляции. Сюда запрещено завозить ружья, рыболовные крючки и вообще железо. Даже врачи впервые попали в деревню лишь пять лет назад. Самих индейцев насильственное заключение в «первобытный рай» совершенно не радует. «Мы хотим, чтобы наши дети могли учиться в университете, а мы сами имели возможность зарабатывать деньги, — говорят они. — Пусть нас переселят на другую реку, чтобы мы могли жить, как нормальные цивилизованные люди.» Мне трудно было им возразить, хотя я знал, как много людей в цивилизованном мире мечтало бы с ними поменяться.

Пока что мы сделали им прививки от всевозможных болезней, чтобы подготовить их к прибытию учителя. В последние годы правительство Перу посылает добровольцев в маленькие племена — учить детей испанскому. В деревне многие уже говорят по-испански, а кое-кто умеет читать — в хижинах на почетном месте, рядом с луком охотника, стоят зачитанные до предела школьные учебники.

Особый интерес у индейцев вызывал мой фонарик. Я брал их с собой на ночные экскурсии и обнаружил, что они совершенно не знакомы с ночной жизнью леса.

Например, из десяти видов опоссумов, встречающихся вокруг деревни, у них есть названия только для двух самых обычных — Philander opossum и Didelphis marsupialis. Последний на языке мачигенга называется «укикима», и это слово — самое страшное ругательство. Не удивительно: опоссумы рода Didelphis и внешне-то на редкость мерзкие твари, а у этого вида еще своеобразная манера защиты. При опасности он бросается на врага с раскрытой пастью, если же его схватить, начинает шипеть, визжать и бешено вращать хвостом. разбрызгивая испражнения, мочу и зловонные выделения анальной железы. Мачигенга, однако, ловят и едят его при случае — мясом здесь не пренебрегают независимо от источника.

Как-то утром мы шли с Феле, молодым вождем племени, по тропинке, возвращаясь с ночной охоты, и обменивались полезными сведениями.

— Почему тут крест? — спросил он, показав на паутину. Местные пауки-кругопряды (Agriopidae) строят такие же сети, как наши крестовики, но некоторые радиусы заплетают сплошь. Получается симметричный рисунок наподобие пропеллера с двумя, тремя или четырьмя лопастями. В данном случае лопастей было четыре, и получился крест.

Я объяснил, что белые полосы — сигнал для птиц, чтобы они вовремя замечали паутину и не врезались в нее. Феле засмеялся.

— Почему ты смеешься?

— У нас жил миссионер, так он говорил, что этот крест — знак бога, которому поклоняются даже пауки.

— И что с ним стало, с этим укикимой?

— Его убили индейцы из «неконтактирующей группы.»

Кроме мачигенга, «речных индейцев», в этих лесах живет около полусотни людей из «неконтактирующих групп». Семьями по три-четыре человека они охотятся на terra firma, никогда не встречаясь с белыми и очень редко — с мачигенга. По выражению лица Феле я был уверен, что они тут ни при чем. Но я не успел уточнить, как мачигенга догадались избавиться от миссионера. Феле указал на небольшое деревце без листьев, с зелеными ветками, густо утыканными шипами, и спросил:

— Знаешь, что это такое?

— Молодая сейба.

— Мы называем ее «дерево, которое ждет».

— Почему?

— Когда сейба появляется на свет, она вырастает до высоты человека, а потом сбрасывает листья и расти перестает. Так она стоит десять лет, двадцать, — сколько понадобится. Ждет, когда рядом упадет большое дерево. Едва дерево падает, на землю проникает солнечный свет. Тогда из земли начинает расти много новых деревьев. Они растут наперегонки. чтобы поскорее занять освободившееся место. Но сейба опережает всех, ведь она давно уже выросла до человеческого роста. Она тянется вверх. как свечка, а когда поднимется выше леса, то раскрывается, как гриб, и сразу закрывает просвет.

