Письмо первое

Момбаса, Кения

Уже неделю путешествую по Кении. Впечатлений очень много, попробую рассказать обо всем по чуть-чуть.

Суахили я зря учил: все тут говорят по-английски. Дороги отличные, автостоп быстрый и легкий, но надо отбиваться от желающих помочь остановить машину. Эти добровольные помощники обещают водителю, что ты заплатишь ему кучу денег, а потом требуют комиссионные за услугу и с тебя, и с него. Кроме того, приходится выслушивать от встречных постоянные лекции о том, что автостоп в Африке невозможен. Даже водители, которые тормозят на полной скорости и с радостными воплями предлагают везти хоть через всю страну, потом долго пытаются тебя убедить, что они — исключение из правила, и упорно норовят высадить тебя на автобусной остановке вместо выезда из поселка.

При наличии выбора между автостопом и маршрутками всегда лучше выбирать автостоп. Маршрутки медлительны, не очень-то дешевы, народу в них набивается куча, кондукторы и даже клерки в билетных офисах частенько пытаются тебя кинуть. К тому же, в отличие от многих других стран, тут еще не догадались, что можно возить багаж на крыше, поэтому передвигаться даже с небольшим рюкзаком бывает крайне неудобно.

Находиться в стране, где каждый третий норовит тебя облапошить, довольно утомительно. Белых, которые давно прожили в этих краях, легко отличить: они ходят с предельно неприветливым выражением лица, стараются ни с кем не встречаться взглядом, а на постоянные окрики «Мой друг!», которыми предваряются попытки что-то продать или еще как-то на тебе разжиться, не реагируют абсолютно.

Впрочем, это все мелочи. Настоящий рэкет тут в основном государственный. В большинство национальных парков без машины просто не попадешь. Прокат очень дорог, к тому же взять машину без шофера можно только в Кении, причем только в столице. Вход в парки в Кении и Танзании чуть ли не самый дорогой в мире, плюс отдельная плата за машину, кемпинг, а кое-где — еще за вооруженную охрану, носильщиков и прочий обязательный, но совершенно бесполезный сервис. Куда деваются деньги, поначалу непонятно: дороги в парках в основном разбитые, персонал живет очень бедно, бойцы антибраконьерских патрулей гоняют по колдобинам на разваливающихся джипах и вооружены китайскими АК-47 с треснувшими от старости прикладами. Все становится ясно, когда попадаешь в столицу: такого количества дорогих машин, как в центре Найроби, ни в одном американском городе не увидишь.

Пока из «туристических» национальных парков я побывал в двух: Найроби и Цаво. В Найроби можно посмотреть на жирафов, буйволов и антилоп с небоскребами на горизонте — до города рукой подать. Еще там есть приют для осиротевших слонят и носорожков, в котором я два дня проработал волонтером.

В книжках про местную фауну утверждается, что африканский буйвол — жутко опасный зверь. Врут, конечно. Вообще буйволы гораздо сообразительнее, чем кажется: в местах, где много туристов, они понимают, что машины мигают подфарниками, прежде чем свернуть на развилке дорог. Но в парках они не очень боятся людей — можно зайти прямо в середину стада, если не торопиться и внимательно следить за ушами. Пока они просто смотрят на тебя и фыркают, идешь потихоньку вперед, а если прижимают уши — надо замереть и дать им несколько минут, чтобы успокоиться. Через некоторое время на тебя совершенно перестают обращать внимание и можно спокойно передвигаться по саванне вместе со стадом. Это также хороший способ подобраться поближе к антилопам-ориксам и другим пугливым зверям. Правда, вокруг стад вьются мухи цеце — такие противные маленькие слепни, кусаются очень больно, а прихлопнешь ладонью — улетают, как ни в чем не бывало. Еще больше там буйволовых скворцов — особых птичек, которые вечно ползают по буйволам, жирафам и прочим копытным, собирая с них клещей.

Цаво состоит из двух частей, восточной и западной, разделенных шоссе и железной дорогой Найроби-Момбаса. При строительстве этой железной дороги в 1898 году два молодых брата-льва съели 160 рабочих. В результате долгих охотничьих ухищрений главному инженеру удалось этих львов убить, и теперь их чучела можно увидеть в Музее естественной истории в Чикаго, а про всю историю посмотреть фильм «Призраки во тьме».

Мне там лев встретился только один, но все равно было интересно. Туристов в Цаво немного, особенно в восточной части. Главная достопримечательность — источник на западе парка, вытекающий из лавового тоннеля. Он образует цепочку прозрачных озер, к которым приходят на водопой стада зебр, жирафы, полосатые антилопы-куду и семьи слонов. В быстрых ручейках, текущих из озера в озеро, лежат крокодилы: откроют пасть и терпеливо ждут, когда течение забросит туда рыбку.

Еще в озерах живут бегемоты, и есть специальная стеклянная будка, чтобы посмотреть на них из-под воды. Зрелище довольно забавное, потому что там множество здоровенных сомов, и они десятками ползают по бегемотам, дну и стеклам будки, объедая паразитов. Хвост у бегемота в виде сардельки. Время от времени сарделька начинает быстро-быстро махать вправо-влево, разбрызгивая навоз зеленоватым облачком. Видимо, так эффективнее метится территория.

По Цаво интересно просто поездить: помимо «туристских» (т. е. крупных) зверей и страусов, есть еще куча мелочи, на которую никто не обращает внимания. То дроф с птенчиками увидишь, то питона, то дикую кошку или толпу мангустов. Обычно оттуда на Килиманджаро красивый вид, но зимой все небо в облаках.

Портовые города Кении и Танзании населены потомками работорговцев, приплывших из Йемена и Ирана. Смешавшись с коренным населением, они создали язык и культуру суахили и обратили жителей побережья в ислам. Законы ислама запрещают брать в рабство мусульман, поэтому, начиная с десятого века, здесь расцвела коммерческая работорговля, поставлявшая на экспорт не принявших ислам жителей внутренних областей. Впоследствии эта торговая сеть была унаследована португальцами и французами. Однако в XVIII веке арабы снова отбили побережье у португальцев. Их владычество, а с ним и работорговля, закончились лишь с приходом англичан.

Жители прибрежных городов говорят на классическом суахили, и вид у них не особенно африканский. За пределами городов, однако, типичная Африка. Круглые хижины из глины или бетона, тянущиеся вдоль деревенских улиц цепочки женщин с ведрами на голове, вечно шатающиеся от малярии дети. Малярия тут практически у всех: за сезон дождей средний местный житель получает до тысячи зараженных укусов, а чтобы заболеть, достаточно одного. Самые обычные в деревнях комары — гамбийские анофелесы, идеальные переносчики, потому что эти комары долго живут, предпочитают людей скоту, к тому же именно в их слюнных железах возбудитель малярии особенно хорошо себя чувствует. Сейчас, впрочем, начало зимы — сухой сезон, и комаров почти нет. К тому же не жарко, даже на побережье. Еда довольно вкусная, а фрукты почти бесплатные.

В лесах разбросаны заросшие лианами развалины средневековых арабских городов. Теперь в них живут обезьяны и маленькие антилопы-дукеры. Еще там водятся совершенно неописуемые звери под названием слоновые прыгунчики. Они похожи на крысок на длинных ножках, но у них большие черные глаза и длинный хоботок, постоянно находящийся в движении. Прыгунчики бегают по лесу с безумно деловым видом, размахивая хоботком и издавая щелкающие звуки. Они очень драчливые и периодически принимаются гоняться друг за другом, норовя ухватить за хвост. Шатаясь по ночам среди обвалившихся, заросших мхом и лианами мечетей и дворцов с неподвижными силуэтами спящих обезьян на стенах, чувствуешь себя словно в «Книге джунглей» Киплинга.

В лесных заповедниках народу мало, заборов нет, палатку можно ставить где угодно (лишь бы с тропы не было видно), шататься по ночам в поисках сов и ночных зверей никто не мешает. Правда, приходится обходить гигантских земляных сверчков. Они сидят у своих нор и трещат так громко, что уши начинают болеть. А вот слоны передвигаются совершенно бесшумно: встречаешь такого на залитой лунным светом тропинке, он молча разворачивается и, покачиваясь, уплывает в глубину зарослей. Из крон деревьев периодически доносятся жалобные вопли галаго — местных лемуров. Они дымчато-серые, лопоухие, с пушистым хвостом и круглыми глазищами. В общем, нет ничего лучше, чем провести ночь в лесу.

Я прокатился вдоль побережья до реки Тана, а сейчас двигаюсь обратно на юг, в сторону Танзании.

 

Письмо второе

Дар-эс-Салам, Танзания

Пересечение границы прошло спокойно — слупили полсотни баксов, шлепнули месячную визу. На шлагбауме сидел здоровенный богомол, похожий на сухой лист. Когда я перелезал через шлагбаум, он вдруг испугался, развернул крылья и лапки и мгновенно превратился в подобие огромного разноцветного цветка. Вообще-то в таких местах лучше фотоаппаратом не размахивать, чтобы за шпиона не приняли, но тут я не сдержался и его сфотографировал.

Побережье довольно симпатичное: изумрудные поля, горы на горизонте, на высоком тростнике сидят ярко-алые с черным птицы-ткачики. В африканских саваннах и степях вообще поразительно много ярких птиц. Гораздо больше, чем в безлесных районах других континентов, даже Южной Америки. За полчаса можно увидеть птичек всех цветов радуги, в том числе райских вдовушек с полуметровыми хвостами, роскошных блестящих нектарниц и многотысячные стаи расписных общественных ткачиков. Скворцы тут настолько красивые, что глаз не оторвешь. Больше, правда, в сельскохозяйственных районах почти ничего не водится. Еще недавно зверей было полно по всей Восточной Африке, но за последние двадцать лет по континенту распространилась мода на bushmeat (мясо дичи), и теперь за пределами парков и заповедников осталась только малосъедобная живность, в том числе огромные стада павианов-мусорщиков.

По востоку Танзании тянется цепочка невысоких, покрытых лесом горных хребтов под названием Eastern Ark Mountains. Это как бы острова, вот уже тысячи лет изолированные морем саванны от других лесных областей. На каждом из хребтов — особая флора и фауна.

В горах Удзунгва мне впервые за неделю в Африке удалось найти ядовитых змей. Сначала встретилась небольшая шумящая гадючка, потом — восхитительно изящная зеленая мамба метра два длиной. Отыскал я ее по тревожным крикам восточных красных колобусов — это такие обезьяны с шапочкой длинных оранжевых волос на голове, словно шляпки у подосиновиков. Обычно ядовитые змеи крайне флегматичны, но мамба двигается с поразительной быстротой. Даже на ровном месте приходится бежать, чтобы ее догнать. Пару лет назад в ЮАР был случай, когда в разгар свадебного пиршества в чьей-то хижине проломилась гнилая доска чердачного перекрытия, и мамба упала прямо на праздничный стол. На пути к двери напуганная змея успела перекусать десять человек, и все они умерли.

Мою первую мамбу я, хотя и с трудом, но все-таки поймал. Как и прочие аспидовые змеи — кобры, крайты и так далее — будучи взятой в руки, она удивительно быстро успокаивается. Можно дать ей по себе поползать или уложить покрасивее, чтобы сфотографировать. Потом я еще долго шел за ней по лесу, просто наблюдая, как она движется с ветки на ветку.

К сожалению, гуляя по горам Удзунгва и Улугуру, мне приходилось периодически прятаться от егерей и групп туристов. Вход там стоит недорого, но надо еще платить за услуги гида, к тому же нельзя ходить по ночам. С гидом в лесу вряд ли много увидишь: в отличие от, например, мадагаскарских гидов, восточноафриканские профессионализмом не отличаются. Ходят они довольно шумно, в тяжелых ботинках. Они даже не замечали меня, просто неподвижно стоявшего в тени дерева в нескольких шагах от тропы.

Больше всего мне понравились горы Узамбара. Там самые красивые леса, и никаких режимных ограничений. К тому же лес буквально набит светлячками.

Ночуя в палатке, я каждый раз расставляю вокруг несколько маленьких железных коробочек — ловушек на грызунов. Попадаются всякие интересные зверушки, которых иначе увидеть не так-то просто: пушистые сони, толстые мыши (это название), полосатые мыши, землеройки и так далее. В Узамбара я, как обычно, разложил ловушки вдоль лесного ручейка, но через час обнаружил, что все они кем-то захлопнуты, а одна и вовсе разгрызена.

Пришлось устроить засидку, и вскоре появились виновники: африканские гигантские крысы. Они похожи на обычных, только длиной почти метр, и окраска поярче. Говорят, что эти чудесные создания легко приручаются — жаль, не было времени проверить.

Сейчас я в Дар-эс-Саламе. Днем город вполне ничего, но ночью за тобой то и дело пытаются увязаться всякие темные личности. Однако это все-таки лучше, чем Найроби, где хорошую машину можно оставить на улице, только наняв сторожа, а после десяти вечера даже местные жители боятся из дома выходить.

 

Письмо третье

Аруша, Танзания

Танзания не так уж сильно отличается от Кении. Разве что меньше народу говорит по-английски. До Первой мировой войны страна была немецкой колонией Танганьика. Немцы создали здесь лучшую в Африке образовательную систему и пользовались такой поддержкой населения, что во время войны смогли вести против англичан успешную партизанскую войну. За сорок лет (до провозглашения независимости в 1959 году) англичане успели развалить все, что построили немцы: в 1959-м в Танганьике был всего один местный житель с университетским образованием, который и стал первым президентом.

Засилье бюрократии в Танзании еще хуже, чем в Кении. В национальных парках, например, белые обязаны платить за вход долларами, кенийцы — кенийскими шиллингами и так далее. Почему — непонятно. С подобным идиотизмом сталкиваешься на каждом шагу.

По дороге на остров Занзибар я разговорился с девушкой-итальянкой, которая уже двадцать лет живет в Дар-эс-Саламе. Гражданства ей не дают, только вид на жительство, так что она за многие вещи должна переплачивать в два-три раза. По работе ей приходится раз в неделю ездить на Занзибар, и хотя это часть Танзании, ей как негражданину каждый раз ставят в паспорт занзибарский въездной штамп. В результате паспорт приходится ежегодно менять. Сейчас она делает для газеты репортаж о способах обмана туристов при продаже билетов на паром. Таких способов больше двадцати.

В основном туристы плавают на остров, чтобы посмотреть Каменный Город — древнюю базу работорговцев. По лабиринту узких улочек было бы очень приятно погулять, если бы там не было местных жителей. Они готовы часами тащиться за тобой по жаре в надежде, что удастся «объяснить» тебе, как куда-то пройти, или еще как-нибудь «помочь», а потом потребовать за это денег. При этом народ на острове отнюдь не нищий.

Занзибар еще недавно был султанатом, в котором правили династии оманских арабов. На протяжении столетий султанат был объектом жгучей ненависти коренного населения Восточной Африки: именно сюда арабы сгоняли многотысячные колонны рабов для отправки на невольничьи рынки Ближнего Востока. В первой половине XX века остров стал британским протекторатом. Стоило англичанам уйти, и всего через месяц чернокожие жители острова — потомки рабов — подняли восстание против бывших хозяев. В двадцать четыре часа все до единого арабы на острове были убиты или сбежали. Позже остров заключил союз с Танганьикой и вошел в состав объединенной Танзании, о чем многие тут жалеют до сих пор.

Лес сохранился только на севере Занзибара. Там водятся полуручные колобусы, но если вы не зоолог, удовольствие от общения с ними явно не стоит затрат на «туристический» паромный билет. Несколько интереснее соседний остров Пемба: туристов почти нет, к тому же он, в отличие от Занзибара, никогда не был связан с материком, и природа там довольно своеобразная. Говорят, что вокруг острова стоит понырять, но о том, чтобы оставить вещи без присмотра хотя бы на несколько секунд, не может быть и речи.

