8.1
Знамена полощутся, фанфары ликуют, лошади ржут, копья сверкают. Неумолимо движется войско, оно оглушило и ослепило горизонт, словно утреннее светило ворвалось в ночь и вдребезги разбило ее.
Грохочут завоевателей шаги. Тяжелы. Вперед и вперед. Неминуемо, как морской прилив поглотит берег, солдаты покоренную землю займут. Неизбежность всего сильнее, ибо она властвует над всем.
Воинство иудейское, бойцы Господни! Пред вами земля соленая от слез отцов ваших, сотни лет плакавших о погасших вдали очагах. Неприступная страна, попирайте равнины ее. Надменный город, займите дворцы его. Воинство иудейское, бойцы Господни!
Вперед, дерзкое племя, час пробил! Вековечные мечты и мудрецов заветы сошлись здесь и сейчас. Гонителей золотые колесницы не слышны, не видать красных мантий тиранов. Воздалось им, и изгнаны.
Восстаньте вдовы и не плачте более! Нет нужды вам горевать. Бог утер вдовьи слезы, и живы дети ваши и геройством матерей утешают!
Азриэль глядит вокруг — равнина пред ним. Шерира потрясает копьем, Джабастер меч поднял. И Бога избранник здесь, деяния его древними пророками предугаданы и воспеты. Жизнь его — что свежая утрення роса на святом Сионском холме. Бога избранник, он ведет свой народ к победе. Воинство иудейское, бойцы Господни!
Они идут, идут, идут!
Тысячи жителей взобрались на городские стены, тысячи лодок теснятся на реке. Базар закрыт, а площади полны народу. Ранним утром Итамар с воинами вошел в город, выставил караулы. Вскоре авангард армии достиг Багдада. Кавалеристы расчистили дорогу, за ними на белоснежном коне подъехал к городским воротам Алрой. Крики восторга взвились в небо.
Алроя встретил Итамар и знакомые лица из недавней депутации. Хонайна среди них не было. Окруженный командирами и под охраной отряда Стражей короны, Алрой проследовал оживленными улицами к дворцу халифа. Ворота отворились, и он вступил в парадный двор. Спешился, принял приветствие командира воителей-евнухов. Вошел во внутренние помещения дворца. Анфилада пышно украшенных комнат. Он вспомнил свой первый визит сюда с Хонайном. А вот и зал, в котором халиф держал совет с приближенными.
Алрой уселся на роскошный диван Повелителя правоверных.
«Передохну после трудного марша», — подумал Алрой, принимая от старшего евнуха кофе в чашке из тончайшего фарфора. «Итамар!» — обратился к командиру Алрой, — «Каковы настроения в городе? Где пребывает румский султан с войском?»
«Багдад спокоен и, мне кажется, доволен переменой. Султан и халиф обретаются у границ страны. Они в нерешительности.»
«Я так и думал. Солдаты должны расположиться лагерем за городскими стенами. Гарнизон составят десять тысяч бойцов, ежемесячно сменяющихся. Итамар, назначаю тебя губернатором города. Азриэль, тебе командовать гарнизоном. Бесценный мой Джабастер! Жду от тебя доклада о нравах столицы и горожан. Храбрый Шерира! Долгий отдых не для тебя. Готовь солдат к переправе через реку. Не думаю, что султан захочет воевать. Завтра в полдень встретимся здесь для совета. Прощайте.»
Командиры разошлись, Первосвященник задержался.
«Рискуя быть навязчивым, прошу твоего внимания, царь».
«Милейший Джабастер, мое внимание обращено к тебе. Говори».
«Господин, я ходатайствую за Абидана. Храбростью он превосходит многих. Я огорчен, что из-за стечения несчастных обстоятельств его заслуги не замечены.»
«Абидан? Знаю его. Доблестный воин, но… мечтатель, фантазер.»
«Он достойный сын Израиля, верность и вера его — кремень!»
«Добрейший Джабастер! Мы все достойные сыны Израиля. Однако, я не нуждаюсь в тех, кто грезит наяву. Мечтателей остерегаться следует.»
«Мечту зажигая, Бог внушает свою волю иудею.»
«Воля Его должна быть верно истолкована. Головы Абидана и иже с ним полны идей старых, ныне не применимых и не совместимых с правлением народами и странами. Власть снисходительнее к преступнику, нежели к мечтателю. Фантазии, чуждые здравомыслию, творят хаос. Одним словом, люди эти — опасны!»
«Люди эти — цвет Израиля. Царь, похоже чья-то клевета отравила слух твой.»
«Заблуждаешься, почтеннейший Джабастер, ибо мой единственный советник — это ты. Если они цвет Израиля, то цвет пустой, плодов не сулящий. Скромным воинам пристало быть средством достижения великих целей. Не мечтатели, но люди практического склада мне нужны. Взять скажем Авнера, Азриэля, Итамара, Медада. Глянь, как умело сообразуют они дела и слова свои с местом, с временем, с людьми. Оттого непобедимы. У Абидана твоего нет помысла иного, как заново отстроить Храм. Начетчик фанатичный, узколобый, не видит леса за деревьями. Подобным зодчим возведенный Храм рухнет неизбежно. Да, кстати, этот самый Абидан сеял в лагере смуту, подбивая солдат не идти, как он выражался, в „Вавилон“. И почему? Да потому, что ему было видение!»
«Мой царь, я помню, и тебе было видение. В то время ты держался иных воззрений».
«По-твоему, я и Абидан из одной глины слеплены? Я в этом мире стою особняком, и совпадения с другими не обязывают к сходству. Я не таков, как все вы, и даже тебе, я вижу, не постичь сего. Не желаю больше слышать об Абидане. До встречи завтра на совете».
Первосвященник молча удалился.
«Он ушел. Наконец-то я один. Не выношу ему подобных. Их речи нарушают равновесие души. Признаться, уединенность мне милей общения. Боюсь, одиночество — удел и стержень моей власти. Сейчас я готов думать, рассуждать, решать. Без помощи видений и чудес.
Скипетр царя Соломона! Теперь он принадлежит Алрою! Предание гласит, что лишь тому дано освободить народ наш, кто обладает скипетром. А завладеет сим атрибутом власти и свободы герой, предначертания судьбы которого — неизменная удача. Я избран Богом для великой цели. В леденящем сердце склепе, средь призраков царей, душа моя не дрогнула. Твердою рукой я взял и навсегда себе присвоил предмет священный. И та же рука сорвала корону с макушки беглого халифа.