Феле оглянулся по сторонам, чтобы показать мне взрослую сейбу. Я хотел сказать ему, что хорошо знаю этих гигантов леса с раскидистыми зонтиковидными кронами и даже просидел много часов на их ветвях, но тут на тропинке возникли двое индейцев.

Это были «неконтактирующие». Ростом они еще меньше, чем мачигенга, с худыми костистыми лицами и чуть более темной кожей. С минуту они напряженно разглядывали нас, сжав в руках копья, затем один сказал: «Феле,» — и положил на тропу маленький золотой самородочек — примерно на один-два зубных протеза. Потом он показал пальцем на оранжевую каску вождя и отступил на шаг. Не сводя с него глаз, Феле взял самородок, положил вместо него каску и ушел, утянув меня за руку.

— Зачем тебе золото? — спросил я.

— Отдам Панчо, он купит нам инструмент — ножи, топоры, спички.

У каждого из пяти родов, составляющих племя, есть свой тотем — животное, к которому запрещено прикасаться. У Йоли, жены Панчо, тотем — олень. Вот почему олени свободно гуляют под окнами кордона — Панчо ни за что не убьет зверя. если знает, что ему самому придется готовить из него обед. Тотем рода Феле — маленькая ящерица. Это выгодно, но не очень удобно. Приходится быть постоянно настороже, чтобы не задеть ящерку случайно. А они, как нарочно, снуют повсюду.

Гекконы живут внутри хижины, похожие на худосочных кузнечиков крошечные прыгающие ящерицы Chemidophorus — на лужайке перед домом, а зеленые Anolis с красным складным «парусом» на горле — в соломенной крыше.

У племени в целом тоже есть тотем — гарпия. В случае войны или праздника мужчины втыкают в волосы разноцветные перья, чтобы быть похожими на нее. Праздничный наряд состоит из хвостовых перьев попугаев ара, а боевой — из перьев орлов.

Гарпию и вообще хохлатых орлов трогать, естественно, запрещено, но тут водятся и другие орлы — белые, черные и буровато-красные. В других частях Амазонии индейцы, наоборот, предпочитают перья гарпии всем остальным, так что она исчезает даже в местах, где белых охотников нет.

Наконец мы вкололи все всем и двинулись вниз. Племя в праздничном наряде из перьев провожало нас в путь. К сожалению, мачигенга так и не разрешили себя фотографировать — они боялись, что снимки могут попасть в руки злых людей, а ведь изображение — частица души. Мне лишь дважды удалось их снять, украдкой высунув аппарат из кармана: при первой встрече и разок в хижине, но снимки получились нечеткими.

Наше отплытие совпало с еще одим «красным днем календаря». В этот день уровень реки так упал, что обнажились выходы твердой глины на дне, сплошь изрытые норками. В норках живут похожие на перочинные ножики двустворчатые моллюски типа морского черенка Solen. У мачигенга они считаются лучшим деликатесом, но попробовать их удается раз в несколько лет, когда в реке совсем мало воды.

Почти все оставшиеся продукты я раздал индейцам, поэтому вынужден был вернуться с пака-пакой к устью реки. Пока мы тащили лодку через мели к кордону, у меня родился гениальный план. В паре километров ниже по течению находится главная колпа — выход глины, на котором, по словам Панчо, собираются целые стада «sachavacos, venados, sajinos y armadillos» — тапиров, оленей, пекари и броненосцев. Подобраться к ним незаметно на лодке невозможно, а вплавь — запросто. Я договорился с хозяевами лодки, что отправлюсь вплавь до рассвета и посмотрю солонец, а они потом догонят меня и подберут.

Я прошатался по лесу последнюю ночь, но встретил только несколько новых лягушек и гусениц. После полуночи луну затянули тучи, похолодало и начал накрапывать дождь. Но вода в реке казалась прямо-таки горячей на ощупь, к тому же я думал, что лодка догонит меня через два-три часа. Поэтому я сложил все вещи в рюкзак, оставшись в плавках, футболке и сандалетках, замотал рюкзак полиэтиленом, положил его в лодку, оглянулся напоследок на спящий кордон и поплыл. Документы и деньги остались в рюкзаке, но я был абсолютно уверен, что с ними ничего не случится. Было два часа ночи.

