1

Вершины гор Алатау покрыты ярким, иссиня-белым снегом, источающим холод и чистоту. Сами горы имеют коричнево-голубоватый лунный оттенок. Между ними тесной толпой движутся волокнистые облака с серыми спинами, в ущельях сверкают слепящими бликами речки, а ввысь уходит вся цветовая гамма солнечного света – россыпи янтарей и лазуритов, смарагдов и рубинов, аквамаринов и аметистов небесных кладовых. Дух Созидания постоянно трудится здесь, в Алатау. Он размешивает ледяные горные ветры с густыми туманами, закручивает их в гигантские косматые карусели и отправляет путешествовать над землей. Он веселится, глядя на их столкновения, и добавляет в воздушные катаклизмы то стрелы солнечных лучей, то высверки молний, то перекаты грома. Потом, когда они осыпаются дождями на холмы и долины, он любуется сменой небесных красок и пространство наполняется его мыслью: ЭТО ХОРОШО.

Не бывая здесь, невозможно освободиться от угара цивилизации, отравляющего всю совокупную работу души и сознания. Когда его ядовитые миазмы переполняют легкие и начинается удушье, необходимо лететь сюда. Здесь, на горе Аюг есть «ласточкино гнездо» – пещерка, в которой можно вылечиться от болей и немочей, полученных среди людей. Попасть в это гнездо нелегко. Альпинист не сможет подняться в него, потому что оно находится на отрицательном укосе высотою больше километра. Вертолетчик не сядет рядом, потому что выступ перед пещеркой уместит разве что двух человек, но не винтокрылую машину. Сама пещерка очень мала – едва можно лечь, вытянув ноги. Но если на входе повесить брезентовый полог со слюдяным оконцем, а на пол бросить тонкий матрац, то она превращается в уютное жилище. Что еще нужно душе, захотевшей очищения? Над входом постоянно висит снежный козырек, сочащийся каплями воды. Из нее можно вскипятить чай на спиртовке и выпить его с сухарями. Вот и все.

В первую ночь начинается ломка от расставания с миром людей. Темные дурные сны приносят бредовую дрожь, они разрывают ту внутреннюю цельность, которая еще вчера служила обороне личности. Куски цельности выпадают из нутра, освобождая его от своей тяжести. От этого больно и тошно, зато утреннее пробуждение приносит состояние нового бытия. Сознание выплывает из тьмы в освещенную солнцем пещерку и тело не может пошевелиться от благодатной, томной усталости. Даже пальцем пошевелить не хочется, до того блаженно это состояние.

Но потом приходит страх: если я попал сюда, в одиночество между небом и землей, значит, ко мне может явиться ОН – мой Создатель. А я, кто такой я? Как я смогу взглянуть ему в его глаза? Ведь Он создал меня по своему образу и подобию, но я был настолько ничтожен, настолько слаб, что не последовал за Ним ни в чем. Я не исполнил ни одной его заповеди, даже заповеди «не убий». Мои женщины убивали моих детей в своем чреве, значит и эту заповедь я не исполнил. Я был грешен в воровстве, да, случалось такое. Я возжелал жен близких своих и овладевал ими, забыв не только про заповеди, но и про совесть, Я наговаривал клевету на своих друзей и делал многое другое, что должно лишить меня звания христианина и повергнуть в беспощадное наказание. Раньше казалось, что такой момент далек и сомнителен, а здесь, на чистой высоте гор, в приближении Его, весь ужас содеянного встает перед глазами в гигантский рост и страх сковывает все существо.

Но потом появляется другая мысль: если Он позволил мне попасть сюда, а это позволительно не каждому, то значит, у меня есть надежда на прощение? Что я должен сделать, чтобы заслужить искупление грехов? Начать благопристойную жизнь? Это всегда хорошо, но едва ли искупит содеянное. Может быть, надо, наконец, сосредоточиться и самому себе ответить на вопрос, что за явления прошлого посещают мой разум, для чего они роятся в голове, словно не прошеные пришельцы, желающие что-то добавить в огонек моего сознания. Может быть, эта пещерка для того и предназначается, чтобы в ней состоялось просветление духа и окружающий мир выстроился в понятный ход событий, обернулся той правдой, которую в схватке цивилизаций исказили до неузнаваемости в угоду временным победителям?

Тело сковывает страх, когда сидишь на выступе у пещерки, крепко схватившись за скалу чтобы не упасть с безумной высоты. Но, несмотря на страх, полет уже овладевает тобою, и ты паришь, озирая времена и события. Ты знаешь, что сейчас в тебе происходит работа, которую ты так давно ждал. Через тебя невидимым потоком проходят время и пространство, а нераздельность бытия и бесконечность Создателя требуют от тебя только одного – предельного и честного напряжения сил. Ты начинаешь искупать вину неправды своей жизни бесповоротным мужеством правды.

 

2

Предчувствие Готфрида Золля

Летом тысяча девятьсот сорокового года по напуганной войною Европе стал распространяться странный слух, сильно возбуждавший ее обитателей. Люди болтали, будто если долго смотреть в ночное небо, то можно различить в нем какую-то необычную штуковину. Никто не мог толком объяснить, как эта штуковина выглядит, но многие утверждали, что она все-таки есть. Поэтому в безоблачные ночи на улицы высыпало множество зевак, которые подолгу рассматривали усыпанный звездами небосклон.

Старый астролог Готфрид Золль тоже не избежал искушения. Он поверил слухам и стал часами просиживать на балконе своего домика в Оберамагау, пытаясь уловить через подзорную трубу очертания неизвестного тела. Но звезды едва заметно продвигались по предначертанному пути, как делали это уже многие тысячи лет, да время от времени тьму оживляли полоски метеоритов. Все как всегда, как повелось с незапамятных времен. Неделя проходила за неделей. Золль потерял уже всякую надежду и решил было прекратить свои бдения, как однажды увидел Это. Или, может быть, ему показалось, что он увидел. В любом случае, его зрение уловило высоко под светилами какую-то гигантскую лохматую тень. Тень, похоже, медленно ворочалась и даже иногда ссыпала со своих лохм мелкие искры. Чем дальше старик наблюдал за тенью, тем сильнее ныло его сердце от предчувствия беды. Она была живой, эта тень, она не просто висела над Европой. Нет, она наблюдала эту территорию. Больше того, от тени исходила какая-то необъяснимая сила, которая сказывалась и на раскладах Золля. Астрологические прогнозы старика больше не угадывали грядущих событий. Тень словно улавливала привычные соотношения светил, перекручивала их по своему и готовила какой-то неведомый поворот истории. Золль был известен своими удивительно точными предсказаниями по звездам. Слава его так широко распространилась по Германии, что к нему наведывались не только простые смертные, но и сильные мира сего. Даже сам Генрих Гиммлер бывал у гадальщика. Генрих был известен своей склонностью к мистике и не удивительно, что он хотел с помощью звездочета заглянуть в будущее.

Астролог прожил долгую жизнь и знал, что нет ничего обманчивей, чем попытки предметного объяснения происходящего. Предметный образ – всего лишь скорлупа сути, а внутри этой сути всегда таится взаимодействие тайных сил. Сил темных и сил светлых. Вот и сейчас нельзя было объяснить только предметным способом положение в Европе, над которой стали путаться звездные связи. Сегодня, в середине сорокового года, она была совсем не похожа на Европу прежних лет. В ней сбилось и затихало самое главное – ее симфония жизни. Все изменилось на жизнерадостном континенте. Маленькие насекомые в виде свастики облепили города и села, пуская в них яд упадка и безысходности. Будто покосились гордые силуэты католических храмов Вечного Города, праздничная Триумфальная арка Парижа поникла своим венцом как опороченная девственница, а ветряки на голландских дюнах махали крыльями не потому, что хотели молоть зерно, а потому что их насильно крутил чужой ветер, доносивший звуки немецких маршей. Бодрые крики животных и пастухов не приветствовали пробуждение селений, исчезли беззаботные гуляки на улицах метрополий, смолкли страстные повизгивания скрипок в еврейских кварталах. Белозубые улыбки женщин исчезли из калейдоскопа уличных картин. Европа испытывала ощущение духовной немощи и только в центре ее бил вулканический источник другого, чуждого ей духа, который потоками расплескивался в разные стороны по ухоженным равнинам, преодолевал горные хребты и скатывался в воды окружающих континент морей. Народы цепенели в ужасе перед этими потоками, но не один из них не мог остановить силу, название которой – немецкий дух.

Готфрид Золль видел, как распространяется парализующее действие немецкой воли в этом привычном мире и хотел понять, почему это происходит. Он склонялся над своими картами и надолго задумывался. Двадцать один год Германия билась в цепях поражения Первой Мировой войны. Двадцать один год немцы копили в себе ту невидимую силу, которая иногда покидает нацию, а иногда по неведомым причинам начинает наполнять ее новой исторической дерзостью. Верно ли искать причины возвращения этой силы лишь в жажде мести, в стремлении освободиться от позора унижений и голода? Да, было бессилие и голод целой нации, но ведь это лишь видимое объяснение происходящего. А невидимое заключалось в том, что все в душе немца перевернулось и перепуталось. Он, верующий католик и протестант, истовый христианин, потерпел поражение, и решил, что оказался брошенным Богом. Тогда он отвернулся от своего тысячелетнего христианства и стал искать себе другого кумира. И тут же какие-то невидимые силы подсунули немцу нового Бога – вот он, Адольф Гитлер.

Старый прихожанин церкви святого Августина, Готфрид нисколько не сомневался в том, что за фюрером прячутся бесы.

Но ему казалось, что были и другие силы, пестовавшие Гитлера. Золль напрягал свою волю в стремлении проникнуть в суть вещей и к нему приходили отрывочные видения об особой роли англосаксов в биографии фюрера. Он узнал, что первые деньги нацисты получили в швейцарских банках именно от неизвестных американцев, а потом англичан, и дальше весь их путь к власти свершался с этой тайной помощью.

А теперь явилась эта тень в ночном небе, враждебная всему прежнему, христолюбивому укладу жизни. Астролог содрогался от тайного ужаса – неужели там, в высоте появился Черный ангел смерти, готовящийся начать свою страшную жатву? Неужели немецкая душа станет его земным исполнителем? Неужели она? Ведь она уже неузнаваемо изменилась. Сегодня немец стал несгибаемым и непреклонным. Этот немец пропахал гусеницами своих танков большую часть континента. Масса вчерашних простых бюргеров сплотилась в могучую силу от ощущения себя расой господ, а каждый «маленький Шмидт» раздулся до размеров мускулистого мифического ария, не знающего страха и сомнений. «Господи, почему мы, немцы? – спрашивал в темном безмолвии старый Готфрид – ведь мы не лучше и не хуже других народов. Почему именно нас берет в свои руки Черный ангел, почему мы будем карой всем остальным за предательство Изначалия?»

Он приходил в свою маленькую спаленку, надевал ночную рубашку и колпак, ложился на спину и смотрел, как в свете луны по стене медленно движется тень от шпиля соседней кирхи. К часу ночи тень добиралась до угла комнаты и ломалась там, превращаясь в косой крест. Готфрид засыпал и видел нехорошие, недобрые сны. В ту военную пору мало кто в Германии мог видеть добрые сны.

 

3

Уинстон Черчилль. Июнь 1940 года

Бесноватый Адольф называет меня алкоголиком. За это я ненавижу его больше, чем за весь его национал-социализм. Да, я на самом деле дружу со спиртным, но виски никогда не доставляло мне хлопот. Три-четыре стакана в день для меня нормальное дело. Еще молодым лейтенантом в Индии, я вливал внутрь две пинты этого питья за ночь, а утром был готов скакать вместе со своим полком в атаку на пуштунов и палить из револьвера. У меня превосходное здоровье и никто не убедит меня в том, что виски приносит вред. Спиваются только слабаки и вырожденцы, а я не сопьюсь. Я работаю по ночам и еще ни одна ночь не проходила без виски или коньяка, но каждое утро Британия узнает, что ночь прошла недаром.

Вот и сейчас за окном ночь, а я сижу в одиночестве в своем кабинете, пью виски, сосу сигару и решаю вопрос, от которого многое зависит в этом мире.

Прав был маршал Фош, когда сказал, что Версальский мирный договор – это не договор, а перемирие на двадцать лет. Как в воду глядел битый-перебитый вояка. Уж кто-кто, а этот лягушатник знал немцев. Все случилось, как он нагадал. Боши обманули победителей и втихомолку создали силу, способную в нужный момент превратиться в железный кулак. А ведь Версальский договор запрещал им иметь армию, военную авиацию и военный флот. Но старый Ганс фон Сект сумел обвести нас вокруг пальца. Он переодел тысячи окопных офицеров в штатскую форму и пристроил их в гражданские министерства. Этот лис сохранил не какую-то жалкую кучку специалистов, а весь офицерский корпус, закаленный в боях Первой мировой! А новое поколение вояк он обучал в гражданских аэроклубах и на гражданских кораблях. Казалось бы, это совсем не военное дело, но, долго ли пересадить спортсмена-пилотажника на истребитель, а штурмана теплохода на эсминец? Сект не просто готовил будущих солдат, он вселял в них веру в грядущий реванш. Не зря французы так боятся немцев. Даже после Версальского мира они продолжали их бояться. Этому есть все основания. Немецкая мощь была и будет главной угрозой для Франции.

А что она для меня, Уинстона Черчилля? Нет, я не боюсь немцев. Напротив, временами питаю к ним симпатию. Конечно, не к Гитлеру и нацистам. Этот негодяй, и его партия будут вызывать у меня омерзение до последнего дня жизни. Да и сами немцы оказались слишком податливыми на безумную брехню фюрера. Они влюблены в Адольфа так же, как русские влюблены в Сталина. Вот кого я ненавижу всей душой – это большевиков. Будь моя воля, я бы распорядился выкопать Карла Маркса из его могилы на лондонском кладбище и отправить в Москву, чтобы не осквернял собою британскую землю. Нет ничего отвратительнее, чем идея коллективизма, которую он придумал и которую так рьяно взялись осуществлять большевики. Но надо признать, в ней есть притягательность. Стадо любит вождей, которые ведут его к корму. Мне тоже знакомо искусство увлечения масс, но я редко пользуюсь им. Я – подданный Британской империи, в которой политика долго была привилегией избранных. Это сейчас, когда на передний план выбились массовые партии, уличные крикуны стали в почете. Теперь каждый сумасшедший норовит забраться на бочку и прокукарекать какую-нибудь чушь. Но это не для меня, потому что настоящие дела всегда делались, и будут делаться в тиши кабинетов. Может быть, поэтому британская политика стала такой дальновидной, ведь она никогда не шла навстречу требованиям уличных горлопанов. Она всегда выше этого. Именно поэтому политик Уинстон Черчилль чувствует себя выше диктаторов Гитлера и Сталина, этих продуктов уличных революций, впитавших в себя низменные инстинкты дерущихся за кость псов. Он никогда не будет воспринимать их как ровню себе. Они для него – цирковые хищники, которых он заставит делать то, что угодно Британской Империи. Гитлеру уже брошены два жирных куска – Чехословакия и Польша. Он жрал их и урчал, искоса поглядывая на красную Россию. Я всегда понимал, что для Адольфа она самый желанный кусок. Но Адольф побаивался Сталина, и немало сил пришлось приложить, чтобы он решился оскалить зубы на Советы. Но все-таки это удалось. Сегодня его генштаб уже верстает план подготовки войны, его генералы уже изучают районы будущих боевых действий и проводят дезинформацию Москвы. Да, Сталин переиграл нас, когда подписал с Гитлером соглашение о ненападении. Но это был временный выигрыш. Он оттянул начало войны не больше, чем на год. Зато теперь Адольф получил бонус. Сталин переносит укрепления на новые границы. Старых укреплений уже нет, а новых укреплений еще нет. Войска в состоянии передислокации. Очень удобный момент для нападения. Недолго осталось ждать, когда Адольф бросится на Восток. Это будет новая глава истории! С помощью Гитлера большевиков можно обессилить до предела, а затем прибрать к рукам богатейшие месторождения Каспия и Кавказа. Да, мечта наших дедов и отцов – Кавказ. Здесь, в этом районе мира спрятаны источники жизненно важной энергии и пересекаются стратегические пути. Когда-то Британия рвалась сюда через Персию и Крым, но не получилось. Мой дед, герцог Мальборо сложил голову в Крыму от казацкой шашки. Теперь мы продолжим поход наших дедов и отцов, и на этот раз Гитлер расчистит для нас дорогу.

Но это завтрашний день, а сегодня нужно решать вопросы сегодняшнего дня.

Только неделя прошла с того времени, как я избран премьером, а в тиши моего кабинета должно быть принято важнейшее решение. Французы подписали капитуляцию в Компьене. Последствия капитуляции могут оказаться для Англии ужасными.

В нескольких районах мира рассредоточен современный и могучий французский флот. Немцы пока не предъявили на него никаких претензий, но кто знает, как они поведут себя потом? Если французские линкоры окажутся в распоряжении фашистов, то дела его Величества британского флота будут выглядеть очень неважно. Морская блокада Британских островов со всеми вытекающими последствиями станет реальностью, а последующая война на воде и под водой будет нами проиграна. Такова суровая правда жизни. Необходимо принимать решение и вся тяжесть этого решения ляжет на меня, Уинстона Черчилля, потому что другие члены кабинета не найдут в себе мужества поднять руку на своих союзников. Ведь французы все еще считаются союзниками. Да, лягушатники поднимут крик на весь мир – Черчилль предал их в самый тяжелый час. Эти французы ничего толком не умеют – ни достойно сражаться, ни достойно принимать удары судьбы. За ту бездарную войну, которую они проиграли немцам в две недели, они другого отношения не заслуживают. Пусть кричат сколько угодно, но принцип есть принцип: у Британии нет вечных союзников, а есть вечные интересы.

Адмиралтейство уже разрабатывает операцию «Катапульта», которая будет приведена в действие, если французы не пойдут на условия Лондона. А условия простые: перегнать корабли в контролируемые нами или американцами порты или затопить их. Если такого не случится, то британский флот получит приказ уничтожить французов. Нельзя верить их обещаниям.

* * *

Секретно

Тов. Сталину

Разведывательное донесение НКВД

По полученным разведывательным данным, 3 июля с.г. британский ВМФ провел внезапную операцию по захвату кораблей французского флота. 2 французских линкора, 4 крейсера, 8 эсминцев, 12 подводных лодок, около 200 тральщиков и охотников за подводными лодками были внезапно захвачены англичанами на рейдах в английских портах Портсмут, Плимут и Девенпорт. Их экипажи высажены на берег и интернированы.

В тот же день английская эскадра под командованием адмирала Соммервилля напала на часть французского флота, стоявшего на рейде в алжирском порту Мерс-эль – Кабир. Французам был предъявлен ультиматум о затоплении кораблей или уходе в американские или английские порты. После того, как командующий группировкой адмирал Жансуль отказался выполнить ультиматум, англичане открыли по союзникам огонь на уничтожение. Ими потоплен один линкор, два линкора серьезно повреждены. Наиболее современный линкор «Страсбур» сумел вырваться из гавани Мерс-эль-Кабира и в сопровождении еще четырех судов прибыл в Тулон.

6 июня на рейде в Дакаре был атакован и поврежден линкор «Ришелье».

Всего по результатам акции погибло 1300 французских моряков.

В британском адмиралтействе считают, что сокращение численности французского линейного флота с 9 до 2 кораблей уменьшает шансы Германии нарастить свои группировки для войны против Англии на океанских путях.

Следует отметить, что акция реализована в условиях действующего англо-французского договора о совместной обороне, что повлекло к одностороннему разрыву отношений со стороны Франции. Это не может не повлечь нарастания антибританских настроений среди французского населения.

Вместе с тем, по имеющимся данным, правительство маршала Петена намерено придерживаться обязательств нейтралитета и не отдавать немцам своих военно-морских сил. На случай принуждения со стороны Гитлера французы настроены на его затопление.

4 июля 1940 года

Резолюция Сталина: «Надо хорошо запомнить, какой Черчилль союзник».

Тов. Сталину (лично)

Информация НКВД

По полученным сведениям, фактическое поражение германского люфтваффе в первых битвах за воздушное пространство над Великобританией оказалось неожиданным для гитлеровского командования. Начиная сражения, люфтваффе имело более чем четырехкратное превосходство в истребителях и десятикратное превосходство в бомбардировочной авиации над английскими военно-воздушными силами. Однако ожесточенное и результативное сопротивление англичан в корне изменило ситуацию.

Расчеты на то, что истребительная авиация англичан будет уничтожена в первых же боях, а промышленные центры Великобритании разрушены до зимы 1940–1941 гг. не оправдались. Англичане смогли выдержать первый напор за счет выучки и высокой боевой мотивации летчиков – истребителей, которые сражаясь в меньшинстве, сумели рассеивать немецкие армады и снижать результативность их бомбардировок. Большую роль при этом сыграли чешские и польские пилоты-добровольцы.

Кроме этого английская зенитная артиллерия и густая сеть аэростатов воздушного заграждения стали серьезным препятствием для германских бомбардировщиков.

В конце 1940 года немцам удалось частично разрушить лишь военные заводы Ковентри и восточной части Лондона, что не имело решающего значения.

Следует отметить немаловажное обстоятельство: люфтваффе развивает опыт войны в Испании и производит массовые бомбежки жилых кварталов с целью запугать гражданское население Великобритании, посеять панику и хаос. Имеются многочисленные жертвы.

По полученным данным, британский генштаб изучает тактику немцев и готовится взять этот новый способ ведения войны на вооружение.

В настоящее время англичане полным ходом налаживают массовое производство истребителей «Спитфайер», не уступающих «Мессершмидтам-109», а по некоторым показателям имеющих над ними преимущество. При такой постановке дела к весне-лету 1941 года их истребительная авиация выйдет на численный уровень задействованной против них немецкой авиации или превзойдет его. Одновременно идет массовое производство дальних бомбардировщиков «Ланкастер», несущих 10 т. боевой нагрузки. Таким образом, постепенно положение выравнивается в пользу англичан и нельзя исключать, что в дальнейшем уже их ВВС приступит к массированным бомбежкам Германии.

Вышеуказанные факты свидетельствуют о том, что гитлеровскому командованию придется уделять большое внимание воздушной войне на Западе и выделение нужного количества авиационной техники на восточном направлении потребует не менее 1–2 лет дополнительной работы.

20 ноября 1940 года

Резолюция Сталина: тов. Тимошенко, это следует учесть.

 

4

Монголия. Февраль 1941 г

Слабый ночной ветерок проникает под одежду и хватает за ребра ледяными пальцами. Мороз в сорок градусов делает воздух прозрачным как хрусталь. Таким прозрачным, что кажется, видны приливы этого леденящего ветерка, едва качающего присыпанный снегом ковыль. Зима сегодня малоснежна и отсутствие смягчающих воздух снежных увалов делает холод еще невыносимее. Севка Булай стоит на часах у командирской палатки артиллерийского полка на конной тяге, который разместился в монгольской степи с момента боев на Халхинголе. Ноги его обуты в валенки, на шинель надет овчинный полушубок, но и этого мало. Тело пробирает дрожь. Мерзнет он еще и от того, что в части кормят очень скудно, а при недоедании мороз – первый враг. Сейчас придет развод. Меняют часто – через полчаса. Раньше меняли через час, но после того, как неделю назад на посту замерз красноармеец, стали менять через полчаса.

Ночь навевает свои ночные мысли. Парень вспоминает родной дом, теплую печку, на которой так сладко спится, сытный горячий хлеб на столе и ласковые материнские руки. На ум приходят прощальные слова отца: «Блюди себя, всегда оставайся сам собой». Да, батя у него особенный. Чего только в жизни не испытал, а человеком остался. За положением не гнался, делал свое земное дело и все его за это уважают. И сейчас шлет ему хорошие письма, подбадривает. Севка любит читать весточки из дома, перечитывает их по многу раз. Он уже скоро полгода как в армии, привык к суровой военной жизни, но воспоминания о доме вызывают теплую волну тоски. Хочется на родину, в привычную и уверенную жизнь. Правда, в армии он тоже нашел свое место. Имея образование агронома, получил должность наводчика 75 миллиметрового орудия и сумел стать отличником боевой подготовки. На последних стрельбах с третьего выстрела поразил учебный дот, что было делом не частым. Артиллеристу-наводчику требовалось «пятое чувство» и, похоже, оно у него было. Булай заслужил благодарность командира батареи. Лейтенант спросил его, как он посмотрит на то, чтобы пойти учиться на офицера-артиллериста. Севка воспринял вопрос как поощрение и сразу дал согласие. Скоро его ждет направление в Томское артиллерийское училище, из которого он выйдет офицером. Жизнь улыбалась ему. Лишь одно было плохо – потеря Насти. С момента их последней встречи прошел год. За этот год многое в его душе изменилось. Суровый армейский быт сделал из Севки взрослого человека. Он стал по иному понимать цену своих поступков, и теперь непростительная глупость измены Насте поселилась в его душе ноющим раскаянием. Севка хотел исправить содеянное, но понимал, как нелегко будет добиться прощения девушки. Хотя надежд на возвращение Насти не оставлял. Вот и сейчас, стоя на часах под звездным монгольским небом, он представлял, как чудесным образом встретит ее в Окоянове во время побывки, и их любовь начнется заново.

Правда, маленький голосок, где-то на окраине мыслей говорил, что встрече их долго не бывать. На еженедельных политзанятиях политрук Гусятников вел разговоры о необходимости готовиться к войне. И хотя фашистская Германия никогда не называлась прямо, всем бойцам было понятно, о чем идет речь. Германия уже захватила почти всю Европу, и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, куда она повернет дальше. При мыслях о войне душа Севки наполнялась радостной тревогой. Он нисколько не сомневался, что Красная Армия разгромит Гитлера, но опасался не попасть на фронт до победы. Не он один, и его товарищи по батарее имели такие же настроения. Да и трудно было сомневаться. Три месяца назад их полк участвовал в больших учениях, на которые стянули две дивизии. В один из моментов мимо окопавшейся севкиной батареи промчались в атаку сначала танки, а затем кавалерия. Этот вал техники, коней и людей был настолько неудержим, что парню самому захотелось выскочить из окопа и мчаться с винтовкой на перевес вслед за наступающими. А потом, когда полку приказали сменить позицию, он шел по раскисшей степной дороге, в перемешавшейся колонне людей и пушек и ощущение какого-то совместного движения единого организма не оставляло его. В этом движении массы людей, идущих к единой цели, было что-то простое и одновременно высокое. Это было ощущение армии.

Севке скоро стукнет двадцать лет и он не жалеет о том, как складывается его судьба. Жизнь его напоминала жизнь колоска на пшеничном поле, такая же понятная и полезная для всех. Лишь боль от потери Насти покалывала молодую душу.

Булай углубился в себя, постукивая ногу об ногу, а черное монгольское небо, бездонное и холодное, смотрело на него сверху, не замечая его маленьких мыслей и надежд.

 

5

Виктор Уваров. 1941

События закрутились с неимоверной скоростью, не давая времени остановиться и осмыслить их. Лишь иногда в голове Виктора мелькала мысль о том, что он упал в бурный поток, который несет его, грозя каждую минуту разбить о скалы.

Хотя поначалу ничто не свидетельствовало о надвигающемся урагане. Началось с того, что его рапорт о переводе из Потьминского лагеря в оперативное подразделение НКВД, пролежав без движения год, неожиданно был рассмотрен и в июне 1941 года он получил назначение в Гродно, где расширялось недавно образованное областное управление.

Виктор ехал на новое место работы в приподнятом настроении. Тяжкие, смутные годы, проведенные в мордовских лесах, были позади. Впереди его ждала новая жизнь в большом городе, полном людей и культурного досуга. Ему еще только тридцать лет и будущее улыбается ему. К тому же существуют дорогое для него обстоятельство, которое внутренне его укрепляет. Это его православная вера, которая пришла вместе с отцом Петром. Наверное, никакие беседы и разъяснения не сделали бы Виктора верующим, если бы – не подвиг священника. На примере отца Петра Уваров увидел, какой великой может быть сила духа, как непобедим верующий человек, связанный невидимой ниточкой с Богом. После похорон священника Виктор стал тайно верующим и обрел внутренний стержень, давший ему особую устойчивость в жизни. Он не знал церковных обрядов и не читал религиозных книг. Единственным помощником ему был маленький молитвослов, найденный в личных вещах отца Петра. В затертом блокноте, сделанном из разрезанной надвое общей тетради, мелкими печатными буквами было написано несколько десятков молитв, которые он стал постепенно разбирать. Церковнославянский язык оказался не сложным, и особого труда в понимании текстов у Виктора не было. Хотя иногда приходилось обращаться к энциклопедии, которая имелась в лагерной библиотеке. Потом у него само собой появилось желание читать утренние и вечерние молитвы, а в трудные моменты как незримый помощник приходило страстное взывание к «Честному кресту».

Это тайное общение с Божьим словом оказало влияние на его восприятие жизни. Он стал сдержанней проявлять свои чувства и внимательнее всматривался в окружающих.

Теперь работающие рядом товарищи разделились в его понимании на две части, сильно отличающиеся друг от друга своей духовностью.

Первая, большая часть – люди, не верящие в Бога, но верившие в правоту советской власти, были просты в суждениях и зачастую безжалостны в поступках. Они не знали колебаний в борьбе с классовым врагом, потому что получили право распоряжаться чужой судьбой, а то и чужой жизнью. Это право, поднимавшее их над всем миром, сильно меняло человека, зачастую доброго по природе. Он терял слух к чужому страданию и оправдывал себя политикой партии и указаниями товарища Сталина. Эти люди добросовестно отдавали себя порученному делу, не понимая, что превратились в винтики мясорубки для классового врага. И в силу глухоты их душ, страшный фарш из классовых врагов сильно разбавлялся невинными жертвами. Среди них было немало сотрудников, не стремившихся к духовным высотам. Эти были довольны большой зарплатой, хорошими пайками и всяческими привилегиями. Они проживали свою земную жизнь без оглядки, пользуясь ею со вкусом и лишь для формы провозглашая славословия партии и вождю.

Но большинство было фанатиками коммунизма. А для того, чтобы иметь силу духа, толкающую на подвиг, на свершение великих дел, они должны были иметь опять же Бога в душе и этим Богом они избрали Иосифа Сталина.

Уваров видел, что многие из них готовы сложить голову за этого человека и умереть со счастливой улыбкой на устах. Как христианин он понимал, что вопреки заповеди «не сотвори себе кумира» советские люди, и в первую очередь чекисты, себе такого кумира сотворили. Это было нарушение вселенского закона бытия, которое не проходит бесследно. За поклонение земному кумиру бывшему христианскому народу придется платить дорогую цену. Какую – Виктор не знал, но чувствовал, что впереди у страны большие испытания.

Другая часть сотрудников, совсем малая, к которой причислял себя Уваров, являлась по его убеждению тайно верующими. Возможно, не все они верили в Бога, но все равно хранили в душе те христианские заповеди, которые впитали с детства с молоком матери. Эти никогда не рвались вперед в выполнении приказов начальства, не делали карьеру за счет неправедного суда над невинными. Порой таких считали блаженными или тихонями, но терпели, потому что свою работу они выполняли добросовестно. Их было немного, но по какому-то высшему закону справедливости эти крупицы были рассеяны по всему обширному Комиссариату Внутренних Дел, вплоть до верхних его этажей.

Уваров прибыл в Гродно утром 21 июня 1941 года. Была суббота, но управление работало без выходных. Он доложился о прибытии начальнику управления, познакомился с сотрудниками отдела, в котором ему предстояло работать. На понедельник была назначена передача дел ему от Федора Добровольского, который год назад прибыл сюда из Ленинграда, а теперь отправлялся в Петрозаводск, работать по финнам, активно засылавшим агентуру на нашу территорию. Федор был ровесником Уварову. Он окончил ленинградский университет, хорошо знал немецкий. В Гродно завербовал нескольких агентов-групповодов для выявления немецких шпионских сетей. Этих людей и должен был получить на связь Виктор.

Глядя на Федора, Уваров думал, что тот, должно быть хороший оперативник. Высокий, спортивного телосложения, с мужественным лицом, живым взглядом и постоянной улыбкой на устах, он привлекал к себе людей. Речь его была быстрой и напористой, манера поведения обаятельной. Добровольский происходил из профессорской семьи, принявшей Октябрьскую революцию как неизбежный этап в истории России. Отец Федора преподавал на философском факультете университета и репрессии тридцатых годов его обошли. Мать работала реставратором в запасниках Эрмитажа.

Обсуждая передачу дел, познакомились поближе, и Федор пригласил Уварова к себе в общежитие на чашку чая. Днем Уваров бродил по городу, любуясь его красотой. Архитектура Гродно вобрала в себя историю разных народов и верований. То, что Гродно находился под польской оккупацией, сыграло для его облика положительную роль. Здесь не было разрушенных и заброшенных храмов, никто не издевался над святынями в ходе антирелигиозных кампаний. Словно в волны истории окунулся Виктор, любуясь красотой Покровской церкви, Бернардинского костела, Бригитского монастыря и других храмов. Во главе города, на холме, стоял величественный Королевский дворец, словно пришелец из эпохи средневековой Европы, собравший вокруг себя выходцев из разных времен и племен.

К Добровольскому он пришел, когда уже стемнело. Общежитие НКВД располагалось в центре, неподалеку от управления, в келейном здании бывшего католического монастыря. Оно было окружено старинным парком и казалось, таило в своих стенах тайны времени. За окном маленькой комнаты Добровольского, украшенной лишь деревянной кроватью и платяным шкафом, слышался шелест платанов. Теплый ветерок приносил запах свежей зелени и ночных цветов. Лето поднималось к своей вершинке и щедро дарило миру свою красоту.

Федор принес из общей кухни фаянсовый чайник, достал связку бубликов и они сели чаевничать.

– Ну, как впечатления от Гродно? – начал разговор Добровольский.

– Город потрясающий, я таких не видел. Храмы такие красивые, глаз не оторвать. Наш Арзамас, может, ему и не уступил бы раньше. Но сейчас много зданий захирело.

– Храмы?

– Да, храмов было больше трех десятков, а сейчас осталось несколько.

Федору было понятно, о чем говорит гость, но, расспрашивать о подробностях было не принято.

– Но в целом мне здесь как-то не по себе – продолжал Уваров – и город, и люди и атмосфера. Все непривычное.

– Понятное дело – улыбнулся Добровольский – я тоже первое время привыкал, когда меня сюда прислали. Начнем с того, что здесь много поляков. У них свой уклад жизни, к тому же они католики, а это много значит. Местные белорусы тоже не все православные, больше униатов. Это накладывает отпечаток. Ксендзы их настраивают против советской власти. Бывает, запугивают. К тому же, в городе очень много еврейского населения. Они сейчас чувствуют себя лучше, чем под панами. Те евреев страшно не любят. Вообще, честно говоря, поляки никого, кроме себя, не любят. Они к другим нациям относятся погано. Особенно к нам и к немцам. А с хохлами настолько беспощадны, что слов нет. Сам понимаешь, поляки нас освободителями не считают. Зато считают эту территорию своей принадлежностью, хотя по истории она кому только не принадлежала. Но паны этого знать не желают. Вот и эмигрантское правительство из Лондона во всю забрасывает сюда агентуру. Так что здесь интересно.

– Может быть. Но меня что-то здесь гнетет. Какое-то нехорошее предчувствие. На мне, наверное, написано, что я русский. Смотрят косо, чуть что – замолкают. Такое впечатление, что в воздухе пахнет грозой.

– Охотно с тобой соглашусь, есть от чего такому чувству появиться. За Неманом немецких частей не пересчитать. Лазутчики оттуда ползут без конца. А это о чем-то говорит.

– Думаешь, готовятся?

– Уверен. Нападут.

– Откуда такая уверенность?

– Понимаешь, Виктор, я на философском факультете учился. Заодно пытался в исторических предпосылках войн поглубже разобраться. Ведь вся история человечества – это история сплошных войн. Вот возьми текущий момент. Уже два года идет Вторая мировая, была Первая мировая. Мы говорим, что они принесли небывалые жертвы. Но это как сравнивать. Если пропорционально количеству населения, то и походы Чингисхана и войны Александра Великого тоже уносили большое количество жизней. Бывало, у некоторых народов каждого третьего выкашивали. О чем это говорит? Это говорит о воинственности человечества, о его склонности разрешать проблемы скорее уничтожением врагов, чем компромиссами. Воинственность у нас в крови.

– К чему ты клонишь?

– Как ты думаешь, воинственность – это хорошо или плохо?

– Ну, судя христианскому наследию, это плохо. Иисус оставил заповедь «не убий».

– Если быть точным, он лишь распространил заповеди Ветхого Завета для евреев на все человечество. Это верно, христианство, как пособие для выживания человечества всяческую воинственность отрицает. А тот, кто ее проповедует, кем будет?

– Логика подсказывает, что антихристианином.

– Тоже правильно, но опять же, уточним – антихристом. А в чем основная черта антихриста?

– Не знаю Федор. Не изучал я этой науки.

– А зря. Какие бы времена на дворе не стояли, духовное наследие человечества нужно изучать. Иначе в двух соснах заплутаешь. Так вот, основная черта антихриста есть ненависть к человеку. Он хочет видеть человека только в двух состояниях – либо падшим, либо погибшим. И это желание не дает ему покоя. Он не сидит без дела ни минуты.

– Ты хочешь сказать, что Гитлер – это антихрист?

– Нет сомнений, что он ставленник Сатаны, и он пойдет на нас с огнем и мечом.

– Почему именно на нас?

– А для него мы – самые главные враги. Ты что думаешь, Сатана верит в атеизм советской власти? Нет, друг мой. Советский атеизм – это особое явление. Какую цель он провозглашает? Построение земного рая для всего человечества, коммунизма. Значит, он не противоречит главной божественной идее – загробному раю. Он лишь перемещает его в пространстве. Поэтому советская власть в идеале весьма гуманна, а это для Гитлера красная тряпка. Ведь его главная идея абсолютно антигуманна – это построение рая для немцев на костях других народов. Для того, чтобы эта идея не вызывала ни у кого сомнения, он должен уничтожить ее противницу – нашу идею. И он обязательно попытается это сделать. Это для него главная идейная задача.

– Но почему-же немцы не понимают этого и служат ему как бараны?

– Потому, Виктор, что Гитлер сделал воинственность основным инструментом управления немецкой нацией. С помощью этого инструмента он манипулирует ею как хочет. Ведь как раз на этой основе легче всего довести народ до психоза. Вот он его и довел. И надо сказать, сделал это мастерски. А немцы в восторге следуют за своим фюрером. Ведь он не просто их организовал, он еще приносит им победу за победой.

– Но, что греха таить, и у нас воинственности хватает.

– А я о чем говорил? Воинственность свойственна всему человечеству. Другое дело, по какому поводу она возникает. Ведь желание защитить собственный дом с мечом в руке, это тоже воинственность. Поэтому нельзя путать мотивы. Их мотивы – волчьи, наши – человечьи.

– Но нас обвиняют в том, что мы наравне с Гитлером нападаем на беззащитные страны. Я ведь работал в лагерях. Там политические такие разговоры ведут, что уши вянут.

– Так они же враги советской власти, чего от них ждать. Понимаешь, друг, человеческое сознание так устроено, что чаще всего находится под гнетом личных интересов и не склонно быть объективным. Кто такие политические заключенные? Люди, обиженные советской властью. Их зрение искривлено, они не хотят видеть очевидных фактов, например, того, что мы отобрали у Польши совсем не чужую землю, а то, что принадлежало нам многие века и ни пядью больше. Разве это не справедливо? Вот ты начнешь работать с местными жителями и узнаешь, как их угнетали паны, сколько они натерпелись за 19 лет оккупации. В больном мозгу польской шляхты когда-то родилась идея распространить Речь Посполитую «от моржа до моржа», то есть от Балтийского до Черного моря. И плевать она хотела на исторические обстоятельства в этом своем стремлении. В 1919 году они даже Киев прихватили, но не по Сеньке шапка оказалась. Погнали их оттуда. Потом воспользовались поражением Красной Армии на Висле, отхватили нашей землицы аж чуть не до Смоленска и возрадовались. А чему радоваться? У нас что, начало тысячелетия, и мы делим территорию между племенами? Нет, этот раздел давно уже кончился, и живут здесь нации, которые польского владычества совсем не хотят. Поэтому, когда пришла пора, погнали отсюда панов к всеобщей радости.

– Ну а финская война?

– Тоже на нас грязь льют, мол, мы агрессоры и прочее. Только как это получилось, что мы, захватчики, отдали Финляндии благодатные леса Карелии, а себе болота под Питером взяли и ничего больше от Финляндии не потребовали? Странная агрессия, правда? Мы, конечно, девушкой не прикидываемся, потому, как в таком мире живем, который глупости не прощает. Разменяли территории силой. Зато теперь Ленинград не находится в зоне досягаемости тяжелой артиллерии с финской границы. Война неизбежно начнется и тогда станет ясно, какой правильный шаг наше правительство сделало…

Они легли запоздно, но едва уснули, как их разбудил тяжелый гул самолетов, а затем буханье разрывов. Наспех одевшись, они выбежали на улицу и тут же ничком упали под стену дома. Земля качалась от взрывов тяжелых авиабомб. С грохотом рушились стены домов, кричали люди, синими искрами трещали замкнувшие электрические провода, удушливый дым забивал горло. Придя в себя, Уваров и Добровольский перебежками добрались до управления НКВД. В здание попала крупная авиабомба и оно горело. Тушить его было некому, но в выбитых окнах мелькали фигуры сотрудников, пытавшихся спасти документы.

Добровольский повлек Виктора за собой. По полуразрушенным пролетам они с трудом поднялись на второй этаж, где находилась каморка дежурного. Дежуривший в эту ночь пожилой сержант Бавыкин был контужен взрывом, но поста не покинул. Он открыл сейф, в котором висели ключи сотрудников, и сидел на полу с наганом в руке. Сотрудники забегали в дежурку, второпях хватали свои ключи и исчезали. Помочь Бавыкину ни у кого не было времени. Из уха у старика текла кровь, он ничего не слышал, и казалось, скоро потеряет сознание. Добровольский с Уваровым также не стали задерживаться в дежурке. Кругом грохотали взрывы, надо было спасать секретные документы. На счастье, кабинет Добровольского от взрыва не пострадал. Тот открыл сейф, вынул оттуда толстую общую тетрадь и пистолет.

– Держи, вчера для тебя подготовил. Здесь все данные на агентуру, явки, пароли. Теперь давай жечь всю секретную макулатуру. Слышишь, на окраине стреляют. Немцы идут.

Они разложили костер из бумаг прямо на полу. Тоже самое делали в других кабинетах.

Налет затихал, самолеты уходили на Запад, а стрельба в предместье слышалась все сильней. Там принимали бой пограничники. Покончив с бумагами, спустились на улицу. У входа в Управление собралась кучка оперработников, явно не знавшая что делать дальше. Из нескольких десятков сотрудников управления осталась только дюжина. Судьба остальных была неизвестна. Кто-то видимо, сгинул под бомбежкой, а кто-то застрял в пригороде. Многие сотрудники отправляли семьи в близлежащие деревни на дачи и в ночь на воскресенье уезжали к ним.

Последним из здания вышел Начальник управления комиссар третьего ранга Цветков. Сотрудники собрались вокруг него.

– Слышите: на окраине уже идет бой. Чем он кончится, мы не знаем. Нужно быть готовым к боевым действиям. Получайте оружие в каптерке и назад, сюда. Время идет на минуты.

Когда через десять минут Федор и Виктор с винтовками в руках и подсумками на поясах направлялись к месту сбора, то услышали совсем рядом пулеметные очереди. К управлению подкатил бронетранспортер с крестом на борту и взял под обстрел мелькавших около здания работников.

