Единственный в мире аллигатор, кроме миссисипского, – китайский. Маленький и безобидный, он водился когда-то по всему Восточному Китаю, но к концу прошлого века был почти истреблен. Несколько аллигаторов уцелели в одном небольшом районе на юге обширной поймы реки Янцзы, ютясь в деревенских прудах.
В организованном китайскими властями питомнике их насчитывалось много сотен, но выпускать их было некуда. В наши дни Восточный Китай – по сути дела, один огромный населенный пункт, в котором городская застройка чередуется с сельской, а промзоны – с полями, но естественных ландшафтов практически не осталось. Только десяток священных гор по-прежнему покрыты лесом и населены разнообразной живностью. Эти островки дикой природы среди человеческого моря являются древнейшими в мире заповедниками, без которых богатейшие флора и фауна Восточного Китая давно бы вымерли. Но аллигаторы живут не в горах, а на заболоченных равнинах.
Джон Торбьярнарсон пытался все же найти подходящее место для выпуска аллигаторов и часто ездил в Китай. Он дал мне адреса нескольких местных зоологов, которые пригласили меня поработать в аллигаторовом питомнике. Из-за морозных зим и поздней весны китайские аллигаторы начинают брачный сезон только в середине июня, так что у меня оставалось время немного поездить по стране.
До этого я уже путешествовал по Китаю, но давно, в 1993 году. СССР тогда только что развалился, валюту было не достать, и мне пришлось прожить больше трех месяцев на двести долларов, ночуя в придорожных канавах и питаясь хоть чем-то благодаря доброте местных жителей, привыкших с уважением относиться к бродячим святым. У меня была с собой самодельная справка о том, что я великий русский писатель и лучший друг китайского народа, украшенная множеством печатей, самая большая из которых принадлежала водно-спасательной станции в Филях. Эта бумажка несколько раз спасла мне жизнь. Я побывал почти во всех провинциях, попал в кораблекрушение, отжал как-то раз кусок мяса у снежного барса и даже ввязался в перестрелку с дорожными бандитами. Маршрут получился извилистый. Въезжая в третий раз в Тибет, я был арестован за отсутствие пропуска, но купил у другого заключенного каяк и сбежал, сплавившись по реке через совершенно недоступную с суши горную долину, которую, возможно, не видел ни один человек по меньшей мере с последнего ледникового периода. Я чуть не умер от истощения к концу путешествия, но зато насмотрелся на совершенно удивительный мир, с тех пор исчезнувший. Я был тогда очень молодым и, как теперь говорят, упертым.
На этот раз я приехал как уважаемый исследователь, не должен был передвигаться автостопом и мог платить за еду, но решил, что без приключений все равно не обойдусь. Последние несколько месяцев я встречался со студенткой из Китая, которую буду называть Ли, хотя ее настоящее имя еще более музыкально. Изящная и утонченно красивая, она напоминала фарфоровую статуэтку времен династии Тан, но была талантливым химиком и любила сомнительные шутки. В конце семестра ей предложили работу в родном городе, и она решила вернуться в Китай.
Ее отец, высокопоставленный партийный чиновник, был вне себя от того, что дочь завязала близкие отношения с иностранцем, тем более бывшим жителем СССР. Дело в том, что китайские коммунисты обижены на Советский Союз за “три великих предательства”. Первое из них было совершено в 1945 году, когда Советская армия отбила Маньчжурию у японцев и по приказу Сталина передала контроль над ней не коммунистам-повстанцам Мао Цзедуна, а войскам их смертельного врага, президента Чан Кайши (почему Сталин так поступил, до сих пор загадка). Второе – в конце 1950-х: Хрущев прекратил проводившийся Сталиным геноцид собственного народа и ожидал, что пришедший к тому времени к власти Мао поступит так же, а когда этого не случилось, внезапно отменил колоссальную программу советской помощи, оставив в Китае тысячи тракторов без запчастей, сотни заводов без оборудования и десятки недостроенных мостов. Третье “великое предательство” произошло в начале 1990-х, когда СССР официально отказался от коммунистической идеологии (тот факт, что Китай к тому времени полностью перешел на капиталистическую экономику, не имел значения – официально страна оставалась верной идеалам марксизма-ленинизма). Рядовые китайцы всем этим обидам не придают значения, но старая партийная гвардия ничего не забывает. Отец Ли отказался со мной познакомиться, однако разрешил нам воспользоваться его здоровенным джипом.
План у нас был такой: я прилечу в Шанхай, доберусь до Центрального Китая, встречусь с Ли, прокачусь с ней по Тибету и пустыне Гоби, потом отвезу ее домой и поеду изучать аллигаторов.
Я, конечно, знал, что за тринадцать лет Китай сильно изменился, но не ожидал, что настолько. Когда я доехал в Шанхай из аэропорта на самом быстром в мире поезде, над городом бушевала гроза. Причудливые черные небоскребы уходили в низкие тучи, а между ними танцевали молнии. Выглядело это как сцена пробуждения Нео в фильме “Матрица”.
