I

Это не последняя глава истории «Файрдрейка». В нее будет вписано еще очень много, прежде чем закончится война. Но это последняя глава истории миллиона миль, почти невероятного расстояния, пройденного 8 маленькими эсминцами за 2 года войны.

«Файрдрейк» был отремонтирован, перекрашен, переоснащен и подготовлен к выходу в море 24 июня. Я снова прибыл на борт. Увидеть что-либо особенно новое на палубах было трудно, да и писать об этом пока нельзя. Кают-компания была приведена в порядок. Большинство царапин и пятен исчезло, кресла, изрядно пострадавшие в послеобеденных стычках, были отремонтированы и сияли, как новенькие. Но кают-компания не стала краше, потому что краше было некуда. Она всегда была самой щеголеватой кают-компанией флота. Медяшка была надраена так, что можно было бриться, глядясь в нее. Даже лебедка кормового артпогреба сверкала, словно зеркало, так ее начистил старослужащий, вернувшийся на флот из-за руля автобуса.

Впрочем, появилось множество новых лиц. Наш старший помощник, отменный сквернослов и ругатель, стал командиром нового эскортного миноносца типа «Хант». Суб-лейтенант был переведен старшим помощником на другой корабль этого типа. Холи отбыл служить на корвет еще до нашего ухода из Гибралтара. Артиллерист получил новое звание, пока мы стояли в сухом доке (это стало поводом великой пирушки), и отбыл повышать квалификацию на специальные курсы. Последний из мид-шипменов «Ринауна» покинул нас, чтобы стать суб-лейтенантом. Лекарь был переведен в береговой госпиталь.

Но командир остался с нами, а вместе с ним — его садик и поющие в нем соловьи. Можно только позавидовать тем, кто проводил отпуск летом в сердце сельской Англии. Старший механик тоже остался, неутомимо ругая верфь. Остался и штурман.

Старшина рулевых все так же бродил по палубе, кося хитрым глазом, полный самых свежих слухов и веселых историй. Большинство унтер-офицеров также осталось на корабле. К нам прибыли новые вестовые, но кок, приготовивший горячий обед во время генерального сражения, не покинул эсминец. Впрочем, часть матросов тоже поменялась.

27 июня мы пошли вниз по Ла-Маншу. Когда мы покинули порт, над нами пролетело множество самолетов, начинался крупный воздушный налет. Только это были наши самолеты и наш налет. Когда вечером мы проходили Дауне, то увидели французский берег, расцвеченный всевозможной пиротехникой — струи трассирующих снарядов, множество разрывов. Немцы отбивались, как могли. Временами в небе проплывали самолеты. Мы видели осветительные ракеты, но никто нас не атаковал.

Мы прибыли в Портсмут, а потом отправились дальше на запад в Плимут. Там мы провели неделю в различных тренировках и учениях, проверяя новые устройства и орудия. Мы старались притереть новых офицеров и матросов к «старичкам», ознакомить их с обычаями нашего корабля.

За эти дни случилось немало смешного. Одним из новых устройств был мегафон — чудовищное изобретение, заменившее старый рупор. Оно позволяло человеческому голосу разноситься далеко за пределы, очерченные для него природой. Мы проводили шлюпочные учения, когда потребовалось отдать какой-то приказ. Мегафон включили, и он жутко взвыл, превратившись в разъяренного бэнши. Потом стих.

Один из наших катеров вышел из строя. Командир взял микрофон, повернул выключатель и произнес: «Катер номер… Катер номер… Вы меня слышите? Вы меня слышите?»

Над водой прокатилось громоподобное: «Аи-аи, сэр».

«Займите место в строю! Займите место в строю!»

Я добавил непочтительно: «Это вам приказывает сам Стефен Норрис».

Когда приказ был выполнен, командир сказал тихонько: «Я не могу понять, о чем думает этот погонный болван».

И мы услышали, как его слова эхом прокатились над рейдом.