Владенье миром — заслуженная моя награда. Отвергнуть ее ради бездумной рабской верности проповедям ретрограда-книжника? Не он, но я покорил Азию и я вписал страницу в книгу летописи времен. Сион? Неужто запустелая безлюдная страна должна умерить блеск сияющей столицы востока? Неужто Бог так слаб, что не простирает власть свою сверх земли от Иордана до Ливана, и мы должны Ему границы воздвигать? Если б такое было записано, завещано, заповедано — я б ретировался в тень безвестности. Я тоже пророк! Иначе б я не слышал голос из святая святых, из-за занавеса ковчега завета! Истинные пророчества плодят приверженцев. Багдад станет моим Сионом! Я Богом призван, и не Джабастеру, а Богу я служу! Убежден: поклонение людей Ему должно быть столь же безгранично, как сила Его. И веру эту мою не дерзнут оспорить проповедники, хоть алтари их и дымятся в Иудее!
Я должен видеть Хонайна. Умен, ясно и трезво мыслит. Только он поймет меня. Дух достойной власти не совместим с предубеждениями и исключительными правами. Дай волю Джабастеру, он вырежет всех мусульман. А между тем, правоверные составляют большую и нехудшую часть моих подданных. Джабастер рад опустошить империю, дабы не слышать книжников упрек, что исмаильтяне покушаются на наследие Израиля. Фанатик! Отправлю его покорять Иудею. Нам нужно изобрести сходный способ приобщения побежденных к плодам победы. Румский султан! И храбр и нагл. Увез гарем! Жаль, что не Авнер противостоял ему. Хоть и не люблю я переговоры, но с султаном без этого не обойтись. Как жаль, что нет Хонайна под рукой — это миссия для него. Он необходим сейчас. Но можно ли доверять ему во всем? Разные мысли роятся в голове. Куда ведет эта дверь? Знакомая галерея. Здесь нет никого. Царь без охраны. Дисциплина во дворце слаба. А в этом зале что? Вспоминаю, здесь развешена одежда. Я переоденусь. Меч — в сторону, он славно послужил мне, пусть отдохнет. Вот мантия, соболем подбитая. Вот обувь — бархат и рубины. Шелковый кушак. Засуну за него кинжал на всякий случай. Гляну в зеркало. На кого я, безбородый, похож? На евнуха или на владыку мира?»
8.2
Раннее утро. Тигр тих, необитаем. По воде скользит одинокая лодка. Один гребец на веслах. На высоком берегу дом. От него к воде ведет крытый арочный спуск. Лодка причалила. Шторы поднялись. Показался единственный пассажир. Он сошел на берег, поднялся по ступеням.
Человек освободил золотой засов, прошел сквозь галерею, вступил в роскошный зал, отделанный белым и зеленым мрамором, уселся на кушетку возле порфирной чаши фонтана. Двери зала отворены в сад. Послышался шепот, ясно прозвучало: «Хонайн». Из сада навстречу гостю шла женщина, длинная вуаль покрывала лицо ее и плечи.
«Хонайн! — воскликнула женщина, — Хонайн, твой немой прелестник вернулся!»
Неописуемой красоты юная дама бесцеремонно разглядывала нежданного гостя. Они стояли двое, мужчина и женщина, впились друг в друга глазами, молчали. Вошел третий. Шаги легкие, осторожные, в руках лампа.
«Алрой!» — вскричал изумленный Хонайн, и лампа выскользнула из рук.
«Алрой!?» — повторила красавица, и щеки ее побледнели, и она для верности прислонилась к колонне.
«Дочь халифа! — воскликнул царь Израиля, преклонил колено и осторожно взял ее за руку, — Я действительно тот самый Алрой, кому судьба назначила властвовать над великой империей. Но прекрасной принцессе Ширин нет причин бояться того, кто ценит выше военных побед знак ее доброты!» При этих словах он разжал ладонь, на которой лежали жемчужные четки, памятка первой встречи, и вернул их принцессе.
Принцесса взглянула на четки, закрыла лицо руками.
«Мой дорогой Хонайн! — сказал Алрой, — Я не забываю добра, и мой приход сюда — доказательство сему. Я здесь затем, чтобы исполнить любое твое желание, что в пределах моих сил.»
«Господин мой! — ответил Хонайн, уже смиривший волнение, нечастое в его душе, и преодолевший еще более редкое удивление, — Господин мой, дело мое простое. Пред тобою дочь халифа. Встреча с ней здесь и сейчас неизбежно откроет тебе ее помыслы и тайны. Принцесса Ширин намеревалась воспользоваться недавним катаклизмом, чтобы скрыться от ненавистной обыденщины, а также избежать грозящей ей судьбы. За счастьем бегут далеко, бегут от самих себя. Я единственный ее советчик и союзник, боюсь не слишком сильный и успешный. Мое предводительство над депутацией к тебе, которого потребовали горожане, остановило на время наше бегство. Возможно, со вступлением твоей армии в Багдад нам безопаснее оставаться здесь. Принцесса стала добровольной пленницей в моем доме. Я при ней, но город думает, что я в отъезде. Сегодня на рассвете она ускользнула из под моего не слишком бдительного ока, дабы узнать, какими слухами полнится Багдад. Таково наше положение. Мы в твоей власти и просим покровительства.»
«Мудрый Хонайн! Нам следует обсудить важные дела. Сейчас я удалюсь, чтобы не быть помехой. Завтра в этот час я вновь прибуду. Ты поведаешь мне желания Ширин. Пусть то будет охрана, ежели она задумала бежать в другие края, или, скажем, пожалование провинции для правления, или дворца для житья — я рад служить. Теперь прощай, принцесса. До завтра, Хонайн.»
8.3
«Хмурым было царское чело», — сказал Итамар Азриэлю, когда они вышли с совета.
«Несметно мыслей и забот. Огромен груз. Диво, как человек выносит.»
«Накануне боя он был спокоен, даже весел, хоть ожидал его день суровее сегодняшнего несравненно. Заметил, как он распекал Джабастера?»
«Откровенно, без обиняков! Несгибаемый Первосвященник согнулся под тяжестью упреков. Царь владел собой, но заметно было, что раздражен, и перо дрожало в гневной руке, подписывающей указ. Я не видал человека бледнее.»
«Или мрачнее. Я думаю, Азриэль, железный Первосвященник нас не любит.»
«Лишь сейчас тебе открылся сей секрет? Мы не его питомника питомцы. И, по чести говоря, Алрой — тоже. Я рад, что царь непреклонен и не допускает Абидана в совет. Он стал бы Джабастеру опорой.»
«Несомненно. Абидан его эхо. Что ты думаешь о Шерире?»