– Отходите в леса. Ищите наши части – прокричал начальник управления и упал от очереди, выпущенной в него из машины.

– Давай за мной – крикнул Виктору Добровольский и метнулся во дворы, окружавшие управление. Они петляли маленькими переулками и видели, что по основным улицам шла немецкая техника и грузовики. Поняв, что засветло из города не выбраться, решили переждать до ночи и залегли в густом смородиннике чьего-то частного сада. Куда идти дальше, они не знали.

Виктор лежал рядом с Добровольским в укрытии и думал о том, что совсем не ощущает страха. В его душе начал работать какой-то неведомый механизм, отключивший инстинктивный страх и сделавший рассудок независимым от чувств. Похоже, подобное происходило и с Федором, а может быть и со многими тысячами вступивших в войну советских людей. Войну долго ждали. С неизбежностью ее прихода свыклись, и как бы ни был ужасен ее лик, она не повергла в панику.

Их надежды выбраться из города на следующий день не оправдались. Части Красной Армии пытались отбить Гродно у немцев, и бои продолжались еще три дня. Немцы ввели осадное положение и заблокировали всяческое передвижение. Нужно было укрываться где-то здесь.

 

6

Окояновский поселок, июнь 1941

Вечер выдался тихий и теплый. Под тонкий звон комаров и далекую гармошку гуляющей молодежи остывающее солнце медленно пряталось за лесом. Дмитрий Булай с женой провожали день, сидя на скамейке у выхода в сад. На душе царило благостное настроение. Зеленые плоды усыпали яблони и вишни, обещая обильный урожай, летели к ульям последние пчелы, завершавшие трудовой день. Ветерок доносил от пасеки сладковатый запах меда.

– Батюшки светы, – послышался на улице визгливый голос старухи Коробковой – глядите, что на небе деется!

Булаи посмотрели на небо, но ничего особенного на нем не увидели. Однако к голосу Коробковой прибавились другие бабьи причитания и скоро на порядке раздавалось громкое женское квохтанье. Булай поднялся со скамьи и вышел на улицу.

Что за беда случилась, девчонки? – спросил он, улыбаясь, и невольно повернул голову в ту сторону, куда глядела толпа. В гаснущем закате над окояновским лесом последний луч солнца обагрил длинное темное облако, и оно как две капли воды стало похоже на руку, держащую раскаленный меч. Сходство было настолько невероятным, что Булай внутренне содрогнулся и перекрестился. Такого он в своей жизни не видел. А бабы уже повалились на колени, истово крестили лбы и читали «Отче наш». На шум из домов выходили жители поселка и все замирали от таинственного и магнетического действия небесной картины.

– Не к добру – шептали в толпе. – Не к добру. Начнется скоро плохое дело. Он нам указывает, чего ждать – раздавалось тоненькое женское нытье и старческое хлюпанье старух.

– Ладно, ладно, красавицы – громко сказал Булай – нечего раньше времени слезы лить. Что будет то и будет. А теперь давай расходиться.

Небесная картина растворилась вместе с заходом солнца и люди разошлись, задумчиво покачивая головами. Пошли домой и Дмитрий с женой. Повечеряв, легли спать, но сон не шел.

– Не к добру видение это, Митя – прошептала Анна – прямо, словно картина кем-то нарисованная. Не бывает этого просто так.

– Кем нарисованная? – усмехнулся Булай – что-то не припомню, чтобы на небе картины являлись. Новенькое что-то.

– Мы всего не знаем – а на душе нехорошо. Тревожно. Сынки наши оба в армии. Как бы ни началось.

– Тут ты права. После таких картин одно на уме. Как бы ни началось.

Они оба долго не могли уснуть, а в следующий полдень примчался из Окоянова на велосипеде гонец и объявил – началось. Над поселком залился женский плач – мало в каком доме не было призывника. Кто-то уже служил, а кого-то теперь быстро забреют. Мужики с потерянными лицами собрались на бревнах у правления. Все эту весть тайком ждали, но пришла она неожиданно. Пока крутили самокрутки, и разминали папиросы, Митька Белый смотался куда-то в конец поселка и вернулся с двумя бутылками самогонки. Нашли жестяную кружку, пустили по кругу. Закурили, понемногу разговорились. Суровая жизнь отучила их от верхоглядства. Никто не предрекал быстрой победы, никто не думал к осени вернуться на родной двор. Немцы – народ серьезный. Еще не забылась Первая мировая. С ними придется воевать основательно.

Дмитрий Булай сидел задумавшись. Он, как инвалид, ни какому призыву не подлежал, зато старший Анатолий уже третий год топтал сапоги в пехоте где-то в Белоруссии и младший Севка учился в артиллерийском училище в Томске. Детям придется хлебнуть военного лиха сполна. Самогонка не разогнала подавленного настроения. Он пришел домой с понурой головой и услышал тихий плач Анны. «Да, началось» подумал он.

В тот же день вечером примчался в бричке уполномоченный районного военкомата и зачитал список призывников первой очереди. Семеро парней, цвет поселка, собрались в кучу, обняли своих невест и пошли гулять гуртом до утра. А на утро, выдыхая тяжкий запах самогона, похлебали родительских щей, повесили за спины мешки с пожитками, сели на подводы и с толпой провожающих двинулись к большаку. По большаку уже шли подводы с призывниками и провожающими из Арь, Саврасова и других сел. Повернули к Окоянову и они, попылили по дороге сапогами и полусапожками.

В Окоянове у военкомата кишел народ, царила неразбериха. Играли гармоники, слышались нетрезвые голоса и плач. Поселковские расположились отдельной группой, расстелили на вытоптанной траве скатерть, положили на нее кто что с собою принес. Сидели, печально закусывали, женщины вздыхали и вытирали глаза концами косынок. Наконец, ближе к трем часам из военкомата вышел высокий, тощий как жердь лейтенант и сиплым голосом скомандовал:

– Призывники, в одну шеренгу становись!

Парни поднялись и стали выстраиваться в линию, которую им указал лейтенант.

– Сегодня производим отправку до сортировочного пункта в Арзамасе. Там вас распределят по родам войск. А сейчас полчаса на прощание с родными и выступаем на вокзал.

Через полчаса местный духовой оркестр нестройно грянул «Прощание славянки» и колонна двинулась к вокзалу. Вокруг нее бежали родные, словно пытаясь взглянуть в глаза кровиночке и дотронуться до нее лишний раз.

Ближе к вечеру над городом раздался прощальный гудок паровоза, и эшелон тронулся в путь. Заплакали, закричали, застонали бабы.

Страна пошла на войну.

 

7

Франклин Рузвельт. Июль 1941 года

Лето в Вашингтоне выдалось как обычно влажное и жаркое. Франклин не любил жару и замкнутые помещения. Его кабинет в Белом доме напоминал ему комнатку для прислуги в родовом поместье в Гайд Парке, раскинувшемся на берегу Гудзона. Там, в его родовом гнезде все было просторным и светлым, наполненным свежим воздухом и ароматами трав. Он вырос на природе, в зеленых лугах, под голубым небом, слушая шипенье волн громадного озера, крики чаек и посвист вольного ветра. Там, в Гайд Парке, было легче понять, как необъятна и красива земля, на которой он родился. Мальчишкой Франклин объехал с родителями полмира. Его старики любили путешествовать и могли себе это позволить. Еще в малолетстве он познал прелесть пароходных странствий по теплым морям, увидел пейзажи тихоокеанских островов и магнетические картины Скандинавии.

Папаша Джеймс был по настоящему богатым человеком. Помимо огромного поместья он владел пакетами акций угольных и транспортных компаний, и мог дать своим детям многое. А это означало, что Франклина ждала уже написанная отцом карьера: сначала колледж для богатых мальчиков, потом Гарвардский университет, а затем адвокатская практика в самом сердце деловой Америки – на Уолл Стрит.

Франклин не знал ни голода, ни бедной одежки, ни плохой еды. Он умел говорить только на красивом английском, обедал только на крахмальной скатерти пил только хорошие вина.

Но уже в молодом возрасте его сразил полиомиелит, и он стал неподвижен, точнее, малоподвижен. Он мог подниматься из кресла с чужой помощью и делать несколько шагов. Но это мало что давало. Страшный удар поджидал Франклина в тридцать неполных лет, когда он уже баллотировался на пост вице президента от Демократической партии. Конечно же, не каждый состоятельный юноша может выдвигаться в вице-президенты, тем более, в такой большой стране. Кое-что в этой истории останется в тайне, особенно то, что Франклину очень хорошо давалась карьера в масонской ложе, которая и взялась за его продвижение наверх. Он когда то начал свою масонскую деятельность по семейной традиции в ложе № 8 «Голландия», в Нью Йорке, еще начинающим адвокатом. Довольно быстро достиг 32-й степени Шотландского Устава и стал одним из крупнейших масонов США. Поэтому борьбу за пост вице-президента можно было рассматривать как задание ложи. Но в ту пору план не удался, хотя все-таки губернатором штата Нью-Йорк он стать сумел. А это немало – будучи инвалидом, добиться поста губернатора финансового центра державы.

Да, тогда многое в его жизни сошлось в одной точке.

Он рано женился на своей дальней родственнице и к тридцати годам уже имел пятерых детей, как и положено добропорядочному американскому протестанту. Правда, брак оказался не таким счастливым, каким он казался со стороны. Элеонор быстро обнаружила жесткий характер и мужской ум, которые так не отвечали пожеланиям Франклина. Ему хотелось женственности, нежности, преданной любви. Вместо этого Бог подарил ему верную помощницу, требовательную не только к себе, но и к мужу, и совершенно не способную к романтическим отношениям. Хуже того, если кто-то из близких попадал Элеонор в немилость, она не стеснялась обнажить все острые грани своей натуры.

Поэтому в их семье случилось то, что и должно было случиться.

В 1913 году у Элеонор появилась очаровательная молоденькая секретарша Люси, Люси Мерсер, в которую Франклин влюбился с первого взгляда. Можно ли утаить роман, который развивается в одном доме, в присутствии всех членов семьи? Нет, конечно. Вскоре Элеонор поняла, что происходит, и стала мстить Франклину так, как умеют мстить сильные женщины. Она не могла разрушить любовь между мужем и Люси, зато умела больно уязвить Франклина за его недостатки и слабости, за любые мелкие ошибки. Жена так умело и безжалостно доводила семейные отношения до невидимого ада, что со временем Франклин достиг крайней точки. Он решился на развод и создание новой семьи. Но его планам помешала Америка, потому что Америка тех лет не могла воспринять в качестве кандидата в вице-президенты человека с неблагополучным браком. Так ему сказали братья в ложе. Он уже стал носителем надежд тайных правителей Америки, которые затевали Большую депрессию. Это была важнейшая стратегическая операция, призванная окончательно сконцентрировать власть в руках небольшого сообщества финансистов и предотвратить пожар революции, который назревал в Америке. Тайные правители сделали ставку на Франклина как на главного исполнителя их плана. План этот предполагал множество лишений для американцев, и руководить страной в такой период должен был только умный и харизматичный человек, внешне далекий от финансовых акул Америки. Франклин как нельзя лучше подходил на такую роль: улыбчивый и симпатичный политик, «не связанный» с олигархами, юрист по образованию и в дополнение еще и инвалид. Лучше кандидата не придумать. Тогда он блестяще справился с заданием, получив аплодисменты не только лож, но и одураченных американцев.

Но ему пришлось выбирать между большой любовью и большой политикой, и он выбрал политику. Франклин не стал расторгать брака ради Люси и сохранил семью. Люси все поняла и совсем скоро вышла замуж за представителя знатной нью-йоркской семьи Рутерфердов, который был старше ее на тридцать лет.

Жизнь, казалось бы, вошла в свою колею, но Франклин не был бы большим политиком, если бы так просто упускал свое. Вскоре Эленор открыла, что роман мужа с Люси все-таки продолжается. Какова была ее мера ненависти, никто никогда не узнает. Но брак окончательно перестал для нее существовать. У президента США исчезла супруга вместе с ее супружеским долгом, зато появилась общественная деятельница «Элеонор», известная всей Америке. Она с головой окунулась в борьбу за равноправие женщин и профсоюзное движение, за угнетенных и бедняков. Стала публиковать статьи и помогать мужу в избирательной работе. Брак превратился в рабочее содружество, но Франклин знал, что в глубине души жены бурлит черная муть, способная выплеснуться в жестокие поступки. Та любовь, на которую она была способна, ушла, зато осталось тщательно скрываемое стремление к мести. И эта месть была неизбежна, только сейчас Элеонор была скована обстоятельствами. Ее муж стал первым человеком Америки, и совсем непросто было играть роль палки, которую суют ему в колеса. Америка быстро поняла бы это и не простила бы ей такой роли. Она надела на себя любезную маску «верной помощницы».

А как же Люси? Роман с ней перетек в другую форму. Они продолжали с нежностью относиться друг к другу, но встречи их стали исключительно редки. Со временем они придумали неплохой ход: Люси стала появляться у него в компании газетных репортеш, художниц и других миловидных особ, окормляющихся вокруг видных политиков. Так она приучила всех любопытных к тому, что является одной из пчелок, вьющихся вокруг магнетически притягательного президента для поддержания собственного реноме.

Да, тогда он одержал главную для себя победу – преодолел в себе очень многое, чтобы стать крупным политиком. Возможно, одним из крупнейших политиков своего времени. С тех пор его тайный девиз – быть победителем. К тому же, Франклин ощущал себя и носителем традиций солидной и респектабельной Америки. Той самой страны, которая неизбежно должна стать лидером человечества. Ведь все его предки, о которых помнит летопись, были именно такими. Первым из тех, кого запомнила история, был Филипп де ла Нуа, в 1621 прибывший в Новый Свет из Нидерландов и начавший с того, что образовал здесь общину гугенотов. Видно был он как раз таким основательным и солидным человеком, коли вскоре разбогател и превратился в Филиппа Делано, известного во всей округе Нью Йорка. Затем к Делано прибавилась фамилия Рузвельт, что на голландском языке означает «поле роз». Такое название характерно для рода Франклина, ведь в нем никогда не было разбойников и вояк, как среди выходцев из Англии и Шотландии и уж, тем более, Ирландии. Франклин тайно гордился тем, что его линия восходит к нидерландцам, а не к ирландцам или скоттам, запятнавшим себя жестокостью и подлостью в освоении новых земель.

Что и греха таить, Франклин не любит англосаксов. Еще в далеком детстве он столкнулся в школе с высокомерными и зловредными отпрысками английских фамилий. Но и потом, во взрослой жизни он видел от них мало хорошего. Британская империя давно мешала Америке нормально развиваться. Британский флот хозяйничает во всех океанах, вся Азия и Африка под пятой этих конопатых наглецов, а главное они не пускают на свои рынки американский капитал. Франклин предпринял гигантские усилия, чтобы подготовить Америку к выходу в большой мир. Она уже «стоит под парами» и ей как воздух нужны рынки сбыта. А ключ от этих рынков в руках англичан. И вот решительный час настает. Свершилось то, чего он напряженно ждал последние месяцы – Гитлер напал на СССР.

Конечно, Франклин знал о планах нападения из донесений разведки еще в начале 1941 года. В Берлине под прикрытием торгового атташе работал способный и хваткий американский разведчик Саймон Вуд, который сумел наладить агентурную сеть среди немецких чиновников. В августе 1940 года Вуд получил с утренней почтой конверт, с необычным содержимым. В конверте находился билет на киносеанс, который американец не заказывал. Он посетил кинотеатр и во время сеанса его сосед сунул в его карман записку, содержавшую сенсационную новость: Гитлер собирается напасть на Советский Союз. Информация была немедленно передана в Вашингтон. В госдепартаменте к ней отнеслись скептически: со дня на день ожидалось германское вторжение в Англию. Но Вуду было поручено удвоить усилия. Его источник разъяснил: «Воздушные налеты на Англию – маскировка подлинных и хорошо разработанных планов Гитлера нанести внезапный, сокрушительный удар России». 18 декабря 1940 года Гитлер подписал план «Барбаросса». Через несколько дней ее текст был доставлен Вуду и переслан в Вашингтон. Другие источники тоже подтверждали сообщения из Берлина. В начале января 1941 года обо всем этом было доложено Франклину.

Его кабинет состоит из неглупых людей, и поэтому было решено предупредить Советский Союз о возможном нападении. Русские получили от президента США персональный знак доверия. Едва ли это им помогло в реальных делах, зато симпатии Сталина к нему наверняка стали больше.

Одновременно ФБР подбрасывало германскому посольству в Вашингтоне стратегическую дезинформацию такого рода: «Из весьма надежного источника стало известно, что СССР намеревается пойти на новую военную агрессию, как только Германия будет связана крупными военными операциями на Западе». Франклин надеялся, что таким образом сдерживает стремление Германии навалиться на Лондон. Он всерьез считал, что десантирование вермахта на остров возможно и не надеялся на стойкость армии Его Величества.

Англичане платили ему сдержанной благодарностью. Со второй половины 1940 года специальному подразделению английской разведки удалось дешифровать ряд немецких кодов. Черчилль, некоторые министры и высшее командование вооруженных сил отныне в основном были в курсе действий врага. Гитлеровцы же не допускали и мысли, что их коды, в первую очередь работа шифровальной машины «Энигма», могут быть разгаданы. Часть полученной информации английские спецслужбы сообщали своим американским коллегам. 6 июня 1941 года личный представитель Рузвельта Уильям Донован присутствовал на секретном инструктаже глав ряда подразделений Интеллидженс сервис. Начальник политической разведки Англии Ричард Липер сообщил им: «Премьер-министр уполномочил меня открыть некоторые секретные данные, известные мистеру Черчиллю и начальникам штабов уже несколько недель. Он разрешил сказать вам и только вам, дабы вы могли скоординировать планы – Гитлер нападет на Советскую Россию. Вторжение произойдет в воскресенье 22 июня, то есть до него остается две недели и два дня».

По возвращении в Вашингтон Донован сообщил Рузвельту, что Черчилль отнюдь не собирается вводить в курс всего этого Москву: «Сталин мог бы понять происходящее. Но англичане считают весь аппарат в Блэчли, в штаб-квартире служб дешифровки, слишком секретным. Они используют эту информацию для получения выгод иными путями».

Франклин посчитал действия англичан разумными. Дело, конечно, не в том, что они очень оберегают свои секреты, а в том, чтобы Сталин не встретил Гитлера во всеоружии. Ни Англия, ни США не заинтересованы в короткой и сокрушительной для Гитлера войне. Этим диктаторам следует порядком потрепать друг друга и только потом станет ясно, что с ними делать.

Франклин относился к Иосифу Сталину с уважением, считая его исторической фигурой. Казалось бы, Сталин должен быть его врагом, ведь он разгромил троцкистов, которые имели тайные связи с масонскими ложами Европы и Америки. Такое не прощается. Однако смелость и сила русского вождя сделали свое дело. Он кроил историю по большим лекалам, хоть и не был ангелом. Ангелам нечего делать в мировой политике. Франклин знал это по себе. Именно поэтому Франклин сделал Сталину в 1940 году царский подарок. Когда комитет по похоронам Льва Троцкого обратился к американским властям за разрешением доставить убитого «вождя мировой революции» из Мексики в США для погребения, он принял меры к тому, чтобы этого не случилось. Ложи были в ярости. Лев Троцкий был их лучшим зарубежным функционером, блестяще выполнявшим свою роль. В свое время они устроили ему королевский прием в США после изгнания из Советского Союза. Троцкого возили по Америке в украшенных цветами кадиллаках, и восторженные толпы приветствовали его. И тут такой конфуз! Президент Рузвельт воспротивился погребению Лейбы в американской земле. Франклин всегда настороженно относился к произволу еврейского капитала в ложах, а похороны Троцкого в Штатах он рассматривал как наглую и не нужную выходку. Красный авантюрист и жулик не должен лежать в земле его предков, какими бы заслугами он не отличился перед денежными мешками. Франклину было известно, что этот «великий вождь мирового пролетариата» участвовал в гигантских воровских аферах вместе со своими собратьями по крови. Стараниями этой банды из России уплыло гигантское количество золота и драгоценностей, которое было распихано по ее карманам. Франклин не был идеалистом и понимал, что там, где пахнет золотом, всегда будут твориться преступления. Но алчная суета этих дельцов напоминала ему крысиную возню. Он знал, что все это ему зачтется, но большая политика не делается без риска для жизни.

Однако симпатии к Сталину не заслоняли основного. Главный девиз любого реального политика – ничего личного. Каким бы ни был Сталин, Советский Союз – это исторический конкурент Америки, которого нужно предельно ослабить. Сначала ослабить, а потом употребить.

И вот, ожидания Франклина сбылись. Открывается новая эпоха в истории человечества, и снова у ее истоков стоит Германия с ее безголовыми правителями. В начале века кайзер Вильгельм не понял, что его толкают на войну международные банковские круги и промышленники как раз для того, чтобы он свернул себе шею в схватке с Россией. Им надоела монархия, висевшая как оковы на ногах, мешавшая свободе предпринимательства и передвижению денег. Они жаждали республики и хотели сделать гигантские деньги на войне, а Вилли этого не понял и влез в авантюру.

Теперь другой немецкий вождь, загипнотизированный английской дудочкой, развернул свои армии на Восток, не понимая, что там его ждет погибель. Россия непобедима, потому что это огромная стихия, которую не может контролировать ни одна армия. Гитлер не читал истории Древнего Рима, который развалился именно потому, что завоевал непомерные для себя территории. Бисмарк был прав: русские долго запрягают, но быстро ездят. Может быть, вермахту удастся поначалу добиться немалых успехов, пока Красная Армия приходит в себя. Может быть, он даже прорвется к Москве и возьмет ее. Но потом немцы неизбежно завязнут в смертельном болоте народного саботажа и партизанского движения. Они побегут из России так же, как бежал Наполеон. Второе поражение Германии в 20 веке откроет новый передел мира. Но если после Первой Мировой войны карты сдавала Британия, то теперь Америка своего не упустит. Время Британской империи заканчивается.

А после того, как Лондон окажется в стороне от главных богатств, настанет пора Советского Союза. Только война с этим колоссом бесполезна. Надо всем понять, что прямая колонизация чужих народов отжила свое. Теперь в моду должно входить сотрудничество на выгодных для нас условиях. Советы остро нуждаются в сотрудничестве, и мы воспользуемся этой нуждой. Конечно, нужно поиграть, повысить ставки и вести дело к максимальному ослаблению СССР и образованию зависимости Москвы от нашей помощи. Это единственный реальный путь подчинения такого могучего противника, как русские.

Хотя впереди совсем не простая работа. Это только с виду кажется, что американская политика делается в дискуссиях между Президентом и Конгрессом. На самом деле главные решения принимаются в ложах. Ложа является самой демократичной организацией современности и неважно, что ты президент, она всегда является окончательной инстанцией и лучше ей не перечить. Ложа может превратить клерка в президента и наоборот. Да, от лож зависит судьба страны, но с ними совсем непросто. Если сам Франклин приветствует нападение Гитлера на СССР как начало полной перетряски мира, то масоны пока еще не поняли всех выгод войны и не демонстрируют энтузиазма от этой новости. Они еще не осознали, что только через войну, через жертвы американского народа США смогут стать первой державой мира. К такой цели не бывает дешевых путей. Франклину придется напрячь весь свой талант убеждения, чтобы добиться согласия лож на участие в войне. И он намерен сделать это.

 

8

С высоты «ласточкиного гнезда» хорошо видна европейская часть планеты времен Второй Мировой войны. Через турбуленции атмосферы, через тяжелые кучевые и легкие перистые облака пробивается черный дым пожаров, доносится гроханье разрывов и крики людей. Напряженно дымят трубы фабрик, в них днем и ночью куется оружие, в разных направлениях стучат колесами бесчисленные поезда, рассекают воздух армады самолетов. Огромные массы людей сталкиваются, бегут и снова сталкиваются, оставляя на земле тучи убитых. Европа вся в состоянии лихорадочного и хаотического движения, приносящего бесчисленные жертвы и смерти. А в высоте над ней чья-то невидимая рука ловит сгустки восходящей снизу боли, сжимает их в горсти, превращая в зерна ненависти, и снова бросает на людей. Ненависть, боль, ненависть, боль. Круговорот боли и ненависти. Чья же невидимая рука делает это? Кто такой сильный и дерзкий посмел нарушить заповеди Создателя «возлюби» и «не убий» и творит гигантское зло?

Невозможно объяснить это историческими условиями. Каждый человек, решившийся понять суть мировой войны, быстро придет к выводу, что одними историческими причинами ее не объяснишь. То и дело ему придется сталкиваться с вещами, необъяснимыми предметным способом. И либо он остановится, опустив руки, либо осмелится войти в область невидимого, но существующего мира, в котором творится собственная история, имеющая последствия для людей. Есть только одна дверь в этот мир – Святое писание, которое из наследия Иисуса Христа трудами апостолов становится помощью для всех желающих расширить свои представления о жизни и смерти.

Лучшие умы во все века спрашивали, зачем Господу понадобилось попустить возникновение Люцифера, покусившегося на первенство бытия? Ведь в его силах было остановить свое собственное чадо, не дать ему загореться стремлением свергнуть Создателя. Но он не сделал этого и открыл перед человечеством дорогу страданий.

Но если вспомнить про Эдем, в котором существовали еще не искушенные грехом Адам и Ева, этот райский сад был неподвижен. Только последователь Люцифера – змей-искуситель дал движение событиям в Эдеме. Греховная сторона бытия открыла состояние борьбы в мире и с тех пор борьба стала причиной движения. Без темной стороны бытия светлая сторона не движется. Она просто есть. Господь создал Люцифера и низвергнул его в ад для того, чтобы человечество превратилось в космическое пламя и пошло путем самоочищения. Оно вырастает под присмотром Создателя из плода Его творчества в совершенное состояние живого бытия. Победит ли Добро когда нибудь Зло? И что случится тогда? Никто не знает этого, кроме Создателя, а пока бесконечная борьба между ними превратила земную жизнь в действо, прекрасное и жестокое, многообещающее и разочаровывающее. Это действо вовлекло в себя каждого живущего.

Да, падший ангел ведет борьбу с Господом, но предмет этой борьбы – человеческие души. Чем больше человеческих душ на стороне падшего ангела, тем он сильней, тем безогляднее его дерзость. Ему не дано погубить Отца своего, но от этого дерзость его не становится меньше. Час его триумфа – это час торжества зла на Земле.

В годы Второй мировой войны Гитлер вобрал в себя неимоверную по силе черную энергию. Он мобилизовал миллионы людей, и, казалось бы, час торжества падшего ангела близится. Ненависть к Богу и его творениям охватила уже всю Европу и шагнула на Евразию, где до нее предварительную работу провели троцкисты-ленинцы, испепелившие русскую православную церковь. Это породило низовой пожар ненависти в Советском Союзе. До нападения нацистов по нему уже прошло несколько черных волн бесчеловечности, он корчился в конвульсиях революции и гражданской войны, покрылся лагерями и тюрьмами, в нем подвергались истязаниям невинные люди, и творилось зло. Казалось бы, соединившись вместе, гитлеровское и ленинское зло заполнят Землю и приблизят финал жизни человечества – Второй Потоп, ибо такой мир людей будет Создателю неугоден.

Но троцкисты-ленинцы, также как и их небесный начальник, падший ангел, не смогли разрушить замысел Творца. По этому замыслу Россия века назад стала фундаментом православного христианства, и она им осталась. Физически испепеленная церковь продолжала жить в душах людей, готовясь к новому возрождению. Партийные работники и генералы не стали поголовно неверующими, а главное, что и ее вождь, выкорчевавший троцкизм – Иосиф Сталин, также не мог не воспринять посылаемой Небом исторической задачи. Сталин изначально не был безоглядным атеистом, и чем дальше он шел по жизни, тем больше христианская вера проникала в его душу. Он превратился в тайного страдальца, совместившего в себе несовместимое – веру в Бога и необходимость причинять зло. Вера в Бога заставила его высвобождать силы церкви из троцкистско-ленинского плена еще до войны. А с ее началом он дал им возможность активно действовать. Господь устроил так, что Вселенскому Злу, надвинувшемуся на Россию, вставал на встречу не просто советский народ, вставало возрождающееся Православие, как единственная на свете сила, способная остановить обрушение человечества ко Второму Потопу.

 

9

Готфрид Золль

Что-то тревожное поселилось в душе Готфрида. Всю свою долгую жизнь он прожил в спокойной и благополучной провинциальной Баварии, накрепко впитав в себя убежденность в незыблемости этого прекрасного мира, населенного богобоязненными людьми. Даже отзвуки революционных событий в Мюнхене в двадцатом году не смутили его душу. Ничего страшного, думал Готфрид. В столицах иногда случаются бунты подвыпивших бюргеров, ну и что из того? Вот появилась Веймарская республика, но прожив двенадцать лет бурной жизни, почила в бозе, а на ее место снова пришел старый добрый рейх во главе с вождем. Готфрид подозревал, что этот вождь не такой как прежние кайзеры, что он несет в себе опасность. Но все немцы полюбили Адольфа, и Готфрид решил поначалу, что он лучше, чем Веймарская республика. Ведь все стало на свое место. Мир Готфрида Золля в Оберамагау и вправду, стоял неколебимо, что бы там, в столицах не случалось. Все также светили изумрудной зеленью окружавшие городок луга под голубым небом, все также цвели герани на фасадах белых домов, а горожане собирались по вечерам в пивных для неспешных бесед, и не случалось под солнцем ничего такого, чтобы показалось им всемирной катастрофой. Даже начавшаяся Вторая мировая война здесь, в Оберамагау, казалась нестрашной. Пока еще не призывали в вермахт инвалидов и недоростков, и не поступали потоком похоронки.

Но вот в небе появился Черный ангел, и Готфрид лишился покоя. Старик понял, что этот ангел не является пришельцем из ниоткуда, такого не бывает. Он появился оттого, что на земле творится слишком много плохих дел и невидимые скверные испарения от этих дел уходят в небо, чтобы там сгуститься и превратиться в нечто, творящее новые плохие дела. Какие же испарения сгустились в Черного ангела? Только ли кровопролитие войны? Ведь большие кровопролития были и раньше, однако черные ангелы не появлялись на небе. Значит, дело не только в самих убийствах, которые, конечно же, множат количество темных сил на небе. Дело в том, что у этих убийств появилась мыслительная форма, в которую они вмещаются. Они оформились как идея. Вот что это: Черный ангел – это массовая идея, вбирающая в себя кровь массовых убийств. Раньше такого не было. Одни народы грабили другие народы ради власти и обогащения, по пути убивая попавших под руку. А фюрер принес идею массового убийства ради власти на всей земле. О власти над человечеством мечтали и диктаторы прежних времен. Но что они могли с их пешими войсками и баллистами? Даже Второй Рим не распространился дальше земель бриттов и побережий Средиземного моря. А Гитлер – это невиданный титан нового времени, имеющий возможность убивать и покорять миллионы людей. И у него неизбежно появился Черный Ангел, опекающий и направляющий его. Это он темнеет в ночном небе над континентом. Это он несет нам всем войну и погибель. Готфрид покрывался ознобом от страха. Теперь он стал осознавать, кто такой Адольф Шикльгрубер. Ему было страшно разбираться в этом чудовищном деле, но он решил докопаться до конца. Словно ведомый невидимой рукой старик открывал «Тайную доктрину» Елены Блаватской и с углубленным вниманием читал ее. Казалось бы, эта книга не имеет к появлению Гитлера прямого отношения. Но созданный в ней мир будто специально готовился для того, чтобы стать пищей для нацистов. Теперь старик понимал, что появление такой книги не могло быть плодом фантазии одного земного человека. Как водит невидимая рука пером авторов великих и светлых книг, так водила чья-то рука и пером Блаватской. Только это не была светлая книга. Да! Здесь многое выводило на те тайные, и явные темные мысли, которые однажды начинают концентрироваться в угрожающую субстанцию.

В «Тайной доктрине» восточная мистика и буйная фантазия автора и создала воображаемый мир, в котором обиженная нация могла обнаружить нужные ей мифы и вообразить себе счастливое будущее. Чем все это привлекло немецких мыслителей? – Тем, что здесь предлагается идея расы господ, которой должны стать арийцы и расы рабов, которыми станут остальные народы. Такая идея очарует любого, кто мечтает стать господином. А уж немца, давно и тяжело болеющего империализмом, в первую очередь. А большей цели, чем стать хозяином мира, у империалиста быть не может. Вот этим и манила «Тайная доктрина». Он помнил, с каким триумфом Блаватскую приняли в Германии. В особенности, ее приверженцы из первого общества теософов.

Золль поражался тому, как быстро эта бредовая лженаука нашла себе место в немецких умах и стала стремительно распространяться по стране. Каждый интеллигент начала двадцатого века считал своим долгом прочитать ее. Готфрид спрашивал себя, почему умы немцев попали под сильнейшее влияние теософии? И сам себе отвечал: немцы искали себе новую религию. Он вспоминал, как немцы всем народом отвернулись от христианства и ударились в мистику. Десятки необычных обществ начали возникать в Германии задолго до Первой Мировой войны. А потом даже образовалось массовое движение «Форма жизни». Начали плодиться автономные сельские коммуны, занимавшиеся вегетарианством, траволечением, нудизмом и прочими необычными вещами. Все они стремились к одному – не замечать вала новых отношений, накативших на Европу. Они хотели остаться в мире своей патриархальной «милой родины». Немецкий здоровый и провинциальный национализм сопротивлялся космополитизму, который был неизбежен в новые времена. Космополитизм – детище капитала, оттеснял народный дух вглубь страны, душил ссудным процентом и свободой педерастии, заставлял метаться в поисках вольного дыхания. Группы ностальгирующих вандереров – путешественников по родному краю в шляпах и гетрах мелькали среди ландшафтов Германии, в каждом селе маршировали шеренги «любителей родного края», а городской интеллигенции попалась под руку теософия. Но эта увлекательная и многообещающая писанина восставала против Бога. Бога забыли сначала интеллигенты, а за ними и весь народ. А потом пришли политики, которые использовали германскую мифологию в своих целях, добавив в нее приправу из фантазий Блаватской. Самым успешным из них был Гитлер. Казалось бы, в его речах нет ссылок на теософию, но на самом деле многое было почерпнуто оттуда. Арии, сверхчеловеки, право владеть миром, все это – из «Тайной доктрины». Он сумел подать эту бредовую пищу к немецкому столу. К сегодняшнему дню немцы стали безбожной, языческой нацией, верящей в свою исключительность и мечтающей о мировом господстве.

Но фюрер был лишь главным пользователем всего этого продукта. В Германии завелись повара, которые прокрутили теософию через свои мясорубки, добавили местных приправ и нажарили из нее чисто немецких котлет для всеобщего употребления. Одного такого повара Готфрид неплохо знал, ведь он прожил долгую жизнь. Это был Гвидо Карл Антон фон Лист, австрийский немец из богатой семьи. Талантливый фантазер и бездельник, он прославился еще молодым тем, что настрочил фантастический роман «Возвращение юного Дитриха», который и гроша ломаного не стоил бы, если бы не антикосмополитические настроения в Германии. То, что он нафантазировал, очень грело душу многих немцев. Речь в книжке шла о молодом германце, которого насильно окрестили христианские власти. Но он порвал путы христианства и радостно вернулся к огнепоклонству.

Почуяв, что оседлал нужного конька, Гвидо продолжил в том же духе и написал двухтомную сагу «Пипара» о девушке из племени Квади, которая прошла путь от римской пленницы до императрицы.

Как это частенько случается с фантазерами, Лист настолько увлекся жизнью своих героев, что сам стал язычником и издал катехизис язычников «Непобедимый». Потом написал несколько пьес на мифологические темы: «Король Ванниус» «Магический огонь летнего солнца» «Золотая монета». Все они пронизаны языческим национальным духом. В ту пору книжки Листа имели хождение в Баварии и любопытный Золль не поленился пересечь Альпы и съездить в Вену, чтобы познакомиться с автором. Гвидо произвел на него впечатление оторванного от реальности пустослова, живущего в выдуманном мире. Он решил тогда, что Лист лишь случайно поднялся на пик славы и издатели рано или поздно отвернутся от него. Но все оказалось не так просто. В 1902 году Лист на одиннадцать месяцев ослеп после удаления катаракты. Во время вынужденного безделья он размышлял о происхождении древних рун и языка. Это привело его к попытке объединить символогию и лингвистику, объяснить с помощью оккультизма звуки и буквы алфавита. Из этой попытки выросла целая теория. Академия наук отказалась признать этот бред наукой, но у него уже были почитатели, в том числе в Парламенте. Разгорелся шумный скандал, который показал, насколько немцам нужна героическая мифология, замешанная на теософии. Тогда же было образовано Общество Листа, вокруг которого стали объединяться влиятельные личности, известные политики и публицисты. Среди них было много оккультистов и националистов. Вдохновленный широкой поддержкой, Лист написал кучу выдуманных им мифов о прошлом немецкой нации. В результате он обрел широкую популярность. Почитатели даже возвели его в ранг учителя мистического империализма.

Вот так один человек сформировал целую псевдорелигию, опиравшуюся на главенство индивидуального духа в царстве природы. Он утверждал, что посвященные имели неограниченную власть над обычными людьми, в древней Германии. Выступал за оккультную религию и расовую чистоту. Выдуманное им прошлое оправдывало расизм и насилие. Это было спасением для тех, кого не устраивала современная жизнь. Лист наполнял новым смыслом сопротивление немцев, напору нового космополитического капитализма.

Гвидо позаботился и о том, как будут выглядеть общество новых германцев, когда свершится их мечта.

Главными вершителями судеб он сделал в своих фантазиях служителей «верховного бога Вотана», или «посвященных». Они объединяются в Арманеншафт – общество, которое построено по принципу масонской ложи и пользуется тайными знаниями германской теософии. Это знание не было доступно всем. Для низших классов была предназначена мифология о боге Вотане, а тайные знания эзотерики были достоянием узкой группы избранных. Избранные делились на три ранга – поступающие, братья и мастера-масоны.

Каждой ступени соответствовало свое посвящение в знания.

Проекты новой пангерманской империи были разработаны Листом подробно и недвусмысленно. Они предполагали безжалостное подчинение неарийцев арийским мастерам в жестко организованном иерархическом государстве. Расовая чистота являлась главным критерием для определения общественной пригодности человека. Героическая германская раса освобождалась от всякого наемного труда для того чтобы управлять рабскими неарийскими народами. Должны соблюдаться расовые и брачные законы, культивироваться патриархальное общество. Только мужчина, глава семьи обладал всеми правами и только ариогерманцы пользовались свободой и гражданством. Каждая семья должна иметь генеалогическую запись, подтверждающую ее расовую чистоту, правом наследования обладал только перворожденный мальчик. Эти принципы были опубликованы еще в 1911 году, а принятые на двадцать два года позже Нюрнбергские расовые законы похожи на них как две капли воды.

Сам Лист был бездарным организатором и не мог дать коллективное начало своим измышлениям. Однако его продукция была востребована в Германии и Австрии. Когда Лист приехал в 1911 г. в Австрию, вокруг него собралась группа людей, которые хотели стать сопричастными к духовному взлету во время путешествий по стране предков. Они начали с посещения катакомб собора в Вене, затем двинули в Клостенбург и Брюль, а закончили конечно в мистическом Карнутуме, так часто фигурировавшем в откровениях Листа. На память сфотографировались, и оставшееся в истории фото запечатлело 10 человек, ставших основателями конгрегации ХАО (хоер анен орден) или Высокий Орден Предков. Но ХАО оказался слепым отростком и не получил развития. В 1918 году Лист умер от воспаления легких, не оставив за собой никакой серьезной общественной структуры. Однако он разрыхлил идейную мыслительную почву немцев для посева в ней идей человеконенавистничества.

И теперь Готфрид Золль понимал, что Черный Ангел возник в небе над Германией не случайно. Он впитал в себя миазмы зла и ненависти, источавшиеся искусственно рожденной нацистской мифологией. Он обрел оперение из этих идей, и теперь эти перья сыпались на головы немцев, заражая их тем же духом расового превосходства, которое заставило древних иудеев убить Христа. Нет ничего нового в этом мире.

 

10

Данила Булай. 2006 год

Необычное, необычное дело выпало ему на сей раз. Месяц назад его вызвал к себе Директор разведки. Они давно знали друг друга и были на ты.

– Здравствуй, Данила, садись. Как здоровье?

Булай засмеялся:

– Твой вопрос говорит только об одном – меня ждет длинная дорога и казенный дом.

– Насчет казенного дома не торопись. Хочу предложить тебе одно интересное дельце. Знаешь вот этого человечка?

Он положил на стол черно-белую фотографию, с которой смотрел мужчина с грубыми чертами лица и маленькими глазками.

«Не красавец» подумал Данила и сказал:

– Не припомню такого.

– Ты, может, и не припомнишь, а он бывал в Праге в ту самую пору, когда ты там работал. Но, видно, не пересеклись.

– А в чем интрига?

– Это Михаил Бобровский, в миру Бобер, в настоящее время сотрудник аппарата правящей партии в Думе. Вроде бы невелика фигура, но в свою бытность в команде Ельцина он вырос, аж до начальника отдела секретариата Президента и завел кучу высокопоставленных знакомств. После смерти шефа дела у Бобра как-то не задались, и он решил пойти по партийной линии, стал активистом «медведей», а потом в силу неспособности выражать мысли без нецензурных вставок, переполз на административную должность. Так вот, мы получили из Праги материал о том, что этот активист был там наездом и имел контакты с английским резидентом.

– Что от него может поиметь СИС? Доступа к серьезной информации у него нет. Понятное дело, в партии постоянно курсируют всяческие слухи о событиях на «самом верху», но это слухи….

– Все правильно, только не забывай, что он дружил с теми личностями из окружения Ельцина, которые сейчас в тени. А они расползлись по разным углам и возможно, кто-то из них англичанам интересен. Возможно, он побывал в Праге как курьер.

– Может быть, сразу отдать его ФСБ?

– Без ФСБ мы не обойдемся, только давай сделаем это чуть позже. Нужно сначала раскопать истоки аферы, а потом двигаться дальше. Пражскую точку я нагружать не хочу. Она плотно обложена, вести расследование с ее позиций непросто. Поэтому будем работать по преимуществу автономно, хотя контакт с резидентом для связи с Центром у тебя будет. Надо вскрыть этот волдырь. Резидент СИС просто так на встречу с каким-то Бобром не пойдет. Здесь что-то есть. Ты в Праге каждый камень знаешь, вот и отправляйся туда. Въедешь через Шенгенскую зону где-нибудь в Греции. Приступай к подготовке. Досье на Бобровского и всю переписку по делу получишь в географическом управлении.

Изучая тонкое досье на Бобровского, Булай погрузился в эпоху правления Бориса Николаевича, которую он по большей части пережил в Праге. Да, тогда из Москвы приезжали весьма колоритные личности, оставлявшие после себя самые разные воспоминания. В посольстве надолго запомнился инцидент с Бульбулисом, который решил выступить перед дипломатическим составом с рассказом о героях-защитниках Белого Дома. Все шло гладко до тех пор, пока Бульбулис не начал бранно отзываться о генерале Макашове. Среди слушателей находился военный атташе генерал Крисанов, прозванный в посольстве за неустрашимость нрава и прямоту характера «народным генералом». Неожиданно для Бульбулиса, Крисанов встал и во весь рост и трубным голосом скомандовал:

– Прошу прекратить очернение славного имени генерала Макашова! Я учился с ним в одной группе суворовского училища и знаю, что он в 14 лет читал Петрарку в оригинале. А вы что читали в 14 лет в оригинале? Надписи на заборах?

Бульбулис ошарашено замолчал, а «народный генерал» строевым шагом покинул зал.

Постепенно всплыло и воспоминание о Бобровском. Нет, лично Данила его не видел, зато вспомнились рассказы, связанные с его пребыванием в чешской столице.

