Минкин отплюнулся: в рот попала борода. Поморгал желтыми ресницами, посмотрел в потолок.

– Н-да, – сказал Минкин, – ну что же…

Вгляделся: лежал среди книг. Так и должно быть. Книги, книги, книги… Он всю жизнь их собирал. Недосыпал ночи, с утра собирался занимать очередь за редкой подпиской. Со временем это утряслось, образовались знакомства. Теперь звонили, если что. Предупреждали. Все равно знакомства продолжал расширять. Втайне даже гордился знакомствами. Был знаком с продавщицами. Нет, не с какими-нибудь там вульгарными продавщицами, а с благородными, понимающими продавщицами книжных магазинов. Они же его уважали за разностороннюю эрудицию, за широту взглядов, за отстраненный вид. Ну конечно, одними только этими знакомствами не проживешь. Доставал темпланы издательств, чтобы уж ничего не пропустить, а если выпадала командировка в периферийные города или бывали другие дальние дороги, где бы ни был, первым делом в книжные магазины. Там, конечно, диву давались простодушные, провинциальные продавцы, когда скупал во множестве приезжий бородач то, что, по их мнению, и даром не стоило брать. Но он-то знал, что, приехав назад, в Ленинград, всегда обменяет с успехом ненужные ему экземпляры на книги, которые когда-то не сумел раздобыть. Да, знал, что не пропадет. Обменивал, выменивая иногда на одну ходовую новинку две, а то и больше необходимых ему книг. Случалось и наоборот, отрывая от сердца и сделав на прощанье нужные выписки, отдавал какую-нибудь удивительную редкость за очевидную для всех ерунду. Вот тогда удивлялись книжные продавщицы причудливости вкуса. Удивлялись темные книжные жучки. Удивлялись, но пользовались. Минкин молчал. "Не объяснять же? Странностей не нужно объяснять". И молчал.

Продавщиц для поддержания знакомства водил к Нине в салон. Там они в тонких разговорах находили себя: им было приятно внимание философов, художников, театроведов. Особенно приятно философское внимание. Философы были интеллектуальны, говорили серьезно, глядели солидно. Художники, как правило, были игривы, но и те хороши. Поэты были не от мира сего. Ну что ж, им приятно, а для дела полезно. Минкин тем временем добывал нужные книги, пополняя библиотеку. Библиотека не была самоцелью. "Нет это лишь средство, а цель… О, о цели до поры до времени помолчим". Пока же Минкин шел к цели, многим казалось, что в его библиотеке не хватает системы. Между тем система была.

Минкин усмехнулся.

"Вам кажется, странно, – усмехнулся Минкин, – вам странно?" Да, библиофилам казалось странно. Разные бывают библиофилы, бывают библиофилы классические, собирающие редкие инкунабулы, книги девятнадцатого, восемнадцатого веков и даже более ранние книги. Есть любители переплетов из телячьей кожи, есть любители сафьяновых переплетов; любители сафьяновых переплетов, как правило, более тонки, но ни те ни другие не интересуются содержанием книг: их больше занимает качество пористой бумаги, какая-нибудь виньетка и другие такие же тонкости. Бывают собиратели тематические. Те собирают символистов, другие акмеистов, некоторым необходимо иметь все издания романа Горького "Мать". Один любит Георгия Адамовича, другой – Георгия Иванова. Есть любители поэзии вообще. Они собирают решительно все поэтические издания. Есть собиратели журналов.

Минкин собирал не так, он собирал по-другому. Что-нибудь хочет достать, говорит совершенно точно, что именно. Но сегодня нужно одно, а завтра кое-что из совершенно другого раздела. Например, в среду достанут ему из-под прилавка исследование доктора Келлера "Современные психопаты" тысяча восемьсот девяносто второго года издания, а в пятницу он покупает за шестьдесят семь копеек "Историю создания русского парового двигателя" в мягкой обложке. Казалось бы, нет никакой системы, а вот система была, только система непостижимая для не имевших ключа. Следуя этой системе, он покупал и брошюрку за двадцать копеек, и ветхий томик за тридцать рублей, а то даже отпечатанный на машинке перевод или перепечатку с какой-нибудь уж совсем редкой книги. Да, система.

Минкин снисходительно посмотрел на воображаемых библиофилов. "Вам странно? Я это знаю. Я принял это к сведению".

Он сел на диване, взъерошил бороду, сунул ноги в больничные шлепанцы. Встал, прошелся по комнате особым манером до окна. Посмотрев в окно, увидел снег. Это его озадачило. Некоторое время он постоял у окна, посмотрел на снег.

"Ну что ж, – Минкин встряхнул волосами, – примем это к сведению.

В конце концов, этого и следовало ожидать".

Он отошел от окна – со всех сторон книги.

"Кроме того, это очень красиво, – подумал Минкин, – это лучше всякой мебели. Мебель это пошло, а книги – нет".

