Никаких проблем для Генри Гота

Вода в раковине заалела, едва Гот сунул туда натруженные руки. Холодная вода приятно остужала саднящие на костяшках кулаки. Сколько же он не дрался? В ушах стоял пронзительный голос младшего брата Кори:

— Мама, мама, а Генри опять скунса убил!

Чертов предатель!

Гот улыбнулся. Душу приятно грела мысль, что он опять оказался сильнее, как и в случае с младшим братом, которому он при случае всегда отвешивал тумака. Естественно, когда мама не видела.

Совершенное убийство вызвало в нем возбуждение, сейчас бы эту податливую шипилинскую самку, но некогда. Надо сначала заняться трупом.

На шум открываемой двери он торопливо сунул разбитую руку в карман, но вошедший сотрудник не обратил на это внимания, лишь вежливо поздоровался и пошел по своим делам.

Генри довольно осклабился, вспомнив инструктаж перед командировкой.

— Вы всегда должны помнить, что перед вами люди второго сорта, ведите себя вежливо.

Выйдя в коридор, он позвонил Джошу Келлеру.

— Старик отдал концы.

— Какой старик?

— Не хочу называть фамилию. Тот, который к генералу ездил.

— Вы с ума сошли, Гот!

— Но теперь он точно не проговорится.

— Вы с ума сошли! — повторил Келлер. — Документы у вас?

— Еще нет.

— Что значит, еще нет? Вы что совсем идиот? Вы не понимаете, каким скандалом это попахивает?

— Никто ничего не видел. Надо незаметно вывезти труп и все.

— Не хочу знать никаких подробностей! Но если вы проколетесь, впереди своей задницы я выставлю вашу!

Кажется, я это уже слышал, подумал куратор.

Он вошел в свой кабинет и внутренне содрогнулся. Труп казался громоздким как шкаф. Он занимал все пространство комнаты. И он начинал попахивать.

Нет, это нервы. Не может он так рано начать подгнивать. Разве что старик что-то съел газообразующее.

Гот включил кондишен на полную мощь и, тщательно заперев, поспешно покинул кабинет. Он физически не мог там находиться.

До конца смены он перемещался из кабинета в кабинет. День казался бесконечным. В обед он ничего не смог есть, все осталось на подносе. Он, давясь, пил кока-колу из банки, когда в столовую вошел грузный офицер, и глаза куратора едва не вылезли из орбит, потому что это был Зажарский.

Пока он понял, что ошибся, кока непринужденно лилась в не то горло, и он чудовищно подавился. Он утробно закашлял, его вырвало прямо на поднос.

По пути в туалет он испачкал стены, а в туалете, куда он с большим трудом все же добрался, вырвал раковину из стены, повиснув на ней без сил. Вода залила пол и частично вытекла в коридор.

На вопли явился сантехник. С всегдашнего похмелья, все аборигены считали за честь нажираться вечером накануне рабочего дня. Окатив непередаваемым выхлопом, сантехник наградил куратора зверским взглядом, словно он был виноват, что ему так херово, отключил воду и прекратил потоп.

— Вы убили! — послышалось куратору, и он запротестовал.

— О чем вы?

— Вы залили! Кто за ремонт платить будет?

— Я представитель миротворческих сил!

— Значит, никто.

И хмурый сантехник ушел. Куратор не сделал попытки его остановить, хотя мог уволить в 24 часа вместе с мастером.

К нему пару раз подходил Шипилин, спрашивал про Зажарского. Его так и подмывало сказать, что подполковник лежит за запертой дверью и пускает газы, но он сказал, что представления не имеет.

Он сходил к Светлане Вернигор, но она каждый раз под благовидным предлогом ускользала от него. Ничего, тем слаще будет встреча в постели. Возможно, это случится уже сегодня, надо только быстрее избавиться от покойника. Покойник раздражал. Как не вовремя.

Наконец бесконечный день закончился. У местных была дурная привычка задерживаться после работы, но с приходом миротворцев были установлены жесткие границы рабочего дня. Ровно в пять в здании УВД остались только дежурные. Капитан Матвеев на вахте и дежурная опергруппа в специальном помещении.

Патруль НАТО прибыл спустя четверть часа. Вот что значит цивилизованность. Аборигенам еще долго учиться, чтобы достичь такого порядка.

На стандартном RG-174 приехали трое: сержант 1 класса Лэндон Конви, сержант Клаудио Олсен и капрал Брайан Джиббс. Гот приказал взять мешок и следовать за ним.

Несмотря на то, что, проходя через вахту, куратор пытался прикрыть телом мешок, он естественно попал Матвееву на глаза. Гот засуетился и сказал, что мусор надо вывезти, хоть капитан ни о чем и не спрашивал.

Они вошли в кабинет, где стало вонять еще сильнее. Миротворцы разом утратили румянец, особенно побледнел капрал, который был моложе всех.

— Надо прибраться здесь, — сказал Гот, больше никто не произнес ни слова, хотя всем было не по себе.

Не каждый день приходится упаковывать свежего покойника. Ничего, они с этим справились. Погрузили труп в пакет, застегнули молнию. И куратор сразу понял, что пакет им не вынести при любом раскладе. Покойник задеревенел, сделавшись еще более громоздким. Сразу становилось ясно, что в пакете труп.

— Русский все поймет, сэр, — подтвердил его опасения Конви.

— Я знаю, — раздражено оборвал его куратор. — Неужели вы решили, что я не подумал об этом, сержант?

Он приказал отнести мешок в соседний кабинет, от которого у него был ключ, потом позвонил на вахту и велел Матвееву подняться. Ерундовая процедура, но он неожиданно столкнулся с трудностями при ее исполнении.

— Покидать вахту запрещено инструкцией, — доложил капитан. — Выполнить ваш приказ не могу.

— Вы что с ума сошли, капитан? Отказываетесь выполнять приказ офицера миротворческих сил НАТО?

— Прошу прошения, сэр, это не возможно. Инструкция утверждена штабом МС в Загоре.

«Сэр» прозвучало издевательски как «осел».

— Я пришлю вам на подмену сержанта Олсена, — предпринял куратор последнюю попытку.

— Сержант не включен в штат УВД и находиться здесь не может.

— Это всего на пять минут! — тщетно упрашивал куратор, а сам подумал, что я несу, на месте русского я бы давно послал такого просителя, это же полиция, здесь всегда четко прописаны права и обязанности.

