Я спал в своем надувном каяке посреди тихой лесной заводи с черной водой, окруженной высоченными болотными кипарисами. В кронах даже ночью пели пересмешники, в тени деревьев перемигивались светлячки, теплый воздух был наполнен сладким ароматом молодой листвы, а комаров – о чудо – еще совсем не было.
Около полуночи я проснулся от того, что моя лодочка покачнулась. Я приподнялся на локте, ожидая увидеть плывущего мимо по своим делам аллигатора или бобра, но это была русалка – она высунулась по пояс из воды и смотрела на меня, положив локти на борт каяка. Ее нежная кожа казалась совсем белой в свете полной луны, у нее были светлорусые волосы и ясные золотисто-зеленые глаза. Я невольно подвинулся, и она легко скользнула в лодку. Вместо хвоста у нее была пара весьма стройных ножек – если бы не волшебные глаза цвета весны, ее, пожалуй, можно было бы принять за обычную девушку, просто сказочно красивую. Я обнял ее, холодную от еще не прогревшейся воды лесной речки, и она улыбнулась, согреваясь в моих руках.
Когда звезды стали гаснуть в светлеющем небе, она отвела усталой рукой длинные волосы, снова улыбнулась, поцеловала меня на прощание, легко скользнула в черную воду и исчезла. Я задремал в ставшем вдруг пустым и неуютным каяке, и только на рассвете меня разбудила первая утренняя “песня” аллигатора – низкий, мощный рев, от которого задрожали заводь, лодка и даже деревья по берегам.
Русалка приходила каждую ночь, как только поднималась над кронами кипарисов серебряная луна. Но луна убывала, мне приходилось ждать ее восхода все дольше, и вот однажды ставший тонким месяц взошел лишь под утро, а моя зеленоглазая гостья так и не появилась.
Я вернулся к спрятанной на берегу машине, убрал в багажник каяк и поехал домой, в вечное лето юга, но каждый раз, как я замечал на обочине стройное деревце со светлозелеными листочками, мне вспоминались колдовские глаза русалки в ночной тишине…
На этот раз каяк сильно качнулся, и я проснулся по-настоящему. Черный медведь пил воду с берега, сопя и фыркая. В воздухе пахло рассветом, но звезды еще не погасли. Вокруг меня на поверхности воды неподвижно лежали аллигаторы. Шла моя третья неделя в болотах на побережье Мексиканского залива.
Я начал наблюдения в заповеднике Арансас в Техасе. Это обширный район мелководных заливов, плавней и приморских болот. Зимой туда приезжает множество туристов посмотреть на американских белых журавлей, которых на свете осталось меньше трехсот. К апрелю журавли улетели, и по заповеднику бродили только любители птиц, надеявшиеся увидеть так называемые высыпки – внезапное появление в кронах одиноких деревьев огромного количества певчих птичек, которым сильный северный ветер мешает продолжить путь на север. На побережье Техаса такое обычно случается раз-два за весну
Взрослые аллигаторы в Арансасе живут в больших озерах и лагунах, так что мне приходилось грести по многу часов, чтобы их отыскать. Тем временем стада свинок пекари воровали продукты из моей палатки, скрытой в дубовой роще. К началу мая жара и влажность стали невыносимыми, и появились тучи слепней. Я был совершенно счастлив, когда записал наконец пятидесятую “песню” и смог перебраться в тенистые леса Луизианы. Луизианские комары тоже были рады.
Мне надо было найти места для исследований двух типов: такие, где взрослые аллигаторы жили только в больших водоемах, и такие, где только в маленьких. Первый тип было проще отыскать: подходящих мест полно вдоль побережья, и Арансас – одно из них. Но я не хотел, чтобы все они были слишком похожими, поэтому нашел еще одно, расположенное дальше в глубь суши, на границе штатов Миссисипи и Луизиана. Это был участок поймы реки Миссисипи, который весной благодаря паводку превращается в один большой водоем. Аллигаторам не нравится прохладная, мутная вода текущей с севера реки, поэтому они прячутся в затопленных лесах по краям поймы. В мае глубина там примерно метра три.