Взял нужную, раскрыл, полистал. Сел на коврик, раскрытую книгу положил перед собой.

"Открыть форточку? – подумал Минкин. – Нет, холодно сегодня, лучше – озонатор".

Встал, полез под стол и вытащил оттуда черную, всю в дырочках штуку. Включил, и в комнате запахло электричеством. Понюхал электричество и сел на коврик. Заглянул в книгу и стал особым манером укладывать ногу – не получилось. "Скажите пожалуйста, не получается! Ну что ж, этого и следовало ожидать. Так сразу, конечно, и не получится. Хатха-йога постигается упорным трудом. Ну что ж, тогда – пранаяму, а потом – медитировать". Совершил пранаяму, то есть особым манером дышал, а медитировать не вышло – не умел.

"Ну что ж, этого и следовало ожидать. На сегодня довольно, а Хатха-йогу нужно будет все-таки освоить. Не сразу, конечно, но главное – книгу достал".

Надел брюки, свитер, пиджак, взрыхлил волосы, бороду растрепал. Подошел к зеркалу – в основном остался доволен.

"Только вот моргаю. С этим нужно бороться. Моргание, конечно, признак, но я не нуждаюсь".

Прошелся вдоль полок особым манером, аккуратно ладонью книги выровнял.

– Книги! У меня принцип, – с удовольствием сказал Минкин и посмотрел на библиофилов.

Минкин собирал книги по особому принципу. Нет, в его библиотеке были, разумеется, и поэты, но уже какие-нибудь совсем исключительные, упоминаемые разе что в примечаниях; была и проза, но тоже только то, что абсолютно невозможно достать. Однако суть коллекции заключалась не в этом. Минкин мыслил системно – и книги были научные. По разным вопросам. Ну, во-первых, было несколько серий. Вот, например, серия "Жизнь замечательных людей". Эта – была вся целиком. Интересная серия: из этой серии можно извлечь много полезного. Минкин извлекал: один писатель был алкоголиком, у другого был геморрой, третий бессовестно жульничал в карты; о композиторах еще интересней: Гофман любил изобретать, Вагнер мог писать музыку, только надев зеленый халат. Другим дела нет до этих, казалось бы, мелочей, а Минкин извлекал. Извлекал и классифицировал.

Было несколько энциклопедий – бездна информации. Какую фамилию ни возьми – деталь. Медицинский раздел был представлен психоаналитиками. "Фрейд многое объяснял в природе аномалий". Был Абу Ольфа Радж и "Физиогномика" Аристотеля. Книга по френологии тоже была, пока одна. Лицо и череп занимают важное место в жизни человека. Очень интересовался Минкин хиромантией и хирософией – этих книг было много. Была "Астрология". Но, главное, были мемуары. Без мемуаров обойтись было невозможно, и они составляли большую часть библиотеки. Это был фактический материал. С ним проводилась большая научная работа. По вопросу, которым занимался Минкин, в то время еще не было специальной литературы. Поэтому Минкину приходилось черпать информацию из разных источников. И вот источники были. Они стояли на стеллажах, пестрыми лентами опоясывали стены, распирали стенки книжного шкафа, расширяли эрудицию. Минкин был человеком большой эрудиции.

– Да-а-а, – сказал Минкин. – Да-а-а… – протянул он задумчиво, – книги у меня не стоят на полках без дела. Я их читаю, читаю, – повторил он. – Я читаю их постоянно, читаю везде: дома, на работе, в поездах, в трамваях, в ванной, даже… хм… – Минкин запнулся. – Везде, – обобщил Минкин и подошел к столу.

За этим столом провел немало бессонных м-м… часов. Провел колоссальную научную работу. Черпал, извлекал, классифицировал, составлял таблицы, сопоставлял. Он был пионером. Труден путь пионера. Труден, но почетен. Труд был окончен.

– Условно окончен, – сказал Минкин, – он перманентен, он развивается.

Вынул из ящика пачку листков машинописного текста и еще один мелко исписанный листик.

– Всё! – торжественно сказал Минкин. – Здесь всё. И то, что здесь, то бесспорно. Всё это научно обосновано, теоретически доказано, подтверждено экспериментами. Это – бесспорно. Бесспорно и перманентно, – добавил Минкин и подумал: "Отдать заключение Зинаиде Нарзан? Пусть перепечатает, чтобы уж было всё. Нет, заключение я не могу доверить даже Зинаиде Нарзан. До двадцать четвертого – никому. А двадцать четвертого…" – Ладно, – сказал Минкин, – Сухов-Переросток… Боган… Ладно.

Где взять людей? Нужны люди. Нужны еще люди. Их пока мало. Надо найти. Надо определить. Необходимо общество. Общество, которое было бы способно…

Но тут у Минкина забурлило в животе, и он вышел из комнаты, и, чтобы не прерывать течение мыслей, не взял с собой ни книги, ни журнала.