«Я бы не доверял ему вполне. Покуда идет война, он лишь ею занят. Однако, ты увидишь, Итамар, стихнут бури, и он примкнет к Джабастеру. С нами Медад, и он должен занять место в совете.»
«И заслуженно. Однако, Азриэль, хотел бы я, чтоб брат твой Авнер был здесь. Вот кто уравновесил бы Джабастера. Алрой любит Авнера. Верно ли, что он женится на госпоже Мирьям?»
«Того хочет царь, и то была бы прекрасная партия для брата.»
«Есть невозможное для нас? Весь мир у наших ног. Хотел бы я знать, кто станет наместником Сирии?»
«Сначала завоюем ее! Им не станет Шерира, он никогда не получит большую власть. Это будешь ты, Итамар, или я. Хотя мне более по вкусу нынешняя служба.»
«Командир гарнизона Багдада — прекрасный пост, Азриэль!»
«Если соединить его с твоим губернаторством.»
«Справедливо. Помоги мне добыть Сирию, и будешь смело претендовать на соединение двух должностей.»
«Согласен. Джабастера та же честь ждет в Иудее. Я думаю, Первосвященник — он, как главный визирь, первый советник царя.»
«Похоже, Алрой сам себе советник.»
«Я не уверен, что Алрой пошлет Джабастера завоевывать Иудею. Скорее захочет сам возглавить кампанию. Наш знаток каббалы — неважный полководец.»
«Никудышный. Алрой будет рад оставить Первосвященника в Багдаде. Да и султан Рума — твердый орех.»
«Пожалуй. Однако, как ловко он сбежал!»
«Ты, Азриэль, верно никогда не забудешь, как во главе Стражей короны атаковал его!»
«Такое и забыть? Я чуть не смял Джабастера!»
«Жаль, что только чуть!»
«Боюсь, мы увлеклись. Кабы люди знали, что ближние говорят за их спиной, на свете не осталось бы друзей.»
8.4
Трепетных сумерек час наступает. В стенах своих одинокая дева тоскует, томится вздыхает. Соловьиным трелям навстречу, спящая роза, воскресни! Пташка зальется нежно, роза и дева слушают песню.
Воздух тревожен, прозрачен. Первая в небе взошла звезда, и шпиль кипариса мрачен. Ни птица поющая, ни роза в саду, ни кипарис, ни звезда не видят, не слышат, не знают, как в стенах своих одинокая дева тоскует, томится, вздыхает.
Тревожный прозрачный воздух выманил дочь халифа из стен ее. Лютня в руках. Она села поближе к фонтану, видит бесконечные струи, щека облокотилась на руку. Сколь прекрасен, столь печален девы лик. Встрепенулась: это теплые губы газели прижались к щеке. Белоснежная любимица томно глядит на хозяйку, красноречивыми глазами вопрошает, отчего грустит молодая.
«Милая газель, подай надежду», — прошептала принцесса, — «Как пух лебединый губы твои мягки, но жаром любви обжигают. Подай надежду, милая газель!»
«Милая газель, подай надежду», — прошептала принцесса, — «Как звезды в ночи глаза твои тихи, но жаром любви обжигают. Подай надежду, милая газель!»
Она приготовила лютню, тронула пальцами струны, взглянула на небо, к музе взывая, запела:
«Он затмил красотою летний рассвет
В небе родимом востока.
Славы душа вожделеет, побед,
В устах красноречье пророка.
Сердце ночною томилось тоской,
Солнце взошло, сменившее ночь.
Чудо явил ты, царь и герой,
Надежда со мною, уныние — прочь!
Он затмил красотою летний рассвет
В небе родимом востока.
Славы душа вожделеет, побед,
В устах красноречье пророка.»
«Еще раз, еще раз! Пропой еще раз!»
Принцесса вздрогнула, оглянулась. Рядом стоял Алрой. Она встала, невольно хотела отступить на шаг, он удержал ее.
«Прекрасная принцесса», — сказал Алрой, — «надеюсь, мое присутствие не повредит ни музыке, ни красоте.»
«Господин, не сомневаюсь, Хонайн ждет тебя. Пойду позову.»
«Принцесса, не с Хонайном я хочу говорить сейчас.»
Лицо его было бледно, сердце стучало.
«Вновь этот сад», — вымолвил он, — «но память хитрит со мной, словно то было в жизни другой.»
«Не вини память: мы в жизни другой. Мы сами, и мир наш, и мысли и чувства — все иное. И воздухом дышим иным.»
«Неужто столь велика перемена?»
«Велика и прекрасна. Молюсь, чтоб не было других перемен.»
«Это свято, как ты сама!»
«Ты любезнейший из покорителей!»
«Я только им кажусь. Сейчас я больший раб, чем тот, кто кланялся тебе рабом при первой встрече.»
«Знак ее мы оба не забыли. Вот четки.»
«Вновь подари их мне, Ширин. Как талисман они меня хранили от беды. В бою я их держал у сердца.»
Принцесса вернула ему дорогой предмет. Алрой удержал ее руку, опустился на колено.
«О, прекрасная! О, бесконечно прекрасная!» — воскликнул царь Израильский, — «Ты — мечта жизни моей! Не прельщаю тебя ни царством ни богатством — материя это, и не внове тебе. Прими даяние духовное, горячее сердце того, кто не уступал ни прелести женской, ни силе мужчины. Преданность и любовь мою возьми. Боготворю тебя, прекрасная Ширин, боготворю!»
«Раз увидев, я горячо и безоглядно полюбил тебя, и образ твой вошел мне в сердце и поселился рядом с любовью к народу моему, не потеснив ее. В ту пору я за измену почитал мысль о примирении с верой чужой. Но вот насытился я местью за вековые муки предков, собрал иудеев воедино, вернул величие народу, пролил реки крови, свергнул, завоевал, победил, восторжествовал. И теперь кричит сердце, что слаще и важнее всех свершений вместе взятых, твой образ чудный, что оно хранит.»
«О, Ширин! Душа моя, жизнь моя! Скажи „Да“ вожделеющему взаимности! Клянусь, уберегу от зла обычаи племени твоего и не дам в обиду веру отцов твоих. Великому царю Соломону подарила красу свою темнолицая дочь Нила. Сделай меня счастливее его, ведь лик дочери Тигра светел и затмевает солнце. Я не Соломон и книги мудрости не сочинил. Но если прекрасная Ширин разделит со мною трон, то, вдохновленный, впишу в наши анналы деяния великие, в сравнении с которыми книги древнего монарха покажутся скучной небылицей!»
