...Где-то сиплым басом проревел электровоз, и, словно испуганные его грубым голосом, звёзды в небе заморгали и стали гаснуть. Воздух за стёклами класса из синего сделался серым. С востока, со стороны притихших, поседевших от росы окраин, в город робко заглядывало утро...
Сказочное время кончилось, и все вещи в классе погрузились в крепкий дневной сон. Спали неразговорчивые тяжёлые парты, спал важный учительский стол, спала старая, скрипучая сплетница-дверь... Спал весь мир, нарисованный на географической карте. Бодрствовал лишь огнетушитель. Он сторожил соседний химический кабинет, поскольку был представителем пожарной охраны. Но и это лишь предположение, потому что поди разбери, спит огнетушитель или нет, если он открывает рот только один раз в жизни, да и то во время пожара.
Словом, время было самое что ни на есть сонное.
Вот почему никто ничего не узнал о совершенно секретном разговоре, который происходил в этот для людей слишком ранний, а для вещей слишком поздний час.
— Так куда же и когда, дяденька? — глухим шёпотом спрашивали откуда-то из-под окна.
— На Тихий океан, тётушка, на Тихий океан! — прошептали в ответ на учительском столе. — Только, ради бога, тише!.. Вы знаете, что такое атолл?
— Откуда нам знать? Мы...
— Тс! Я слышу шорох!
— Да успокойтесь, все спят. Это дворник подметает улицу.
— Уж-жасно неловко. Уже светает, а мы... Вдруг нас заметят?
— Кто заметит? Мелок? Да он, как только мы вернулись, сразу заснул. А сон у него — сами знаете — каменный! Если мы отправимся завтра, когда все заснут, то успеем вернуться как раз к полуночи. А как начнут все просыпаться...
— Тс-с-с. Идите сюда, мы говорим слишком громко!
В предрассветных сумерках послышалось, как что-то мокрое тяжело шлёпнулось на пол. Это спрыгнула тётушка Тряпка, безуспешно пытавшаяся высохнуть на батарее выключенного на лето отопления. Во время подземного путешествия она изрядно промокла и теперь дрожала от утренней прохлады.
— Ка-ак бы вам не заболеть, уважаемая! — забеспокоился дядюшка Глобус, когда Тряпка, поёживаясь и оставляя мокрые следы, забралась наконец на учительский стол. — Может, отложим путешествие?
— Ничего, я привычная, — доверительно шмыгнув носом, сообщила Тряпка. — Меня перед уроками всегда мо... мо... чат... Ат! Ап!
— Ш-шш! — замахал руками Глобус. — Тише!
Но было уже поздно. Насторожённая темнота вздрогнула от пронзительного «апчхи».
— Хи! Хи! — обрадованно повторило пробегавшее по коридору эхо и умчалось по своим делам.
Перепуганный Глобус зажмурил глаза и открыл их лишь через минуту.
— Ну и ну! — пробормотал он. — Не чихайте так, ради бога! Вы и мёртвого разбудите! Я бы умер, если б Мелок проснулся. Честное слово, мы поступаем ужасно. Может, пока не поздно, честно признаться ему? Может, пригласить его, а?
— Ду уж дет! — категорически заявила Тряпка.
(Она хотела сказать «Ну уж нет!» — но её одолел насморк.)
— Ду уж дет! Что-то бде больше де хочется гостить с Мелком у его родственников. То тебя ящеры чуть не до смерти топчут, то пещеры мокрые, где, того и гляди, скалы на голову рухнут. Нет, я в настоящее путешествие хочу! Чтоб море было синее, словно шёлковое, на нём острова тропические, пальмы, попугаи всякие... Словом, всё как полагается. С детства об этом мечтаю.