С Пембы довольно сложно выбраться напрямую — паромы ходят только через Занзибар. Мне повезло: поймал попутную яхту и сэкономил целый день. Владелец яхты, старый южноафриканец, зарабатывает на жизнь контрабандой людей в Южную Африку. Говорит, что втискивает в каюту по десять-пятнадцать человек. Невольно вспоминаются кормушки для акул — перегруженные бриги времен работорговли, порой терявшие в пути до половины «груза».

Самые лучшие попутки — местная интеллигенция. И поговорить интересно, и ездят они быстро, и денег не просят. Один земский доктор довез меня от побережья прямо до Килиманджаро. Легальное восхождение с неизбежными носильщиками и прочим стоит не меньше семисот долларов, не считая обязательных чаевых. Пришлось лезть с севера вдоль одного из стекающих по склону ручьев. Мне удалось найти слоновью тропу и довольно быстро добраться до края леса, но дальше начались сложности. Погода была отвратительная: дождь со снегом и туман. Теплого спальника для ночевки на такой высоте у меня не было, к тому же в тумане можно было запросто нарваться на егерей. Я сбегал до края ледника и спустился обратно, решив, что при нулевой видимости рисковать ради покорения вершины нет смысла. Вообще мне там не понравилось: в лесу мало что водится, подъем очень тяжелый, и риск попасться большой. Три дня потерял впустую, даже саму гору по сути дела не видел из-за постоянной облачности. Вид сверху, говорят, и в хорошую погоду неинтересный: кругом равнина.

Ледники Килиманджаро очень быстро тают и лет через двадцать, видимо, исчезнут совсем. Этот процесс начался еще в XIX веке. Поначалу его объясняли вырубкой лесов на склонах: якобы влажность восходящих потоков воздуха уменьшилась, и снега стало выпадать меньше. Но вот уже полвека деревья на склонах не рубят, нижняя граница леса сейчас проходит примерно там же, где и двести лет назад, а ледники продолжают отступать. Так что дело все-таки в общем потеплении климата.

По пути в город Арушу мне повезло. Водитель попутки знал там владельца турфирмы, которому надо было перегнать джип на запад страны. Мы договорились, что я возьму машину на несколько дней, проеду на ней через Серенгети и отгоню к месту назначения. Это редкая удача: обычно в Танзании не дают машины напрокат без шофера. Уговорить шофера как-либо нарушить бесчисленные правила и инструкции очень трудно, и вообще он вечно тормозит в прямом и переносном смысле. К тому же прокат джипа на неделю мне обходится всего в двести долларов место обычных пятисот-семисот.

С уплатой, правда, вышла заминка. Наличных долларов у меня осталось мало и тратить я их могу только на въезд в парки, а с банкоматами тут всегда проблемы: то не работает, то выдает не больше десятки в день, то берет карточки только с четырехзначным кодом (у моей — шестизначный). Пришлось угробить несколько часов на поиски, но в пятом или шестом банке все-таки удалось нужную сумму снять.

Места к северу и западу от Аруши — самая интересная часть Африки, так что ближайшие несколько дней должны быть нескучными.

 

Письмо четвертое

Мто Ва Мбу, Танзания

Мое путешествие с каждым днем становится интереснее. Хорошо в Африке, когда везет.

Раздобыв в Аруше джип, я поехал на север, к кенийской границе. Дорога идет по одной из рифтовых долин — длинной ложбине с высокими обрывами с обеих сторон. Эти долины — трещины в земной коре, по которым континент медленно раскалывается на части. Система рифтов начинается в Ливане и кончается в ЮАР. В Восточной Африке цепь разломов раздваивается. Восточный рифт идет через центральную Танзанию, Кению и Эфиопию, а западный — по границе с Западной Африкой. В Танзании склоны рифтовых долин обычно покрыты лесами гигантских канделябровых молочаев, а дно — сухой степью.

Живут в этих краях масаи — кочевой народ, давным-давно пришедший с севера. Выглядят они очень живописно: ходят в ярко-красных накидках, с копьями и множеством украшений. Социальный статус у них определяется количеством скота, поэтому они держат намного больше коров и коз, чем земля может прокормить. О близости деревни можно узнать по полному отсутствию травы. Прочие кенийцы и танзанийцы их одновременно презирают и боятся. Мне уже рассказали кучу баек об их дикости, нечистоплотности, бесстрашии и о мастерстве их колдунов.

Когда-то юноша-масай получал право считаться взрослым только после того, как принимал участие в успешной охоте на льва. На охоту ходили вшестером-всемером, но все равно каждый раз кто-нибудь оказывался убитым или искалеченным, а иногда лев ухитрялся прикончить всех. Если юноша надеялся в будущем стать вождем, он должен был схватить льва за хвост и держать, пока остальные закалывали зверя копьями. Это не так просто, как кажется: хвост у льва очень сильный, к тому же в кисточке спрятан острый шип. Сейчас львов слишком мало и обычай больше не практикуется, а последние старики, когда-то убившие льва, пользуются огромным почетом.

Пока основная черта масайского характера, с которой я познакомился лично, — меркантильность. Дело в том, что масаи традиционно не едят мяса животных, кроме скота. Поэтому, хотя они считаются лучшими в Восточной Африке охотниками, на их землях сохранились нетронутыми огромные дикие стада, в далеком прошлом пасшиеся на большей части континента. Англичане создали там национальные парки, а масаев выселили в промежутки между ними. Теперь масаи зависят от денег, всевозможными способами собираемых с туристов. Проезд через масайскую деревню стоит до десяти долларов. Сфотографироваться с воинами в традиционной одежде — до пятидесяти.

Мне платить не пришлось, потому что еще на выезде из Аруши я подобрал нескольких масаев, голосовавших на обочине шоссе. Никогда не думал, что придется решать проблему размещения в машине длинных копий. Асфальт вскоре сменился на редкость пыльной грунтовкой, а зеленые луга — голыми пастбищами. Пассажиры показывали мне, как объехать «платные деревни». В одной из них моим масаям надо было выходить — там нас всех угостили козьим сыром и традиционным напитком, смесью молока с коровьей кровью. На освободившееся место я подобрал белого, оказавшегося американским зоологом по имени Боб. Он уже давно болтался в долине, изучая миграции гну, и к масаям относился с большим уважением.

— Как-то раз, — сказал Боб, — моего ассистента шумящая гадюка укусила. Нога распухла и почернела, лежит он и орет от боли. Позвали колдуна. Тот приказал овцу зарезать. Выдавил содержимое тонких кишок и заставил парня выпить целую миску. Его, конечно, сразу вырвало, но опухоль вскоре прошла. Потом, правда, все равно пришлось в госпитале кусок мышцы удалить.

Мы доехали до обширного мелководного озера Натрон. Таких озер в рифтовых долинах полно: некоторые пресные, большинство горько-соленые. Отличить их можно издали. Над пресными озерами вьются стаи пеликанов, гусей и уток, а соленые покрыты розовым ковром фламинго, которых на одном озере может собраться до полумиллиона.

Вдоль обеих бортов долины тянутся разнокалиберные вулканы. Мне больше всего хотелось залезть на самый активный из них, Олдоньо Ленгаи. У масаев он считается священным, поэтому надо платить мзду за святотатство плюс зарплату обязательному гиду. После долгой утомительной торговли удалось сбить цену вдвое, а затем я с некоторым трудом уговорил Боба составить мне компанию, так что все мероприятие обошлось в десятку.

На джипе можно подъехать к самому подножию горы, однако у нас по пути перестал работать стартер и пришлось идти лишний час. Олдоньо Ленгаи высотой чуть меньше трех тысяч метров, тропа хорошо набита, но склон очень крутой и сыпучий, поэтому из нескольких десятков человек, ежегодно пытающихся на него взобраться, до кратера добирается примерно четверть. Влезть по жаре, наверное, вообще невозможно, так что выходить рекомендуется около полуночи в полнолуние или первые три-четыре дня после него, чтобы оказаться на вершине к рассвету. При свете луны становится понятно, почему подъем такой тяжелый: по склонам скатывается едва заметный туман, состоящий в основном из углекислого газа.

Внутри кратер поразительно напоминает радиолокационные снимки поверхности Венеры. Это относительно ровная, горячая на ощупь площадка диаметром метров триста, покрытая разноцветными натеками лавы. Тут и там поднимаются причудливые башни высотой с одноэтажный дом с маленькими дымящимися кратерами наверху. Лава тут уникальная: в ней очень много карбоната натрия, поэтому она начинает течь при низкой температуре, всего градусов пятьсот. Ночью такая лава немножко светится, но на солнце кажется черной, как деготь. Потом она высыхает и становится белой, бронзовой, золотой или розовой. Один такой поток медленно вытекал из башни с бурлящим озерком лавы внутри.

Под утро на вершине довольно прохладно, и приходится иногда ложиться на землю, чтобы согреться. Раньше в кратере можно было ночевать, но несколько лет назад внезапно вырвавшийся из-под земли поток лавы сжег заживо нескольких туристов вместе с палатками. Теперь останавливаться можно только в старом кратере неподалеку. Там водятся маленькие, невероятно прыгучие скальные антилопы и похожие на больших пушистых морских свинок звери под названием горные даманы.

Вид с вулкана — один из лучших в Восточной Африке. Внизу тянется рифтовая долина с озерами, на запад уходит зеленое Кратерное нагорье с гигантскими кальдерами, а на востоке виднеется гора Меру (4369 м) с пятнами снега на вершине. Иногда и Килиманджаро бывает видно, но нам не повезло.

Обратно в Арушу пришлось ехать без остановки, потому что стартер не работал и выключать мотор можно было только там, где джип удавалось поставить носом под уклон. В этот раз в качестве пассажира мне достался особо почтенный масай, старый-престарый вождь из числа убивших льва, в сопровождении мальчика-поводыря. Денег с нас слупить, конечно, никто не пытался. Один раз мы немножко сбились с дороги, но очень удачно: заехали в рощу высоких акаций, где паслось полсотни жирафов. Они принялись бегать вокруг машины — что может быть красивее?

Мы отыскали грунтовку и вскоре увидели на обочине микроавтобус с туристами. Возвращаясь с озера Натрон, они прокололи одно за другим три колеса. Мы запихнули в джип детей и женщин, а также их гида. Двоим мужчинам пришлось ехать на подножках в густых облаках пыли. Гид был танзанийцем с побережья. За очередным поворотом поперек дороги стоял здоровенный буйвол и с характерным для этих ребят мрачным видом смотрел на нас, шумно нюхая воздух.

— Не подъезжай близко! — закричал гид. — У нас люди снаружи, и ружья нет! Слишком опасно.

— Ничего опасного, — сказал я, останавливаясь и выходя из машины. Буйвол медленно побрел на обочину. Туристы смотрели на меня, как будто я шел по воде.

— Ты что, сумасшедший? — запричитал гид, когда я вернулся за руль и медленно проехал мимо зверя. — В Африке нельзя пешком ходить!

— Масаи же ходят.

— Они все колдуны! Они даже к львам могут подойти, потому что львы их боятся.

— А почему львы их боятся?

— Они специальной мазью натираются.

— Не может быть. Давай старика спросим.

Гид перевел мой вопрос на суахили, мальчик-поводырь повторил по-масайски. Старик ответил короткой фразой. Мальчик усмехнулся.

— Что он сказал?

— Львы боятся масаев, потому что масаи не боятся львов.

Перед самым выездом на асфальт мотор у нас заглох в песчаной яме, и тут выяснилось, что стартер опять работает. Я высадил народ на арушинской развилке, а сам поехал на запад.

Надеюсь, больше проблем с машиной не будет. Впереди самая интересная часть Танзании, очень не хотелось бы где-нибудь застрять.

Сегодня ночую в Мто Ва Мбу, маленьком городке с колониями летучих лисиц почти в каждом большом дереве. Завтра к шести утра надо быть на кордоне Нгоронгоро, чтобы попасть внутрь первым, до того, как толпы туристов распугают всех зверей.

 

Письмо пятое

Мванза, Танзания

Все-таки Африка — это здорово! По крайней мере местами.

На южном краю Кратерного нагорья находится тридцатикилометровая кальдера под названием кратер Нгоронгоро. Дно кратера окружено высоким кольцевым хребтом, стока оттуда нет, поэтому там всегда хорошая трава и много пресных озер. Концентрация крупных зверей там одна из самых высоких в мире. Концентрация туристов, к сожалению, тоже. Утром по склону спускаются сотни микроавтобусов и джипов. Внутри кратера они передвигаются, как и копытные, длинными цепочками. Но если зебры и гну собираются кучками возле озер, то туристы — возле спящих львов и гиен. Ночью, когда в кратере происходит все самое интересное, находиться там запрещено. На гребне тут и там сидят егеря с телескопами, следя, чтобы никто не съезжал с дороги и не выходил из машин. В данном случае это, наверное, правильно: если бы не ограничения, дно кратера из зеленого луга давно превратилось бы в испещренный колеями пустырь.

Львов можно найти двумя способами: либо проверять места, к которым движется большое количество машин (шоферы туристических компаний постоянно общаются по радио), либо отслеживать, куда пикируют снижающиеся грифы. В обоих случаях там обнаруживается обглоданный скелет добычи, несколько спящих в живописных позах кошек, а вокруг — разгуливающие с несчастным видом гиены и шакалы. На шакалов львы не обращают внимания, а гиен не любят и периодически пытаются отогнать. Я стараюсь быть похожим на шакала.

Кроме тысяч зебр и гну, в кратере пасется множество газелей, антилоп топи, конгони и канн, буйволов, венценосных журавлей, цесарок, страусов, гигантских дроф, здоровенных леопардовых черепах, а в рощах акаций — гаремы изящных антилоп-импала под охраной самцов, жирафы, слоны и несколько черных носорогов. Посреди всего этого зоопарка чибисы и маленькие кулики-зуйки ухитряются выводить птенцов. Гнездятся они на самых вытоптанных участках. Страшно смотреть, как крошечные пуховички неуклюже бегают под ногами бредущих с водопоя стад.

Единственное место, где разрешается выходить из машины — участок для пикников на берегу небольшого озерца с бегемотами и пеликанами. Проезжая мимо, я увидел, как сидевшие за столиками туристы вдруг побросали еду и устремились к машинам. Из леса в нашу сторону брел здоровенный слон с бивнями до земли. Убедившись, что егерей вокруг нет, я прихватил сумку с камерами и пошел навстречу. Слон вел себя совершенно спокойно и позволил мне подойти метров на пять, а потом величественно повернулся и плавно зашагал к озеру. Я оглянулся. На меня глядело несколько сотен объективов фото- и видеокамер. Наверное, я и вправду неплохо смотрелся на фоне старого слона.

За час до заката кратер полагается покинуть. Подъем крутой, так что образуется длинная пробка. Как раз в это время по встревоженной реакции проходивших мимо зебр я обнаружил отдыхающего гепарда. Сделал вид, что у меня в очередной раз поломался стартер, и остался внизу на лишних полчасика. Едва исчезли туристы, кот встал, прошел несколько шагов и поднял легким пинком второго гепарда, о присутствии которого я и не догадывался, настолько хорошо он прятался в высокой траве. Оба были самцы — наверняка братья. Они огляделись вокруг и, к моему удивлению, помчались к пасшимся неподалеку антилопам-гну. Обычно гепарды ловят газелей, взрослый гну им не по зубам. Среди стада было несколько антилоп помоложе, за одной из них гепарды и погнались. На мой взгляд она ничем не отличалась от остальных, но вскоре стало заметно, что бежит она чуть медленнее. Подозреваю, что хищники долго наблюдали за гну, прежде чем выбрать жертву. Они быстро догнали антилопу и с третьей попытки повалили. Тут вдали появилась направляющаяся в мою сторону машина егерей, и мне пришлось улетучиться.