Он замолчал. Принцесса, слушавшая с опущенными глазами, подняла голову и, не сдержав чувств, опустила ее на грудь царю Израиля. «О, Алрой!» — воскликнула Ширин, — «Я живу в пустоте. Большой город — большое одиночество. У меня нет веры, нет родины, нет жизни. Все это — ты!»
8.5
«Царь опаздывает сегодня.»
«Не курьер ли из Хамадана задерживает его, Азриэль?»
«Не думаю, Итамар. У меня есть письмо от Авнера. Брат пишет, что в Хамадане спокойно.»
«Прождали больше часа. Когда ты выступаешь, Шерира?»
«Армия готова. Я жду приказа. Надеюсь, сегодня на утреннем совете получить его.»
«Сегодняшний совет посвящен гражданским делам столицы», — заметил Первосвященник.
«Пожалуй, так», — сказал Азриэль, — «твой доклад готов, Джабастер?»
«Вот он», — ответил Первосвященник, — «Еврейские законотворцы думают над законами, но не над исполнением их, хотя им дарован свыше неподвластный времени образец. Лишь в рабстве у законов обретем свободу.»
Итамар и Азриэль многозначительно переглянулись. Лицо Шериры оставалось непроницаемым. Краткое молчание нарушил Азриэль.
«Весьма удобен для жизни Багдад. Я еще не бывал в твоих апартаментах, Джабастер. Ты доволен ими?»
«Вполне. Надеюсь, однако, мы здесь долго не задержимся. Главная цель еще ждет нас.»
«Далеко отсюда до Святого города?» — поинтересовался Шерира.
«Месячный марш», — ответил Джабастер.
«Чего там можно ожидать?» — спросил Итамар.
«Не исключено столкновение с христианами», — заметил Азриэль.
«Скажи, Джабастер, как велик Иерусалим», — спросил Итамар, — «Я слышал, что размерами он не превосходит местный караван-сарай. Верно это?»
«Да, былая слава миновала», — ответил Первосвященник, — «Но нет в сердце отчаяния — коли кирпичи порушены, заместим их камнями тесаными! Как прежде засияет Сион, возведем дворцы, насадим сады!»
Зазвучали фанфары, отворились ворота, вошел царь, а с ним — посланник Багдада.
«Доблестные командиры!» — обратился Алрой к удивленным членам совета, — «Позвольте представить вам человека, который пользуется моим доверием наравне с вами. Джабастер, взгляни на брата!»
«Хонайн! Так это ты, Хонайн!» — вскричал Первосвященник, вскочив со своего места, — «Тысячу гонцов я посылал за тобой!» Изумленный, с горящим лицом, Джабастер обнял брата. Охваченный волнением, положил голову на плечо его.
«Владыка, прости Джабастера за то, что предавшись чувствам, он отвлекся от забот о благоденствии твоем», — вымолвил Хонайн.
«Братская любовь к тебе, Хонайн, несомненно говорит в пользу заботы его о моем благоденствии. Джабастер — опора империи!» — торжественно произнес Алрой, взял Первосвященника за руку, усадил справа от себя. «Шерира, ты выступаешь вечером.»
Суровый командир молча поклонился.
«Что это?» — спросил Алрой, принявши от Джабастера свиток, — «А, твой доклад. Посмотрим. „Колена Израилевы“, „Служба левитов“, „Знатные из народов“, „Старейшины Израиля“! Джабастер, дорогой! Придет день и для этого. Что нынче нам пристало? Блюсти умеренность, стеречь права имущества и правосудие законно отправлять. И не более того. Я слышал, банда грабителей опустошила мечеть. Верно это?»
«Царь, об этом я хотел говорить с тобой. То не грабители, а люди честные, но чересчур усердные. Ведь записано у нас, что, покоривши народы, мы обязаны разбить их атрибуты служения богам чужим, где б ни находились все эти жертвенники и алтари — хоть на горе, хоть на холме, хоть под деревом зеленым. И мы должны…»
«Джабастер, здесь синагога? Где я нахожусь, на совете доблестных полководцев или в собрании сонных талмудистов? Тысячу книжных лет мы тешились притчами, но следовать им — робели. Разве силой изречений мы покорили города и Тигр перешли? Мудрый и мужественный Джабастер! Ты горазд на вещи поважнее. Прошу, деяния будущего предоставь будущему. Теперь ответь, грабители в тюрьме?»
«Были в тюрьме. Я их освободил.»
«Освободил!? Повесь их! Повесь на лобном месте! Иначе не превратить нам мусульман в благонадежных подданных. Джабастер, высоко чтит тебя народ Израиля, и нет никого умней и просвещеннее тебя. Помню и благословляю наши былые бдения над книгами, но полагаю, что мудрость ту не приложить к правлению империей.»
«Владыка! Да разве законы Моисея неприложимы к правлению империей? Древность законов есть доказательство их истинности!»
«Древние законы требуют приспособления к новым временам! Почему следуют стародавним законам обычаям и взглядам? Потому что они здравы? Нет, в силу косности ума!»
«Богом данное и изменять?»
«Всесильное время меняет человека, вершину творения, так отчего оно не властно над законами? Джабастер, наша миссия — возродить царство Израильское, и мы властны сами средства выбирать. Азриэль, какие новости у Медада?»
«Спокойствие меж Тигром и Евфратом. Предлагаю дать отдых уставшим воинам, что несут охрану вне стен Багдада. Думаю, Абидан со своими бойцами может заменить их.»
«Прекрасная мысль. Абидана следует держать подальше от города. Бьюсь об заклад, ограбление мечети — дело рук его молодчиков. Нам необходимо публично осудить сей прискорбный случай. Джабастер, обсудим это наедине. Сейчас мы с Хонайном удалимся. Шерира, прошу, перед маршем поужинай со мной.»
8.6
«Мне нужно видеть царя!»
«О, великий Первосвященник, это невозможно. Царь удалился на покой.»
«Мне необходимо видеть царя. Почтенный Фарез, ответственность я принимаю на себя.»
«Этого никак нельзя. Приказ царя для меня закон!»
«Ты отдаешь отчет себе, кому перечишь?»
«Вполне: высшему авторитету для набожных иудеев.»
«Повторяю, мне нужно видеть царя!»
«Увы, я не вправе пропустить тебя, Джабастер!»
«Не к лицу мне упрашивать слугу. Прочь с дороги!»
«Повторяю — нет и нет! Я исполняю долг!»
«Я Богом помазан! Ты заплатишь мне, пес!»
Джабастер силой оттеснил Фареза и спешно прошел в царский покой.