— Я могу позвать кого-нибудь из оперативников.

Да они просекут ситуацию на раз, всполошился куратор.

— Никого звать не надо!

— А разве вы уже не хотите видеть меня в своем кабинете? — поддел дежурный.

— Уже нет! — он так шваркнул трубкой, что едва не расколол аппарат.

Что он наделал? Он все испортил? Если в начале была надежда пронести труп, ничего не объясняя, мало ли кто там, в мешке, то теперь капитан естественно обратит на это внимание. Завтра же об этом станет известно всему управлению.

Как же им вынести чертов мешок? Распилить труп? Куратор представил расстеленные пакеты на полу своего кабинета, вжиканье пил, треск костей. Его покоробило. В ушах опять зазвучало:

— Мама, Генри скунса убил!

Положение казалось безвыходным. Труп не мог здесь лежать вечно. Он уже разлагался. Наверное, уже в коридоре слышно.

Постой, а зачем его вообще выносить? Куратор хлопнул себя по лбу. Он выглянул в окно. Третий этаж, внизу бетонные отмостки. Ничего, покойнику не больно.

Он позвал патрульных и велел открывать окна. Едва растворили рамы, в комнату хлынул морозный воздух. Сразу стало ясно, как они успели пропахнуть трупным запахом, после этого наружный воздух казался хрустально чистым.

Подтащили тяжело провисший мешок и не без задержки перевалили через подоконник. Через секунду он ухнул об бетон. Куратор выглянул наружу и огляделся, напряженно прислушиваясь.

Мешок при падении порвался, но на шум никто не выглянул. На стороне миротворцев сыграла ранняя темнота. Напротив УВД было гостиница, и куратору почудилось, что в одном из окон дернулась занавеска. Но, скорее всего, показалось.

— Гоу, нам надо скорее забрать его! — поторопил он.

Неприятности на этом не кончились. Когда проходили через вахту, Матвеев обратил внимание, что на этот раз они идут без мешка.

— Вы же документы собирались выносить? — делано удивился он, по его хитрому лицу видно было, что парень е чем-то догадывается.

В принципе, это были его проблемы, что он там что-то у себя навоображал. Можно было заткнуть русского, сказав, что это не его дело и указав на подобающее ему место. Днем раньше Гот так бы и поступил, но оказалось, что он выведен из равновесия гораздо сильнее, чем могло показаться. Гот не успел себя проконтролировать, как оказался у вахты и стал что-то мямлить.

Друзья-миротворцы тоже были вынуждены остановиться и напряженно взирали то на коллегу, то на дежурного. Не понимая ни слова, что нес Гот, они нутром чуяли, что несет он не то. Самое печальное, что и капитан почти ничего не понимал, потому что куратор начал говорить с чудовищным акцентом, вдобавок, разбавляя речь сербскими оборотами. Он некоторое время служил в оккупированной Сербии и в самый неподходящий момент об этом вспомнил.

— Я не понимаю, — пытался остановить он словоизвержение, и в этот момент зазвонил телефон.

Гот разом умолк и уставился на аппарат, точно это был оживший покойник.

Капитан извинился и взял трубку. Говорила женщина. Скорее, даже старуха. Именно такого рода старушенции способны вызвать целый обвал событий, в результате которых молодые отправляются на тот свет целыми сонмами.

Матвеев сначала говорил спокойно, потом стал бросать на миротворцев подозрительные взгляды. Его ошибка заключалась в том, что все звонки писались на допотопный магнитофон, для чего была включена громкая связь. Так что миротворцы слышали все то, что слышал и он, слово в слово. И если патрульные не поняли ни слова, то прозревший куратор понял все.

— Милиция? Я сейчас такое видела! Только сейчас из здания напротив на 3-м этаже выкинули труп!

— Вы уверены?

— Я пока еще не слепая. Он был в мешке, а потом он порвался, и из него рука торчит. Я и сейчас его вижу! Вижу!

— Ваше имя, фамилия? Адрес?

— Так я вам и сказала. Я говорю из гостиницы на Юбилейной!

— Это не напротив 3-го комплекса?

— А что у вас много гостиниц в городе?

Капитан поднял взгляд и уткнулся в вытаращенные глаза куратора. УВД находилось в здании 3-го комплекса. Как ни тривиально это звучит, дальнейшие события произошли одновременно. Капитан потянулся рукой к селектору включения громкой связи с дежурной опергруппой, а куратор стал проталкивать в окошко руку с показавшимся ему непомерно тяжелым пистолетом.

Капитан рефлекторно дернулся назад, но откинувшийся стул уперся спинкой в стену. Куратор даванул на курок и сразу в панике еще раз, потому что ему показалось, что первый раз он промахнулся. На самом деле он попал оба раза.

Вокруг головы дежурного возник венец из сгустков крови и мозгового вещества, с белеющими вкрапления костей. Пули раздробили ему правую скулу и вынесли затылок. Несмотря на это крови почти не было. Что-то с журчанием полилось. Куратор думал, что кровь, оказалось, мочевина.

Гот поверну к коллегам белое лицо.

— У меня не было другого выхода! — повторил он несколько раз.

Первым опомнился Конви.

— Сэр, нам надо убираться отсюда! Выстрел могли слышать.

— Но труп. И еще тот на улице! — возмутился куратор.

— Сейчас не время, сэр. Все разбирательства потом. Сейчас нам надо укрыться на базе.

— Какая база? Мне здесь работать, сержант! Немедленно убрать все это!

Конви послал мысленный вопль, оставшийся без отклика, и приказал капралу принести еще мешок, для дежурного.

Они погрузили туда труп, при этом из головы убитого что-то выпало, но разбираться не было времени. Дверь вахты оказалась чересчур узка, чтобы вынести тело, тогда они положили его на пол и выволокли. Потом снова подняли.

Они вчетвером несли тело по коридору, когда прямо на них вышел дежурный оперативник. Пистолет в наплечной кобуре. Руки вытирает. Он только что посетил туалет, и непонятная возня на вахте привлекла его внимание.

Куратор замахал свободной рукой:

— Все в порядке! Мы выносить мусор.

Снова в нем проклюнулся акцент.

— Я вижу, что мусора выносите, — проговорил оперативник, не глядя на куратора.

