В тысяча девятьсот девяносто пятом году, после долгой череды фотосъемок и показов мод, я сбежала на Тринидад — отдохнуть. Как раз была пора ежегодного карнавала, все вокруг были наряжены в маскарадные костюмы, танцевали и веселились, радовались жизни, как могли. Я остановилась в доме у своих знакомых. Прошло дня два после моего приезда, как у дверей объявился какой-то мужчина. Дверь ему отворила глава семьи — пожилая дама, которую мы все называли тетушкой Моникой. Время было послеобеденное, солнце светило вовсю, но в комнате, где мы сидели, царили полутьма и прохлада. Стоявший в дверном проеме мужчина выглядел силуэтом на ярком фоне, и я не могла его разглядеть, однако услышала, как он сказал, что ищет женщину по имени Уорис. Тогда тетушка Моника окликнула меня:

— Уорис, тебе звонят.

— Звонят? А где же телефон?

— Этот человек проводит тебя. Иди с ним.

Вслед за мужчиной я пошла в его дом. Он жил по соседству с тетушкой Моникой, через несколько домов, и во всем квартале только у него был телефон. Он проводил меня через гостиную в коридор и махнул рукой в сторону телефона со снятой трубкой.

— Алло?

Это звонили из лондонского агентства.

— Здравствуйте, Уорис. Извините за беспокойство, но у нас здесь заказ от Би-би-си. Они просили, чтобы вы сразу же связались с ними, срочно. Они хотят обсудить съемки документального фильма.

— Документального фильма о чем?

— О том, как живет супермодель, о ваших родных местах, ну и о том, как вы себя чувствуете в своей новой роли.

— Там нечего рассказывать. Господи, они что, не могут придумать ничего лучше?

— Ну, уж это, наверное, с ними и надо обсуждать. Так что им передать? Когда вы сможете позвонить?

— Вы знаете, мне не хочется вообще ни с кем ничего обсуждать.

— Но они очень просили, чтобы вы связались с ними не откладывая.

— Еще чего! Пожалуйста, передайте, что я переговорю с ними, когда буду в Лондоне. Отсюда мне надо будет вернуться в Нью-Йорк, а потом я полечу в Лондон. Вот когда буду там, тогда и позвоню.

— Ладно, я так и передам.

Но назавтра, когда я развлекалась в городе, сосед снова приходил к тетушке Монике и сказал, что Уорис опять звонят. Я пропустила это сообщение мимо ушей. На следующий за этим день — еще один звонок. На этот раз я пошла вслед за соседом, понимая, что иначе он замучится бегать туда-сюда, а они не отстанут. Разумеется, звонили из агентства.

— Да. Что там еще?

— Уорис, это опять по поводу Би-би-си. Им необходимо поговорить с вами, так они сказали. Они собираются позвонить вам завтра в это же время.

— Слушайте, но у меня же отпуск, правда? Не собираюсь я ни с кем ни о чем говорить. Я сбежала от всего и от всех, так что оставьте меня в покое и прекратите дергать этого несчастного человека!

— Да они всего-то хотят услышать ваши ответы на два-три вопроса.

— Господи! — вздохнула я. — Ладно. Передайте, пусть звонят завтра по этому номеру.

На следующий день я побеседовала с кинорежиссером Би-би-си Джерри Помроем, который стал расспрашивать о моей жизни.

— Прежде всего, — резко сказала я ему, — я не желаю говорить обо всем этом сейчас. Считается, что я в отпуске. Вам это известно? Разве нельзя поговорить в другой раз?

— Вы уж извините, но нам необходимо принять решение о съемках, и мне нужно кое-что выяснить.

Что делать? Я стояла в коридоре совершенно постороннего человека на Тринидаде и рассказывала историю своей жизни другому постороннему человеку — в Лондоне.

— Спасибо, Уорис. Все это здорово! Мы с вами еще свяжемся.

Прошло два дня, и сосед снова появился у тетушки Моники.

— Уорис зовут к телефону.

Я пожала плечами, покачала головой и пошла следом за ним. Звонил Джерри из Би-би-си.

— Уорис, мы решили снимать документальный фильм о вашей жизни. Это будет получасовой сюжет для программы «День, который изменил всю мою жизнь».

Все это время, начиная с первого звонка из моего агентства и вплоть до второго звонка из Би-би-си, я думала о своих съемках в документальном фильме.

— Ладно, послушайте… э-э… Джерри. Давайте мы с вами договоримся. Я согласна делать все, что вам нужно, при условии, что вы отвезете меня в Сомали и поможете найти маму.

Он согласился, рассудив, что мое возвращение в Африку будет великолепным финалом картины. Джерри попросил меня позвонить, как только я буду в Лондоне. Тогда мы с ним сядем и распланируем съемки.