Лес отфильтровывает речную воду, и она становится прозрачной. Плавать с маской там не менее интересно, чем в Амазонке. На юго-востоке США обитает самая богатая пресноводная фауна за пределами тропиков (еще недавно в реках Китая водилось не меньше разнообразной живности, но она почти вся вымерла за последние тридцать лет). Нередко я видел пять-шесть видов черепах сразу, в том числе сказочно красивых “картографических” с причудливыми узорами и зубчатым гребнем по верху панциря. В глубоких заводях скрывались древние гиганты: каймановые черепахи, способные утащить под воду ребенка, сомы размером с полено, огромные осетры-веслоносы, панцирные щуки длиной с мой каяк. Плавать там было вполне безопасно: я находился у северного края области распространения аллигаторов, так что по-настоящему крупные особи там практически не встречались. (Хотя двухметровый аллигатор способен убить человека, обычно им надо вырасти до трех-четырех метров, чтобы почувствовать себя достаточно уверенно для охоты на людей.) Надо только следить, чтобы вода не попадала в нос, а то можно подцепить амебу-мозгоедку.
К сожалению, близость к северному пределу ареала аллигаторов означала также, что их было мало. Найти десять взрослых самцов в густых лесах оказалось почти невозможно. Я понял, что не смогу в одиночку собрать достаточно данных до конца сезона, и решил немного отдохнуть и поискать еще одно место для наблюдений.
На этот раз мне нужно было найти область, где аллигаторы живут только в маленьких водоемах. Это оказалось намного сложнее, потому что на юго-востоке США почти везде густая речная сеть. Даже одна-единственная речка, текущая через предполагаемый район исследований, могла его “испортить”.
Мне удалось найти только одно подходящее место. У него нет официального названия, но на некоторых старых картах оно надписано “равнина Анакоко”. Там несколько небольших рек, но они были наполовину пересохшими (в отличие от Миссисипи, они не получали воду от таяния снега в сотнях километров к северу) и очень сильно заросшими. К тому времени я провел несколько экспериментов по распространению звуков под водой и выяснил, что в реках, сплошь забитых водной растительностью, любой звук очень быстро превращается в невнятный шум. К тому же я ни разу не видел в этих речках аллигаторов: все они жили в “аллигаторовых дырках”, выкопанных в глубине леса. Стоял сухой сезон, самое легкое время для прогулок по местным лесам, но поиск “дырок” все равно занимал много времени. К счастью, у меня появился помощник.
Десятью годами раньше мне довелось жить в Калифорнии во время интернет-бума. Любой человек, способный написать свое имя по-английски, мог наняться в одну из бесчисленных новых фирм тестировать программное обеспечение. У меня имелся некоторый опыт веб-дизайна, так что я устроился старшим дизайнером в маленькую компанию в Сан-Франциско. Ее владельцем и спонсором был богатый господин по имени Уилл, а моим непосредственным начальником – Сандип Сингх, улыбчивый индус, приехавший из Англии. Поначалу все шло хорошо, но “бум” оказался “пузырем” и вскоре лопнул. Уилл перестал платить нам зарплату. Получилось так, что Сандип и я отработали несколько месяцев бесплатно, и мы ничего не могли поделать, потому что Уилл оформил нас не как сотрудников фирмы, а как внешних консультантов. Я потерял всего несколько тысяч долларов, но Сандип купил кучу оборудования за свой счет и остался должен большие деньги – настоящая трагедия для связанного кодексом чести сикха. Вдобавок у его жены, тихой обаятельной Сумиты, обнаружился рак. Сандипу пришлось отказаться от судебного иска против Уилла и вернуться в Англию, где жена могла получить бесплатную медицинскую помощь. Через год она умерла.
У Сандипа было интересное хобби: он изучал культуру (точнее, культуры, потому что их много) афроамериканцев, особенно живущих в глухих патриархальных городках на островах Южной Каролины и вдоль побережья Мексиканского залива. После смерти Сумиты ему потребовалось пять лет, чтобы расплатиться с долгами, но теперь он снова встал на ноги и каждое лето путешествовал по южным штатам. Узнав, что он как раз прилетел в Новый Орлеан, я пригласил его помочь мне с аллигаторами.
Анакоко находится на северной окраине кажунских земель. К югу живут кажучи, потомки французов, насильственно выселенных с канадского побережья после его завоевания Англией. К северу народ почти поголовно чернокожий. В некоторых лесных деревнях местные жители утверждали, что мы первые белые, заглянувшие к ним после отмены рабства. Разумеется, эта глухомань – все же глухомань американская: дороги в основном асфальтовые, в каждом поселке с населением больше пятисот человек имеется отличная библиотека, и можно проехать несколько часов, ни разу не увидев на обочине бумажки или пластиковой бутылки.