В ту пору в администрации Президента обнаружилась нужда в канцелярских товарах и Бобер возглавил небольшую делегацию по закупке оных товаров в Чехии и Словакии. Сначала он побывал в Праге. Прикрепленные к нему сотрудники посольства рассказывали о его чудачествах диковинные истории. Тогда заместитель начальника секретариата еще не успел освободиться от металлических зубов, сплошняком украшавших обе его челюсти. В Чехии железные зубы прекратили делать после освобождения от фашистов, поэтому обслуга в ресторанах мгновенно определяла национальную принадлежность и нравы клиента. Как только Бобер входил в ресторан, блистая нержавеющей улыбкой, оркестр начинал играть «Калинку», и к нему со всех сторон неслись официанты. Бобер любил ужинать под музыку. Он платил за каждый номер 100 долларов и столько же платил за 5 минут антракта между номерами. После его отъезда в репертуар нескольких ресторанных джаз-банд вошли бессмертная «Мурка» и «Владимирский централ».

Но особенно Булаю запомнился рассказ Саши Овсяника единственного сотрудника разведки в Братиславе, которого также запрягли сопровождать Бобровского. Тот напропалую пьянствовал, вел себя безобразно, но приходилось терпеть. Куда денешься – очень важная персона. Однако на все выходки высокого гостя терпения не хватило. Уже в самом конце визита, когда самолет стоял под парами и местные представители выстроились перед трапом чтобы проводить Бобра, тот, будучи сильно навеселе заорал:

– А где шампанское, почему нет шампанского? Где этот долбаный чекист, пусть обеспечит!

Саша, перешагнувший пятидесятилетний рубеж и никогда не слышавший такого обращения, решил больше не сдерживать свой темперамент. Он подошел к Бобру, на глазах у гостей сжал его локоть железными пальцами и повлек за шасси самолета.

– Еще одно оскорбление, блатарь поганый, и я тебя прямо здесь пристрелю – сказал он тихим голосом, не оставлявшим сомнения в искренности намерений. Бобер испуганно икнул, вырвался из рук Овсяника, и не дожидаясь шампанского козликом ускакал в салон ТУ-134. Видно, какие-то воспоминания из не совсем честного прошлого давали ему основания поверить чекисту.

Из краткой справки на Михаила Бобровского следовало, что он не сумел взять штурмом Свердловский политехнический институт и посвятил себя административно-хозяйственной деятельности в весьма дефицитной должности вышибалы-доставалы. Здесь его талант развернулся во всю свою ширь и многие годы Бобер провел в «шлейфе» Бориса Ельцина, обеспечивая его хозяйственные и житейские нужды. К моменту кончины шефа он уже имел солидные позиции, не позволившие ему рухнуть вниз. Такие люди всегда существовали, и будут существовать. Только не понятно, как его могло затянуть в водоворот шпионажа? Вроде бы совсем не по этому делу персонаж. Разве что используется на вспомогательных ролях? Но разбираться надо.

Через две недели Булай уже шел по улицам Праги, погрузившись в удивительное обаяние чешской столицы. Не к каждому разведчику судьба так благосклонна, чтобы послать работать в этот город. Работать в Праге – означает работать не только в одном из красивейших городов мира. Это означает еще и погрузиться в историю, узнать, что именно здесь проходит разлом романской и византийской цивилизаций и увидеть, каковы последствия этого разлома.

Много лет назад, в самом начале своего пребывания в Праге Булай понял, насколько сложно отношение чехов к русским, и как непросто понять причины этой неоднозначности. Она происходила совсем не из того, что однажды чехам и словакам был навязан социализм советского типа. Эту причину можно было сравнить разве что с этикеткой на бутылке давно сбродившего вина. А реальная суть заключалась в том, что чехи всегда считали, что принадлежат Западу и никак не хотели вливаться в восточную часть европейской цивилизации с ее русскими корнями. В свое время они были даже гражданами Великой Римской империи, ведь столица империи в 15 веке находилась в Праге, а императором тогда был чешский король Карл Четвертый.

Средний чех страстно хотел быть европейцем и страдал от того, что его страна оказалась не в том лагере. Даже вера играла особую роль в его мировоззрении. Если для других народов католицизм являлся только конфессией, то для чехов он еще был и средством отличия от восточных славян. Они хотели быть членами западной цивилизации и это у них получалось. Были времена, когда чехи обгоняли Германию по промышленному развитию и выпуску вооружений. Они составляли достойную конкуренцию австрийцам в империи Габсбургов и не напрасно в окрестностях Вены до сих пор запрещены археологические раскопки. Там где ни копни – везде следы славянских поселений. После гуситских войн чехи превратились в организованную и самодостаточную нацию с развитой культурой и гражданским самосознанием. Габсбурги висели у них как гиря на ногах, но, тем не менее, не препятствовали их развитию. Соседи прозвали их «славянскими немцами».

В тоже время, славянские гены и языковая культура также давали о себе знать. В гуще народа Россия всегда рассматривалась как опора и спасительница от немецкого напора. Симпатии к русской культуре были бесспорны. Все это брало чешскую душу на разрыв, проявления которого частенько были неприятны для русских. Даниле пришлось неоднократно сталкиваться со случаями враждебности, ненадежности, а подчас и лицемерия со стороны местных граждан. Он был далек от мысли, что сегодня чехи жалеют о временах социализма и тесной дружбы с СССР. Скорее наоборот. Буржуазная психология глубоко вжилась в этот народ в прежние эпохи, и он в целом без сожаления расстался с социализмом. Хотя, пострадавших было немало.

Воспоминания, воспоминания… Целых пять лет оперативной работы в стране многое означают. Оперативный работник обязан досконально знать страну и места, в которых проводит операции, обстановку, законы, условия, психологию населения и многие другие вещи, которые имеют и ответное влияние на него. Он срастается со страной и начинает любить ее так, как возможно, любит не каждый местный гражданин. А Прага достойна восхищения. Что может быть прекраснее, чем открывать в архитектуре города, в его музеях и галереях целые эпохи творчества лучших художников и ваятелей Европы, любоваться памятниками старины и современными изысками строителей? В Праге царит особая атмосфера праздника зрелой Европы, уже забывшей ужасы прошлого и не желающей думать о катастрофах грядущего.

Прага была прекрасна, но смутная боль, поселившаяся в душе еще со времен перестройки, не давала спокойно любоваться ее красотой. Да, чехи выбрали свой путь и идут по нему уверенной поступью. Но что происходит в нашей стране? Почему, казалось бы, очевидная необходимость введения многопартийной системы и свободы личности имеет у нас такие неожиданные последствия? Булаю, по долгу службы, нередко приходилось сталкиваться с известными политиками и чиновниками и очень часто он видел, что масштаб этих людей невероятно мал, а порой просто ничтожен. Хотя практически все они были людьми с сильной корневой системой. Жизнеспособные, как чертополох, подавляющие вокруг себя более слабую поросль, но и не приносящие никакой пользы обществу, люди – сорняки обильно проросли на российском поле, и забивают нормальную жизнь человеческой природы. Они сосут соки повсеместно, совершенно не заботясь о том, что подрывают будущее грядущих поколений.

Данилу постоянно мучил вопрос: отчего это произошло? Будучи верующим человеком, он старался найти объяснения с точки зрения религии. Ведь в чем основная функция религии? В утешении. Из всех живущих на земле существ только человек знает, что он смертен. Трагедию своего ухода он несет с того момента, когда узнает мир. И чем больше возраст, тем сильнее становится мысль о неотвратимости конца. Когда-то, в самые изначальные времена люди почувствовали Бога и поняли, что в Боге спрятано утешение их трагедии ухода. Будь то язычники, будь то буддисты, христиане или мусульмане – все связывают надежды на продолжение своего бытия в загробном мире именно с Богом. Все находят в Боге утешение. И только атеисты вынуждены искать утешение здесь и сейчас, потому что в загробное продолжение они не верят. И они ищут его так, как умеют: деятельно, жадно, бессовестно, заменяя жизнь бессмертную возможностью как можно больше насладиться жизнью земной. Наверное, нет большей беды, порожденной советской властью, чем поколения атеистов. Как ни старались советские правители ограничить их рамками морального кодекса строителей коммунизма, из этого ничего не получилось. И на смену поколениям идейных партийцев пришли новые поколения, не ограниченные ни моральным кодексом, ни памятью о традициях дедов, ни верой в Бога. Они принялись перекраивать жизнь в России под свои интересы, нисколько не заботясь, как она себя от этого чувствует. Поколение пожирателей и прожигателей жизни, пришедшее к власти только для того, чтобы нахапать и пожить всласть – вот один из главных результатов перестройки. Когда-то, в самом начале, Данила искренне поддерживал сначала Горбачева, потом Ельцина и лишь когда плоды их политики стали очевидны и бесспорны, понял, что страну завели в исторический тупик. Она перестала развиваться. Приход Путина на должность президента поначалу принес надежды на обновление общества, но потом стало ясно, что новый класс никуда не делся. Кумовство и коррупция стали в этой среде расширяться еще быстрей. И Путин, кажется, понимал, что если рыба начала гнить с головы, то ей придет конец. Но ему не на кого было опереться. И он, и его окружение были в плену у «младореформаторов», тянувших Россию на Запад, где ее не очень ждали.

Конечно, они были честней воровской шайки «младореформаторов» и пытались выправить положение. Но у них получалось лишь одно – направлять нефтегазовые прибыли на затыкание дыр, а многие проблемы в стране были пущены на самотек. И с их вольного или невольного позволения вокруг них все ширился и ширился сонм жуликов, присосавшихся к соскам государства. Многие из них сами втягивались в этот сонм.

Тяжело служить в разведке, зная все это. Но кто-то должен служить. Ведь разведка существует не для власти. Она нужна стране сегодня и завтра. Стисни зубы и служи. Тяни лямку. Придут новые поколения. Закончится эпоха перемен и все встанет на свое место.

Планом командировки был предусмотрен выход на человека, который мог бросить свет на визит Бобра в Прагу. Этим человеком был бывший крупный российский предприниматель Андрей Рыков, ранее работавший в нефтяном и лесоперерабатывающем бизнесе. В начале девяностых Рыков круто поднялся, стал одним из наиболее успешных и богатых людей России. Но потом его состоянием заинтересовались люди Березовского. Они не особенно церемонились в своем стремлении отнять у Рыкова дело. Когда тот выразил нежелание расставаться с бизнесом, то получил по всему прейскуранту от команды Бориса Абрамовича. Сначала был демонстративно взорван его мерседес, а через два месяца неподалеку от Снегирей устроено покушение, в котором водитель и телохранитель Рыкова погибли, а сам он был серьезно ранен. Рыков понял, что один эту схватку он выиграть не сможет и, выписавшись из госпиталя, уехал в Словакию, куда заранее перевел часть своего капитала. Там он продолжил предпринимательскую деятельность, но занялся международными транспортными перевозками. По данным резидентуры, Рыков был настроен патриотически, конфликт с Березовским и бегство не сделали его врагом России. В Праге у него было бюро, в которое он приезжал раз в неделю из Братиславы.

У Булая имелся «карт бланш» на выбор способа выхода на Рыкова. Можно было начать с нейтрального знакомства и сделать вывод о возможности прямого разговора по итогам изучения этого человека. Можно было вообще попытаться вывести его на интересующую тему «в темную», кто его знает, вдруг расскажет. А можно было разговаривать напрямую. По своему опыту Данила знал: чем сильнее мужчина характером, чем больше в нем личности, тем целесообразнее с ним говорить откровенно. Такие не любят ходить вокруг да около. Судя по тому, как Рыков сопротивлялся давлению шайки Березовского, он был не из слабых. С ним лучше не хитрить. Другое дело, познакомиться нужно таким образом, чтобы у того не появилось ненужных подозрений. Пуганый воробей всего боится. Перед отъездом из Москвы Булай постарался собрать все доступные данные о Рыкове. Картина получилась впечатляющей. Во время службы в армии парень попал в советские войска в Афганистане, был военным водителем. Показал себя отважным и находчивым бойцом. Неоднократно попадал в переделки во время доставки грузов конвоями, проявил надежность и храбрость. После вывода войск его пригласили в команду уволенных офицеров, занявшихся транспортными перевозками по Центральной Азии. Сначала дело было небольшим, но благодаря сплоченности группы, оно начало расширяться и Андрей занял в ней заметное положение. Ко времени приватизации накопил достаточно денег для покупки небольшого лесоперерабатывающего завода у себя на родине. Занялся производством пиломатериалов. Дальше – больше. Участвовал в приватизации мощностей Нефтекамска и постепенно превратился в видного бизнесмена. Но независимость характера и конфликт с Березовским привели его в Словакию. Судя по всему, у него была сильная и решительная натура. С таким в жмурки играть себе дороже. Булай решил выходить на прямую беседу с ним.

Рыков появлялся в своем бюро на Малой Стране, в центре Праги по пятницам с десяти утра. К нему вереницей шли посетители и Данила для начала решил посмотреть через широкое окно бюро, какова обстановка внутри. Не спеша проходя мимо окна, он увидел за письменным столом сорокалетнего темноволосого мужчину с сухощавым, немного хмурым лицом и неподвижной мимикой. Его собеседник что-то быстро говорил и жестикулировал, но хозяин кабинета не включался в эту игру и не проявлял никаких эмоций. Дождавшись, когда выйдет последний посетитель, Булай постучал в дверь и вошел в бюро. Рыков едва заметно улыбнулся и сказал тихим, низким голосом:

– Вы недавно из Москвы, так ведь?

– Из чего это видно?

– Не из чего. Просто печенью чувствую земляка.

– Должен сделать комплимент Вашей интуиции.

– Спасибо, но когда общаешься с десятками людей разной национальности, на них появляется «пятое чувство». Вы не бизнесмен, это очевидно. Что Вас привело ко мне?

– Да, я действительно недавно из Москвы. Моя фамилия Булай. Данила Булай. И у меня к Вам крестовый интерес.

Рыков снова скупо улыбнулся:

– Хорошо излагаете. Будете раскидывать карты?

– Да, но карта будет одна.

Данила вытащил из кошелька и положил на стол маленькую фотографию Бобровского.

Рыков мельком взглянул на нее и спросил:

– Чем может заинтересовать государственную службу этот окурок?

– Как Вы нелестно отзываетесь о своем контакте.

– Господин Булай, у Вас неточная информация. Окурок не является моим контактом. Открою небольшую тайну. Когда-то он вместе с Борисом Абрамовичем пытался поставить меня на колени. Но при этом играл роль невинного шута, которого заставляют делать гадости. Хотя я знал, что это не так. Недавно он объявлялся у меня с повинной. Дело проще пареной репы. Негодяи такой породы частенько пытаются прилипнуть к людям, которым раньше гадили.

– Зачем вдруг Вы ему понадобились?

– Точно не знаю. Но думаю, не в личных целях. Скорее всего, ему для чего-то надо найти точку опоры среди русских в Праге, а кроме меня у него никого нет.

– Какую точку опоры?

– Понятия не имею. Спрашивал, не устрою ли я к себе в бюро его человечка, разумеется, не безвозмездно. Я ему отказал.

– Это может быть связано с Березовским?

– Вы что, охотитесь на Бориса?

– Упаси Бог. Чур меня.

– Вот что, товарищ Булай, Вам не следует здесь долго задерживаться. Сейчас уходите из бюро и больше здесь не появляйтесь. Я не хочу неприятностей с местными властями. А в понедельник приезжайте ко мне в Братиславу. Там спокойнее и я выслушаю Вас. Но ничего не обещаю. Вот вам моя визитка.

– С чего такая лояльность к представителю российского государства?

– Я не люблю говорить на такие темы. Приезжайте.

* * *

Братислава – не Прага. Небольшой город на берегу Дуная уступал чешской столице в монументальности своей архитектуры и в количестве исторических шедевров. Но он также принадлежал в свое время к Габсбургской империи и носил на себе ее следы. Уютная и зеленая, усыпанная цветниками, с красивейшими зданиями театров и старинных особняков, Братислава завоевывала душу и создавала особое умиротворенное настроение. Булаю нравилась Братислава, куда более близкая русской душе, чем Прага. Словаки говорят на языке, более понятном русским, чем чешский, их быт и песни во многом напоминают быт и песни западных украинцев. Хотя нельзя обольщаться особыми иллюзиями. В недавней истории между нашими странами бывали и весьма неприятные страницы. Булай и Рыков встретились теплым летним вечером в кафе на берегу Дуная. Внизу плескалась волна, негромко играла музыка, солнце неспешно опускалось к невысоким горам на другой стороне реки. Покой, мир, благодать.

– Так что привело Вас в наши края, товарищ Булай? – Начал разговор Рыков – не могу поверить, что такой ничтожный персонаж как Бобер, стал причиной Вашего путешествия. Вы ведь специально приехали из Москвы?

– Да, я прилетел из Москвы, но не из-за него, конечно. Нас смутило то, что у Бобровского весьма высокопоставленные контакты в западных спецслужбах. Они не будут тратить время на никчемного персонажа, так ведь? Вот вам и первый ребус.

– А вы не боитесь обсуждать этот ребус с совсем незнакомым Вам, случайным человеком?

Данила улыбнулся, вытащил из портфеля копию документа, составленного почти двадцать лет назад, и зачитал выдержку из него.

«Несмотря на ураганный пулеметный огонь противника, старший сержант Рыков сумел пробиться к тяжело раненому начальнику колонны капитану Ефремову. Он забросал гранатами душманов, пытавшихся окружить Ефремова, укрыл его в ращелине, между скалами и организовал нескольких бойцов для круговой обороны. Под его командованием группа отбивала атаки противника до прибытия помощи. Благодаря мужеству старшего сержанта Рыкова, лично уничтожившего в бою не менее 10 душманов, была спасена жизнь начальника колонны. За проявленные мужество и верность воинском долгу старший сержант Рыков представляется к ордену Красной Звезды…».

Закончив чтение, Булай взглянул на Рыкова и спросил:

– Какой же ты случайный человек, Андрей?

На лице Рыкова не дрогнул ни один мускул, но глаза его словно остановились, углубившись в воспоминания прошлого. Он недвижно посидел с минуту, потом словно пришел в себя и сказал:

– Да, это Вы умело проделали, как Вас по батюшке?

– Данила Всеволодович.

– Вы сильно старше меня, Данила Всеволодович, поэтому позвольте называть Вас именно так. А меня можете звать Андреем. Я еще только распечатал пятый десяток.

– Договорились. Ну и как Вам тут живется?

– Меня не покидает ощущение, что я сюда отдохнуть выехал. Живу, не спеша дела делаю, время свободное появилось. Стал о жизни задумываться.

– Пора такая настала?

– А как Вы думаете? Я ведь в бизнес пошел советским человеком. С чистой душой, честными намерениями. Нырнул я в этот пруд, и чем глубже погружался, тем тошнее становилось. А уж как с Березовским столкнулся и сюда бежал, понял, что надо голову просветлять. Слишком много непонятного. Начал умные книжки читать. Надо было разобраться, что со страной делается, что со мной случилось. Сначала за солженицинский «Архипелаг ГУЛАГ» взялся. Один местный антисоветчик мне посоветовал, мол, из этой книги все поймешь. Но он не знал, что я парень деревенский, в глубинке выросший, жизнь изнутри видевший. Стал читать этот роман и чувствую, что он не нашим человеком написан. В нем все чужое. Хоть я в лагерях не сидел, в «шарашках» не работал, но знаю, что никто из моих земляков в это не поверит. Может, Солженицин правду написал про ГУЛАГ. Но люди у него не по-нашему думают. Чужие они. Мы в другой правде жили. Со своими бедами, со своими проблемами, со своей радостью. Уж коли кто нам по душе, так это Василий Макарович Шукшин. У него все – правда, все – свое. Не понравился мне «Архипелаг», да и не понял я из него главного – что с народом случилось. Стал я другие книжки искать. И знаете, что нашел?

– Пока не знаю.

– Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока». Еще в 1938 году издана.

– Я читал эту книгу. Заслуживает внимания и уважения. Очень необычная.

– Я думаю, просто уникальная. Читаю ее и начинаю все по-другому видеть. Он, конечно, умнейший был человек. Вот говорит: западник – это прометеевский тип. То есть завоеватель, покоритель. Разве неправда? А мораль его откуда? Из католицизма, из протестантизма. Тоже правда. Он на мир как на источник собственного благополучия смотрит. Отсюда и войны. А русские – люди «готические», то есть устремленные к небу, как готические храмы. Не знаю, как по форме, а по смыслу очень правильное сравнение. Скольких я земляков знаю, которые никогда не забывают, что под Богом ходят. Никакая советская власть их от этого не отучила. Для них общее благо выше собственного.

– Интересно, Андрей, как ты к Богу пришел. Вроде бы ничто тебя не толкало…

– Толкнуло и еще как. Я ведь в бизнесе на обман и «кидалово» ставку не делал. И многие мои товарищи так. Но таких тогда было не много. В бизнес шли березовские. Сам Борис просто исчадие сатаны. У него совести вообще нет, зато себе подобных расплодил бесчисленное количество. А по сути, кто он такой? Человек без родины – перекати-поле, которое везде только выгоду ищет. Это настоящий прометеевский человек. Вор и грабитель. Такие прометеевцы европейскую цивилизацию полностью обезбожили, потому что их завоевание и покорение противоречило законам Создателя. А коли создатель мешает, значит, его надо в сторонку отпихнуть. Ну, и как я мог этого не понять?

– Да, ты прав. Без веры человек в червяка превращается. Как Шубарт пишет? Проклятье прометеевской культуры в том, что в ней герой деградирует до обывателя. Люди страшно мельчают. Ты, например, знаешь, что в средневековой Европе вообще не было самоубийств? Она такого даже не знала. Почему? Потому что была еще весьма религиозна. А сейчас неподалеку от Бонна власти огромный мост через долину пластиковыми барьерами огородили, чтобы с него самоубийцы вниз не бросались. Съезжаются со всей Европы в последний полет. Это последствия деградации и безбожия.

– Здесь то же самое. Что в Праге, что в Братиславе, что в Вене я вижу одно и то же – люди живут, чтобы пожить всласть и страстишки у них мелкие-премелкие. Как то в Зальцбурге с утра решил на богослужение в центральный храм пойти. Хоть и не католик, но все же. Смотрю – народу тянется много. Ну, думаю, хоть здесь верующие к Богу ходят. Храм огромный, народу набилось тысячи две-три. Жду начала. Вдруг оркестр грянул марш и вносят какие-то знамена. Потом начинаются речи. Тут я разобрал, что это съезд охотничьего общества со всей округи. Вспомнил Шубарта: примат материи над духом.

А про нас он по-другому пишет и пишет правильно. У нас культура имеет метафизическую глубину. В ней всегда есть устремление к Богу, как к идеалу свободы. Во всем имеется духовность. Таких песен, картин, романов, у Запада не будет никогда, потому что в них – полет души к своему Создателю.

– Да, что интересно Шубарт предугадал движение Запада к концу времен. Ведь Патрик Бьюкенен через 64 года после него написал «Смерть Запада» и в ней без колебаний делает диагноз: США, как плод западной культуры идут к гибели. У американцев дехристианизация достигла крайних форм.

– Европа от них не сильно отстала. Очень боится пришельцев из Азии и Африки. А эти крепко держатся за свою веру и не растворяются среди местных. Тут зреют большие беды. А нам надо от них отгораживаться. Опять же Шубарт пишет: всякий раз, когда русские вступали в Европу, например в 1813–1815 гг., они начинали вдыхать европейский яд, и отравляться. Он еще тогда предупреждал, что русские не должны ни в коем случае впитывать «прометеевщину».

– Конечно, он был прав. Стоит только взглянуть на нашу оппозицию. Она берет у Запада индивидуализм и не видит, какой ущербной становится. Поэтому и поддерживает ложные обвинения в «геноциде» – поляков, украинцев, прибалтов, черкесов.

– Оппозиция наша вся изолгалась. Я тоже кое-что раскапывал пол вопросу о геноциде. Это уже другая тема – тема подтасовки истории. На самом деле мы после каждого очередного конфликта всегда были готовы строить добрососедские отношения со вчерашним врагом, а Европа – никогда ничего не забывала. Как Шубарт сказал: «Для неё непримиримая вражда – словно булыжник в желудке».

Я одно понял: нельзя идти на поводу у Запада. Это гибель. Надо от него в духовных делах отгораживаться.

– Интересно с тобой поговорить Андрей. Но давай ближе к делу, о Бобровском.

– Я его про себя зову окурком, настолько он мне противен. А из того, что может Вас заинтересовать я, пожалуй, расскажу следующее. Правда, это мои предположения, поэтому не принимайте их за надежные сведения. Скорее, это как говорится, информация к размышлению.

О чем окурок мог говорить с американскими шпионами, я ума не приложу. Он по большому счету кретин. Но и у кретинов бывают исторические роли. Думаю, речь может идти о какой нибудь вспомогательной работе. Не о добыче сведений особой важности, а той, без которой тоже, бывает не обойтись. Может быть, самого криминального свойства: украсть, шантажировать, убить и так далее.

– Ну да. ЦРУ иметь дело с уголовниками не сподручно. А этот вроде и не уголовник, но по свойствам личности вполне подходит. Ты ведь это на себе испытал?

– Ну, в ту пору он выступал как шантажист-посредник. Мол, не обессудь, Андрюша, но шеф велел передать следующее…. А коли не исполнишь, то шеф обещал тебя на маленькие кусочки поделить и скормить рыбкам… Что-то в этом роде.

Но что сегодня не вызывает сомнений – это его связи в мутной воде нашего бизнеса. Вокруг Думы сейчас группируется большая ОПГ, которая занимается лоббированием различных решений в пользу крупных криминальных предпринимателей. В первую очередь это дела с водкой, сигаретами, наркотиками, проституцией и так далее.

ОПГ эта прокручивает очень большие деньги, и насколько я знаю, Бобер связан со многими ее членами. Но это уже не братки в спортивных костюмах, а парни в шелковых пиджаках. Я, к примеру, случайно узнал от своих друзей в Москве, что Бобер по поручению бандитов передал по 500 тысяч евро двум депутатам одной прогрессивной партии только за то, чтобы они не выдвигали разработанный ими проект закона о проституции.

– О запрете проституции?

– Нет, о введении учета и регистрации проституток, а также о разрешении публичных домов. А это удар по криминалу. Теневая проституция дает гигантский оборот денег.

– Значит, у Бобровского есть выход на «реальных пацанов» с оружием и «киллерами»?

– В этом можете не сомневаться.

– Если он снова к тебе обратится, сможешь с ним немного позаниматься, чтобы понять, что нужно ЦРУ от русских бандитов?

– Только если это Вам надо. И то, в весьма ограниченном объеме. Видеть его не могу…

– Ладно, оставим эту тему. Скажи, как живется здесь, как работается?

– В целом вполне нормально. Здесь можно бизнес вести, криминала немного, в основном хохлы балуют. Но им до русских бандитов далеко, они местной власти побаиваются. Русская колония большая, есть с кем пообщаться. Я здесь уже привык, живу, не тужу. На родину пока не хочу возвращаться.

– Что так?

– Пока там ситуация не изменилась. Банда Березовского разбежалась, но на их место чиновники пришли с такими же клыками. Нормального бизнеса с ними не сделать, а вступать в войну не хочу. Навоевался уже.

– У тебя вид на жительство есть?

– Да, имею.

– Вот, возьми мою визитку, на ней телефон, по которому ты можешь спокойно звонить. С моего конца он не прослушивается. А чтобы не прослушивался с твоего – пользуйся всегда новой симкартой. Возьми на всякий случай, я добро помню. Нужно будет – помогу.

– Ну, а что с окурком?

– Посмотрим, что-нибудь придумаем. Ты кого-нибудь из его связей знаешь?

– Пожалуй, нет. Но в Праге он ко мне явился с дамой по имени Софья Приделова. Она, правда, в разговоре не участвовала, сидела и помалкивала. Вроде бы живет в Чехии. Может быть, Вам это пригодится.

– Спасибо, Андрей. Приятно было с тобой познакомиться.

* * *

Прага Сов. секретно

Снегов

Т.Огневу для т. Креса

Приделова Софья Борисовна, 1965 года рождения, еврейка, уроженка г. Москвы, гражданка РФ, в 1987 г. окончила факультет журналистики МГУ, не замужем. В 1996 г. выехала в Лондон в качестве корреспондента РИА Новости. По данным резидентуры, в Лондоне имела регулярные контакты с прикрытыми сотрудниками СИС. В 2001 г. разорвала контракт с агентством и осталась в Великобритании на постоянное жительство. Публикуется в «Таймс», и ряде международных информационных агентств под псевдонимом Ида Софьина. Имеет контакты с А.Закаевым и Б.Березовским. Сотрудничает с радиостанцией «Эхо Москвы». Сведениями о ее переезде в Чехию не располагаем.

 

11

Осень 1941 Виктор Уваров

В первые дни войны они с Федором Добровольским так и не смогли выбраться из Гродно. При выходе из города напоролись на патруль, завязалась перестрелка, и им пришлось снова скрыться в садах. Переждав, пока немцы успокоятся, Добровольский решил вести своего товарища к знакомой девушке Кате, чтобы ненадолго «залечь на дно». Катя приняла их хорошо. Она была комсомолкой, знала, где Добровольский работал. К тому же, как догадался Виктор, их связывали и нежные отношения. На совете решили, что Федор останется на постое у нее, а Виктора она отведет к своей тетке Зине, имевшей за пару кварталов отсюда домик с садом.

Тетка жила с трехлетней внучкой и приняла гостя не очень доброжелательно. По городу уже пошли облавы. Немцы искали партийных работников и евреев, и хотя Виктор о себе ничего не рассказывал, он явно тянул на советского работника. Но все же тетка пошла навстречу своей племяннице. Правда, буркнула Уварову: «Поживи пока, а там видно будет. У меня того и гляди дочь непутевая заявится, тогда на всех места не хватит». Было видно, что тетка стелет соломку на всякий случай. Домик и вправду был небольшой, но места за печкой Виктору всегда нашлось бы. Про дочку поведала, что ту зовут Любовью, она побывала замужем за каким-то музыкантом, посадила тетке на шею ребенка, а сама подалась в Киев на театральные курсы. Закончила их и осталась там работать в культпросвете. Куда ее теперь занесла война, тетка Зина не знает.

Через три дня Добровольский пришел к Виктору для разговора. Сам он в Гродно оставаться не мог. Его здесь знали как сотрудника НКВД и он быстро попался бы в лапы немцам. Федор разыскал двух сотрудников управления, которые также застряли в городе. Они решили уходить в леса и основать партизанский отряд. Виктору же предлагалось остаться в Гродно, потихоньку начинать агентурную работу и снабжать отряд информацией. Правда, никаких документов у Уварова, с которыми он мог бы ходить по городу, не было, если не считать удостоверения сотрудника НКВД. Добровольский обещал вопрос решить. Еще через два дня он явился глубокой ночью, уже одетый для ухода в леса. Федор сообщил, что восстановил связь с одним из своих проверенных агентов под псевдонимом «Термит», работавшем до оккупации инструктором по плаванию в ОСОВИАХИМе. И дал ему задание устроиться на работу в Управу, поближе к отделу выдачи документов. Агент получил постоянные условия связи и с ним можно будет связаться по паролю. Он знает о том, что на него выйдет Виктор и будет ждать его появления. Вопрос о документах будет решен по мере возможности.

Через две недели Виктор рискуя быть арестованным при первой же проверке документов, вышел на встречу по условиям связи к открывшейся Покровской церкви, но «Термит» на месте встречи не появился. Теперь нужно было ждать еще две недели.

Целый месяц Уваров безвылазно сидел у тетки Зины, помогая ей в работе по дому, чем только мог. В доме было голодно. Немцы ввели свои оккупационные марки, и не работавшая тетка Зина осталась без средств. Она таскала на толкучку свои скромные пожитки и меняла их на продукты, день ото дня принося все меньше. Уваров в отчаянии понимал, что помочь ей ничем не может и уже думал о том, чтобы на первой же встрече с Добровольским поставить вопрос об уходе в отряд. Единственное успокоение он находил в чтении Евангелия, которое нашел на полке хозяйки. Чтение это оказывало на него необычное воздействие. В душе словно вырастала неколебимая скала уверенности в правоте веры и того, что эта вера будет подвигать его на борьбу с врагом.

Наконец, Добровольский появился. Его лицо обветрело, он был плохо выбрит и пах дымом костра. Федор рассказал, что отряд начал действовать и сегодня в нем уже дюжина бойцов из числа приблудившихся красноармейцев. Связи с Центром пока нет и видимо, в ближайшее время не будет – идет отступление Красной Армии, за организацию партизанского движения еще не брались. Поэтому он думает о действиях в автономном режиме. Целевые операции пока не проводят, больше подбивают случайно попавшиеся патрули и связные машины, но позже ему потребуется исходная информация для ударов.

Узнав, что связь с «Термитом» не налажена, Федор помрачнел, а потом сказал:

– Пошли со мной. Город не великий. Мы его найдем.

Пробираясь садами и переулками, они достигли небольшой хаты на тихой улочке. Вокруг было безлюдно, и Федор постучал в оконце. В хате будто ждали стука, занавеска сразу же отодвинулась. Виктор увидел довольно молодое мужское лицо, тревожно блестевшее глазами. Федор выступил из тени и призывно помахал рукой.

Стукнула дверная щеколда и появившийся на пороге парень жестом позвал в дом.

Они говорили до первых бликов рассвета. Как оказалось, «Термит», которого в жизни звали Михаил, в Управу устроиться не смог, но поступил в полицию, и это осложнило связь. На момент выхода на постоянную встречу, он находился на дежурстве и не мог отлучиться. Но о задании не забыл и выложил на стол целую пачку паспортов советского образца, которых, как оказалось, в полиции было немало. Эти документы изымали у погибших при бомбежках и обстрелах и держали без особого надзора в шкафу начальника участка. У того даже не было сейфа. Просмотрев пачку, друзья остановились на одном из паспортов, в котором подходил год рождения. А фотография была настолько смутной, что позволяла предъявлять документ на контроль. Ее владелец, некто Бровкин Григорий Николаевич, русский, житель деревни Мосты, был, похоже, мелким служащим, что вполне подходило для разработки легенды. Вскоре Виктор уже выучил наизусть небольшую биографию, по которой работал весовщиком на железнодорожной станции Мосты и на момент начала войны оказался в Гродно, где ему пришлось временно задержаться.

Работа началась. Он достал из тайничка тетрадь Добровольского и выписал первые две фамилии агентов.

За месяц ему удалось установить всего троих из перечисленных в тетрадке десяти источников. Остальных смела война. Кто бежал от немцев, кто погиб, кто исчез при неизвестных обстоятельствах.

Правда, продолжить сотрудничество согласились двое. Один откровенно сказал, что боится за себя и за свою семью, но клятвенно обещал хранить тайну о контакте.

Что ж, вместе с Михаилом его агентурный аппарат составили три агента, один из которых работает в полиции, второй слесарем в гараже комендатуры, а третий – сцепщиком вагонов на железнодорожной станции. Вроде бы, небогато, но при умелом использовании – не так плохо.

Сцепщик Дремов сообщал данные о прохождении военных эшелонов, а это нужные сведения для диверсий на железной дороге. «Термит» знал о подготовке полиции к облавам и обыскам, что помогало избегать случайных арестов. Меньше информации добывал Гриша-дуб, работавший в гараже комендатуры. Свое прозвище этот молодой мужик получил за корявые руки и ноги, немалую силищу и тугодумие. Сначала Федор сомневался, пригодится ли ему этот агент. Но потом стало ясно, что Гриша может получать сведения о подготовке немцев к приезду начальства, о местах поездок коменданта и его свиты, а главное, он имел возможность поставить мину в немецкую автомашину.

В октябре от Добровольского пришла радостная весть – он сумел установить связь с Москвой. Теперь работа подпольщиков управлялась из Центра и они переходили к серьезным делам.

Виктор передавал Федору через тайники сведения о воинских эшелонах, идущих на Восток. Дремов оказался сметливым мужиком и быстро научился распознавать в прикрытой чехлами боевой технике ее типы, запоминал их количество, а порой даже узнавал принадлежность к конкретным дивизиям.

На подзимках пришла пора первой серьезной боевой операции. Лес уже начал терять листву, маскироваться стало труднее, но Федора это не смутило. Он рвался в бой. Его отряд насчитывал около сорока человек, половина из которых была местными жителями, а остальные – окруженцы.

Когда Виктор сообщил ему полученную от «Термита» сведения, что немцы планируют прочесать санский лес, где действовал отряд «За Родину», уже порядком им насоливший, Добровольский решил устроить засаду колонне грузовиков с солдатами еще на подъезде к лесу.

Первый блин оказался удачным. Люди Добровольского взорвали на пути колонны мостик через небольшую речушку и устроили обстрел со стороны леса. Когда немцы покинули грузовики и залегли с другой стороны дороги, они оказались под прицелом пулеметов, поставленных на близлежащих холмах.

Каратели понесли немалые потери, но радость партизан была недолгой. В отместку немецкое командование приказало стереть с лица земли близлежащую деревню Саны вместе с жителями. Деревня была большой, до войны она насчитывала около двухсот крестьян вместе с детишками.

Виктор своевременно узнал от «Термита» время и маршрут отъезда карателей и сообщил Федору. Курьеры в ту пору сбились с ног, доставляя шифровки из города в отряд.

Карателей снова ждала засада, но уже на полпути до деревни Саны. Но на сей раз, немцев было много. В усиление к роте солдат им была придана рота полицаев и в общей сложности они намного превосходили партизанский отряд по численности.

Добровольский собрал всю имевшуюся в отряде взрывчатку и заминировал проселочную дорогу посреди чистого поля. Он рассчитывал взять карателей в кольцо и не выпустить их живыми. Благо, в отряде уже имелось четыре трофейных тяжелых пулемета МГ.

Бойцы подготовили себе окопчики вокруг места засады и замаскировались.

Но бой пошел не по плану. Немцами командовал капитан с фронтовым опытом. После того, как взрывы спереди и сзади заблокировали колонну, капитан, вместо того, чтобы приказать солдатам залечь за машинами, повел их в атаку на обнаружившую себя часть засады. Одновременно с грузовиков по окопам начали бить легкие минометы. Немцы гнали впереди себя полицаев, а сами наступали по правилам огневого боя – перебежками и непрерывной стрельбой из автоматов. Среди партизан появились убитые и раненные. К тому же минометы пристрелялись и все точнее поражали огневые точки партизан. Люди Добровольского не ожидали такого разворота событий, часть из них побежала. Те, кто не имел боевой выучки, бежали во весь рост. Их секли из пулеметов.

Федор понял, что исход боя складывается не в его пользу и отдал команду на отход. Двух самых надежных своих бойцов он оставил с пулеметом сдерживать карателей. Оба погибли, но не дали немцам устроить преследование отряда.

В том бою партизаны понесли серьезные потери. В их лагере появилась братская могила и целый лазарет с раненными.

После боя каратели ворвались в Саны и сожгли ее вместе с жителями.

Виктору страшно было думать о цене этой войны. Гибли самые беззащитные, самые невинные. Но как можно сложить руки? Ведь тогда настанет гибель всего русского рода.

Иного не было дано.

 

12

Дела на Тихом океане

На восток от ласточкина гнезда уходят горные цепи, достигающие на юге гор Тянь Шаня. А дальше, севернее, за тысячекилометровым зеленым покровом тайги виднеется большая вода. Там, в океане, цепью растянулись японские острова – земля древней и ни на что не похожей цивилизации.

Всякой империи свойственно ощущение превосходства над остальным миром. Не будь у империй такого свойства, не вели бы они захватнических войн и не терпели бы громких поражений от других империй. Но к началу двадцатого века случилось так, что континентальные империи не раз умывшись кровью своих и чужих народов, научились прикрывать свои хищные инстинкты демократическими играми. Даже нацистские монстры в Германии пришли к власти путем всенародного голосования, напустив в атмосферу радужных пузырей построения немецкого рая на земле. А отгородившаяся от мира Япония продолжала поражать мир средневековой простотой своей имперской жестокости. Она еще не поднялась до демократических мифов и соединила в себе тонкое любование красотой с открытым и беспощадным стремлением покорять.

После Первой Мировой войны главными противниками самураев стали американцы, захотевшие поставить под свой контроль огромные просторы Тихого океана. Американцы забыли, что именно Япония была хозяйкой этой необъятной водной стихии. Японская империя не могла допустить, чтобы у нее под боком появились претенденты на богатства прибрежных стран от Китая до Новой Зеландии. Ее победили в Первой мировой войне и она затаила чувство злобной мести за условия мирного договора, который ей пришлось подписать на Вашингтонской конференции девяти держав в 1922 году. Тогда ее заставили расстаться со значительной частью своей добычи. Скрежеща зубами, она вернула Китаю занятую территорию, и присягнула больше не соваться в эту державу. Ей вывернули руки и предложили уважать принципы «открытых дверей» и «равных возможностей» в этой стране. А это означало, что она больше не будет здесь хозяйничать. Заодно империи остригли ее военные когти. Ей ограничили количество боевых судов и запретили укреплять береговые линии.

Американцы были довольны преподнесенным уроком и не подозревали, какую бурю эта показательная порка вызывала в имперском азиатском народе, живущем неизвестной для них жизнью. Американцы не знали, что каждый японец – это империя, а империя – это каждый японец. Этот большой народ на маленьких островах превратился в котел под высоким давлением. Шовинизм, который всегда сопровождал укрепление императорских династий, после поражения в Первой Мировой приобрел в Японии небывалые масштабы. Армия не хотела прощать позора поражения и имела за своей спиной могучих покровителей. Острые приступы политического безумия ими щедро вознаграждались. Тот, кто внимательно отслеживал происходящее в Стране Восходящего солнца, не удивился бы, узнав, что книга отставного генерала Сато "Если Япония и Америка начнут войну» стала самой популярной книгой страны. В ней говорилось, что Америка отравлена «золотым ядом», ненавидит Японию, чинит препятствия ее справедливым устремлениям. Но боевой дух самураев возобладает «над материальными ценностями, развратившими Соединенные Штаты». Когда-то 50 японских пиратов завоевали 10 китайских провинций, а несколько тысяч самураев, высаженных в США, смогут нанести решительное поражение американцам. «Моя идея заключается в том, – писал Сато, – что если отряды таких воинов, презирающих смерть… будут брошены на Сан-Франциско, то это будет в высшей степени интересно».

Подобный милитаристский бред выходил в Японии самыми многочисленными тиражами, которые мгновенно раскупались. В ту пору японской нацией овладел военный психоз, который неизбежно должен был вылиться в агрессию. Настольным чтивом японцев был и «меморандум Танаки», бывшего премьер-министра, который еще в 1927 году обратился к императору с требованием проводить политику «железа и крови». «Если мы в будущем захотим захватить в свои руки контроль над Китаем, мы должны будем сокрушить Соединенные Штаты, то есть поступить с ними так, как мы поступили в русско-японской войне. Но для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские страны и страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами».

Темные миазмы сгущались высоко над Японией, чтобы превратиться в ее черного ангела. Эта нация заболела безумием, и для того, чтобы это безумие стало бедой для других народов, ей нужен был небесный покровитель, направляющий ее на злые деяния.

С его появлением политический террор в Японии принял свирепые формы. Он шел снизу, от многочисленных потерявших разум группировок.

Еще в ноябре 1930 года молодой «сверхпатриот» Сагойя тяжело ранил средь бела дня премьер-министра Осати Хамагути, виновного, по словам убийцы, в подрыве военной мощи страны. Сагойя отправили в тюрьму, а премьер-министр через некоторое время скончался.