Вернуться на родину с помощью Би-би-си — такая возможность представилась мне впервые с тех пор, как я уехала из Могадишо. Сама я этого сделать не могла: проблемы с паспортом возникали снова и снова, в Сомали шла междоусобная война, да и узнать, где моя семья, так и не удавалось. Даже если бы я и смогла прилететь в Могадишо, все равно у меня не было возможности позвонить маме и сказать: «Встречай меня в аэропорту». И стой минуты, как Би-би-си пообещала отвезти меня в Сомали, я уже ни о чем другом и думать не могла. Я много раз встречалась с Джерри и его помощником, Кольмом, чтобы составить план съемок и уточнить, какие именно эпизоды моей биографии мы будем показывать.

К съемкам в Лондоне приступили сразу же. Передо мной снова оживали видения прошлого, начиная с дома дяди Мохаммеда — резиденции посла Сомали (Би-би-си получила доступ туда). Засняли и школу при церкви Всех Душ, где на меня впервые обратил внимание Малькольм Фейрчайлд. Потом на пленку сняли и интервью с ним самим. Его спросили, отчего это он так захотел сфотографировать никому не известную служанку. Перед камерой повторили сцену, как меня фотографировал Теренс Донован. Интервью для фильма дала и моя добрая подруга Сара Дукас, директор лондонского модельного агентства «Сторм».

Наша работа над фильмом значительно оживилась, когда режиссер решил заснять мое выступление в качестве ведущей телепередачи «В ритме соул», посвященной лучшим произведениям афроамериканской музыки. Я никогда раньше ничего подобного не делала и теперь была вся на нервах. А тут еще неприятность: когда мы прилетели в Лос-Анджелес, я была жутко простужена и почти не могла говорить. И все то время, пока я летела из Лондона в Лос-Анджелес, сморкалась, зубрила текст, готовясь к передаче, ехала в лимузине, мои неотступные тени — съемочная группа Би-би-си — фиксировали на пленке каждый мой шаг. Бредовость ситуации дошла до предела, когда мы явились в студию и операторы Би-би-си стали снимать телеоператоров, которые снимали меня. Вышло так, что именно эту передачу мне меньше всего хотелось бы зафиксировать на пленке. Я не сомневаюсь, что в истории передачи «В ритме соул» не было более неудачного ведущего, хотя Дон Корнелиус и весь коллектив отнеслись ко мне с огромным терпением. Мы начали работу в десять утра, а когда закончили, было уже девять часов вечера. Наверное, для них это был самый длинный рабочий день. Как и в джеймс-бондовском дебюте, чтение оставалось моим слабым местом. Хотя с тех пор я многому научилась, читать вслух было по-прежнему нелегко. А уж читать со шпаргалки на глазах двух съемочных групп, десятков танцоров и нескольких прославленных на весь мир певцов, да еще когда меня слепили огни юпитеров, — такое испытание оказалось мне не под силу. Кто-то выкрикивал: «Кадр двадцать шесть… Стоп! Кадр семьдесят шесть… Стоп!» — включалась музыка, танцоры начинали кружиться, камеры наматывали отснятую пленку, и тут не к месту вылезала я с текстом: «Кадр девяносто шесть… Стоп!». Танцоры замирали на месте, руки у них бессильно опускались, они смотрели на меня сердито, словно говоря: «Это еще что за дуреха? Боже, где они только ее откопали? Сейчас мы плюнем на все и разойдемся по домам».

По долгу ведущей я должна была приветствовать Донну Саммер, что было для меня большой честью — ведь она принадлежит к числу моих самых любимых певиц.

— Леди и джентльмены! Похлопаем в ладоши и поприветствуем примадонну соул Донну Саммер!

— СТОП!

— ЧТО ОПЯТЬ НЕ ТАК?

— Ты забыла ее почетное прозвище. Читай, что написано в шпаргалке, Уорис.

— О-о-о-о! Чтоб его… Поднимите выше эту хреновину, пожалуйста, еще выше. Мне ничего не видно. И не опускайте! Вот так и держите — мне свет бьет прямо в глаза, ничего не разобрать!

Дон Корнелиус отводил меня в уголок и говорил:

— Так, сделай глубокий вдох. А теперь скажи, что у тебя не ладится.

Я объяснила ему, что текст передачи мне мало чем помогает. Я к этому не привыкла. Я вообще плохо говорю.

— Тогда скажи, как тебе будет удобно. Давай, не стесняйся. Командуй, как тебе лучше.

Они все проявляли поразительное терпение и выдержку. Дон и его команда позволяли мне распоряжаться; я гробила все, что только можно, а они помогали мне выкарабкаться и начать сначала. Самое приятное, что я испытала на той передаче, — это сам процесс работы с таким коллективом и с Донной Саммер, которая подарила мне компакт-диск самых знаменитых своих хитов с автографом.