— Охо-хо! Что ж тогда говорить мне, старому географу? Увы, стыдно признаться, но я за всю жизнь не совершил ни одного путешествия, если не считать тех, что так великолепно придумал Мелок! Это же нелепо — носить весь земной шар на плечах и сидеть в четырёх стенах! Ну нет! Теперь мы сами знаем, как открываются двери дальних странствий! Вот совершу хотя бы одну самостоятельную географическую экспедицию под собственным командованием, тогда и век свой смогу доживать спокойно.
— Но куда? Куда, дяденька?
— Знаете ли вы, дорогая, что такое атолл?
— Откуда нам знать? Я всё больше в младших классах обучаюсь...
— О! Это удивительнейшее явление! Сами увидите.
— А пальмы будут?
— Сколько хотите! Острова из сплошных кораллов, и океанский прибой, и птицы, и созвездие Южного Креста над головой. Но... зачем рассказывать о том, что мы скоро увидим сами? Спать, дорогая тётушка Тряпка.
...В классе наступила тишина, нарушаемая лишь шумом изредка проезжавших машин да тоненьким посапыванием (таким тоненьким, что тебе никогда бы не услышать). Время шло. Вскоре к гудению моторов присоединилось звонкое чириканье воробьёв, зашагали первые прохожие. Потом зашумел ветер в листьях, где-то запело радио, заплакал ребёнок, а у магазина напротив стали выгружать гулкие бидоны с молоком. Словом, город просыпался. И только в школе было тихо. Впрочем, как ты знаешь, в школе всегда тихо... во время каникул.
Целый день в опустевших классах над солнечными квадратиками без устали танцевали пылинки да стрелки часов не спеша ползли по циферблату, недоумевая, почему им никто не повинуется и не даёт звонков в положенный срок.
Наконец солнце вытащило все свои лучи из всех окон и, потянувшись, нырнуло под розовое облачное одеяло. Обрадованные уходом могущественного соперника, из-за стёкол квартир весело замигали друг другу абажуры и люстры, хвастаясь своими разноцветными юбочками, хрустальными бусами и стеклянными колпачками. Вскоре, однако, испугавшись ночи, погасли и они. Теперь только одни фонари — верные сторожа завтрашнего дня — упрямо отстаивали улицы города от темноты... А когда длинная стрелка в последний, двадцать четвёртый раз пересчитала все цифры на часах, в классе наконец послышался протяжный писк. Это зевнул проснувшийся Мелок.
— Эй, сони, пора вставать! — крикнул он, поправив свой фиолетовый беретик.
— Эхе-хе! — пробормотал дядюшка Глобус, почёсываясь. — Хорошо спать тем, кто может лежать! А каково мне всё время стоять на одной ножке?
— Надо же, в какую рань поднялись! — недовольно проворчала Тряпка потягиваясь. — Небось опять потащит нелёгкая во всякие «чудесные истории», где, того и гляди, шею сломишь! Подождали б хоть, пока луна выглянет.
Мелок перекатился на самый край своей полочки и насмешливо запел:
С чудесами справиться
Впору только смелым,
Не пора ль отправиться
В путь-дорогу с Мелом?
— Ну нет! — свесив ноги с подоконника, заявила Тряпка. — С меня хватит. Сегодня отдыхаю. Выходной!
— Та-ак! А что скажет дядюшка Глобус? — поинтересовался Мелок.
— Ви-идители, когда я был по-омо-ложе, то...
— Всё ясно! Ну, а наша уважаемая Ручка?
Ответа не последовало.
— Ага! Она изволит дуться! Ну ничего, сейчас она откликнется.
Мелок откашлялся и нарочито громко произнёс:
— Так и быть, я возвращаю Ручке колпачок. Слышите? Только, чур, пусть больше со мной не спорит!
Речь Мелка и на этот раз не вызвала никакого отклика.
— Да бросьте же притворяться! — воскликнул Мелок. — Ведь всё равно вы уже проснулись! Вылезайте и заберите свою шляпу.
— И-и в самом деле, идите к нам! — поддержал его дядюшка Глобус. — А обижаться не стоит!
— Стоит!— отчётливо возразило эхо за дверью.