Капитан вскрикнул: «Боже! Я ведь и забыл, что эта штука все еще включена», — и он уронил микрофон, словно тот обжег ему руку.

Затем последовали учебные стрельбы главным калибром. Я не артиллерист, поэтому я не могу рассказать точно, как все происходило. Знаю только, что требовалось проверить подъемные механизмы орудий. Мы провели стволиковые стрельбы, которые дали неплохие результаты. Но артиллерист попросил дать пару настоящих залпов, чтобы опробовать орудия. Как кто-то ехидно добавил: «Чтобы увидеть, что оттуда вылетит».

Залп был дан нормально. Но сразу после этого последовал вызов от орудия «Y». Затем еще от одного… Я побежал на корму, чтобы выяснить, что там случилось. Орудия задрали стволы на максимальное возвышение, буквально сидя на заднице, как уставшие ослы. Выяснилось, что пока мы стояли в доке, пересохли какие-то там прокладки в подъемном механизме. Артиллеристы лишь разевали рты от изумления.

Когда вечером мы стояли в гавани Плимута, город подвергся трем воздушным налетам, хотя они были не слишком сильными. Однако «Файрдрейк» в очередной раз услышал грохот зениток и свист падающих бомб.

Когда мы завершали ремонт, то услышали, что «Файр-дрейк» и еще 2 эсминца должны прихватить с собой выводок моторных катеров для Гибралтара. Мы провели один день на рейде Плимута, отрабатывая совместное плавание с длинной колонной этих крошечных суденышек. Когда мы вернулись, один старый приятель, которого мы знали еще по Гибралтару, невинно поинтересовался:

«Роды прошли легко?»

Я покинул эсминец в Плимуте. То же самое сделал и Ньют, которого все-таки списали на берег.

II

Эсминец отправился в Гибралтар со своей стайкой цыплят. Он доставил их туда в целости и сохранности, несмотря на плохую погоду. Когда он вошел в знакомую гавань, там все было по-прежнему. Скала все так же прочно стояла над проливом, словно непотопляемый линкор. И люди там были все те же.

«Файрдрейк» прибыл туда в начале июля, и его сразу затянула знакомая рутина: патрулирование, редкое сопровождение конвоев, нервный отдых в порту. После ремонта эсминец мог считаться новым кораблем, и как новый корабль он еще раз отправился на восток.

Это был гигантский конвой. Увеличилась эффективность авиации, базирующейся на Мальте, усилилась ПВО нашего флота. Все это, а также десятки других факторов сделали Сицилийский пролив если не безопасным, то вполне проходимым. Конвои снова начали двигаться через него на восток. Роммель застрял под Соллумом. Тобрук героически отбивался, благодаря неустанной работе малых судов, которые снабжали его гарнизон всем необходимым. Они доставляли туда боеприпасы и подкрепления, вывозили раненых. Эта крепость превратилась во вторую Акру, которая некогда остановила Наполеона.

В Гибралтаре был собран большой конвой для отправки на восток. Его снова прикрывало Соединение Н. По пути до Галиты никаких происшествий не было. Противник следил за ними, но никаких атак не проводил, пока конвой не втянулся в узости.

На этот раз Соединение Н вместе с конвоем вошло глубоко в пролив, именно тогда итальянцы предприняли первую атаку. И вот 8-я флотилия понесла свою первую потерю. Эсминец «Фиэрлесс», который сопровождал их во время множества походов, получил попадание торпеды. Он был тяжело поврежден, и его пришлось затопить. Это был первый корабль, который потеряла флотилия, хотя прошли уже 2 года с начала войны. За это время он проделал великолепную работу. «Фиэрлесс» помог нам вынести тяжелые испытания того сурового времени.

