НОВЫЙ КЛАСС

Первого сентября школьный двор был запружен учениками и родителями. Завучи и учителя сбились с ног, пытаясь навести порядок.

Но разве можно после трехмесячной разлуки со школой, с товарищами вот так просто разыскать место своего класса, стать в строй и молчать, будто в рот воды набрал?..

Лучше всего был порядок у первоклассников. Мамы и бабушки держали их за руки. А малыши смотрели на все круглыми удивленными глазами и больше всего боялись потерять из виду свою первую учительницу. Стоило ей хоть чуть сдвинуться с места, как волны первоклашек, увлекая за собой мам и бабушек, догоняли ее, окружали, брали в «полон».

Школьники со второго по десятый класс, входя во двор, прежде всего искали глазами товарищей. Девчонки на радостях бросались и объятия, поднимали визг, целовались. Сдержанные мальчишки солидно обменивались рукопожатиями, хлопали друг друга по плечу, от избытка чувств затевали шутливую возню. Запоздавших встречали такими криками, будто те были, по крайней мере, за два квартала. Образовались группы со своими рассказчиками. В благодарность за внимание они выкладывали такие вести, что, наверно, и мудрец не определил бы, где кончается правда и начинается неуемная фантазия.

С удивлением смотрел Зиночка на свой, вновь сформированный пятый класс «б». От прежнего осталось всего десять человек. Хорошо еще, что с ним вместе оказались Женя и Саша.

На первом уроке, когда учительница географии Надежда Кирилловна, назначенная в пятый «б» классным руководителем, знакомилась с учениками, вдруг открылась дверь и вошел Сазон.

— Здравствуйте, Надежда Кирилловна! — восторженно, нараспев проговорил он. — А вы говорили, что мы больше не встретимся.

— Зачем пожаловал? — удивилась учительница.

— А как же? — улыбаясь, объяснил Сазон. — Меня к вам завуч послала. Все законно. Я уже во всех буквах учился: и в «а» и в «в», и в «г». Хочу, говорю, теперь в пятом «б» учиться. Вот меня и послали к вам.

— Хорошо, — вздохнула она. — Садись вон туда. Только смотри…

— Что вы, Надежда Кирилловна! Я так люблю географию!

Кто-то фыркнул. Учительница оглядела класс и приказала:

— Иди на место, Васильченко.

Сазон, состроив испуганную физиономию, стал на цыпочках подкрадываться к парте. Но в это время зазвенел звонок, и он, резко переменив направление, бросился к двери.

В классе засмеялись. Учительница печально усмехнулась — Эх, Васильченко-Васильченко… опять ты за старое…

Зиночка был удивлен появлением Сазона. Но все было так. Сазон остался на второй год в четвертом классе. Теперь — в пятом и оказался за одной партой с Зиночкой.

— Не горюй, — подтолкнул он Зиночку локтем. — Нам скучно не будет… Задачки списывать дашь?.. А с диктантами как?.. Пятерка?! Так ты же мировой парень! Никуда я с этой парты не уйду… А если тронет кто, ты только скажи! Понял?.. — А на перемене спросил: — Ты чего такой кислый? Отлупили дома?

— Нет… У меня папа умер.

Сазон удивленно глянул, обнял за плечи и повел в коридор:

— Это ничего, кореш. Мать же есть?.. Родная?.. Порядок! — и добавил с горечью — А я своего отца и в глаза не видел…

— А мама? — участливо спросил Зиночка.

— Мама, мама… С теткой я живу. Только она совсем старая. А мать пьяная день и ночь… А теперь вот в тюрьме сидит… на пять лет законопатили… Только ты смотри! — спохватился он. — Пикнешь кому — голову отвинчу!

— Что ты, Сазон. Я никогда… А за что ее?

— Много будешь знать — состаришься — невесело усмехнулся он. — У тебя деньги есть?

— Есть. Двадцать копеек.

— Пошли в буфет. Кишки марш играют. С утра ничего не ел…

Не нравился Зиночке новый класс. При Александре Михайловне все были как братья и сестры. И радости общие, и, если у кого неудача, так над ним не смеялись, а старались помочь. А сейчас что? Класс собран из трех четвертых да еще из соседней маленькой школы, которую закрыли, так как весь квартал снесли и на этом месте начали строить большие дома. Все так и держатся группами: «ашники» отдельно от «вэшников», а из школы имени Луначарского — тоже особняком. Многие девчонки сплетничают, наговаривают на мальчишек. Ребята им в отместку то ножку подставят, то тетрадь зальют чернилами, а то еще что придумают.