Потом мы с ребятами из Би-би-си перебрались в Нью-Йорк. Они специально поехали со мной вместе, чтобы заснять меня на натуре. Меня снимали, когда я прогуливалась под дождем по улицам Манхэттена с зонтиком над головой, одетая в черную комбинацию и плащ-дождевик. В другой раз оператор тихо устроился в углу квартиры в Гарлеме, снимая, как мы с подругами готовим обед. Нам было так весело, что про оператора мы даже забыли.

На следующем этапе съемок нам со всей группой надо было встретиться в Лондоне и лететь в Африку, где мне предстояло повидаться с родителями — в первый раз с тех пор, как я убежала из дому. Пока велись съемки в Лондоне, Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, сотрудники Би-би-си в Африке старательно искали мою маму. Чтобы побыстрее отыскать семью, мы засели за карты, и я пыталась показать те районы, где мы обычно кочевали. Кроме того, я составила полный список племенных и родовых имен членов моей семьи, а эти имена не так-то легко понять жителю Запада. Уже три месяца сотрудники Би-би-си вели поиски, но безрезультатно.

Согласно нашему плану я должна была оставаться в Нью-Йорке и работать, пока не найдут маму. Вот тогда я полечу в Лондон, а оттуда мы все вместе отправимся в Африку и заснимем финал моей истории. Вскоре после того как Би-би-си взялась за поиски, мне позвонил Джерри и сообщил:

— Мы нашли вашу маму.

— Ой, как чудесно!

— Вернее, нам кажется, что мы ее нашли.

— Как это понимать? — спросила я. — Почему «кажется»?

— Значит, так. Мы нашли женщину и спросили, есть ли у нее дочь по имени Уорис. Она ответила: да, да, конечно, есть у нее такая дочь. Да, Уорис живет в Лондоне. Но никаких подробностей она не сообщила, поэтому наши сотрудники в Сомали не уверены. То ли эта женщина — мать какой-то другой Уорис, то ли еще что-то не так.

После дальнейших расспросов Би-би-си отвергла эту женщину, но ведь поиски только начались. Вдруг выяснилось, что пустыня кишит женщинами, которые утверждают, что они мои матери. У них у всех были дочки по имени Уорис, живущие в Лондоне. Это было тем более странно, что я не встречала ни единой живой души с таким именем, как у меня.

Я объяснила, что происходит.

— Понимаете, люди там очень бедные, и это доводит их до отчаяния. Они надеются, что если скажут: «Да, мы и есть ее семья», то, может быть, вы приедете в их деревушку, снимете фильм, а они получат за это хоть какие-то деньги или немного продуктов. Все эти женщины выдают себя за мою маму в надежде на этом заработать. Понятия не имею, как они собираются потом выпутываться, но уж они постараются!

К сожалению, у меня не было маминых фотографий, но у Джерри родилась другая мысль.

— Нужен какой-то секрет, который известен только твоей матери.

— Ну, мама часто называла меня Авдохол. Это значит «маленький рот».

— А она это помнит?

— Еще бы она не помнила!

С тех пор «Авдохол» стало чем-то вроде пароля. В беседе с корреспондентами Би-би-си женщины справлялись с первыми двумя-тремя вопросами, но на прозвище неизменно проваливались. До свидания! В конце концов однажды мне позвонили и сказали:

— Кажется, мы ее нашли. Эта женщина не помнит прозвища, но сказала, что ее дочь Уорис работала раньше у посла в Лондоне.

На следующий же день я помчалась из Нью-Йорка в Лондон, но съемочной группе требовалось еще несколько дней для подготовки. Сначала мы полетим в Аддис-Абебу, столицу Эфиопии, а там наймем небольшой самолет, который доставит нас на границу с Сомали. Путешествие весьма опасное. Из-за войны мы не сможем попасть непосредственно в Сомали, поэтому моей семье придется ради встречи с нами пересечь границу. Место, где предстоит приземлиться, находится прямо посреди пустыни. Взлетно-посадочной полосы нет — сплошные камни и заросли кустарника.

Пока группа Би-би-си готовилась к отъезду, я жила в лондонском отеле. Ко мне в гости пришел Найджел. Я старалась поддерживать с ним дружбу — из-за своего двусмысленного положения. К тому времени я выплачивала ипотеку за его дом в Челтнеме, поскольку у Найджела не было работы. Впрочем, он и не собирался ее искать. Я нашла было ему работу у своих знакомых из «Гринпис», но он вел себя как придурок, и через три недели они его уволили, да еще сказали, чтобы он больше и близко там не появлялся. Как только Найджел узнал о съемках документального фильма, он стал надоедать мне просьбами поехать в Африку вместе с нами.