Ночевать в Нгоронгоро можно только в кемпинге на гребне кратера. Вокруг густой лес, львов нет, но выходить из кемпингов пешком все равно запрещено: вдруг встретится ужасный буйвол. Вообще-то по ночам буйволы мирно пасутся среди палаток, но туристам об этом не сообщают.

Высота там больше трех тысяч метров, так что ночи холодные, и луна светит очень ярко. Бродя по кемпингу после заката в ожидании темноты, когда все уснут и можно будет пойти погулять по лесу, я обнаружил большую яму — свалку мусора. Из зарослей к ней вело множество тропинок. Я присел на краю ямы, и вскоре появились звери. Сначала пришло стадо черных с белой бородой кистеухих свиней. Проходившего мимо поросенка мне даже удалось погладить по покрытому жесткой щетиной боку. Потом появилась парочка дикобразов. В густых сумерках они выглядели как огромные бело-черные шары, слегка потрескивающие на ходу иголками.

Западнее кратера начинается обширная равнина Серенгети, рассеченная глубоким каньоном — Олдувайским ущельем. Его склоны усеяны каменными рубилами, скребками и наконечниками, от совсем грубых, возрастом больше пяти миллионов лет, до относительно свежих, идеально правильной формы. Изготовление самых лучших ножей и наконечников копий из куска обсидиана или кремня требовало более тысячи точных ударов камнем о камень. Современным археологам потребовалось бы примерно пять лет упорных тренировок, чтобы научиться копировать неолитические образцы.

Мне попался небольшой каменный скребок работы Homo habilis, сделанный, видимо, около двух миллионов лет назад. Позже я опробовал его на туше задавленной львами зебры. Инструмент позволяет с поразительной быстротой и легкостью отделять мясо от костей.

В местном музее есть слепки следов, оставленных тремя древними людьми, шагавшими по свежему вулканическому пеплу. С тех пор прошло 3600 лет, но следы прекрасно сохранились. Люди были маленькие, с узкими ступнями и быстрой походкой. Видимо, после извержения вулкана им приходилось нелегко: следы совсем неглубокие, явно оставленные исхудавшими людьми, а ребенок немного волочил ноги от усталости.

Равнина Серенгети оказалась сухой, с низкой желтой травой. Зверей было мало, если не считать бесчисленных табунков газелей, которым не нужна питьевая вода. Гигантские стада гну и зебр в начале сухого сезона начинают двигаться на северо-запад и к середине июля большинство уходят в Кению до весны. Кое-где на горизонте поднимались столбы дыма: горела трава. Вслед за полоской огня там шагали цепочкой рогатые вороны, аисты, цапли и коршуны, собиравшие поджаренных насекомых.

На вершинах гранитных останцев, называемых тут kopje, лежали грустные львы, с тоской осматривая окрестности. Обнаружить их можно было издали по скоплениям машин. Почему-то львы никогда не пытаются вытащить туриста из джипа или снять с крыши микроавтобуса — индийские тигры иногда это проделывают. По идее, тигры не должны быть умнее львов: мозг у них практически одинаковый. Основное различие в биологии — львы охотятся прайдами, а тигры нет. У обезьян из двух родственных видов мозг всегда больше у того, который живет большими стаями. Но, похоже, от кошки одиночная охота требует большей находчивости, чем групповая.

Национальный парк Серенгети — один из самых больших в Африке. К вечеру я едва успел доехать до реки Мара, пересекающей его примерно посередине. За рекой разбросано несколько кемпингов и контора парка. Тамошние свалки мусора тоже оказались очень интересными: даже днем вокруг них шныряли шакалы, два вида даманов, полосатые мангусты и три вида обезьян.

В кемпингах, помимо тургрупп из Европы, США и Японии, собралось довольно много южноафриканцев, добравшихся своим ходом через Зимбабве и Ботсвану. Поскольку они не тратят сотен долларов на прокат джипа с шофером, правительство обдирает их другим способом: въезд в парк на машине с иностранным номером стоит в несколько раз дороже. В основном это опытные путешественники, и пообщаться с ними интересно. Мне, в частности, рассказали, как ездить по Серенгети ночью. Возле конторы парка в Серонере есть пивной бар, который открыт до десяти вечера. Если говоришь, что едешь туда или оттуда в кемпинг, это считается уважительной причиной.

Это характерная для национальных парков Восточной Африки ситуация. Люди приезжают за сумасшедшие деньги черт знает откуда, чтобы посмотреть на дикую фауну. Но им запрещают выходить из кемпинга или отеля с пяти вечера до шести утра, так что увидеть им удается только спящих хищников и жующих жвачку копытных. А вот если хочется напиться в баре — пожалуйста, катайся по парку сколько хочешь.

Кемпинг был весь изрыт норами красноносых крыс, в которых гнездились веселые птички-бородатки. Под крышей сортира висели летучие мыши. Я дождался восхода луны и пошел гулять по мягким песчаным дорогам. Луна светила настолько ярко, что можно было легко отличить след мангуста от следа ежа. Фонарик я включал, только если замечал движение в траве или кронах акаций. Его луч падал то на маленьких сов, то на шустрых галаго, то на крошечных пугливых антилоп-дикдиков, то на странных зверей под названием долгоноги, похожих на помесь зайца, кенгуру и тушканчика. Возле реки с громким хрустом и чавканьем кормились бегемоты. Потом я заметил на песке круглые отпечатки львиных лап и прибавил шагу. Вскоре я догнал небольшой прайд, двигающийся целенаправленно по дороге, и пристроился следом. Мне приходилось держаться метрах в сорока позади. Если я пытался сократить дистанцию, шедшая последней львица начинала сбиваться с шага и нервно оглядываться. Примерно через час походка зверей вдруг изменилась: они двигались вперед медленно и осторожно, навострив уши и нюхая воздух. Вокруг повсюду виднелись силуэты пасущихся копытных, поэтому мне было трудно понять, что именно их привлекло. Я снял сандалии, чтобы тоже идти бесшумно, и, наверное, крался в темноте с тем же видом, что и кошки.

Без малейшей заминки прайд свернул с колеи и устремился к полоске кустарника вдоль текущего по ложбинке ручья. Следовать за ними я не рискнул: не хотел упускать из вида «ведущих». Пришлось стоять и ждать. Вот они показались на другом берегу: три львицы правее того места, где прайд вошел в заросли, две — левее. Львята-подростки остались в кустах. Ручей был всего по колено глубиной, так что я перебежал на другую сторону, и очень вовремя. Все пятеро охотниц мчались с двух сторон к пасшемуся на откосе буйволу. Одна львица вскочила ему на спину, другая ухватила за основание хвоста, третья — за горло. Оставшиеся просто сидели и смотрели на происходящее. Я поднял видеокамеру, она включилась было… и перестала работать.

Надо ж ей было выбрать именно этот момент! У меня имелся еще фотоаппарат, но его вспышки хватало только метров на пять, а подходить так близко я, честно говоря, боялся: львы и так периодически поглядывали в мою сторону. Спустя тридцать секунд буйвол был повален, а еще через две минуты убит. Я присел на термитник и наблюдал за прайдом, пока не начало светать. К тому времени от туши осталось меньше половины. Объевшиеся львята бегали вокруг с новой игрушкой: украшенным кисточкой буйволовым хвостом. На меня давно никто не обращал внимания, только одна львица пару раз как бы случайно пыталась зайти мне за спину. Я каждый раз вставал, делал пару решительных шагов в ее сторону, и она тут же притворялась, что совершенно ни при чем.

Мне пришлось вернуться в кемпинг почти бегом. Если бы кто-то заметил меня идущим пешком по саванне, тут же настучали бы в контору. Когда я дошел до палаток, уже восходило солнце, но ни один человек еще не проснулся. В зарешеченной будке храпел охранник, мальчишка лет пятнадцати с ржавым автоматом. Уверен, что львы вполне могли бы вытащить из палаток десяток туристов, никого не разбудив (в Индии такое в старину случалось довольно часто). Видимо, назначение охранника — считаться виноватым, если кого-нибудь съедят.

Наутро я поехал дальше на запад. За поселком Серонера народу гораздо меньше, а зверей зимой намного больше. Трава там была высокая и сочная. Охотящимся львам приходилось изо всех сил тянуть шею, чтобы посмотреть вдаль. В зоопарке они кажутся скучными по сравнению с расписными тиграми, но на самом деле у них замечательно красивый цвет, теплый и солнечный, особенно на рассвете.

Через дорогу тянулись на север нескончаемые колонны зебр и гну. Вдоль рек росли рощи высоких акаций, которые здесь в старину называли «деревом лихорадки». Считалось, что они способствуют распространению «болотных миазмов», якобы вызывающих малярию. Я долго высматривал там леопардов и в конце концов нашел одного, устроившегося на травянистом холмике. Снимать его фотоаппаратом было далековато, а видеокамера по-прежнему не работала. Едва я вышел из машины, чтобы подойти поближе, как рядом затормозили два автобуса с туристами. Пришлось ждать, когда они уедут. К тому времени вокруг скопилось еще машин двадцать. В конце концов леопард встал и ушел. Я решил, что в следующий раз не буду обращать внимания на свидетелей: все равно билета в парк у меня нет, выезжать придется в объезд кордона, и не беда, если кто-то настучит. Но леопарды мне больше в Серенгети не попадались.

К вечеру я доехал до западной границы парка, выбрался по заросшей грунтовке на шоссе и подкатил к кордону уже снаружи, чтобы взять у них насос и подкачать колесо. От здания кордона доносился громкий писк: под крышей явно находилась большая колония летучих мышей. Я попросил разрешения влезть на чердак. Егеря позвонили в контору, долго совещались с кем-то и в конце концов сообщили мне, что это запрещено инструкцией.

Сейчас я в Мванзе — симпатичном городке на берегу озера Виктория. Прямо на центральной площади в кроне большого дерева гнездятся несколько десятков коршунов, цапель и аистов. Я доставил машину адресату, и он дал мне адрес местного умельца, ремонтирующего электронику. Мы развинтили видеокамеру и увидели, что материнская плата проржавела и разъедена грибком. Результат мадагаскарских дождей, надо думать. Покупать новую смысла нет: они тут дорогие и кодировка другая. Придется обходиться фотоаппаратом, хотя это исключает почти всю съемку издали и ночью.

 

Письмо шестое

Кигома, Танзания

Привет!

Я на озере Танганьика, надеюсь, что это мой последний день в Танзании.

Дорога из Кигомы заняла полтора дня. Сначала плыл на пароме через озеро Виктория. Вода там мутная, и нырять не особенно интересно. Когда-то в озере водилось больше двухсот видов рыб, но потом туда завезли крупного хищника — нильского окуня, и почти все местные рыбы вымерли. Остались только маленькие рыбки типа уклеек, плавающие у поверхности большими косяками. Чаек и крачек на озере нет, зимородков мало. Поэтому рыбок пытаются ловить белые цапли. Они летают над водой и периодически пикируют. Аэродинамика у них совершенно неподходящая для таких маневров, так что получается ужасно смешно.

Дальше идет несколько сотен километров грунтовки. Машин там мало, а автобус ходит в лучшем случае раз в день. Земля — красная пыль необыкновенной летучести и едучести. На придорожные поселки страшно смотреть: дома, кусты, коровы и головы жителей покрыты толстым слоем пыли. В этих местах много золотых рудников, поэтому почва, вода и воздух отравлены ртутью. В лесах почти нет птиц, а в деревнях ни одного старика не увидишь. Пейзаж совсем не такой, как в Серенгети. Вместо зонтичных акаций с прозрачными кронами тут растут деревья мопане с жесткими овальными листьями. Местные жители любую пустыню, саванну или лес с преобладанием акации называют «саванна», а любой ландшафт с мопане — «миомбо». От центральной Танзании миомбо тянется на юг до самой Ботсваны.

Редкостойные, зачуханного вида леса миомбо — не самая красивая часть Африки, и живности в них мало, даже там, где ртути нет. Зато попадаются птицы и звери, которых редко увидишь в других местах: лошадиные и черные антилопы, например, или питающиеся воском серые птички-медоуказчики, которые характерными криками пытаются привлечь тебя к гнездам диких пчел.

Вдоль дороги разбросаны лагеря беженцев из соседних Руанды, Бурунди и Конго-Заира. Транспорт — преимущественно машины ООН и разных гуманитарных миссий. Я ехал на очередной попутке от одного лагеря к следующему, когда впереди показалась толпа народа, отчаянно жестикулирующего. Местного жителя укусила в ступню шумящая гадюка. Эта крупная красивая змея умеет очень громко шипеть, тем не менее занимает первое место в Африке по числу укусов людей. Мы загрузили стонущего мужика в машину и покатили дальше. Нога на глазах распухала. Мне пришло в голову попробовать масайский способ лечения, но овец вокруг не было. Потом я вспомнил, что вдоль ручьев везде растет кирказон — лиана, которую во многих странах применяют в качестве средства от змеиных укусов, причем как раз от гемолитических ядов. Попросил шофера остановиться на мостике, быстро нарвал листьев кирказона, растер их и намазал соком ногу пострадавшего. К тому времени, как мы доехали до госпиталя, опухоль перестала расти, и хотя нога покраснела до колена, черный цвет распространился только до щиколотки. Не знаю, помогло ли мое колдовство или просто доза яда была небольшая.

Озеро Танганьика лежит в самом большом из африканских рифтов. Оно очень похоже на Байкал: узкое, длинное, очень глубокое и древнее, с богатейшей фауной. Вода, в отличие от Байкала, не темно-синяя, а светлая, но все равно необыкновенно чистая: видимость метров сто как минимум. В Танганьике водится несколько видов крупных хищных рыб, поэтому местная фауна оказалась готовой к завозу нильского окуня и никаких изменений его появление не вызвало. Все четыреста видов местных рыб по-прежнему живы и здоровы. Достаточно отъехать от Кигомы на несколько километров к югу и спуститься к любой из окруженных лесом и скалами песчаных бухт, чтобы с ними познакомиться.

Это одно из лучших на свете мест для плавания с маской. Подводный пейзаж напоминает коралловые рифы: уходящая в бездну вертикальная стена, окутанная тучами разноцветных рыбок. В основном они тут из семейства цихлид, известного сложными брачными ритуалами. Самцы строят гнезда всевозможной конструкции, исполняют разные танцы или вынашивают мальков во рту. Есть еще цихлиды-«кукушки», цихлиды, строящие вокруг настоящего гнезда несколько ложных для дезориентации хищников, и так далее. Один вид практикует оральный секс: самец отсасывает у самки икру, она у него — молоки, оплодотворение происходит при поцелуе, а затем самец носит икру во рту, пока не проклюнутся мальки. Причем многие из этих чудес можно увидеть за несколько часов на озере. А еще тут живут рыбы-иглы, гигантские сомы, радужные улитки, жемчужницы, черепахи размером с зонтик, водяные кобры и очаровательные выдры. Глубокие следы-траншеи на дне оставлены пятиметровыми нильскими крокодилами, но сами они человека в маске почему-то боятся, и увидеть их нелегко.

По озеру до сих пор курсирует пароходик, по частям привезенный с побережья немцами свыше ста лет назад.

 

Письмо седьмое

Кигали, Руанда

Я гуляю по рифтовым долинам вдоль восточной границы Конго. Тут все очень зеленое и симпатичное, совсем не жарко и дождики каждый день.