В военных штабах вызревали бесконечные заговоры. 15 мая 1932 года в официальную резиденцию премьера Инукаи, прозванного «богом конституции», ворвалась группа молодых людей и застрелила его. Но убийство 75-летнего старика и еще несколько убийств, случившихся в тот же день, у многих японцев вызвали только симпатии. Суд над убийцами превратился в митинг в пользу войны. Суд формально приговорил виновных к пожизненному заключению, но председатель отечески посоветовал им беречь здоровье в узилище. И не зря: к 1940 году все «герои 15 мая» оказались на свободе.

Полиция постоянно арестовывала заговорщиков, в том числе и «солдат бога», планировавших убийство поголовно всех членов правительства и установление военной диктатуры. В итоге «солдат бога» оправдывали, принимая во внимание их «патриотические мотивы».

В феврале 1936 начался мятеж императорской гвардии, расквартированной в Токио. В мятеже приняли участие около полутора тысяч офицеров и солдат. Они захватили военное министерство, штаб-квартиру полиции, несколько других официальных зданий, выпустили обязательный в таких случаях манифест в верности трону и заявление: «Яснее света, что наша страна стоит на пороге войны с Россией, Китаем, Англией и Америкой, которые собираются уничтожить нашу древнюю землю. Если мы не поднимемся сейчас и не уничтожим нечестивых и неверных тварей, окружающих трон и препятствующих истинным реформам, престиж императора будет повержен… Мы, дети нашей бесценной страны богов, приступаем к делу с чистыми сердцами. Пусть дух предков императора поможет нам в нашем подвиге». Пока изумленные токийцы знакомились с манифестом, около 300 «детей бесценной страны богов» окружили дом премьер-министра Кэйсукэ Окада, убили его зятя и четырех полицейских. Окада, наверное, помнивший о судьбе своих предшественников, спрятался в чулан, где просидел два дня. Ему удалось ускользнуть из собственного дома, окруженного стражей мятежников, смешавшись с толпой плакальщиков, сопровождавших гроб с телом зятя на кладбище.

Банды офицеров рыскали по городу в поисках ненавистных им деятелей. Мятежники ворвались в дом министра-хранителя печати, бывшего премьера Макото Сайто. Его жена мужественно попыталась прикрыть своим телом мужа. Как объяснил один из мятежников на суде, «мы не хотели наносить вреда никому, за исключением ее мужа. Поэтому мы были вынуждены оттаскивать ее, подсовывая оружие под ее тело. Мы стреляли много раз, пока не решили, что старик мертв. Тут вошел солдат и попросил разрешения выстрелить в Сайто, мы дали и ему возможность произвести несколько выстрелов. Мы хотели, чтобы окончательно убедиться в смерти Сайто, перерезать ему еще глотку, но отказались от этой мысли, так как женщина намертво вцепилась в тело. Затем мы собрались у ворот дома и троекратно возгласили «банзай!» в честь императора». На теле Сайто оказалось сорок семь пулевых ран, у его жены, оставшейся в живых, прострелены обе руки. Неслыханное зверство в доме виднейшего государственного деятеля произошло у всех на виду в самом центре столицы.

Затем вся эта бурлящая ненавистью и бряцающая оружием масса приняла направление на Советский Союз и выплеснулась в вылазку японцев летом 1938 года у озера Хасан.

Красная Армия разгромила обнаглевших самураев и выбросила их за пределы монгольских границ. После этого самураи повернулись на Китай и начали здесь новую войну. Но китайской авантюры им было мало. Страну просто распирало от военных амбиций и самая воинственная часть японской армии – квантунцы – решила продемонстрировать мускулы северному соседу. В начале мая 1939 года японские войска вломились в Монголию и окопались на участке монгольской территории восточнее реки Халхин-Гол. Сталин пришел на помощь союзной Монголии. Масштаб боев быстро расширялся, что и было целью Квантунской армии. В ее штабах рассчитывали, в случае если сражение на Халхин-Голе окажется победоносным, нанести молниеносный удар по советскому Дальнему Востоку. Было спланировано вторжение в Уссурийскую и Амурскую области, район Хабаровска и – ни больше, ни меньше – захват советского Приморского края.

Но Красная Армия снова сбила воинственный раж самураев.

1-я советская армейская группа сначала нанесла ряд серьезных ударов по японским войскам, а в заключительной операции окружила и наголову разбила развернутую в районе Халхин-Гола японскую армию. Это была уже маленькая война. В ней японские потери превысили потери в людях и технике за первый год войны в Китае.

Сталин не был бы Сталиным, если бы не извлек выгод из своей победы. Он хотел вывести Токио из игры надолго, так, чтобы не оглядываться на него в случае войны с Германией. И он добился своего. За три месяца до нападения Гитлера СССР подписал с Японией пакт о нейтралитете.

Это был удар для США и Великобритании. Сталин оставил их один на один с самураями, в назидание за то, что они позволили Японии разбойничать в Монголии и Китае.

Теперь маневрировать, с целью как можно дольше не включаться в войну, англосаксам стало труднее. Японское нападения на США стало превращаться в реальность. Чья-то невидимая рука бросала и бросала зерна ненависти на японскую нацию.

Война с Японией стала решенным делом для Рузвельта еще в 1939 году, когда самураи создали с Германией и Италией ось Берлин-Рим – Токио. Для него было очевидным, что эта океанская держава, имеющая огромную армию и самый сильный на Тихом океане флот, укрепила себе тылы в Европе только для одного – чтобы огнем и мечом отвоевать себе жизненное пространство от Курильской гряды до Новой Зеландии. Это никак не входило в планы новой Америки, освободившейся от кризиса и нуждавшейся в новых просторах для экономической экспансии. Война была неизбежна и хорошо, что японцы решили напасть первыми. Иначе Франклину пришлось бы искать предлоги для начала боевых действий, а это всегда непросто. Поэтому он вздохнул с облегчением, когда ему доложили расшифрованную переписку японского посольства в Вашингтоне с Токио: в декабре начнется. Японцы сами того не подозревая подыграли Франклину, но это было только начало дела. Нужно еще не увязнуть в изнурительной и изматывающей бойне, которая не будет популярна среди американцев. Средний американец не для того пришел на белый свет, чтобы бесконечно воевать и сложить свою голову где-нибудь на Гаваях. Первое, чем нужно озаботиться – это настроить среднего американца против японцев. Нужно, чтобы в нем разгорелся праведный гнев, способный поднять его на подвиг.

7 ноября, то есть, за месяц до нападения Франклин уже знал, что японский флот начнет войну в Перл Харборе, внезапным нападением на стоящие там американские корабли. Что нужно сделать, чтобы в Америке разгорелся праведный гнев против самураев? Только одно – надо позволить им разгромить американский флот. Это большая жертва, в гавани находятся 42 тысячи американских моряков и практически весь корабельный состав флота. Гибель моряков не столь важна, можно призвать новых солдат, а вот с кораблями сложнее. К Перл Харбору приписаны 4 авианосца, без которых дальнейшая война с Японией немыслима. Их необходимо спасти от нападения. Это было совместное решение ложи и Франклина. Но нужно было сделать так, чтобы история не бросила тень на него и на его кабинет. Гибель же части линкоров и крейсеров вполне допустима. Морская война уже переходит от столкновения стреляющего железа к операциям авианосных группировок, которые не подпустят к себе линкоры и крейсера на пушечный выстрел. Ни один линкор с его десятком гигантских орудий не устоит перед нападением полусотни самолетов с авианосца.

Да, по-настоящему утаить от мира этот план могла только ложа. Никаких документов, никаких решений не было написано в офисе президента. Просто доложенная ему телеграмма куда-то исчезла, а министр обороны дал приказ вывести авианосцы из Перл Харбора в океан к началу декабря 1941 года. Что ж, за остальных моряков, которые остались в гавани и отдадут свои жизни в горящем аду, помолятся армейские капелланы в походных церквах американской армии. Их смерти нужны Америке. Они станут тем горючим, которое воспламенит страну и бросит ее в битву за новое жизненное пространство.

Тов. Сталину Совершенно секретно

Сообщение РУ генштаба РККА

7 декабря 1941 года ударное соединение японского императорского флота под командованием вице-адмирала Тюити Нагумо в составе авианосцев: «Акаги», «Хирю», «Кага», «Сёкаку», «Сорю» и «Дзуйкаку», на которых размещался 441 самолет, в сопровождении 2 линкоров, 2 тяжёлых и 1 лёгкого крейсера и 9 эсминцев напали на базу ВМС США в гавани Перл Харбор в районе Гавайских островов. Целью нападения на Пёрл-Харбор являлась нейтрализация тихоокеанского флота США для того, чтобы обеспечить свободу действий японской армии и флота в юго-восточной Азии.

В результате атаки было потоплено 4 американских линкора, 2 эсминца, 1 минный заградитель. Ещё 4 линейных корабля, 3 лёгких крейсера и 1 эсминец получили серьёзные повреждения. Потери американской авиации составили 188 самолётов уничтоженными, ещё 159 были тяжело повреждены. 2403 американца были убиты (из них 1102 на борту взорвавшегося линкора «Аризона») и 1178 были ранены. Японцы потеряли 29 самолётов, ещё 74 было повреждено.

Японцами выведено из строя 7 из 9 американских линкоров и нанесен значительный моральный ущерб американской армии. В США события в Перл Харборе восприняты как национальная трагедия и американское общество требует вступления США в войну против держав оси.

Вместе с тем, с чисто военной точки зрения акция не дала серьезных преимуществ японским ВМС на Тихом океане. Четыре современных авианосца США находились вне гавани в момент нападения и остались невредимыми. Их совокупная огневая мощь намного превосходит боевые возможности потерянных линкоров. Кроме того, палубная авиация США по своим ТТД превосходит имеющиеся у Японии палубные самолеты и США сохранили возможность вести против Японии активные и успешные боевые действия. Следует также отметить, что японцы по неизвестным причинам не нанесли ударов по американским хранилищам горючего для флота на Гаваях, в которых хранятся гигантские запасы топлива, рассчитанные на весьма продолжительное время.

8 декабря 1941 года

Резолюция Сталина: Рузвельт теперь вступит в войну. И воевать есть чем – главные силы сохранил.

 

13

После сражения под Москвой

После одержанной под Москвой победы Сталин изменился. Исчезла нервозность, выливавшаяся порой в крик и грубости. Теперь перед членами Ставки предстал прежний вождь – неспешный, уверенный в себе и способный на шутку. Только жесткость его стала более явной. Государственная машина была запущена Верховным с такой скоростью и эффективностью, какой не знала история. Наркоматы работали без перерывов, выматывая из людей последние силы. Зазор между словом и делом сузился до едва заметного просвета. Выкованная ранее дисциплина социалистических строек превратилась в закон войны. Слабый руководитель убирался сразу, освобождая место наиболее выносливым, и трудоспособным. Советское правительство превратилось в механизм, способный поднимать людей на достижение предельных результатов, какие только подвластны человеческому существу. Оно сумело сделать невероятное – на месте вчерашних остатков разбитых фронтов, плохо вооруженных и зачастую деморализованных частей, на пути врага вставали армии, способные наступать и побеждать.

Сталин стал постепенно избавляться от бессонницы, появившейся после страшных поражений летом и осенью 1941 года.

Тогда, стоило ему только забыться предутренним сном, как приходил один и тот же сон: он идет с Гитлером по залитой солнцем липовой аллее, и дружески о чем-то разговаривает. У него хорошее настроение, он расположен к Адольфу, все его подозрения словно растворились в солнечном свете. И вдруг его бьют сзади под колени. Ноги его подкашиваются, он падает и чувствует на себе тяжесть Гитлера. Тот хватает его за горло, душит, глаза немца безумным взглядом смотрят в его глаза и он понимает, что не сможет вырваться из этих мерзких объятий. Сталин каждый раз просыпался в холодном поту и жестоко проклинал себя за доверие к Гитлеру. Как он, избежавший тысячу коварных ловушек, перехитривший бесчисленных врагов, мог угодить в капкан этому дегенерату? Почему? Сталин снова и снова возвращался к месяцам, предшествовавшим началу войны, пытаясь понять причины своей ошибки.

14 мая ему было доставлено письмо Гитлера специальным самолетом люфтваффе, который прошел через советские ПВО без предупреждения. Это был скандал, за который полетели головы. Но главное было не в скандале. Главное было в письме.

Фюрер написал Сталину:

"Я пишу это письмо в момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно достичь долговременного мира в Европе – не только для нас, но и для будущих поколений без окончательного крушения Англии и разрушения ее как государства. Как вы хорошо знаете, я уже давно принял решение осуществить ряд военных мер с целью достичь этой цели. Чем ближе час решающей битвы, тем значительнее число стоящих передо мной проблем. Для массы германского народа ни одна война не является популярной, а особенно война против Англии, потому что германский народ считает англичан братским народом, а войну между нами – трагическим событием. Не скрою от Вас, что я думал подобным же образом и несколько раз предлагал Англии условия мира. Однако оскорбительные ответы на мои предложения и расширяющаяся экспансия англичан в области военных операций – с явным желанием втянуть весь мир в войну, убедили меня в том, что нет пути выхода из этой ситуации, кроме вторжения на Британские острова.

Английская разведка самым хитрым образом начала использовать концепцию "братоубийственной войны" для своих целей, используя ее в своей пропаганде – и не без успеха. Оппозиция моему решению стала расти во многих элементах германского общества, включая представителей высокопоставленных кругов. Вы наверняка знаете, что один из моих заместителей, герр Гесс, в припадке безумия вылетел в Лондон, чтобы пробудить в англичанах чувство единства. По моей информации, подобные настроения разделяют несколько генералов моей армии, особенно те, у которых в Англии имеются родственники.

Эти обстоятельства требуют особых мер. Чтобы организовать войска вдали от английских глаз и в связи с недавними операциями на Балканах, значительное число моих войск, около 80 дивизий, расположены у границ Советского Союза. Возможно, это порождает слухи о возможности военного конфликта между нами.

Хочу заверить Вас – и даю слово чести, что это неправда…

В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений. Ввиду значительной концентрации войск, эти эпизоды могут достичь значительных размеров, делая трудным определение, кто начал первым.

Я хочу быть с Вами абсолютно честным. Я боюсь, что некоторые из моих генералов могут сознательно начать конфликт, чтобы спасти Англию от ее грядущей судьбы и разрушить мои планы. Речь идет о времени более месяца. Начиная, примерно, с 15–20 июня я планирую начать массовый перевод войск от Ваших границ на Запад. В соответствии с этим я убедительно прошу Вас, насколько возможно, не поддаваться провокациям, которые могут стать делом рук тех из моих генералов, которые забыли о своем долге. И, само собой, не придавать им особого значения. Стало почти невозможно избежать провокации моих генералов. Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам. Только таким образом мы можем достичь общих целей, которые, как я полагаю, согласованы…..

Ожидаю встречи в июле. Искренне Ваш,

Адольф Гитлер".

Это письмо озадачило Сталина. Гитлер сконцентрировал на советской границе более трех миллионов солдат и пытался убедить его, что это не опасно. Доводы в письме глупейшие, но тон искренний и проникновенный. Озабоченности политикой Англии можно понять. Он тоже был уверен, что за кулисами европейской политики стоят англичане, пытающиеся натравить на Москву немцев. Гитлер фактически признавал это, и его рассуждения подкупали. Поэтому он воспринял письмо как еще одно доказательство в пользу своего видения ситуации в Европе. Ведь Германия воевала с Британией, а партизанская Югославия не была покорена. Вооруженные силы вермахта были распылены по всей Европе, новые образцы германского вооружения еще не были запущены в производство. Красная Армия превосходила вермахт по численности личного состава и количеству военной техники. Решаться напасть на СССР сейчас мог только безумец. И главное – даже с учетом сателлитов соотношение материальных ресурсов и военных сил было не в пользу Германии. Он не хотел верить, что Гитлер был столь безоглядным авантюристом. Ведь, в конце концов, начиная войну, фюрер ставит на кон собственную голову. В день получения письма из Берлина, Жуков в который раз убеждал его привести войска в боевую готовность. "Вы предлагаете проведение мобилизации, – ответил он Жукову – Вы представляете себе, что это означает войну?" А Молотов в унисон произнес: "Только дурак может напасть на нас". Это была не первая стычка мнений. Он вспоминал, как в другой раз вытащил из ящика стола письмо Гитлера и швырнул его Жукову: "Читайте". Ему тогда казалось, что более весомого аргумента быть не может. Да, он забыл о сути фашизма. У Гитлера просто не было свойственных каждому человеку чувств – совести, ответственности, стремления сохранить собственный авторитет. Он был порождением темных сил, которые во всем противоположны людям. Они радуются отсутствию совести и наслаждаются причиненной болью. Они видят свои идеалы в причинении горя другим народам. Как же он сразу не разгадал этого выблядка Сатаны?

Сталин внутренне кипел, вспоминая, как медленно он приходил к мысли о вероятности войны. Вплоть до 21 июня он не хотел думать об этом. Только когда после звонка в Генштаб генерала Пуркаева из Киевского военного округа, сообщившего об очередном дезертире, по сведениям которого война начнется в четыре часа утра, к нему приехали Тимошенко, Жуков и Буденный, он ощутил внутреннюю неуверенность. Что-то выходило за рамки его представлений о складывающейся ситуации. Генералы дружно предсказывали германское наступление на следующую ночь и настаивали на приведении войск в полную боевую готовность. Тогда собрались все члены Политбюро и он обратился к присутствующим: "Ну, что будем делать?" Члены Политбюро сидели молча, как манекены. Наконец Тимошенко сказал: "Все войска в приграничных районах должны быть приведены в состояние полной боевой готовности". Сталин: "А может, они послали дезертира, чтобы спровоцировать нас?" После мертвящей тишины Сталин попросил Жукова зачитать приказ о приведении войск в состояние полной боевой готовности. Жуков начал читать уже заготовленный приказ, но Сталин прервал его: "Сейчас преждевременно выпускать такой приказ. Возможно, ситуацию можно решить мирными средствами". И все же Политбюро согласилось с военным руководством: на всякий случай привести войска в состояние боевой готовности. Сталин кивнул генералам. Военные торопливо вышли в приемную и сели переписывать приказ. Когда они вернулись с новым вариантом, Сталин сел за правку. После редактирования эффект от приказа стал противоречивым. Из него не было понятно, в каком случае применять оружие против агрессора. В половине первого ночи позвонил Жуков: третий дезертир – рабочий из Берлина, коммунист Альфред Лисков переплыл Прут и сообщил, что в его части только что зачитан приказ о выступлении против СССР. Сталин велел расстрелять перебежчика за дезинформацию, но выполнить приказ не успели – пока велся допрос, разразилась война.

Да, были сделаны ошибки. Большие ошибки. Бесноватый переиграл его, но игра еще только начинается. Он отомстит немцу за весь позор начала войны и сделает это как можно быстрее. Сейчас немецкая армия деморализована поражением под Москвой. Нельзя упускать этого момента и нужно развивать стратегическую инициативу. Надо начинать большое наступление.

* * *

Жуков понял, почему Верховный требует перейти в наступление против фашистских войск сразу по всей линии фронта, от Черного моря до Ладоги. В этом требовании не было стратегического расчета, а была жажда мести, стремление как можно быстрей взять ситуацию под контроль. Но измотанные Московской битвой советские войска не успели придти в себя, отдохнуть и довооружиться. Да и стратегические резервы, которые быстро накапливались на Урале и в Сибири, еще не дали по-настоящему о себе знать. Немцы по-прежнему имели преимущество в воздухе, их танковые части, несмотря на слабую броню, брали численностью перед превосходящими их советскими средними и тяжелыми машинами, которые только поступали на фронт. И главное – враг хорошо вгрызся в землю по всей линии столкновения. Такие укрепления можно было брать только с предварительной бомбежкой и артиллерийскими налетами. Но сил для этого не хватало. Значит, наступление могло принести успех только за счет преимущества в пехоте, которую придется положить на этих полях в бессчетном количестве. Но на сей раз Жуков и Василевский не стали возражать Верховному. Они тоже были охвачены стремлением оседлать события и погнать врага. Решение о наступлении было принято, а его начало запланировано на 8 января 1942 года.

Целью операции на западном направлении было отсечение и разгром ржевско-вяземского выступа немцев, который играл стратегическую роль. По данным разведки, этот плацдарм являлся трамплином для нового наступления вермахта на Москву. Главная роль отводилась Западному фронту, наступавшему силами девяти армий и двух кавалерийских корпусов в районе Вязьмы. Основной удар западнее Ржева наносила 39 армия под командованием генерала И. Масленникова.

 

14

Адольф Гитлер

Наступление нового 1942 года Адольф с ближайшим кругом отмечал в Бертехсгадене. Он дождался боя часов, поднял бокал с шампанским и вскоре на время покинул праздничный стол, уединившись в спальне. Оставшись один, он выключил освещение и приник к окну. Белые шапки горных вершин четкими контурами высвечивались на фоне безоблачного неба. Величавая красота ночных гор всегда гипнотизировала его. Она словно относила весь бренный мир в небытие, оставляла один на один с космосом, втягивая в себя и внушая ощущение собственного гигантского величия – величия вечного существа.

Но на сей раз космос не втягивал его в себя. Мысли крутились вокруг русской кампании.

Мерзавец фон Браухич имел наглость сказать то, что стало давно понятно: русская кампания попала в тупик. Как он ненавидит этих кайзеровских генералов, эту белую кость, этих высокомерных ослов! Они всегда считали его плебеем, выходцем из австрийской глубинки, лишь волею случая попавшим во власть. Поначалу это было открыто написано на их физиономиях. Лишь потом, когда он решительно и отважно ввел вермахт в демилитаризованную Рейнскую область, они задумались. Потому что он проявил качества великого полководца. Вопреки решениям Версальского договора, вопреки всему миру, он поднял стоявшую на коленях Германию и вернул ей ее исторические земли. Потом было много других дел, заставивших генералов относиться к нему с почтением. Но они так и не научились почитать его стратегического таланта и до сих пор считают его профаном в военном деле. Они ехидничают над его директивами, не понимая их далеко идущего значения. Стоит только ему сделать крупную ошибку, и они воспользуются ею, чтобы сплети заговор и уничтожить его.

В тот раз после совещания в ОКВ фон Браухич не остался, как обычно, в зале, а пошел провожать его до подъезда. Сначала он путался в словах, пытаясь облечь мысль в удобоваримую форму, а затем внезапно остановился и по военному прямо заявил, что русская кампания терпит фиаско. Адольф почувствовал приступ тошнотворного омерзения. На дворе уже стояло Рождество 1941 года, а этот осёл наконец додумался до того, что он понял еще в августе, когда русские остановили под Смоленском наступление его армий. До Смоленска вермахт как гигантский краб охватывал клешнями русские армии, перерезал их коммуникации, громил тылы, а затем разбивал в прах, забирая миллионы пленных. Все шло превосходно. Но под Смоленском Красная Армия не дала клешням защелкнуться за своей спиной и начала изматывающее сопротивление, а затем даже попробовала себя в контрударах. Это был конец замысла «Барбаросса», потому что фронтальное наступление на Москву провалилось. Его армия на два месяца увязла на рубеже Днепра, растянув коммуникации, потеряв драгоценное время и полмиллиона солдат. Но ослы генералы не хотели понимать этого. Они ржали свое «вперед на Москву» полагая, что смогут ее захватить до наступления морозов. Нет, его гений видел другое. Блицкриг закончился, и надо было думать о новых сроках кампании. О зимнем снабжении и усилении ее союзниками. Нужен был крутой поворот к длительной войне, только говорить об этом вслух он не мог. Геббельс и его огромная пропагандистская машина еще во всю трубили о скорой победе. Но, не распространяясь о новых целях, он издал Директиву от 21 августа, приказав повернуть на юг, к Донбассу и Крыму, и на север к Ленинграду, на укрепление группы армий «Север», отложив тем самым решительное наступление на русскую столицу на более поздний срок. Это было стратегически верное решение, ведь русский юг даст хлеб и нефть, а север даст объединение с финнами. Но одновременно это была ошибка. Ошибка в понимании той страны, с которой он начал войну. Его армии забуксовали в ее необъятных пространствах, встречая непонятно упорное сопротивление русских. Ни на юге, ни на севере его план выполнен не был, а Москва не была взята ослабленными силами группы «Центр».

Теперь фон Браухич, наконец, додумался до того, что немецкие армии попали в безнадежно проигрышное положение.

Зима выдалась холодной даже здесь, в южной Германии, что бывает крайне редко. Адольф увидел в этом плохой знак, знак того, что небесные расклады перемещаются не в его пользу. Тихий ужас охватил его душу, когда в ноябре русские морозы упали с неба вопреки всяческим прогнозам метеорологов. Все перевернулось в его расчетах. Такие невероятные морозы, каких не знали даже сами русские, не могли придти просто так. Это было предвестником беды, и она не замедлила явиться. Для техники вермахта, работающей на синтетическом бензине и маслах, русские морозы стали приговором. Синтетическое горючее не возгорается уже при минус десяти, масла также застывают, а температуры опустились ниже двадцати градусов. Танки застряли на позициях беспомощными черепахами, бронетранспортеры затихли как гробы позади окопов, наступление остановилось. Теперь войскам приходится по каплям делить остатки трофейного русского горючего, чтобы хоть как-то обеспечить подвижность техники. А ведь еще летом они считали его никудышным, и сжигали огромные запасы ради забавы. Да, это была его ошибка. Он не запас на такой случай нужного количества минеральной румынской нефти, но разве есть гений, который предугадает действия небесных сил? Теперь румынскую нефть срочно везут из-под Плоешти и перегоняют на немецких нефтезаводах. Но когда ею насытят вставшие армии и надолго ли ее хватит? Ведь он в свое время сумел гениально решить проблему горючего, наладив возгонку синтетического бензина из каменного угля. Ни в одной стране мира нет таких развитых мощностей, ни одна европейская страна не имеет такой независимости от нефти, как Германия, и вдруг – русские морозы! К тому же мерзавец фон Браухич притащил несколько дневниковых записей павших офицеров вермахта, в котором говорилось о лике Богородицы, который они видели в небе над Ленинградом. Адольф гордился своим молодым офицерским корпусом, так сильно отличавшимся от стариков-генералов, и был неприятно поражен тем, что его лучшие люди начинают верить в христианские благоглупости. Он понимал, что все идет от кайзеровских выкормышей, которых он не сумел извести до начала похода против Советов. Сложно их извести, слишком хорошо они знают военное дело, слишком нужны они ему в этой войне. Да, он не будет обманывать себя. Карты перевернулись в пользу Сталина. На его стороне огромный потенциал русского пространства. Этот ненавистный грузин каким то невероятным способом сумел вывернуться из петли первых месяцев войны, когда, казалось бы, все было сделано для разгрома его армий. Именно на это Адольф делал ставку, ведь он даже не думал о производстве зимнего обмундирования для своих солдат. Он все рассчитал точно, ворвавшись в индустриальные районы России, парализуя работу промышленности, рассекая пути сообщения и разрывая в клочья оборону Красной Армии. До победы оставались считанные недели, и он с нетерпением ждал доклада об окончательной дезорганизации и бегстве красных частей.

Как Сталин смог в этой обстановке эвакуировать оборонные заводы и запустить их за два месяца? Почему оказалось, что площадки под эти заводы в Сибири были готовы заранее, будто Сталин знал, что ему придется делать этот ход конем? Еще год назад к ним были подведены электролинии и дороги, другие коммуникации, а его разведка не знала об этом.

Почему угнетенный Сталиным русский народ отозвался на его призыв и поднялся чудовищным колоссом на пути немецкой армии? Что за загадку таит в себе этот русский колосс? Ведь случившееся невозможно было даже представить себе, но оно случилось. Русская промышленность за ночь возродилась как птица Феникс из пепла и теперь из бездонного тыла на передовую поступают превосходные Т-34, многотонные чудовища КВ, которым нет равных в вермахте. Его инженеры болтают о ненадежных моторах, плохих трансмиссиях, и слабом обзоре русских танков. Но что ему от этого? Со своими ненадежными моторами и плохими трансмиссиями они умудряются выигрывать танковые бои, а это самое главное. Ему, в конце концов наплевать на то, что вместо переговорного устройства русские командиры используют ноги: пинок в левую лопатку водителя – поворот налево, пинок в правую – поворот направо, пинок в шею – остановка. Может быть, в бою это надежнее чем микрофон. Чешские заводы в Пльзне только получили документацию на изготовление тяжелых танков. Да, чехи превосходные работники, но пройдет еще целый год, пока будет установлено новое оборудование и первые «Тигры» появятся на полях сражений. А это проигранное время, потому что орды русских бронированных чудовищ сумеют качнуть маятник войны в обратном направлении. Положение в воздухе также меняется с каждым днем. Новые русские истребители не уступают его люфтваффе, а кое в чем его и превосходят. Они множатся, словно саранча и скоро его асы могут потерять свое превосходство в воздухе. Что уж говорить о необъятных людских ресурсах, притекающих из азиатских республик и Сибири полноводной рекой. Проклятье, проклятье! Как Сталин сумел вывернуться из его петли? Ведь он же не имеет связи с теми силами, с которыми так крепко связан он, Адольф. Сталину не помогает Черный ангел, защитник национал-социализма. Более того, он атеист и ему не должен помогать их православный Христос. Или, может быть, этот коварный горец, все же тайный верующий и именно поэтому он передушил всех безбожников-троцкистов, а затем умолил своего бога помочь ему в самые решительные минуты? Да, когда-то Шулленбург сообщал из Москвы, что по слухам, Сталин тайно молится во внутренней церкви Кремля, но он не склонен был верить подобным вещам. Мало ли что болтают московские сплетники. А если это правда, то может быть, где-то в незримой высоте ангел Сталина вышел на сражение с Черным ангелом?

Адольф скомкал кисею занавески. Знакомый спазм возник сначала в животе, а потом поднялся выше, заставляя тяжело дышать, хватая себя руками за горло. Приступы тоски стали посещать его по ночам. Тоски отчаянной, необъяснимой. Он знал, что Черный ангел предъявит ему счет за те невероятные блага, которые подарил ему в обмен на душу, но не думал, что это придет так рано. Он еще не успел насладиться земной властью, которая была так упоительна. Да, ему нравится рабская любовь подданных, взирающих на него с безумным восторгом. Ему нравится понимать, что он, испытавший самые отчаянные унижения в юности, и не состоявшийся как мужчина, внутренне не поднявшийся над ощущением червя земного, особенно остро упивается глупой преданностью немцев и немок. Как лестно ему, толком не познавшему женской плоти, слышать на митингах крики женщин: «Хочу ребенка от фюрера!», чувствовать запах их мочи с передних рядов, потому что они не могут сдержать себя в своем неистовом обожании. Поначалу он, Адольф и вправду мнил себя мессией, посланцем неба, призванным возглавить созидание Третьего рейха. Это было упоительное состояние души. Тогда еще жили в нем остатки провинциальной немецкой романтики. Он считал изумрудные альпийские луга с их мирными селениями идеалом земного мира. Тогда ему казалось, что он сумеет утвердить законы этого маленького мира во всей Вселенной и сделать его таким же простым и благопристойным, как его милая Германия. Но уже позорные и несправедливые провалы при поступлении в Венскую Академию художеств, нищета, и обнаружившееся мужское бессилие изменили его. Он все еще цеплялся за фантазии милой Германии, но в душе уже скалил свои клыки беспощадный зверь, который хотел только одного – подняться над своими тайными комплексами и утвердиться над людьми – над этими сытенькими, трусливыми людишками, слюнявящими жизнь как детскую игрушку. Встать над ними могучей фигурой исторического титана. В ту пору ему стало ясно, что великий человек должен быть своевольным и беспощадным. Он реализовал это убеждение, вступив в близость со свой несовершеннолетней племянницей Гели Раубаль, но совсем не в ту близость, о которой знают добропорядочные бюргеры, и не в ту, которую лелеют педерасты. Великий человек может себе позволить все, а тогда он уже руководил партией и дальнейшее восхождение ему преграждал комплекс неполноценности – комплекс мужского бессилия. То, что препятствует становлению титанической личности. Он должен был преодолеть его любым способом, иначе все планы летели в пропасть. Научиться овладевать женщинами, подчинять их своим желаниям и подняться над ними – вот что лежит в глубине души каждого победителя. Что ж, ему не дано было сделать это естественным путем, потому что природа не дала ему всех необходимых качеств. Но он рассматривал это обстоятельство только как испытание на состоятельность. Поэтому он заменил естественный ход вещей, на который не был способен, ходом неестественным. Сильнейшая симуляция оргазма впервые в жизни охватила его, когда Гели пустила струю на его лицо и сопроводила ее калом. Он был единственным уникальным человеком на планете, который мог получать спазмы наслаждения таким способом. Он был уникум. Великий, неповторимый, он воплотил в себе вселенскую любовь титана, принимая на себя грязь мира сего в ее наиоткровеннейшей форме. Он принимал эту грязь на себя, и страдал от мучительного наслаждения за всех тварей в людском обличии. Да, это наслаждение мученика, страдальца, отдавшего свою душу Черному ангелу.

Любовь с Гели продолжалось несколько лет, но потом девчонка застрелилась. Она, видите ли, не смогла вынести такой по настоящему уникальной и великой любви, ибо она не смогла этого понять, как не смогли понять и другие женщины, попадавшие в его постель. Практически ни одна из них не приняла его способа заниматься любовью. Ничтожества, они сводили счеты с жизнью одна за другой. Лишь Ева все поняла правильно. Он любит Еву как единомышленницу. Они вместе обманывают весь мир. Ева создает иллюзию семейного бытия, хотя ему известно, что Борман и Гиммлер в шутку называю ее «наша замужняя вдова». Придется терпеть, эти свиньи нужны ему. К тому же, они не станут трезвонить на весь мир о том, что это всего лишь маленький театр для соблюдения приличий, так необходимых в мире обывателей. Пусть все видят, что несмотря на свое величие он один из них. Он тоже спит со своей женой, лечится у своего личного врача, а жена глотает противозачаточные таблетки, которые лежат в шкафчике на виду у прислуги.

Но он ушел в сторону в своих мыслях. Да, русская кампания почти проиграна. Шансов практически нет никаких. Но на то он и фюрер, чтобы бросать вызов судьбе, даже самому Черному ангелу, который решил раньше времени произвести с ним расчет. Еще неизвестно, кто сильнее – он, или Черный ангел. Что ж, передовые армии вермахта окоченеют в русских снегах, думать сейчас о наступлении было бы идиотизмом. Нужно продержаться до лета и летом все-таки пробиться к кавказской нефти. Как же он просчитался, когда позволил ослам-генералам продолжить поход на Москву! Ведь шептал же ему на ухо Черный ангел, что поначалу надо во чтобы то ни стало захватить нефтеносные районы. И он уже повернул часть своих армий на юг, но при этом все – таки позволил генералам из последних сил лезть на русскую столицу. Доверился их уговорам. Доверился! Что ж, они добились своего и получили от русских сполна. Это первое крупное поражение в России и часть вины лежит на нем. Теперь он без нефти, а только натуральное горючее дает возможность воевать в этой заснеженной стране. Надо бороться, надо прорваться к Грозному и Баку. Надо бороться до конца. Если он возьмет нефтяные прииски, то кампания продолжится, и осуществятся его самые романтические грезы о соединении на Кавказе танковых армий Гудериана, накативших с севера и танковой армады Роммеля, которая проложит себе путь с Ближнего востока. Не все потеряно, Черный ангел, не все потеряно.

 

15

Севка Булай на фронте

Подмосковье встретило на редкость высокими сугробами, среди которых едва не по крыши утонули домики придорожных деревень. Шел бесконечный снегопад, железнодорожники едва успевали расчищать пути и состав уже третьи сутки двигался от Казани к Москве, то и дело, застревая в сутолоке военных перевозок. Днем по теплушкам прошел слух, что скоро будет столица, но как – ни надеялись солдатики увидеть хоть кусочек первопрестольной – ничего не увидели. Москву обошли ночью объездным путем, а утром поезд уже тянулся по местности, сильно разрушенной войной.

Командир батареи лейтенант Всеволод Булай лежал на верхней полке офицерского вагона, смотрел на медленно двигающиеся пейзажи и неспешные думы текли в его голове. Война открывала перед ним свои первые картины, но они не казались страшными. Засыпанные снегом развалины домов, поваленные телеграфные столбы, разбитые остатки своей и вражеской техники – за оконным стеклом все это казалось кадрами документального фильма, и зрение быстро привыкало к ним. А думами Севка был дома. Прошлой ночью эшелон проследовал через Арзамас. Севка не сумел подать весточку родителям, и лишь выскочил на несколько минут на перрон, чтобы посмотреть на родные места. Этот город по – особому сберегался в его памяти. Сюда он мальчишкой ездил с отцом за покупками для колхоза и его на всю жизнь впечатлили громадные соборы и монастырские постройки, величественно расположившиеся на холмах. Здесь до войны сохранилось много храмов, и хотя большинство из них превратились в хозяйственные помещения, вид их делал город по особенному красивым и притягательным. Сюда добиралась на богомолье его мать после того, как окояновские храмы были разрушены. Через Арзамас Севка ехал в Муром в поисках Насти, и то время врезалась в его память особой печальной и прекрасной мелодией.

Эшелон недолго стоял в Арзамасе, а душу словно обдало теплой волной. Где-то неподалеку, всего в нескольких десятках километров мерцает за окном керосиновая лампа, и сидят за столом его родители. Потрескивают дрова в печи. Они вечеряют – едят картошку с квашеной капустой, и говорят о нем, Севке, о его брате Толике, которого тоже закрутила в свою воронку война. Тихо, темно, только снежок падает в свете луны, да спят покрытые инеем могучие осины окояновского леса. Севка любил осинники. Собравшись в стайки, осины светятся серебром и звенят необыкновенным звоном, словно цыганки монистами. В них по – особому чисто и пахуче. Когда Севка привезет Настю к родителям, он обязательно поведет ее в лес, в свои любимые осинники, и будет целовать ее под звон их серебряных листьев. Он обязательно найдет ее и привезет к родителям. Надо только закончить войну. Осталось недолго. Немца уже погнали от Москвы, и глядишь, к лету, выкинут его за пределы Родины. По всему видно, что готовится большое наступление и его артиллерийский полк примет в нем участие. Месяц назад Севка окончил Томское артиллерийское училище, и вот уже совсем скоро вступит в бой. В училище было трудно, жили впроголодь. Булай сильно потощал, стал легким, как перо. Зато теперь, в походном порядке снабжение не в сравнение лучше. Кормят пшенным кулешом с салом. Сегодня утром командир полка объявил, что вечером полк выгружается и что с погодой им сильно повезло. Снегопад не дает фашисту летать. Иначе не избежать бомбежек. Пока еще немец хозяйничает в небе, хотя, конечно, не так, как в начале войны. Но все идет к лучшему.

Вечером встали на безымянном полустанке и получили команду к разгрузке. После недельного вынужденного безделья все пришло в бодрое движение. Ездовые открыли конные вагоны, положили настилы и выводили на открытый воздух отдохнувших, хорошо откормленных тяжеловозов. Артиллеристы скатывали на землю покрытые клеевой побелкой пушки. Полк сходил на землю и медленно вытягивался по зимнику, ведущему в темные, поросшие редкими перелесками поля. За ночь он должен был одолеть марш-броском тридцать километров и к рассвету прибыть на передовые позиции. С темнотой пороша прекратилась, облака ушли и на угольно-черном небе проступили мириады звезд. Стало заметно холодать. «А ведь Рождество скоро» – подумал Севка – сегодня третье января. Значит и морозы Рождественские».

Поначалу двигались относительно легко. Здесь прошли танки и их гусеницы вмяли снег настолько, что колеса пушек не вязли. Но лошади все – же уставали, и солдаты шли рядом, помогая им в трудных местах. Перекуры были короткими. Командир спешил и гнал полк вперед. Ясная ночь предполагала ясное утро, а значит и фашистскую авиацию. Однако на середине пути дорога разошлась в две стороны. Следы танков ушли вправо, а полку предстояло двигаться по едва заметному, сильно заметенному снегом санному пути. Движение замедлилось. Уставшие лошади едва тянули утопавшие по ступицы пушки и усилия красноармейцев им мало помогали. Севка понял, что к рассвету они заданного пункта не достигнут. Командир полка майор Горюнов созвал офицеров на летучку. Он сидел на зарядном ящике в своем белом сибирском полушубке, с темными кругами под глазами и обострившимся носом.

– Мы завязли. Лошади не тянут. Люди устали. Какие будут предложения? – спросил он своим прокуренным трескучим голосом.

Офицеры молчали. Все понимали, что по законам военного времени невыполнение приказа влечет суровое наказание. А приказ – прибыть в расположение дивизии на рассвете. Но какой совет они могли дать? Снег превратился для полка в непреодолимую преграду. Воцарилось молчание. Наконец, комиссар полка Звягин, бывший партийный работник тридцати с небольшим лет, произнес:

– Самое лучшее, что я могу тебе посоветовать, Степан Гаврилович, – это послать за подмогой в дивизию. Не мы виноваты, что дорога непроходимая. Без техники мы ее не одолеем. Лыжи у наших разведчиков есть. Направляй их с пакетом до штаба дивизии. Здесь еще километров десять-пятнадцать осталось. Глядишь, трактора или танки подошлют.

Посланцы ушли в темноту, ездовые накрыли лошадей попонами, а солдатам было разрешено развести в укромных местах костры и отдыхать. Полоса вдоль дороги поросла мелколесьем. Солдаты нарубили небольших березок, запалили костерки и расположились кружками, вокруг них. Севка подсел к костерку своей батареи и слушал солдатские разговоры. Мороз потихоньку забирался в валенки и рукавицы. Ждать надо было не менее трех часов.

Два танка пришли в полночь и задрогший на холоде полк медленно зашевелился, чтобы возобновить движение. Шли медленно и к рассвету явно не успевали. Но теперь душа не болела – начальство знало положение. С рассветом снова посыпал снег, не дававший чужой авиации делать свое смертельное дело. Когда полностью рассвело, пошли по местности, где война недавно бушевала во всю силу. Здесь не осталось ни одной целой деревни. Вдоль дороги торчали останки сожженных и разбитых снарядами домов, валялась домашняя утварь и клочки одежды. Кое-где на пепелищах копались люди. Лишь иногда несколько сохранившихся изб виднелось в ряду обвалившихся печных труб, да бездомные собаки бродили среди остатков жилья. В заваленных снегом полях стояло множество разбитой техники, словно в остановившемся мгновении запечатлевшей всю ярость сражения. Танк с красной звездой, наехавший на немецкую пушку, поднял ствол орудия в небо, словно слон, раздавивший тигра и получивший в этот момент смертельный выстрел. Группа немецких бронетранспортеров, попавшая под залп термитных снарядов «Катюши» запечатлела ужас мучительной смерти, испытанной немцами. Стволы пулеметов провисли как пластилиновые, люки оплавились, из одного из них торчали сгоревшие остатки руки. Среди перевернутых и разбитых бронемашин и броневиков виднелся даже фюзеляж сбитого самолета.

На полях работали похоронные команды, которые сносили трупы немцев и советских солдат в отдельные кучи и хоронили их в братских могилах. Кучи трупов были огромными. Мертвые, заледенелые люди лежали как дрова, с торчащими руками и ногами, скрюченными пальцами, обезображенными лицами. В воздухе еще не исчез запах гари и тлена. Севке не приходилось никогда раньше встречаться с массовой смертью. Весь опыт его молодой жизни ограничивался тем, что ему изредка приходилось участвовать в похоронах односельчан или однокашников. Но теперь картина смерти развернулась перед Булаем в невиданном ужасе. Смерть словно поднялась в белом саване во все белесое зимнее небо и, содрогаясь, смеялась ему беззубым ртом и звала его в свои объятья. Тошнотворный ужас сковал душу парня.

Наконец, с большим опозданием прибыли на исходный рубеж, в 342 дивизию, и получили боевую задачу. Артиллерийский полк придавался передовой группе, которая должна была преодолеть сопротивление немцев на левом берегу Волги, перейти реку по льду и смять вторую линию обороны на правом берегу, образовав брешь для прорыва.