— Я хочу поехать туда. Я хочу удостовериться, что с тобой ничего не случится.

— НЕТ! — отрезала я. — Ты никуда не поедешь. Интересно, как я должна буду представить тебе своей маме? Что я ей скажу?

— Но я ведь твой муж!

— Никакой ты не муж! Даже и не думай! Договорились? Забудь и никогда не вспоминай об этом.

Одно я знала наверняка: это не тот человек, с которым я хотела бы познакомить маму. И уж ни в коем случае не как с мужем.

Еще когда мы только планировали с Би-би-си предстоящую работу, Найджел стал настаивать на том, чтобы всюду ездить со мной. Очень скоро Джерри был сыт им по горло. Мы, как правило, вместе обедали, и Джерри по телефону заранее просил:

— Его сегодня не будет с тобой, договорились? Я прошу, Уорис, пусть он в эти дела не вмешивается.

Теперь, когда я приехала в Лондон, Найджел явился ко мне в отель и возобновил попытки договориться о поездке в Африку. Когда я ответила отказом, он похитил мой паспорт. Он знал, что отъезд состоится буквально на днях. И я никак не могла убедить его вернуть мне документ. Наконец в полном отчаянии я встретилась с Джерри и сказала:

— Слушай, ты не поверишь, но он забрал у меня паспорт и не отдает!

Джерри обхватил голову руками и закрыл глаза.

— Боже, он уже у меня в печенках сидит! Он так достал меня, Уорис, я по горло сыт этим ублюдком. С меня хватит!

Джерри и его коллеги по Би-би-си попытались урезонить Найджела.

— Послушайте, вы же взрослый человек, хватит ребячиться! Съемки подходят к концу, не можете же вы все испортить. Нам необходимо, чтобы развязка всей истории наступила в Африке, — значит, нам надо отвезти Уорис туда. Так что, бога ради, уж будьте любезны…

Но Найджела это не трогало. Он уехал в Челтнем с моим паспортом.

Чтобы уговорить его, я в одиночку совершила двухчасовую поездку в Челтнем. Он снова и снова отказывал мне, если только его не возьмут с нами в Африку. Это был тупик. Пятнадцать лет я молилась, чтобы мне удалось снова свидеться с мамой, а теперь из-за Найджела ничего у меня не выйдет. Нет сомнений, что он будет твердо стоять на своем. Если я не возьму его с собой, то не смогу повидаться с мамой — без паспорта меня никуда не пустят.

— Найджел, но ты же не можешь повсюду таскаться за нами и надоедать всем! Неужели ты не понимаешь? У меня наконец-то появилась возможность увидеться с мамой, первый раз за пятнадцать лет!

Но он был страшно расстроен тем, что мы едем в Африку, а он оказывался совершенно ни при чем.

— Клянусь, ты ко мне чертовски несправедливо относишься! — воскликнул он.

В конечном итоге мне удалось уговорить его вернуть паспорт. Взамен я пообещала, что мы поедем в Африку когда-нибудь в другой раз, уже после съемок фильма, только мы вдвоем. С моей стороны это был дешевый трюк, и гордиться мне нечем: я-то прекрасно понимала, что никогда не выполню этого обещания. Но когда имеешь дело с Найджелом, серьезный, разумный, «взрослый» подход ни к чему не ведет.

Легкий двухмоторный самолет приземлился в Галади, небольшом эфиопском селении, куда стекались сомалийские беженцы, искавшие спасения от бушевавшей в Сомали войны. Резко подпрыгивая и кренясь, самолет покатил по рыжей почве пустыни, густо усеянной камнями. Должно быть, хвост пыли был виден издалека, потому что к нам сразу сбежались все жители деревни. Ничего подобного они никогда прежде не видали. Мы все — съемочная группа Би-би-си и я — выбрались из самолета, и я попыталась объясниться с окружившими нас жителями по-сомалийски. Это оказалось нелегким делом: там были и эфиопы, и сомалийцы, но говорившие на другом диалекте. Через несколько минут я сдалась.

Вдохнула раскаленный воздух, почуяла запах горячего песка — и вдруг далекое, забытое детство ярко ожило в моей памяти. Столько всего вспомнилось, до мельчайших подробностей! Я припустила бегом.

— Уорис, ты куда? — закричали операторы.

— Не обращайте внимания… занимайтесь своим делом… Я скоро вернусь.