Страну было не узнать. За шесть недель никто ни разу не попытался залезть мне в карман. В 1993-м такое случалось почти ежедневно, и вообще обстановка была нервная: на базарах то и дело толпой гонялись за ворами, водители грузовиков держали в кабинах ружья, на центральных площадях городов публично расстреливали преступников. А теперь в поездах можно было спокойно спать, не привязывая к себе рюкзак и не подкладывая обувь под голову, чтоб не украли.
Одним из самых заметных изменений был рост внутреннего туризма. Почти везде, куда бы мы ни заехали, обнаруживались сотни туристических автобусов, косяками собиравшихся к всевозможным достопримечательностям. На месте населенных горными племенами деревушек возводились фальшивые ‘‘этнические города” из бетона с сувенирными магазинами и ряженными в фантастические “национальные костюмы” аборигенами. В столице каждой провинции теперь был прекрасный музей; в Чэнду, Ухане и Шанхае они настолько интересные, что в каждом можно провести несколько дней. Буддизм и ислам, ранее подавлявшиеся, теперь раскручивались как приманки для туристов. Каждый ламаистский монастырь сверкал свежепокрашен-ными стенами и недавно позолоченной крышей.
Дороги, проезд по которым когда-то занимал много дней, либо уже превратились в автострады, либо перестраивались у нас на глазах. Даже в самых глухих горных районах нам встречались рабочие бригады по нескольку сот человек, трудившиеся над современными шоссе, мостами и туннелями. На равнинах дороги были в основном платные и очень дорогие, но платить нам не приходилось: перед каждой будкой, где собирали деньги, Ли садилась за руль и делала вид, что работает шофером-переводчиком при важном американском госте (которого изображал я).
Женщина-носильщик, Сычуань.
За смену полагается втащить на высоту около километра четыре доски
Одна из перемен меня особенно порадовала: отношение людей к прочей фауне потихоньку менялось. Водители старались объезжать бродячих собак, а не специально сбивать их, как раньше. На рынках почти не продавали диких животных и продуктов из них, кроме разве что привезенных из Казахстана и Калмыкии сайгачьих рогов и явно поддельных тигриных шкур. Мы почти не видели рубок леса, зато повсюду высаживали деревья. Я заглянул в крошечный заповедник к северу от Шанхая, созданный для выпуска в природу оленей Давида, которые к концу XIX века сохранились только в европейских зоопарках. Чтобы восстановить этот клочок леса, правительству пришлось переселить семьдесят тысяч человек.
К сожалению, спасать последние дикие уголки от уничтожения часто не успевали. Почти все Тибетское плато оказалось “убито” перевыпасом яков, а степи Внутренней Монголии и соседних провинций превратились в пылевые пустыни. Уникальные растения и животные исчезали с пугающей быстротой. Дорогостоящий центр для разведения речных дельфинов, которых я еще застал в притоках Янцзы в 1993 году, построили слишком поздно: к 2004 году ни одного речного дельфина не осталось в живых из-за превращения великой реки во всекитайскую сточную канаву. Ко времени моего приезда в 2006 году центр использовался для изучения другого вида дельфинов, еще уцелевшего в Янцзы, – так называемой бесперой морской свиньи. Этих очаровательных существ размером всего метр-полтора оставалось меньше тысячи.
Но многое в Китае было неизменным. Общие вагоны в поездах по-прежнему были забиты народом, так что людям приходилось ехать стоя по 30–40 часов и надевать памперсы из-за невозможности протолкнуться в туалет. Все вывески на английском по-прежнему были с ошибками. Волосы у меня на руках по-прежнему привлекали внимание, особенно со стороны молодых девушек (для самых симпатичных я оттягивал ворот футболки, показывая волосы на груди – зрелище, вызывавшее у них сладострастные стоны). Иногда Ли притворялась, что не понимает сычуаньский диалект, а потом переводила мне разговоры местных женщин, в основном пытавшихся угадать размеры скрытых под одеждой частей моего тела или мечтательно обсуждавших, каким неземным опытом должна быть физическая близость с настолько волосатым варваром.
Ли также учила меня китайским карточным играм и давала небольшие уроки истории. В китайской истории не меньше, а то и больше интересных сюжетов и забавных анекдотов, чем в европейской. Когда нам пришло время расстаться, было очень грустно… но по крайней мере я сумел вернуть ее отцу джип без единой царапины, хотя мы преодолели пыльную бурю, снежный буран и несколько очень непростых перевалов.
Аллигаторовый питомник находился на окраине тихого провинциального городка. В нескольких больших прудах плавали тысячи аллигаторов – маленьких, коренастых, симпатичных, немного похожих на надувного крокодила, который у меня был в детстве. Часть территории представляла собой как бы заповедничек с лесными озерами, где самки могли строить гнезда. Самое большое озеро казалось пустым, но там жили несколько “диких” аллигаторов, самостоятельно добывавших себе пропитание.