— И куда она делась? — не выдержала тётушка Тряпка. — Эй, уважаемая!
— Странно! — проскрипел Глобус, повернувшись вокруг своей оси. — Её нигде не видно.
— А ну, загляните-ка в парты! — крикнул Мелок.
Но в этот миг в темноте раздался чей-то хриплый, булькающий голос:
— Напрасный труд — её здесь нет!
— Кто тут? — пискнула Тряпка.
А дядюшка Глобус от неожиданности оступился и с грохотом покатился в угол.
— Кто тут? — спросил Мелок.
— Я! — донеслось с учительского стола. — Это я, Чернильница. Стоит ли так пугаться своих ближайших родственников, а? Ха-ха!
— Родственников? — недоумевая повторил Мелок. — Каких родственников?
— Что это вы, братец, забыли? А ведь я как-никак мраморная! — сердито забулькала Чернильница.
— Верно! — хлопнул себя по беретику Мелок. — Как я сразу не сообразил? Простите, сестрица. Я ведь и сам...
— Чего уж там! — хмыкнула Чернильница. — У всех известняков побывал, а наше мраморное семейство забыл... Двоюродный брат называется! Ладно, не для укора я разговор завела. Моя обида при мне останется. А вот с приятельницей вашей нехорошо получилось. Пожалуй, не видать вам её больше.
— Как это — не видать? — не понял Мелок.
— А так. Расстроилась бедняжка и ушла неведомо куда. Сам же показал своим приятелям, как в чудесные странствия отправляться.
— Что-о? — подпрыгнул Мелок. — Да ведь она ничего в чудесах не смыслит! Пропадёт!
— Я и говорю — пропадёт. Ночью-то всё плакала, плакала. «Проиграла я колпачок! — говорит. — Куда я теперь без колпачка? Он у меня был почти что мраморный!» Тут я возьми и скажи ей: мраморный всё же не в пример лучше. Покрасивей будет. Ну, она, конечно, сначала заспорила, а потом спрашивает: «А можно мне из мрамора новую шляпку сделать?» — «Из мрамора всё что хочешь сделать можно», — говорю. Помнится, пошла она тогда вот к этому вашему... к головастому пошла, к дядюшке Глобусу.
— Ве-ерно! — покачал головой дядюшка Глобус. — Вспоминаю. Я спал, а Ручка меня растормошила и что-то про мрамор спрашивала. Я ей сказал спросонок... По-моему, я говорил... м-м... — Дядюшка Глобус сосредоточенно наморщил Северную Атлантику, безуспешно пытаясь вспомнить, что же именно говорил он Ручке.
— Нет, — сокрушённо вздохнул он. — Но, кажется, я всё-таки что-то говорил.
— «Что-то», «кажется»! — рассердился Мелок. — Да проснитесь наконец! Ведь Ручка в любую минуту может погибнуть...
— Ага! — торжествующе скрипнул Глобус. — Вспомнил! Я ей сказал, что «мрамор» по-древнегречески звался «мармарос». Он дал название острову Мармара, где этот прекрасный камень с незапамятных времён добывался для замечательных греческих мастеров. В свою очередь, благодаря острову Мармара целое море стало называться Мраморным. Ну, и потом...
— Ну, что потом? — торопил Мелок.
— Потом я сообщил, что Мраморное море находится по соседству с Чёрным, и назвал точные координаты этого острова. Это у меня совершенно автоматически вышло...
— Так оно и было! — снова забулькала Чернильница. — А выяснив, что ей надо, ваша Ручка нарисовала на столе рамочку, а в ней остров с названием и этими самыми ко... ко...
— Координатами, — подсказал дядюшка Глобус, — то есть указаниями широты и долготы.
— Вот именно! — отозвалась Чернильница. — А потом она уселась на нарисованный остров и стала ждать. Рамочка-то была раньше нарисована, вот и высохла она раньше. А как не стало рамочки, так и Ручка исчезла. Прямо на глазах и пропала.