«В чем дело, Джабастер? Ты одолел Фареза?» — воскликнул Алрой, шагнув навстречу Первосвященнику, — «бунтует Багдад?»
«Много хуже: Израиль! К этому идет!»
«Неужто?»
«Мой роковой брат открыл мне твои намерения. Я не могу уснуть, я возвышаю голос, чтобы спасти тебя!»
«Мне грозит опасность?»
«Да еще какая! Кабы ты был один в пустыне, и земля дрожала бы и уходила из под ног твоих, и небо разверзалось над головой потоком огня — все б тише была гроза над тобой. Есть в мире Некто, не забывающий, обороняющий любимое дитя. Он вывел тебя из дома рабства, озарил твой путь светом триумфа, и, наконец, поставил тебя над Своим народом, над избранным народом! Зачем же отвернул ты сердце свое от Него, зачем возжелал чужого и запретного?»
Луна освещала две фигуры. Руки Первосвященника патетически воздеты к небу, руки царя умиротворенно сложены на груди. «Ты говоришь о женитьбе?» — спросил Алрой.
«Я говорю обо всем, что губит тебя.»
«Выслушай меня, Джабастер», — ровным и твердым голосом произнес Алрой, — «Я обращаюсь к тебе равно как к другу и учителю. Всеведающий Господь счел меня достойным великой миссии. Не без основания Его выбор пал на меня. Царственное происхождение мое, разумение святых законов, страха не ведающий алмазно-твердый дух, полное сил и задора тело. Вот фундамент башни притязаний моих. Камни в стенах ее — это содеянное мной. Я вернул достоинство древнему нашему народу. Вновь алтари святые дымятся. Священники наши — ты пример сего — в почете у людей. Единственность и всемогущество Бога провозглашаются повсюду. Этого мало?»
«Мало! Это далеко не все, а я хочу всего!»
«О, жестоковыйный народ наш!»
«Прости мою горячность, царь! Сердце не терпит. Спроси меня, в чем состоит желание мое. Я отвечу — чтоб всем иудеям быть народом единым и господами самим себе. Спроси меня, к чему стремлюсь. Я отвечу — вернуться в Землю обетованную. Спроси меня, чего я хочу. Я отвечу — отвоевать Иерусалим. Спроси меня, о чем мечтаю. Я отвечу — возвести новый Храм. И все, что отвечу я — то отклик тысячелетней тоски. Веру сохранить, не поступиться завещанной землей, вернуться к обычаям древним и нравам простым и честным.»
«Жизнь меняет обычаи, время диктует нравы. Жить просто и честно можно в любом краю. Вера? Первосвященника мантия твоя — подтверждение крепости веры нашей. Страна? Тигр не мельче иерусалимского Шило, а Евфрат полноводнее Иордана.»
«В дни славного своего расцвета обособленно жил Израиль, и на радость Богу держался закона избранный народ. Все было весомо, значительно, чисто и свято в прошлом его. Чуждого чурались, запретным не осквернялись. Несчастливец и жалкий бедняк — и тот гордо почитал себя выше духом царя иноземного. Я надеялся, ты принес возрождение. Вот, пробудился от обманного сна.»
«Браво, Джабастер! Отрешимся от снов, станем действовать! Кабы сейчас я разрешил себе предаваться сладким мечтам, как когда-то в Хамадане или в нашей с тобой пещере в горах, то слишком скоро услыхал бы за окном грозный стук копыт конницы румского султана.» Желая сбить Первосвященника на легкий лад, Алрой изобразил улыбку на лице, но мрачная физиономия Джабастера уничтожила ее.
«Сердце мое растерзано, через силу говорю. Память выплескивает былые надежды. Царь мой, ученик мой!» — вскричал Джабастер, опустился на колени перед Алроем, вцепился в край его одежды. «Ради царский корней твоих, ради горячей юности твоей, ради мук и побед твоих, наконец, ради Господа, избравшего народ наш и тебя поставившего над ним, — очнись и восстань на себя самого! Вспомни коварство Далилы, предавшей Самсона в руки врага! Боюсь за тебя, ибо ты не тот, кто проходит лишь полпути. Ступив на опушку леса, увлекшись красивым видом, незаметно углубишься в чащу, и черная адская глушь обступит тебя, и не будет спасения!»
«Ты пугаешь меня мирскими соблазнами. Но разве земная сила одолеет силу Небесную, направляющую меня по пути Господа?»
«Царь мой! Следуй прямой, как стрела, воле Небес, что слышал народ наш на горе Синай, принимая заповеди, и не сделаешь ложного шага. Ни нега и ни богатство, ни власть и ни месть не станут маяками избраннику. Предание наше гласит, что лишь тот удостоится великой миссии, кто владеет скипетром Соломона и зоркостью его наделен. Только в руках мудреца скипетр есть атрибут власти, а не резная деревяшка.»
«Джабастер, ты говоришь о мудрости, о зоркости. Одобряю. И докажу, что и я не лыком шит. Взглянем на женитьбу в плоскости благоразумного расчета, а не с вершины нежной страсти. Начнем с того, что я — завоеватель Азии. Доселе я не получал и, думаю, никогда не получу знак Небес оставить империю ради заброшенной провинции. Стало быть, править великим царством и есть миссия моя. Огромное достояние требует огромных сил души, и тела, и ума для сбережения его — ведь мы, евреи, лишь капля в океане мусульман. Моих сил достанет, не сомневаюсь. Но если дети мои не унаследуют могучий дух отца? Вот тут-то выручит порода! Правоверные куда терпимее отнесутся к моим потомкам, как примут во внимание, что дочь халифа произвела на свет их. Как видишь, Джабастер, и я не лишен капли трезвого рассудка. Скрывать и изображать чувства — задача не простая, дорогой учитель!»
«Вредит репутации владыки путать мудрость с хитростью. Ты избираешь пагубный путь Иоханана, сына Карея, что ради Египта покинул родину и поплатился за непослушание Господу. Бог благословил Иудею. Это Его земля. Ему угодно, чтоб на Его земле Его народ жил и Ему поклонялся. Всевышний выделил нас среди народов, дав нам особенные заповеди. Их соблюдения вполне достигнем лишь живя отдельно и на завещанной земле. Что делать нам в Багдаде? Ведь с чужаками мы не можем ни молиться, ни есть, ни пить, не нарушая законы наши. Несовместимого не совместить. Нельзя слиться с народами, и притом остаться самими собой. Ты будешь царем в Вавилоне, но перестанешь быть иудеем!»