Так как итальянцы могли заминировать пролив, 2 эсминца с поставленными тралами были посланы вперед, чтобы проверить путь, по которому предстояло пройти конвою. «Файрдрейк» был одним из них. Имея за кормой длинную колонну транспортов и военных кораблей, он гордо вошел в ворота Сицилийского пролива. Но в сумерках началась веселая жизнь и для него.

Она началась с ошибки, совершенно естественной и неизбежной во время войны. С эсминца заметили 3 двухмоторных самолета, идущих низко над водой. На большом расстоянии все самолеты похожи друг на друга. Корабль открыл огонь из орудий «А» и «В», чтобы поставить заграждение на пути торпедоносцев. Затем, когда самолеты приблизились, в них опознали «Бофайтеры», которые вылетели встречать конвой. «Файрдрейк» и остальные корабли прекратили стрельбу. «Бофайтеры» отвернули в сторону.

Они ожидали три вида воздушных атак: торпедоносцы, горизонтальные бомбардировщики и пикировщики. Именно пикировщики атаковали их уже в начинающихся сумерках — быстрая и решительная атака со всех направлений. Эсминец отчаянно отбивался, хотя ему страшно мешал трал. Из-за него корабль потерял возможность маневрировать и уклоняться от бомб. Грохотала 76-мм пушка, трещали эрликоны, установленные во время ремонта в Англии, захлебывались 12,7-мм пулеметы. Но это не остановило пикировщики.

Бомбы падали вокруг них. Они рвались повсюду — спереди, сзади, по бортам. Самолет за самолетом входил в пике. Дважды столбы воды поднимались выше мачт эсминца, стелился черный дым, свистели смертоносные осколки.

Они уклонялись, как могли, волоча за собой тяжелые тралы.

Потом все рассказывали, что командир был просто великолепен. Когда началась атака, он рассказывал о своих дельфиниях. Даже в разгар атаки он не прервал рассказ. Командир управлял эсминцем, вспоминая свои цветочки. Говорят, что последней его репликой было:

«Я не верю садовникам, которые говорят, что пересаживают их. Скорее всего, они просто врут».

И тут случилось. Это не было прямое попадание. Бомба легла рядом с эсминцем напротив котельного отделения № 1, причем этот котел не был задействован. Взрыв пробил в борту огромную дыру, в которую могла пройти лошадь.

Переборка между котлами № 1 и № 2 сразу не выдержала, и море ринулось дальше. Кочегары вылетели по трапу, хотя вода уже хватала их за пятки.

Старший механик стоял на мостике, когда взорвалась бомба, но он уже встретил кочегаров на палубе, когда они выскакивали из люка. Все они спустились в котельное отделение № 3. Там погасли все лампы, отсек заполнил ревущий пар. Переборка гнулась, как бумажная, однако механики укрепили ее подпорками и на какое-то время обезопасили последний котел.

На флагманском корабле в это время пытались принять решение. «Файрдрейк» находился буквально на пороге вражеской крепости. Если он потеряет ход, его нельзя будет спасти. Адмирал сигналом приказал приготовиться оставить корабль. Другой эсминец должен был оставаться рядом и затопить «Файрдрейк», чтобы он не попал в руки противника.

Но тут произошла вторая ошибка за день, но ошибка настолько чудесная, что я с трудом в нее верю. Рассказывают, что командир послал матроса в кочегарку к старшему механику, чтобы узнать, можно ли поднять пары. Телефоны вышли из строя, поэтому общаться можно было только с помощью посыльных.

Старший механик ответил, что попытается в ближайшие 20 минут сделать что-нибудь, чтобы исправить повреждения. Потом он рассказывал, что 20 минут нужны были ему для исправления помятых паропроводов, и уже потом можно было говорить о том, чтобы попытаться поднять пары.

Но произошло нечто непонятное между ним и посыльным, поэтому командир получил сообщение: «Я подниму пары через 20 минут».

В результате адмиралу ответили, что через 20 минут «Файрдрейк» сможет дать ход на одном котле. Один котел означал скорость 17 узлов, поэтому эсминец был помилован.