— Всё ясно! — воскликнул Мелок. — Без нас ей назад не вернуться. Немедленно в путь, если ещё не поздно!
Мелок торопливо начертил на доске гористый, поросший кустарником остров, о прибрежные скалы которого разбивался прибой.
— Стирай! — отрывисто скомандовал он Тряпке.
Тряпка немедленно принялась за дело, и через несколько минут спасательная экспедиция поднималась по выбитой в камне раскалённой солнцем тропинке. Тут и там между сверкающими на солнце утёсами виднелось море. По уступам гор спускались виноградники, ниже густо зеленели оливковые рощи. Ещё ниже, по берегам небольшой бухты, виднелись земляные крыши рыбацких хижин, плоские каменные домишки.
— И где её тут искать, эту гордячку? — бормотал Мелок.
Тряпка и Глобус поднимались молча.
Неожиданно перед ними открылась широкая площадка, посреди которой возвышалось небольшое, но удивительно красивое строение. Восемнадцать стройных белоснежных колонн поддерживали двускатную крышу. Над входом в здание, на широком треугольном щите были высечены из камня люди с лошадиными телами и воины с короткими мечами.
Прямо перед широкой лестницей высилась статуя могучего бородатого старца с трезубцем в руках. У ног его лежал каменный дельфин. На ступеньках лестницы стоял бронзовый треножник с чашей, из которой поднимался ароматный дымок.
— Храм древнегреческого бога моря Посейдона, — объяснил Мелок своим спутникам, поражённым красотой здания. — И, между прочим, всё это мрамор.
В эту минуту из храма вышел, опираясь на посох, седой старик в белоснежной, свободно падающей одежде, закреплённой на плече бронзовой пряжкой. Волосы старца поддерживал серебряный обруч.
— Ещё не хватало, чтобы мы попали в руки к древним грекам! — проворчал Мелок. — То-то они удивились бы, увидев вас, дядюшка Глобус! Ведь мы перенеслись почти на два с половиной тысячелетия назад, в прошлое. Люди того времени не только не знали бумаги, из которой вы сделаны, — они даже не подозревали, что земля круглая. Но шутки в сторону. Нужно идти в обход этого храма.
После часа блужданий в колючем кустарнике путешественники услышали громкие удары металла о камень. Крадучись, они двинулись на шум и неожиданно вышли к краю невысокого обрыва. Поражённые открывшейся перед ними картиной, путники замерли. Совсем близко внизу, на ступенчатых склонах широкой белоснежной котловины, работали десятки полуголых людей в медных ошейниках. На их блестевших от пота смуглых, коричневых и почти чёрных телах виднелись шрамы. Люди были удивительно не похожи друг на друга. Одни были светловолосы и высоки ростом, другие коренасты и плосколицы. Лица третьих украшали чёрные вьющиеся бороды...
Среди работавших бродило несколько человек в коротких белых одеждах, с маленькими мечами на поясе и бичами в руках. Поодаль в тени старого каштана играли в кости три воина. Круглые щиты и блестящие бронзовые шлемы, похожие на каски пожарных, лежали рядом. На воинах были надеты кожаные, обшитые медными пластинками нагрудники и смешные белые юбочки.
Внезапно один из работавших на каменистом уступе людей отложил в сторону молот и направился к кустам, где притаились путешественники. В нескольких шагах от куста он остановился и, подняв высокий глиняный кувшин, стал пить.
— Обратите внимание на ошейник! — прошептал Мелок товарищам. — На нём написано: «Держите меня, я убегаю».
— А зачем его держать? На игру вроде бы не похоже! — недоумевала Тряпка. — Может, этот ошейник для украшения?