На бегу я наклонялась, зачерпывала горстями землю и растирала ее в руках. Прикасалась к деревьям. Те были сухими и пропыленными, но я знала, что скоро начнется сезон дождей и все расцветет пышным цветом. Я жадно глотала воздух: он был насыщен ароматами моего детства, всего того, о чем я вспоминала долгие годы, живя вдали отсюда, — ведь эти чахлые растения и рыжие пески были мне родными. О Аллах, вот здесь мой настоящий дом! Я села под деревом, ощущая одновременно и переполняющую меня радость, оттого что я вернулась в родные края, и глубокую грусть, оттого что я так долго была от них вдали. Я оглядывалась вокруг и недоумевала: как же я могла столько времени жить без всего этого? Будто я отворила дверь, к которой не осмеливалась приблизиться до сего дня, и отыскала себя — давно забытую. По пути назад в деревню все жители толпились вокруг меня, пожимали мне руку.

— С приездом, сестра!

А потом обнаружилось, что наши ожидания не сбываются: оказалось, что женщина, которая пыталась выдать себя за мою маму, вовсе не она, и никто не знает, где же искать мою семью. Ребята из Би-би-си приуныли: в бюджете фильма не было денег на повторный приезд сюда. Джерри стенал:

— Нет, без этого эпизода не получится концовки! А к чему тогда весь фильм? Что это за повесть без финала? Все пропало! Что делать, что делать?

Мы прочесали всю деревню, выспрашивая людей, не слышал ли кто о моей семье, хотя бы из третьих рук. Все искренне стремились нам помочь, и слухи о нас стали быстро распространяться по всей округе. В тот же день, ближе к вечеру, ко мне подошел пожилой мужчина и спросил:

— Ты меня помнишь?

— Нет.

— Ну как же? Я Исмаил, из того же племени, что и твой отец. Мы с ним близкие друзья.

Теперь я сообразила, кто это, и мне стало стыдно за то, что я сразу его не узнала, но ведь в последний раз я его видела, когда была совсем маленькой.

— Кажется, я знаю, где сейчас твоя семья. Пожалуй, я смогу отыскать твою мать, только мне нужны деньги на бензин.

Я сразу же подумала: «Нет! Как можно верить этому типу? Это что же — все хотят нас надуть? Я дам ему деньги, и он сразу смоется, только его и видели».

— У меня есть грузовик, — продолжал между тем Исмаил. — Конечно, не очень-то…

Он показал пальцем на грузовичок-пикап — такой нигде больше не увидишь, только в Африке или на свалке автомобильного старья в Америке. Окно со стороны пассажира было все в трещинах, а лобового стекла вообще не было. Значит, в пути песок и мухи будут лететь в лицо шоферу. Шины почти полностью облысели — ездить-то приходилось по сплошным камням. А кузов выглядел так, словно по нему молотили кувалдой. Я в нерешительности покачала головой.

— Подожди минуту, пожалуйста, мне надо с остальными посоветоваться.

Я нашла Джерри и сказала ему:

— Вон тот человек, кажется, знает, где отыскать мою семью. Но ему нужны деньги на бензин.

— А верить ему можно?

— Кто его знает, но надо рискнуть. Выбирать нам не из чего.

Все согласились с этим, и деньги мне дали. Исмаил прыгнул в грузовичок и сразу уехал, только туча пыли повисла в воздухе. Я увидела, что Джерри печально смотрит ему вслед, словно говоря: «Ну вот, снова деньги коту под хвост».

Я похлопала его по плечу и утешила:

— Да не переживай! Мы найдем маму, честное слово! Дня через три.

Но членов съемочной группы мое пророчество не ободрило. У нас было восемь дней, прежде чем снова прилетит самолет. Вот так. Не могли же мы сказать пилоту: «Э-э-э, мы, знаете ли, не совсем готовы. Попробуйте прилететь на следующей неделе». У нас уже были заказаны билеты на самолет из Аддис-Абебы до Лондона. Мы должны будем улететь — независимо от того, найдется мама или нет.

Я была в отличном настроении, бродила по деревне, заходила в хижины, болтала с жителями, но англичанам приходилось несладко. На ночлег они устроились в каком-то доме с выбитыми окнами и расстелили там свои спальные мешки. Они захватили с собой книги и фонарь, но поспать им не удавалось: комары доводили их до бешенства. Парни питались консервированной фасолью и жаловались, что их уже тошнит от этого, а больше в деревне есть было нечего.

Какой-то сомалиец решил угостить их и привел молодого козленка. Все обрадовались и принялись гладить козленка. Чуть позже сомалиец принес этого козленка, уже ободранного, и гордо сказал: «Это вам на обед!» Похоже, они были шокированы, но ничего не сказали. Я взяла у кого-то котел, развела огонь и сварила козленка с рисом. Когда сомалиец ушел, они заявили:

— Ты же не думаешь, что мы будем это есть, правда?

— Будете, а как же иначе?

— Ох, Уорис, даже не говори об этом!

— Тогда почему вы сразу не сказали?

Они объяснили, что это было бы невежливо, ведь сомалиец хотел быть гостеприимным, но они не могли есть козленка, с которым перед этим играли. К блюду так никто и не притронулся.