И учиться стало как-то неинтересно. Не потому, что учителя объясняют плохо, а потому, что каждый старается как угодно вывернуться, только бы оценку получить получше. Раньше, в четвертом «б», никто не списывал. Не получилась задачка или упражнение по русскому — так прямо и говорили. Александра Михайловна или сама объяснит, или вызовет к доске. Но двойку, за то, что не понял, никогда не поставит. А в пятом списывают почти все, и до звонка, и на уроках… А тут еще Сазон: то ходит с Зиночкой в обнимку и называет корешем, то вдруг начнет обзывать по-всякому, а то ткнет кулаком так, что слезы на глаза наворачиваются. А он стоит и смеется:

— Ну-ну, заплачь еще. Заплачь! Эх ты, размазня!..

Не прошло и месяца, как о пятом «б» заговорили по всей школе. Дошло до обсуждения на педсовете.

На второй день учебы, пока пожилая учительница биологии Мария Павловна брала у завхоза лопаты, чтобы отправиться на работу в парк, больше половины класса сбежало.

— Найдите их! — приказала учительница. — Немедленно!

Полчаса спустя посыльные вернулись ни с чем. Все собрались только к концу второго урока. Мария Павловна пригрозила:

— Ишь разбаловались! Нет на вас мужской руки…

Ребята глядели на ее круглое, какое-то домашнее доброе лицо и не боялись: понимали, что она, как мама, покричит и все простит, забудет. Стоит только попросить. И они просили. И она простила. Даже в дневниках ничего не отметила.

Но через неделю повторилось то же самое…

А еще через три дня, когда учительница пения Вероника Ивановна писала на доске ноты, за спиной послышалось мычание. Кто придумал этот трюк, позаимствованный у дореволюционных гимназистов, так и не выяснили. Но когда учительница одного за другим стала поднимать мальчишек, мычание усилилось. Будто сто самолетов одновременно гудели своими моторами.

— Это же дико, ребята! Дико! — перекрывая гудение, крикнула молоденькая учительница и поспешно вышла из класса.

Мычание тотчас оборвалось. Ребята сидели пристыженные.

— Сейчас директор придет, — испуганно зашептали девочки.

— Не! Она не пойдет жаловаться, — успокоил всех Сазон. — А двойка по пению не считается… А может, у меня слуха нет!

Потрясенный Зиночка вскочил и крикнул:

— Дураки! Она же хорошая! Она сейчас, наверно, плачет…

— А ну не возникай! — дернул его за руку Сазон. — Ишь, умный выискался! А то как врежу, так еще лучше заплачешь.

Однажды, уже в середине октября, на урок географии вместо классного руководителя пришла старшая вожатая Алла и объявила:

— Ваша Надежда Кирилловна заболела. Я надеюсь, что вы будете вести себя хорошо. Сейчас мы с вами займемся…

— Алла! К телефону! — позвали ее из-за двери.

Так и не узнал пятый «б», чем же хотела заниматься с ним старшая вожатая. Когда через полчаса она вернулась, в классе сидели только Зиночка да еще человек шесть-семь.

Спустя две недели Надежду Кирилловну положили в больницу. У нее оказалось что-то очень серьезное.

В пятом «б» каждый день строили предположения: кто же будет их новым классным руководителем…

ПОДРУЖКИ

Сильва Орлова привыкла быть всегда в центре внимания. И в школе, и дома. Это приятно. Она охотно позволяла себя хвалить. За все. За то, что она сказала, сделала или еще только собиралась делать. А поводов для похвал ее мама, Эльвира Карповна, находила великое множество. Взяла дочка, не сфальшивив, несколько аккордов: на рояле: «Умница! Какой музыкальный слух!». Появилась пятерка в тетради: «Золотая головка! Такими ученицами должна гордиться школа!». Застали перед зеркалом в маминых туфлях, в капроновых чулках, примеряющей золотое колье — буря восторгов: «Посмотрите, какая она женственная! Какой тонкий вкус. Ах ты, моя красавица!.. Как же я раньше не догадалась? Завтра пойдем и закажем туфельки на каблучке. И, конечно, тебе пора носить капроновые чулки…»

Эльвира Карповна души не чаяла в своей дочери, была уверена, что Сильва самая умная, одаренная и, главное, самая красивая девочка на свете. И всем твердила это без устали.

Сильва верила маме безоговорочно и требовала к себе внимания от всех… кроме папы. У папы не покапризничаешь!

Папа Сильвы, Иннокентий Фомич, был коммерческим директором крупного завода. Его ценили в городе и в министерстве за отличные деловые качества, требовательность к себе и другим. С работы он возвращался всегда поздно. И, кроме того, по долгу службы часто уезжал в длительные заграничные командировки.

Поэтому воспитанием Сильвы занималась мама.

— Какая мать пошлет в школу такого ослабленного ребенка?! — сказала она учительнице, пришедшей записывать Сильву в школу. — Весь бархатный сезон она будет в Крыму. Слышите, как она кашляет?! Да и вообще, куда ей спешить?!.

Сильна благоразумно молчала. Не говорить же при посторонних, кашель появился после трех порций мороженого… Кашель прошел через два дня. А она с мамой три месяца пробыла в Ялте. Вдоволь накупались в море и поели фруктов. И вернулись в город, когда занятия в школе уже давно начались. Всю зиму в дом ходили две учительницы. Одна учила Сильву музыке, а другая — всему, что проходят в начальных классах.