Тот оглянулся и на некоторое время потерял способность вообще что-либо говорить. Видно, чертов мешок порвался, когда они волокли его через дверь, и теперь из дежурки тянулся широкий кровавый след.

Плакса

Проснувшись по утру и помолившись, моджахеды стали собираться в путь.

— Беглецами займемся на обратном пути, — сказал Максуд. — Сейчас мне нужно золото. Оно уже близко, осталось не больше часа хода. Мы будем купаться в золоте. Повторяю, каждый получит столько золота, сколько сможет унести.

Моджахеды сматывали грязные одеяла, служившие им постелями, и складывали их в перекидные сумы. Лишь один Ират сидел неподвижно, вперив взгляд в близкие заросли.

— Расселся тут, — Салех, походя, пнул его. — Чего застыл? Собирайся! Или ждешь кого?

— Он вернется, — словно сомнамбула проговорил Ират.

— Кто вернется?

— Он проголодается и вернется. Он уже проголодался!

— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Салех.

Моджахеды в большинстве своем уже собрались и, повесив сумы на плечи, стали сбиваться в группы, громко переговариваясь и решая кому за кем идти.

Салех нагнулся за своей поклажей, и в это время боковым зрением увидел неясное движение в кустах. Не распрямляясь, он поднял голову, наблюдая, как из кустов выходит кот, худой, с лысой, без единой шерстинки, кожей.

— Киль, киль! — позвал Салех.

Животное, по всей видимости, было совсем не пугано, потому безбоязненно подошло и позволило взять себя на руки. Поглаживая лысую кожу, оказавшуюся неожиданно грубой, Салех повернулся и столкнулся с полным ужаса взглядом Ирата.

Указывая на кота пальцем, он тщился что-то произнести, но слова его не хотели слетать с парализованного страхом языка.

В это время плакса повернул голову к Салеху и мягко, почти нежно, ткнулся ему мордой в грудь. Челюсти его разошлись словно на шарнирах, открывая два ряда кинжальных, черных от старой крови, зубов.

Плакса произвел первый укус. Салех громко застонал от неожиданной боли и, посмотрев вниз, увидел, как плакса шумно поедает его еще бьющееся сердце.

Все обернулись на крики и от увиденного кошмара застыли на месте. Салех упал ничком, тотчас у него из спины, из-под лопатки, показалась окровавленная голова плаксы. Плакса с интересом разглядывал людей, похоже, выбирая следующую жертву.

— Что вы смотрите на него? — громогласно крикнул Максуд. — Стреляйте!

Первым выстрелил высокий дехканин, сразу сделавшись следующей жертвой.

Плакса дернулся в его сторону, а потом вдруг шумно изрыгнул некую плотную массу, при этом у него возникло такое выражение, словно он и сам не подозревал об этой своей способности: порождать нечто из себя.

Белый сгусток, похожий на кусок сырого хлопка, упал на Длинного и тотчас раскрылся в обширную мелкоячеистую паутину. В мгновение ока Длинный был опутан ею с ног до головы.

Плакса коряво дернул головой, следом дернулась нить, конец которой оставался у него во рту, и паутина резко сложилась. Раздался хруст ломаемых костей, ноги Длинного торчали у него из подмышек. Сами руки от приложенного к ним неимоверного усилия проломили ребра и вдавились внутрь туловища. Потом тело сложилось в поясе — спина к тазу — и порвалось, словно лист бумаги сразу в нескольких местах.

Тут все словно опомнились и стали стрелять. Тело Салеха, в котором скрывался плакса, превратилось в кровавую кашу. Тогда плакса выбрался из него и побежал прямо на людей.

Прямые попадания все время сбивали его с ног, но каждый раз он упрямо поднимался и продолжал движение. При этом на нем самом не оставалось даже царапины.

Нагнав другого несчастного, плакса сбил его с ног и стал есть, на этот раз с ног. Таких воплей еще не слышали небеса. Умирающий был жив до того момента, пока плакса, покончив с ногами, не взялся за таз.

Взрыв гранаты скрыл ужасную картину. Когда осела пыль, то от мужчины оставался лишь торс. Позади была воронка. Внезапно грязь на дне воронки зашевелилась, раздвинулась, и из нее вновь показалась заостренная морда.

Едва выбравшись, плакса опять кинулся на людей. Тут началась настоящая паника.

Отталкивая друг друга, моджахеды бросились наутек. Плакса сбивал с ног последнего, ел его, причем продолжал свою жуткую трапезу только до тех пор, пока жертва подавала признаки жизни, после чего гнался за следующим.

Он ел только живых! Он не любил мертвечины.

Сожрав пятерых, плакса угомонился. Усевшись на тропинке, он умывался словно настоящий кот. Остановившиеся вслед за ним и шумно переводящие дух, люди смотрели на него с ужасом.

Не замечая произведенного эффекта, плакса не спеша, заковылял обратно в свои заросли.

В этот момент у многих впервые мелькнула мысль, что все они обречены, потому что проголодавшийся плакса все равно вернется. Он будет преследовать их до тех пор, пока не сожрет их всех.

Единственный вопрос был, как скоро это случится.

В первый раз Плакса вернулся через пятнадцать минут.

Люди шли, вытянувшись цепочкой, когда из конца колонны донеслись истошные крики. Не сговариваясь, люди побежали прочь. У них не было определенной цели, и они мчались, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этих жутких криков.

Бежавший последним, хромой моджахед кричал не переставая, протягивая к убегавшим собратьям ссохшиеся стариковские руки, но никто и не думал ему помогать. Через секунду хромой уже превратился в кусок бьющегося в конвульсиях окровавленного мяса.

Плакса устремился за следующим. Им оказался молодой, очень худой парень из Баграма. Силы его быстро иссякли, тогда он в отчаянии остановился и, вскинув винтовку, стал садить в медленно трусившего к нему плаксу заряд за зарядом.

Плакса жалобно запричитал, словно не понимая, за что в него все время стреляют и делают больно. Зачарованный плачем, баграмец опустил винтовку, и в тот же миг плакса выкинул сеть.

Едва она коснулась человека, тварь дернула ее на себя, выдергивая из баграмца изрядный фрагмент туловища, расположенный между грудиной и пахом.

Баграмец сделал несколько шагов, и внутренние органы сыпались из него словно елочные игрушки с елки, после чего упал замертво.

Плакса сразу потерял к нему интерес и устремился за следующим.