Из Танзании я переплыл на попутной лодке через Танганьику и оказался в стране, которая раньше называлась Заир, теперь официально именуется Демократическая Республика Конго, а неофициально — Конго-Киншаса, или «плохое Конго». Это самая большая по площади страна континента. Ее столица находится в Западной Африке. Там же расположено и «хорошее Конго», оно же Конго-Браззавиль. Конго-Заир — один из самых богатых природными ресурсами уголков мира: здесь есть месторождения золота, урана, алмазов, нефти и меди. Но более несчастной страны, пожалуй, нет на всем свете.

Когда-то Заир был личной собственностью короля Бельгии. Таких зверств, какие чинили тут бельгийцы, не было ни в одной другой европейской колонии. Если деревня не выполняла план по сдаче каучука, всем жителям отрубали руки. Это сопровождалось пропагандистской кампанией в Европе: продажные журналисты вовсю расписывали, как благородные бельгийцы бескорыстно цивилизуют невежественных язычников и защищают их от арабских работорговцев.

В 1960 году страна провозгласила независимость, однако Бельгия еще долго вела там войну под предлогом предотвращения прихода к власти коммунистов. С той же целью ЦРУ организовало убийство первого президента, Патриса Лумумбы. К власти пришел диктатор Мобуту, поставивший мировой рекорд коррупции: в общей сложности он перевел на швейцарские счета пять миллиардов долларов. Рекорд продержался до конца XX века. В конце концов Мобуту совершил роковую ошибку: он поддержал резню тутси в Руанде. В ответ заирские тутси подняли восстание и свергли диктатора. Началась гражданская война, в которую вмешались армии десятка африканских стран. За пятнадцать лет в ней погибли около трех миллионов человек. Последние несколько месяцев обстановка вроде бы тихая, но восток страны политически и экономически изолирован от запада, к тому же в некоторых районах еще бродят банды повстанцев и скрывающихся военных преступников из Бурунди, Руанды, Уганды и Судана, да и местных тоже. Выборы вроде бы периодически проходят, но результаты подтасовываются, так что у власти остаются одни и те же люди и экономическое развитие подменяется разворовыванием ресурсов, в которое вовлечены даже миротворцы ООН.

Вдоль озера Танганьика тянутся горы Итомбве, в которых очень много интересной флоры и фауны, но за последние полвека там побывали только два-три зоолога. Как только отходишь от портового городка и поднимаешься по склону, автомобильная дорога превращается в пешеходную тропу. Народ исключительно дружелюбный: стоит войти в деревню, как жители выбегают навстречу и наперебой предлагают бесплатно еду, секс и резьбу по дереву. В ста метрах от одной из деревень видел на опушке здоровенную равнинную гориллу. Еще мне удалось попробовать знаменитый фрукт бубубу, которым когда-то восхищался Ливингстон. Он растет только в этих горах, с виду напоминает банан, но плоды у него почти круглые и по вкусу похожи на папайю.

Я спустился обратно к озеру и поймал попутную лодку в Бурунди. Там тоже только что закончилась гражданская война (между народами хуту и тутси), вид у людей не особенно веселый, и повсюду войска. Так что задерживаться я не стал, благо до Руанды всего несколько часов. В Руанде война между тутси и хуту закончилась уже давно.

И в Бурунди, и в Руанде скотоводы-тутси составляют около 15 % населения. Это самый рослый народ в мире (средний рост мужчин больше 180 см) и лучшие воины в Восточной Африке. Они испокон века занимали привилегированное положение в обеих странах, но вскоре после провозглашения независимости перегнули палку. В Бурунди земледельцы-хуту подняли восстание в 1972 году, но оно было жестоко подавлено. В последовавших гражданских войнах погибло около трехсот тысяч человек (из населения в восемь миллионов), но в конце концов хуту удалось добиться равноправия.

В Руанде все получилось еще хуже. После нескольких раундов гражданской войны хуту устроили геноцид тутси и перебили около миллиона человек. Большинство из этого миллиона было зарублено мачете в церквях, где люди искали защиты. Священники, как правило, шли в первых рядах убийц. В конце концов тутси сумели одержать верх и изгнали виновников геноцида в соседний Конго-Заир, где некоторых из них разыскивают до сих пор.

Прочие страны не захотели или не успели вмешаться, но потом долго чувствовали себя виноватыми. В результате жители Руанды получили больше гуманитарной помощи на душу населения, чем любой другой народ в истории. Теперь тут отличные асфальтовые дороги. Правда, ездить все равно получается медленно, потому что везде горы. Жители всеми забытой Бурунди ужасно завидуют руандийцам. Один попутчик в автобусе даже сказал мне: «Надо было нам тоже устроить настоящий геноцид». На руандийцев халява повлияла не лучшим образом. Вместо «Hello» стандартное местное приветствие при обращении к белому — «Give me money!» Считается совершенно нормальным подойти на улице к незнакомому человеку и начать долго, нудно клянчить деньги.

В южной Руанде есть хороший лесной заповедник под названием Nyungwe Forest. Там водится шесть видов мартышек, один другого красивее, и роскошные черно-белые колобусы, издали похожие на летящие по воздуху связки конских хвостов. Почти вся прочая живность в лесу ночная. Там меня немножко арестовали за хождение в лесу без гида, но удалось отвертеться, показав место в путеводителе двухлетней давности, где написано, что именно в этом парке гид необязателен. «Мы недавно правила изменили», — сказали солдаты с виноватым видом. Командир еще что-то бухтел, пришлось устроить показ фотографий на экранчике цифровой камеры, чтобы разрядить обстановку. Похоже, Руанда перенимает порочный опыт Танзании с Кенией.

Многие строго ночные звери никогда не видели человека, так что к ним можно совсем близко подойти. В Ньюнгве мне повстречалась полуручная генетта — хищный зверек, несколько похожий на маленькую пятнистую кошку, но более древесный. Утром, сравнив фотки с картинками в составленном мной перед путешествием конспекте определителя, обнаружил, что это исключительно редкая гигантская генетта, наблюдать которую в природе почти никому не удавалось.

Местные леса отличаются от тропических лесов других континентов. Во-первых, тут часто видишь больше зверей, чем птиц. Во-вторых, птиц ночью попадается больше, чем днем. Многие из них днем скрываются, а ночью спят на низких ветках, и их легко найти: сверкают яркими красками в луче фонарика, словно елочные игрушки.

Нашел в лесу древесную кобру (не поймал — она высоко в кроне сидела) и шикарную габонскую гадюку. Она всего метр длиной, но толщиной с пожарный шланг, с восхитительной ковровой расцветкой из геометрических фигур. Гадюка-носорог еще красивее, но редкая, так что в эту поездку вряд ли удастся отыскать. Сезон для рептилий неудачный: ночи довольно холодные.

Сейчас я в Кигали (столице). Город спокойный, хотя свет отключают с девяти вечера до девяти утра. Пытался договориться насчет горных горилл, но все закрыто на праздник — День независимости. Не очень понимаю, что в данном случае праздновать, ну да ладно. Поеду поближе к гориллам и попробую просочиться в парк без бумажки из столичного офиса.

 

Письмо восьмое

Гома, Конго-Заир

Я думал, что лучше Серенгети уже ничего не может быть. Оказывается, еще как.

Добрался до городка Рухенгери у подножия гор Вирунга. Красивое место: вдоль половины горизонта цепочка вулканов. Самый высокий, Карисимби, высотой 4507 метров, на вершине даже снег бывает. Сходить посмотреть горных горилл стоит пятьсот с чем-то долларов, и платить надо в Кигали. Народ в парке работает на удивление гостеприимный к зоологам: меня отправили утром со следопытами в лес, искать горилл, чтобы потом по радио гидам туристских групп сказать, где они.

Лес тут интересный: трава выше человеческого роста, везде бамбук и множество разных жгучих растений вроде крапивы, даже сквозь рубашку достают. Гориллы прокладывают легко заметные тропы, так что отыскать их нетрудно. В горах над городом живет десяток семейных групп, привыкших к людям. Мне повезло: мы искали группу Суза, самую большую (около сорока) и с кучей детишек. Самой маленькой девочке сейчас всего три месяца. Этих горилл начала изучать еще Дайан Фосси в 1967–1985 годах, так что они совершенно спокойно относятся к гостям.

В середине прошлого века знаменитый антрополог Лики, который открыл россыпи каменных орудий и древних черепов в Олдувайском ущелье, решил направить нескольких ученых изучать человекообразных обезьян, чтобы лучше понять эволюцию человека. В то время о гориллах практически ничего не было известно. Лики отбирал из числа желающих только женщин, считая, что обезьяны будут их меньше бояться. В числе четверых молодых девушек, согласившихся провести долгие годы в лесу, были Джейн Гудолл, которая исследовала шимпанзе, и Дайан Фосси. С первых дней Дайан пришлось вести борьбу с браконьерством, и в конце концов местные жители ее убили. Но с написанной ею книги «Гориллы в тумане» началась эра гориллового туризма. В результате горные гориллы стали одним из основных источников валюты, и правительства Руанды и Уганды наконец-то озаботились их охраной. Сейчас их даже стало немного больше — около семисот. Равнинных горилл несколько тысяч, но их численность продолжает сокращаться почти везде в Африке.

Лики впоследствии стал директором Службы дикой фауны в Кении. Свою деятельность на новом посту он начал с того, что вооружил патрули автоматами и приказал убивать вооруженных браконьеров на месте. Если бы не он, в Кении и перенявшей ее опыт Танзании сейчас вряд ли остались бы дикие животные крупнее шакала. К сожалению, после отставки Лики Служба снова начала потихоньку разлагаться.

Мы зашли в середину пасущейся группы горилл, сели на травку и стали за ними наблюдать. Трогать горилл не разрешается. Но в группе имеется двое мальчишек-близнецов самого хулиганского возраста. Чем-то я им понравился: то ли тем, что ворчать по-горилльи умею, то ли тем, что поедаемые ими травки на вкус пробовал. (Гадость, кстати, страшная, особенно основное кормовое растение, напоминающее наш борщевик.) В результате малолетние бандиты принялись по мне прыгать, искать в голове блох и пытаться посмотреть в бинокль. Блох не оказалось, и разочарованные сорванцы побежали приставать к вожаку, здоровенному мужику с серебристой спиной. Тот делал вид, что их не замечает, но явно вздохнул с облегчением, когда мамашка скомандовала им влезть себе на спину и ушла на соседнюю поляну.

Снизу пришли туристы. К тому времени солнце уже высоко поднялось. Покрытым длинной черной шерстью гориллам явно было жарко. Обычно тут к девяти утра уже все туманом затягивает, а после обеда дождь идет. Вся группа разлеглась в тени деревьев и дремала, даже дети немного успокоились. Туристам в компании горилл разрешается провести всего час, так что вскоре нам пора было спускаться к дороге. Хорошего понемножку.

Я снова пересек границу Конго (на этот раз пришлось отстегнуть сорок баксов за десятидневную визу) и слазил на вулкан Ньирагонго. Высотой он всего 3188 метров, так что взобраться можно часов за пять-шесть. Тропа крутая, но проходит по густому лесу, и почти везде тень. Только последние метров триста идут по зарослям убитого вулканическими газами древовидного вереска и альпийским лугам, но на этой высоте уже прохладно.

Кратер вулкана больше километра в поперечнике и восемьсот метров глубиной. На дне находится озеро кипящей лавы. Ради него-то я туда и стремился: лавовых озер в мире всего два-три, они крайне труднодоступные (одно вообще в Антарктике), к тому же периодически то исчезают, то снова появляются. В 1997 и 2002 годах лава Ньирагонго прорывалась из озера через трещины в склонах. Поскольку она очень жидкая, лавовый поток двигался быстро, преодолевал 17 км до города Гома у подножия вулкана за несколько минут, и оба раза сжег заживо множество народу в городе и окружающих его лагерях беженцев. Вулкан очень активный. В лесу по склонам полно дымящихся трещин (одна из них, на вершине, оборудована в подогреваемый туалет под открытым небом). Шлейф серного дыма из кратера тянется на десятки километров.

Озеро метров сто диаметром и постоянно в движении. Фонтаны лавы бьют то с одной, то с другой стороны, на бурлящей поверхности возникают реки особенно горячего расплава, воронки, огненные кляксы. Даже днем это исключительное зрелище, а ночью вообще кажется, что заглядываешь прямо в ад. Зарево от озера такое, что его из Руанды видно. Остаток ночи можно провести в алюминиевой хижине у края леса. Правда, топится она по-черному, так что, если не слишком холодно, лучше погулять вокруг.

Почему-то в лесу мертвого вереска обнаружилось огромное количество землероек. Крошечные зверьки так и сновали под ногами. Попадались даже очень редкие прочноскелетные землеройки. Размером они чуть больше домовой мыши, но благодаря особому строению позвоночника остаются живыми и здоровыми, если им на спину встанет взрослый человек. Видимо, это результат приспособления к жизни в подвижных осыпях. Поздно ночью мне удалось увидеть, как охотилась на землероек конголезская сипуха — самая редкая в мире сова, известная по одной старой шкурке и одной фотографии. От отсутствия видеокамеры хотелось выть.

Сегодня утром спустился в Гома, окунулся в озеро Киву. Там много интересных рыбок, но вода холодная и долго плавать не рекомендуется, потому что бывают выбросы горячих газов со дна. Сейчас пообедаю и пойду пешком обратно в Руанду.

 

Письмо девятое

Форт Портал, Уганда

Ну и неделька выдалась.

Несколько дней назад, будучи в городе Гома, я познакомился в ресторане с местным представителем одной быстрорастущей американской церкви. В нищем Конго этот святой человек устроился по-спартански: шикарная «тойота»-внедорожник, двухэтажный дом, прислуга все больше из молодых девушек, плюс самолет в ангаре. Причем сам он летать не умеет, а найти в Гома пилота трудно, несмотря на наличие международного аэропорта с довольно оживленным гуманитарным траффиком.

Я скромно признался, что умею водить самолет (предусмотрительно умолчав, что права на вождение получить так и не удосужился), и предложил свозить миссионера в пару интересных национальных парков на севере страны. Потом рассказал ему о русской традиционной культуре потребления водки и спросил, не научить ли его технически грамотно эту самую водку пить. Мужик оказался крепкий и явно тренированный, а я слегка устал после бессонной ночи на вулкане, но все же традиционная культура победила. Беднягу удалось уболтать. Я отвез его домой, выкатил из ангара «Сессну», загрузил в кабину несколько канистр бензина и отключившегося пастыря, разогнался по обочине дороги и полетел вглубь Конго. Очень хотелось посмотреть сверху на лавовое озеро, но столб дыма из кратера постоянно менял направление, так что я не стал рисковать.

Никогда больше не буду пытаться водить самолет уставшим, невыспавшимся и к тому же после пьянки. В тропиках под вечер сильно болтает из-за восходящих потоков нагретого воздуха, а тут еще бензином из канистр попахивало. Я уже не говорю о том, что это был мой третий в жизни самостоятельный полет.

Больше всего мне хотелось попасть на Станцию Окапи. Это старый бельгийский научный стационар в центре обширного района под названием Лес Итури. От леса сейчас осталось только несколько участков, но довольно больших. Имевшаяся в самолете карта оставляла желать лучшего. Я проискал Станцию минут двадцать, решил бензин зря не тратить, тем более что уже темнело, и сел на речную отмель посреди леса.

Посадка получилась не совсем идеальная. Слуга божий проснулся от тряски и с изумлением огляделся. В почти неподвижной реке отражались обрывистый берег, стена леса и розовые облака. Выстроившись вдоль кромки обрыва, на нас обалдело смотрели аборигены. Ростом они были мне по пояс.