Как раз в то время численность китайских аллигаторов в природе достигла самого низкого уровня за всю историю этого древнего вида, появившегося на Земле миллионы лет назад. Их оставалось меньше двадцати, чудом выживших в деревенских прудах. Пруды были разбросаны в десятках километров один от другого среди рисовых и кукурузных полей, так что аллигаторы оказались в изоляции и не размножались. Я нашел одного такого “дикаря” в долине неподалеку, но он был очень тощий, несчастный с виду, и не “пел”. Годом позже в Китае был начат масштабный проект по выпуску аллигаторов на заболоченные островки в дельте Янцзы. Благодаря усилиям Джона Торбьярнарсона с его китайскими коллегами и солидной государственной поддержке проект увенчался успехом, и сейчас аллигаторы уже снова размножаются в природе.
Мне, однако, пришлось изучать их поведение в питомнике. Хотя я уже знал, что даже при содержании в больших прудах аллигаторы ведут себя не совсем так, как дикие, у меня не было выбора. Я начал наблюдать за теми, что жили в самом большом озере. Они были настолько скрытными, что мне стоило труда их отыскать. Большую часть времени они, видимо, проводили в своих глубоких норах, которые позволяют китайским аллигаторам переживать долгие морозные зимы и прятаться от охотников.
Добрался я туда как раз вовремя. Аллигаторы вовсю ухаживали друг за другом и ревели. Я пытался разглядеть, издают ли они инфразвук, но не видел никаких признаков вибрации. Позже китайские биологи выяснили, что на это способны только самые крупные самцы, около двух метров длиной, и даже у них инфразвуковые импульсы совсем короткие. Это было важное открытие – потом объясню почему.
Разговаривая с персоналом питомника, я тоже сделал открытие. Оказывается, там был местный студент, интересовавшийся поведением аллигаторов, и он изучал то же самое, чем и я собирался заняться! Обычно для ученого серьезная неприятность обнаружить, что над той же темой работает кто-то еще. Но я очень обрадовался. О звуковых сигналах и прочем социальном поведении крокодиловых было известно так мало, что опасаться конкуренции не имело смысла: обширного, практически нетронутого поля для исследований хватило бы и на сотню зоологов. Теперь я мог предоставить Циньхуану Вану, моему новому другу, собирать данные по китайским аллигаторам, а сам перейти к остальным видам.
Вану не было еще и двадцати, и выглядел он совсем как школьник, но оказался толковым исследователем. Позже они с Джоном Торбьярнарсоном выпустили замечательную книгу по биологии китайского аллигатора, в которой было подробно описано все, что меня интересовало. Я был очень признателен за такую помощь. Но пока до выхода книги оставалось еще три года, и мне приходилось довольствоваться старыми статьями Гаррика.
В своих работах Гаррик с коллегами описали два вида весенних “песен” миссисипского аллигатора. Во-первых, “ревущая песня” – впечатляющее чередование голоса и инфразвуковых вибраций, которое я столько раз наблюдал в Эверглейдс. Обычно эту “песню” исполняют хором, в котором участвуют и самцы, и самки (но самки только ревут, а инфразвука не издают). Во-вторых, “шлепающая песня”, которая выглядит очень похоже, только вместо рева аллигатор хлопает по поверхности воды своей массивной головой, как бобер хвостом, производя резкий шлепающий звук. Самцы сопровождают шлепок инфразвуком. Эту “песню” повторяют не больше двух раз и никогда не исполняют хором.
В статьях Гаррика утверждалось, что обе “песни” можно часто наблюдать у аллигаторов Северной и Центральной Флориды. Но в Эверглейдс я почти не видел шлепков. Теперь я заметил, что и китайские аллигаторы очень редко шлепали головой по воде. Откуда такая разница? И зачем вообще аллигаторам два типа “песен”?
Была тут и другая загадка. Аллигаторы весной ревут очень часто, иногда по нескольку раз в день, но крокодилы ревут намного реже, хотя и они издают инфразвук и иногда шлепают головой. Почему? Гаррик предположил, что причина такого различия – в разных местах обитания. Он считал, что аллигаторы чаще живут в заросших высокой травой болотах, где видимость ограничена, поэтому для них важнее общение с помощью голоса. Мне такое объяснение казалось сомнительным. Миссисипский аллигатор и большинство крокодилов – “универсалы” по части мест обитания: они готовы поселиться в почти любом водоеме, от заросших болот и крошечных прудов до больших озер и рек. Должно было существовать какое-то другое объяснение.
Эти вопросы не выходили у меня из головы, но придумать возможные ответы было трудно из-за недостатка информации. Как ведут себя аллигаторы за пределами Флориды? Все ли крокодилы редко ревут или только те два вида, которые изучал Гаррик? Какие “песни” есть у других крокодиловых – кайманов и гавиалов?
Я вернулся в Шанхай и пару дней погулял по этому симпатичному городу, по сравнению с которым Нью-Йорк кажется грязной провинциальной дырой. К сожалению, часть времени пришлось провести у дантиста: местная конфета-тянучка оказалась такой липкой, что выдрала у меня пломбу из зуба. Потом я улетел в Майами. У меня было множество интересных тем для изучения и еще два месяца каникул, но я понятия не имел, что делать дальше. Слишком много вопросов, и совершенно непонятно, как искать ответы.
Древняя мудрость птиц состоит в том, что битвы лучше выигрывать с помощью песен.Св. Франциск Ассизский
Кайман жакаре