Трое родных братьев из Чарикара, решив умереть с честью, присели в ряд и открыли безостановочную пальбу. Все заволок пороховой дым, на какое-то время возникло обманчивое впечатление, что им удалось остановить исчадие ада, но в следующую секунду плакса пересек полосу сплошных разрывов и, разозлившись, прошел сразу сквозь всех троих, в бешеном темпе выгрызая мясо и кости.

Чарикарцы упали синхронно, словно один человек, соединенные общим зловещим отверстием. Плакса прогрыз тоннель во всех троих.

Потом он встал.

Уцелевшие люди тоже остановились, в отчаянии посылая ему проклятия и призывая кару небесную. Многие просто плакали, не имея сил даже проклинать адово существо.

Плакса прислушался к их плачу, остроносая морда приобрела скорбное выражение, и он присоединил свой плач к плачу людей.

Тогда моджахеды, не выдержав столь изощренной пытки, стали стрелять. В основном стрельба была не прицельной, но несколько пуль угодили в плаксу.

Тот резко оборвал плач и словно побитая собака затрусил под прикрытие кустов.

У людей возникла надежда, что он не вернется, или, во всяком случае, что это произойдет не так скоро, и они успеют спастись.

Закинув оружие за плечи, мужчины устремились прочь.

Колонны больше не было, ибо никто больше не хотел оказаться последним. Возникла драка, кончившаяся выстрелами, и позади бегущих остались лежать несколько трупов. Никто даже не замедлил шаг.

Максуд, возглавивший отряд с самого первого появления плаксы, не прекращал движения даже тогда, когда случалось очередное нападение. Благодаря такой тактике, ему удалось немного оторваться от бегущих.

Иногда, когда заросли тростника обрывались небольшими вытоптанными полянами, он видел вдалеке полоску белого тумана. Максуд понял, что если успеет до него добраться, то у него появится шанс уцелеть.

Не прошло и пяти минут после второго нападения, как плакса вернулся снова. Причем это была та же самая особь, а не другая. Многим даже запомнилось характерное выражение на вымазанной кровью морде — то ли недоумения, то ли обиды, словно плакса был разумным существом.

Кто его знает, может, так оно и было. Только это был другой разум — разрушительный и беспощадный.

Опять раздались крики и беспорядочная стрельба.

— Не останавливаться! — приказал Максуд своим приближенным, мог бы и не торопить, Салам и Покча сняв мешающую обувку, бежали за ним след в след.

Через минуту другую крики смолкли, как и перестрелка, свидетельствуя о том, что плакса в очередной раз насытился.

Затишье продолжалось недолго. Через несколько минут все повторилось как в кошмарном сне.

Поле боя скрыли заросли тростника, приглушив звуки стрельбы.

Максуд, Салам и Покча, оторвавшись от основной массы, не задерживаясь, бежали, слыша только дыхание друг друга. Босые ноги вязко причмокивали в жиже, выдавливаемой из-под многочисленных корневищ.

Моджахеды на ходу срывали с себя оружие и швыряли в стороны, уже поняв, что преследующее их порождение ада земным оружием не взять.

Как ни странно, но у этих довольно набожных людей не возникло и тени намека на то, чтобы попробовать воздействовать на тварь словом божьим и молитвой. Вся их вера напрочь выветрилась из их голов, как у взрослеющих детей разом выветривается вера в детские сказки.

Звуки все новых схваток доносились каждые пять минут. Плакса возвращался и уходил, сопровождаемый все новыми криками и стрельбой. Стрельба с каждым разом становилась все реже, все слабее.

Максуд насчитал шесть раз, после чего шум сзади стих окончательно, и понял, что отряда больше нет.

— Быстрее, до тумана уже рукой подать! — крикнул он. — В нем наше спасение!

Из последних сил они устремились вперед, к застывшей в нескольких стах метрах впереди белой полоске. Из оружия у Максуда оставалась только его знаменитая сабля, у Салама и Покчи по маленькому ножу — «пчах».

Они бежали, слыша теперь только стук собственных сердец. Как они хотели жить, жить любой ценой, и неважно за чей счет.

Заросли за их спинами предостерегающе шумели, то плакса, быстро приближаясь, устремился за ними, видно чуя, что кто — то еще может уцелеть, и не желавший с этим смириться.

Их разделяло не более пятидесяти шагов, когда люди, крича, чтобы придать себе силы, сделали последнее усилие и с головой окунулись в туман.

Их сразу обволокла тишина.

Максуд, а следом и приближенные остановились и прислушались. Заросли сразу перестали шуметь, и никто более не преследовал людей. Они обрадовано переглянулись, едва видя друг друга в белой дымке.

— Воистину Всеотец знает, кого спасает, — проговорил Максуд, но не успел он этого произнести, как туман прорезал пронзительный рев.

Самолет

Огромный «Боинг» просматривался как на ладони.

Он был почти целый, если не считать смятого разорванного брюха, которым он пропахал по долине добрый километр и раскиданные далеко по сторонам элероны и турбины. Заглядевшись, Кан едва не ухнул их всех в разверзшийся неожиданно обрыв, но вовремя взял влево.

«Хамви» со всего маху въехал в землистый берег и заглох. Они посыпались с него словно спелый горох. Причем вперед никто не упал, все упали вбок, а офицер даже умудрился назад.

— Что за черт! — вырвалось у него. — Рик, похоже, ты свинтил на ночь глаза, а поутру забыл их одеть обратно, раз не заметил такую ямищу!

Ямища открылась впечатлительная. Целый пласт старого русла обрушился на метров восемнадцать вниз. Дело понятное, были грунтовые воды, потом ушли, вот дно и не выдержало.

Хорошо, что самолет сел на километр дальше.

— Смотрите! — Дэвид указал рукой вниз.

Там, в земляном завале отчетливо просматривался скелет, причудливо деформированный, с огромным горбом, рядом лежала деревянная палочка — пастушья дудочка.

— Может, это кто из экипажа?

— Вряд ли, — ответил полковник. — Ты видел когда-нибудь горбатого пилота?

Они освободили машину и, объехав завал поверху, продолжили движение. Никто из них не обернулся, а зря. Движение машины вызвало небольшой оползень, после чего новый пласт обрушился вниз, обнажив вид на обломанный при обвале рог.

Рог был золотой.

Все получилось даже слишком просто.