Трое суток готовились к работе: изучали топографию местности со схемами укреплений врага, готовили матчасть, работали с личным составом. В артполк влили остатки нескольких разбитых ранее противотанковых батарей. Один из бывалых – наводчик Сергеев попал в батарею Булая. Он выделялся среди новобранцев особой манерой держаться и свойством быть во всем первым – и у котла, и на позиции. Бойцы сразу приняли его первенство, и растопырив уши слушали его байки. А судя по ним, Сергеев успел побывать в пекле и выйти из него живым и здоровым.

Погода установилась прекрасная – мороз и солнце. На удивление немецкая авиация не донимала. Лишь в небе привычно висела ноющая, как зубная боль, точка самолета-корректировщика. Немцы, видно, поняли, что русские готовят наступление и закапывались поглубже. Здесь, на передовой Севка впервые увидел новые танки Т-34 и КВ-1. Особенно его впечатлил «Клим Ворошилов». Зная пробивную способность своей пушки, Севка прикинул, что она, скорее всего, лобовую броню этого богатыря не взяла бы. Хотя боковую – пожалуй. Вообще Севка гордился своими орудиями. Новенькие ЗИС-2 стали выпускаться только несколько месяцев назад. Это были удобные, скорострельные и сильные орудия. Пушки были настолько мощными, что Ставка приказала осенью прекратить их выпуск, потому – что они пробивали броню немецких танков как жестянку. Ведь основной танк вермахта – Т-3, имел лобовую броню всего в 5 сантиметров, а боковую и того меньше. Тяжелых танков немцы пока не делали. Бить в башню такой машины было бесполезным делом. Если не попадешь в зарядный отсек, то снаряд прошивает танк насквозь, и уходит в воздух, не выводя его из строя. Противотанковые ружья и сорокопятки для таких танков годились больше. Их снаряды проникали в коробку и метались там, поражая живую силу.

Да, советские машины превосходили немецкие. Только у немцев их было много, а у нас пока маловато.

Седьмого числа был зачитан приказ о наступлении. Стоя в ряду артиллеристов и слушая сиплый голос командира полка, Булай ощущал, как в душе его растет тревожное напряжение. Завтра начнется… После ужина он в который раз проверил состояние казенников и прицельных приборов орудий, приказал расчетам ложиться отдыхать и прилег сам в своей командирской землянке, выкопанной бойцами на скорую руку. Дневная усталость взяла свое и он заснул. Но словно разбуженный чьей-то холодной рукой, проснулся задолго до рассвета. И уже не мог вернуться в сон. Тревожное ожидание забрало душу в свои руки. Полежав с открытыми глазами, Булай поднялся, вышел из землянки и закурил. Ночь еще властвовала над миром. В небе мерцали кристаллики мелких зимних звезд, передовую окутала тишина. Не поднимались вверх даже осветительные ракеты, которые немцы в обычное время жгли бессчетное количество. Мир будто сжался перед началом новой кровавой схватки. Севка облокотился на бруствер и смотрел на едва видные силуэты холмов и зарослей кустарников на стороне врага. За кустарником едва угадывались развалины деревни Ножкино. Там, впереди несла подо льдом свои воды Волга. Впервые он увидел эту великую воду лет десяти от роду, когда батя взял его с собой в Нижний покупать сельхозинвентарь. Они стояли тогда на откосе рядом с Кремлем и любовались открывшимися видами. Был жаркий летний день. Под бездонным бирюзовым небом неспешно катила свои воды Волга, а по ней шли белые суда, покрикивая низкими голосами гудков. И было что-то могучее, что-то родное в этом движении. Мальчишка ощущал себя окруженным незримой любовью всего сущего, которое дарит ему эту красоту. Позже Севка пару раз ездил рыбачить со своими друзьями-студентами в окрестности Лыскова, расположенного не так далеко от техникума, где он учился. Ночевки на берегу Волги с костром и песнями остались в его памяти теплой и жизнерадостной картиной.

И вот теперь его Волгу захватили пришельцы. Они обуглили землю вокруг нее, сожгли человеческое жилье и убивали, убивали, убивали…. Они исключили его, Севку, его отца и мать, весь русский род из списков достойных быть на Земле. Страшные картины принесенной врагом беды всплывали в памяти парня. «Гады, гады, проклятые – тяжело ворочалась в его голове мысль – карать вас, карать беспощадно» и чувство ненависти камнем давило грудь.

Еще в темноте заняли боевые позиции. Ровно в шесть в зенит с шипением пошли три сигнальные ракеты, и линия фронта окрасилась вспышками выстрелов, белые сполохи озарили темные низкие облака. Севкина батарея вела огонь по укреплениям в редком кустарнике вдоль реки. Булай давал команды, как на учениях и так увлекся, что забыл, что это совсем не учения. Но потом в грудь словно толкнуло – ведь это война. Стреляли недолго, всего пять минут, экономили снаряды. Канонада затихла и в атаку пошли штурмовые группы с танками впереди. За танками перебежками, быстро растворяясь в темноте, двигалась пехота. Булай получил приказ перенести огонь на укрепления на правом берегу, откуда заливисто трещали крупнокалиберные пулеметы и бухали укрытые в капонирах пушки. Немецкие доты обнаружили себя огнем, и Севка приказал выцеливать их по трассерам, рассекавшим темноту.

А танки уже приближались к первой линии немцев. Мощный рык КВ впечатлял. Их было всего несколько среди двух десятков тридцатьчетверок, но внимание всех было приковано именно к ним. Эти многотонные гиганты катили к позициям врага с таким неодолимым напором, что казалось, нет на свете сил, способных их остановить. Иногда от их брони отлетали искры, высеченные снарядами немецких противотанковых пушек. Но они не замедляя хода, достигли немецких окопов и начали раскатывать их, давая возможность пехоте подтянуться. Немцы сопротивлялись зло и цепко. Они забрасывали танки гранатами и подожгли три машины. Но танкисты сделали свое дело – первая цепь пехоты дошла до окопов и обрушилась в них. Началась рукопашная схватка. Потом подоспела еще одна волна и через несколько минут рукопашная стала затихать. Танки выкатились на лед Волги, и это было неожиданностью для врага. Он не ожидал, что многотонные машины пойдут по речному льду, и противотанковых орудий у него здесь было негусто. Сама природа помогала советским танкистам, единственный раз, за всю войну сковав реку метровым слоем льда. Танки быстро преодолели подъем и начали штурм второй полосы укреплений. Здесь немцы закопались глубоко в землю, загородились четырьмя рядами колючки и минными ловушками. Потери танков росли. В рассветной мгле было видно, что несколько машин осталось на минном поле. Но остальные подмяли колючку и начали утюжить окопы вместе с пулеметными гнездами. В воздухе стоял адский грохот. Следовавшая за танками пехота, оставляя на льду десятки убитых, приблизилась ко второй линии и по танковым следам устремилась через колючку к окопам. Немцы сопротивлялись с крайним ожесточением. Они шли в контратаки в местах прорывов советских солдат. Поле боя густо усеялось убитыми, но все новые цепи пехоты поднимались по склону. Наконец сопротивление немцев стало ослабевать и приобрело очаговый характер. Танки ушли вглубь, а Булай получил приказ перебазироваться на правый берег и обеспечить их прикрытие на той стороне. Когда артиллеристы перетащили на лошадях орудия через Волгу и поднялись по круче, перед ними открылась панорама встречного боя. Наши танки вырвались на оперативный простор, увлекая за собой пехоту, но тут из отдаленного перелеска по ним ударила артиллерия, и выкатило несколько десятков Т-3 и Т-4. За ними рядами шла пехота с автоматами наперевес. Уже рассветало, и видимость позволяла рассмотреть противника. Булай не отрываясь смотрел в бинокль на врагов, которых видел впервые в жизни. Они шли во весь рост, будто на прогулке, даже весело. Немцы чувствовали себя хозяевами этой земли, всем видом демонстрируя презрение к смерти, и к тем, кто наводит на них прицелы своего оружия. «Похоже, панцергренадеры» – подумал Севка с нарастающей ненавистью в душе – ишь, расшагались…» Он слышал об этих танковых гвардейцах, отличавшихся особой отвагой и выучкой. Немцы организовали контратаку по всем правилам военного искусства. Их артиллерия образовала вал взрывов, накрывая советские машины. На поле загорелось еще несколько советских танков. Затем огневой вал переместился на пехоту, и она залегла. В дополнение ко всему в просветлевшем небе появились бомбардировщики Ю-87, которые с невыносимым воем сирен начали пикировать на залегшую пехоту. За всем этим валом огня немецкая армада продолжала свое неспешное, но неумолимое движение. Севка разглядывал маленькие коробочки танков, вылезавшие из балок, низин и уже вплотную накативших на немногочисленные советские машины. Они охватывали русских в клещи. «Как тараканы» – думал он, ощущая в себе нервную дрожь.

Телефонист протянул Булаю трубку:

– Пятый, пятый – услышал он в ней дребезжащий голос комполка, – накрой пехоту, пехоту накрой, соколик. Сам наведешь?

– Наведу – ответил Булай, быстро просчитал наводку по движущимся цепям и дал команду наводчикам заряжать осколочными. Пристрелочный выстрел лег удачно, и он открыл беглую стрельбу. Орудие давало семь выстрелов в минуту – четыре орудия – двадцать восемь. Частокол взрывов вырос в массе наступавших немцев, они залегли и затем стали отбегать в перелесок. Мимо батареи с ревом прошло еще полтора десятка Т-34, видимо, резерв командира дивизии. Они на большой скорости помчались в гущу танкового боя. Немецкие танки развернулись, и оставив на поле несколько горящих машин, пустились в бегство. Булай уже было решил, что бой выигран, как неподалеку от батареи раздалась частая ружейная стрельба. В окопах второй линии немецкой обороны накопилось много недобитых фрицев, и, сконцентрировавшись на левом фланге, они пошли в рукопашную на оставшееся охранение, пытаясь отбить позиции. Начался ближний бой. Взвод охранения отбивался от нескольких десятков немцев.

– Батарея, карабины – крикнул Булай, выхватил свой наган и бросился в гущу драки. «Вот они, гады, вот они…» – звучали в его голове бессвязные слова. Его легкое, молодое тело, наполненное яростью, словно летело по воздуху, разинутый рот глотал воздух, глаза искали только одно – лицо врага. И он увидел его прямо перед собой – испачканное землей, лицо сорокалетнего ефрейтора, с холодно прищуренными глазами. Немец выдергивал штык винтовки из спины поверженного красноармейца, а взгляд его уже нашел Севку. Он вскинул винтовку и нажал на курок, но выстрела не последовало. И тогда ефрейтор взял винтовку наперевес и шагнул на встречу Булаю. Он не отводил своих серых глаз от глаз русского, и взгляд его излучал холодную силу смерти. Время словно остановилось для Севки. Окровавленный штык качался перед его глазами совсем близко, может быть, в двух шагах. Взгляд немца приближался, его всклоченные белесые волосы над стрижеными висками, твердо сомкнутый рот и заученные, сильные движения тела парализовали волю парня. Не знавший ни одной рукопашной схватки, ни разу не видевший такой неудержимой звериной ярости, он мгновенно ослаб в ногах и замер, как вкопанный, забыв про наган в своей руке. Немец сделал еще шаг вперед, надрывно заревел, оскалил зубы и Севка понял, что сейчас он вонзит в него штык. Словно кто-то подсек его под ноги, и он упал на спину, пропуская штык над собой. Одновременно Булай увидел свою руку с револьвером, которая вскинулась вверх и стреляет в немца, а затем почувствовал, что тот навалился на него всем телом и в глаза ему льется какая-то теплая жидкость. Севка вывернулся из под ефрейтора, и увидел, что пуля пробила тому переносицу, и из дыры бьет черная струя крови, залившая ему лицо. Горло парня исторгло крик ужаса и омерзения, его стало рвать.

Потом, когда бой затих, Булай выбрался из окопа и ползал на коленях между трупами своих и чужих по черно-красному снегу, отыскивая чистые пятна и почти не понимая, что делает, тер и тер снегом свое лицо.

* * *

Советское наступление пошло не по плану. Спешно переброшенные дивизия СС «Рейх» и 1 танковая дивизия немцев отбросили передовые части Красной Армии. Хотя в прорыв шириной 8 километров вслед за 39 армией вводились 29 армия генерала В. Швецова и 11 кавалерийский корпус полковника С.Соколова, у немцев было достаточно сил, чтобы закрыть брешь. На 29 армию с запада навалились части генерала Линдинга, укрепленные переброшенными по воздуху маршевыми батальонами, а с востока наседала кавалерийская бригада СС «Фегелейн». Темпы наступления замедлились. Лишь «вездеходный» 11 кавалерийский корпус уже оперировал в тылу врага и подходил к Вязьме на встречу с кавалерийским корпусом генерала Белова. Но и они не смогли соединиться, потому что не было танков и артиллерии, которые применили против них немцы. Кавалеристы остановились. Завязались упорные бои. Некоторые деревни по нескольку раз переходили из рук в руки. Наступление проводилось чаще всего без поддержки танков и авиации, в неимоверно трудных условиях. Глубокий снег, мороз в 25–30 градусов, невозможность обогреться и обсушить обмундирование. Тылы отставали. Подвоз боеприпасов, медикаментов и продовольствия не обеспечивал нужд наступающих частей. Между ослабленными в боях дивизиями и даже полками образовались разрывы. Сплошной линии фронта не было. Боевые действия велись вокруг деревень и вдоль дорог. В воздухе господствовала авиация противника. Единственной горловиной, через которую осуществлялась снабжение советских частей, являлась брешь в немецкой обороне в районе деревень Ножкино и Кокошкино. Эту горловину окрестили «огненным коридором».

Немцы быстро опомнились и разработали план окружения прорвавшихся советских частей. Наше командование недооценило сил противника. Вскоре значительные части Калининского фронта оказались в полуокружении. Стали заканчиваться боеприпасы и продовольствие. ВВС калининского фронта пытались организовать доставку боеприпасов и продовольствия окруженным частям по воздуху. Но самолетов было мало. На весь калининский фронт в этот период насчитывалось только 96 самолетов различных типов. В первых числах февраля расход боеприпасов 29 армии сократился до 1–2 снарядов в день на орудие и до двух-трех мин на миномет. Ставка приказала 30 армии генерала Д.Лелюшенко деблокировать окруженных. Бои велись практически ночами, потому что днем люфтваффе контролировало воздух. Ослабленные прежними боями дивизии Лелюшенко продвигались очень медленно, преодолевая ожесточенное сопротивление. Все деревни, вокруг которых велись бои, стерты с лица земли. Разведчики Лелюшенко уже достигли расположения 29 армии в районе деревень Лебзино и Соломино и даже вывезли на санях около тысячи раненых, но соединиться две армии так и не смогли. Немцы замыкали кольцо. Измотанные беспрестанными боями армии создавали круговую оборону в Мончаловских лесах на площади двадцать на десять километров. Все командиры штабов, специальных и тыловых подразделений, кто не был там крайне необходим, были переведены в пехоту. Необходимо было беречь боеприпасы. Не было горючего для машин и тягачей. Солдаты голодали. С начала февраля перешли на хвойный отвар и конское мясо. Местное население делилось с солдатами картофелем, солью, льняным семенем.

Завершив окружение 29 армии, немцы приступили к ее уничтожению. Днем и ночью со всех направлений фашисты бомбили, обстреливали и атаковали нашу оборону. Фронт продолжал сужаться. Были велики потери от авианалетов. Штабы и госпитали переводились из деревень в леса.

Стратегический замысел Ставки по уничтожению Ржевско-Вяземского выступа врага не был выполнен. Советская армия была еще не готова к таким масштабным и глубоко эшелонированным операциям.

Немцы сумели отрезать проникшие в их выступ армии. Потрепанный полк Севки был одной из частей окруженной группировки.

 

16

Настя

1942 год пришел в Муром, как и во все остальные места России, тупыми и тревожными ударами народного сердца. Фашист только-только отброшен от Москвы, но еще совсем рядом. Не выдохнуть с облегчением. Все таит в себе внутреннее напряжение. Тревога иссушила жизнерадостный блеск в глазах людей. Закутанные в платки бледные лица женщин и суровые лица мужчин несут в себе печать заботы. Прежде живописный городок на высоком берегу Оки будто сник. Деревянные домики смотрят на грязный снег улиц мутными глазами окошек. В покосившихся палисадниках и дырявых заборах посвистывает жгучий ветерок. Древние храмы, много лет не знавшие ухода, поднимают свои колокольни в серое небо без гордого торжества. Все они превратились в хозяйственные и военные объекты. Тишину города оживляет лишь карканье ворон, поселившихся на тополях вокруг госпиталя да паровозные гудки на станции, постоянно забитой военными эшелонами.

Жизнь Насти превратилась в бесконечный поток серых дней, едва различимых в своем однообразии. Уже второй год она квартирует у тетки Анисьи, младшей сестры матери, бездетной, моложавой солдатки, работающей диспетчером на железнодорожном вокзале. Их маленький домик, окруженный садами, стоит на крутом речном откосе. В теплую пору здесь хорошо, красиво. Откос курчавится яблоневыми и вишневыми садами, сбегающими к берегу Оки. А зимой приходится с трудом выбираться по мерзлому склону на дорогу или скатываться вниз, рискуя ушибиться. Тетка Анисья Настю любит, словно нашла в ней замену своим не рожденным детям. Но видятся они мало, потому что тетка уходит на работу чуть свет. Тихо, чтобы не будить Настю, она собирается в своем углу, надевает черную плюшевую шубку, обматывает голову плотной коричневой шалью, обувается в растоптанные валенки и, прикрыв за собой дверь, растворяется в синеватой утренней темени.

Настя поднимается позже. Военный завод, на котором она работает, располагается совсем неподалеку, в Преображенском монастыре и ходьбы до него из дома всего десять минут. В цехе, где она работает, изготавливают капсюли-воспламенители для артиллерийских снарядов. Производство считается одним из самых опасных, потому что в нем используется пироксилин, крайне чуткий к ударам. Взрыв может произойти от падения капсюля-воспламенителя на пол или нечаянного обращения с ним. Когда по цеху везут тележку с партией готовых изделий, то впереди и сзади нее идут солдаты с красными флажками, чтобы все соблюдали предельную осторожность.

Настя работает на самом ответственном участке – она закладывает пироксилиновую пробку в корпус капсюля. Здесь требуются очень чуткие пальцы и предельная осмотрительность. Как оказалось, такую работу могут делать только девушки с нежными пальчиками. Мужчины вообще для нее не подходят, им не хватает концентрации внимания, а пожилые женщины с натруженными и огрубевшими руками не могут так тонко проделать манипуляцию.

С работы Настя приходит в сумерках. Она растапливает печь и наскоро готовит для себя и Анисьи ужин. Варит картошку или пшенную кашу. Их продовольственные карточки позволяют жить сносно. Правда, иногда бывают перебои с хлебом, зато крупа и селедка всегда есть. До еды они сейчас не охочи, в голову не приходит мечтать о разносолах. Враг еще висит над Москвой и праздничного настроения не бывает.

Ближе к ночи приходит тетка. Она добирается пешком от вокзала, расположенного довольно далеко. Устало садится в угол под божницей и замирает в мерцающем свете лампады, положив руки на колени. Отдыхает, смотрит, как Настя собирает на стол.

– Хорошо, что мы с тобой вдвоем живем, Настенька. Одной-то мне хуже было бы. А ты и еду сготовишь и тряпки постираешь. Молодец ты у меня. Хорошая девка, вся в мать пошла.

– И мне с тобой хорошо, тетя Анисья. Спокойно как-то. В Окоянове я оставаться не могла. А куда еще податься? Слава Богу, ты у меня есть.

– Слушай, девушка – оживлялась тетка – что же твой жених тебя так зацепил? Ведь и дружили то всего ничего. И до серьезного у вас не дошло, а ты будто мужа потеряла, уж сколько времени сама не своя ходишь. Как то это необычно получается.

– Нет, тетенька, тут ничего необычного. Может наоборот все самое что ни на есть обычное. Встретила, полюбила и разлюбить не могу.

– Да что же в нем такого особенного? Мальчишка мальчишкой. Уж, понимаю, был бы какой видный кавалер. А то ведь считай, ребенок. Уж на что, мой Ванюшка разлюбезен был моей душе. Когда на фронт отправила, шибко тосковала, и телом и душой. А сейчас уж и упокоилась немного. Тоскую, конечно, люблю его, но по ночам спокойнее сплю. А ты с чего изводишься?

– Не знаю, как объяснить, тетя Анисья. Знаю только, что больше никого не хочу и ни о ком не мечтаю. Мне он кажется самым лучшим. Самым красивым. А главное, в нем душа есть.

– А как же измена его? Ведь мужик с большой душой не должен так делать?

– Не могу этого объяснить. И простить его не могу, а все думаю – может он на миг ослеп, а потом поздно стало. Бывает же так на свете, правда?

– Ох, девонька, чего только на свете не бывает. Вон сколько историй война на свет производит. По-всякому она людей перекувыркивает. Кто на ногах стоит, а кто и в грязь падает. Но нам с тобой держаться надо. Мы из верующей семьи, Бога боимся, Ему молимся. Нам пачкаться не след. Только ведь ты свободная, можешь себе нового женишка приискать.

– Нет, не хочу, не хочу.

Поужинав, Анисья уходит в свой угол за печкой, зажигает свечу перед иконой Богородицы и шепотом свершает вечернее правило. Потом ложится и сразу засыпает. А Настя подкладывает дров в печку и открывает молитвенник. Она читает молитвы за своих родных и за Севку, который, как она узнала от матери, тоже ушел на фронт, и просит Господа о его убережении. Настя не задумывается, почему такой мимолетный роман с Булаем стал единственным и необратимыми в ее жизни. Так бесхитростно и надежно устроена ее душа, сызмальства познавшая Божью благодать человеческого достоинства. И еще посещает ее в молитвах надежда на то, что и Всеволод однажды вернется к ней преобразившийся и любящий ее такой же верной и необратимой любовью. Но молодая ее натура не хочет ждать. Она начинает мечтать о том, как уйдет добровольно на курсы военных санитарок и потом встретит Севку на фронте, какой страстной и горячей будет их любовь. От мыслей об этом кружилась голова. Настя жалеет о том, что так сурово обошлась с ним, когда он приехал к ней в Муром. Но по-другому в ту пору она не могла поступить. Сейчас, наверное, она бы его не прогнала. Ведь любовь умеет прощать.

Постепенно печь начинает угасать и Настя ждет, когда на багровых углях умрут синие язычки угарного газа. Только после этого можно задвинуть заслонку и ложиться спать. Если же уснешь с открытой заслонкой, то утром проснешься в заледенелой избе. Все тепло через трубу вытянет. Ну, а если раньше времени закроешь, и угарный газ вытечет в дом, тогда беда. Тут до смерти совсем недалеко.

 

17

Виктор Уваров

В январе от Федора пришло радостное известие. Из Центра поступила радиограмма о награждении нескольких подпольщиков и партизан правительственными наградами. Среди награжденных был и Виктор, получивший орден Красной Звезды¸ и сцепщик Дремов, удостоенный медали «За отвагу». Андрей Дремов превратился в ценного поставщика информации для Москвы. Не зная немецкого языка, он каким-то чутьем, по лаконичным надписям и вензелям разбирался в маскировке эшелонов, с ходу определял, что за техника затянута брезентом или забита в фанерные ящики. В Москву уходили шифровки с подробным перечислением количества танков, пушек, вагонов с пехотой и боеприпасами. По такой информации в штабе Верховного могли делать выводы о подготовке ударов и контрударов, других маневрах противника. Обычно Виктор получал сведения от Дремова через тайник, сделанный в стене разрушенного здания. Но иногда нужны были подробные опросы и инструктажи по заданию Центра. В таком случае они встречались на явочной квартире. Квартирой стал домик двоюродной сестры Дремова, Дашутки, молодой женщины, овдовевшей еще до освобождения от польской оккупации.

При поляках в Гродно существовало несколько подпольных групп сопротивления. Две из них объединяли белорусских и литовских националистов, а муж Дарьи вошел в ячейку, сформированную полковником НКВД Ваупшасовым. Приступить к делу ячейка не успела. Кто-то ее выдал. Поляки не стали тянуть с наблюдением за подпольщиками – время было напряженное. Они попытались их схватить и супруг Дарьи погиб в перестрелке. Сама она провела две недели в польских застенках, но была выпущена на свободу потому, что действительно ничего не знала. С тех пор ее и без того неприязненное отношение к польской власти превратилось в плохо скрываемую ненависть. Польский следователь во время допросов привязывал ее к топчану и неоднократно насиловал. Приход Красной Армии был для Дарьи праздником, а когда началась война, она охотно согласилась помогать подпольщикам.

Виктору нравилась эта молодая женщина с густой рыжей гривой, голубыми глазами и веселым нравом.

– Я дочь трудового интернационала – смеясь, говорила Дарья о себе. – Бабка по маминой линии еврейка, а отец латыш. Оба у пана Яблоньского служили. Дед лесником, а бабушка экономкой. Бабуля по папиной линии русская, а дедуля хохол. Они пролетарии в первом колене, в город из деревни пришли. Здесь на кожевенной фабрике и познакомились. А о других предках даже и вспомнить трудно – так они перемешались. Через Гродно какие только войска не проходили. И французы, и немцы и русские и всякие литовцы с латышами. А войска они и есть войска. Одной рукой убивают, а другой детей зачинают.

Даша оказалась веселым и очень жизнестойким человеком. Она обладала каким – то удивительным даром решать жизненные проблемы без метаний и переживаний. Несмотря на голод, в ее доме всегда имелся кусок хлеба и картошка, трещали в печи березовые дрова, кипел самовар для заварки зверобоя под чай с сухариками. Виктор вскоре понял, почему это так. К Дашутке словно к магниту тянулись люди. Ее белозубая улыбка и способность успокоить любого, напевная веселая разговорчивость, умение сопереживать нужны были людям. В дом часто заходили близкие и далекие знакомые, советовались, жаловались, звали на «помочи» и она никому не отказывала. Заодно кто-то приносил несколько картошек, кто-то пару поленьев, а кто и самогону. Для Виктора конспиративная квартира была очень удобной. Едва ли кто обратит внимание на посетителей, если сюда постоянно тянутся люди.

На первой встрече Андрей, поджидавший Уварова у Дарьи, познакомил его с сестрой и присутствовал при установочной беседе.

Виктор рассказал Даше о том, для чего нужна квартира, какие будут способы ее оповещения при приходе подпольщиков, и как себя вести в неожиданных ситуациях.

Дарья смотрела на молодого, поджарого чекиста с серым, мягким взглядом, внимательно слушала его хрипловатый голос и иногда едва заметная улыбка мелькала на ее лице. Виктор понравился ей, а военная жизнь не располагала к длительному затягиванию отношений. Над городом висели страх и смерть. Время сгустилось и стало предельно сжатым. Один день проживался как неделя, неделя – как месяц. Люди воспринимали возможность существовать совсем по-другому, чем в мирные времена и приближали любую возможность хоть маленького счастья по мере своих сил. Во второй приход, когда Уваров проводил Андрея, и сам собирался покинуть дом, Даша вышла из своей комнаты, где по уговору пережидала беседу, и не глядя на Уварова, тихо спросила:

– Может, останешься?

Всем своим чекистским опытом Уваров был приучен к тому, что сближение с женской агентурой является делом запретным и нежелательным. Но на дворе была война, а ему только стукнуло 30 лет. Даша, запала ему в сердце с первой минуты знакомства уже не шла из головы. Он пришел в ее дом со сладким предчувствием свидания и тело его, стосковавшееся по женскому теплу, властно требовало перешагнуть через привычные правила работы. Теперь он увидел, что и Даша дорожит каждой минутой.

Что-то горячее разлилось в его груди. Виктор обнял девушку и стал целовать ее страстно, безудержно, теряя память.

Когда на утро он покинул ее дом, в душе его царило ликование и радость жизни. Его переполняло чувство любви и страсть борьбы.

– Врешь, не возьмешь – думал он о фрицах, вспоминая своего любимого киногероя Чапаева.

 

18

Данила Булай и «Спринтер»

В Гамбурге уже много лет жил «Спринтер», он же бывший полковник ПГУ КГБ Николай Деркач, сбежавший к противнику еще во времена «перестройки». Как показало расследование, предательство внешне имело вульгарную и незатейливую подоплеку. «Спринтер» имел в консульстве собственную служебную кассу, в которую по локоть запустил руку. Должок был, видно, солидный и он имел глупость обсуждать проблему с женой в квартире, оборудованной немцами подслушивающей техникой. Дело кончилось тем, что на него вышла немецкая контрразведка и попросила его оказать помощь в ответ за неразглашение содеянного греха. Деркач дал слабину и согласился. Несколько месяцев он тайно сотрудничал с БФФ, выдал все, что знал, но потом нервы не выдержали и он перебежал на ту сторону. Позже резидентуре стало известно, что у предателя были и другие мотивы. В ту пору к Деркачу стал наведываться новоявленный посланник «незалежной Украины» в Бонне Мыкола Бондарь и агитировал переходить в «украиньску виру». Разговоры сопровождались и большим количеством архивных материалов о «геноциде украинцев» в тридцатые годы, об «освободительном движении» во время Второй Мировой войны и так далее. Деркач к такому напору готов не был. Где-то в глубине души заиграла украинская бандура, пролились горькие слезы и он растаял, хотя по утверждениям хорошо знавших его сотрудников был человеком твердым. Многие подробности его измены остались неясными, но выявился любопытный факт – к украинским националистам он, в конце концов, так и не примкнул, остался в Германии сам по себе. Но здесь его жизнь не задалась. Поначалу Деркач работал по договору с немецкой разведкой в качестве советника. Но затем немцы стали предъявлять к нему претензии – советник был по каким то причинам не очень полезный. Похоже, не все выдавал, что знал. Настал день, и его выпустили на вольные хлеба с весьма скромной пенсией.

В семье также все складывалось не блестяще. Жена стала тосковать по родине, и требовать возвращения. «Спринтер» на такой шаг не решился. Она развелась с ним и вместе с дочерью вернулась на Украину.

СВР было известно, что «Спринер» остался в Германии, не работал, прозябал в дешевой квартирке на окраине Гамбурга. С согласия властей сменил фамилию и получил от них немецкий паспорт. Теперь по легенде он был сербом Николой Дерку, получившим германское гражданство.

Булай был знаком с Деркачом по совместной работе в Бонне и в свое время высоко оценивал его как разведчика. Это был внешне привлекательный, напористый и жизнерадостный человек. Они никогда не дружили, но симпатизировали друг другу. Измена Деркача произошла через два года после отъезда Булая из Бонна.

К тому времени это уже был не первый случай для Булая, когда предателями оказывались люди, которых он лично знал. Каждый раз его охватывало смешанное чувство ненависти и отвращения к ним. Предательство в разведке бывает не от страха или отчаяния. Оно всегда случается от гниения души, зловония которой во время не заметили окружающие люди. «Меня всегда учили следовать закону – думал Данила – но я не хочу ему следовать, когда думаю о предателях и педофилах. Наверное, если жизнь столкнет меня с подобным случаем – разорву на куски на месте». Когда-то, в середине 90 годов, на фоне ельцинской вакханалии случаи предательств в разведке участились, Данила, будучи резидентом, твердо решил для себя, что будет судить таких людей своим судом, что бы это ему ни стоило. Он поделился своими соображениями с офицером безопасности резидентуры и тот поддержал его. На российскую Фемиду надежды уже не было. Бывший однокашник офицера безопасности по разведшколе Алексей Краснов, сдавший ЦРУ агентуру целой линии в Вашингтоне, был отпущен досрочно из лагеря и безбедно проживал на американскую пенсию где-то во Флориде.

Теперь Булаю предстояло по оперативной необходимости установить контакт со «Спринтером». Выходить на предателя без страховки было рискованно, но что-то говорило Даниле, что в данном случае можно рискнуть. В то же время, ему нужно было провести с собой большую работу, чтобы настроиться на общение со «Спринтером», не показать ему всей меры своей ненависти. Ведь речь шла о возможном сотрудничестве.

Данила пришел по адресу «Спринтера» когда стемнело. Проверившись в пешем порядке, он убедился, что «хвоста» нет, и приблизился к дому. Дом и подъезд в нем чем-то напомнили ему улучшенную версию хрущевских новостроек, разве что лестницы чуть почище, нет дурного запаха и не исписаны стены. В пятидесятые годы, в пору «экономического бума» германские власти не очень заботились об эстетическом оформлении зданий. Нужно было строить много и быстро. В Гамбург в ту пору лавиной прибывали «гастарбайтеры» из Турции. Это была рабочая сила, без которой экономику Германии нельзя было восстановить. Десять миллионов трудоспособных немцев до срока легли в землю или стали инвалидами. Турок встречали оркестрами на перронах и предоставляли дешевое жилье. Прошли годы, акклиматизировавшиеся турки переселились в квартиры получше, а это жилье пошло «социально слабым» гражданам и иммигрантам новых волн – югославам, иранцам, иракцам, выходцам из Магриба.

Данила сразу узнал Деркача, когда тот открыл дверь, хотя за прошедшие 16 лет его пышная шевелюра стала редкой и седой, на лице появились морщины, а румянец увял. Но все-таки он был вполне узнаваем.

«Спринтер» тоже узнал Данилу. Он побледнел и не вымолвил ни звука, остолбенев от неожиданности. Затем выдавил из себя:

– Булай…Не может быть.

– Впусти в квартиру, не на пороге же разговаривать.

– Ты… зачем пришел, ты же не киллер…?

Данила понял, что Деркач живет в страхе расплаты и боится, что однажды в дверь позвонят и…

– Ты знаешь о решении суда. Двадцать лет лагерей ждут тебя на родине. Другого ничего не будет. Но я не поэтому делу. Надо поговорить.

Деркач нерешительно ступил назад, приоткрывая дверь.

– Проходи…. Тогда.

Данила прошел в маленькую жилую комнатку, где царил холостяцкий беспорядок.

Булай предполагал, что квартиру «Спринтера» немцы сняли с постоянной прослушки еще несколько лет назад, когда убедились, что прослушивать нечего, ведь это стоит немалых денег. Другое дело – контроль мобильного телефона. Это святое. Но лучше в помещении не говорить.

– Пойдем в гасштетт, пивка попьем, пообщаемся.

Через десять минут они сидели в безлюдном зальчике пивной неподалеку от дома Деркача. Тот несколько пришел в себя, успокоился, но в глазах его прятался огонек тревоги. Данила понимал его состояние и не хотел напускать туману вокруг своего появления. Для начала нужно было сделать человека полностью вменяемым.

– Николай, объясняю сразу. Я пришел предложить тебе одно дело. Дело необычное, не совсем шпионское. Да и разведывательных сведений ты давно не имеешь и по большому счету никому не нужен. Но как человек с немецким паспортом и немецким языком можешь оказать мне большую услугу. Насчет искупления вины и возможности вернуться на родину я тебя морочить не буду. Это не моя компетенция. Насчет собственной совести тоже разбирайся сам.

Деркач задумался и долго молчал. Затем спросил:

– Не боишься, что я тебя сдам?

– Один раз ты нас всех сдал. Ну и что получил? Тебе ни с какой стороны не резон к немцам бежать. Отказать, конечно, можешь. А сдать не сдашь. Это ты уже прошел.

– Допустим, я соглашусь. Что я должен делать?

– Просьба тебе по плечу. Только прежде, чем к ней подойти, давай, все же о тебе поговорим. Хочу тебя послушать. Ты сейчас вообще, в каком состоянии духа? Может быть, руки опустил, и делать ничего не сможешь?

– Близко к этому. Зло на себя меня точит. Сколько лет уже прошло, а я не могу себе простить, что так лоханулся.

– Ты на самом деле с кассой пролетел?

– Касса – это глупость. Были долги, но дело не в них. Бондарь мне архивные материалы привез о том, как семью моего двоюродного деда харьковская ЧК под корень вырезала. Два брата бабушки по матери, пятеро их сыновей и две дочери. Целый корень ни за что извели. Страшные допросы, пытки и прочее. Документы настоящие, без подделок. А я раньше ничего не знал. Бабка умерла до моего рождения, а родители молчали как могилы. Удивляюсь, как меня в КГБ с такими родственниками взяли. Видимо, их при проверке учеты не показали. Страшные материалы. Я тогда спать перестал, все в голове перевернулось. Да тут еще и развал Союза, много всякой всячины на свет вывалил. В общем, озлобился я, это главная причина.

– А сейчас что?

– А сейчас время повзрослеть пришло, нельзя же дураком умирать. Да, жестокая была жизнь при Сталине, несправедливая. А эти, сегодняшние борцы за «вильну Украину» честные и справедливые что ли? Все как один, продажные псы. Все хотят только одного – вылезти наверх любыми средствами и хапать, хапать, хапать. Этот развал Союза таких гадов наверх выбросил, особенно в Киеве, что волосы дыбом встают.

– Ты не одобряешь «оранжевую» власть?

– Издеваешься? Это же откровенная американская агентура. Они даже не стесняются в американское посольство на явки бегать. Тоже мне, «вильна Украина»! Псы вонючие. Мне предлагали в мюнхенском отделении УНО поработать, хорошие деньги обещали. Когда я спросил, откуда гроши, они и скрывать не стали: из Вашингтона.

Теперь я и думаю: каким надо было быть идиотом, чтобы из-за событий шестидесятилетней давности, случившихся в совершенно другой исторической обстановке, разрушить свою судьбу, опозориться на весь белый свет и остаться у разбитого корыта!

Данила слушал Деркача и пытался услышать в его голосе хотя бы оттенок фальши. Играет или нет? Судя по тому, в каком состоянии он его застал – вряд ли. Человек потерпел жизненное фиаско.

За свою долгую службу в разведке Булаю приходилось видеть предателей. Немного, но все-таки. Все они становились иудами по разным причинам. Были здесь и слабаки, и негодяи, и скрытые враги, и охотники за богатством. Но ни один не поймал своего счастья на той стороне. Подавляющее большинство кончало одним и тем же – крушением планов, одиночеством и позорной смертью. Чаще всего от пьянства.

С началом «перестройки» появился новый тип предателя – человек, запутавшийся и потерявшийся в идейной схватке. Похоже, Деркач принадлежал к такому типу.

– Хорошо, Данила – переменил тему Деркач – ответь мне, на какую идею сам работаешь? Куда меня завлечь хочешь? На наших новых хозяев? Они же все, начиная с самых главных, с жульем замазаны. Разве Путин не крышует олигархов, которые национальное достояние из страны вывозят? Разве Кудрин не на американские банки работает, в которых русские денежки складывает? Да что говорить, ты лучше меня ситуацию знаешь.

– Коля, путины приходят и уходят, а Россия остается. Ты хочешь, чтобы и я, и мои товарищи на все болт забили и занялись челночным промыслом? Или в услужение к вексельбергам подались?

– Все же ответь, ради чего работаешь, ради чего рискуешь?

– Пойми, Николай, Россия это огромный айсберг, который плывет своим путем. Какие бы пингвины не вставали у его руля, главный его маршрут – по историческому подводному течению. А мое дело – вперед смотреть и об опасностях предупреждать.

– Ничего себе, «пингвины» – такую махину раскололи!

– Раскололи, конечно, но айсберг, он и есть айсберг – заново вырастет и к цели своей приплывет.

– Интересно, к какой же цели он плывет?

– К единственно возможной. Нет другой силы, которая движение человеков к катастрофе остановит. Пиндосы со своей глобализацией очень хотят нас туда отправить. А барьер на этом пути может быть только один – не атомная бомба и не нефтяные залежи, а ощущение богоподобности человека. Это чувство только у нас до неба может вырасти, и вокруг него человеки всех цветов кожи будут собираться. Конечно те, кто поймет, что явился на землю совсем не только для того, чтобы оставить на ней следы своего помета.

– Опять особая роль России. Запад над этой идеей смеется.

– Помнишь картину Брейгеля «Слепые». Они там идут цепочкой, друг за другом падают в овраг и хохочут. Вот это и есть Запад.

– Ну, да. Трудно не согласиться. Этот мир теряет разум. Когда я в БНД в советниках ходил, то диву давался, сколько там недоделанных ребят. Вроде и не уроды, а за нормальных не хочется считать. При мне они первую гомосексуальную пару в загранкомандировку отправляли. Ну, думаю, эти педики там наработают! Знаешь, почему я хочу под знамена нашей разведки вернуться, хоть не моему языку такие слова выговаривать?

– Почему?

– Потому что, будучи советником у фрицев, я такие материалы видел, какие мне дураку, мозги на место поставили.

– Например?

– Например я их подборку по нашему дефолту 1998 года изучал. Интересная подборка. Всё ведь знали, но ничего не сделали, чтобы помочь. Были тогда два международных жулика Сафра и Браудер. Оба миллиардеры, оба вложились в режим Ельцина. Скупали его краткострочные облигации за гроши, а потом выкупали их с гигантской прибылью. Специальный счет открыли, на котором сначала ничего не было, а потом оказался 21 миллиард русских долларов, зато в Москве касса пуста. Тогда американцы испугались революции и решили дать Борису 4,5 миллиарда, чтобы заткнуть дыры. А перевод подрядились сделать все те же жулики через свои банки. Деньги из Федеральноо резервного банка они получили, но не перевели. Себе взяли. И Чубайс тут же крутился, он операцию согласовывал. В результате получился дефолт и народная беда. Но что интересно: эти украденные деньги снова пошли на скупку активов после дефолта по совсем бросовой цене. Эти жулики оставили страну без копейки денег. Между прочим, в досье была подшита справка из немецкого посольства в Москве о том, сколько пенсионеров в месяц кончают жизнь самоубийством. Много их было, оголодавших стариков. Десятки кончали с собой каждую неделю. Тихо и незаметно. А у Ельцина была своя статистика. Она их не учитывала. Немецкая резидентура все это видела, уж не говорю про американцев. Всю аферу отследили и пальцем не пошевелили, чтобы ее предотвратить, наши новые друзья демократической власти. Вот где их настоящие уши торчат. Сафра, правда, вскоре у себя в сейфовом помещении сгорел. Говорят, несчастный случай. А Браудер до сих пор нас обворовывает. Через фонд «Хермитаж». И в Кремле этого как бы не замечают. А ведь вопросы к нему имеются, да еще какие. Но, видно, такие люди не только Западу нужны. Не один же Чубайс России счастье несет. Волки они. Мне с ними водиться ни к чему.

– Понятно, Николай. О вещах стратегических мы еще поговорим. Давай вернемся к главной теме. Слушай меня внимательно. Ты согласен получить от меня работу с полной занятостью, так сказать на полный рабочий день?

– Сначала скажи, что за работа. Потом отвечу.

– Мне нужен разработчик под конкретного человека.

– Мужчина или женщина?

– Женщина, около 40 лет.

– Немка?

– Нет. Русская, точнее, русская еврейка.

– Мне уже под шестьдесят.

– Амурный крен не самый главный. Возможно сближение на другой основе.

– То есть?

– Она идейная русофобка, ненавидит Россию.

– Где живет?

– Похоже, в Праге.

– Замужем?

– Нет, и, кажется, не из гулящих. Серьезная дама. С ней не просто сблизиться. Но надо.

– Цель разработки?

– Судя по имеющимся данным, сотрудничает с СИС. Имеет выходы на Москву. Похоже, наши британские коллеги замутили что-то серьезное, что нам надо знать.

– Я еще раз повторю: ты не боишься, что я тебя сдам?

– Давай договоримся о следующем. Как видишь, я тебя нашел, несмотря на новое имя и скрытую лежку. Если сдашь – снова найду и кончу тебя своими руками. Ты знаешь, как я отношусь к предателям. Тебя такой ответ устраивает?