Это были пигмеи мбути — самые маленькие. Всего за день до этого я общался с тутси, самым высоким народом на свете, так что разница впечатляла.

В лагере мбути мы прожили два дня. Я подружился с молодыми охотниками и прочесывал с ними лес в поисках окапи и прочих редкостей, а его преподобие пытался кадрить местных девушек. Ростом он был почти с меня и весил, наверное, за сто килограммов, так что я с некоторым ужасом ожидал результатов. Но у него ничего не вышло.

Пигмеи — самый мирный народ в Африке. Они кочуют по Итури, живут в шалашах, охотятся на лесных антилоп и прочую живность с помощью сетей. В старину они поклонялись лесу. Если с охотой не везло, они считали, что лес уснул, и будили его специальными песнями, очень мелодичными.

Сорокалетняя гражданская война стала для них катастрофой, потому что на пигмеев охотились ради мяса. Зверей почти всех перестреляли, да и сам лес порядочно повырубили. Теперь они постоянно живут на грани голода. Песен никто уже не поет. Хорошо, что у нас с собой были кой-какие продукты.

На второй день найти окапи мне все-таки удалось. Это вообще-то лесной жираф, но с виду он похож на нескладную лошадь или зебру.

Когда мы вернулись в лагерь, лица у всех были заплаканные, а в котле варилось мясо. За время нашего отсутствия две женщины поссорились, и одна ударила другую в горло мужниным копьем. Раньше пигмеям и в голову бы не пришло драться копьями или есть человеческое мясо, но за годы войны и голода все изменилось. Нас, конечно, стали активно угощать. Я отказался от мозга и прочих деликатесов, но, чтобы не обижать хозяев, съел маленький кусочек предплечья. Миссионер поначалу ломался, но я напомнил ему, что нигде в Библии это не запрещается, и он подозрительно легко согласился. Мясо напоминало по вкусу сладкую свинину в китайских ресторанах.

Наутро мы полетели на крайний северо-восток Конго, в национальный парк Гарамба. Там водится особый подвид жирафа, гигантские канны, а главное — белые носороги. Еще год назад в Гарамбе их было около тридцати. Больше нигде в Африке белых носорогов северного подвида не осталось, а в зоопарках их всего семь и они очень плохо размножаются. В последние несколько месяцев в парк повадились приезжать на джипах суданские браконьеры, и число носорогов сократилось до десяти. К концу года, наверное, и вовсе вымрут. Убивают их ради рога. Его продают в Китай и Сингапур для использования в традиционной медицине (хотя исследования не раз показывали, что толку от него никакого), а также в Йемен, где из него делают рукоятки традиционных кинжалов. Человеческому идиотизму нет предела.

Большая часть парка оказалась за рамкой нашей карты, контору и посадочную полосу мы не нашли, а бензина было в обрез, так что зверей пришлось смотреть с воздуха. Носорога мы нашли только одного. В какой-то момент мы залетели чуть дальше к северу, фауна исчезла, а трава оказалась вытоптана скотом.

— Наверное, это уже Судан, — сказал я, набирая высоту, — полетели обратно.

Едва я развернул самолет, как мой спутник спросил:

— А это что такое?

Я посмотрел вправо. Из-за деревьев в нашу сторону быстро поднимался заостренный столбик дыма.

— Это ракета.

В ответ на мои слова преподобный шумно наложил в штаны. Никогда еще я не встречал человека с такой бурной и стремительной реакцией на опасность.

Ракета приближалась, и у меня оставалось примерно полсекунды, чтобы увернуться от неприятностей…

Ладно, интернет-кафе закрывается, продолжение в следующий раз.

 

Письмо десятое

Форт Портал, Уганда

Я в Уганде. Тут опять можно общаться по-английски. По всей стране два дня не работал Интернет. Сегодня связь так себе, но авось не отключится.

Продолжаю с того места, на котором в прошлый раз остановился.

Так вот, летим мы над неизвестно какой страной, и кто-то очень глупый выпускает по нам ракету. Умный человек этого делать точно не стал бы: даже самая дешевая ракета «земля — воздух» стоит много тысяч долларов, гораздо больше, чем сгоревшая «Сессна». Может быть, они думали, что мы везем из Конго алмазы или героин. Но и то, и другое тоже горит.

Когда-то очень давно я учился в одном заведении, где была военная кафедра. Моя военная специальность называлась «средства ПВО и как с ними бороться», или как-то в этом роде, не помню. Я получил на финальном экзамене тройку и благополучно все забыл. Мои однокашники, включая отличников, тоже поспешили все забыть: мы точно знали, что эта муть нам никогда в жизни не понадобится.

Тем не менее в дальних уголках мозга остались случайные ошметки информации, и в нужный момент нужная фраза — что значит стресс! — вспыхнула у меня в голове слово в слово: ПЗРК ТГС предназначены для поражения целей на встречном и догонном курсе в верхней полусфере.

В переводе с армейского на русский это означает, что ракеты с тепловой головкой самонаведения (какая эротичная аббревиатура!) реагируют только на то, что летит вверху. Делают их такими специально, чтобы не отвлекались на танки, пожары и прочие источники инфракрасного излучения на земле.

Так что я просто выключил мотор и направил самолет носом вниз. Вообще-то это один из немногих маневров, которые на «Сессне» делать не рекомендуется. Если слишком быстро выходить из пике, может произойти так называемое сваливание — крайне неприятная штука на малой высоте. К тому времени, как мне удалось под нудное завывание гудка, предупреждающего о близости сваливания, выровнять самолет, ракеты нигде не было видно. Но я пережил второй момент острого кайфа, пытаясь снова запустить двигатель в десяти метрах над верхушками деревьев.

Мой спутник, божий человек, сидел с закрытыми глазами. Его футболка была залита рвотой. Я вспомнил, из чего (точнее, кого) эта рвота состоит, и меня самого чуть не стошнило. Обратный полет был ужасен. В самолете жутко воняло, бензина не хватало, его преподобие очухался и непрерывно бранился. Мы долетели до городка Аруа на северо-западе Уганды и плюхнулись на оказавшийся военным аэродром. Бензин позорно кончился на рулежной дорожке. После долгих препирательств нам продали две канистры горючего за сто баксов. В следующем городе был нормальный аэропорт с диспетчером, но его английский понять было крайне трудно, тем более что мои наушники отфильтровывали слоги через один. Кажется, я что-то опять сделал не так: скатившись с полосы, мы услышали по радио поток французских ругательств. Святой великомученик лететь со мной дальше почему-то отказался наотрез и пошел мыться и договариваться насчет пилота.

Я обиделся. По-моему, в таких условиях даже Чкалов бы лучше не справился.

Немного прийдя в себя после неожиданных приключений, я уехал в национальный парк Королевы Елизаветы. Крупных зверей там не очень много, потому что во время диктатуры Иди Амина почти всех перестреляли. Но с высокого холма, где находится контора, ночью иногда слышно четыре-пять львов одновременно, а днем оттуда красивый вид на озеро Эдуард и широкий пролив, соединяющий его с озером Джордж. По ночам из воды выходят бегемоты, взбираются по крутым склонам и бродят по улицам поселка. Один прошелся по моей палатке, раздавил налобный фонарик и порвал растяжку, бегемот несчастный. Меня внутри не было — я в это время гулял по окрестностям.

Выяснилось, что самая интересная часть парка — именно вокруг конторы. Там великое множество интересных птиц и летучих мышей, между домов пасутся водяные козлы, кустарниковые антилопы и бородавочники, а под досками деревянных дорожек живут полосатые мангусты. Каждое утро вся их стая — полсотни зверушек — выходит на охоту. Забавно смотреть, как взрослые скучиваются вокруг малышей при появлении аиста-марабу или еще какой-нибудь опасности.

Выезжая из парка, я поймал попутку, на которой мы вскоре уткнулись в автомобильную пробку. Впереди по дороге шло стадо слонов. Микроавтобусы с туристами подъезжали все ближе и ближе, не обращая внимания на то, что слоны явно нервничают и пытаются заслонить собой слонят. Самый большой самец свернул хобот и начал раскачиваться на месте, собираясь протаранить переднюю машину. Водитель испугался, резко сдал назад и столкнулся с едущими следом. Вы когда-нибудь видели, как усмехается слон?

На западе Уганды есть четыре лесных национальных парка, один другого интереснее. Парк Бвинди расположен в так называемом Непроходимом лесу. Лес на самом деле вполне проходимый, но очень красивый. Там водятся маленькие, похожие на медвежат лемуры-потто, огненно-красные белки и множество ярких птиц, от крошечных кольцеглазок до больших шумных голубых турако.

Самый дикий и суровый парк — Рувензори. Горы там поднимаются выше пяти тысяч метров. Тропинок почти нет, склоны крутые, приходится иногда передвигаться вброд по ручьям, зато попадаются редкие и малоизученные существа вроде выдровых землероек, золотых улиток размером с ананас и подземных жаб, живущих в муравейниках.

Полная ему противоположность — парк Семилики, расположенный в месте, где уголок леса Итури заходит в Уганду. Это уже Западная Африка: медленная, спокойная река петляет по заболоченному лесу с поразительным количеством интересных насекомых, лягушек и рептилий. По ночам вокруг плодоносящих деревьев с шумом вьются летучие лисицы. Сорвут сочный фрукт, повиснут неподалеку на ветке вниз головой и жуют, словно живые пушистые соковыжималки.

В Семилики живут пигмеи бвамба. Они чуть повыше ростом и давно «окультурены», но все равно это на редкость обаятельные люди — тихие, спокойные, с мягкой речью и веселым характером. Настоящие хоббиты. Говорят, правда, что дальше на юг есть специально оборудованная «туристическая» деревня, и там с приезжих клянчат деньги, как в непигмейских деревнях.

Народ тут небогатый. В одной деревушке я зашел в ресторан, крошечную хижину без окон. Продавщица изумленно воззрилась на меня и стала объяснять, что европейской еды у них нет, а местную я есть не буду. Меня это не смутило. Слышать подобное приходится довольно часто, и всегда еда вполне съедобная, а порой и вкусная. Но в этот раз на моей тарелке оказалась незрелая маниока, сгусток полупрозрачной массы, вкусом и консистенцией напоминающей полузасохший резиновый клей. Отказаться я не мог: только что со знанием дела утверждал, что африканская пища — это очень здорово. Пришлось дождаться, пока хозяйка выйдет из хижины, быстро убрать студень в пакет и засунуть в карман рюкзака. Ночью я использовал его в качестве приманки в ловушках, но ничего не поймал. За все годы путешествий это был второй случай, когда в общепите мне попалось что-то абсолютно несъедобное.

Самый «туристический» парк западной Уганды, Лес Кибале, славится разнообразием обезьян. Мне больше всего нравятся краснохвостые мартышки — маленькие, изящные, с черной маской на мордочке и чисто белым носом. Они очень подвижные. Сколько ни гонялся за ними, так и не сфотографировал.

Гуляя по лесным тропам, то и дело слышишь внезапные взрывы истошных воплей и уханья. Это шимпанзе. По утрам они сидят высоко в кронах фикусов, поедая ягоды, потом шагают через лес к месту обеда — деревьям со съедобными листьями. Шимпанзе Кибале отличаются особой любовью к охоте: самцы часто устраивают групповые облавы на красных колобусов. Почему они так любят мясо именно этих обезьян, неизвестно. Хохлатые мангобеи, павианы и черно-белые колобусы нередко кормятся бок о бок с шимпанзе без всяких конфликтов. Основной смысл охоты — укрепление чувства товарищества и повышение социального статуса. Удачливый охотник так и сияет от гордости, оделяя маленькими кусочками мяса женщин и молодежь. Прыжки по тонким веткам — рискованный спорт. Почти у всех стариков сломаны пальцы, а многие разбиваются насмерть. Зато сдружившиеся шимпанзе становятся грозной силой. Они подкарауливают и убивают самцов из других групп, а иногда объявляют соседним стаям войну на истребление. Зачем — никто не знает. То ли из-за женщин, то ли из-за территории, то ли по идейным соображениям.

Несколько лет назад в Кибале появился шимпанзе-людоед, пожилой одиночка по прозвищу Саддам. К тому времени, как его застрелили, он уже перешел от нападений на гуляющих детей к кражам младенцев из хижин.

Большую часть времени, однако, шимпанзе ведут себя вполне миролюбиво. Детишки у них еще более непоседливые, чем гориллята. Но поиграть с ними мне не удалось: матери не разрешали им подходить близко к незнакомому человеку.

В последнюю ночь в парке я поймал черную мамбу. Я шагал по лесной дороге и увидел, как впереди через залитую луной полосу асфальта медленно, осторожно течет трехметровая змея. Когда я подбежал к ней, она свернулась и буквально прыгнула в лес. Ох, и пришлось же мне за ней побегать! Очень трудно не упустить в густом подлеске змею, которая движется со скоростью лопнувшего троса и при этом ухитряется на полном ходу выстреливать в твою сторону головой с разинутой иссиня-черной пастью. Не подвернись мне под руку на редкость удачная палка, ни за что не поймал бы. Две минуты — и мамба совершенно спокойно по мне ползает, как будто я всего лишь сухой куст. Удивительные все-таки существа.

Сейчас поеду в северную Уганду. С деньгами вот только напряженка: налички осталось чуть больше ста долларов, а ближайший банкомат в столице. Но на сто долларов тут можно долго путешествовать.

 

Письмо одиннадцатое

Кампала, Уганда

Получил по Интернету письмо от моего друга-миссионера. Письмо ругательное. Жалуется, что руки до сих пор трясутся и виски поседели. Тоже мне Фандорин.

Доехал стопом до самого интересного в Уганде парка — водопадов Мерчисона. Последней попуткой оказался джип, арендованный парнишкой-юристом из Канады. Он работает в Аруше в международном трибунале, который судит виновников геноцида в Руанде. Говорит, что нескольким особо провинившимся светит виселица. Надеюсь, выкрутиться им не удастся.

На въезде в парк брать мою последнюю стодолларовую купюру отказались. Оказывается, нигде в Восточной Африке не принимают к обмену доллары старше 1997 года. Отдал им последние шиллинги, доехал до конторы парка и понял, что на кемпинг и столовую денег нет. После долгого поиска по многочисленным карманам наскреб на пару обедов.

Подобно Руанде и Бурунди, Уганда не избежала межплеменных войн после провозглашения независимости. Каждый новый диктатор составлял правительство из своих земляков и жестоко подавлял сопротивление других групп. Особенно кровавым было правление Иди Амина, во время которого погибли (в основном умерли под пытками) около трехсот тысяч человек. В конце концов Амин совершил ошибку: в надежде вызвать всплеск патриотизма он начал войну с Танзанией и был быстро свергнут. Саудовская Аравия предоставила ему убежище в благодарность за усилия по насаждению ислама, так что остаток жизни он провел в покое и достатке.

Нынешний президент Уганды сумел избежать массовых убийств, но все же не устоял перед искушением переделать конституцию, чтобы остаться на третий и затем четвертый срок. Чтобы сохранить власть, теряющий популярность президент вынужден с каждым разом все больше подтасовывать результаты выборов.

Национальные парки в Уганде гораздо расслабушней, чем в Кении или Танзании. Конечно, паранойя по поводу жутко опасных львов и бегемотов проникла и сюда. Если кто-то из сотрудников парка увидит тебя разгуливающим пешком, с ним немедленно случается истерика. Но в целом правил и запретов гораздо меньше. Наверное, это потому, что здесь не так много туристов. Можно ездить по ночам и сворачивать с дороги. В Мерчисоне ночью попадаются филины, красные кролики, генетты и отдыхающие на дороге птички-козодои с полуметровыми шлейфами длинных перьев на крыльях.

