Я долго не мог привыкнуть к жизни в маленькой Настиной квартире в Ноксвилле. Мне все еще снилась Африка – бесконечные дороги, тропы, “песни” крокодилов на рассвете. Когда тихим утром в паре километров от нашего дома проходил поезд, я нередко просыпался, ожидая увидеть пасущихся вокруг палатки слонов.
Как только я набрал несколько килограммов и принял более-менее нормальный вид, я поехал во Флориду к Стиву, моему научному руководителю. Стив считал, что мои исследования продвигаются успешно. Я вовсе не был в этом уверен. У меня набралась куча данных, но результаты противоречили друг другу и ничего толком не объясняли.
Квартиры в Маленькой Гаване у меня уже не было, а все вещи лежали у друга в сарае. Я все еще ездил в Маленькую Гавану, когда надо было починить машину или зубы, потому что знание испанского обеспечивало мне неплохие скидки. Но жить во время приездов во Флориду теперь приходилось в моем кабинете, уродливой бетонной коробке со стальной мебелью. Свет туда проникал из коридора через стеклянную стену, так что выключить его было нельзя. Обстановка напоминала мне комнаты для допросов в провинциальных управлениях КГБ советских времен. В 1980-е годы я не раз в них оказывался, в основном когда меня арестовывали за “географические преступления” – нарушения режима погранзоны и пролезание на закрытые объекты в поисках редкой фауны. Иногда я позволял себя арестовать, даже если у меня был пропуск, потому что это был самый легкий способ выбраться из какой-нибудь дыры. Никаких серьезных последствий аресты не имели. К тому времени КГБ утратило профессионализм до такой степени, что никто даже не заметил, что я нарушитель-рецидивист.
До возвращения в Африку у меня оставалось меньше месяца. За это время мне надо было придумать, как выяснить причину столь странных результатов наблюдений. А еще надо было понаблюдать за американскими крокодилами, потому что брачный сезон у них в конце зимы. Я решил, что обдумывать научные проблемы лучше в более расслабленной обстановке, и повез Настю на Ямайку. Остров был совсем недалеко, там имелись теплые пляжи… и крокодилы.
Сравнение страны с набором матрешек давно стало штампом в путеводителях, но к Ямайке оно особенно подходит. Остров состоит из четырех концентрических колец. Вдоль побережья тянутся печально известные высоким уровнем преступности города, забитые машинами шоссе, огороженные высокими заборами курорты и причалы для круизных теплоходов, извергающих на пляжи многотысячные толпы туристов. Всего в паре километров от берега начинается мир сонных маленьких городков, садов, ранчо и узких дорог. Когда люди там видят белого, они так удивляются, что иногда вскрикивают “джек!” (это жаргонное обозначение белых). Начав подниматься в горы, вы попадаете в сказочный зеленый край, немногочисленные жители которого – потомки беглых рабов, когда-то создавших там повстанческую республику Люди они гордые, красивые и очень гостеприимные. Дорог там совсем немного. Если вы сумеете забраться еще дальше в глубь острова, то окажетесь в облачных лесах, где нет людей, зато множество странных животных вроде гигантских хищных кукушек и улиток размером с тарелку. Это внутреннее кольцо окружает лысую вершину Блу-Маунтин-Пик, самую высокую на острове.
Мы прилетели на северный берег Ямайки, а крокодилы живут на южной стороне. Выбрав самый живописный маршрут через горы, мы после долгого петляння в густом тумане по бесконечному серпантину оказались перед огромным оползнем, начисто срезавшим участок дороги. Была почти полночь. Нам не хотелось ехать обратно в темноте, и мы уже решили поспать в машине, как вдруг послышались голоса и машина оказалась окруженной целой толпой местных жителей, пытавшихся заглянуть внутрь.
Они пришли в восторг от нашего появления. Мы оказались первыми приезжими с тех пор, как три года назад дорогу смыло. Все отели и лавки вдоль дороги были на разных стадиях банкротства. Нас покормили, показали двор школы, где мы оставили машину возле будки сторожа, и отвели на другую сторону оползня, где маленькая гостиничка все еще работала.
Наутро мы выглянули из окна и увидели покрытые густым лесом вершины, торчащие из сверкающего на солнце моря облаков. Мы находились на самом высоком перевале острова.