– Да, устраивает. Излагай задание.

 

19

Окояновский поселок Март 1942 года

Все утонуло в снегах: и лес, и дома, и поля. Куда ни глянь – везде белые увалы снега, везде тишина. Наступил март, но тепло задерживалось. Вокруг царило зимнее затишье. Словно тишина легла на поселок ватным покрывалом, через которое любой звук пробивался с трудом. Стукнет ли кувалда кузнеца в кузне, застрекочет ли сорока, едва слышный звук долго докатывается до уха, наконец дойдет с запозданием, да тут же и умолкнет.

Посельчане отзимовали первую военную зиму с привычной натугой. Жизнь и раньше не была к ним особо ласкова. Лишь два последних года накануне войны они почувствовали хоть какое то облегчение. И урожаи тогда собрали неплохие, и государство не обдирало их как липку. Сытое время пришло – говорили они. Но недолго суждено было длиться этому времени, следом наступало народное лихо. К началу 1942 года призыв первой и второй очереди из поселка выбрали. Увели в армию не только работящих мужиков, увели и тягловых коней, оставив лишь нескольких кобыл да пару меринов.

Пришла пора думать о весенних работах. Дмитрий Булай ломал голову о том, что делать, когда начнется весенняя страда. Он знал, что окояновская МТС сильно поубавила в кадрах и технике. Новые трактора забрали на фронт вместе с трактористами, а стареньких на весь район никак не хватит. Понаведался Дмитрий Степанович в райком, где осталось всего четыре человека партийных начальников, из которых он хорошо знал Толю Мокшина. Толя был молодой мужик в призывном возрасте, но с грыжей, которую заработал еще на строительстве Магнитки. Теперь он заправлял сельхозотделом, состоявшим из него самого да инструктора Нюрки Дорониной, голосистой и проворной бабы, умевшей находить общий язык с председателями колхозов. Толя по старой дружбе нашептал Булаю придушенным голосом, что «наверху» к весне готовятся и планируют бросить на район кое-какую технику. Толком он объяснить ничего не смог, но Дмитрий Степанович понял, что может быть, на недельку пришлют гусеничные тягачи с арзамасских курсов военмехов. Две-три таких машины сильно выручили бы колхозников. А без тракторов землю уже не поднять. Угодья теперь стали куда больше, да и лучшие руки из села взяты.

В последних лучах неяркого мартовского заката Булай шел по узенькой тропке в правление и думал о своем.

От сыновей с фронта вестей не было. Закружила военная пурга их обоих. Толик перестал подавать весточки с первых дней войны. Видно перемолотили немцы его воинскую часть в Белоруссии в самом начале и где он теперь, жив или мертв – неизвестно. Тогда пропадали целые армии и от многих солдат даже следов не осталось. Севка же частенько писал до самого Нового года. Он ласковый теленок, к родителям всегда тянулся. В последнем письме намекнул, что готовится наступление. Наступление и на самом деле на Рождество грянуло, но с тех пор сынок замолчал. Жив ли, нет ли, тоже неизвестно. Дмитрий горестно вздохнул. Длинную жизнь он прожил, всякого повидал и не спешил хоронить сыновей. Убеждал себя, что оба со временем объявятся. Война много чудес являет. Порой возвращаются даже те, на кого похоронки получены. А на Толика с Севкой, слава Богу, ничего такого не приходило. Объявятся еще… Но вот жена совсем высохла от тоски. Анна сильно изменилась с тех пор, как пропали сыновья. Она стала замкнутой и молчаливой. Могла часами сидеть, глядя в одну точку. Утром, еще до света, сползала с постели и сразу вставала на колени перед образами. Молилась истово, подолгу. Днем молча возилась со скотиной, хотя раньше всегда занимала себя ласковыми разговорами с коровой и козами. Теперь замолкла. Потом перед сном снова молилась и тихо укладывалась в постель. Дмитрий чувствовал, что она подолгу не спит, но не пытался ее расшевелить. Он знал свою жену, она замыкалась глубоко и надолго. Булай тоже постоянно просил Богородицу о том, чтобы опустила свой защитный омофор над его сыновьями. Просил горячо, со слезами.

В маленьком поселке оплакали уж не одного погибшего. Всего полгода шла война, а уж четверых его жителей не стало на свете. Сколько же еще заплатят жизнями за изгнание врага со своей земли? Ведь фашист только чуть отброшен от Москвы.

В правлении было полутемно и накурено. Потрескивали поленья в печке-голландке, тускло светила семилинейная керосиновая лампа, мужики чадили козьими ножками, кашляли от едкого местного горлодера, неспешно обсуждали новости с фронта. Всего собралось семь человек. Все пожилые, покоробленные непосильной работой, с узловатыми, натруженными руками. В полумраке вместе с огоньками цыгарок поблескивали их глаза.

«Вот и весь трудовой фронт» – подумал Булай. «Ну, еще баб с десяток наберем на крайний случай, да подростков с полдюжины. А работы ведь невпроворот»

– Ну, что тыловики – начал Булай, поздоровавшись с каждым за руку – будем про весну говорить?

– Погутарим, конечно, Дмитрий Степаныч – отвечал старик Коробков – куды деваться. Весна придет и нас запряжет.

– Боюсь, райком план спустит как в прошлом году. И что делать будем? У нас на такой план ни силенок, ни лошаденок сейчас нет. А меньшего плана ждать не приходится. Видишь, война какая идет.

Мужики молчали, попыхивая самокрутками. Дым в избе стоял непроглядный.

– И что тут поделаешь – начал скрипучим голосом Матвей Гусаров – как скажут, так и будет. Нам-то чего выбирать?

– Нам с тобой, Матвей Петрович, работу делить надо: кто что делать будет. Вот и давай совет держать. Семена, слава Богу, в прошлом году запасли, уже хорошо. А с тягловой силой беда. Был я намедни в райкоме, разведывал, как чего. Приедут ближе к Пасхе, посмотрят наши угодья, да и решат, какую помощь дать. Вроде в МТС пригонят пару тракторишек из военных фондов. Глядишь, и нам сколь – нибудь помогут. Ну, а что не помогут будем делить между собой. Производство снижать нельзя. Наши дети на фронте голодают.

– Это правда – снова заскрипел Матвей. Только чую я, этой весной последние силы на земле отдам. Кончаются они.

– Все мы на пределе, Матвей. У всех жилы трещат. Такая у нас, видно, судьба.

– Что, опять про грехи наши перед Господом Богом начинаешь?

– А что с тобой Матвей Петрович, начинать? Ты сроду в Бога не верил, а сейчас уж и подавно. Помнишь, как ты по молодости к монашкам вместе с Васей-нищим бегал? Земляки до сих пор смеются. Но дело, конечно, твое. А я так думаю, что ничего на свете даром не проходит. За все приходится отвечать. Значит, за какие-то грехи ответ несем. Да не столько мы с тобой, сколько дети наши.

– А они-то за какие грехи?

– За наши, Матвей. За наши.

– Всю жизнь тебя, Дмитрий Степанович знаю. Не припомню, чтобы ты таких грехов совершал, чтобы твои сыны сегодня со смертью лоб в лоб встретились. Тянешь, как вол свою упрягу, а им за это отвечать?

– А ты, Матвей, по единицам не суди, хотя и у меня грехов ой сколько наберется. Ты за весь народ думай. Русский народ – он особенный. Он как одно тело. Или не согласен?

– Да, уж. На миру живем. Все сообща.

– Вот, вот. Может немцы какие или французы каждый сам по себе. А мы одно тело, с этим и спорить нет резону. Вот и получается, что это тело грешило как целое и получает по заслугам как целое. Я так думаю.

– И отчего же нам честь такая досталась?

– Мне ответа на такие вопросы не дано. Только догадываться могу, что и вправду, особая честь нам дана. Вот скажи, Матвей, остались на свете настоящие христиане? Ты, может, не знаешь, а я знаю. Раньше подвижники везде были. Первые апостолы из Израиля произошли. Потом великие святые в Европе появились. Один Блаженный Августин чего стоит. Все было по Богу. А потом католическая церковь своим путем пошла. За власть стала бороться и святость растеряла. Святые только на Руси остались. Больше нигде нет таких христиан, которым Иисус Христос сказал бы – вы наследники моей славы. Все они по большому счету притворщики. Вот у фрицев на пряжках написано «С нами бог». Какой Бог может быть с этими душегубами?!

В нашем же народе подвижники были, есть и будут. Ведь наши деды к раке Серафима ходили, да и Анна моя по молодости тоже в Муром с бабами хаживала, к мощам Петра и Февроньи. Вот в этом и суть.

– Как тебя понимать?

– Я думаю, надо просто понимать. Подвижники – они как народные учителя. Пойдем мы за ними – значит, угодны будем Господу. Отвернемся от них – значит, уподобимся католикам и прочим. И получим наказание.

– Так, по-твоему выходит, мы его уже получаем?

– Может и так, Матвей. Война-то страшная у нас идет.

 

20

Настя. Май 1942

День за днем тихая скорбь прорастала в душе, принося новые и новые мысли.

«Что с того, что я работаю на военном заводе – думала Настя – сколько моих ровесников сражается на фронте, сколько свою жизнь отдают, а меня рядом нету. И Сева… Он ведь где-то там. Мать пишет, потерялся Сева на войне, родители все глаза выплакали. Но я же знаю, жив он, мне его разыскивать надо. А я здесь сижу. Нет, не место мне здесь, надо на войну идти»

Тетка Анисья плакала в голос, когда узнала, что Настя собралась в военкомат.

– Доченька, посмотри на себя. Ты же стебелечек тоненький, куда тебе на войну! Или не знаешь, какая она злая тетка?! Если не убьет, так изуродует, выбросит из жизни. Может, твой подвиг – детей рожать, а не в окопах сидеть! Опомнись, деточка..

– Тетенька, я детей рожать только от Севы смогу. Вот и пойду к нему на фронт.

– Да ведь пропал же он, не найдешь его. Может, сгинул он давно.

– Не сгинул, я знаю. Найду.

Настя говорила с такой уверенностью, с такой внутренней силой, что Анисья поняла – эту любовь ничто не остановит.

В военкомате ее принял пожилой майор с ампутированной по локоть правой рукой.

– Ты хорошо подумала, дочка? – спросил он, пытливо глядя в глаза девушки. Ему нужно было понять, не сгоряча ли Настя приняла решение. Если сгоряча, то потом пожалеет. – Я долго думала – ответила Настя – мне нужно на фронт.

– А ты понимаешь, как это трудно и страшно?

– Я готова туда пойти. А там пойму. Сейчас нет, конечно.

– Ты ведь самого главного себе представить не можешь: фронт душу выжигает. Душа не может спокойно пережить того, что глаза видят и руки делают. Она либо сгорает и человек становится бесчувственным, либо в скорлупу уходит и отказывается чужие страдания принимать, вместить их не может.

– Страшно все это, только я знаю, что мне надо туда.

– Или друг сердечный у тебя на фронте?

– Да, на фронте.

– Это ведь все девические мечты, что ты его там встретишь, и вместе врага будете разить. Такое только в сказках бывает. У войны свои законы. Может, ты в тылу себя для него убережешь, и будет у вас после войны семья. А вот пойдешь на фронт и неизвестно…

Майор долго уговаривал Настю. Он явно не хотел, чтобы эта хрупкая девочка сама прыгнула в пекло. Может быть, у него были собственные дочери. Но Настя стояла на своем, и в конце концов майор, вздохнув, подписал ей направление на курсы военфельдшеров во Владимире.

В мае Настя уже распаковывала свои пожитки в общежитии бывшего владимирского медицинского училища, переоборудованного под военно-медицинские курсы. В комнату заселились еще четверо девчат, все из близлежащих деревень. Они были физически сильнее Насти. Две из них поработали в колхозах, а две успели потрудиться на местных фабриках. Девчонки были также молоды, как и Настя, жизнерадостны и веселы. Войны они не боялись и головы их были заполнены обычными для этого возраста любовными делами. Они могли долгими вечерами трещать о своих женихах и читать их письма с фронта как самые увлекательные художественные произведения.

Им предстояло три месяца проходить ускоренный курс для фронтовых фельдшеров, которые на звание фельдшеров на самом деле не тянули. Здесь давали лишь начальные знания анатомии, учили различать ранения и принимать решения о том, какая необходима первичная помощь. Сама помощь в полевых условиях не могла быть сложной: дезинфекция, наложение жгутов, бандажей, шин, и так далее.

Для понимания эта наука оказалась не очень сложной, тем более, что в сумке фельдшера находилось небольшое количество лекарств и вспомогательных средств – йод, бинт, жгут, мазь от ожогов. Некоторые занятия вели врачи, демобилизованные с фронта по ранению. В их рассказах было много ужасного, от чего сердце Насти обливалось кровью. Только теперь она начала понимать, что мужество врача – это особого рода мужество. Ему приходится включаться в угасающую жизнь разворочанных осколками, лишенных рук и ног людей, вселять в них надежду и всеми силами оказывать помощь. И при этом не терять духа, не слабеть телом и душой. «Сколько же сил понадобится мне – думала Настя – наберусь ли я их когда?»

Потом начались практические занятия. Девушек учили на набитых смесью опилок и песка манекенах делать уколы, накладывать шины, перевязывать раны и перемещать раненых. Когда Настя впервые попыталась затащить себе на спину манекен весом 70 килограммов, чтобы по пластунски доставить его в санитарный пункт, она поняла, какие испытания ее ждут. Девушка тащила манекен по траве, изо всех сил отталкиваясь сапогами и помогая себе одной рукой, но когда выдохлась и остановилась, оказалось, что она проползла не более десяти метров.

Но, все равно, несмотря на осознание всей тяжести избранного пути, она стремилась на фронт. Внутри нее уже работал механизм, который независимой от мыслей и чувств человека определяет его судьбу.

 

21

1942. Ржевский выступ

После неудачного январского наступления под Москвой, в тылу немцев, в зимних лесах от Ржева до Вязьмы застряли окруженные советские войска. Их было много, по немецким данным, около ста тысяч. Главной силой среди них являлась группа генерала Белова, не потерявшая боеспособности и имевшая снабжение с большой земли через узкий проход в районе города Нелидово. Снабжение было плохим и нерегулярным, потому что немцы постоянно пытались перекрыть этот узенький ручеек. Но все-таки Белов имел возможность хоть и впроголодь кормить солдат и давать им минимум боеприпасов. Окруженцы вели активную партизанскую деятельность. Они взрывали мосты и железнодорожные линии, совершали диверсии, уничтожали гарнизоны. Сил на их разгром в зимних условиях у немцев не было. Так прошла зима, минула весна, и наступило лето. Только в конце июня немцы подтянули необходимые для операции войска и приступили к ликвидации окруженных советских частей. Батарея Булая готовилась встретить их на южном направлении.

* * *

Севку разбудил жаворонок. Мелкая птаха с первым светом поднялась в зенит и огласила окрестность радостной животворящей трелью. Булай никогда не слышал жаворонков ранним утром. Он считал, что эта птица запевает, когда солнце уже поднялось над горизонтом. А тут еще только светает… Или, может, божья тварь предчувствовала, что днем все пространство заполнится вселенским грохотом и места для ее трелей просто не будет?

Булай лежал в брезентовой палатке на разостланной шинели, в грязной, пропитанной потом гимнастерке, с распущенным ремнем. Рядом сопел командир взвода пехоты толстяк Крылов. Теперь они воюют вместе, делят хлеб и воду пополам. Каждый раз перед пробуждением Всеволод видел один и тот же сон: он сидит с Настей на скамеечке под цветущей черемухой теплым весенним вечером. Настя положила голову ему на плечо, а он крепко прижимает ее и сердце его часто бьется. Он очень желает ее, ведь он знает, что такое близость, и в то же время он понимает, что с Настей нельзя поступать опрометчиво. Эта девушка достойна только одного – любви только в лоне семьи и никак по-другому. На память ему приходили ночи с Волей. Все тогда было – и страсть и огонь в груди, только такой хрустальной нежности не было. А Настя достойна нежности. Нежности необыкновенной, как маленький цветок, как мотылек на ладони. Она несет в себе чистоту и грех оскорбить ее даже нечистой мыслью…

Севка сел на своем лежбище и протер глаза. Жаворонок заливался, торжествуя в небе, а у него сегодня трудный день.

Командующий группировки генерал Белов не скрывал от своих подчиненных положения. Его разведка докладывала о том, что немцы вот-вот начнут наступление на его группировку и вчера, на вечернем сборе командиров он объявил о предстоящем начале тяжелых оборонительных боев. День начала боев был назван им точно. Сегодня, в это лазурное ласковое утро, все должно начаться.

Булай выбрался из палатки, потянулся и осмотрел расположение батареи. От прежнего состава у него оставалось две пушки и пять солдат. При этом повыбило наводчиков – самых незаменимых специалистов в пушечном деле. Приходилось на ходу учить заряжающих, да что толку. Хороший наводчик готовится упорной тренировкой. Придется самому становиться к орудию.

На небе курчавились лишь редкие перистые облачка и надо полагать, что день откроется налетом люфтваффе. Немецкие асы летали над группировкой, словно на прогулке, не опасаясь советских истребителей и ружейного огня с земли. Наши самолеты появлялись редко, а войска на земле патроны экономили.

Провиант у окруженных практически закончился два дня назад. Вчера доели остатки перловой каши, сваренной из последних пачек концентрата, и перешли на подножный корм. Булай надел сапоги и побрел вдоль опушки леса в надежде найти съедобную траву. Однако все вокруг было основательно истоптано солдатскими сапогами, и он сорвал только стебель аниса.

Заря постепенно таяла и вместо нее в небе распространялась густая летняя синева. День входил в силу, а значит, до прихода врага оставалось недолго. Да, фрицы перестали спешить. В иное время они начинали наступление с рассветом.

Вот высоко в небе загудела осой серебристая точка самолета-корректировщика. Значит, скоро.

Словно в подтверждение его мыслей из-за холмов послышалось уютное и неспешное рокотание танковых моторов. Будто стадо сытых динозавров собиралось вместе, чтобы выступить в путь. Противник явно не рассчитывал на серьезный бой. Выходит, начнут без авианалета. Да и зачем? Окруженные части голодны и измотаны, боеприпасов у них в обрез. Упорного сопротивления они оказать не могут. Стоит ли на них авиацию тратить? Проще разрезать котел танковыми клиньями, выбросить в грузовиках пехоту и взять в плен расчлененные остатки противника – вот и вся задача.

Севка вернулся к своей батарее. На каждое орудие имеется всего по лотку снарядов. А в каждом лотке – три штуки. Стрелять можно только наверняка.

Солдаты уже поднялись без команды, и каждый занимался своим делом – кто грыз припрятанный сухарь, кто брился на сухую перед сражением, кто слюнявил химический карандаш и писал весточки в никуда, потому – что полевая почта давно не ходила. Булай не торопил людей. Придет время и каждый из них займет свое место. Так же не спеша оживала жизнь и в окопах огневого взвода. Лейтенант Крылов о чем-то вполголоса переговаривался со старшиной Сергеевым, бойцы углубляли свои огневые позиции и считали патроны. Во всем была видна неспешная рутинная жизнь, к которой рокот моторов вроде бы не имел отношения.

– Сева, что делать будем, если танки прорвутся на позиции? – спросил Крылов, присаживаясь рядом с Булаем на поваленное дерево.

– Отступать назад не имеет смысла, Сережа. Там нас зажмут со всех сторон и уничтожат. Смотри, здесь по преимуществу местность лесистая. Надо пробиваться вперед и уходить в заросли. А там видно будет.

– Это, считай, уход в партизаны. Мы же от своих оторвемся.

– От каких своих? А в лесу не свои? Нет, здесь оставаться никакого смысла. Думаю, в лесах сейчас много наших. Надо будет найти группу побольше, и пробиваться к линии фронта. А в котле оставаться нельзя. Погибнем. Ну, пошли воевать. Фрицы лезут.

Булай отошел к первому расчету, достал бинокль и стал рассматривать появившегося противника. Сначала из-за холмов стали медленно появляться верхние части танковых башен, а впереди них бойко прыгала по кочкам маленькая разведывательная танкетка с офицером, до пояса высунувшимся из люка. Прикинув расстояние, Булай решил, что мог бы, пожалуй, снять этого героя с первого выстрела, но жалко было снарядов на такого кузнечика. Танкетка обнаружила передовую линию русских, лихо развернулась и, фыркнув темным облачком, скрылась за холмами. Через некоторое время там дружно зарычали мощные моторы, и верхушки башен стали быстро расти, превращаясь в бронированных чудовищ.

Севка почувствовал страх, который прятался в нем еще с первого боя. Это не был физический страх смерти. Нет, это было ощущение беззащитности перед организованным, и могучим движением врага. Ощущение парализованного неизвестным гипнозом кролика, который не в состоянии сделать даже прыжка в сторону от надвигающейся пасти питона. Ноги Булая ослабли, руки дрожали. «Ну, ну, кончай дрейфить – шептал он себе. Смотри, солдаты не боятся» Краем глаза он взглянул на расчет. Бойцы стояли напряженно и внимательно, внутренне превратившись в комки воли. Они уже отучились бояться смерти. А он, Севка, воевавший шестой месяц и попавший за это время в серьезные переделки, все никак не мог сделать окончательного шага через страх. Его гипнотизировала спокойная и самоуверенная немецкая военная машина.

– Батарея, к бою – сдавленным голосом скомандовал он. Затем, словно не зная, что делать, подбежал к орудию, оттолкнул наводчика и сам припал к оккуляру. В лотке рядом с орудием отблескивали желтоватым цветом два бронебойных и один осколочный.

«Спокойно, спокойно» – говорил он себе, а руки уже сами крутили штурвалы наводки.

– Бронебойным заряжай – крикнул он, увидев в прицел угластую коробку немецкого танка. Вот он – серо-бурый Т-3, выполз из кустарника, качая стволом. Сколько до него, пятьсот, триста? Надо подпустить ближе, надо наверняка. Чем ближе, тем лучше. В лотках попадались перекаленные снаряды, которые вместо того, чтобы пробить броню, рассыпались от удара об нее. Но чем ближе дистанция, тем больше вероятность, что пробьет… Страха уже не было. Танки вели стрельбу с коротких остановок. То справа, то слева на опушке леса ухали взрывы, осколки секли кустарник, стояла пороховая вонь. В окопах Крылова бойцы легли на дно, лишь была видна фуражка самого Сергея, который наблюдал за противником в бинокль. Рокот моторов приближался, и Севка потерял чувство реальности. Он забыл, где находится, только ощущал, что кто-то напружиненный и собранный внутри него ведет ствол орудия вслед за движением танка, который резво подминал под себя кустарник, и видимо еще не обнаружил противника.

– Сейчас поймаю, сейчас я тебя поймаю – сипел Севка, отчаянно вращая штурвальчики – лишь бы чушка не подкачала… – и в тот момент когда немец приостановился, он вывел прицел на его лобовую броню и скомандовал «пли».

Севка не ждал, когда фриц повернется к нему боком. Он уже усвоил, что лобовая броня Т-3 не выдерживала бронебойных 76-миллимитровых снарядов, которые пробивают башню насквозь и достают даже до зарядного отсека. Лишь бы снаряд не был перекаленным… Пушка подпрыгнула, снаряд прочертил невидимую линию и ударил танку в лоб. В танке с грохотом лопнул огненный шар, его башню подбросило вверх, и она отлетела на десяток метров в сторону.

Севка очнулся, словно выпал из кошмарного сна.

– На тебе, гад – услышал он собственный крик. В этом крике переплелось страстное желание отомстить врагу за все унижения проигранных боев и жажда безжалостной и жестокой мести за надругательство над своей землей.

А из-за подбитого танка уже выползло другое чудовище, и подскакивая на буераках устремилось прямо на батарею. Теперь противник знал ее позицию.

– Бронебойным заряжай – крикнул Севка, но в этот миг разрыв осколочного ухнул рядом и волна кувыркнула его на бруствер. Сразу очнувшись, Севка почувствовал боль в спине. Он приподнялся на руках и увидел, что все трое батарейцев, иссеченные осколками, недвижно лежат у пушки, которая внешне не была серьезно повреждена. Позицию второго орудия, стоявшего в тридцати метрах, смял еще один танк, и не оставив на ней никого в живых, уходил в глубину леса. Преодолевая головокружение, и тошноту Булай на коленях дополз до своей пушки и увидел блестящую пасть открытой зарядной части, словно просящую снаряда. Севка щупал вокруг себя руками в надежде найти лоток, но лотка не было. Словно во сне он водил по земле руками, оглушенный, плохо соображающий, желающий только одного – найти снаряд. Потом что-то заставило его оглянуться, и он увидел, что немецкий танк уже совсем близко. Еще немного – и он обрушится на позицию. Но внезапно танк прекратил рычать мотором и затих, уставив пушку в зенит. На фоне уходившей в лес перестрелки послышалось скрипение поворотных рукояток, крышка люка отъехала в сторону. Из него показался белобрысый парнишка в каскетке и черной куртке. Он огляделся вокруг, затем выкарабкался из башни, и со стоном подбежал к подбитому Севкой танку.

– Franzi, Bruderchen, kom, steig aus{ Франци, братишка, вылезай…}– причитал он, припав к открытому люку водителя-механика – Du bist doch lebendig{ Ты же жив…}… и вдруг завопил – nein, nein, nein… видимо рассмотрев в полумраке останки своего брата.

Он с воплями закружился на одном месте, затем выхватил пистолет и пошел на Севку. Залитые яростью глаза его были похожи на невидящие бельма.

– Du hast meinen Franzi ermordert, du, Biest, Du sollst krepieren{ Ты убил моего Франци, скотина. Ты должен сдохнуть} – стонал он сиплым голоском и беспорядочно нажимал на курок. Но руки его ходили ходуном и пули не попадали в Булая, который никак не мог подняться на ноги.

Немец приблизился вплотную и Севка увидел совсем молоденькое пьяное лицо в гари и слезах.

– Du hast es verdient…

Он шагнул к Булаю и почти в упор направил пистолет в голову и нажал на спуск. Но затвор только сухо щелкнул. В обойме кончились патроны.

Севка тупо смотрел на немца и с трудом воспринимал происходящее…. Немец хочет его убить… А он что? Нет, так негоже…думал он, качаясь от головокружения – Кобура пустая…висит на одном ремешке….

– Heh, Adi, warte mal! – послышался еще один голос и с танка спрыгнул низенький парнишка в черной униформе. Этот тоже был заметно пьян.

– Lass uns mit dem Russen bissel Spass haben. Jetzt läuft er im Gebusch und wir schiessen ihn wie einen Hase ab. Mein Treffer kostet Dir еine Flasche Martell, und Dein?{ Эй, Ади, подожди. Давай позабавимся с русским. Пусть бежит по кустам, а мы его подстрелим как зайца. Мое попадание будет стоить тебе бутылку Мартеля}

– Gut, lass den Dreckskerl erfaren, was die Todesangst ist. Mein Teffer kostet dir auch eine Flasche, Kugelchen. Los!{ Хорошо. Пусть засранец узнает, что такое страх смерти. Мое попадание тоже стоит бутылку. Давай!}

Коротышка также вынул пистолет и знаками показал Севке, чтобы тот бежал по низкорослому кустарнику вдоль опушки леса.

Тот все понял. «Батя, слышишь меня – поднялся в его душе голос. Они на меня как на зайца…Как на зайца, суки…Батя, помоги…». И теплая волна прилила к его груди, словно далекий отец услышал его, и через громаду расстояния усилием души вдохнул в него волю к борьбе. Гнев вошел в тело Булая, наливая его свинцом ненависти. Руки стали чугунно тяжелыми, поступь обрела ухватистую уверенность, торс – готовность к броску. «Значит, в зайчиков поиграем – носилось в его голове – хорошо, поиграем» – а глаза уже шарили вокруг. Вот уцелевшее орудие, вот убитые бойцы, вот раненный Сергеев, который все видит, вот мертвый Картузов лежит на боку с разбитой челюстью, а на ремне пристегнута лимонка.

– Los, laufen – услышал он нетерпеливый крик, но не побежал, а пошел, потому что понимал: в медленно идущего они сразу стрелять не станут…

«Хорошо лежит Картузов, хорошо, рядом с лафетом, лишь бы гранату быстро сорвать…»

Поравнявшись с убитым бойцом, Севка метнулся в его сторону, сорвал с ремня гранату и упал за лафет орудия. Всего десять метров отделяло его от немцев, но теперь он был хозяином положения. Пули ударили в лафет. Он глянул в смотровую щель и увидел, что немцы отбегают к танку, на ходу оборачиваясь и стреляя наугад в сторону пушки.

«Вот и поохотились» – мелькнула в его голове мысль. Привстав на колено, по всем правилам метания оборонительных гранат Ф-1, он выдернул чеку и, досчитав до трех, сильно метнул вдогонку танкистам и присел за лафет. Граната взорвалась в воздухе. Осколки градом ударили по стальному щиту севкиного укрытия. Когда же он снова выглянул из-за пушки, то увидел изувеченных осколками врагов, которых взрыв застал уже рядом с танком. Один из них лежал не двигаясь, а другой бился в агонии, истекая кровью. А Т-3 взревел мотором и тронулся к брустверу, мешавшему использовать пулемет для расправы над русским. Севка еще не сообразил, что делать, как увидел старшину Сергеева, который с перебитой, висящей плетью рукой зигзагом метнулся в мертвую зону танка и бросил свое тело на металлический кожух гусеницы. В правой его руке чернел командирский наган. Старшина сунул наган за ремень, уцепился за поручень, с трудом встал и шагнул к командирской башенке, которая оставалась открытой.

– Давай, Сергеев, давай, родной – просипел Севка и метнулся вперед, туда же, в мертвую зону обстрела танка. Вслед за старшиной он вскочил на кожух и схватился за поручень. Их увидели через смотровые щели командирской башенки, и из люка появилась рука с пистолетом. Невидимый башенный стрелок, не показывая головы, начал стрелять в сторону русских. Севка увидел выкатившиеся от бешенства глаза Сергеева. Тот выхватил из ножен трофейный кинжал с орлом на рукояти и со всего размаха словно топором, секанул по кисти стрелявшего. Раздался вой, рука исчезла, и в следующий момент Севка выдернул из-за пояса старшины наган, перевалился на плоскую крышу башни, и начал стрелять наугад в темноту люка. Из танка раздались крики, он закрутился на месте и потом замер, завалившись боком на бруствер. Севка сел на край башни, вытер рукавом покрытое потом и грязью лицо. Потом мельком глянул внутрь и сказал Сергееву:

– Все, старшина. Пошли.

Они спрыгнул с танка. Булай вдруг почувствовал невероятную усталость. Он сел на траву среди убитых, и единственная мысль крутилась в его голове: не могу больше, не могу…

Сергеев снял с трупа немецкого танкиста фляжку с коньяком, хлебнул сам и протянул Севке.

– Давай, лейтенант.

Севка отхлебнул большой глоток. Дыхание перехватило, но почти сразу в теле стало разливаться тепло. Он помотал головой и глубоко вдохнул воняющий гарью воздух. Надо приходить в себя. Бой уже гремел далеко в лесу. Видимо там, в глубине, немцы добивали последние очаги сопротивления. Булай разрезал гимнастерку на мертвом бойце, нарвал лоскутов и перебинтовал старшине руку. Ранение было сквозным, кость не задета.

– Еще повоюешь, старшина – сказал он.

Затем выбрались на бруствер рядом с замолчавшим танком. Перед ними открылась панорама, по которой медленно колыхаясь на увалах двигались бронетранспортеры с пехотой. Сейчас они остановятся, и пехота начнет свою работу. Пойдут цепью, добивая оставшихся в живых русских. Только вдоль речушки, где зеленеет широкая полоса камышей, и болотистый заливной луг, они не пойдут. Постреляют издалека.

– Сергеев, посмотри, кто живой, и будем уходить вдоль берега.

Живым оказался только один раненный в живот заряжающий Ковальчук. Двигаться он не мог.

– Сергеев, возьми мою плащ-палатку, потащим его в ней.

– Ни, не треба мене тащити, товарищу лейтенант – простонал Ковальчук – я уж змираю. Найлепше стрелите мене. Просим, Вас, стрелите.

– Давай палатку, Сергеев!

– Да подожди ты, лейтенант. Слышишь, немцы рядом. На, наган, Ковальчук. Делай свое дело.

Он сунул свой наган в руку раненого. Тот улыбнулся страшной улыбкой уходящего, перекрестился, затем с трудом поднял револьвер к виску и нажал на спуск.

– Под трибунал отдам, сука – заорал Севка, но Сергеев деловито сунул наган в брезентовую кобуру и перевалился через бруствер.

– Не отставай, лейтенант – услышал Севка.

Поначалу они скатались к речке и упали в заросли низкорослой осоки. Залегли, не шевелились. Цепь немцев прошла довольно далеко, постреливая по сторонам. Одна очередь прилетела и в осоку, но их не задела.

избранного пути, Настя с нетерпение ждала окончания курсов и отправки в действующую армию. Внутренний голос говорил ей, что там начнется ее новая жизнь.

 

21

Булай в окружении

Голова раскалывалась от боли. В глазах плавали фиолетовые круги. После того, как он с Сергеевым сумел скрыться от немцев в лесу, к ним прибилось еще два красноармейца. Большой лес кишел разрозненными группами и одиночными солдатами, которые шли в разных направлениях, нередко сталкивались друг с другом и снова расходились. Никто не знал, что делать, куда идти. То с одного направления леса, то с другого слышались выстрелы. Немцы прочесывали его по секторам. Наконец Севка принял решение идти на Восток, потому что там наверняка должны быть свои. Он определил маршрут по солнцу и повел группу вдоль опушки леса наугад. Карты у него не было, но он понимал, что небольшая речушка, также протекавшая вдоль опушки, рано или поздно приведет их к какой-нибудь деревне, где можно будет получить помощь и подробные ориентиры.

Они не успели пройти и двух километров, как увидели проселочную дорогу, ведущую в лес, и услышали рычание моторов. Едва успели залечь, как показалась колонна немецких грузовиков. Она медленно выползла из леса и повернула как раз в ту сторону, куда пробирался Севка с товарищами. Значит, впереди немцы. Идти туда дальше не имело смысла, и группа свернула в чащу. Теперь они шли на север.

Летний лес благоухал запахами спелых трав и звоном птиц. Они шли, придерживаясь проселочной дороги так, как ходят фронтовые разведчики. Первый смотрит вперед, второй контролирует пространство справа, третий – слева, четвертый – позади. Их уже всерьез мучил голод и они ели листья липы. Ближе в вечеру снова вышли на опушку и увидели впереди, на пологом холме укрепсооружения, разбитые жестокой бомбежкой. Дальше за холмом снова начиналась лесная зона. Видимо, когда то возведенные здесь доты предназначались для того, чтобы контролировать пространство между двумя лесными массивами.

Они приблизились к развалинам, и присели передохнуть. Бойцы сразу попадали на землю и задремали, лишь Сергеев достал из кармана кисет, вытряс из него остатки махорки и свернул тощую самокрутку. Почиркав огнивом, прикурил, и, выдохнув дым, увидел направленное в лицо дуло винтовки. Перед ним стояли два красноармейца в довольно справных гимнастерках. Лица их были выбриты, ремни затянуты.

– Не двигаться – громко сказал один из них – Кто такие?

Сергеев цыкнул слюной через зубы, снова затянулся и, выигрывая время, медленно спросил:

– А вы кто?

– Мы бойцы 223 полка, несем постовую службу. Вы задержаны и будете доставлены в штаб полка.

– Ну, слава Богу – сказал очнувшийся от дремы Севка. – Наконец-то.

Под охраной одного из бойцов они спустились в лесной массив и довольно долго пробирались густыми чащами в расположение штаба 223 полка. Им уже было ясно, что этот полк также находится в окружении и единственное его отличие от других окруженных частей в том, что он каким-то чудом сохранился как боеспособная строевая часть. Прошли один секрет, затем другой и вышли на участок чистого леса, заполненный солдатами. Здесь кипела работа. Строили шалаши, стирали и чинили одежду, чистили оружие. В большой штабной палатке их подвели к сержанту с голубым околышем.

– Я сержант госбезопасности Курятников – лаконично сказал тот – занимаюсь фильтрацией вновь прибывающих. Ваши документы.

Севка достал из кармана гимнастерки свое офицерскую книжку и подал сержанту.

– Так, товарищ лейтенант, почему Вы не находитесь в расположении вашей части, а именно 123 артиллерийского полка?

– 123 артиллерийский полк в составе 24 дивизии сражался в окружении под Вязьмой. Мы стояли на неверовском выступе и защищали восточное направление от танковых атак немцев. Немцы прорвали оборону, вся моя батарея за исключением старшины Сергеева погибла. Связь с командирами была потеряна. Мы приняли решение самостоятельно пробираться из окружения.

– Откуда еще два бойца?

– Приблудились к нам в лесу.

– Куда вы шли?

– Мы знали только, что надо идти на Восток, потому что там должны быть наши.

– Хорошо, мы занесем в протокол ваши данные. В дальнейшем они будут проверены. Сейчас я направляю вас в сводную ударную роту капитана Кронина. Дальнейшие распоряжения получите от него.

Капитан Кронин, сухопарый и подтянутый офицер со строевой выправкой, глянул одним глазом в офицерскую книжку и сказал:

– Дам тебе взвод, лейтенант. Извини, пушек у нас нет. Ну, а пока дело к вечеру, сооружай со своими орлами шалаш и отдыхай. Служить начнем с утра. Да, там, под дубом котел с похлебкой стоит. Скажи повару, я приказал вас покормить.

Под дубом действительно стоял на костре большой казан, в котором булькали остатки мясной похлебки. Рядом горкой лежали миски и котелки, собранные с бойцов для общего пользования.

– Откуда провизия? – спросил Севка у повара, наливавшего похлебку в котелок.

– Нет никакой провизии – хмуро ответил пожилой солдат – Вчера разведчики отбившуюся корову пригнали. Вот и харчуемся. Может, еще на день хватит, а дальше не знаю…Вашего брата много прибывает.

– А полк ваш сильно потрепали?

– Что говорить, порядком. Может, батальон остался. Но командир у нас – сила. На нем и держимся.

Выпив бульона с волокнами мяса и немного утолив голод, севкина группа построила шалаш, набросала в него охапки свежей травы и тут же уснула беспробудным сном людей, вырвавшихся из объятий смерти.

* * *

Немцы не сумели окончательно достичь целей операции. Они заставили войска Белова с боями покинуть котел, нанеся им большой урон. Из стотысячной армии к своим вышли всего лишь несколько тысяч бойцов. Но в лесах между Ржевом и Вязьмой застряли многочисленные раздробленные части, не имевшие между собой связи. Они продолжили партизанскую деятельность, которая закончится только с ликвидацией выступа весной 1943 года. Среди них были и остатки 223 полка, к которым пристала группа Всеволода Булая.

 

22

Данила Булай

На сей раз встретились со «Спринтером» в Словении, в популярном туристическом месте Постойна Яма. Сидели на открытой веранде кафе, ловили теплые лучи сентябрьского солнца, наслаждались умиротворяющей обстановкой. Постойна Яма – уникальное место в Европе. Это система пещер бесконечной длины. Когда-то в ней добывались минералы, прокладывались туннели, строились подземные мосты. Затем словенцы превратили ее в интереснейшее место посещения, хорошо оборудовали и сделали удобной для туристов. В Постойной Яме Булай впервые в жизни увидел слепых саламандр – обитательниц подземных рек, текущих в кромешной тьме.

Николай за последние два месяца заметно изменился. Он будто выпрямился и наполнился жизненной энергией. Взгляд его ожил, голос обрел уверенные интонации.

– Видно я дисквалифицировался – рассказывал он со скрытой улыбкой – были времена, когда знакомства с девчонками получались легко и просто. А тут что-то не заладилось.

– Давай, излагай не спеша.

– Поначалу я Софью никак не мог отыскать. Работает она на радио «Свобода», туда доступ только по пропускам. Знаешь, где находится?

Как не знать – подумал Данила. Как раз после «бархатной революции» новые власти продали этой радиостанции Дворец Конгрессов за одну символическую крону в благодарность за гигантскую работу, которую она проделала в промывании мозгов чешского населения. Радиостанция переехала из Мюнхена в Прагу и развернулась там до небывалых масштабов. Она приблизилась к границам главного противника – России. Ее корреспонденты вели активную разъездную деятельность в СНГ, заводили там множество контактов и собирали нужную информацию. Кроме того, впоследствии из некоторых контактов получались сотрудники, поддерживавшие радиостанцию в интернете.

– Так вот – продолжал Деркач – домашнего адреса ее узнать я не мог, пока не помог случай, и я не познакомился с охранной фирмой «Орион».

– Что за фирма?

– Понимаешь, русские разбойники обложили Прагу данью. Точнее говоря, тех сограждан, которые приехали туда в качестве туристов. Бандиты подходят к ним во время прогулок и предлагают персональную охрану за известную мзду. Ну, как положено, действие рождает противодействие. Бывший сотрудник отряда «Альфа», Радик Ованесов решил устроить на этом деле свой бизнес. Голова у Радика соображает быстро, и он собрал несколько своих ребят для защиты сограждан от бандитов. Они зарегистрировали охранную фирму и разослали предложения по посольствам СНГ с предложением своих услуг за умеренную плату. Посольства, конечно, сами платить не могут, зато платят их гости. Короче говоря, я оказался свидетелем такого инцидента. Группа приезжих белорусов в сопровождении сотрудника «Ориона» гуляла по Вацлавской площади. К ним пришвартовался мужчина в наколках и сообщил, что они находятся на охраняемой территории и должны заплатить подать. Охранник предложил мужчине испариться. Тот дал сигнал, сбежалось еще четверо бандитов, и охранник принял бой один против пятерых. Правда вскоре подоспела помощь, и люди Радика разделали бандюков как Бог черепаху. Боем руководил сам Радик. Полиция при этом стояла в сторонке.

После турнира я познакомился с Радиком, он парень общительный, любезный. Изложил ему легенду – мол, ищу в Праге беглую невесту. Договорились обо всем, и через два дня он принес мне адрес Софьи всего за сто долларов.

– А дальше?

– Дальше оказалось хуже. Как и положено, по теории, я изучил район ее жительства. Это по-нашему, спальный микрорайон. Там, конечно есть и кафе и другие культурные места, но найти пункт для наблюдения или для знакомства совсем непросто. А болтаться у ее подъезда как цветок в проруби не станешь. Поэтому ничего не оставалось, как парковать машину, и сидеть в ней как последнему филеру.

Фотография твоя помогла. Хотя она уже не брюнетка и прическа короткая, но характерный нос и глаза не подвели. Установил я ее. Внешне ничего себе, даже привлекательная дамочка, хотя сразу видно, что деловая. Утром из подъезда выскакивает второпях, бежит к машине, и мчится в свою редакцию. За собой следит не очень. Бывает небрежно одета, и плохо причесана. Я в Германии от такого уже отвык. Курит много. В общем, деловая. Такую на амур не возьмешь. Или возьмешь, но не сразу.

У редакции ее подкарауливать еще сложнее. Там вообще с одной стороны дорога, остановиться нельзя, а с другой узкая зеленая зона, в которой не спрятаться. Да плохо еще то, что в редакции свое кафе имеется, Она чаще всего там обедает.

Короче, время уходило, а контакта не было. Правда, однажды мне повезло. В обеденный перерыв она пошла на встречу в маленькое кафе в Старом городе, а я естественно, за ней. Встречалась она с англичанином. После встречи я проводил его до автомашины. Номер дипломатический – английское посольство.

– Записал?

– Обижаешь. Вот цидулька. Может, пригодится. Но о чем они разговаривали, я не знаю. Кое, какие отрывки слышал, но это бесполезно, потому что я с английским не в ладах.

– Как она себя вела?

– Англичанин точно с ней ни в какой особой связи не состоит. Чисто деловой разговор.