Пока я добрался до колпы, стало так темно, что зверей было едва видно. Днем там было полно следов тапиров, но сейчас почему-то паслись только два похожих на танк гигантских броненосца и ошейниковый пекари. Еще через километр, уже в утренних сумерках, я проплыл мимо колпы куриных птиц — галечника, на котором заполняли желудки камешками гокко, краксы (Chamaepetes), пенелопы (Penelope) и чачалаки (Ortalis). Тут вдруг со всех сторон засверкали молнии и хлынул дождь.

Деваться было некуда: ни вернуться, ни вылезть из теплой воды я не мог. Лодка между тем явно запаздывала. Когда от холодных потоков дождя замерзала голова, я отдыхал под корягами. Оказалось, что на их нижней стороне прячутся разные летучие мыши, ласточки и бабочки. Один раз я неожиданно столкнулся с большим белым кайманом. Мне все время приходилось выбирать между наружной стороной излучин, где течение быстрое, но периодически больно стукаешься о коряги, и отмелями, где коряг нет, но течение медленное и можно наступить на большого, покрытого красивым леопардовым узором ската — речного хвостокола (Potamotrygon).

Река несла огромные бревна, смытые с пляжей, но они двигались с той же скоростью, что и я, поэтому уворачиваться от них было несложно. Один раз высоченный «амазонский дуб» (Dinizia) рухнул в воду в сотне метров передо мной и поплыл, тяжело ворочаясь. Но вскоре опасный сосед застрял в стремнине, и я его обогнал. Час за часом я скользил мимо берегов под яростным ливнем, разглядывая фауну иногда с расстояния вытянутой руки: розовых колпиц (Platalea ajaja), лягушковых черепах (Phrynops), пятнистых оцелотов, енотов-крабоедов (Procyon cancrivorous). К полудню река начала быстро подниматься, течение заметно ускорилось, а вода стала мутнеть и постепенно остывать. Но тут дождь кончился. В наступившей тишине было слышно, как с шумом обваливаются подмытые течением береговые обрывы.

Обрадованная живность заполнила берега: я проплыл мимо колпы небольших зеленых синелобых ар (Ara nobilis), мимо молодого ягуара на бревне, мимо редкой тигровой выпи (Tigrisoma fasciatum). На пару часов выглянуло солнце, и тут я встретил двух ягуаров подряд — они блаженно грелись на бревнах, провожая меня сонным взглядом. Я завернул в маленький ручеек, чтобы отдохнуть немного, но там, кроме обычных в таких местах зеленых ножетелок (Apteronotidae), плавали еще электрические угри (Electrophorus electricus), так что пришлось двигаться дальше. Тут мне встретилась колпа маленьких попугаев: тысячи ярко-зеленых птичек рылись в береговом откосе и стаями носились вокруг.

Не успела вода снова прогреться, как опять пошел дождь. Река поднялась так сильно, что вошла в лес и косила бревнами растительность, выросшую за полгода на iapo и varza. Над исчезнувшими пляжами с горестным криком кружились кулики, рискнувшие загнездиться во второй раз. Их кладки давно оказались под водой. Я надеялся завернуть к туристам у Кочи Сальвадор, но там, как нарочно, никого не оказалось.

На закате солнце глянуло было сквозь тучи, и тут я увидел колпу обезьян.

Несколько ревунов, ярко-красных в лучах заката, встретились со мной взглядом и с криком взвились на деревья. Дождь полил с новой силой, и я начал не на шутку замерзать. Проплывая мимо берега, вдруг увидел торчащую из воды голову динозавра — правда, маленького. Не успел толком его рассмотреть, как он исчез. Тогда я не понял, что это за существо, и мысль о нем еще полгода занозой сидела в мозгу, пока я не выяснил, что это была редкая каймановая ящерица (Dracaena guianensis).