И вообще Уганда мне понравилась больше, чем Кения с Танзанией. Цены ниже, народ относительно сдержанный. В городах тебя пытаются кинуть не каждые три минуты, а максимум раз в полчаса. На основных дорогах автостоп особенно легок, потому что здесь, как и в Руанде, полно сотрудников всяких гуманитарных организаций. В основном это волонтеры — студенты, приехавшие весело провести каникулы. Они гоняют по стране на шикарных внедорожниках. Денег им не платят, но просто на то, чтобы привезти их сюда и целое лето содержать, наверняка уходит сумма, достаточная, чтобы вылечить несколько тысяч детей от малярии. Вообще, посмотрев на результаты западной помощи, я твердо решил, что никогда в жизни не дам на нее ни цента. Уж если вам хочется кому-то помочь, давайте деньги самим нуждающимся или жертвуйте на охрану природы, от нее и местным жителям пользы в конечном счете больше. Иначе ваши доллары пойдут на строительство чьих-то представительств, вилл местных чиновников, госпиталей, в которых больше людей заражается, чем вылечивается, и на превращение туземцев в попрошаек.

Львы в Мерчисоне стремные. Они не просто не боятся людей, а явно задумываются об их гастрономических качествах. Одна встреченная на дороге львица решительно устремилась в мою сторону, но остановилась, когда я неожиданно включил сильный фонарик и направил ей в глаза. Вообще неспециалистам, особенно людям, у которых никогда не было дома кошки, близко подходить ко львам пешком не рекомендуется.

Парк рассечен на две части рекой Нил, текущей из озера Киога в озеро Альберт. Вдоль реки тянутся заросли папируса — гигантской осоки с красивыми соцветиями-метелками. Это южный «язычок» огромных папирусных болот Судд, занимающих значительную часть Судана. Именно из-за них древнеегипетским, римским и прочим исследователям не удавалось подняться по реке до истоков. В болотах живет множество бегемотов, огромные крокодилы и редкая птица китоглав, похожая на угрюмого серого аиста-переростка с клювом в виде башмака.

На северной стороне реки пасутся несметные стада топи, конгони, кобов, водяных и болотных козлов (это все разные антилопы), жирафов, слонов и буйволов. Самые очаровательные существа — маленькие изящные антилопы ориби, заменяющие здесь газелей. Один раз мы ехали на машине вслед за большим прайдом львов и видели, как шестнадцать кошек прошли в двух шагах от затаившегося в траве крошечного новорожденного детеныша ориби. Несчастная мать затихорилась чуть поодаль, мелко дрожа от страха.

В Африке водятся десятки видов больших ящериц-агам. Самцы у них разноцветные (в каждом районе — свой вид с особой расцветкой) и очень «территориальные». В Мерчисоне они черно-желтые. Один хитроумный самец обнаружил телефонную будку, окрашенную точно в те же цвета, и заселился в нее. Видимо, чем больше черно-желтый объект, тем убедительнее заявка на владение территорией.

Наконец, основная достопримечательность парка — водопады Мерчисона, по которым он и назван. Они не очень высокие, но необычные и очень красивые. Две струи воды почти горизонтально выстреливают в узкие щели в скалах, ударяются в изгибы стен и взрываются облаками брызг. К ним можно подойти сверху, а можно подняться снизу на лодке.

У каждого кордона парка стоит по танку. Еще недавно тут шла партизанская война, да и сейчас на север страны регулярно просачиваются повстанцы из Судана. Это Армия Сопротивления Господня (Lord's Resistance Army), христианское войско, по набожности далеко превосходящее даже Талибан с Аль-Каидой. Официальная цель Армии — установление государства, основанного на Десяти заповедях. По-видимому, святые отцы-командиры и вправду хорошо изучили Библию. За долгие годы войны рабы божии запытали и сожгли заживо десятки тысяч людей, а еще большее количество детей и молодых девушек угнали в рабство.

В Восточной Африке религию вообще принимают всерьез, а в Уганде особенно. Вот несколько придорожных вывесок:

Divine Driving School (Священная школа автовождения)

Trust God Children's Hospital (детский госпиталь «На Господа уповая»)

My Justice, and for Me to Judge. As much as it takes (Мне отмщение, и Аз воздам. Догоню и еще воздам)

Guinnes beer is good for your body and soul (Пиво «Гиннес» полезно для тела и души)

Пару раз меня подвозили сотрудники Библейского института — американской организации, занимающейся переводом Библии на все языки мира, вплоть до самых малоизвестных и исчезающих. На это совершенно бесполезное занятие тратятся миллионы долларов в год!

Ввиду почти полного отсутствия транспорта пришлось ехать в Кампалу с тем же парнем из международного трибунала, который привез меня в парк и с которым мы там катались. В конце концов он не выдержал и прочел мне лекцию об аморальности халявы. Мне было очень неудобно, но поделать я ничего не мог: денег не было все равно.

В Кампале удалось не только снять денег в банкомате, но и разменять злополучную сотню. Съездил на озеро Виктория посмотреть лет звонцов. Это такие безобидные комарики, которые раз в две-три недели в массе выводятся из водных личинок и роятся над берегом в виде живых туч, иногда растягивающихся на много сотен метров по горизонтали и вертикали. Едят их все, от гигантских зимородков и птиц-носорогов до летучих мышей и даже выдр.

Город неплохой, но автомобильные пробки жуткие. На завтра записался на сплав по порогам истоков Нила, а оттуда поеду в Кению.

 

Письмо двенадцатое

Найваша, Кения

Классный получился сплав. Пороги пятой категории, но у меня на плоту подобрались люди с некоторым опытом, так что опрокинулись мы всего один раз. Впрочем, вода в реке теплая (Нил как раз в этом месте из озера Виктория вытекает), лишний раз окунуться в «джакузи» даже приятно. В промежутках плот медленно дрейфует по широким плесам, и можно разглядывать цапель на отмелях, пуховых птенчиков тиркушек на выступающих из воды камнях и детишек с раздутыми от глистов животами на берегу.

По крайней мере речной слепоты тут вроде бы нет уже. В Конго это серьезная проблема: даже с самолета видно, что в некоторых деревнях крыши хижин не чинятся и половина жителей ходит с детьми-поводырями. От этой жуткой болезни помогают те же таблетки, которыми лечат собак от глистов, причем принимать их достаточно раз в год. Одна американская фирма бесплатно поставляет их в Африку, но заниматься ежегодной доставкой таблеток в удаленные деревни некому.

К сожалению, пороги скоро окажутся на дне водохранилища: там собираются ГЭС строить.

Я опять в Кении, двигаюсь потихоньку в сторону Найроби. Процесс утомительный и иногда немного нервный, но бывают моменты, ради которых стоит потерпеть.

Вот вчера утром, например, сижу я на смотровой вышке в национальном парке Сайва. С трех сторон лес, впереди — заболоченная пойма, посередине речка петляет, над ней узкая полоска тумана. В высокой траве пасутся полосатые антилопы-ситатунги. Копыта у них как длинные пальцы, чтобы в болото не проваливаться. Тихо-тихо, только по заводям то и дело круги расходятся: там выдра рыбу ловит. На соседнем суку мартышка спит: сама серо-голубая, лицо черное, борода белая, а на лбу золотисто-рыжий козырек из меха.

Светает, и становится видно, что на вершине почти каждого дерева сидит по паре венценосных журавлей. Они начинают трубить в унисон и танцевать. Все прочие обитатели леса, конечно, сразу просыпаются. По веткам отправляются в полет стаи обезьян. За каждой стаей по земле, как тень, следует маленькая антилопа-дукер, подбирающая оброненные обезьянами орехи. Над опушкой с хриплыми криками взлетает стая ибисов, из соседней деревни раздается рэп, по тропинкам в поисках завтрака носятся карликовые мангусты… А вот и солнце взошло.

На горе Элгон есть пещеры, в которые разные звери приходят лизать соль. Я одолжил в конторе парка приборчик ночного видения и полдня просидел в такой пещере. Появлялись слоны, гигантские лесные свиньи и павианы. Очень интересно наблюдать, как все они крадутся ощупью в полной темноте, а вокруг вьются тучи летучих мышей.

Лес Какамега недалеко от города Элдорет — самый восточный «осколок» центральноафриканских лесов. Народ туда приезжает в основном редких птичек смотреть, но мне и со зверями повезло: несколько редких видов антилоп попалось. Самая маленькая — антилопа-суни размером с кролика.

Я добрался до восточной рифтовой долины и путешествую от озера к озеру. Они все разной солености, и фауна тоже везде разная. Самое красивое — озеро Накуру в одноименном парке, потому что там оба склона долины — высокие обрывы, а само озеро сплошь покрыто фламинго. Хотя парк маленький, там на удивление много зверей, особенно буйволов и зебр. Я засек по часам, за сколько времени прайд из шести взрослых львов и четырех львят зебру съедает. За три часа.

Накуру — одно из немногих мест, где еще остались носороги. Лет десять назад казалось, что многолетняя война с браконьерами увенчалась успехом: носороги водились в большинстве национальных парков. Но сейчас их опять перебили. Уж больно богатые в арабских странах покупатели. Местных жителей, жизнь которых зависит от туризма, это совершенно выводит из себя.

Мусульман и особенно арабов тут вообще последнее время начали активно не любить. Почти все неприятности в Танзании и Кении происходят из-за потока беженцев из Судана, где арабы вот уже сорок лет систематически истребляют все прочее население, и из мусульманского Сомали. Особенно обострились межрелигиозные отношения после того, как Аль-Каида устроила взрывы возле американских посольств в Найроби и Дар-эс-Саламе. Пострадало всего несколько американцев, но две тысячи африканцев были убиты или искалечены, а ущерб туризму составил пятую часть годового притока валюты. В обеих странах мусульмане составляют значительную часть населения, а на побережье их вообще большинство, так что ничем хорошим предстоящие разборки не кончатся.

Завезенные из ЮАР южные белые носороги живут на открытых лужайках, а местные черные — в колючем кустарнике. По цвету они на самом деле не различаются, но у черного носорога верхняя губа заостренная, чтобы ветви кустов захватывать, а у белого широкая, как газонокосилка, чтобы на травке пастись. Считается, что черные носороги очень агрессивные. Мне и те, и другие показались похожими на лошадей: нервные и пугливые, но если двигаешься очень медленно и спокойно, можно подойти вплотную и даже погладить. Последние тридцать метров, правда, приходится преодолевать около часа, а к самкам с маленькими детенышами и вовсе не удается приблизиться.

В национальном парке Врата Ада у озера Найваша разрешается передвигаться без машины. Там есть буйволы и леопарды, но из леса они выходят только по ночам. В колониальные времена на озере жило много англичан, и у них было традицией ездить в парк на велосипедах. В отличие от прочих саванновых парков, передвижение на велосипеде там так и не запретили — забыли, наверное. Чувствуешь себя немного странно, гоняя на взятом напрокат велике среди пасущихся зебр и газелей.

Врата Ада — широкий каньон с ровным дном, окруженный высоченными скальными обрывами. На обрывах гнездится множество грифов, соколов, орлов и филинов, в трещинах и россыпях камней живут даманы, а по гребням утесов скачут скальные антилопы. Копыта у них с упругими подушечками, так что прыгучесть поразительная. Еще в каньоне живут сотни тысяч стрижей. На закате они носятся низко над землей, свистя крыльями.

Ночь была лунная, так что я долго шатался по лесу и саванне, распугивая зайцев и долгоногов. В лесу тут и там попадались норы бородавочников. Заглянув в одну нору, я увидел уставившегося на меня здоровенного кабана с длинными клыками. Стоило отступить на шаг, и он вырвался из норы в облаке пыли, возмущенно хрюкнул и с громким топотом умчался. После этого в норы бородавочников я заглядываю с большой осторожностью.

Обычные ночные звери низкотравной саванны — маленькие белые ежики, дикие кошки (они предки домашней кошки, и отличить их бывает трудно, особенно в окрестностях деревень, где много помесей), большие черноногие мангусты с длинными белыми хвостами, нахальные барсуки-медоеды и, конечно, африканские хорьки. Они поразительно похожи на американских скунсов, только скунсы пахнут по желанию, а хорьки — всегда. В тихую ночь их нетрудно найти по запаховому следу в воздухе. А самые очаровательные существа — большеухие лисицы. Размером они с кошку, а уши с кисть руки. По ночам они тихонько бродят вокруг в поисках насекомых. Там, где много термитов, при большом везении можно встретить трубкозуба. Этот странный ушастый зверь напоминает изображение свиньи в мультфильме, но с длинными носом и хвостом.

Если провести вокруг лучом фонаря, саванна оказывается сплошь усеянной огоньками. Глаза некоторых антилоп так хорошо отражают свет, что их видно за километр. Один раз я заметил в траве странную пару неподвижных огоньков. Это оказался крошечный новорожденный газеленок, только-только обсыхающий.

Сейчас вернулся к озеру и сижу за компьютером в ресторанчике на берегу. За окном орут попугаи-неразлучники. Вот допью коробку сока и поеду в Найроби.

 

Письмо тринадцатое

Найроби, Кения

Город Найроби — это наша планета в миниатюре. Центральная часть выглядит совершенно по-европейски, с небоскребами и сумасшедшим траффиком. К северу и востоку тянутся крупнейшие в мире шанти-тауны с миллионами нищих мигрантов из сельских районов. На окраинах попадаются неплохие парки, но вообще по городу рекомендуется передвигаться поменьше, особенно ночью и если вы белый. Я остановился в дешевом отеле на окраине. Каждый раз, когда мне нужно зайти в интернет-кафе через дорогу, охранник отеля берет автомат и идет меня провожать, испуганно озираясь по сторонам.

Я тут принимал раз в неделю лариам (профилактические таблетки от малярии), но последние две пришлось отдать одной из пассажирок микроавтобуса, в котором я ехал из Накуру в Навайшу. У нее ребенок вот-вот собирался в малярийную кому клюкнуться, а денег на лекарства не было. В Найроби пошел в аптеку и обнаружил, что таблетки продаются только пачками по десять и стоят совершенно безумных денег: китайские по сорок долларов, российские по пятьдесят. Ладно, еще неделю профилактика будет более-менее действовать, а там одни горные и пустынные маршруты останутся. До сих пор комаров вообще почти не было, только в Найроби появились. Тут высота большая, поэтому зимой (в июле-августе) холодно, пасмурно и сыро. Ночью плюс восемь. А ведь мы почти на экваторе.

Времени у меня мало остается, а посмотреть нужно еще много. Придется опять напрокат машину брать. Договорился с завтрашнего утра на неделю. «Тойота-лэндкрузер», совсем новенькая. Несколько дней меня в сети не будет, не волнуйтесь.

 

Письмо четырнадцатое

Найроби, Кения

Насколько же с машиной больше получается увидеть! Во-первых, передвигаешься втрое быстрее, во-вторых, можно проезжать напрямик между местами, никаким транспортом не связанными, а в-третьих, ездишь куда хочешь в любое время суток. Последняя неделя, пожалуй, была самая лучшая за все путешествие.

Сначала поехал в Масаи-Мара. Это кенийская часть Серенгети, там сейчас вся фауна собралась. С вершины сопки можно увидеть до ста тысяч гну и зебр одновременно. Количество и разнообразие крупных зверей поразительное. Где еще в мире можно встретить 25 видов копытных за два дня? Рощи акаций аккуратно подстрижены: густые ветки начинаются в пяти с половиной метрах над землей, куда жирафы не достают. С наступлением темноты от рек расходятся пастись сотни бегемотов. Очень своеобразное зрелище при луне: черные, мокрые, бредут и шуршат.