«Я буду тем, кем буду. Я поклоняюсь Богу всемогущему. Я надеюсь, Он, милосердный, позволит мне в счет моих побед послабление в наших многосложных и педантских ритуалах.»
«Давид Алрой стал тем, кто он есть, воспитуясь в среде многосложных и педантских ритуалов. Давид Алрой преуспеет, и потомки его унаследуют империю. Быстро растет и пышно цветет дерево у воды. Но отравятся его соки ядом, и заболеет оно, и зачахнет, и уподобятся листья сухой сморщенной сливе. Увы, увы! Веками ел Израиль колючки соленые. Надежда взрастила гроздья сладкие. И не отведали их, и во рту горечь. Одно, другое, третье разочарование — и не заманишь в Храм! Давид Алрой, помнишь ли пещеру Джентезмы и звезду твою в ночи? Слишком переменилось все. Прощай, царь!»
«Стой, верный честный друг! Стой, Джабастер!»
Первосвященник обернулся.
«Не уходи в гневе, добрый Джабастер!»
«Не в гневе, но в горе, только в горе!»
«Израиль покорил Азию. Чего бояться Израилю? Все будет хорошо!»
«Все будет хорошо? Соломон возвел города в пустыне и несметно золота навез из страны Офир, но Давид Алрой родился в рабстве!»
«О, мудрый каббалист, доверься звездам! Взгляни на небо, моя звезда сияет ярко, как мои победы!» — воскликнул Алрой, открыв занавес. Царь и Первосвященник вышли на террасу. Оба смотрели на яркую звезду Давида. На мгновение ее закрыл кроваво-красный метеор, пронесшийся по небу. Изумленные, испуганные, бледные они уставились друг на друга.
«Царь! — вскричал Первосвященник, — не медля отправляйся в Иудею!»
«Это предвещает войну, — пробормотал Алрой, — и беды в Персии.»
«Ищи беды у себя, опасность близка!»
Из сада донесся скрежет. Прозвучал трижды.
«Что это? — взволнованно крикнул Алрой. — Подними охрану, Джабастер, пусть обыщут сад!»
«Это бесполезно и опасно. То говорил дух.»
«Что он сказал?»
«Он огласил арамейскую надпись, возникшую во время пира на стене дворца вавилонского царя Валтансара. Слова сии — предвестник гибели владыки и его владений.»
8.7
На следующий день Алрой обсуждал с Хонайном перипетии минувшей ночи. Хонайн, выслушав Алроя, обрисовал свое отношение к делу — правильное понимание вещей проистекает из знания практической их пользы. «Старая, как мир, история — Первосвященник идет наперекор царю. Я полагаю, что мой набожный брат не хочет молиться в Багдаде и рвется в Иерусалим по причине вполне земного свойства. В Персии он глава малой секты, а в Сионе он рассчитывает собирать десятину со всего народа. Что до красного метеора, то его кровавое предвестие лучше всех истолкует султан Рума, который в минувшую ночь должен был встретиться с победоносным Шерирой. Страшный скрежет в саду? Признаюсь, мне не доводилось слышать духов. Звуки, оглушившие вас, в двух пунктах отличались от голоса из-за занавеса ковчега завета. Во-первых, они чересчур гремели, а во-вторых, были столь подозрительно невнятны, что лишь особе заинтересованной и в высшей степени находчивой под силу разобрать и истолковать их. К тому же прорицатель велик не предсказанием, а умением объяснить, почему оно не свершилось. Когда я вступлю в должность управляющего царским двором, уверяю, ни духи, ни прочие нежеланные визитеры не нарушат твой покой!»
«Скорей бери бразды правления, дорогой Хонайн! Как поживает персидская роза, сладкая моя Ширин?»
«В твое отсутствие все мысли ее только о тебе. На меня и слов не тратит.»
«Ну-ну, не умаляй своих достоинств! Я наслышан, ты любимец женщин. А я ревнив, Хонайн, ей-ей!»
«О, я не тот, кто даст тебе повод!» — кротко ответил Хонайн.
8.8
Бери жену ровню — верней не оступишься. На всю Азию возвещено о свадьбе иудейского царя и принцессы Багдада. Кипит, бурлит долина Тигра, приготовляется к величайшему торжеству. Целыми рощами деревья рубятся — и на новые постройки, и для топлива на потребу грядущему празднеству. Отовсюду стекаются в Багдад прошенные гости. Обе стороны представлены достойно. Званы повелители и правители, сановники и чиновники, богачи и воеводы и прочие благородные особы. И наместник царя с невестой, прекрасной принцессой Мирьям, разумеется, тоже прибывают, и тысячи сопровождающих с ними.
В центре огромного плоского пространства возвышается великолепно украшенный трон. По сторонам его стоят два других престола пониже, но роскошью ему не уступающих. Сто специально возведенных павильонов описали на равнине широчайший круг. Они украшены парчой и коврами, на крыше каждого укреплено древко, и полощатся на ветру флаги. В одних постройках расположились музыканты, в других фокусники и циркачи, в третьих сказочники занимают народ, а в большинстве из них ремесленники и торговцы выставили свой товар. Отборные фрукты разложены чудным орнаментом. Гранаты и тыквы, арбузы и апельсины, миндаль и фисташки. А вот и мясник развесил на крюках свежие туши. Тут кожевники и скорняки надели на себя маски леопардов, львов, тигров и лисиц, по углам расставили звериные чучела, а в середине красуются великолепной выделки шкуры и меха. Расхаживает по площади верблюд, искусно сделанный из дощечек, тростника, соломы, холста, веревок — совсем, как настоящий. Попона на нем приподнимается и в чреве его видно человека. Затейник этот верблюдом управляет. Некий умелец птиц намастерил. Дети бросают аисту орехи — думают живой, а взрослые смеются. Мастеровые соорудили из камыша и веток подобие минарета, стены будто кирпичной кладки, лишь муэдзина не хватает. Вот затейливо плетеные нарядные циновки, красотою не уступающие коврам. На двух знаменах чудесной вязью вышиты имена Алроя и Ширин. Всякий гость отметит, сколь искусны крестьяне и ремесленники Багдада, и как торговцы ловко преподносят плоды трудов их.
А между павильонами стоят большие столы, отягощенные яствами и напитками. Гостям прислуживают специально назначенные слуги. Кружки полны вина, и в кувшинах плещется прохладный шербет. На цветных подносах громоздятся все сладости востока. Не иссякают припасы, и чем больше люди едят и пьют, тем усерднее трудятся слуги, поднося угощение.