Вся команда говорит, что это была ошибка. Но я думаю, что в самый критический момент незримо вмешался ангел-хранитель отважного корабля.

Эсминец оставили ремонтироваться. Эскортный миноносец типа «Хант» получил приказ держаться рядом и взять его на буксир, если потребуется. Соединение Н и конвой двинулись далее на восток. Главная атака противника была отбита, при этом не погиб ни один транспорт из состава конвоя.

И вот два маленьких корабля стоят в сумерках, ожидая, что в любой момент на них обрушится новая атака. Механики отчаянно сражаются с наступающим морем в поврежденных котельных отделениях. Они завели на «Эридж» буксирный трос и поползли назад. Никто их не атаковал. Наша парочка прошла между Галитой и побережьем Туниса и направилась дальше, к безопасным местам.

Всю ночь в машинном отделении не прекращалась работа. Оценка «20 минут» была не более чем красивым жестом, не имевшим никакого отношения к реальности. Однако моряки не теряли надежды. Они сражались, не щадя себя, и на рассвете надежды вспыхнули с новой силой.

Они сумели разжечь один котел, в нем заплясали ревущие языки пламени. Но когда с помощью нитрата серебра проверили котельную воду, в ней сразу появились клубящиеся облачка соли. Эти облачка в нормальной обстановке способны заставить поседеть любого механика. Но, несмотря на это, машинисты старались поднять пары в котле. Ближе к рассвету им это удалось, и пар пошел к вспомогательным механизмам, хотя главные турбины пока еще стояли.

Старший механик, уставший до того, что валился с ног, пошел на корму в свою каюту, чтобы перехватить часок сна до рассвета. Ведь с наступлением дня могли начаться воздушные атаки. Когда накануне появились «Бофайтеры», принятые за вражеские самолеты, он с двумя офицерами пил шерри в кают-компании. Стармех помчался в каюту за фуражкой, оставив недопитый стакан на столе. Когда под утро он вернулся после утомительной битвы в машинном отделении, стакан все еще стоял на столе, так и не расплескав шерри. Он пережил все повороты, крены и сотрясения от разрывов бомб. Стармех с удовольствием выпил и рухнул спать.

На рассвете атак не было, хотя артиллеристы стояли у орудий и ждали, когда взойдет солнце. Но не показался ни один вражеский самолет.

Немного позже прилетела ищейка и прошла низко над водой, предусмотрительно держась подальше. Но буксирный трос временно пропал, поэтому разведчик не мог определить, что корабль поврежден. И опять тишина. Примерно через час они перехватили радиограмму какого-то эсминца. Он сообщал, что атакован самолетами, причем корабль в это время находился совсем недалеко на восток от «Файрдрейка». Вполне вероятно, что он принял на себя удар, предназначенный другому. Но это не имело значения, так как ни один британский корабль не пострадал.

Немного позднее они увидели дым на горизонте за кормой. Снова артиллеристы встали к орудиям. Это вполне могла быть погоня. Мало кто верил, что итальянские корабли посмеют вылезти из портов, чтобы догнать эсминцы, так как Соединение Н находилось рядом, но нельзя было исключить никакой вариант. В конце концов, они уже полтора дня находились менее чем в 100 милях от итальянской базы Кальяри. Вскоре под облаком дыма на горизонте выросли надстройки кораблей. Неизвестные корабли прожектором запросили опознавательные. Я ручаюсь за достоверность этой истории, но все клянутся, что это чистая правда. Прожектор поинтересовался: «Вы англичане?»

Командир «Файрдрейка» приказал ответить: «Очень!»

Это был конвой, составленный из пустых транспортов, который под прикрытием Соединения Н возвращался с востока. Конвой промчался мимо, страшно спеша.