На первый взгляд саванна вся примерно одинаковая, потом начинаешь замечать, что везде водятся разные звери: по опушкам — импалы и крошечные антилопы дик-дик, на участках с короткой травой — газели и бородавочники, в кустарнике — носороги и куду, на заросших дюнах — ориксы и канны, возле маленьких травянистых болот — водяные козлы и камышовые антилопы, и так далее. Видя в бинокль антилоп на вершинах дальних холмов, можно сказать, какая у подножия этих холмов растительность.

Каждый раз, как проезжаешь на машине по высокой траве, стоит остановиться и посмотреть на радиатор. По нему ползает и бегает множество живности с травинок: богомолы, палочники, кузнечики, ящерки. Ночью приходится ездить очень медленно, потому что на дороге все время кто-то попадается: змеи, песчанки, ночные кулики-авдотки, козодои, мыши… Один раз я даже земляного волка видел. Это такой смешной зверь, вроде полосатой гиены, но маленький, очень симпатичный и питается насекомыми. Чуть ли не на каждом дереве гнезда крупных птиц: орлов, молотоглавов, ошейниковых воронов, аистов, грифов, птиц-носорогов, птиц-секретарей. Мелких птиц столько, что даже после полутора месяцев в Африке то и дело приходится лезть за определителем. Особенно забавно было встретить синичек. В разных частях света они по-разному выглядят (местные, например, черные), но их всегда мгновенно узнаешь — уж больно движения характерные.

Самые многочисленные птицы — ткачики. Они гнездятся колониями в висячих гнездах, вроде авосек из травы, которых на одном дереве может быть больше тысячи. Вокруг этих колоний существует целая экосистема: змеи-яйцееды, ястреба с длинными ногами, чтобы в гнезда залезать, ткачики-кукушки.

Под конец первого дня нашел парочку гепардов, которые только что завалили гну. Поставил рядом машину и лег спать. Сам бы не поверил, но они вдвоем умяли целую антилопу к полуночи. Животики стали совершенно шарообразные. Один потом залез на теплый капот — мне его даже удалось за хвост подергать. Оставшиеся огрызки растащили шакалы. Часа за два до рассвета гепард слез с капота, и я поехал дальше.

Масаи-Мара, конечно, рай для биолога. Въезд туда очень дорогой, народу приезжает много тысяч, так что денег он приносит немало, однако приличной дороги туда по-прежнему нет. Въезжать и выезжать мне приходилось по саванне, так что на выезде я чуть не заблудился среди бесчисленных автомобильных следов. Хорошо, попутные масаи попались.

Вид у масаев был совершенно первобытно-общинный, но один из них оказался сельским доктором и говорил на отличном английском. Всю дорогу до шоссе беседовали об эпидемиологии СПИДа. Было время, когда благодаря пропаганде презервативов уровень заболеваемости в Кении и Уганде удалось снизить в несколько раз. Но в последние годы число инфицированных снова начало расти. Дело в том, что правительство Буша оказывает помощь исключительно христианским организациям, а они вместо презервативов пропагандируют воздержание и супружескую верность. К чему это приводит — понятно. Поставкой в Африку бесплатных презервативов теперь занимается только Европейский союз, и резинок катастрофически не хватает. Удивительно, сколько зла может причинить людям по всему миру банда религиозных идиотов, захватившая власть в одной-единственной стране.

Четыре часа пути — и вокруг совершенно другая страна. Национальный парк Абердаре расположен на высоком ступенчатом плато. Самая западная ступенька покрыта высокогорными лугами и болотами, кое-где пейзажи похожи на Алтай. Красиво там необыкновенно, если нет тумана. Луга все в цветах, на болотах мышкуют черные сервалы, по обочинам дороги разгуливают сотни куропаток-турачей. Но такое редко бывает. Туман там почти всегда, по крайней мере зимой. В густой пелене неожиданно натыкаешься на стада буйволов и слонов. Дорога узкая, иногда приходится долго ехать за стадом, пока они не найдут место, где можно свернуть на обочину и тебя пропустить. Иногда слышишь громкий шум. Если пойти в ту сторону, выходишь к одному из больших водопадов, которых в парке несколько. Но шум, который издали слышно, — это не вода, а сотни краснокрылых скворцов, которые гнездятся в скалах за водопадом.

Потом начинаешь спускаться по серпантину, с одной ступеньки плато на другую, и попадаешь в густой лес из бамбука и гигантского вереска. Если машина не своя и тормоза можно не жалеть, лучше катиться под горку с выключенным мотором. В придорожных откосах выходы минеральных солей, поэтому, выезжая тихонько из-за поворота, часто видишь роющихся в земле зверей: слонов, дукеров, буйволов, редких антилоп-бонго. На самой нижней ступеньке мне встретилась стая гиеновых собак. Когда-то их было полно по всей Африке, но им нужна огромная охотничья территория, к тому же они цепляют все болезни от бродячих собак, так что сейчас их очень мало где можно увидеть.

Восточнее Абердаре находится гора Кения (5200 м), вторая по высоте в Африке после Килиманджаро. Лезть на нее несколько дней, так что я решил ее оставить на потом, обогнул вдоль подножия и поехал на север. Почему-то большая часть севера страны совершенно не затронута дорожным строительством, электричеством и прочими излишествами. Расстояния большие, машин мало, пыль да жара. Асфальт и цивилизация кончаются в городке Исиоло. Сам город похож на лагерь палестинских беженцев. У выездного шлагбаума стоит полиция, записывает всех проезжих и подсаживает в машины местных жителей, которым надо ехать в ту сторону. Мне подсадили четверых обвешанных оружием мужиков, на суахили практически не говоривших, а по-английски и подавно. За шлагбаумом дорога настолько плохая, что народ предпочитает просто чесать по саванне: лучше песчаная колея, чем тряская отсыпка из битого гранита. Впрочем, как гласит американская поговорка, «для взятой напрокат машины слишком плохих дорог не бывает».

Вскоре начинается сухая саванна: травы почти нет, только колючие зонтичные акации. Живет тут народ самбуру, родственный масаям, но более кочевой — на одном месте скот долго не прокормится. В последние годы пришло очень много сомалийцев с севера. «Типичные» кенийцы в основном коренастые и круглолицые, а северяне (как и масаи, впрочем) рослые, сухощавые, с тонкими чертами лица, порой поразительно красивые.

Заповедник (точнее, три расположенных рядом заповедника) Самбуру — замечательное место. Тут водится самый красивый подвид жирафа, сетчатый, самые красивые зебры — зебры Грэви — и три из четырех самых красивых антилоп: куду, орикс и геренук. Мне особенно хотелось посмотреть геренуков. Их еще называют жирафовыми газелями. Изящество, доведенное до абсолюта.

Больше всего живности, конечно, возле речки. Под вечер из саванны стадо за стадом выходят слоны. Забредают на середину реки и начинают поливать водой себя и слонят. Особенно забавно смотреть, как совсем маленькие слонята учатся пользоваться хоботом. Это не врожденное умение: первые дни хобот у них вообще не слушается. Утром на отмели слетаются тысячи похожих на голубей птиц-рябков. Гнездятся они дальше на север, в пустыне. У самцов на груди специальные перья, которые впитывают воду. В бинокль видно, как рябки смачивают грудь и улетают поить птенцов.

Особенно интересно на Буйволовых источниках, маленьком болотце среди саванны. Днем там висит облако пыли: бородавочники вскапывают землю, пытаясь ловить голых землекопов. Это крыски размером с соленый огурец, совершенно лишенные шерсти, сморщенные и почти слепые. У них примерно такая же общественная структура, как у термитов: одна самка отращивает огромное брюхо и за всех размножается, а все прочие ее кормят. Ночью по болоту бегают полосатые гиены. Насколько я мог разглядеть, они охотятся на лягушек и сверчков.

Один раз мне повстречалась потерявшаяся львица. Шла по дороге и время от времени рычала. Звала кого-то. Я потихонечку ехал следом, стараясь ближе не подъезжать, чтобы не мешать ей прислушиваться. Где-то через час она устала, присела на обочину. Почему-то ее было ужасно жалко. Я тоже остановился. Она подошла, заглянула в машину и легла рядом. Солнце уже село. Львица снова принялась рычать, и вдруг ей издали ответили сразу несколько львов. Как она подскочила! Мявкнула что-то и убежала в ту сторону.

Во время ночных шатаний по заповеднику мне снова повезло: видел, как зайчиха кормила двух зайчат молоком. Мать к новорожденным зайчатам обычно приходит только раз за ночь, чтобы следов не оставлять. Поэтому такое мало кому доводилось увидеть.

Но больше всего меня поразили местные павианы. Каждый вечер они собираются в сухом речном русле, откуда открывается особенно красивый вид на горы дальше к западу. Рассаживаются на песке — самцы, самки с детьми, подростки кучками. И молча любуются закатом. Я понимаю, что это звучит совершенно ненаучно. Но они именно сидят и смотрят. А когда закат догорает, расходятся по кустам на ночевку.

Сколько ни читай книжек про Африку, даже одного дня в саванне не заменишь.

Дальше на север кварцевые горы сменяются вулканами. Среди кратеров и горного леса находится город Марсабит. Издали у него такой вид, как будто его лет сто назад забросили. Сплошные развалины. Потом оказывается, что кучи строительного мусора и всякого хлама — жилые дома. В соседнем заповеднике обитают пустынные галаго. Страшно смотреть, как эти живые игрушки с нежными ладошками скачут по колючим акациям и молочаям. Галаго оставляют на песке смешные следы: словно крошечные человеческие ступни, но отпечатки пальцев не спереди, а сбоку.

От Марсабита до самой эфиопской границы тянется пустыня Дала Галгалу. Кое-где там пески, но в основном лавовые поля. На солнце они так раскаляются, что, если отойти от машины метров на сто, она уже начинает расплываться в мираже. Как ни странно, есть жаворонки, которые живут только в этой пустыне. Больше днем там ничего живого не увидишь, кроме полосатых земляных белочек, но ночью полно песчанок и колючих мышей.

Мне очень хотелось проехать еще дальше на северо-запад, к озеру Туркана. Однако на ведущей туда дороге стоят шлагбаумы, и без вооруженного сопровождения (пацан с автоматом, пятнадцать долларов в день) никого не пропускают. Я бы, конечно, по пустыне рванул, но там можно запросто сразу два колеса проколоть и застрять навечно. К тому же пришлось бы как минимум три канистры бензина закупать, да и времени не хватало. Не судьба.

По пути обратно на юг заглянул в один частный заповедничек у горы Кения. Там водится другой подвид орикса, много черных носорогов, и птицы интересные. Возле конторы течет маленький ручеек, в котором живут похожие на нутрий болотные крысы. Стоим мы с директором заповедника, смотрим в бинокль на крыс, беседуем. Вдруг раздается громкое гудение и из-за леса появляется пчелиный рой. Никогда такого огромного роя не видел. Знаменитые африканские пчелы-убийцы. Народ из конторы повыскакивал, на небо смотрит. Пчелы зависли над зданием… и дружно втянулись в женский туалет. Хорошо, что там никого не было. Директор, к моему удивлению, обрадовался: теперь у персонала будет постоянный источник меда.

Обогнул по проселочным дорогам Найроби и поехал на границу с Танзанией, в парк Амбосели. Наконец-то Килиманджаро целиком увидел! В парке сейчас засуха. Стада зверей в облаках пыли маршируют взад-вперед по саванне. Раздражительные все стали. Один раз за мной погнался слон-подросток. Наверное, в шутку, но останавливать машину и проверять не хотелось. Хорошо, что есть постоянные водопои — два болотца с высокой травой, на них даже гуси живут.

Проезжал мимо одного болотца, смотрю — по траве бродит ушастый кот-сервал. То за мышами прыгает, то с буйволятами играет. Надо, думаю, сфотографировать. От меня до кота метров сто, но на этом пространстве пасутся несколько слонов, десяток буйволов, камышовые антилопы и несметное количество ибисов, цапель и венценосных журавлей. Что поделаешь, достал камеру, подкрадываюсь потихоньку. Совсем близко не подойдешь: там болото глубокое, слонам по грудь, буйволам по подбородок. Едва успел камерой щелкнуть, в спину вдруг ветер подул. Слоны и буйволы разом почуяли человека, уставились на меня, а потом как рванут в разные стороны! Только торф полетел. Сколько же в них силы, если они могут бежать сквозь полутораметровый слой грязи!

Днем остановился в тенечке переждать жару. Проснулся от шороха. В машину залезли обезьяны-верветки и воруют печенье. Насилу выгнал.

В Африке обычно ничего не работает. Если что-то работает, значит, оно ждет особо неподходящего момента, чтобы сломаться. Только я приготовился исследовать Амбосели поподробнее, у машины умер аккумулятор. Вообще-то здесь все машины с ручной трансмиссией, но у моей как на грех оказалась автоматическая: ни ручкой завести, ни толкнуть. Еле нашел два куска толстой проволоки, чтобы завестись от проходившего мимо грузовичка. Полночи тащился до Найроби, не выключая мотор. Чуть змею-бумсланга не переехал.

Поскольку оставить машину я мог только в том месте, где утром ее надо было отдавать, а идти далеко пешком было лень, пришлось остановиться в «приличном» отеле. Разница существенная: по утрам дают горячую воду, на тумбочке банка с вазелином, ночью за всеми стенами проститутки имитируют оргазм, довольно неубедительно, впрочем. Противомоскитных пологов нет, потому что есть вентилятор, хотя он и не работает.

Самое интересное в Найроби — национальный музей. Куча интересных материалов по палеонтологии, в частности. Оказывается, несколько миллионов лет назад в Кении было больше индийских слонов, чем африканских. Еще есть замечательная коллекция портретов всех кенийских племен работы Джой Адамсон. Они настолько хороши, что даже сорок лет спустя родственники узнают людей, изображенных на портретах.

С обратным рейсом вышла маленькая неувязка, придется добираться в Аддис-Абебу кружным путем.

 

Письмо пятнадцатое

Гарисса, Кения

Все-таки идеального путешествия не получилось. Вроде весь маршрут и с погодой везло, и с фауной, и с транспортом. Но без мелких неприятностей не обошлось.

Еще пару лет назад вход на гору Кения стоил несколько долларов. Теперь берут по четвертному за сутки, плюс обязательно нанимать гида. Якобы двенадцать лет назад там потерялся какой-то турист. Получается около сотни в день. Хорошо, что вокруг пропускного пункта в лесу много зебр, так что можно его обойти по зебровым тропам. Главное — не сворачивать на тропы кустарниковых антилоп, потому что они узкие, полузаросшие, и ветки смыкаются в метре над землей.

Гора — щитовидный вулкан с такими пологими склонами, что почти всю дорогу до вершины можно было бы ехать на велосипеде. Парк начинается на высоте двух тысяч метров. Сначала идешь сквозь чудесный хвойный лес из высоченных можжевельников и ногоплодников, с пышными зарослями бамбука под деревьями. Там водятся самые красивые в Африке обезьяны — горные колобусы. Они черные с белой бородой и мантией, а хвост у них не просто с большой кистью, как у равнинных, а весь покрыт длинными белыми волосами и при прыжках с дерева на дерево развевается, как флаг.