Пока где-то там, в долине духи колошматили талибов (или наоборот, талибы — духов), самолет преподнесли им как на блюдечке.

Стас похлопал по сверкающему холодящему руку борту.

Вблизи стало ясно, что самолет подвергся гораздо более сильным разрушениям, чем казалось вначале. Мало того, что он сел на брюхо, причем с первого раза ему сбросить скорость не удалось, и он несколько раз подскочил, прикладываясь к земле под разными углами, отчего его нижняя часть приобрела непривычную угловатость. Так бедолагу угораздило еще и с чем-то столкнуться нос к носу, отчего половина кабины отсутствовала, снесенная напрочь, и в дыру свисало пилотское кресло с разорванными ремнями.

«Кто это был?» — подумал Стас. Леслет или Прайс, кто из них двоих?

На борту, ближе к хвосту, тоже имелась отметина. От удара металл промялся глубоко вовнутрь, зияя содранной краской.

Рик с Эдди изобразили живую пирамиду, и Дэвид запрыгнул на крыло. Здоров черт и ловок.

Пройдя по крылу к наружному люку, он раскупорил его, уверенно орудуя тесаком, и скрылся в тамбуре. Некоторое время изнутри доносилось приглушенное позвякивание, то Дэвид пробирался сквозь многочисленные завалы, бывшие некогда внутренним убранством салона.

«Как там женщина? Она, конечно же, не имела никаких шансов уцелеть», — подумал Стас и вздрогнул.

Внутри самолета вдруг завыл генератор, и в задней части «Боинга» возникла, быстро расширяясь, щель. Широкий створ пришел было в плавное движение, но почти сразу произошел сбой, аппарель поначалу застряла, а потом, внезапно потеряв опору, рухнула вниз, со всего маху грянувшись оземь.

В долине повис тягучий стон.

Стас почему-то оглянулся, но древняя долина осталась равнодушна к происходящему, и скалы Ниджрау, взявшие ее в кольцо, продолжали безучастно взирать на нее так же, как и тысячи лет до этого.

Внутри грузового отсека царил хаос. На полу валялись деревянные брусья, остатки скамей, обломки алюминиевых подпорок и битые стекла. Грузовик был погребен под целой грудой мусора. Видно, он собрал все, что оказалось плохо закрепленным и, вследствие этого, стало мотаться по отсеку в момент посадки.

Американцы первым делом занялись машиной, а Стас прошел в салон. Его больше интересовали пассажиры.

Идти было тяжело, потому что приходилось протискиваться сквозь множество завалов, слившихся в один общий сплошной завал. Металлические части превратились в опасные обрезки.

Рискуя порезаться, Стас кое-как проделал проход и пролез в центральную часть салона, в которой было свободнее, потому что все ее некогда содержимое было сметено при падении назад.

Он сразу увидел лежащий на полу раскрытый чемодан. Из него высыпались большей частью женские платья, среди которых ярким розовым пятном выделялась детская распашонка.

Бедная Донна, тебе не суждено было родиться, приникнуть к материнской груди, узнать ласку и услышать колыбельную. Этот, превратившийся в рухлядь, аллюминиевый монстр — это все, что уготовила тебе злая судьба.

Стас постоял над ворохом одежды, словно над могилой. У него самого была дочь, и он воспринял чужую трагедию очень близко к сердцу.

И майор погиб ни за грош. Думая, что, помогая бандитам, он спасет свою дочь, Марш, по-существу, сам и погубил ее. Кровавая каша унесла всех с собой: и его жену, и нерожденное дитя, и уж совершенно безвинных пилотов. Как говорится, у каждого свой рай. В том смысле, что каждому свое.

Стас вспомнил мелово белое лицо, впаянное в туман, и поспешил отогнать страшное видение.

В кабине, от которой уцелела только половина, все было забрызгано кровью, словно в ней какое-то время бил фонтан из крови. Скорее всего, пилот поранился, вылетая на всем ходу сквозь разбитый фонарь.

Странно, что не осталось никаких следов от женщины.

Внезапно прямо перед кабиной вверх ударил поток черной земли, и полоса старого русла шириной не менее двадцати метров ухнула вниз.

Кабина «Боинга» зашлась ходуном. В салоне все повалилось, заваливая ход, с таким трудом проделанный Стасом. Сам он еле удержался на ногах. Когда землетрясение улеглось, выбраться можно было только путем Дэвида.

Стас распахнул люк и спрыгнул на крыло. Подойдя к краю и убедившись, что до земли не менее четырех метров, с удовольствием спрыгнул вниз. Приземлившись, остался проверкой доволен. Все-таки он был еще в форме.

Услышав шаги, обернулся. За его спиной стоял Дэвид. В руке он держал пистолет.

— Ты чего, ковбой? — спросил Стас и хотел пройти.

— Стой, где стоишь, — пистолет глянул ему разверзшимся жерлом прямо в лицо. — Извини, Длинный, я выполняю приказ.

Несмотря на полную экипировку, бронежилет и каску, Стас почувствовал себя голым. Автомат на груди висит, но хрен дотянешься. Вишь как пасет. Стережет каждое движение.

Стас внимательно посмотрел американцу в лицо. Оно было спокойно и даже буднично.

— Что-то незаметно, что ты особенно переживаешь из-за этого, — заметил он.

— Мы профессионалы, Длинный, и, похоже, наша вечеринка началась. Признайся, ты ведь знал, что везет самолет.

— Что-то сегодня меня не тянет на откровения, — сказал Стас, покосившись через плечо на обрыв, тот показался ему бездонным, это было не одно и то же, что с самолетного крыла макакой скакать, здесь высота была, по-крайней, мере в пять раз больше.

— Сделаем вид, Длинный, что ты ничего не знаешь, и устраним несправедливость. Там деньги, три миллиарда долларов.

— Не многовато ли будет? Сможете ли одни унести? Может мне, как доброму самаритянину, вам помочь?

— Очень не хочется тебя огорчать, но грузовик уцелел. Рик посмотрит двигатель и можно ехать. Без тебя.

— А мне что пешком идти? Далековато до Рашен границ, боюсь мозоли натереть.

— Брось паясничать, приятель. Ты ведь сам хотел нас убить. Не так?

Стас смотрел на этого спокойного полноватого парня и не мог отделаться от чувства, что разговаривает не со знакомым ему американским парнем по имени Дэвид, а с кем-то другим, лишь по недоразумению принявшим его облик.