Когда начало темнеть, дождь перестал идти еще на час, и тут я снова увидел ягуара, а потом — здоровенную золотисто-рыжую пуму. В отличие от ягуара, который постоянно держится у воды, охотясь на кайманов, черепах, тапиров и капибар, пума (Felis concolor) предпочитает terra firma. Поэтому ягуаров туристы в Ману видят примерно в одном маршруте из десяти, а пуму за все годы массового туризма встречали только дважды, хотя по реке проходит несколько лодок в день.

Но на этом приключения не закончились. Прежде, чем совсем стемнело, я встретил редчайшую и совершенно не изученную крабовую лисицу (Dusicyon vetulus), а через пять минут — роскошного черного ягуара, жуткую зверюгу, мех которой так и переливался в свете луны, очень кстати проглянувшей сквозь тучи. Благодаря луне я смог обходить коряги на протяжении последнего километра, оставшегося до нижнего кордона Ромеро.

Пако и Кики слегка обалдели, когда я вылез из реки. Мне пришлось выпить целый чайник, прежде чем я отогрелся и смог объяснить, откуда я взялся. Руки у меня сморщились от воды, как у трехдневного утопленника. Мы связались по радио с верхним кордоном, и оказалось, что из-за поломки мотора лодка вышла только днем.

На следующее утро она благополучно добралась до Ромеро, а еще через час мы были в Боке Ману.

Половина жителей поселка сейчас в тюрьме. Три года назад армия Перу неожиданно высадила сюда десант. В сельве чуть ниже по реке обнаружились обширные плантации коки и потайной аэродром, самолеты с которого летали прямо в США. Все это пришлось брать с боем. Несмотря на неприятности, поселок остался единственным островком цивилизации на сотни километров вокруг. После облавы Боку включили в состав охранной зоны парка и отобрали у жителей оружие. Теперь здесь нет ни одной курицы: всех передушили margay gatos — дикие кошки Felis tigrinus.

Вода начала спадать, и мужское население сновало вверх-вниз на моторках, высматривая на отмелях бревна ценных пород. Набрав десяток-другой, они увязывали их в плот, вырезали на каждом бревне свое имя и сплавлялись на нем вниз до города Puerto Maldonado, откуда есть автомобильная дорога в горы.

Мадре-дель-Диос течет под большим углом к Андам, чем Рио Ману, поэтому здесь галечные берега и много перекатов. Если плотогон тонет в пути, деньги за плот достаются его семье благодаря имени, вырезанному на бревнах. Если сплав проходит нормально, то все возвращаются на одной моторке (до Пуэрто Мальдонадо больше 200 километров, и за такой путь тратится на сто долларов бензина).

Путешествие на плоту из «кедра» (Cedrella) или махогани (Switenia) — сомнительное удовольствие, потому что он низко сидит в воде. Мне удалось поймать попутный плот из бальсы (Ochroma pyramidale). Считается, что у нее самая легкая в мире древесина. Во время обеих мировых войн США делали из нее самолеты, и теперь бальсовые рощи, росшие по всему нижнему поясу андских лесов, уничтожены везде, кроме Ману. На самом деле древесина Cavanillesia platanifolia еще легче, но очень мягкая.

Сплав до частного заповедника Blankillo занял целый день. Как потом выяснилось, это был последний жаркий день перед сезоном дождей. Если летом (нашим) здесь бывает до 42оС, то зимой — не больше 29о. Сельва тут заметно отличается от Ману — вдоль реки растут пальмы Attleya (по-местному урукури), известные по одноименному рассказу Гаршина, а на terra firma из высоких деревьев остались только сейбы и Cedrelinga с дешевой древесиной. Леса и реки в этом районе сильно пострадали сначала от каучуковой, а потом от золотой лихорадки. За целый день пути мы не видели ничего, кроме пары обезьян, грифов и попугаев на двух колпах.