– Может он ей что-то передавал, конверт, папочку или подобное?

– Не видел.

– Не жирно.

– Научи, как дальше быть.

– Трудности контакта они и есть трудности контакта. Думай сам, изобретай на месте. Но при этом помни, что время деньги. Мы не знаем чего-то важного…

Деркач передал ему маленькую карту памяти.

– Я тут их разговор пытался записать на телефон. Запись не получилась, едва ли твои спецы ее разберут. Зато постарался их на мобильник снять. В общем, получились узнаваемо. Думаю, это пригодится. Ну, а я продолжу.

Звукозапись на телефоне оказалась непригодной. Звук был слишком слабым, да и его забивали посторонние шумы. Зато фотография и номер автомашины точно указали на того, кто встречался с Приделовой. Это был кадровый сотрудник СИС Пол Даски, хорошо известный Булаю по прежним делам. Сейчас он был прикрыт должностью советника посольства, а их знакомство произошло еще в те времена, когда Пол занимал мелкую должность в атташате по культуре в английском посольстве в Бонне.

Данила припомнил, что Даски являлся выходцем из состоятельной семьи, имел неплохие перспективы унаследовать бизнес отца, но пошел в разведку «по зову сердца». Его тянуло на приключения. В пору своей молодости Пол демонстрировал высокую активность и стремление к успеху, что выражалось порой в довольно прямолинейных поступках. Как знать, может быть, сейчас он остепенился, и ведет себя так, как предписывает статус высокопоставленного британского дипломата?

Булай задумался. Круг участников завязывающейся интриги стал определяться. В схватку мобилизуются самые сильные и способные. Значит и цели у противника стратегические.

Данила много размышлял над происходящим и чем дальше, тем больше приходил к выводу, что впереди предстоят беспощадные бои. России будет все глубже втягиваться в схватку за собственное существование, потому что для нее неприемлем западный маршрут. То, что западный олигархат сделал с человеком, грозит миру гибелью. Весь его проект основан на том, что человека нельзя изменить. А значит, он несет в себе Зло от рождения и единственный выход – использовать это зло для развития. Отсюда теория борьбы эгоизмов, теория атомизации общества. От этого получаются ножницы: цивилизация развивается, а человек нет. Его Зло получает доступ к могучим средствам уничтожения. Он становится кандидатом в самоубийцы.

Но русское сознание почувствовало это на метафизическом уровене, без объяснений и раскладов. Оно стремится к тому, чего ему не дали сделать сначала в православном, а затем в социалистическом обществе – оно хочет изменить человека не столкновением эгоизмов, а самоограничением. Изменить через приближение к Богу. Ведь исторический факт заключается в том, что апостолы превратились из обычных людей в людей богоподобных. Это единственный пример, который дает шанс на спасение. Апостолом ты наверное не станешь, но следуя их примеру большой шаг вперед можешь сделать. И делали. Мать рассказывала ему, что в Сталинграде бойцы вставали в штыковую атаку с песней. Они срывающимися голосами хрипели «Вставай страна огромная…» и шли навстречу немцам, не чувствуя страха. Это и было возвышение над человеческой сутью до апостольских высот.

Но каково соотношение сил? Могучий, до зубов вооруженный человек Зла с Запада, и только становящийся на ноги человек Бога в России. Успеем ли подняться?

 

23

 

Черчилль о поражении Красной Армии под Харьковом

Если у человека нет принципов, он не человек, а пустое место. А принципы могут быть весьма неожиданными. Например, я выкуриваю пять-шесть сигар в день и стараюсь как можно меньше двигаться. И это совсем не привычки, как кто-нибудь может подумать. Когда я заказал начальнику авиации специальную кислородную маску с отверстием для сигары, он понял, что тут речь идет о чем-то большем, чем привычка. Черчилль должен всегда быть с сигарой, где бы он ни находился. Хоть на высоте в 30 тысяч футов. Да, я всегда должен быть самим собой. Клементина говорит, что ей трудно позавидовать – у меня тяжелый характер, закоренелые дурные привычки, патологическая несобранность и неустойчивость нервной системы. Но это все женское нытье, потому что на свете нет бабы, довольной своим мужем. Реальные заботы мне приносит не жена, а дети. Старший Рэндольф пошел не в меня и его нельзя назвать надеждой рода Черчиллей. Истеричен как беременная гимназистка, может поднять крик из-за любого пустяка, постоянно пьет и при этом напивается как свинья, плодит вокруг себя склоки и скандалы. Его идиотский характер и неумеренное самомнение не позволят ему сделать хоть какую-то карьеру. Он – пустой номер. Не лучше оборачиваются дела и у любимой дочки Сары. Она также пристрастилась к алкоголю и дело может плохо кончиться. Надо ее как-то останавливать, иначе сопьется и погибнет. Остальные двое вроде бы не вызывают опасений. Но они еще малы, надо подождать какими будут, когда подрастут. Что ни говори, никакая политика, никакие успехи не принесут ощущения счастья, если в семью закралась беда. Но сейчас нужно отстраниться от личных проблем. Ночь – это время работы. Время осмысления задач и неотложных дел. Сейчас остается только политика. Одна политика и больше ничего.

Какая же душа у Сталина – загадочная русская, или еще более загадочная азиатская? Ход его мыслей непостижим. Когда он погнал немцев под Москвой, казалось, это гений. Он сумел свести вместе все стратегические обстоятельства, правильно рассчитать время и место, исключить нападение Японии и ударить так, что Гитлер едва опомнился от этого удара. Из Берлина приходили агентурные сведения, что Адольф находился на грани срыва. Он закатывал истерики, вел себя как сумасшедший. Еще бы, за всю вторую мировую войну ему так крепко никто еще не всыпал. Казалось бы, раунд выигран, и нужно разумно воспользоваться преимуществом. Сталин должен был аккуратно и планомерно развивать успех. Фортуна была на его стороне. Но тут русский вождь поступает как баран – он начинает без разбору бить рогами в изгородь только с одной целью – повалить ее всю сразу на землю. Сначала он кидается в наступление на Ржевский выступ, где немцы вросли в землю по уши, и теряет там массу солдат. Казалось бы, уж теперь-то надо опомниться и сообразить, что Адольф сильный игрок, война с ним требует обстоятельной проработки. Но вместо этого Сталин наспех собирает целых шесть армий новобранцев под Харьковом и снова бросает их в бой. Говорят, инициатором операции были Хрущев и Тимошенко, но коли Сталин пошел у них на поводу, значит, он несет ответственность за провал. Это была толпа деревенских парней с ружьями, которую погнали против закаленных бойцов вермахта. Создается впечатление, что Сталин машет кулаками, закрыв глаза. Как он сформулировал приказ о наступлении под Харьковом?

«Приказываю всей Красной Армии добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев».

Кем надо быть, чтобы издавать такой приказ, когда немцы ничуть не уступают в силе Красной Армии, и захватили огромную часть страны? Они еще сильны, стоят в ста километрах от Москвы и душат Ленинград блокадой. Они имеют стратегическое преимущество, контролируют воздух и летний сезон позволил им подтянуть тылы. Они во всеоружии и умеют воевать лучше, чем красные комиссары. В такой ситуации невозможно мечтать об окончательном разгроме, это идиотизм. Речь могла идти только о переломе в ходе войны. Но нет, он хочет всего и сразу. Кто такой Сталин – фантазер, самовлюбленный павлин или глупый кавказский баран? Конечно же, из харьковского наступления получилось только то, что могло получиться. Вермахт несколькими ударами рассек наспех набранные и необученные армии, окружил и уничтожил их.

Непонятно, кто есть Сталин. Можно подумать, что он соединяет в себе свойства гения и барана одновременно. Но кем бы он ни был, поражение русских под Харьковом очень опасно для союзников. Из этого может получиться весьма неприятный финал – Гитлер оккупирует Россию по линии Архангельск – Астрахань, а это затянет войну на неопределенное время, и она станет выкачивать все национальные ресурсы Великобритании. Конечно, о тотальном контроле над Советским Союзом со стороны Германии не может быть и речи. Слишком велико это непокорное пространство для Адольфа. Это то же самое, что лечь спать на кострище, под пеплом которого тлеют угли. Но временную победу он одержать может. А что это означает для нас? Это означает возможность для вермахта перебросить силы на Запад и начать операцию по захвату Британских островов.

Необходимо связываться с Франклином и договариваться с ним об усилении помощи русским. В особенности им нужен алюминий, грузовики, истребители, присадки для брони и пороха. У американцев все это есть в избытке. Мы в состоянии помочь только парой эскадрилий для охраны Мурманска.

Как непросто управлять дракой, чтобы ни один из дерущихся не оказался на полу. Иначе можно все потерять. Хорошо хоть, что Франклин проявляет понимание этой политики, и вдвоем легче искать тропинку между Сциллой и Харибдой.

Неплохо работают темные крысы из масонских лож. Они дают превосходный анализ дел и нужные рекомендации. Их источники лучше, чем у СИС. В Берлине – без сомнения. Когда я проходил посвящение в ложе «Стадхольм» № 1591, я не подозревал, какую опору в моей жизни она будет играть. Хотя, конечно, у масонов свои интересы и это нужно всегда учитывать. Не зря же они затянули меня и в ложу «Розмари», когда я стал влиятельным человеком. Ложи конечно, нужны, но сегодня я должен сам решить, в какой мере помогать усатому Джо. Думаю, даже если немцы прорвутся к Сталинграду, второй фронт открывать рано. Надо дать Сталину возможность почувствовать безнадежность положения и заставить его на коленях приползти за помощью. С этим бараном нельзя вести себя по-джентельменски. Пусть почувствует страх смерти. Тогда и пойдет на все нужные нам уступки.

С другой стороны, Гитлер проявляет признаки усталости. Агенты сообщают, что среди генералов нарастает недовольство фюрером. Генштаб в полном составе считает неправильным поворот части группы Центр на юг. Генералы полагают, что если бы собранные в кулак силы осенью взяли Москву, то ход войны изменился бы в лучшую для вермахта сторону.

Но бесноватый не позволил им этого сделать и сейчас берет реванш за Москву на юге. В нем, безусловно, еще сохраняется масса энергии, но чем дальше, тем больше она начинает принимать болезненные формы. Психологи генштаба говорят, что его последняя речь по радио отличается признаками психической патологии. Он прогрессирующий неврастеник, но это не все. У фюрера мелькают моменты раздвоения сознания и потери связи с реальностью. Пока только моменты. Хотя, наверное, он с детства был шизофреником, только немцы не хотели этого видеть. Они любят его и такого.

Но может быть, как раз шизофреникам и свойственны такие озарения, которые делают их великими стратегами. Ведь разгром русских под Харьковом был проделан мастерски! Посол из Москвы сообщает, что среди красных маршалов ходят слухи, будто Тимошенко и Хрущев, командовавшие русскими армиями, обманули Сталина. Немцы уже обходили их с двух сторон, генерал Малиновский умолял Сталина об отводе войск, а эти два болвана сообщали ему, что ситуация под контролем и опасности окружения нет. Странно, что Сталин не расстрелял их, как прежде расстрелял командующего белорусским округом Павлова. Наверное, чувствует собственную вину.

Да, больше всего Сталина ударило то, что Гитлер снова его переиграл. Он уже было распустил хвост, вообразив себя великим полководцем, но тут ему на этот хвост наступили. Теперь остатки его армий драпают от Харькова к Сталинграду так, что пыль стоит. Гениальный баран.

Надо согласовать с Франклином меру помощи Советам. Главное – не дать лишнего.

 

Гитлер о победе под Харьковом

Черный ангел не подвел. Он ввел в соблазн и обвел вокруг пальца красных маршалов. То, что они сделали под Харьковом, останется навсегда в немецкой истории как чудо спасения нации. Когда вермахт окружал их армии, они имели возможность вырваться из окружения, до того как кольцо сомкнется, но не сделали этого. Маршалы боялись доложить Сталину, что наступление, которое он объявил как акт очищения советской территории от немецких войск, захлебнулось. Боялись как огня. А когда все-таки пошли на прорыв, было уже поздно. Немецкие герои крошили их из всех видов оружия. Такого поражения Сталин не знал даже в начале кампании. Тогда вермахт громил беспорядочно отступавшие и деморализованные части. А на сей раз, все было как в серьезной войне. Сначала русское наступление огромными силами, а затем блестящие операции немецких войск, закончившиеся уничтожением группировки из шести армий. Браво Адольф! Ты все-таки величайший полководец истории. Теперь дело пойдет. Армии Паулюса и Гота уже на полном ходу рвутся к Сталинграду. Это будет поворотный момент в истории. К сожалению, этого не понимают генералы. Доклады службы имперской безопасности приводят в ярость. Даже самые верные из них сомневаются в моем полководческом таланте. Они не могут простить мне поражения под Москвой, хотя я одержал уже несколько блистательных побед в России. Ничтожества, филистеры, ослы. Уверен, что генералы только и ждут, чтобы устроить заговор. Хорошо, что партия со мной. Настоящие друзья Геббельс и Геринг. Они будут верны до конца. А вот в черном Генрихе есть сомнения. Скрытен и хитер до чертиков. Никто никогда не знает, что у него на уме. С генералами Гиммлер связываться не будет, а вот с англичанами…У него ведь есть агентура в Лондоне. Хотя, возможно, мои подозрения напрасны. Начинают подводить нервы. Здоровья явно не хватает на такое напряжение сил. Ужасные нервные перегрузки дают о себе знать. Плохо слушается правая рука, часто бьет мелкая дрожь. То и дело хочется сорваться в истерику. В голове появляется путаница мыслей. А ведь война только в самом разгаре, как ее дотянуть? Ева торчит в своем баварском гнезде, и от нее нет никакой поддержки. Надо, чтобы она переехала в Берлин. Нужна женская ласка, успокоение нежностью…

 

Сталин о Харькове

После московского поражения Адольф думал уже, что ему настает конец. Лаврентий доложил, что фашисты отправляют деньги в Аргентину и в Южную Африку, под Берлином тайный запасной аэродром строят, а тут мы ему такой подарок сделали. Вот Гитлеру удача от нас, дураков. Надо бы Хрущева и Тимошенко к чертям расстрелять, до последнего утверждали, сволочи, что положение нормальное, что опасности окружения нет. Пока не попали в капкан. Мы только что набрали полмиллиона новобранцев, сформировали 6 армий и вот, пожалуйста, половины уже нет. А ведь моя подпись последняя. Я отвечаю за их жизни. Ладно, пощажу дураков, но не забуду, не забуду их глупости. Сами дураки, и меня дураком сделали. Приказ 227 уже готов. Надо подписывать. Положение такое, что дисциплину надо закручивать. Приказ ни шагу назад. Каждый боец должен понять, что сейчас во второй раз судьба страны решается.

 

24

Виктор Уваров

Летом 1942 года у подпольщиков появился новый источник, сильно улучшивший их информацию в Центр как раз в то время, когда назревало сражение немецкой и советской армий у Сталинграда.

Все сходилось так, как бывает, когда какие-то невидимые силы начинают претворять свой тайный план, внешне похожий на цепь случайностей.

Сначала Добровольский сообщил, что Центр требует стратегическую информацию по передвижению немецких войск. Сведений Дремова уже не хватало. Нужны были новые возможности. Затем «Термит» поведал Уварову, что комендант Гродно майор Дитер Шульке стал уходить в глубокие запои. Будучи начальником караульного отделения, «Термит» неоднократно был свидетелем отправки мертвецки пьяного Шульке с работы и слышал разговоры полицаев о шефе. Это было интересно, потому что комендант города много знал и был бы полезным источником информации не только для партизан, но и для Москвы. Все войсковые передвижения, все новые части, и специальные объекты отражались в его бумагах. Он же имел тесные контакты с начальником отделения абвера, работавшего в городе.

По сведениям Михаила, запои Шурке были связаны с тем, что он перестал верить в победу немцев, и очень пессимистично смотрел на «русскую кампанию».

– Russen haben uns bei Moskau Arsch getretten. Adi ist ein Vollidiot. Statt aus dieser Holle abhauen, moechte er noch ein Stuek Scheise fressen. Und er serviert uns allen diese Delikatesse. Mein Gott, mein Gott, was soll ich machen?{ Русские надавали нам по заднице под Москвой. Адольф полный идиот. Вместо того, чтобы удрать из этого ада, он хочет сожрать еще кусок дерьма, и готовит нам всем это угощение. Боже мой, что же делать?} – пьяно причитал он за бутылкой шнапса у себя в кабинете.

Кумекающие в немецком, полицаи сообразили, о чем речь.

Затем подпольщики узнали, что майор имеет любовницу, сотрудницу комендатуры из числа местных немок. Рейзи Радунц была смешливой и легкомысленной девушкой, легко променявшей гордую неприступность на материальную помощь шефа. «Термит» выяснил, что она принимает его у себя в маленькой квартирке неподалеку от центра города дважды в неделю. Каждую среду и каждую субботу Дитер Шульке приходил к ней в гости, где напивался точно так же, как и у себя в кабинете. Обычно его у подъезда ждала машина с шофером. Ближе к полночи он на неверных ногах выбирался из дома, и ехал к себе в расположение гарнизона.

Подпольщики продумали все возможности организации вербовочной беседы с ним, и в конечном счете решили воспользоваться квартирой, ничего не подозревающей Рейзи.

Дождливым июльским вечером, еще до наступления комендантского часа, Виктор Уваров в гражданском платье и Федор Добровольский в форме лейтенанта вермахта постучали в дверь девушки за 10 минут до прибытия туда герра Шульке.

Ничего не подозревающая Рейзи открыла дверь, и они шагнули через порог. Затем Рейзи была связана и оставлена сидеть на кухне с кляпом во рту. Вскоре снова раздался уверенный стук. Федор открыл и увидел лицо подвыпившего Шульке, державшего в руках пакет с продуктами. Тот выкатил на него глаза, не понимая, что происходит. Добровольский слегка поклонился и сделал приглашающий жест рукой. Обалдевший от неожиданности немец шагнул в квартиру. За дверью стоял Уваров, который набросил на него веревку, и крепко затянул ее. Шульке не оказывал сопротивления. Он был похож на обмякший мешок с овсом. Его обезоружили и посадили на диван в маленькой гостиной.

– Вы уже поняли, что я партизан, герр Шульке, так ведь? – спросил Федор по-немецки. Тот кивнул головой, продолжая ошарашено пучить глаза.

– Так вот. Как партизан и советский разведчик я заинтересован в получении информации из вашего сейфа. Через него проходят телеграммы о движении военных эшелонов, армейских операциях в вашем районе, о строительстве военных объектов на вашем участке и так далее. Есть и еще кое-что интересное, но об этом позже.

Я предлагаю вам снабжать меня такой информацией, а в ответ обещаю сохранить вашу жизнь после того, как вермахт вместе с вашим фюрером полетит чертям под хвост. Я знаю, что вы реалист, герр Шульке и не сомневаетесь в разгроме фашистского режима. Кстати, как Вы сами относитесь к фашизму?

Алкоголь быстро выветривался из головы немца. Теперь перед подпольщиками сидел вполне трезвый и весьма встревоженный мужчина.

– Я бывший преподаватель истории в Потсдамской городской гимназии, герр… как изволите Вас называть?

– Называйте меня Петром.

– Так вот, герр Петр, Вы знаете, наверное, что Потсдам – это столица пруссачества. В нем зародилась муштра, которая с армии распространилась на народ, в нем зародилась и та беспощадная политика, которая не жалеет немцев ради корыстных целей. Прусские короли рассматривали подданных как пушечное мясо. Немецкий фашизм – это пруссачество плюс антисемитизм.

– Интересный взгляд на историю, только я не понял, одобряете Вы фашизм или нет?

– Я прошел несколько стадий отношения к Гитлеру. Когда голодал – одобрял, когда видел, как он колотит соседей – восхищался. Теперь колотят меня, и я не могу сказать, что восхищаюсь фюрером.

– Но ведь немецкий народ продолжает за ним следовать.

– Это правда и неправда. Следуют потому, что деваться некуда. Есть, конечно, фанатичная молодежь, которая не видит, куда ее ведет Адольф. Но мы, старики, уже давно хотели бы от него избавиться. Ведь в каждой немецкой семье сегодня есть покойник. Это очень серьезно.

– Так вы будете снабжать меня информацией?

– Вы толкаете меня на измену родине. Мое отношение к Адольфу еще не является поводом для предательства.

– Герр Шульке, к сожалению, война не дает мне времени убеждать Вас в том, что борьба против такой чумы, как Гитлер допустима путем сотрудничества с разведкой его врагов. Ведь он наш общий враг, так или нет?

Шульке задумался. Он посидел несколько минут молча, потом сказал:

– Да, похоже, выбора нет. Чем быстрее Адольф уберется со сцены, тем лучше для Германии. Но то, что вы мне предлагаете – смертельно опасно. Кстати, вы не боитесь, что я доложу о вашем появлении в гестапо?

– Я думаю, что вы себе не враг. Во – первых, мы вам этого не простим, а Вы видите, что нам это по силам.

– Неужели Рейзи…?

– Нет, нет, герр Шульке. Девушка невинна как ангел. Она не виновата, что мы решили воспользоваться ее квартирой. Когда мы уйдем, скажете ей, что мы приходили из тайной полиции. Во-вторых, гестапо может не поверить в вашу искренность и начнет искать истинные причины нашего подхода. Они предположат, что у нас имеются на Вас компрометирующие материалы. И быстро узнают, что Вы высказывали очень резкую критику вождя немецкой нации. Неважно, что при этом вы были пьяны. У русских есть такая поговорка – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– И это вы знаете!

– Ну, что, будем работать?

Шульке дал согласие, и с ним стали работать через тайник, который подобрали в доме Рейзи. Он прекратил запои, подтянулся. Виктор шутил, что сотрудничество с партизанами оказывает на коменданта дисциплинирующее воздействие. Немец на самом деле понял, что распускаться в его положении смерти подобно. Единственный способ выжить – хорошо контролировать свое поведение. Два раза в неделю Шульке закапывал конверт с написанным от руки сообщением в песке пожарного ящика, находившегося в подъезде Рейзи. Обычно в конверте перечислялись части и военная техника, проследовавшие через Гродно. В ряде случаев указывались и конечные пункты их назначения. Следующим утром пакет забирал Виктор и передавал курьерам Добровольского. Центр в своих ответах высоко оценивал качество сообщений Шульке.

Рейзи же ничего не поняла из появления таинственных незнакомцев и поверила шефу, уверившего ее, что это приходили гестаповцы с неожиданным допросом.

 

25

Американцы и Гитлер

С началом войны Франклин стал часто возвращаться к фигуре Гитлера и вспоминать годы его появления в политике. Сам он с Гитлером знаком не был и никогда не видел его даже со стороны. Зато он стал свидетелем, а затем и участником истории, о которой мир до сих пор знает очень мало.

Когда в 1918 году был подписан Версальский договор а затем появилась Веймарская республика, в ложах забеспокоились. Германия сильно качнулась влево, немецкая компартия показала свою мощь, и призрак коммунизма в этой стране стал подниматься во весь рост. Рабочие отряды компартии грозили взять власть в землях и городах через выборы, а кое-где ее уже взяли. Это никак не устраивало ложи. Они готовились к мировому наступлению своего капитала, и первой жертвой в этом наступлении была запланирована Германия. Но призрак коммунизма встал на пути американцев, и они начали активно искать кандидатов на роль новых немецких вождей, способных повернуть ситуацию в нужное русло. Это было в первую очередь, дело разведки и к нему привлекались лучшие кадры. Одним из таких кадров стал американский военный атташе в Германии капитан Джон Трумэн-Смит. Прирожденный разведчик и авантюрист, Трумен-Смит активно вращался в германском высшем свете, который во многом состоял из военной элиты. Он был вхож к генералу Людендорфу и крон-принцу Рупрехту, в деталях знавших политическое закулисье Германии. От них американец впервые услышал об Адольфе Шикльгрубере, как о способном молодом заводиле, умеющем повести за собой людей. Шел двадцать первый год, Адольф проживал в Мюнхене и ораторствовал в пивных, пропагандируя идеи немецкого шовинизма. В его голове еще не существовало продуманной системы национал-социализма и он был скорее демагогом, начитавшимся древнегерманских мифов и желтых газет, игравшим в первую очередь на примитивных инстинктах обывателей. Время было голодное, злое, и Адольфа с удовольствием слушали завсегдатаи пивных, в большинстве своем рабочие и мелкие буржуа. Они на себе испытали последствия поражения в войне, и идея реванша грела им душу. Шикльгрубер был талантливым оратором. Он умел довести аудиторию до исступления. Число его слушателей росло, и он уже приобрел известность в Баварии. Трумэн-Смит разыскал будущего фюрера, и посетил его в убогой квартирке на улице Вильгельма Шерера. Надо отдать Адольфу должное. Тот сразу понял, что к нему пришел его шанс, и показал себя во всей красе. Гитлер долго и эмоционально повествовал американцу о своих планах уничтожить большевизм, сбросить оковы Версаля и создать сильную Германию, которая защитит западную цивилизацию от красной чумы. Войдя в раж, Адольф прямо предложил себя американцам в качестве «меча цивилизации», который уничтожит марксизм. Главарь крошечной баварской партии впечатлил военного атташе своим напором и темпераментом. Звериным чутьем, свойственным талантливым разведчикам, американец почуял в Адольфе будущего политического титана. По возвращению в Берлин Трумэн-Смит тут же телеграфировал в Вашингтон о своей находке и получил в ответ задание подвести к Гитлеру агента-разработчика Эрнста Ханфштенгля.

Франклин хорошо знал Эрнста. В юности Ханфштенгль учился с Рузвельтом в одной группе Гарвардского университета и они были приятелями. Да и после университета их пути не разошлись. Эрнст, как говорят англичане, родился с серебряной ложкой во рту. Он увидел свет в Баварии, в семье богатого владельца выставочных галерей, который переехал с семьей в Америку и продолжил там свое дело. Получив образование, Эрнст пошел по стопам своего отца, окунувшись в мир искусства, как в среду своего обитания. Правда, никакого собственного дела он не начал, но опираясь на выставочные галереи родителя, вполне благоденствовал и обзавелся обширнейшими связями не только в американских, но и в европейских аристократических кругах. Эрнст слыл богатым представителем богемы, а его адвокатом был будущий президент Америки Франклин Рузвельт. Как заведено в подобных случаях, они считали себя друзьями. Позже Франклин узнал, что богемный образ жизни был лишь прикрытием Эрнста Ханфштенгля. Он был авантюристом крупного калибра, и его тянуло туда, где кипят ключи мировой политики. Мимо такого подарка не могла пройти американская военная разведка, и он стал сотрудничать с ней к взаимному удовольствию сторон. Особое положение Эрнста, его германское подданство, обширные связи в Европе и человеческое обаяние дали ему возможность стать хорошим агентом, и сложно сказать, кому он был нужнее – родному министерству обороны, или «закрытым клубам». Во всяком случае, Франклин узнал о секретной деятельности Эрнста именно в своей «домашней» ложе «Голландия». Уже в ту пору ложи шли далеко впереди президентской рати в осмыслении геополитики и проявляли конкретную заботу об освоении для себя позиций за океаном.

Судя по всему, сотрудничество с военными было лишь небольшой частью работы Эрнста. Его основным делом был «высокий полет», в котором он представлял интересы богатейших кругов Америки, иногда собиравшихся в закрытых помещениях для закрытых разговоров. Поэтому неудивительно, что задание по поиску новых вождей для Германии получил именно он, хотя, конечно, он был не единственным посланцем Америки, нагрянувшим в Германию с этой целью. Просто Ханфштенгль больше шансов по сравнению с другими. Природный немец, знающий своих сородичей по крови до мозга костей, приобретший широкую американскую улыбку и живущий на широкую ногу, превративший свой дом в клуб интересных людей, весельчак и выпивоха, не знающий счету деньгам – это ли – не центр притяжения для изголодавшейся и обнищавшей немецкой знати?

Да, особую роль в истерзанной инфляцией стране играли доллары Эрнста, которыми он оперировал не скупясь. Ссылки на то, что деньги происходят из доходов от картинных галерей его папаши, мало кого убеждали, но от этого их брали не менее охотно.

Ложи приняли решение начать разработку Гитлера через Ханфштенгля. В ту пору Франклин не имел прямого отношения к делу и был лишь в курсе того, что масоны ищут себе ставленника в Германии, и что одним из исполнителей этой задачи был его приятель по Гарварду. Между тем, в Германии дело пошло как по маслу. Как-то Адольф пригласил Трумэн-Смита на одно из своих партийных мероприятий, но тот, сославшись на занятость, послал вместо себя «своего друга»» Ханфштенгля. Как и положено в шпионских историях, толстый кошелек и широкая улыбка американца стремительно завоевали симпатии полунищего вождя нацистов, и они стали друзьями. Эрнст, вскоре освоился и среди соратников Адольфа. Из-за веселой и беззастенчивой манеры вести себя «по – американски» он получил у нацистов кличку «Путци» – что то вроде безобидного шутника.

Этот «безобидный шутник» сыграл в истории становления нацизма и его вождя весьма примечательную роль. Он стал «локомотивом», который начал вытягивать малоизвестного и малообразованного крикуна в высшие круги германского общества. «Путци» и его жена Хелен были первой семьей из германского бомонда, которая стала приглашать Адольфа к себе на вечеринки, и создавала условия для завязывания им нужных связей. Здесь Гитлер учился вести себя в высшем обществе, и приобретать манеры. Здесь он обнаружил, что Вагнер является его любимым композитором и получил кредит на приличную одежду и обувь. Но это было лишь втягивание в зависимость. Большая политика не делается без больших денег, и Ханфштенгль очень тактично давал понять фюреру, что в его лице тот может обрести опору. А обстановка в Германии делала деньги сильнейшим средством в достижении целей. Инфляция перехлестывала все разумные границы, и приводила к окончательному разрушению экономики. Марка не стоила ничего, а один-единственный доллар становился целым состоянием, если попадал в руки к немцу.

Отношения Гитлера и Ханфштенгля быстро достигли доверительности, и настало время, когда Адольф со слезами на глазах восклицал: «Как мне достучаться до публики и прессы? Газеты игнорируют меня! Как я могу стать популярным с нашим «Фёлькишер беобахтер», выходящим раз в неделю? Я ничего не достигну, если он не станет ежедневным». В 1923 году наступил наиболее драматический момент кризиса. Многие немцы голодали, недовольство положением дошло до крайней точки, и Гитлер задумал осуществить переворот. Однако у него не было денег на пропаганду и организацию этой операции. Деньги пришли от Ханфштенгля, который дал ему заем в 1000 долларов, что было в пору гигантской гиперинфляции сумасшедшей суммой. Хотя заем был условный. Адольф мог не спешить с его возвратом. Нацисты купили на эти деньги новое печатное оборудование для «Фёлькишер беобахтер» и она превратилась из маленького бюллетеня в полноформатное ежедневное издание. На этом Ханфштенгль не остановился. Он лично нанял известного художника Шварцера для оформления газеты и придумал ей новый подзаголовок «Работа и Хлеб».

Создав для Гитлера исходные позиции, он начал наставлять его на нужный путь. Главной идеей, которую Ханфштенгль доводил до Адольфа, было то, что без опоры на Америку и Великобританию его карьера не состоится. Опора может быть тайной или явной, но только в сцепке с этими странами Германия может решить свои исторические задачи. Предназначение этого союза продиктовано опасностью, исходящей от России. Россия – это исконный враг западной цивилизации. Столкновение с ней неизбежно, но одержать победу можно только совместными усилиями.

Геополитические собеседования Ханфштенгля не выходили за рамки масонских разработок о концепции власти над миром, которые уже стали пособием американских правящих кругов. Адольф внимательно слушал и усваивал это по-своему, преломляя через призму своего доморощенного национализма. Он уже тогда понял, что в глазах англосаксов, немцам отведена роль пушечного мяса, которое должны погибнуть за чужие интересы. Но, тем не менее, многое из науки Ханфштенгля нашло отражение в его книге «Майн Кампф», написанной во время отбывания срока в тюрьме в 1924 году. Реальным автором этой книги стал американский разведчик. Он же совершенствовал ораторское искусство Адольфа на примерах американских политических баталий.

Обеспечив нацистов прессой, Ханфштенгль, пошел дальше. Он объяснил своему другу Адольфу как важно иметь правильную музыку для того, чтобы поднять чувства сторонников. Для примера Эрнст сыграл Адольфу боевые гимны гарвардских студенческих команд, и Гитлер приказал оркестровать одну из мелодий для своих штурмовиков. Ханфштенгль также лично сочинил несколько мелодий и под одну из них штурмовики прошли через Бранденбургские ворота в день назначения Гитлера канцлером Германии. Никто не знает, сколько денег он перевел нацистам, но именно с его появлением микроскопическая партия обрела не только мощную газету, но и средства на аренду помещений для штабов, на организацию мероприятий и закупку униформ для своих штурмовиков. Она стала располагать запасами оружия, транспорта и средствами связи. Нацисты превратились в материальную силу.

Работа с Гитлером была основным занятием Ханфштенгля. Он распространял легенду, что пишет в Мюнхене сценарий фильма, но мир так и не увидел этого сценария. Эрнст над ним совсем не работал, зато готовил для Германии нового вождя. Позже он будет вспоминать, что его кредиты фашистам были будто бы продиктованы человеческим желанием «пропагандировать Гитлера». Он был богат, хотя и не миллионер, как сообщала его легенда, и он не мог пожертвовать больше, чем мог себе позволить богатый буржуа. Тысячи долларов, не проблема – утверждал Эрнст – десятки тысяч – нет. Но он помогал завязывать связи и делал ценные советы. Накануне путча Гитлер ездил в Швейцарию за деньгами. Только Эрнст Ханфштенгль знал, от кого и сколько он получил, потому что сам организовывал встречу. История до сих пор не раскрыла до конца эту тайну, также как и многие другие тайны американских «закрытых обществ».

Чуть позже Ханфштенгль и его жена оказались теми людьми, которые спасли национал-социалистическое движение от провала. Когда в ноябре 1923 года подготовленный на американские деньги мюнхенский путч провалился, и начались розыски Гитлера, тот примчался на виллу Ханфштенглей в Уффиге, в 60 километрах Мюнхена. Эрнст сообщал ранее в Вашингтон, что Адольф проявляет признаки маниакально-депрессивной психики, и может выкидывать неожиданные номера. Примером этому на сей раз стало поведение Гитлера. Он метался по вилле, бился в истерике, визжал что-то бессвязное, а затем схватил револьвер и пытался выстрелить себе в голову. Но Хелен уже поняла, с кем имеет дело и была наготове. Она успела во время выбить оружие из рук Адольфа. Вскоре на виллу прибыла полиция и арестовала его. В тюрьме Адольф пришел в себя и приступил к изложению полученных от Ханфштенгля знаний в книге «Майн кампф». Когда же, десять месяцев спустя он вышел на свободу, то первым делом поспешил к Эрнсту. Это было понятно. Восстановление разгромленной партии напрямую зависело теперь от помощи американца. И он эту помощь получил.

Эрнст спасал Гитлера и еще один раз. Весной 1923 они путешествовали из Мюнхена в Берлин на автомобиле. Дорога проходила через Саксонию, где власть захватили коммунисты. В этой земле был выпущен розыскной лист на Гитлера, и назначена цена за его голову. Полицейский патруль остановил машину, и жизнь фюрера повисла на волоске. Но Эрнст Ханфштенгль продемонстрировал, на что способен американский разведчик. Он предъявил свой швейцарский паспорт, которым пользовался для поездок в США, и объяснил, что является иностранным бизнесменом, направляющимся на Лейпцигскую ярмарку. Его сопровождают шофер и лакей. Полиция пропустила автомобиль, и Гитлер нисколько не обиделся на то, что покровитель столь низко опустил его социальный статус в сложившейся ситуации. «Вы спасли мою жизнь» – сказал он Эрнсту и впоследствии неоднократно вспоминал этот случай с признательностью. Позже, став руководителем могущественной партии, он назначил Ханфштенгля на пост представителя партии по связям с иностранной прессой. Позже эту же должность Эрнст занял в офисе депутата бундестага Гитлера. Это была хрестоматийная операция американской разведки – агент влияния всегда должен быть под боком у объекта воздействия.

Франклин тогда не знал подробностей этих приключений своего подопечного, зато в 1933 году участвовал в принятии решения о выделении кредита нацистам. Гитлер только что пришел к власти и для запуска военной промышленности ему нужны были деньги. Американские банкиры дали ему кредит на сумму 1 миллиард долларов. Операция получила название «Облигация Моргентау». Этих денег было достаточно, чтобы остывшие домны Рура запылали тысечеградусным пламенем и дали новые плавки стали, а военные заводы Саксонии и Баварии распахнули свои ворота перед рабочими и инженерами. Деньги пошли в военную авиацию и флот, в электротехническую и станкостроительную промышленность. А те, кто оставался за воротами, получили возможность пойти в трудовые армии по строительству автобанов. За несколько месяцев была решена проблема безработицы. Экономика Германии стала на глазах восстанавливать былую мощь. Без этого миллиарда не случилось бы гитлеровского экономического чуда.

«Путци» сделал для Адольфа массу других полезных вещей. Например, он провел без разрешения Гитлера встречу с Муссолини в феврале 1934 года и уговорил его встретиться с Гитлером. Скромный пресс-секретарь посодействовал сближению между двумя диктаторами.

Американское закулисье начало крупную игру в Европе. Оно сделало ставку на фашизм, отдавая себе отчет в рисках, который исходили от Гитлера. Масоны понимали, что личности с маниакально-депрессивным типом психики склонны к выходу из под контроля, и могут натворить большую беду. Самой большой бедой для них был бы разгром Гитлером Великобритании и массовое преследование евреев. Но они принимали эти риски, потому что имели перед собой великую стратегическую цель – опустошив с помощью этого бешеного пса огромные территории мира, стать на них новыми хозяевами. Для лож не было удивительным, что Адольф повел свою игру. Они не ждали, что он вернет «Облигации Моргентау» или пожалеет еврейское население, зато мировая война была щедрым призом за эти убытки.

С началом Второй Мировой войны миссия Эрнста Ханфштенгля подошла к концу. Он вернулся в США и стал советником Франклина по германскому национал-социализму.

Эрнст выполнил свою миссию с блеском. Он выковал из никому неизвестного австрийского параноика вождя немецкой нации. Конечно, Ханфштенгль был не единственным исполнителем этого замысла. Много других представителей тайных сил трудились над этой задачей. Здесь были и агенты влияния английских спецслужб и немецкие военные промышленники и целая плеяда тайных и явных антисоветчиков, мечтавших о свержении советской власти, но нельзя преуменьшать роли американских тайных обществ. Эти общества, состоящие в первую очередь из богатейших финансистов Америки, разработали, и дали старт крупнейшему геополитическому замыслу, стоившему человечеству многие миллионы жизней, и сделавшему Америку в конечном счете самой влиятельной державой мира.

 

25

Виктор Уваров

Когда он пришел в себя в камере, была глубокая ночь. Все тело болело тупой, ни на минуту не преходящей болью. Глаза видели плохо. Его ударили по голове, и что-то случилось со зрением. Он с трудом огляделся. Рядом на нарах, закутавшись в драное пальтецо лежал еще кто-то. Лица лежащего не было видно. Из накинутого на голову пальто торчал лишь клок серых волос.

Виктор пытался воспроизвести детали случившегося. Его взяли на явочной квартире. Но как немцы узнали о ней? По пути на квартиру «хвоста» точно не было. После встречи с Дремовым, он остался у Даши на ночь. Их любовь стала неотъемлемой частью его жизни, и девушка отвечала ему тем же. Темная тень войны и хрупкость человеческой жизни в эту страшную пору заставляли обоих до дна вычерпывать свою страсть. Их ночи были пламенными, разговоры нежными, разлука тяжелой. Виктор горячо благодарил Бога за то, что он послал ему Дашу в годину испытаний.

Вечером они сидели в полумраке, обнявшись, и ждали, когда закипит самовар. Всегда веселая Даша притихла и прижалась к нему, держа его руки в своих руках. С ней что-то происходило. Внутри у Виктора также зародилось тяжелое, непонятное чувство.

– Что с тобой, миленькая моя? – спросил он Дашу.

Она только едва улыбнулась, покачала головой вместо ответа. Потом оторвалась от него, подошла к столу и стала наливать чай.

– День завтра будет тяжелым – сказала она как-то печально – давай пораньше ляжем. Хочу с тобой подольше пообниматься.

Они легли и не засыпали до рассвета, истязая друг друга в неутолимой жажде близости.

Ближе к утру, Виктор хотел заснуть, закрыл глаза, но тут же открыл их. Он почувствовал на себе взгляд Даши. Облокотив голову на локоть, она смотрела на него в полумраке, и на ее лице блестели слезы.

– Что ты? – спросил он, вытирая пальцем влагу – все же хорошо.

– Милый мой, мне от предков далось чувство беды. Хорошего не увижу, а беду почую. И с мужем так было, знала я, что ему грозит. Сейчас опять сердце невозможно щемит. Беда рядом где-то.

– Ты можешь еще что-то уточнить?

– Ничего, миленький. Только сердце очень щемит и тревога всю меня бьет.

Виктор знал, что с такими вещами не шутят. Он быстро поднялся и сказал:

– Даша, давай срочно собираться. Я твоему предчувствию верю. Переправлю тебя в отряд.

Она не стала возражать и через несколько минут уже стояла одетая в драповое пальтишко и сапожки. Рыжие ее кудри закрывал платок.

Уваров сдвинул занавеску и выглянул на улицу. В первых бликах рассвета он увидел нескольких мужчин в штатском, крадучись подходивших к дому по заметенной опавшими листьями дорожке.

В груди зажглась горячая точка, тело напряглось в готовности к действию.

– Даша, немцы уже здесь. Давай тихо через двор в огороды.

Они выскользнули из дома в пристройку, но когда он приоткрыл из нее дверь, то увидел стволы двух автоматов, торчавших из-за соседского забора.

– Дашенька, я пойду на прорыв, а ты оставайся. Ты ведь ничего не знаешь. Тебя выпустят.

– Нет, сердце мое. Я с тобой. Дай мне гранату.

– Даша!

– Я с тобой, ждать нельзя.

В дверь дома уже колотили прикладами.

Виктор вынул из карманов две гранаты. Одну дал Даше, а вторую, приоткрыв дверь сарая, метнул к забору с автоматчиками. Когда раздался взрыв, они выскочили из сарая и бросились через огород к дальнему забору. Длинная очередь прошла мимо них и ударила Дашу по ногам. Она упала, пальто ее окрасилось кровью.

Он нагнулся, хотел поднять, но увидел в глазах ледяное свечение. Его возлюбленная уже шла к смерти.

– Прощай. Уходи…. Уходи…Люблю… Прощай.

Он перескочил через забор и услышал взрыв. Даша взорвала себя и солдата, который к ней подбежал.

Уварову не удалось скрыться от преследования. Все близлежащие улицы были перекрыты. Немцы имели приказ взять его живым, и он отстреливался пока в патроннике не остался последний патрон. Виктор пытался выстрелить себе в висок. Но Богу было угодно распорядиться по-иному. Пистолет дал осечку, и повторить попытку он не смог. Кто-то ударил его по голове сзади. Он потерял сознание.

 

26

Данила и «Спринтер»

«Спринтер» прикрыв глаза, смотрел на морские облака, громоздившиеся на небе. Лениво кричали сытые чайки над рыбацкими шлюпами, осенний ветерок потрепывал разноцветные флажки на мачтах у открытого кафе. Октябрь в Равиньи по своему приятен. Уже нельзя купаться, но воздух еще несет в себе остатки летнего тепла, и море отсвечивает какой-то необыкновенной осенней бирюзой. Хорватия давно опомнилась от войны и снова превратилась в курортную республику, куда круглый год тянутся туристы. Здесь было удобно встречаться. Как и в большинстве небольших государств, сделавших ставку на иностранных туристов, местные спецслужбы не утруждали себя строгим контрразведывательным режимом.