Чтобы радости и веселья всем досталось помногу и поровну, кричат глашатаи: «Люди добрые! Вот время праздника и забав. Да не слышны будут жалобы, и не упрекнет один другого! Да не обидит богатый бедного, а сильный слабого! Да не спросит никто никого, чего тебе здесь надобно?»
Тысячи тысяч гостей взошли в этот рай. Танцуют и поют, шутят и дурачатся. Одни слушают, раскрывши рот, арабов-рассказчиков — сказки их очаровательные и очаровывающие. Другие растворяются в патоке строк персидского стихотворца, и воображают себе луноликую чернобровую деву и томящегося любовью доблестного и нежного принца. Эти дивятся искусству жонглеров с берегов Ганга, а тех забавляет скоморошество шута из далекой Сирии. Своему угождая вкусу, всякий находит отраду для души. Но угождает всякому вкусу и любой душе отраден восхитительный танец алме. Стройные красавицы египтянки в воздушных одеждах грациозно движутся, сливаются со сладкозвучной музыкой, туманят мужские головы, стирают серые знаки забот с пергаментов памяти, рисуют цветные миражи счастья. Кабы излишеста были вредны, сторонились бы их сильные мира.
«Я становлюсь учтивым», — сказал курд Кислох, согласившись присоединиться к какому-то представлению.
«А я — так сама гуманность!» — воскликнул индиец Калидас. «Эй, дружище, не перечь заповедям праздника, или не слыхал глашатая?» — крикнул он слуге, который нещадно колотил мальчишку, уронившего по нечаянности поднос с фарфоровой посудой.
«Не вмешивайся в чужие дела, братец!» — ответил слуга, — «лучше радуйся случаю сытно пообедать.»
«Так ты говоришь с офицером?» — вспылил Калидас, — «да я вырву твой язык, грубиян!»
«Не горюй, до свадьбы заживет!» — сказал гебр мальчишке, — «вот тебе драхма, беги прочь и веселись.»
«Чудеса», — усмехнулся негр, — «неслыханная щедрость!»
«Славный денек, и сердце радуется», — миролюбиво ответил гебр.
«Недурно бы перекусить», — заметил негр.
«Принято! Вот под этим платаном. Своей компанией. Надоели чужие рожи!» — воскликнул Калидас.
«Эй, плут, ты кто таков?» — крикнул гебр.
«Я хаджи!» — гордо возвестил небезызвестный Абдалла, слуга почтенного купца Али, назначенный на этот день прислуживать гостям.
«Хаджи? Значит не еврей. Вот кем стоит быть, коль мир перевернулся. Неси-ка поживей вина!» — распорядился гебр.
«И плов!» — добавил Кислох.
«И начиненную миндалем газель!» — присовокупил Калидас.
«Да леденцов не забудь!» — напомнил негр.
«Поторопись, мусульманин, не то пощекочу тебе спину копьем!» — пригрозил гебр.
Абдалла бросился угождать честной компании. Вскоре вернулся с помощниками, нагруженными яствами и вином. Абдалла собрался уходить.
«Эй, мошенник, ты куда? Жди тут, еще понадобишься нам!» — загрохотал Кислох.
«Лучше проведем время одни», — шепнул Калидас.
«Тогда пошел прочь отсюда, пес!» — крикнул Кислох Абдалле.
Не успел слуга удалиться, как вновь был призван.
«Почему не подал ширазского вина?» — возопил Калидас.
«Плов переварен!» — загремел Кислох.
«Ты принес ягненка с фисташками вместо газели, начиненной миндалем!» — изобличил слугу гебр.
«Слишком мало леденцов!» — поддержал негр.
«Все плохо!» — подытожил Кислох, — «А сейчас давай кебаб!»
Мало-помалу трапезничавшие под платаном крикуны и обжоры подобрели. Восточные деликатесы, отягощая желудки, облегчают сердца.
«Калидас, порадуй нас застольной песней», — попросил Кислох.
«Давай, Калидас, не упрямься», — сказал гебр, пихнув товарища в бок.
«Согласен. Подпевайте мне!»
Застольная песня Калидаса:
Щедро в глотку лей вино,
Гонит прочь тоску оно.
Потерял любовь и дружбу?
Тут вино сослужит службу!
От кусачих бед капкана
Ключ найдешь на дне стакана.
Пей, коль есть на сердце горе,
Глядь — и горе объегорил!
Щедро в глотку лей вино,
Гонит прочь тоску оно!
«Слышите? Фанфары! Царская чета, торжественное шествие. Закругляемся с обедом!»
«Поторопимся занять места получше!»
«Кончаем пить и петь, встаем!»
Люди заторопились, потянулись к центру огромного круга, описанного павильонами. Звуки фанфар и медных тарелок. Видно, как вдали отворились городские ворота Багдада, и показалась голова свадебной процессии.
Первыми идут пятьсот девушек, одежды их белее оперенья лебедей, в волосах бутоны нежные цветов, и каждая несет в руках пальмовую ветвь.
Следом — музыканты в золотых одеждах, дуют в серебряные трубы.
За ними — пятьсот юношей в костюмах белых, как мех песцовый, у каждого корзина цветов и фруктов.
И вновь музыканты, но уже в серебряных одеждах и дуют в золотые трубы.
Шесть красавцев коней, каждого ведет под уздцы конюх-араб.
Приближенные Медада, алые плащи соболями отороченные.
Знамя Медада.
Сам Медад на вороном арабском жеребце в сопровождении трехсот воинов, все верхом на великолепных конях.
Рабы несут свадебный дар Медада — шесть сабель закаленной дамасской стали, и нет в мире оружия лучше.
Дюжина отборных коней, их ведут под уздцы анатолийские конюхи.
Приближенные Итамара, лиловые плащи горностаями отороченные.
Знамя Итамара.
Сам Итамар на белоснежном анатолийском скакуне в сопровождении шестисот воинов, все верхом на великолепных конях.
Рабы несут свадебный дар Итамара — на роскошном постаменте золотая ваза, а в нее красные рубины вправлены.
Сотня негров, в носах продеты золотые кольца, играют на трубах, бьют в литавры.
Знамя города Багдада.
Двести мулов, покрытых шелковыми попонами со звонкими серебряными колокольчиками, везут невесте подарок жителей города — изысканные, невиданной красы одеяния. Каждый мул сопровождаем девушкой, наряженной феей, и юношей в маске неземного чудовища.
Знамя Египта.
Депутация евреев Египта, верхом на верблюдах.
Пятьдесят рабов несут подарки принцессе — яшмовую ванну и искуснейше сработанный египетский саркофаг, росписью и барельефом украшенный, стоимости баснословной.