На первой собирались толстенькие зеленые Amazona, на второй — небольшие длиннохвостые Aratinga. Для меня осталось загадкой, почему каждая колпа привлекает попугаев только определенного вида или рода.

Бланкийо — маленький заповедничек на границе большого резервата Rio Tambopata.

Он принадлежит паре американцев, которые живут за счет продажи входных билетов туристам. Группы туристов заворачивают сюда, чтобы взглянуть на колпу ар. Меня высадили с плота прямо у колпы, так что платить не пришлось

— надо было только дождаться утра, а потом суметь выбраться. Я поставил палатку, съел последнюю банку консервов и успел до темноты пройтись по лесу, но встретил лишь одну носуху (Nasua rufa). Эти рыжие звери бродят по сельве, уткнувшись в землю любопытным носом и подняв, как знамя, длинный полосатый хвост.

Утром я едва успел выползти из палатки и искупаться, как над лесом разнеслись хриплые крики первых ар. В чистом свете восходящего солнца сотенные стаи попугаев волна за волной спускались к реке и облепляли высокий глинистый обрыв.

Больше всего было красно-желто-синих Ara macao и ало-зелено-синих A. chloroptera, но иногда их сменяли стаи сине-желтых A. ararauna или зелено-красно-голубых A. militaris. Наверное, нигде на свете не увидишь такого водопада фантастических красок. Я попытался подплыть к этому волшебному вихрю, но из-за паводка мне пришлось бороться с сильным течением, так что слайд получился смазанный. Теперь я всем говорю, что так и было задумано — снять не попугаев, а абстрактные цветовые пятна, как символ тропиков.

Через пару часов последние стайки покинули солонец, и их гнусавые голоса стихли вдали. Отдельные парочки еще появлялись над обрывом, покачивая в полете полуметровыми хвостами, но боялись оказаться на земле в одиночестве и, покружившись, улетали. Только в кронах деревьев ары чувствуют себя уверенно, не будучи под защитой стаи.

Тут на реке очень кстати появилась пирога. Я отчаянно замахал руками, и меня тут же подобрали. Лодка шла в Боку с грузом пива, так что мы заворачивали к каждой приречной забегаловке, чтобы выгрузить полные бутылки и забрать пустые.

Постепенно небо затянули тучи и резко похолодало, а потом хлынул дождь.

Волны холода приходят сюда из далекой Патагонии каждую осень, при этом температура нередко падает до 10-15оС. Дальше к югу, в сельве Боливии, известны случаи похолоданий до 0о. Для местных жителей, не имеющих теплой одежды, это настоящая катастрофа. По нескольку дней они вынуждены сидеть у костров, не отходя ни на минуту.

Постепенно мы набрали попутных пассажиров — дрожащих от холода индианок с детьми за спиной. Во время одной из остановок я с удивлением обнаружил, что даже «окультуренные» местные индейцы умеют есть только руками. Для них было откровением, когда я научил их есть с ножа.

В Боку Ману мы прибыли уже в сумерках, когда белые облачка козодоев кружились над рекой, а из лесу доносился слаженный лягушачий хор. Переночевав у знакомых, я поймал наутро туристскую пирогу до Шинтуйи, и мы под проливным дождем помчались вверх по вздувшейся реке.

Экологический туризм в парк Ману — самый прибыльный бизнес в Перу после выращивания коки. Недельная поездка стоит столько, что хватает на хорошую зарплату и лодочнику, и повару, и «лоцману» (человеку, который сидит на носу с шестом, измеряя им глубину и отталкивая встречные бревна). Правда, велика и ответственность. Как раз в этот день, как я потом узнал, одна пирога опрокинулась на перекате. Хотя никто, кроме рюкзаков, не утонул, лодочнику светил год тюрьмы.