«Спринтер» явно принес с собой интересные новости, но не спешил их выкладывать. Он понимал толк не только в послевкусии, но и в предвкушении удовольствия. Неспешно рассказывал о своих впечатлениях, о Дубровнике, где побывал пару лет назад, сравнивал хорватские курорты с сербскими и черногорскими, и хитро поглядывал на Данилу, явно ожидая, когда тот потеряет терпение и перейдет к делу.

– Короче, Николай, рассказывай, как ты забрался к Софье в постель – наконец произнес Булай – о курортах потом поболтаем.

Деркач с юмором посмотрел на собеседника:

– Как ты можешь с неприкрытым цинизмом говорить о самом святом? Может быть, это моя самая нежная тайна?

– Она, что, мисс фригида 2006?

– Да, мой друг, да. Я не рожден сделать ее счастливой. О подробностях повествовать мне не хотелось бы.

– Тогда повествуй о том, что ты за прошедший месяц натворил.

– Все гениальное как всегда просто. Я нашел ее сайт в интернете и стал его внимательно читать. Она там комментирует свои статейки. Статейки, кстати не самые талантливые. В основном упражнения на тему: путинский тоталитаризм несет тьму русскому народу. Давайте осветим его дорогу либеральными светильниками.

Почитал-почитал и начал с ней переписку под псевдонимом «Ник-06». Стал ее аккуратно покусывать и, в конце концов, мы договорились побеседовать.

– Перед встречей надушился духами с ферамонами?

– Это бесполезное дело. Мы познакомились и приятно поболтали, но ей богу, у нее внутри нет женского начала. Чума какая-то.

– Кем ты пред ней предстал?

– Решил особенно не накручивать. Сказал¸ что был российским дипломатом, а потом вышел на пенсию и живу в Германии. Пишу мемуары, но нигде пока не печатался.

– Что она?

– Она проявила интерес. Попросила написать для нее материал о сближении с НАТО при Горбачеве.

– Таких материалов много.

– Ясное дело, но мой материал должен быть уникальным. Информация из первых рук. Я ведь тогда в посольстве в Бонне работал.

– Что дальше?

– Дальше начинается самое интересное. Кое-какую записку я сочинил, через неделю снова договорились встретиться. Пришел, сели за стол, все чин чином. Она пробежалась по моей писанине, потом позвонила кому-то, говорила по-английски. Затем объявляет: сейчас придет один человек, он хотел бы с Вами познакомиться. Ну и через 10 минут объявился тот самый англичанин, которого я уже с ней видел.

– И что?

– Здравствуйте, говорит господин Деркач, я советник британского посольства Пол Даски – давно мечтал с вами познакомиться.

– Чем обязан такому интересу – спрашиваю.

– А не один я Вами интересуюсь, отвечает. – Вот эти два джентельмена, за соседним столиком, тоже очень хотят узнать вас поближе.

Тут я развеселился. Быстро они меня ухватили. Не успел няньку позвать. Молодцы.

Да – говорит Пол Даски – объясните мне, пожалуйста, что Вы в Праге ищете и зачем познакомились с мадам Приделовой?

Тут у меня в голове молния мелькнула – он ведь БФФ боится. Я то, известное дело, в БФФ советником состоял. А почему он боится БФФ? Причина только одна – если Софья является его агентом, то он опасается ее перевербовки на другую разведку. А ему есть чего опасаться. Англичане с американцами всегда лезли в немецкие верхние эшелоны, а те старались бить им по рукам. Значит, Софья у англичан ценный человек. Не хотят они ее терять.

Ну, сообразил я все это и решил повалять дурака. Знаете, говорю, уважаемый мистер Даски, я давно уже вольный человек, ни с кем в деловых отношениях не состою, даю руку на отсечение. В Германии мне страшно надоело, решил поехать в Прагу, посмотреть, как здесь паны и паненки живут, и совершенно случайно познакомился с мадам Приделовой. Почему с ней? Да потому что русская она, а меня к русским тянет. А Вы, как то уж очень бесцеремонно меня за грудки хватаете.

– Только не притворяйтесь паинькой – отвечает Даски. Мы Вашу историю хорошо знаем и не видим оснований играть в кошки-мышки. Мы напрямую запросим ваших шефов, чего Вы тут делаете, а потом посмотрим, что с Вами делать.

Софья при этом сидит, глаза на меня щурит и довольно внимательно меня сканирует. Умная она девушка. Но разговор окончился на хорошей ноте. Выпили по рюмочке ликеру и договорились встретиться через неделю. Встретились. На сей раз Даски был любезен. Сказал, что и вправду БФФ от меня открестилось и выходит, я на самом деле являюсь праздношатающимся пенсионером местного значения. Добавил, что по мнению Приделовой перо у меня есть и я в принципе могу стать автором «Свободы».

Я от этого дела отказался. Еще не хватало пасквили на свою родину писать. Я уже свой кусок подлянки ей подбросил. Поэтому сказал, что хочу всю эту историю прекратить и смотаться к себе в Гамбург. Но не тут то было. Даски видно, себе уже премию за мою вербовку запланировал. Вцепился как клещ. Так что можешь меня поздравить. Я стал тайным агентом Сикрет Интелледженс Сервис под псевдонимом «Джек». Псевдоним выбрал себе сам.

– Псевдоним уникальный. И чем же ты у них будешь заниматься?

– Теперь готовься слушать: вместе с мадам Приделовой я буду создавать сетевые сообщества в Российской Федерации.

– А если подробней?

– Являясь профессиональным разведчиком, я буду рыскать по блогосфере в сегменте «ру» и выискивать наиболее злобных авторов, выступающих в духе «Свободы». Таких ребят мы будем сортировать, и коллекционировать в отдельные группы. Они и сами не будут знать, что состоят в таких группах. Поясняю: например Миша в Смоленске, Витя в Орле и Жека в Челябинске сходятся в умонастроениях, в уровне интеллекта и в интересе к каким-то политическим темам. Мы начинаем по ним целенаправленно работать.

– Как?

– Их контактируют русскоязычные корреспонденты, которые начинают одной и той же аргументацией настраивать их на нужный лад. Подробные разработки имеются.

– А еще какие группы нужно обрабатывать?

– Все, кончая прокремлевскими. Я еще не знаю, много ли народу в СИС и ЦРУ трудится на этой почве, но предполагаю, что очень много. Похоже, Данила, это настоящая индустрия.

– Ну, что ж Николай, обстановка проясняется. Можешь быть уверен, они будут тебя очень основательно проверять. Поэтому работай с мадам Приделовой, группируй русскую блогосферу, внедряйся в эту чертову кухню. Думаю, получишь много впечатлений. А в ближайшие четыре месяца мы с тобой встречаться не будем. У тебя есть только вызов на внеочередную встречу в самых крайних обстоятельствах. Помнишь условия вызова?

– Телефонный звонок в Вену по номеру в 402 467 39, сказать: «Попросите пожалуйста господина Грегора». Встреча через неделю в Линце на Коленштрассе 2, у магазина «Оптика» в 16.00.

– Все правильно. Думаю, у тебя все пройдет нормально. Только об одном прошу: не обольщайся тем, что это всего лишь подрывные идеологические центры с нестриженными писаками. Англосаксы сейчас вкладывают больше сил в подготовку у нас новой революции, чем в добычу военно-стратегической информации. На это дело брошены лучшие люди и громадные деньги. Проверять тебя будут до области малого таза.

– Никогда не думал, что меня эта воронка закрутит. Ну, ладно, прорвемся. Будемо вербоваты мериканьцев. Матросив, офицерив тай жинок, шо поикрястей.

– Со святыми упокой.

 

27

Николай Чудотворец

Бессонница подкралась незаметно и уже не уходила. Каждую ночь Дмитрий Булай не мог уснуть, а думы медленно ворочались в его сознании. Днем крестьянский труд не дает простора для раздумий. За бесконечными делами лишь боль о пропавших детях постоянно ноет в груди, да простые повседневные заботы приходят в голову. Зато ночью словно раскрывается дверь в прошлое, и приходят картины былого, возникают давно забытые лица, вспоминаются канувшие в небытие разговоры.

«Что за жизнь сегодня проживает Россия, как нас в нее занесло? – спрашивал себя Булай, неподвижно лежа в постели поздними ночами. – Ведь она, эта жизнь совсем не похожа на ту, прежнюю, привычную. И люди становятся другими. Как все это понять?»

Каким наивным был его бывший начальник в партии эсеров Виктор Чернов, ставший министром по сельскому хозяйству Временного правительства. Вокруг кипела мужицкая революция, а он стал заниматься подготовкой нового земельного уложения. Думал остановить стихию буквой закона. Казалось бы, опытный политик, умнейшая голова, уважаемый везде и всюду умеренный социалист-революционер, кстати, хорошо знавший Ульянова, он не предугадал простейшего хода этого вождя большевиков. Ленин как тать лесной выскочил на сцену, свистнул в два пальца и крикнул: «Земля крестьянам!». И мужицкая Россия прихлынула к нему в детской вере, что наконец-то обрела царя, который даст ей землицу. А эсеры, имевшие полумиллионную партию, в два дня потеряли все. Зачем тогда они вели такую долгую и кровавую борьбу, зачем погубили столько жизней?

Наверное, революция не терпит буквы закона. Она строится на безумии бунта, и Ленин оказался мастером своего дела. Так мужика никто еще не подстрекал на злодейство и никто его так не обманывал.

В ту пору Булай понял весь ужас происходящего, когда по стране пошла первая волна борьбы с церковью. Ее возглавил Лейба Троцкий, изымавший церковные драгоценности на переплавку и отправку якобы на помощь революции в Германии. Одновременно шли аресты священников и разорение храмов. Это был конец всей прежней жизни. Революция показала свое безжалостное лицо. Зло сняло с себя маску, ведь оно стало терзать самое человеколюбивое явление, которое было в России – церковь. В ту пору сердце Булая сковал ледяной ужас. Он испытывал страх не только за тех, кого терзают, но и за будущее всех русских людей. Они не встали на защиту церкви, а значит, придет время отвечать за этот грех. И спрос будет немилосердным.

Когда Ленин тяжело заболел, Булай не удивился этому. Если человек переворачивает огромную страну с ног на голову, и при этом призывает в помощь кровь и насилие, он не может умереть в покое и благодати. Стоит только раз выпустить темные силы из тесницы, в которой их держит народная вера в Бога. Если выпустили, то жди беды. И беда сначала пришла к самому Ульянову. Сколько же невидимого зла измывалось над ним перед смертью, сколько его сейчас ликует над его мавзолеем!

«Почему я раньше не подумал, что насилие, выпущенное Ульяновым из клетки, гуляет по стране? – пришла в его голову мысль. – От того, что мы воюем с оккупантами, его не стало меньше. Люди не щадят друг друга, зло видно везде. Ведь с ним надо как то бороться!»

«Но что ты можешь сделать? – спрашивал он сам себя – Зло огромно, оно владеет душами многих людей, а ты всего лишь незаметная соринка на поверхности земли. Соринка ли? Если Господь сотворил меня по своему образу и подобию, то, он мне и особенные силы дал, которые во мне скрываются. Надо только в них верить. Нет, со злом нужно бороться. И начну я с малого».

Однажды утром Булай покопался в сундуке и взял из запасов жены небольшую иконку Николая Чудотворца. Остеклил для нее рамку, навесил из двух дощечек защитную крышицу от дождя и снега и понес в Окояновский лес.

Там, при выходе лесной дороги на сергачский тракт, Булай прикрепил иконку к вековому дубу, раскинувшему свою крону над небольшой полянкой. Здесь часто останавливались передохнуть путники, стояла старенькая скамейка, темнело кострище. Иконка поблескивала скромным латунным окладом и была видна с тракта.

«Вроде бы малое дело – думал Дмитрий – но ведь те, кто здесь остановятся, не просто отдохнут, а глядишь, и крестным знамением себя осенят. А это уже кое-что».

Путников на сергачском тракте случалось немало. Были здесь и казенные перевозки, брели и местные жители, а порой попадались пришельцы из военной полосы, искавшие лучшей жизни. Булай изредка заглядывал к иконке в гости и каждый раз с облегчением видел, что ничья разбойная рука не сорвала ее, никто над ней не надругался. Видно, особенное положение Николая Чудотворца в этом тихом месте, вдали от мира, наводило даже озорных парнишек-богоборцев на особенное настроение, не позволявшее поднять на него руку. Да и кто в России не знал, что этот святой помогает путешествующим.

Как-то ранним утром Булай заглянул к иконке и увидел, что чья-то рука повесила под ней лампадку, защищенную от ветра самодельным фанерным коробком. Тепло стало на сердце. Значит, мерцает в народной душе вера, не загубят ее жестокие времена. Высоко над головой убаюкивающе гудела крыша леса, сплетенная из крон деревьев. Шум ее наполнял сердце ощущением бесконечности жизни и любви ко всему сущему. Булай встал перед Николаем Чудотворцем и стал молиться, прося у Бога помощи русскому народу в великой войне, и лес шумел, словно вторя его молитве. Солнечные лучи пробивались сквозь листья, где-то стонала кукушка, красными слезинками светили лесные гвоздики.

«Не может быть, чтобы пришли чужие силы и разрушили эту благодать – думал Булай. – Здесь все с нами, и Бог, и природа и свет небесный. Нас нельзя победить». Он поклонился иконе до земли, и ему показалось, что святой на секунду сменил строгое выражение своего лика на любящую улыбку.

 

28

Булай и «Спринтер»

Подъемник в Сант Гильгене работал без устали, поднимая шумные группки горнолыжников на спуски. Внизу, в самом городке разноязыкие толпы туристов переполняли кафе и рестораны, Сам городок поражал красотой, словно появившись из сказок братьев Гримм со своими пряничными домиками, резными балконами и украшениями фасадов.

Данила и «Спринтер» сидели в маленьком кафе на окраине города. Николай был необычно серьезен, прежняя наигранно-легкомысленная манера куда то подевалась.

– Ты был прав. Данила. Все оказалось куда серьезней, чем выглядело по началу. Это настоящая адская кухня. Когда я начал сотрудничать с англичанами, то вспомнил наши старые шпионские приемчики – контроль жилья на случай негласного обыска, выявление наружки и так далее. Вскоре понял, что на мою проверку брошены немалые силы. Выявил следы тайных обысков, увидел «хвосты» и главное, ко мне пристала симпатичная подружка, что тоже стоит ее хозяевам немалых денег.

Возможности с тобой посоветоваться у меня не было, и я раздумывал, не провести ли с Даски «мужской» разговор. Мол «хвосты» Ваши я вижу, и хочу спросить, если Вы мне не доверяете, то можем разойтись красиво, никого не обижая. В чем дело?

Это бы выглядело убедительно. Но потом решил повременить. Пусть балуются, а я буду идти своим путем. Примерно месяц они за мной ходили довольно плотно, и я уж начал задумываться, что это значит. Думаю, если еще неделю-две не отвяжутся, буду говорить с Даски. Но они отвязались, и меня ждал сюрприз.

– Повысили в должности?

– Что-то вроде этого. На очередную встречу вместе с Даски пришел резидент СИС в Праге сэр Дональд Сислей, который сделал мне предложение, от которого нельзя отказаться.

– Сгораю от нетерпения.

– Ты знаешь, что в СИС существует творческая мастерская?

– Это там, где куют писательские кадры?

– Ну да. Помнишь, они до войны из предателя Орлова мемуариста сделали, а после войны у них и шеф разведки рейха Вальтер Шелленберг книжку написал, правда, потом быстренько склеил ласты. Кстати, тогда у англичан была в моде смерть от воспаления легких. Вот Шелленберг от него и скончался. Очень скоропостижно.

– А сейчас у них в лауреатах Резун ходит. С его «Ледоколом» и «Аквариумом». Теперь работает над историей Второй Мировой войны. Силится доказать, что это мы напали на Германию.

– Да, именно он. Так вот, сэр Сислей предложил мне пойти трудиться в этот цех. Я ему резонно на это ответил, что не вижу себя писателем. Не рожден для литературной славы. Он мне на это разъяснил, что никаких литературных талантов мне не понадобится. От меня требуется для начала написание подробной автобиографии и периода моей работы в КГБ. Это все будет переработано специалистами. Со мной, конечно же, проконсультируются по последнему варианту книги, и я должен буду поставить свою подпись перед направлением ее в издательство. А затем получить гонорар.

– Насколько я понимаю, самое главное в твоей книге – это описание ужасов в системе социализма и их метастаз на современную Россию. Но создавать шедевр будут без твоего участия.

– Надо полагать. Насколько я сейчас соображаю, Резун тоже служит мешком с опилками для СИС и только ставит свою подпись. Все его исследования насчет Второй Мировой войны делаются совсем не им.

– И что ты ответил?

– Как по-твоему, что я должен был ответить?

– Наверное, ты запланировал согласиться, а потом, когда книга выйдет, объявиться в Москве и рассказать правду о том, как она сооружалась.

– Ты знаешь, что это будет стоить мне головы?

– Ты веришь во всесилие джеймсов бондов?

– Я верю в факты. А факты таковы, что гнусный пасквиль Резуна «Аквариум» разошелся в России тиражом в два миллиона экземпляров и никто этого не остановил. А наоборот, помогали. Работала целая индустрия, заинтересованная в больших деньгах. Человека, который бы захотел по-настоящему разоблачить этот пасквиль, эта индустрия переехала бы как червяка. Потому что такой человек сегодня в нашей стране беззащитен.

– Коля, времена меняются. То, что было при ЕБН, сегодня уже невозможно. Мы снова не любим предателей.

– Не знаю, насколько твоя уверенность соответствует действительности, но я согласился. Уж если совать голову в мышеловку, то до конца. Мне ведь двадцать лет лагерей отработать надо.

– И что последовало?

– На днях отправляюсь в командировку в Лондон для встречи с будущими руководителями проекта. Пока это все.

– Ну, что ж. Удачи тебе. Связь пока остается прежней. Увидимся только на рождество.

 

29

Виктор Уваров

Перед ним сидел офицер лет сорока, стройный, с тщательно выбритым лицом и большими, словно у девушки серыми глазами.

Офицер знаком велел охраннику удалиться и кивнул Виктору на стул.

– Садитесь, товарищ, не знаю Вашей настоящей фамилии – сказал он на чистом русском языке. – Чтобы не было вопросов сразу сообщаю, что меня зовут Вилгельм Тиль, почти как того персонажа из немецкой народной сказки. Но в отличие от него я родился в Кронштадте, в семье российского морского офицера. Все мои друзья были русскими мальчишками, правда, в 1918 году нам пришлось удрать в Кенигсберг, а затем в Гамбург. Сейчас я работаю в разведке Рейха и волею судеб столкнулся с Вами. Позволю себе задать первый вопрос: какие у Вас планы – будете молчать или мы сможем разговаривать?

– Я пока не знаю, о чем Вы хотите разговаривать. Поэтому никаких обещаний не даю.

Тиль улыбнулся:

– Я смотрю, Вы рассчитываете вести себя только так, как сами захотите. Что ж, посмотрим. Я не сторонник жестких мер принуждения, хотя всякое случается. Тогда позвольте второй вопрос. У Вас есть связь с Москвой? Не скрою, именно поэтому Вы мне интересны. Я представляю немецкую военную разведку, а она, как понимаете, очень заинтересована в каналах связи с Москвой.

– Хотите поиграть?

– Назовите это так. Сами понимаете, когда готовятся большие войсковые операции, всегда возникает нужда в дезинформации противника. Я понятно излагаю?

– Понятнее некуда. Почему вы решили, что я могу иметь связь с Москвой?

– Скажу откровенно, особой уверенности у меня в этом нет. А если бы была, мы бы говорили по-другому. Сейчас я пытаюсь выяснить этот вопрос, и если установлю, что Вы бесперспективны, то верну вас в гестапо, которое поступит с Вами так, как поступает со всеми подпольщиками. Пустит в расход и точка.

– Что ж, не буду Вас обнадеживать. Связи с Москвой у меня нет, и не было. Так что поступайте как сказали. Встретимся на том свете.

– Вы, что, верующий?

– Вас интересуют мои взгляды?

– Да нет, просто удивительно среди фанатичных коммунистов встретить верующего человека.

– На самом деле их среди коммунистов не так и мало. То, что выращивалось тысячу лет не уходит за двадцать.

– Удивительно. Когда я начинал воевать против Вас, я думал, что вернусь в совершенно чужую мне страну. Оказывается это не так. Корни остались. Среди пожилых русских вообще много верующих. Мы открыли ваши церкви, и в них повалил народ. Даже не знаю, хорошо ли это. А Вы, видимо, глубоко верующий, если так спокойно говорите о смерти.

– Да, я знаю, что Бог есть, и ответ перед ним нести придется.

– Ну, ну, не так драматично. Я вот тоже католик, но такой прямой ответственности перед Господом не усматриваю. Что там на самом деле будет, какие грехи мне зачтутся, а какие подвиги нет – я не знаю.

– А чего же здесь неясного? Посмотрите на своего фюрера, и признайтесь себе, что служите бесам. Отсюда и спрос будет.

Тиль заметно побледнел и сжал губы в тонкую нитку:

– Я прикажу Вас расстрелять, если еще раз услышу подобное о фюрере.

В голосе его звучал металл, глаза блеснули злобой. Виктору вспомнился допрос отца Петра Ольгой Хлуновой. Такая же тяжелая ненависть повисла в воздухе. Но теперь он чувствовал себя на месте отца Петра, и ему было легко. Страха не было «Не в силе Бог, а в правде» вспомнил он.

– Никто не хочет умирать, господин офицер. Только страх правду не убавляет. Правда она и есть правда.

Тиль молча смотрел на него, подавляя в себе приступ злобы. Потом медленно произнес:

– Вы, я смотрю, уже все разложили по полкам. Немцы бесы, русские ангелы. Все легко и просто.

– Скажите, господин Тиль, а те древние евреи, которые кричали «распни его», были одержимы бесами или нет? Они увидели, что Иисус отнимает у них надежду на обладание другими народами и возненавидели его. Ненависть – это бесовщина. А чем немцы отличаются от этих древних евреев? Русские точно так же хотят отнять у них надежду на обладание другими народами. Вот вы и беснуетесь.

– Наша расовая теория исключает право на жизнь таким неполноценным нациям, как евреи, цыгане, восточные славяне и прочие. Мы просто совершенствуем естественный отбор природы.

– Мне кажется, господин Тиль, Вы сами не верите в этот бред. Если проверить Ваше руководство на происхождение, то у многих обнаружится еврейская кровь, даже у вашего фюрера. В Европе все давно перемешалось. Что тогда делать с расовой теорией?

– Давайте перейдем к делу. Вас арестовали не для философских диспутов. Итак, меня интересует Ваша связь с партизанами и желательно с Москвой.

– Я же сказал, что Вам проще вернуть меня в гестапо. У меня нет связи ни с теми, ни с другими.

– Ваша позиция не так безупречна, как вам представляется. Мы арестовали нескольких ваших людей, и чем упорнее вы молчите, тем хуже им придется. Мы будем допрашивать и их. Возможно, они умрут под пытками. А виновником их смерти будете Вы.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Что ж, я не предполагал иного результата. Тогда будем говорить по-другому.

Тиль нажал на кнопку звонка и сказал вошедшему дежурному:

– Отведите его в камеру дознания.

Уварова привели в подвальное помещение, в котором тускло горела электрическая лампочка и пахло сыростью. За небольшим столиком в углу два молодых упитанных мужчины в черных халатах, и грубых солдатских башмаках ели хлеб с салом, и с хрустом заедали их луком. Один из них, несмотря на молодость, имел обширную плешину, а другой – выдающиеся надбровные дуги, делавшие его похожим на орангутанга. Посреди комнаты стоял низкий топчан, а на стене висели инструменты пыток.

Увидев заключенного, они вытерли руки о полы халатов и уставились на Уварова, дожевывая обед.

– Дывись, Гриц, яки гарный хлопчик – медленно молвил плешивый, сцепив руки на животе – Вин швидко не сдохне.

– Живучий, сразу видно – так же не спеша ответил орангутанг – что там Тиль велел?

Плешивый прочитал переданную дежурным записку:

– Допрос с острасткой.

– Значит, зубы, ребра и пальцы. Больше ни-ни. Руки-ноги оставим на завтра. Слышь, пациент. Сегодня мы будем вышибать тебе зубы, ломать ребра и выламывать пальчики. Это у нас как запись на осмотр. Самая легкая процедура. Если останешься при своих интересах, то завтра очередь за руками-ногами. Ну, а что дальше, узнаешь потом. Так будешь разговаривать?

– С тобой язык поганить…

Плешивый подошел к Уварову, взял его за большой палец правой руки и неожиданно сильным рывком вывернул из сустава. Молния нестерпимой боли пронизала Виктора, он замычал и присел на корточки у стены. И тут же получил удар в зубы кованым солдатским башмаком.

Когда он пришел в себя, выплевывая осколки разрушенных зубов, его положили на топчан животом вниз и заломили руки за спину.

– Ну, хлопче, созрел для разговора? – услышал он голос плешивого, и положив голову щекой на топчан, не ответил.

– Добре. Помолчи пока, а мы пальчиками займемся. Потом разговоришься.

Орангутанг снял со стены большие кованые щипцы и Виктор почувствовал, что он сжимает ими мизинец на левой руке. Затем послышался хруст сустава, и он снова потерял сознание.

* * *

Утром Уварова снова привели к Тилю. Лицо его посинело и опухло от ударов башмком, губы были раздавлены, осколки зубов с обнажившимися нервами причиняли мучительную боль, изувеченные до неузнаваемости пальцы рук стали похожи на безжизненные корявые корневища неведомого растения. «Теперь я знаю, что такое крестные страдания» медленно ворочалась в его голове одна-единственная мысль.

Тиль внимательно смотрел на узника своими девичьим глазами, крутил в руке карандаш и не спешил начинать допрос.

– Ну, как Вы себя чувствуете – наконец нарушил он молчание – надолго ли хватит сил продолжать восхождение на Голгофу?

Виктор сидел, закрыв глаза, и не отвечал. У него не было сил на разговоры.

– Предполагаю, что Вы избрали самый простой план – умереть под пытками как можно быстрей. Не доводя дело до невыносимой боли, которая не позволит молчать. Так ведь? Хочу Вас сразу заверить, раньше времени Вы не умрете. Я об этом позабочусь. Я вообще, буду курировать весь ход дознания, и проявлять при этом максимум гуманизма. Вот смотрите, палачи изуродовали Вам кисти рук. Кстати, это члены украинской националистической организации. Я их попросил взаймы из батальона «Нахтигаль». Просто удивительно, какую животную ненависть они вынашивают к русским братьям – славянам. Иногда, кажется, что они готовы есть вас живьем. Да. Так вот, о кистях рук. Теперь они Вам не нужны, и если Вы продолжите молчать, то братья-славяне их отрубят. Затем пойдем дальше, и от Вашего организма будет убывать по кусочку до тех пор, пока он не скажет: «Стоп, хозяин. Больше не могу. Рассказывай правду». Я знаю, что говорю. Вы ведь не первый большевистский апостол в наших руках.

Уваров слабо улыбнулся обезображенным ртом и прошепелявил:

– Вы верный ученик фюрера, господин Тиль. Я не буду с Вами общаться.

В глазах Тиля сверкнула уже знакомая ярость:

– Уж не брезгливость ли Вами руководит, товарищ комиссар? Вы не желаете общаться с мастером грязных дел? Наверное, потому, что Ваши чекистские застенки были райскими уголками? Или Вы думаете, я не знаю, где Вы работали? Так вот, вы работали в НКВД в чине старшего лейтенанта и накануне войны прибыли в этот город не откуда-нибудь, а из лагерей. И руки у Вас по локоть в крови и дерьме. Так что не Вам изображать из себя моралиста.

Виктор открыл глаза и увидел лицо Тиля, осклабившегося в ядовитой усмешке. Он поднял ко рту руку, сплюнул на рукав наполнившую рот кровавую слюну. Просипел из последних сил:

– В НКВД тоже есть уроды. Одного я прикончил собственными руками. Но они не запачканы невинной кровью.

– Забыли, наверное, товарищ комиссар, что Господь запрещает человеку устанавливать вину другого человека. Он говорит «не судите». А Вы судили по гнилым человеческим законам и еще утверждаете, что остались паинькой.

– Я отказываюсь говорить с Вами…

– Ну, что ж. Тогда идем по объявленной программе. Извольте к палачам. А завтра, думаю, начнете во всем признаваться.

Когда Уварова привели в знакомый подвал, боль настолько овладела всем его телом, что сознание едва брезжило. Он снова увидел две отвратительные рожи, которые не стали утомлять его разговорами. Палачи поняли, с кем имеют дело. Они поставили узника на колени перед деревянной скамьей, один из них крепко схватил Виктора за правую руку и положил ее на скамью. Другой размахнулся топором на длинной ручке, с хаканьем ударил по запястью. Изуродованная кисть упала на бетонный пол. Плешивый накинул на окровавленную культю проволоку, и затянул ее в крепкий узел. Бинтовать не стали.

– Ну, одпочивай, хлопче. Другую ручку завтра обстрижем – сказал орангутанг, и Виктор с мучительным усилием поднялся на ноги. «Господи, помоги – внутренне стонал он – дай мне сил выстоять эту муку». И будто кто-то невидимый подхватил его под руки и помог дойти до камеры. Добравшись до топчана, Уваров сразу же потерял сознание и провалился в спасительную тьму.

 

30

«Булай и Спринтер»

– Ты знаешь, Данила, англичане попали со мной впросак – рассказывал Деркач, попивая светлое чешское пиво. Они встречались в Карловых Варах, в жаркий весенний день. Буйство красок и звонкие голоса птиц поднимали настроение.

– Когда я стал описывать свою работу в 90–91 годах в посольстве, то из моей писанины посыпались такие уничтожающие Горбачева факты, что даже они впали в недоумение – как их переврать? А мое дело сторона – я написал, а вы переделывайте. Поэтому работа у нас немного затормозилась.

– А что их так смутило?

– То, что посольство в полном составе не хотело голосовать за Горби. Помнишь, первое голосование – тогда все за Ельцина отдали голоса. Все уже поняли, что Миша подонок. Никакой поддержки советского народа ему на самом деле не было. А нужно, чтобы в книге стремление к горбачевскому обновлению охватило весь народ.

– Понятно. Что ж продолжай. Санкция на издание пасквиля о конце восьмидесятых от Центра получена. Теперь скажи, как живешь, что там с Софьей?

– Живу в Праге, снимаю квартирку. Зарабатываю скромно, но мне вместе с предательской пенсией хватает. Контакт со мной поддерживает в основном Даски. Он довольно деликатный человек, общаться с ним можно. С Софьей продолжаем создание «черных бригад» в русском интернете. Я их так называю. Она сейчас ко мне относится по – дружески, даже с симпатией. Кое-кого из других ее сотрудников я узнал, все работают на «Свободе». Вот где настоящий змеюшник! Общая постановка задач мне тоже ясна – подготовка в России «гражданского общества», которое сотрет с лица земли все русское. После этого возьмет власть и поставит в Москве американский флаг.

– Ну, ты преувеличиваешь.

– Ясное дело, преувеличиваю, но суть примерно такая: ампутировать из нашего национального сознания все, что делает нас самими собой. Настоящая лоботомия. К стати, с моими хохлами они делают тоже самое. Только там методика другая – общерусские корни они подменяют припадочным национализмом. А цель – то все та же. Создание клонов без прошлого.

– Ну, да. У них ведь теория имеется: чтобы прервать связь поколений нужно отобрать у молодежи память отцов. Тогда она превратится в рабочий материал для революций.

Теперь о твоей жизни. Ты говорил, что тебе подружку приставили.

– Я с ней для отвода глаз поиграл немного. В целом вполне симпатичная чешка, своему языку меня поучила. Могу теперь более-менее изъясняться. Но, понимаешь, чужое оно и есть чужое. Я как мог тактично дал ей понять, что не имею к ней интереса как мужчина. И она потихоньку прекратила встречи. Да, наверное, и СИС уже свою задачу с ее помощью решила. Нарисовала мой интимно-психологический портрет.

– Ты мне ее полные данные сообщи, глядишь, еще где-нибудь вынырнет. По семье скучаешь?

– Одно время мы с женой переписывались и перезванивались. Потом все это само собой прекратилось. Время – то много прошло. Она, поди, другого спутника себе нашла. А по дочери я сильно скучаю.

– Не мечтаешь с ней увидеться?

– Было бы здорово. Малышка уже взрослой стала, могла бы сама приехать. Да, видать, мое предательство ее останавливает. Предательство ведь никакие новые времена не оправдывают, Данила. Так что я пока не надеюсь. Вот, может быть, когда вину свою заглажу…

– Хорошо, я все понял.

– Насколько я понимаю, оперативное задание мне оформляется само собой?

– Конечно. Оно вытекает из ситуации. Максимально возможное – это получить полное описание планов англосаксов по созданию враждебной среды в нашей стране. Такие планы должны быть. Долгосрочные, многоходовые, с вариантами развития ситуации.

– Пока я до них никак не доберусь. Это «кащеево яйцо» лежит за семью печатями.

– Понятное дело. Но на то нас и учили в разведшколе, чтобы не только копать, но и из осколков собирать. Пока аккуратно получай сведения о тех структурах, которые трудятся в твоем окружении. Это тоже немало. Поступай на работу в «Свободу». Это же филиал того сундука, в котором лежит «кащеево яйцо».

– Как же они все мне противны, эти изолгавшиеся дятлы.

– Я тебя понимаю, но таблеток против рвоты у меня нет. Иди наниматься в этот нужник. Софья поможет.

– Тогда присваивай мне новое звание: агент-ассенизатор.

– Хорошо, выйду перед Центром с ходатайством присвоить тебе звание старшего агента-ассенизатора. Когда, примерно, испечется твой пасквиль?

– Понятия не имею. Как главные повара скажут, так и будет. Я для них только упаковка. Такая мерзость, быть в этом качестве.

– Это тебе за грехи.

– Знаю и молчу.

 

31

Адольф Гитлер

Адольф любил перед сном вспоминать свое детство. Ночные путешествия в прошлое превратилось в побеги, спасавшие его от невыносимых нервных нагрузок. Ложась в постель, Адольф пытался забыть все, что делал днем и заставлял себя прогрузиться в безоблачное время в городке Браунау-на Инне, на границе Австрии с Баварией, где когда-то родился и вырос. У него было благополучное детство. Отец служил таможенным офицером, и хотя не зарабатывал больших денег, был уважаемым человеком. Ади с удовольствием вспоминал чинную и спокойную атмосферу в их небогатом домике, где свято блюлись традиции предков и велись разговоры о моральных ценностях. Восьми лет от роду мальчика отдали в школу при бенидиктинском монастыре в близлежащем Лимбахе. Заложенный отцом религиозный дух не пропал даром. Адольф был счастлив принимать участие в религиозных службах и праздниках. Здесь он впервые узнал за собой тягу к публичности и всякое отсутствие страха перед выступлениями на публике.

Наверное, из него получился бы смиренный прихожанин, если бы не школа в Линце, где он получил среднее образование. Здесь преподавал доктор Леопольд Потш, известный в округе националист. Этот учитель был кумиром школьников. Он так красочно рассказывал легенды о нибелунгах и о Втором Рейхе, что дети сидели раскрыв рты. Адольф также попал под влияние Потша. Наслушавшись учителя, мальчик стал делить одноклассников на немцев и не немцев по расовому признаку. Постепенно в голове его образовалась смесь, в которой присутствовали романтические мифы о немецком народе, фантазии о жизни духов, и ненависть к евреям.

Адольфу нравилось рисовать, и все говорили, что из него получится художник. Поэтому после окончания школы он поехал в Вену изучать искусства. Но поступить в Академию Изящных искусств он не смог. Это было ударом, за которым последовал еще один удар. Ему пришло известие, что умерла мать, и он вернулся в Линц. Год спустя Адольф снова приехал в Вену и стал жить самостоятельно, не имея и гроша в кармане. Это было время испытаний. У него не было ни крыши над головой, ни денег на пропитание. В ту пору ему пришлось узнать вонь переполненных ночлежек, и вкус гороховой похлебки в бесплатных столовых для нищих. Он бродил по грязным улицам, кишащим иностранными иммигрантами, с ненавистью наблюдал за бытом шумливых еврейских кварталов, и пытался осмыслить цели своего появления на свет. Ему стукнуло всего лишь восемнадцать лет, а в душе уже зарождалась ненависть к этому миру. Этот мир казался ему падшим, недостойным дальнейшего существования. Адольф смотрел на империю Габсбургов с самых низов социального дна, и в нем загоралось желание изменить эту бесчеловечную и несправедливую жизнь.

В ту пору в Вене выходил желтый листок «Ostara» Ланца фон Либенсфельда. Именно из этой газетки, а не из Ницше или Чемберлена Адольф почерпнул первые уроки ненависти к другим народам. Это были уже не легенды о нибелунгах, а призывы к «чистоте немецкой нации». Адольф так проникся публикациями «Остары», что разыскал ее редакцию на окраине Вены в Родауне, и познакмился с редактором. Он рассказывал Либенсфельду о своей жизни в Вене, о своих чувствах к властям, к иностранцам, к евреям В ту пору его обнищание дошло до предела. Адольф грелся в теплицах и питался случайными подачками товарищей по несчастью. Приехав в редакцию «Остара» на трамвае, не имел денег на обратный путь, и Ланц дал ему грош на трамвайный билет. Устроившись в мужском общежитии на Бригиттенау, Гитлер собрал в общей сложности около 50 номеров «Остары». Он разделял с Ланцем его ненависть к другим народам. По его убеждению, мир состоял из света – голубоголазых ариев и тьмы – остальных неарийских демонов. Арийцы рассматривались обоими как источник и инструмент всякого блага, аристократизма и творческого действия, тогда как неарийцы неизменно связывались с порчей, разложением, и разрушительными стремлениями. Потом он пошел на Первую мировую войну и доказал, что в нем живут отвага и патриотизм. Он был хорошим солдатом и дослужился до ефрейтора. А когда после войны он решил шагнуть в политику, его мировоззрение уже оформилось. Он хотел бороться за расовое превосходство немцев.

Годы спустя оказалось, что план Ланца по обеспечению расового превосходства совпадает с планами строительства Третьего Рейха. Законы о запрещении межрасовых браков, уничтожении низших рас, и создании материнских домов СС в целях заботы о незамужних матерях, и размножении чистокровных германцев путем полигамии – все это взято из «Остары». Правда, Ланц мечтал о панарийском государстве, а Адольф презирал австрийскую династию. Ему были чужды эти бредни. Он нацист, а не оккультист и ариософ. Хотя эти популярные увлечения немцев хорошо послужили ему. Он умело их использовал для объединения нации вокруг своей личности. Немцы увидели, что его внутренний мир, его дух и воля полностью соответствуют тому, чего они хотят от нового вождя. Он увидел глубочайшие корни в сознании нации и вернул ее к этим корням. Немцы пошли за ним все как один.

Почти каждую ночь Адольф снова и снова возвращался в свое прошлое и каждый раз убеждался, что невидимый Рок ведет его по жизни. Он засыпал в убеждении правоты своего дела и просыпался полный готовности это дело продолжить.

* * *

С вершин Алатау можно обратиться к прошлому нацистского движения, ведь в нем есть немало загадочного, до сих пор необъясненного исторической наукой. Например, почему в начале 20 века интерес к астрологии, хиромантии, каббалистике и прочей зауми в Германии резко возрос? Многие ученые увидели в этом симптом Первой мировой войны, но не смогли объяснить причинно-следственную связь. Лишь академик Вернадский много позже теоретически обосновал существование ноосферы земли. Ноосфера является высшей ступенью развития биосферы. Те чувства и мысли, которые исходят от человечества, имеют материальные формы и собираются в оболочку над планетой, источая на нее обратное воздействие. Безжалостный напор империализма вызвал в европейских народах гневные чувства и мысли, которые, поднявшись наверх, а затем опустились к ним стремлением убежать в мистику и национализм. Ноосфера может стать колыбелью черных ангелов, и мы уже убедились в этом.

Тогда, в начале века газета «Остара» стала бешено популярной. Ее тираж достиг в Вене 100 тысяч экземпляров. Ее лозунг – «расовая теория есть ключ к пониманию политики и любое уродство и зло происходит от неверного скрещивания» стал объяснением для многих немцев и австрийцев их бедственного положения. Они получили моральную помощь в схватке за выживание.

Все это вызвало к жизни «Орден германцев», который был построен по типу масонской ложи. Уже в 1912 г отделения ордена появились в крупнейших городах Германии. Его основной задачей было объединение сил для борьбы с евреями, которые считались главной бедой германской нации. Он занимался также взаимопомощью между членами в деловых контактах и финансировании. К вступлению в орден были допущены мужчины и женщины безупречного арийского происхождения. Предпочтительный цвет глаз – от голубых до серых, волос – от светлых к русым. Кроме того, нужна была родословная родителей. Запрещался прием физически неполноценных, и отталкивающего вида людей. С 1916 года официальный бюллетень ордена стал выходить со свастикой, что указывает на ариософское происхождение его идеологии. Ритуал ордена был смесью расистских, масонских и вагнерианских мотивов. История сохранила «Приглашение на церемонию посвящения в берлинской области» от 11 января 1914 года. Оно извещало братьев о необходимости иметь на себе специальную форму, а кандидатам пройти обследование на расовую чистоту у берлинского френолога Роберта Бюргера-Вилингена, который изобрел «пластомер» для снятия параметров черепа.

Провинциальные отделения ордена занимались подготовкой убийств выдающихся общественных деятелей новой Германской республики, которая была символом позора для радикальных националистов. Они убили бывшего министра финансов рейха Матиаса Эрцберга за то, что он подписал перемирие, попытались убить министра Максимилиана Хардена.

«Германский орден» приобрел новую жизнь, когда его возглавил Рудольф фон Зеботтендорф, мировой авантюрист, выходец из немецкого простонародья с настоящей фамилией Глауэр, имевший турецкое подданство и член масонской ложи «Мемфис». При нем орден был преобразован в «Общество Туле» и стал пользоваться широкой известностью.

9 ноября 1918 г. в Баварии произошла революция. Королевская семья бежала, правительство подало в отставку. Через два дня баварская революция повторилась в Берлине. Здесь ее возглавил еврейский журналист из Богемии Курт Эйснер. Он объявил социалистическую республику, назначил себя премьер-министром и министром иностранных дел, а также сформировал кабинет из социалистов разных мастей.

«Общество Туле» отреагировало самым реакционным образом – оно открыло широкую кампанию борьбы с «еврейской» заразой. На совещании в «Обществе Туле» фон Зеботендорф говорил: «Мы пережили гибель всего того, что нам стало дорого, близко и свято. Вместо наших принцев германской крови у нас смертельные враги – евреи.

Фон Зеботтендорф оказался выдающимся организатором сопротивления правительству Эйснера и Коммунистической республике. Нацистское движение обязано ему расцветом и распространением по стране. Уже после того, как нацисты взяли власть в 1933 году, фон Зеботендорф опубликовал книгу «Прежде чем пришел Гитлер: первые годы нацистского движения». Из книги следует, что общество Туле было первым, куда обратился Гитлер, и которое приняло и поддержало его.

* * *

Ноосфера ответила империализму темным брожением умов, и разрастанием мстительных настроений. В ней зародился Черный ангел, несущий народам беду.

С вершин Алатау видно и другое – академик Вернадский предсказал для СССР победный финал войны, потому что ноосфера точно также концентрирует в себе и совокупные светлые качества людей. Таковыми были качества народов, населяющих Советский Союз. Поднявшись в небо над планетой, они сделали свое дело.