Сандип был человеком городским, и работа в болотах давалась ему нелегко, но он стоически переносил трудности. С его помощью я закончил сбор данных к началу июня.
Результаты были те же, что и в других местах. Моя теория предсказывала, что аллигаторы, живущие в маленьких водоемах, должны реветь чаще, а шлепать головой реже, чем живущие в больших. Это предсказание по-прежнему подтверждалось только наполовину. Аллигаторы в малых водоемах почти не шлепали, но ревели они везде одинаково часто. И я понятия не имел, как это объяснить.
Я вернулся в Майами, встретился с Шурой и Стасей, и мы пару дней носились по городу, готовясь к отъезду. Неожиданно образовалась куча дел: мои водительские права оказались почти просроченными, у Стаей в паспорте не осталось чистых страниц, мне надо было запаковать все вещи, а Шуре – починить антикварный микроавтобус, на котором они годом раньше объездили Мексику и Центральную Америку. Наконец все было готово. Я взял напрокат грузовик, прицепил к нему свою “тойоту”, и мы поехали в саванну недалеко от Орландо, где один мой друг как раз купил небольшое ранчо. Я оставил у него в сарае все свои книги и мебель, Шура запарковал рядом микроавтобус, мы вернули грузовик и поехали дальше на север в “тойоте”, забитой вещами настолько, что Стасе на каждой остановке требовалось две минуты, чтобы выбраться наружу.
Мы остановились в Северной Каролине, чтобы понырять с песчаными акулами вокруг затонувшей в 1944 году немецкой подводной лодки, потом я отвез ребят в Бруклин, где жила Стасина мама, и улетел в Денвер. Там я встретил мою маму, прилетевшую из Москвы, мы взяли напрокат машину и три недели путешествовали по Дикому Западу, от Большого каньона на юге до Иеллоустона на севере.
Вернувшись в Нью-Йорк, я позвонил Ширли, четвертому участнику экспедиции. Пора было ехать на две недели в Канаду проверять психологическую совместимость. Мы обо всем договорились заранее, но теперь Ширли вдруг попросила поменять планы. Она сказала, что сможет выехать только на два дня позже, потому что записана на прием к дантисту. Это можно было понять. На следующий день она заявила, что должна будет вернуться из Канады на три дня раньше. Это уже выглядело странно, но мы согласились сократить маршрут. Наконец она сообщила, что у нее появились срочные дела и что она сможет только прилететь к нам в Канаду на пару дней.
Это было уже слишком. У нее было четыре месяца на подготовку, но она так и не сумела разобраться с делами.
Если она не могла уехать из дома на две недели, каково ей придется в Африке? Пришлось мне позвонить ей и сказать, что я не смогу ее взять в экспедицию. Я чувствовал себя ужасно виноватым, но сейчас понимаю, что поступил совершенно правильно. Работа в Африке оказалась намного труднее, чем мы ожидали, и нам только чудом удалось выкрутиться из серьезных неприятностей. Если бы с нами был неопытный участник, все наверняка кончилось бы плохо.
Втроем мы поехали вдоль побережья, из Нью-Йорка в Квебек. Конечно, никакой маршрут по Северной Америке не подготовит вас к проблемам, с которыми приходится встречаться в Африке, но я старался сделать проверку как можно более “настоящей”. Я должен был все узнать про своих спутников, пока еще можно было что-то изменить. Начнут ли они хныкать после трех дней, полностью проведенных в машине? Будут ли ныть, когда станет по-настоящему холодно, опасно, когда кончится еда? Вскоре погода настолько испортилась, что мы больше не ставили палатку и спали в машине; бедной Стасе приходилось наполовину залезать в багажник. Мы плавали в шторм на маленьких лодках на поиски редких китов и ныряли в ледяную воду фьордов в протекающих гидрокостюмах, чтобы посмотреть на тюленей и огромных гренландских акул, надеясь, что акулы не примут нас за тюленей.
После двух недель непрерывных приключений я должен был признать, что нашел идеальных спутников. Они ни на что не жаловались и всегда выглядели более-менее довольными жизнью. Мы вернулись из Канады, оставили “тойоту” у моего родственника в штате Нью-Джерси, дотащили багаж в аэропорт и наконец-то получили возможность отдохнуть, летя шестнадцать часов до Йоханнесбурга.
Теоретизировать, не имея данных, опасно.Артур Конан Дойль
Нильский крокодил