Что касается «гидов-натуралистов», то их зарплата доходит до 100$ в день, так что сюда приезжают подработать даже американские биологи. Это тоже не столь легкая работа, как может показаться. Ведь туристы платят деньги, чтобы увидеть дикую фауну, а в сельве можно проходить целый день, не встретив ни одного крупного животного. Особенно если ходить с толпой туристов, которых совершенно невозможно заставить хотя бы не кричать друг другу и которые с ног до головы облиты сильнопахнущими комариными репеллентами. Интересные насекомые и растения, правда, встречаются на каждом шагу, но мало кому хватает квалификации, чтобы разобраться в их фантастическом многообразии.

В этой группе обязанности гида пришлось исполнять мне, потому что сопровождавший их американец слег с приступом укаяльской лихорадки. Ее симптомы напоминают малярию, но она вызывается другим видом простейших (Tripanosoma terbovii). Но мне не пришлось особенно утруждаться: туристы уже ехали обратно и мало интересовались встречной фауной. К тому же берега были на редкость пустынны.

Кроме пары аистов-ябиру и стаи огненных попугаев (Pyrrhura) на соответствующей колпе, мы встретили только семью гигантских выдр, деловито скакавших куда-то по пляжу. Видимо, река затопила их озеро, и они искали старицу с более прозрачной водой. В конце концов я взял у кого-то книжку про путешествие в Нуристан и читал ее, укрывшись от дождя брезентом.

Мы добрались до места, где река выходит из гор, и высадились на турбазе. Дождь кончился, и я, уложив туристов спать, сделал вылазку в горную сельву. Было еще светло, и сверкающие бабочки Morpho проносились над рекой. На склонах предгорий флора и фауна совершенно не похожи на равнинные, хотя климат здесь практически такой же. Колибри, например, совсем другие — тут встречаются великолепные Topaza pyra, причудливые «вымпеловые» Ocreatus, сказочные Popelaria и еще с десяток красивейших видов. Но по такому лесу очень трудно ходить без троп, а если все же пытаешься, лучше не приближаться к рекам — по берегам ветви кустов усыпаны жгучими голубыми гусеницами.

Ночные голоса в предгорьях тоже совсем другие. Из каждой лужи слышатся звонкие металлические удары — так поет квакша-кузнец (Hyla faber). А под утро, когда ярко-красные агути пасутся на лесных тропинках, можно найти по голосу редкого золотого квезала (Pharomachrus pavoninus).

Утром подошла машина, и мы покатили в гору. Я так увлекся обменом опытом с южноафриканским туристом (он в тот момент «косил» от армий ЮАР и Намибии, а я — от советской и израильской), что едва не проскочил свою «остановку» на высоте 1500 метров. Облачный лес встретил меня холодным туманом и шумом водопадов на прозрачных горных ручьях. Благодаря прошедшему холодному фронту туман остался только в чаще, а с дороги открывался вид на скалистые отроги над головой и беспредельное пространство Амазонской равнины далеко внизу.

Было воскресенье, так что машин на дороге не было. До полуночи я успел пройти километров двадцать, набрав около пятисот метров высоты. Кое-где ручейки текли прямо через дорогу, и там на черных скалах сидели россыпи маленьких лягушек — не менее 10 видов, и все разноцветные. Их так много в этом поясе, что есть даже один опоссум (Lestoros inca), питающийся лягушками, которых он находит по голосу.

В трещине скалы я нашел гнездо колибри. Если на равнине эти птички строят гнездышки размером с рюмку, то здесь это была тщательно сплетенная конструкция величиной с футбольный мяч. Кладку защищали от холода толстые стены из мха, паутины и растительного пуха. Всего за день я насчитал 17 видов колибри, среди них самого оригинального — крючкоклювого (Entoxeres).

За очередным поворотом дорога нырнула в ущелье небольшого ручья. Под скалой у водопада, обдирая мох с мокрых камней, стояло странное существо размером с агути. Едва я успел понять, кто это, как зверюшка подпрыгнула и юркнула в кусты по узенькой тропке.