Большинство жителей Ямайки – христиане, но в горах живут в основном растафари. Наши хозяева носили роскошные дреды до пояса и раз в день собирались всей семьей, чтобы покурить “лекарство” и попить местного кофе. Комнаты были увешаны фотографиями звезд регги вперемешку с иконами эфиопской правящей династии. Приверженцы этой религии верят, что Хайле Селассие Первый, последний император Эфиопии, был реинкарнацией Христа. Даже поверхностное знакомство с эфиопской историей не позволяет к этому относиться сколько-нибудь серьезно, но растафари сумели на шаткой (и изначально довольно расистской) основе создать на удивление здоровую систему религиозных практик, по крайней мере по сравнению с другими авраамическими религиями. Они намного более искренни и открыты новым идеям, чем чопорные англикане побережья. Моя ямайская подруга Ками, которая в детстве ходила в воскресную школу, никогда в жизни не читала Песнь Песней – местные христиане считали эту часть Библии неприличной. Хотя растафари составляют лишь несколько процентов населения страны, они оказали большое влияние на местную культуру, образ мышления и язык. Например, ругательное слово “Вавилон”, которым растафари обозначают Запад (в противовес “Сиону”, то есть доброй старой Африке), в повседневной ямайской речи значит “полиция”. Местный термин для женского секс-туризма, одним из мировых центров которого является Ямайка, – “растопрокат”. Мне нравятся основанные на английском языки чернокожих жителей Вест-Индии: они такие выразительные!
Нам пришлось сделать большой крюк, чтобы пересечь горы дальше к западу и все-таки попасть на южную сторону. На острове много интересного, но больше всего нам понравился маленький птичий заповедник в холмах. Среди прочих экзотических обитателей там есть замечательно красивые колибри, хвосты у которых втрое длиннее, чем сама птица. Если наполнить бутылочку сахарным раствором и держать вытянутый палец возле горлышка, колибри повисают на несколько секунд в воздухе перед вашим лицом, заглядывая в глаза, а потом садятся на палец, чтобы попить из бутылочки.
Перебравшись через горы, мы оказались в Стране Капитанских Мостиков. Это причудливый ландшафт крутых известняковых холмов, похожих на яйца в картонной упаковке. Передвигаться по такой местности очень непросто, а еще сложнее строить там дороги. Не случайно именно там, на вершине одного из холмов, находится Акомпонг – деревня, бывшая когда-то столицей республики беглых рабов. Нам повезло попасть туда во время колоритного ежегодного фестиваля, на котором появление Насти стало главным событием. Мы были там первыми белыми за много лет, а она к тому же блондинка и очень светлокожая. Все воспринимали ее как очаровательную плюшевую игрушку, умеющую вдобавок разговаривать. Девушки выстроились в очередь, чтобы ее обнять. Даже угрюмые старые растафари-фундаменталисты тепло ей улыбались. Мы с благодарностью вспоминали популярные путеводители, описывающие Ямайку как страну бандитов, черных расистов и прочей опасной публики. Если б не книги, все эти чудесные горы были бы вытоптаны туристами. А благодаря путеводителям они толпились за заборами пляжных отелей и боялись нос высунуть наружу.
Мы спустились в самое большое на острове болото под названием Великая Хлябь Черной Реки. Там живут американские крокодилы. Их всего около сорока, но в других частях Ямайки их осталось еще меньше. Из-за браконьерства они стали очень осторожными. Я вскоре выяснил, что они живут в круглых ямах, похожих на “аллигаторовые дырки” в США, которые, видимо, сами выкапывают. В апреле, ближе к концу сухого сезона, эти ямы наверняка тоже превращаются в изолированные пруды, служащие источником воды для местной фауны. Но в середине зимы везде стояла вода по колено. Почти все найденные мной крокодилы были подростками. Только один самец достиг уже почти трех метров в длину, и я пару раз слышал, как он шлепал головой по воде.
К тому времени Настя начала жаловаться, что маршрут получился слишком тяжелый. Она сдавала квалификационные экзамены перед самым отъездом из дома и очень устала. Вставать до рассвета и проводить весь день, продираясь через трясину, для нее было непривычно. К тому же выяснилось, что Великая Хлябь – место небезопасное. Отсюда было слишком близко до Кингстона, в то время занимавшего первое место в обеих Америках по числу убийств, и по болотам шатались всякие темные личности (никто, кроме них, заходить туда не отваживался). Одни выращивали на участках посуше коноплю, другие занимались колдовством, которое на острове называют гузумба или попросту “наука”.
Поэтому я бросил поиски крокодилов, и мы отдохнули денек на пляже, прежде чем лететь домой.
На следующий день после возвращения в Ноксвилл мне пришлось покинуть Настю и ехать во Флориду, чтобы поймать начало брачного сезона тамошних американских крокодилов и хоть неделю понаблюдать за ними до возвращения в Африку. Проблема была в том, что “песни” всех крокодилов, живших в легкодоступных местах, я уже записал.
Один молодой крокодильчик жил в озере прямо в центре нашего университетского городка. Я три года ждал, когда он начнет “петь”, но как раз когда он достаточно подрос, какие-то студенты его убили. Зачем – не знаю; возможно, им казалось, что это смешная шутка. Американский крокодил в то время еще был в списке видов, находящихся под угрозой исчезновения в США, но этим идиотам удалось отделаться штрафом и условным сроком.
Необследованных мною мест, где жили крокодилы, оставалось два: пруды-охладители атомной электростанции, которые мне не подходили, так как не были естественными водоемами, и мыс Сейбл на юго-западной оконечности Флоридского полуострова. До мыса, представляющего собой длинный песчаный пляж, от поселочка Фламинго всего семь миль, но тропу наглухо завалило буреломом в последний ураган. Пришлось мне плыть туда вдоль берега на каяке.