— А я тебя недооценил, — серьезно сказал Стас. — Ну и какой приказ получил ты, «приятель»?

— Теперь я могу сказать. Этот груз не должен вернуться в старушку Европу. Он должен бесследно исчезнуть в одной старой, пропахшей нафталином, «ужасной» долине.

— А ты шутишь, значит еще не все потеряно, — Стас сделал попытку пошевелиться, только попытку.

— Стоять! Не вздумай заговаривать мне зубы. Я не промахнусь.

— Почему ты хочешь уничтожить такую кучу денег?

— Мне лично все равно, чьи это деньги и куда их везти, но какие-то парни в Лэнгли решили крепко поймать вашего Рыжего на крючок. Если он будет должен такие баксы, то это будет сделать легко. Москву мы уже на себя переписали, теперь дело за вами. Хотя лично мне, вы все по барабану.

— Юридически это не деньги Рыжего или Лысого. То, что вы творите, все равно когда-нибудь всплывет.

— Ты хочешь меня усовестить? — недоуменно поднял бровь Дэвид.

Вот сучонок, подумал Стас.

— Упаси Аллах. Вы нация жирных. Когда я вижу ваших толстух, которые обожают надевать на свои необъятные задницы шорты размером с дирижабль, я больше, чем уверен, что наши проблемы вам как-то по барабану.

— А при чем здесь наши толстухи?

Но Стаса продолжало нести. У него оставался единственный шанс завести этого надутого парня, который возомнил себя вершителем судеб целых стран и континентов. А там, глядишь, у вершителя и рука дрогнет.

На память Стасу пришли слова покойного Алешки Студенцова: «Если в тебя будут целить в упор, знай, что целят обычно в центр груди, так что если в момент выстрела дернуться чуть влево, то имеешь все шансы увести жизненно важные органы из-под пули».

В данной ситуации совет не подходил. Враг целил в голову.

— Я тебя понимаю, друг мой Дэвид. Дочка ждет, жена. У меня тоже дочь, как-никак мы с тобой родственные души, если ты конечно не забыл. Но моя дочь так же, впрочем, как и моя жизнь, конечно же, не идет ни в какое сравнение с твоей. Да и страна подкачала. Вон вы как свою любите, даже в сортирах флаги подымаете. Так что скорее выполняй свое задание и беги докладывай. Последняя командировка у тебя удачной получается. Там, глядишь, и премиальные выпишут. Вон ты какой у нас исполнительный. Ловко ты с невооруженным человеком управился.

Грянул выстрел.

Стас так и не понял, успел он дернуться или нет, а если успел, то в какую сторону.

Его обожгла жгучая боль, и он полетел в темноту и вниз, вниз, вниз.

Третий идол

Они смеялись, и это еще слабо сказано.

Талибы закатывались от смеха. Видно дало о себе знать нервное напряжение, требующее безотлагательной разрядки. Иначе их поведение было труднообьяснимым, потому что открывшееся им сооружение вряд ли располагало к такой реакции.

Оно меньше всего было смешным, скорее странным, чересчур замороченным.

По-существу, это был идол, только необычный, более напоминающий некий механизм, порожденный болезненным воображением сумасшедшего абстракциониста.

Сама фигура из черного эбонита была больше первого идола и имела метров пять в высоту. Характерно вытянутое лицо, безглазое, с носом, разрезающим лицо пополам по всей длине, и насупленными бровями занимало практически всю фигуру. Туловище почти отсутствовало, но руки. В общем-то, руки и вызвали смех.

Они были непропорционально большие. Две руки диаметром никак не менее полутора метров каждая и длиной всю сотню лежали на земле, разведенные в стороны на сто восемьдесят градусов. Идол словно собирался обнять пришедших, что и вызвало так удивившие Карвера крики «Салам!» — «Привет!».

По всей длине из них, причудливо изгибаясь, торчали заостренные шипы и серпы с острыми, как бритва острыми кромками.

Туловище идола до самого верха по-змеиному обвивала сверкающая металлическая лента, выполненная плоскостью параллельно земле.

Талибы веселились от души. Молоденький Фархад влез на серпантин и стал ловко карабкаться вверх, на ходу оборачиваясь и корча уморительные рожицы, чем вызвал небывалый смех.

Талибы покатились по земле.

Карвер, обозревающий все картину в бинокль, изрек:

— Что-то не нравится мне этот ржавый плуг.

В это время Фархад, добравшись до глаз идола и войдя в раж, окатил их мочой. Эбонит как-то странно срезонировал, и в воздухе завис тихий, но грозный гул. В нем явно звучали предостерегающие нотки, но никто их не услышал.

Новый взрыв смеха вызвал жест Браина, выстрелом из кольта, отбившего у идола кусок носа. Талибы последовали примеру предводителя и обрушили на статую град пуль.

Пули чиркали по эбониту, высекая брызги искр и откалывая от него куски. Идол быстро покрылся щербинами. Предостерегающий гул стал громче, перекрывая даже шум выстрелов.

Заинтересовавшись этим явлением и прекратив стрельбу, талибы подошли к идолу поближе, заодно намереваясь изучить плоды своих попаданий более подробно.

В этот момент, гул перешел в настоящий скрежет, будто натужно заработал некий механизм, давно не действовавший и изрядно заржавевший.

Серпантин пришел в стремительное движение. Фархад как раз висел на одной из лент, и она сразу показалась у него из тыльной стороны ладоней. В мгновение ока лишившись рук, паренек закричал и полетел вниз, но на землю не упал, попав сразу на несколько нижних рукавов. Через секунду почти весь жуткий серпантин был заполнен фрагментами человеческого тела, мча их наверх словно на эскалаторе.

Руки идола дернулись и стали быстро смыкаться. При этом они начали вращаться, а украшавшие их шипы вонзились в землю, вспахивая ее почище плуга. Частота вращения все увеличивалась, пока не достигла такой величины, что крутящиеся с бешеной скоростью шипы не слились в зловещий нимб.

Талибы с криками побежали, но бежать им было далеко, целую сотню шагов, да еще по неровной местности, покрытой кочками и сухой травой, и чтобы их преодолеть, им понадобилось бы не менее полуминуты, у них же не было и десяти секунд.

— Фак! — заорал Карвер, поняв, что они с Ширин тоже находятся в зоне досягаемости смертоносных рук.