Мне снова повезло — насколько я знаю, это было первое наблюдение в природе за северным пуду (Pudu mephistophelis), самым редким из американских оленей. Он известен по нескольким находкам в облачных лесах Перу, Эквадора и Колумбии, но о его образе жизни никто ничего не знает. Теперь я могу предположить, что этот маленький олешек с короткими рожками обитает в самых сырых местах, на дне узких каньонов, где деревья и скалы густо обрастают мхом и бородатыми лишайниками — вероятно, пуду питается ими, как наша кабарга. Подобно кабарге, он прокладывает в непроходимой чаще сеть узеньких тропинок, позволяющих быстро и бесшумно удрать при опасности.

Вскоре я добрел до таблички «Частный заповедник „Союз“ (La Union). Высота 2100 м. Вход без разрешения владельца запрещен. Штраф за вход 10 солей, за наблюдение за петушками 15 солей, за фотосъемку 20 солей». Поскольку вокруг никого не было, я забрался в стоявшую рядом будку на сваях и расстелил спальник. Туман закрыл луну, и повсюду светились микросветлячки (больших на такой высоте нет). Я нашел на дне рюкзака горсть макарон и схрумкал их на ужин с большим аппетитом.

Скальные петушки (Rupicola andina), ради которых и была поставлена будка, появились перед рассветом. Десяток птиц «светящейся» красно-оранжевой с черным расцветки токовал прямо под окном, подпрыгивая и издавая странные гудящие звуки.

«Танцы» продолжались до тех пор, пока лужайку не осветило солнце. Тогда они улетели, а я пошел дальше вверх. Погода выдалась на удивление ясная, и колибри сверкали, как искры, зависая перед бесчисленными орхидеями. Такого разнообразия орхидей (как и колибри) нет, наверное, нигде на свете — одни только каттлеи попадаются дюжины разных цветов, в том числе сказочная Cattleya rex. На дороге виднелись следы очкового медведя, но довольно старые.

Подошедший джип подбросил меня до края леса, где я свернул на едва заметную колею и весело зашагал через парамо к видневшемуся вдали отрогу хребта. Словно волнорез, выдвигается этот кряж в сторону Амазонии, возвышаясь на 4000 метров над равниной. В конце июня сюда часто приезжают туристы, чтобы увидеть знаменитый на всю Южную Америку рассвет. В другое время года восточный склон Анд окутывает густая облачность, но изредка бывают ясные дни — как раз такой, как сейчас.

Удивительно, что даже на такой высоте дорога за три месяца совершенно заросла — дважды я чуть не потерял ее в высокой траве. Дальше к югу парамо уже нет — там восточная сторона гор становится все более сухой. У опушки леса паслись андские олени (Hippocamelus antiiensis), которые при моем появлении очертя голову бросались вниз по почти вертикальному откосу. Как они не ломают при этом ноги в кочкарнике, трудно понять. Ближе к вечеру из-под деревьев крадучись вышли самые маленькие олени — карликовые мазамы (Mazama bricenii).

Я нашел избушку на самом краю отрога Tres Cruzes de Oro (Три золотых креста), притащил из леса дрова и попытался развести костер. Гнилые сучья никак не хотели гореть — лишь последней спичкой мне удалось зажечь их, и ночь я провел в тепле в компании крошечной землеройки Cryptotis thomasi, единственной постоянной жительницы домика.

Знаменитый «рассвет Трес Крусес» не обманул моих ожиданий. Поднимаясь сквозь слои тумана, солнце так сильно искажалось, что принимало форму песочных часов, восьмерки и даже «делилось пополам». При этом на лесистые склоны гор ложились самые неожиданные краски. Когда солнце, наконец, вышло из облаков, пасшиеся на склонах белохвостые олени (Odocoileus virginianus) немедленно ушли в лес, а им на смену появились андские.

Не успел я вернуться к дороге, как небо затянули тучи и пошел снег. Я поймал машину «скорой помощи», ехавшую в Куско за лекарствами, и, несмотря на двукратные проколы колес, добрался в город засветло. Заходя по дороге во все кафе и ресторанчики, я дополз до своего отеля и повалился в койку, наевшийся, как удав (Boa constrictor).

Н. Гумилеву