Прошли три дня, которые я отводила на поиски мамы, а вестей по-прежнему не было. Джерри с каждым днем нервничал все сильнее. Я пыталась втолковать всем, что мама вот-вот появится, но мне откровенно не верили.

— Послушайте, — сказала я. — Даю слово, что мама будет здесь завтра к шести часам.

Не могу объяснить, откуда взялась подобная уверенность. Просто я почувствовала, что так будет, потому и сказала.

Джерри и все остальные принялись меня подкалывать.

— Да? Вот как? А откуда тебе это известно? Ну как же — чтоб Уорис да не знала! Она же предсказательница! Ей все точно известно. Она даже дождь может напророчить.

Это они смеялись над тем, что я предсказывала, когда пойдет дождь: я же чувствовала запах!

— Но ведь дождь тогда был, разве нет? — возмутилась я.

— Да брось ты, Уорис! Просто так совпало.

— Никаких совпадений и близко не было. Здесь я у себя дома, я знаю эти места! Мы здесь выживали только благодаря инстинктам.

Но они лишь исподтишка переглядывались.

— Ладно, можете не верить. Вот увидите: в шесть часов!

На следующий день я сидела и разговаривала с одной пожилой женщиной, как вдруг — примерно без десяти шесть — вбежал Джерри.

— Ты не поверишь!

— Что случилось?

— Твоя мама… Кажется, приехала твоя мама!

Я обрадованно подскочила.

— Но мы пока не уверены. Тот человек вернулся, с ним женщина. Он говорит, что это и есть твоя мама. Пойди сама посмотри.

Новость распространилась по деревне с быстротой пожара. Несомненно, наша драма стала здесь самым большим событием за бог знает сколько времени. Всем не терпелось узнать: это и вправду мать Уорис или очередная обманщица? К тому времени уже почти стемнело, вокруг столпилось столько людей, что и пройти было нельзя. Джерри провел меня по узенькой тропинке. Чуть дальше стоял грузовик Исмаила без лобового стекла. Из машины появилась женщина. Лица ее мне не было видно, но по тому, как она носила покрывало, я сразу поняла, что это мама. Я подбежала и обняла ее.

— Мама!

— Я все ехала и ехала… — сказала она. — О Аллах, та еще поездка! Два дня и две ночи мы мчались без передышки, а чего ради?

Я повернулась к Джерри и засмеялась:

— Она!

Я попросила Джерри, чтобы нас с мамой на пару дней оставили наедине, и он любезно согласился. Говорить с мамой оказалось нелегко: выяснилось, что сомалийский я почти забыла. А еще хуже было то, что мы вдруг почувствовали себя чужими людьми. Поначалу мы просто говорили о всяких мелочах, но радость от встречи позволила преодолеть разделявшую нас пропасть. Мне доставляло удовольствие просто сидеть рядом с ней. Мама ехала с Исмаилом два дня и две ночи, и я видела, что она очень измучена. За пятнадцать лет она сильно постарела: жизнь в пустыне — это беспрерывная борьба за выживание.

Отец не приехал: еще до появления Исмаила он отправился вглубь пустыни искать воду. Мама сказала, что отец стареет. Он высматривает облака — не пойдет ли дождь? — но зрение у него стало никудышным, очки ой как нужны. Когда мама уезжала с Исмаилом, отец отсутствовал уже восемь дней. Оставалось только надеяться, что он не заблудился. Я вспоминала отца, каким он был, и понимала, насколько он изменился за это время. Когда я покидала дом, он без труда находил нас, даже если мы меняли в его отсутствие место стоянки, находил даже в самую темную, безлунную ночь.

Вместе с мамой приехал мой меньший брат Али и один из наших двоюродных братьев, который гостил у мамы, когда приехал Исмаил. Впрочем, Али трудно было назвать «меньшим братом»: он вымахал без малого под два метра и возвышался надо мной, что доставляло ему огромное удовольствие. Я все время держала его за руку, а он возмущался:

— Пусти! Я уже не маленький! Я вот-вот женюсь!

— Женишься? Сколько же тебе лет?

— Не знаю. Достаточно, чтобы жениться.

— Да ладно, мне все равно. Для меня ты все равно младшенький. Иди-ка сюда…

Я обнимала его и гладила по голове. Двоюродный брат хохотал, глядя на это.

— А тебя я шлепала по заднице! — напомнила я. Когда его семья приезжала к нам в гости, я была ему нянькой.

— Вот как? А давай попробуй теперь! — И он, приплясывая, принялся толкать меня.

— А ну не смей! — закричала я. — Сейчас же перестань, не то я тебя поколочу. Не серди меня, если хочешь дожить до свадьбы! — Двоюродный брат тоже готовился играть свадьбу.