Забыв о женщине, он рванулся прочь от катящегося на него ревущего плуга, Ширин последовала за ним. Женщина визжала от страха и пыталась схватить Карвера за руку, но полковник яростно отпихивал ее.

Шум гигантской косилки быстро нагонял их, он уже был рядом, даже чуть впереди.

Карвер, взревев, сделал последний решающий рывок, уже видя обострившимся боковым зрением рубящие воздух шипы. Он умудрился проскочить между ними и рухнуть на траву, рядом упала Ширин, и в тот же миг с многотонным металлическим стуком руки идола сомкнулись.

Вверх взлетели какие-то лохмотья и ошметки, и крик талибов прервался на высокой ноте. Наступила тишина.

Лежа на траве, Карвер прикурил сигару и сказал, ни к кому особо не обращаясь, не считать же эту кривоногую макаку за собеседника:

— Кто бы мог подумать, что эту сигару мог курить уже кто-то другой.

Гигантские руки опять пришли в движение, чтобы вернуться на место, для встречи следующих путников. Шипы на этот раз крутились как-то нехотя.

Когда они окончательно остановились, в одной из вымоин зашевелилась накиданная жухлая трава вперемешку с грязью, и показалась чумазая голова.

— Воистину Всеотец знает, кого спасает, — не успел Браин это произнести, как был выволочен наружу крепкой рукой полковника.

Талиб некоторое время поизучал лица непрошенных визитеров, а потом с негодованием воскликнул:

— Как ты смеешь до меня дотрагиваться, неверный? Меня дважды спас Всеотец, я его избранник.

Карвер отвесил ему чувствительную затрещину, а когда Браин отшатнулся — еще и пинка. Талиб, скуля, запрокинулся на землю.

— Хочешь, чтобы я еще раз до тебя дотронулся?

Талиб покачал головой.

— Где карта, выродок? Хочешь сказать, что не понимаешь по-английски? — Карвер быстро обшарил пленного, но ничего не нашел. — Говори, где карта!

Браин показал на голову.

— Ты хочешь, чтобы я вскрыл тебе черепушку? — догадался полковник.

— Я ее запомнил. А сама карта погибла там, у идола.

— Ты знаешь, где самолет? Ты проведешь меня к нему?

Браин понял, что американцу ничего не известно об его истинных намерениях и быстро кивнул.

— Не вздумай меня обмануть.

Талиб искренне замотал головой, словно недоумевая, как на него могли возвести такую напраслину. Чего-чего, а врать на востоке всегда умели.

И Карвер поверил. Он завязал талибу руки за спиной, а на шею надел сыромятный ошейник.

— Всегда хотел иметь злую собаку, — доверительно признался американец.

Браин смиренно промолчал. Он то знал, что когда они найдут черный минарет, гринго уже ничто не поможет.

Баглан

Салам и Покча испуганно переглянулись, спрашивая друг у друга:

— Что это было?

Максуд промолчал.

Эхо неожиданно прозвучавшего вопля постепенно затихло, и белесые клубы тумана продолжали плыть вокруг, как ни в чем не бывало.

— Я что-то слышу, — тихо сказал Покча. — Там.

Он указал рукой. С той стороны, действительно, раздавался ритмичный монотонно повторяющийся шум. Короткое время Максуд колебался, куда им двигаться, то ли на шум, то ли от него. Потом он решил, что, плутая в тумане, они могут случайно вернуться к поджидающему их снаружи плаксе, поэтому надежнее иметь какой-нибудь ориентир.

Они двинулись на шум. С каждым пройденным шагом шум становился все отчетливее, слышались отдельные громкие хлопки.

В разрыве тумана они вышли на дорожную колею.

Вновь воздух прорезал знакомый рев, но теперь они сразу поняли, что он означает. Где-то рядом, скрытый туманом, стоял грузовик и подавал сигналы, скорее всего, он сбился с пути и старался привлечь к себе внимание.

— Люди! Спасите! Мы здесь! — закричали они вразнобой. — Сюда!

Но никто не откликнулся.

— Они нас не слышат, — в отчаянии произнес Салам. — Как только туман рассется, они уедут, и нам конец. Плакса этого только и ждет.

— Что же мы стоим? — спросил Покча. — Надо идти!

— Воистину!

Салам и Покча с энтузиазмом двинулись по дороге, даже не спросив себя, откуда она здесь взялась. Уже через пять минут они не знали, где находятся. — Заблудились, о господи, — заныл Покча, никогда не отличавшийся твердостью духа.

— Заткнись, трус! — оборвал его Максуд, стоявший с каменным лицом. — Там что-то есть.

Он указал вперед.

Туман сгустился, что-то темное, обьемное было в нем.

Когда они подошли ближе, из тумана неожиданно выступил продолговатый мрачный корпус барбухайки. Тентованный грузовик. Разукрашенный. На тенте надписи на дари и пуштунском «Да здравствует демократическая республика Афганистан».

— Хвала Аллаху! Люди, мы здесь! — закричал Покча, но, как и в первый раз никто не отозвался.

В полном молчании со стороны неведомых хозяев они обошли барбухайку. Она была чрезвычайно запущена даже для Афганистана, где ни в грош не ставили уход за техникой. Скаты спущены, диски погнуты, кузов в бородатой ржавчине. В кабине из-за плесени не видно стекол.

— Машина давно брошена. Кто же тогда подавал сигналы? — спросил Покча дрожащим голосом, но ему никто не ответил.

За первой машиной приткнулась вторая, такая же разукрашенная. Третья. Четвертая. Все барбухайки размалеванные. Похоже на агитационную колонну. Много их таких сновали по Ниджрау в свое время, пока их не поставили на место.

Максуд почувствовал себя неуютно. Хотя напоминание об истерзанном «Баглане» должно было вызвать лишь удовлетворение. Но что-то не вызывало.

С одной из барбухаек приглашающе свешивался веревочный трап. Рыжий от плесени.

— Салам, вперед! — скомандовал Максуд, но в него вцепился Покча и торопливо зашептал:

— Не надо туда подниматься, хозяин. Это шайтан-арба. Надо уходить отсюда.

— Вперед, трус! — скомандовал Максуд, и чтобы команда прозвучала доходчивей, невзначай взялся за ручку сабли.