А наша парочка продолжила неспешное путешествие. «Файрдрейк» принял с «Эриджа» пресную воду и снова попытался запустить машины. Однако пока что ему приходилось по-прежнему плестись на буксире во вражеских водах. Миновал полдень, а море вокруг было по-прежнему пустынным. Наступила ночь. И только к 8.00 на следующее утро удалось поднять давление пара настолько, чтобы запустить турбины. К полудню они уже следовали своим ходом. Все было тихо, противник не пытался остановить отважный эсминец. А потом они подошли к испанскому берегу и взяли курс на Гибралтар.

И тут адмирал Сомервилл совершил один из тех поступков, которые завоевали ему любовь и уважение моряков, служивших под его командованием.

Соединение Н находилось в море. С «Файрдрейка» увидели эти корабли на юго-западе. Сначала появились эсминцы охранения, а затем и вся эскадра в идеальном строю. Она была олицетворением британской морской мощи. «Файрдрейк» еле полз, с огромной зияющей пробоиной в борту, с креном, усталый и помятый. Но каждый корабль эскадры, даже линкоры, проходя мимо израненного эсминца, играл «Захождение», и выстроенная на палубе команда приветствовала товарища.

Нечасто малые корабли удостаиваются такой чести. Весь флот чествовал отважного бойца, отказавшегося признать поражение и победившего.

Соединение Н «прошло церемониальным маршем» мимо «Файрдрейка» и скрылось вдали. История миллиона миль почти завершилась.

Они приползли в гавань Гибралтара в сумерках и пришвартовались под Башней, потому что было уже слишком поздно, чтобы стать в сухой док. Там уже стояли два эсминца их флотилии — «Фоксхаунд» и «Фолкнор».

Старший механик, небритый и усталый, пошел туда, чтобы провести электрические кабеля. Он хотел дать отдохнуть своей измученной машинной команде. Механика «Фоксхаунда» не было на борту. Он ушел на соседний корабль, и наш стармех отправился туда.

Когда он спустился по трапу в кают-компанию «Фолкнора», его встретили радостными воплями. Кают-компания была битком набита людьми. Их было так много, что он едва сумел протиснуться. Но когда он появился, его узнали и завопили еще сильней. Он поинтересовался, по какому поводу устроена пирушка. Ему объяснили, что празднуют «миллион миль». «Файрдрейк» за время своего похода подвел итог миллиона миль 8-й флотилии.

Они налили ему стакан и выпили в его честь. «Фоксхаунд» немедленно пришел на помощь товарищу, обеспечив его электроэнергией. Миллион миль был пройден, и «Файрдрейк» завершил его с блеском.

Теперь он на некоторое время выбыл из войны. Отремонтировать такие повреждения в Гибралтаре было нельзя, поэтому было решено отправить его в Соединенные Штаты, в Бостон, для капитального ремонта. В Гибралтаре ему лишь слегка залатали дыру.

Но, как положено по давно установившейся традиции, после того как за спиной остаются драматические события, вдруг звучит юмористическая нотка.

На рассвете несколько матросов стояли, перегнувшись через леера, чтобы получше рассмотреть пробоину, которая в тихой воде гавани выглядела огромной и какой-то нереальной. Вдруг они увидели, что к ним плывет маленький ялик, которым правит один человек. Он подошел поближе, потом вообще вплотную. Моряки смогли разглядеть гребца. Он был одет в розовую рубашку и шорты и греб весьма энергично. Раз или два он оглянулся через плечо, но правил прямо на пробоину.

Ближе и ближе — он уже был у самого борта, но не собирался поворачивать. Ближе и ближе — и он внезапно исчез в пробоине. Моряки онемели от изумления. Он залез в их пробоину!

Ялик описал круг внутри котельного отделения. Они слышали плеск весел. Затем лодка снова появилась и поплыла дальше.

«Какого трам-прам-прам ты, трам-парам-парам, делал там внутри?» — громко спросил кочегар второго класса.

Гребец поднял голову. Это был адмирал Сомервилл!