На пляже оказалось полно народу. Владельцам моторных лодок добраться туда было намного проще, чем мне, поэтому в кемпингах было множество рыболовов-любите-лей. Рейнджеры парка говорили мне, что на пляже гнездятся десятки крокодилов, но я не видел ни самих рептилий, ни их следов, пока не заплыл в озеро Инграм, большую соленую лагуну на внутренней стороне пляжа. Там мне удалось записать “песни” двух крупных самцов.
Пора было возвращаться, но поднялся такой ветер с востока, что плыть против него на надувном каяке не представлялось возможным. Идти пешком я тоже не мог, потому что у меня не было рюкзака, а нести каяк, весла и все оборудование в руках не получалось. Пришлось воспользоваться старым каналом, когда-то проложенным через мангровые заросли. Длиной он был всего десять миль, но совсем зарос. Если я пытался выйти на берег и обнести особенно трудный участок, то немедленно проваливался по пояс в липкую черную глину между мангровыми корнями. Вскоре каяк получил пробоину, так что каждые полчаса приходилось останавливаться, чтобы его подкачать. У меня кончились продукты, пресная вода и репеллент от комаров. Хуже всего было то, что каждая проведенная там минута вычиталась из времени, остававшегося у меня на встречу с Настей перед отлетом в Африку. До машины я добрался только через восемнадцать часов.
Забежав к себе в кабинет, чтобы по частям вымыться в лабораторном рукомойнике (душа там не было), я погнал машину в Теннесси. Это был скучный шестнадцатичасовой перегон по плоской автостраде. Как и везде в США, ограничения скорости совершенно не соответствовали качеству дорог, но в этот раз я отделался всего одним штрафом.
Пересекая сухие сосновые леса Джорджии, я пытался придумать решение еще одной проблемы с результатами моих наблюдений.
Я уже знал, что “песни” нильских крокодилов и миссисипских аллигаторов меняются в зависимости от величины водоемов, в которых они живут. Но я также выяснил, что кайманы жакаре в Бразилии и Боливии никак не меняют свои “песни” в ответ на изменение размера своих озер. В чем причина такого противоречия? Я предположил, что различия возникают в результате длительной эволюции, которая идет по-разному в разных ландшафтах, а не потому, что каждое животное реагирует на параметры своего водоема. Были, однако, еще два возможных объяснения. Во-первых, могло оказаться, что я зря смешиваю данные, полученные от разных видов. Вдруг у крокодилов и аллигаторов эти различия в “песнях” есть, а у кайманов вообще нет? Во-вторых, существовала вероятность, что каждый из них все-таки меняет свои “песни” в зависимости от размера водоема, но не сразу, а через какое-то время. Наблюдая за кайманами, я давал им только неделю на то, чтобы изменить “песни” после изменения величины озер. А что, если им требуются для этого месяцы или даже годы?
Мне надо было придумать способ узнать, какое из трех объяснений правильное. И к тому времени, как я доехал до границы Теннесси, у меня появилась идея.
До сих пор я наблюдал за нильскими крокодилами и миссисипскими аллигаторами в местах, где все они жили либо только в маленьких водоемах, либо только в больших. А что, если найти место, где маленькие пруды соседствуют с большим озером? У обоих видов молодняк активно расселяется, как только перестает нуждаться в защите матери, и обычно удаляется на несколько километров от места рождения. Но когда они вырастают, крокодилы и аллигаторы реже путешествуют и, как правило, остаются в одном месте многие годы, особенно самцы крокодилов, которые имеют индивидуальные территории и охраняют их от соперников. Стало быть, в районе со смешанными местообитаниями все животные генетически принадлежат к одной популяции, но большинство из них прожило всю свою взрослую жизнь либо в маленьких прудах, либо в большом озере. Если их “песни” все равно одинаковые, значит, обнаруженные мной различия между популяциями – генетические, возникшие в результате длительной эволюции. А если они различаются в зависимости от размера водоема, значит, верно одно из альтернативных объяснений. Чтобы узнать, какое именно, мне придется провести еще одно исследование кайманов.
В Ноксвилле я внимательно изучил спутниковые снимки Эфиопии, пытаясь найти, где крокодилы могли бы жить в большом озере и в маленьких прудах по соседству. Там было много больших озер, но в основном окруженных высокими обрывами, горами или безводными пустынями. Только одно место выглядело подходящим, но находилось у черта на рогах. Что, если я доберусь туда через всю Эфиопию, а там не окажется крокодилов, или к озерам не подойти, или еще что-нибудь не так?
Но у меня не было выбора. Во всех других частях Африки брачный сезон у крокодилов уже закончился. Оставалась только Эфиопия.
Не ставь богу в вину, что он создал крокодила, – скажи спасибо, что он не дал крокодилу крыльев.Пословица оромо
Нильский крокодил