— Вай-вай, хозяин! Маймул съел твой разум, ты гонишь нас на смерть, так и знай! — запричитал Покча, но, увидев уже вынутую из ножен саблю, подчинился грубой силе и полез наверх, цепляясь за ступени дрожащими от страха руками.

Кузов оказался столь же запущен, как и все остальное. На грязном полу груды мусора, настолько слежавшегося, что он кажется единым целым.

— Покча, что там?

— Мусор.

— Посмотри получше. Салам, проверь следующую барбухайку. Я посмотрю ту, что за ней.

Они разошлись.

Покча искусно изобразил, что с готовностью выполняет команду, но на самом деле он с самого начала решил дать деру.

Он хорошо слышал Максуда, пробующего открыть дверь кабины одной из барбухаек. Наконец, она поддалась, Максуд поднялся в кабину, и все затихло.

Салам тем временем влез по скрипучему борту еще на одну из машин. Выждав, как ему показалось, достаточно, Покча заботливо снял галоши и прокрался обратно к лестнице.

Он неожиданно натолкнулся взглядом на длинный светлое пятно на полу, словно совсем недавно здесь что-то лежало.

Саламу тем временем удалось разгрести мусор перед входом в кабинку и даже открыть дверь с полностью выбитыми стеклами. В кабине не оказалось ни одного целого прибора. Руль вырван с мясом, а панель заросла диковатого вида травами, напоминающих распущенные женские волосы.

— Уж, не в аду ли побывала эта барбухайка? — суеверно подумал Салам, и словно услышав его мысли, кто-то шагнул к нему из тумана.

Салам обернулся, в дверях неподвижно стояла девушка. Черноокая, стройная, с быстрым пронзительным взглядом, одетая в просторные белые одежды.

— Ты кто? — осипшим от неожиданности голосом спросил Салам.

— Лейла! — она ответила вызывающе громко и звонко.

— Ты что тут делаешь, Лейла?

— А ты что тут делаешь?

— Нехорошо не отвечать на вопросы старших, ханум. Что за развратная на тебе одежда?

— Саван!

— Нехорошие у тебя шутки, девочка. И почему ты без паранджи?

— Еще чего?

— А вот я тебя сейчас поймаю и всыплю розог, — вспылил Салам.

— Давай я тебе лучше спою, — предложила Лейла. — Аликперу нравилось, как я пела.

Салам хотел еще поговорить, но вся его охота куда-то пропала, когда он увидел, что под просторным одеянием девушки все время происходит многочисленное движение. Что-то все время ползало там. Потом он увидел расползающихся во все стороны по полу червей и понял что.

— Не надо мне петь, Лейла. Я, пожалуй, пойду.

— А я спою.

Она распахнула рот, в котором зубы были вырваны вместе с деснами, при этом не донеслось ни звука, но в уши Саламу словно воткнули по спице.

— Прекрати! — крикнул он. — Кто бы ты ни была, я тебе не сделал зла!

— А если хорошо вспомнить? — зло засмеялась она. — Не ты ли был среди тех восьмерых, что имели меня в кузове? Теперь ты мой законный супруг, потому что тебе я досталась невинной. А потом ты ржал вместе со всеми, как жеребец, наблюдая, как Аликпер убивает меня. Вспомни, вспомни!

— Нет! — закричал он. — Меня там не было. Ты путаешь!

— Я тебе еще спою.

Она вновь открыла рот, после чего, так же как и в первый раз не донеслось ни звука, но боль в ушах сделалась невыносимой.

— Прекрати! — Салам упал на колени. — Пощади!

Металл кабины завибрировал. Салам вопил, не переставая, и так же, не переставая из его рта, ушей, носа хлестала кровь.

Потом череп его, не выдержав распирающего изнутри давления, попросту взорвался, и безголовый труп мешковато повалился к ногам призрака.

— Я знала, что тебе понравится, муженек, — довольно заявила Лейла.

Торопливо шагающий с заботливо прижатыми к груди галошами Покча вышел на нее из тумана. Девица указала на него неестественно длинным перстом и пронзительно завизжала. Покча оглох и выронил драгоценные галоши. Он сжал руками уши, и ему удалось спасти слух. Так что когда он разжал руки, он даже услышал некое позвякивание. Лейла исчезло, но не успел бача порадоваться сему факту и рвануть со всех ног, когда увидел, что не может этого сделать из-за стоящей на пути женщины.

Она молча и недобро смотрела на него, небрежно поигрывая трехметровой толстой цепью, на конце которого имелся устрашающего вида крюк с надписью «Баглан» на зловеще посверкивающем серпе, причем, проделывала это так легко, словно в руках у нее была не цепь весом не менее центнера, а веер из павлиньего пера.

В общем-то, этого недоноска убили чересчур громко для его незаметного существования на этой земле.

Покчу парализовало от страха, и он застыл, прижав галоши к груди и безучастно наблюдая отвесно опускающуюся ему на голову цепь.

В следующую секунду женщина обрушила на него свое сокрушительное орудие, разрубив до самого пола.

Максуд не знал, что с его приспешниками уже покончено. Дело в том, что уже довольно долгое время он слышал вдалеке неясное, но очень приятное пение, и пытался установить, откуда оно доносилось.

Наконец он остановился перед красивыми навесными дверями на кузове барбухайки с надписью: «Новые женщины Афганистана!» и, толкнув их, вошел.

Кузов был полон красивых молодых женщин, которые, заметив его, окружили плотным кольцом. Он пытался оттолкнуть их, но не смог, потому что тела под одеждой словно состояли из отдельных фрагментов, не позволяющих как следует упереться и распадающихся при малейшем усилии.

— Пошли прочь! — крикнул он и, выхватив саблю, начал прорубаться к выходу.

В нос ударил запах невыносимой гнили. Женщины хватались прямо за клинок, и когда он рубил им пальцы, то никто не кричал.

Максуд понял, что сходит с ума. В следующее мгновение саблю вырвали у него из рук. Его повалили на пол, неприятно скользкий, покрытый слизью, и сорвали штаны.

Какая-то старуха прорвалась вперед и жадно схватилась обеими руками за кутаг.

— Я первая! — закричала она и оседлала его.

Максуд заерзал по полу, стараясь увернуться от мерзкой старухи, но у него ничего не вышло, и кутаг угодил во что-то холодное и одновременно разлагающееся. И еще он увидел, что вокруг одни старухи. Несколько десятков страшных трясущихся старух, и они устанавливают на него очередь.