Заночевала мама в хижине местных жителей, которые приютили нас. Мы с Али спали на открытом воздухе, совсем как в доброе старое время. Лежа в темноте, я испытала чувство полного умиротворения и счастья. Мы смотрели на звезды и болтали до глубокой ночи.

— А помнишь, как мы привязали папину молодую жену? — И мы покатывались со смеху.

Поначалу Али очень смущался, потом признался:

— Знаешь, я так скучал, а тебя все не было… Даже странно думать, что ты уже стала взрослой женщиной, а я мужчиной.

Как это чудесно — снова быть в семье, беседовать, дурачиться, спорить на родном языке! Говорить о вещах, которые хорошо знаешь.

Все жители деревни были необычайно радушны. Каждый день кто-нибудь приглашал нас к себе на обед или ужин. Каждый стремился угодить нам и перещеголять других, а заодно и послушать наши рассказы.

— Идемте, я должна познакомить вас с моим сыном, а потом с бабушкой…

И нас тащили из одного дома в другой и знакомили со своими родичами. И все это отнюдь не потому, что я супермодель — об этом здесь никто и понятия не имел. Я была такой же, как они, кочевницей и вернулась домой издалека.

Моя мама — да благословит ее Аллах! — так и не сумела понять, каким образом я зарабатываю деньги, хотя я изо всех сил старалась ей объяснить.

— Расскажи еще разок. Что такое «модель»? Что ты там делаешь-то? Так, а если толком сказать, то это что?

Тут кто-то из кочевников, прошедших пустыню вдоль и поперек, подарил маме экземпляр «Санди таймс» с моим портретом на первой полосе. Сомалийцы — люди исключительно гордые, им было страшно приятно видеть портрет соотечественницы на первой странице английской газеты. Мама посмотрела и сказала:

— О! Это же Уорис! Это моя дочь!

Она ходила по всей деревне и показывала газету.

В первый вечер она держалась неуверенно, но быстро преодолела смущение и принялась командовать:

— Ну что ты, Уорис, кто же так готовит? Ц-ц-ц, а ну давай! Смотри, я тебе покажу. Ты что, не готовишь там, где живешь теперь?

Потом брат начал приставать ко мне с вопросами: что я думаю об этом, а что о том.

— Ой, помолчал бы ты, Али! — поддразнивала я его. — Вы глупые люди, неграмотные, живете в пустыне. Слишком долго вы тут живете. Ты даже не представляешь того, о чем берешься судить.

— Ах, вот как? Ты стала знаменитостью, приехала домой и ведешь себя, как распроклятая европейка! Раз ты живешь там, на Западе, то все знаешь, да?

Мы часами с ним пикировались. Я не хотела никого обижать, но рассуждала так: если я им чего-то не скажу, то кто же скажет?

— Положим, всего я не знаю. Но я немало повидала и узнала много такого, о чем представления не имела, пока жила в пустыне. Я знаю не только то, как обращаться с коровами да верблюдами. Могу и о других вещах рассказать.

— Например?

— Например, вы губите природу, вырубая все деревья подряд. Даже молодые деревца идут на загоны для скотины. — Я ткнула пальцем в ближайшую козу. — Так нельзя делать!

— Это ты о чем?

— Понимаешь, теперь вокруг пустыня, потому что мы вырубили все деревья.

— Пустыня просто потому, что нет дождей, Уорис! На севере бывают дожди, поэтому там и деревья есть.

— Наоборот, потому-то там и идут дожди! Дожди идут как раз потому, что там растут леса. А вы здесь чуть не каждый день срубаете все веточки, так что и лесу взяться неоткуда.

Они не знали, верить этим странным рассуждениям или нет, но была одна тема, спорить на которую я, по их твердому убеждению, не могла.

— А почему ты до сих пор не замужем? — поинтересовалась как-то мама.

Несмотря на то, что годы шли, вопрос брака оставался для меня страшно болезненным. С моей точки зрения, именно из-за этого я потеряла свой дом и семью. Я знаю, что отец хотел мне добра, но он поставил меня перед ужасным выбором: или подчиниться ему и погубить свою жизнь, выйдя замуж за старика, или бежать из дому и отказаться от всего, что было мне знакомо и дорого. Цена, которую я заплатила за свободу, была непомерно высокой, и я уповаю на то, что мне никогда не придется вынуждать собственное дитя делать столь мучительный выбор.

— Мама, неужели так уж необходимо выходить замуж? Я что, обязана быть замужем? Разве ты не видишь, что я добиваюсь успеха, становлюсь сильной, самостоятельной? Я вот что хочу сказать: если я до сих пор не вышла замуж, то это просто потому, что не встретила достойного мужчину. Вот когда встречу, тогда и пора будет выходить замуж.