Знамя Сирии.
Депутация евреев Иерусалима, возглавляемая самим раби Зимри. Красноречивый дар жениху и невесте — простая глиняная ваза, наполненная до краев землей Земли Обетованной. Намеки манят, остерегают, тревожат.
Знамя Хамадана.
Депутация города Хамадана, и первым идет почтенный Бостинай, коня его ведет Халев.
Дар Хамадана Давиду Алрою — чаша, в которую прежде иудеи клали золотые драхмы и подносили, как дань. Теперь она наполнена мелким песком — дабы знал царь иудейский, что желают ему дней жизни без счета, как песчинок в чаше.
Пятьдесят отборных лошадей, их ведут под уздцы конюхи — мидяне и персы.
Приближенные Авнера и Мирьям в украшенных золотом и слоновой костью кольчугах.
Знамя мидян и персов.
Два слона, на спинах их покоются роскошные паланкины, внутри которых сидят наместник и его невеста.
Подношение Алрою от Авнера — дюжина слонов, укрытых дорогими вышитыми попонами, каждого слона сопровождает вооруженный до зубов индийский воин.
Подношение Ширин от Мирьям — полсотни саженцев со знаменитых своими розами берегов реки Рокнабад, кашемировая шаль длиною полсотни футов, столь тонкая, что свернутая, помещается в рукоятку веера, легчайшая ширма из перьев огромной белой птицы рух, и, наконец, хрустальный сосуд, наполненный бальзамом божественного аромата и укупоренный пробкой с драгоценным камнем-талисманом.
Следом марширует доблестная гвардия евнухов.
Триста карликов ужасного вида, но нет в мире музыкантов лучше них.
Сто коней редкой красоты со звездами во лбу, уздечки усеяны самоцветами, родословные восходят к конюшням царя Соломона.
Приближенные Алроя и Ширин, во главе их господин Хонайн гарцует на гнедом скакуне. Одеяние наездника розового цвета, розовый же тюрбан украшен переливающимся всеми красками брильянтовым эгретом.
Двести юных пажей, за ними две тысячи разодетых слуг, мужчины и женщины, у кого шкатулка в руках, у кого ваза, у кого венок. Главный казначей с чиновниками держат над головой золотые драхмы.
Азриэль самолично несет скипетр Соломона.
Апофеоз великого шествия. Карета грандиозных размеров, голубая эмаль на стенках и крыше, золотые колеса, три четверки белоснежных лошадей впряжены в нее. В карете восседают Алрой и Ширин, герои торжества.
Тысяча Стражей короны заключают процессию.
Под восторженные крики толпы карета проследовала к центру круга. Завоеватель мира и его суженая поднялись по ступеням на возвышение, уселись на свой трон. На престоле справа разместился почтенный Бостинай. На престоле слева расположились наместник и его невеста. Придворные заполнили ближние павильоны.
Депутации преподнесли дары, их главы заверили царственную чету в безусловной верноподданной любви своей. Горожане стройно и живописно прошествовали мимо трона, ликуя, поздравляя, благословляя. Трижды прогремели трубы, и начались игры.
Тысяча всадников ворвались на всем скаку на арену. В воздухе засверкали мишени, на малых птиц похожие. Один за другим состязающиеся бойцы мечут копья, поразившему цель положен приз. Под звуки фанфар сама принцесса Ширин вручает герою награду — кому кинжал, кому четки, кому платок. Иной победитель получает подарок из рук Мирьям, а другой — от воеводы или главы депутации. Часы летят незаметно, игры в разгаре, всеобщее довольство.
«Ах, как я бы хотел сейчас остаться наедине с тобой!» — сказал Алрой невесте.
«И я тоже! Хоть так приятно видеть всю Азию у ног Алроя!»
«Скорей бы день окончился! Дай мне руку, сожму ее в своей.»
«Тише! Глянь-ка, Мирьям улыбается.»
«Любишь ли ты мою сестру, дорогая Ширин?»
«Я люблю только тебя!»
«Не будем говорить о ней, только о нас с тобой. Любимая, зайдет ли сегодня солнце, наконец?»
«Я не вижу солнце, чудесные твои глаза ослепляют меня, любимый.»
«Душа моя, страсть рвется из груди!»
«Как ты горяч!»
«Такова любовь!»
«А я от любви схожу с ума. Мне чудится, вот-вот у нас с тобой вырастут крылья, и мы улетим неведомо куда!»
«Дорогая, я должен вручить приз вон тому воину. Оторваться от тебя нелегко. Ну вот и все. Скорее дай снова руку, иначе я умру! О, что это?»
Неизвестный всадник в непраздничном, покрытом дорожной пылью одеянии прорвался в центр круга. Караульным, пытавшимся остановить его, он, запыхавшись, заявил, что привез известие лично для царя. К копью его был прикреплен свиток. В толпе разнесся слух о вести с поля боя. Слух подтвердился. Еще одна победа! Шерира принудил султана Рума просить пощады и мира. По правде говоря, вестник прибыл на рассвете, но хитроумный Хонайн задержал его на несколько часов, и донесенье с поля боя стало патетическим финалом праздника.
Счастливая прибавка к торжеству заставила расщедриться казначея, и в толпу полетели золотые драхмы — для народа. Радость кстати пришедшейся победы почти уничтожила скепсис в сердцах колеблющихся и почти убедила обе стороны, что брак сей угоден Господу, как бы ни называли его, Иегова или Аллах.
Солнце село, торжество подошло к концу. Гости и хозяева с неизменной помпезностью вернулись каждый в свои апартаменты. Вспыхнул свет на сигнальной башне и возвестил империи о новом событии: Алрой и Ширин уединились в брачных покоях. И словно по волшебству, одновременно и не сговариваясь, тысячи факелов, фонарей и ламп ответили огню на башне. Река, минареты, дома, павильоны засияли светильниками всех цветов. Костры взвились к небесам. От горизонта до горизонта озарена долина Тигра. Огонь и свет несут счастье владыки к сердцам подданных его.
Семь дней и ночей пировал и веселился народ на свадьбе иудейского царя и дочери халифа. Поколения уходили и поколения приходили. Старые передавали молодым рассказ о великом событии прошлого. Волны Тигра сохранили память на века.
Как велик, как удачлив Давид Алрой! Владыка империи и обладатель первой в мире красавицы, окружен благоденствующими подданными и сберегаем непобедимой армией, путь земной его — цепь успехов, Небо — его покровитель. Своею собственной силой завоевал судьбы наперсник все мыслимые блага мира.