— Ничего себе украшение! — поёжился Мелок. — Страшнее, пожалуй, не придумаешь. Ошейники этим людям надели навечно, до самой смерти. Ведь это рабы!! Попробуй скройся, если на тебе висит объявление, что ты не человек, а всего-навсего чьё-то живое орудие труда!.. Да, да, именно орудие труда, — повторил Мелок изумлённым спутникам, — которое продаётся, покупается, иногда гибнет от слишком тяжёлой работы. Но для хозяина и тогда не велика потеря — уж очень дёшевы эти живые машины: немножко еды, соломы для подстилки да палки для управления ими, вот и всё!.. Этих людей, а также десятки тысяч других несчастных захватили греческие полководцы во время кровавых походов. Для чего? А вот для чего. Рабы были самым главным богатством государств древности. Чем их больше, тем сильнее становилась страна. Ведь это они строили неприступные крепости, города, дворцы, пробивали дороги, пахали землю. Ну, а с теми из них, кто пытался бунтовать, хозяева жестоко расправлялись.
Между тем раб, пивший воду, опасливо оглянулся и, подняв кувшин, стал поливать свою обожжённую солнцем спину. В этот момент из-за скалы к нему не спеша подошёл человек в белой одежде и лениво взмахнул тяжёлым бичом... На тёмной коже вздулся белый рубец. Так же не проронив ни слова, надсмотрщик сложил бич и медленно побрёл назад.
— Уж-ж-жасно! — проскрипел дядюшка Глобус.
— Ух, так бы и стёрла эти издевательства! — дрожа от гнева, прошептала Тряпка. — Может, стереть, а? Я мигом...
— Прошлого не сотрёшь! — пожал плечами Мелок. — Так было, и тут уж ничего не поделаешь.
— Уйдём отсюда! — бормотал дядюшка Глобус, обхватив свою голубую голову руками. — Уйдём.
— А Ручка? — с укоризной отозвался Мелок. — Пусть пропадает?
— Где её в этих камнях отыщешь! — безнадёжно махнула рукой Тряпка. — Да и тут ли она?
— Должна быть тут! И море, и остров, и время — всё сходится.
...Путники притихли. Раскалённая солнцем котловина звенела от ударов металла о камень.
— Из всех слов для раба самым страшным было «каменоломня», — произнёс Мелок, опёршись о корень колючего держидерева. — Вот эти самые скалы станут со временем стройными колоннами, гладкими, как зеркало, плитами. Они поплывут на кораблях в города Греции и её колонии, чтобы превратиться там в прославленные храмы, театры, дворцы... Вообще-то в Греции было много мест, где добывался мрамор. Самым лучшим считался камень с острова Парос. Этот белый, нежный, словно светящийся изнутри мрамор шёл главным образом в мастерские скульпторов и был очень дорог. Уж очень трудно было вырубить в тонком пласте глыбу нужной величины, да и мрамор этот приходилось далеко возить на кораблях.
Не менее знаменит и мрамор горы Пентеликон, что находится неподалёку от города Афины. Из этого тоже белого камня был построен знаменитый Парфенон — храм покровительницы города, богини мудрости Афины, храм Зевса Олимпийского и много других знаменитых памятников архитектуры. Однако белый пентеликонский мрамор с течением времени изменял свой цвет и делался золотисто-бурым...
— По мне, так лучше бы этого камня и не было вовсе, — пожала плечами тётушка Тряпка, — раз из-за него столько людей мучилось! Несчастный это камень.
— Вовсе нет, — возразил Мелок. — Камень тут ни при чём. Мучиться и страдать людей заставляли те, кто стремился жить в роскоши и праздности за счёт других. А мрамор в древности, как раз наоборот, считался и даже назывался счастливым камнем. Это, наверное, потому, что так много прекрасного, радующего глаз было построено из него. У древних римлян был обычай: в счастливый день класть на специальную полочку кусочек белого мрамора. В тяжёлые, печальные дни римляне клали туда чёрные камни. А в конце года они пересчитывали камешки и вспоминали о минувших горестях и радостях. Нет, — задумчиво покусывая травинку, заключил Мелок, — мрамор — это камень радости. И я горжусь тем, что он мне приходится двоюродным братом.