Любой встреченный гид немедленно настучал бы егерям, поэтому я решил по возможности подниматься ночью, тем более что снаряжения для холодных ночевок у меня не было, а с заходом солнца здорово подмораживает. В первый вечер поднялся до края леса (3300 м), переночевал в кустах, но часа за четыре до рассвета проснулся от холода. Как раз взошла луна, так что я сложил палатку и спальник, оставил все лишние вещи и зашагал вверх. Тропа по-прежнему была пологая, хотя в некоторых местах приходилось идти по щиколотку в воде. Хорошо, что я был в сандалиях, а не в ботинках.

Вокруг тянулись сырые кочковатые луга, которые в Южной Америке называют парамо, а в Кении — moorlands, по аналогии с Шотландией. Чем выше поднимаешься, тем больше вокруг торчит разной причудливой флоры. Гигантские лобелии с мохнатыми листьями удивительно похожи на пуйи перуандских Анд, эсплетии колумбийских парамо и «серебряные мечи» гавайских высокогорий, а пятиметровые древовидные крестовники — на юкки в горах Мексики. Причем все эти растения совершенно не родственны друг другу, просто похожим образом приспособились к постоянному холоду и сырости. У живущих на лугах землероек необыкновенно красивый серебристо-черный мех. Прекрасная маскировка для жизни в траве, вечно покрытой либо росой, либо каплями дождя, либо инеем. Но самые чудесные здешние обитатели — блестящие темно-зеленые птички-нектарницы с длинными хвостами и пучками красных перьев по бокам. Со скал иногда доносятся жуткие вопли — территориальные крики даманов. Даманы здесь настолько пушистые, что напоминают арктических сурков. К моему удивлению, на высоте 3500 м мне попались свежие следы леопарда.

Туристы ходят на гору стадами. В определенное время несколько десятков человек выползают из первого приюта (3380 м), дружно маршируют ко второму (4200 м) и там сидят до следующею утра, чтобы привыкнуть к разреженному воздуху. Потом опять же толпой забираются на третий по высоте (4985 м) из нескольких скалистых лавовых останцев, торчащих на вершине, и шеренгой идут обратно к первому приюту. Существует еще хижина на 4750 м, но там ночевка очень дорогая.

Мне хотелось подняться выше пяти тысяч и очень не хотелось с кем-либо встречаться. Поэтому я спрятал у тропы пустой рюкзак с фонариком и влез на второй по высоте останец (5190 м). Он ниже главной вершины всего на девять метров, но забраться на него без альпинистского снаряжения намного проще. Между скалами разбросаны маленькие ледники и несколько озер. Жаль, что погода к тому времени уже начала портиться.

Вскоре все вокруг затянул туман и начал накрапывать дождик. Пришлось долго ждать наверху, пока по тропе прошли в обе стороны толпы туристов с гидами и носильщиками. Когда я наконец-то смог спуститься со скал, рюкзака между камнями не было. Да, в Африке воруют даже на высоте четырех километров. Я почти побежал вниз и догнал толпу перед самым приютом, но рюкзака не было видно. Пришлось идти дальше с несколькими полиэтиленовыми пакетами в руках и до предела набитыми карманами. Спальник и теплую куртку я оставил на горе — им было уже много лет, и они совершенно разваливались.

Было еще светло, так что приходилось то и дело прятаться за скалами и кустами от поднимавшихся навстречу тургрупп. В конце концов мне это надоело, и я стал просто отвечать «работаем мы здесь» или «следом идет» на вопрос «а где твой гид?» Тем не менее, как потом выяснилось, кто-то все-таки стукнул. Уже в лесу я остановился сфотографировать маленькую горную гадючку и едва не прослушал приближавшийся снизу джип с егерями.

Когда я обошел кордон и вокруг начались поля, для попуток было уже поздно. У меня остался только крошечный фонарик-брелок, а луны не было, и по-прежнему моросил дождь, так что пришлось ковылять тридцать километров до шоссе пешком в полной темноте. Еле дошел. Поймал попутку до города, и по пути мы чуть не врезались в пасшегося на обочине слона. Ну и денек получился. Я даже пожалел, что на вершину потащился. Лучше бы подольше по лугам погулял, уж очень там здорово.

Наутро я едва слез с койки от ломоты в мышцах и общего переутомления. Купил за пять долларов рюкзачок, втиснул в него все вещи и пошел на автобусную остановку. Вдруг ко мне подбежал местный житель (видимо, носильщик), схватил за рукав и радостно закричал:

— Я тебя на горе видел! Ты без гида был! Тебя вся охрана парка ищет! Дай червонец, иначе я иду в полицию.

Кругом были люди, так что просто свернуть ему шею было нельзя, хотя очень хотелось.

— Ты что, с ума сошел? — спросил я. — Какая гора? У меня ни спальника нет, ни ботинок, ни одежды теплой. Ты меня с кем-то путаешь. Отвали.

Он, однако, шел за мной и угрожал, пока я не уехал. Первые несколько полицейских постов (они на дорогах встречаются каждые 5–20 км) заставили меня понервничать, но все обошлось. В смысле, все было как обычно. Увидев меня, менты хищно улыбались, долго листали паспорт, шевеля губами, потом спрашивали свидетельство о прививке от желтой лихорадки (их официально не требуется иметь уже лет десять). Справка у меня была. Самые находчивые говорили: «А где сертификат о здоровье?» Такого вообще в природе не существует, но я доставал российский паспорт и тыкал пальцем в один из штампов. Платить не пришлось ни разу. Процент неприятных личностей среди работников органов очень высок во всех известных мне странах, но таких мерзких рож, как у полицейских в Танзании и Кении, я нигде не видел.

В Северо-Восточную Кению ехал автостопом. Попуток тут четыре категории. Первая — сельские интеллигенты и мелкие чиновники на легковушках. Останавливаясь, они говорят что-нибудь вроде: «Доброе утро! Куда вас отвезти?» Вторая — «слуги народа» и «новые кенийцы» на шикарных джипах. Они обычно сразу денег просят. Впрочем, тут сшибать деньги с белого не считается унизительным. Какой бы ободранный и голодный вид у тебя ни был, к тебе будут подходить на улице хорошо одетые и упитанные люди и говорить: «Дай денег, друг!» Третья категория — кенийские водители грузовиков. Они тоже хотят денег, но по тарифу маршрутных такси, да и от тех часто отказываются, если по дороге получается интересно потрепаться. Четвертая категория — водители грузовиков, иммигрировавшие из Сомали или Йемена. У них первая или вторая фраза всегда «ты мусульманин?» Дальнейшее зависит от ответа. То есть с ними можно очень мило поговорить, но если ты скажешь, что не мусульманин, в конце поездки спрашивают непомерную сумму и приходится долго торговаться. Если сказать, что мусульманин, денег требуют гораздо меньше.

Честно говоря, несмотря на чудеса восточноафриканской природы, я очень рад, что посмотрел все интересные места и могу сюда больше не возвращаться. Трудно сохранить хорошее впечатление о стране, где на вопрос «как пройти на такую-то улицу?» отвечают «дай денег — скажу». Повсеместная любовь к доносам и обдиранию (особенно по отношению к белым, которых автоматически причисляют к зажравшимся идиотам) здорово надоедает. Я теперь понимаю, почему именно этот регион на протяжении семисот лет служил основным источником поставки рабов: именно здесь люди всегда были готовы друг друга продать. Мне примерно в сотне стран пришлось побывать, и везде общение с местными жителями было чаще приятным, чем наоборот. Кения и Танзания — исключения из правила.

Несмотря на легкость и быстроту африканского автостопа, за три месяца я не видел ни одного путешественника, передвигающегося таким способом. Может быть, меня потому и подбирали столь охотно, что не привыкли видеть голосующих на дороге иностранцев.

В последней попутке я ехал с ученым-историком. Родом он из племени кикуйю, которое живет вокруг горы Кения. Англичанам там тоже очень нравилось, так что у кикуйю отобрали всю землю под кофейные и прочие плантации. Народ поднял восстание Мау-мау, с которого началась борьба за независимость. В результате в сегодняшней Кении почти вся политическая элита — кикуйю. Хотя его племя по сути дела правит страной, историк спел мне обычную песню о тяжком наследии колониализма, но заодно и рассказал интересную байку.

«Отцом нации» здесь считается Джомо Кеньятта (1889–1978), сын деревенского знахаря. Он был первым президентом, перед тем — одним из лидеров освободительного движения, а задолго до того — молодым бунтарем и членом Коминтерна. В соответствии с тогдашней модой он пару раз заезжал в Москву, где его довольно быстро обвинили в мелкобуржуазных тенденциях. «Почему мелкобуржуазных? — удивился Кеньятта, к тому времени уже владевший в Англии фермой, — у меня крупнобуржуазные тенденции!» После чего он немедленно уехал из России. Потом выяснилось, что в НКВД как раз готовился приказ об его аресте. Многие другие «неформальные лидеры» того времени оказались менее догадливыми и окончили жизнь в лагерях. Отсидеть Кеньятте впоследствии все равно пришлось, но в британской тюрьме. Наверное, это было получше Колымы.

Сейчас я в последнем интернет-кафе перед сомалийской границей. Завтра поеду в пограничный поселок, оттуда скоро пойдет караван грузовиков в Сомали. Знакомый в «Ethiopia Airlines» обещал позвонить другу-офицеру, чтобы меня подбросили до Могадишо.

Новый рюкзак к концу первого дня начал расползаться по всем швам. Будет чем заняться в ожидании самолетов, по крайней мере пока нитки не кончатся. Купленный за доллар фонарик работает, но только если все время его трясти.

 

Письмо шестнадцатое

Кисимайо, Сомали

Наутро после отправки предыдущего сообщения я почувствовал, что еле хожу и вообще все как-то не так. Градусника у меня не было, так что я даже испугался немножко: а вдруг воспаление легких после холодной ночевки? Но все обошлось: за завтраком случился нормальный приступ малярии. Продолжался он всего минуты три, а то и меньше, но наблюдать за происходящим было очень интересно. Удивительно, как паразитам удается настолько точно синхронизировать выход из клеток крови.

Я радостно помчался в госпиталь, купил пачку коартема, а заодно попросил взять пробу крови и выдать мне на предметном стеклышке в качестве сувенира. Забавные зверюшки! Приеду домой, посмотрю под хорошим микроскопом.

— А две пачки коартема можно выписать? — спросил я врача. — Я в Америке живу, он там наверняка дороже, а у меня медицинской страховки нет.

— Ну и что? — сладко улыбнулся он. — У вас же в Америке денег сколько хочешь. Все богатые.

Таблетки подействовали мгновенно, никаких проблем с самочувствием больше не было. Вычислил, что подцепил я ее в последнюю ночь в Найроби в «приличном» отеле. Если кто поедет, имейте в виду: самое опасное — вовсе не джунгли.

Еле успел к отходу каравана, который состоял из четырех грузовиков, автобуса и двух бронетранспортеров. Грузовики возят самое необходимое: в Сомали — аудиокассеты с хип-хопом и пепси-колу, обратно — кат (содержащие наркотик листья одноименного кустарника) для живущих в Кении иммигрантов с севера.

Ехать лучше всего на броне первого БТРа — единственное место, где хоть что-то видно. Все остальные машины окутаны густой тучей пыли. На кенийской стороне границы видели самку каракала с котятами, на сомалийской крупных зверей почти нет. Редко-редко на горизонте замаячит газель или аравийская дрофа. В основном песчанки и жаворонки. Даже ящериц мало. Один раз встретили варана. Горы покрыты зарослями алоэ, от маленьких пучков до здоровенных деревьев. В пойме речки видел гнездо местной синички-ремеза. Птица размером с пеночку, а гнездо — мешок из тростникового пуха величиной с большой арбуз.

Время от времени приходится останавливаться и отдавать часть товара полевым командирам за право проезда по их территории. Сразу приходит на ум Европа времен феодализма. Мне при появлении на горизонте посторонних приходится залезать внутрь БТРа, чтобы не отсвечивать.

В одном месте дорога такая плохая, что все ящики перегружают на верблюдов, а грузовики идут пустые. Но это всего несколько километров.

Песчаные пляжи тут классные, и туристов нет в радиусе пятисот километров. Вдоль берега летят стаи куличков-песочников: в Арктике уже кончается лето.

В городе Кисимайо мы ночуем на каком-то военном объекте. Тут есть генератор и даже Интернет. Завтра доберемся в столицу, Могадишо, там меня обещают забросить прямо в аэропорт, без заезда в город. Говорят, туда даже с российским паспортом лучше не соваться, а с американским вообще на шаурму пустят. Наверняка преувеличивают, но проверять не хочется.

История Сомали довольно типична для Африки: за провозглашением независимости последовала цепочка диктатур, которые поддерживались и вооружались Советским Союзом. В 1990-х началась гражданская война, приведшая страну к голоду. Попытки США защитить конвои с продовольствием для голодающих от разграбления привели к настоящей бойне в Могадишо, в результате которой ООН устранилось от помощи Сомали и весь юг страны оказался в руках исламистов. Сколько они продержатся у власти, пока неизвестно, но вряд ли долго — это не те люди, которые в состоянии наладить нормальную мирную жизнь.

Это, наверное, последнее сообщение — скоро уже буду дома.

 

Письмо семнадцатое

Аддис-Абеба, Эфиопия

Прилетел грузовым рейсом из Могадишо в Аддис-Абебу, где и торчу второй день. Не отпускает меня Африка. В Индии муссонными дождями залило мумбайский аэропорт, а из Африки туда почти все рейсы через Эфиопию, так что тут аэропорт совершенно парализовало.

«Ethiopian Airlines» оплачивает мне пятизвездочный отель с соответствующим рестораном. Я было заикнулся, что у меня нет наличных денег, а банкомат тут всего один и берет тридцать долларов комиссии. Представитель фирмы по имени Тамрат тут же выдал мне сто баксов (в местной валюте) на карманные расходы. На мое робкое замечание, что хватило бы и десятки, он буквально силой запихнул мне деньги в карман.

На второй день Тамрату все-таки удалось меня устроить на рейс в Вашингтон через Рим. На прощание он мне объяснил, почему так обо мне заботился.

— Пять лет, — говорит, — тут работаю, и ты первый иностранец, который в такой ситуации не скандалил, не писал жалобы и не требовал компенсации.

— Дело в том, — отвечаю, — что мне много пришлось «Аэрофлотом» летать. Так что я к худшему привык.

Тамрата аж передернуло.

Аддис-Абеба — город на удивление симпатичный и тихий. Много зелени и птиц. Пара интересных музеев. Кинуть пытались всего три раза (в том числе всучить в магазине сдачу старыми советскими рублями). Девушки очень красивые попадаются. Живут, конечно, бедно, но люди на улицах часто подают нищим калекам. В Восточной Африке я такого не видел ни разу. Зачем подавать, для этого же белые лохи существуют. Еще одно отличие — большинство шоферов не являются буйнопомешанными. Обязательно приеду сюда как-нибудь на несколько недель, чтобы всю страну облазить.

В аэропорту хороший книжный магазин, даже биография Пушкина на английском продается.

 

Письмо восемнадцатое

Майами, Флорида

Я дома! Из Эфиопии действительно удалось улететь. По пути в самолет ударила молния, но без всяких последствий. Среди летевших из Кении туристов у двоих была малярия, и оба ее подцепили тоже в Найроби. Добрался до штата Нью-Мексико, взял напрокат грузовик, забрал шмотки из гаража, который я все это время снимал, прицепил к грузовику машину, переехал во Флориду, снял квартиру и сейчас расставляю мебель.

Соединенные Штаты — забавная страна. Люди похожи на полунадутые дирижабли. Горячий шоколад продают в поллитровых кружках. В Майами жарче, чем в Африке, белых местами меньше, а крокодилов (точнее, аллигаторов) — больше. В общем, жить можно, хотя в Африке все-таки интереснее.