— Ну а я хочу внучат.

Теперь они решили наброситься на меня все вместе.

— Да она уже старая! — включился в разговор двоюродный брат. — Кто захочет взять ее в жены? Она слишком старая…

И он покачал головой, не веря тому, что кто-то захочет взять в жены женщину двадцати восьми лет.

Я замахала руками.

— А почему нужно выходить замуж по принуждению? Вот вы оба, почему вы решили жениться? — Я ткнула пальцем в Али и двоюродного брата. — Спорим, кто-то настоял на этом.

— Нет-нет! — не соглашались они.

— Допустим, но это потому, что вы парни. А я, девочка, не имею права голоса. Считается, что я должна выходить за того, на кого вы мне укажете, и тогда, когда вы скажете. Что это за глупости? Кому только это в голову пришло?

— Помолчи, Уорис! — рассердился брат.

— Ты тоже помолчи!

До нашего отъезда осталось два дня, и Джерри сказал, что пора начинать съемки. Он снял несколько сцен, где я была с мамой, но мама никогда прежде не видела камеры, и та ей очень не понравилась.

— Уберите эту штуку от моего лица! — сказала мама. — Она мне не нравится. Уорис, скажи ему, пусть он не направляет ее мне на лицо. Он смотрит на меня? Или на тебя?

Я постаралась успокоить ее.

— Он смотрит на нас обеих.

— Так скажи ему, что я вовсе не желаю смотреть на него. Меня он, похоже, не слышит, да?

Я попыталась растолковать ей, как все происходит, заранее зная, что она все равно ничего не поймет.

— Да ну, мамочка, он прекрасно тебя слышит! — сказала я и засмеялась.

Оператор тут же пристал ко мне с расспросами, над чем это мы смеемся.

— Да так, над всякими глупостями, — ответила я.

Еще один день ушел на то, чтобы снять меня, бредущую по пустыне в одиночестве. Все это время я с трудом сдерживала слезы. Я увидела мальчика, который поил верблюда у колодца, и спросила, можно ли мне сделать это. Специально для оператора я подняла ведро повыше, к самой морде животного. Накануне нашего отъезда одна местная жительница накрасила мне ногти хной. Я поднесла руку к камере — впечатление было такое, будто на кончиках пальцев у меня растеклись капельки свежего коровьего навоза. Но я чувствовала себя царицей. То был древний ритуал, символизирующий у моего народа красоту: обычно так украшали только невесту.

В тот вечер мы устроили пир. Жители деревни хлопали в ладоши, плясали и пели. Это так напоминало далекие дни детства, когда все праздновали приход дождя, — то же самое чувство ничем не сдерживаемой свободы и радости!

На следующее утро, пока за нами еще не прилетел самолет, я встала рано и позавтракала вместе с мамой. Я спросила, не хочет ли она поехать со мной и жить в Англии или в Штатах.

— А что я там буду делать? — спросила она.

— Я как раз и хочу, чтобы ты ничего не делала. Ты за свою жизнь достаточно потрудилась. Пора тебе отдохнуть, просто посмотреть вокруг.

— Нет. Я так не смогу. Во-первых, твой отец стареет, и мне нужно быть с ним рядом. Во-вторых, мне надо заботиться о детях.

— О каких детях? Мы все уже взрослые!

— О детях твоего отца. Помнишь ту… Как же ее звали? Ну, ту молоденькую, которую он взял в жены?

— Еще бы!

— Так вот, она родила пятерых. А потом не выдержала. Думаю, наша жизнь была для нее слишком трудной, а может, она не поладила с твоим отцом. В общем, она сбежала — пропала, и все.

— Мамочка… Как ты можешь? Ты уже не так молода, чтобы трудиться до седьмого пота. Нельзя, чтобы ты изводила себя работой. В твоем возрасте за ребятишками малыми бегать!

— Ну что ж, отец тоже стареет, без меня ему никак. Да и не умею я сидеть сложа руки. Если я сяду, то сразу состарюсь. Я столько лет трудилась, что уже просто не смогу остановиться. Да я от этого с ума сойду! Нет. Если хочешь чем-нибудь помочь, купи мне домик в Африке, в Сомали. Я смогу поселиться там на старости лет. Здесь моя родина, ничего другого я не знаю.

Я крепко обняла ее.

— Я люблю тебя, мамочка. Я вернусь за тобой, не забывай об этом, ладно? Я вернусь за тобой…

Она улыбнулась и помахала мне рукой на прощание.

Как только мы оказались в самолете, я дала волю слезам. Я не знала, когда увижу маму снова и увижу ли вообще. Я глядела сквозь слезы в окно — на то, как исчезают под крылом сперва деревня, потом и пустыня, а операторы снимали меня крупным планом.