Зато, став первоклассницей, когда ей шел уже девятый год, Сильва поразила всех знаниями, сообразительностью, легко делала то, что подругам давалось с трудом. С первого по четвертый класс она считалась лучшей ученицей. Ее хвалили, ставили в пример. Ее же учительница назначила старостой класса.

Отдав дочь в школу, Эльвира Карповна стала бессменным членом родительского комитета, не спускала с Сильвы глаз и всячески содействовала ее успехам. Если от школьников нужно было приветствовать участников какого-либо районного торжества, всегда обращались к Эльвире Карповне.

— Ах, опять, — скромно опустив глаза, говорила она. — Бедные дети. Они так перегружены! И уроки, и музыка, а тут еще это… Нет, нет!! Я не отказываюсь. Кому же, как не моей Сильвочке. У нее такая дикция!.. Наш папа тоже будет доволен…

Про папу она каждый раз добавляла умышленно. Иннокентий Фомич, который когда-то, еще до войны, учился здесь, теперь систематически помогал в ремонте школы, доставал необходимые материалы. Поэтому все, от директора до нянечки, знали его и относились к нему с большим уважением.

И вот наступал день Сильвиного торжества. На ярко освещенной сцене появлялась девочка с тонкими правильными чертами лица, Большие голубые глаза сияют. Движения ее свободны. Легкие белокурые волосы, уложенные крупными локонами, взлетают и опадают в такт гордым взмахам головы. Звонкий, привыкший к выступлениям голос достигает самых отдаленных уголков зала. Она даже не видит, что рядом и позади шеренгой стоят такие же девочки, изредка хором повторяющие несколько слов приветствия. Это ее праздник! На нее смотрят глаза взрослых и умных людей. Она купается в этих взглядах. Это ей, стоя, аплодирует зал… Она верила в это. А если бы и усомнилась в своей исключительности хоть на миг, то тотчас, за кулисами, мама, обнимая и целуя дочку, восторженно шептала:

— Солнышко ты мое! Ты была лучше всех!.. Не то, что эта Нинка Копылова, двух слов запомнить не могла…

Потом мама много раз говорила об этом всем.

Зоя Липкина не имела ни таких обеспеченных родителей, ни такой привлекательной наружности, как у Сильвы. Худенькая, остроносая, будто вся состояла из острых углов. И вечно натыкалась этими углами на окружающие предметы. Если начинали подживать расцарапанные локти, то завтра-послезавтра Зойка явится в школу с разбитым коленом или ушибленным до крови пальцем. Старенькая форма сидела на ней мешком. Фартук вечно съезжал набок. А рыжеватые косички-хвостики торчали в стороны. Тоненькие ножки-палочки носили ее в разных направлениях с быстротой ветра. Она хотела знать все, поспеть везде, не пропустить ни одной новости или события. Непостижимыми путями она первой узнавала, когда будет контрольная, куда поведут класс на зимних каникулах и что будет в кульках на новогодней елке. Она была нашпигована новостями от пяток до кончиков косичек и охотно делилась ими, требуя взамен только одного: расскажи и ты мне что-нибудь интересное.

Зойку не считали сплетницей. Она не желала кому-нибудь сделать зло. А если иногда так получалось, так это против Зойкиной воли. Просто она не могла удержать ни одного секрета. Даже если ее просили: «Смотри, никому не говори!» Она изо всех сил старалась не проговориться, но стоило ей раскрыть рот, как слова сами начинали соскакивать с языка. И разве уследишь, когда вместе с обычными новостями вдруг выпорхнет и секрет.

Еще когда учились в первом классе, девочки иногда обижались и пытались скрыть от нее свои тайны. Но это оказалось невозможным. Зойкины зеленые, шкодливые, как у козы, глаза становились грустными. Она, как привязанная, ходила за подружкой:

— Маша! Ну, Машенька же! Я ведь не хотела. Вот самое честное-пречестное слово! Оно так само получилось… Ну, скажи, что больше не сердишься… Ну, хочешь, я тебе что-нибудь сделаю?.. Вот пуговицу пришью, видишь, отрывается… Ну, хочешь, ластик насовсем подарю? Красненький! С зайчиком…

И не отстанет, пока подружка не скажет: «Не сержусь».

За это Зойку прозвали Липучкой. А так как тайны у девочек были крошечные, то на Зойку совсем перестали сердиться. Все равно ее не переделаешь. Зойка есть Зойка!

Окружающих Зойка считала одинаковыми. Но двух человек превозносила до небес. Первый человек — это учительница Клавдия Прохоровна, которая, как была уверена Зойка, знала все на свете и далее могла читать мысли. Стоит только не выучить урок, как она, скользнув взглядом, скажет:

— Липкина, не напрашивайся на двойку.

Как она узнала?! Зойка и сидела прямо, не пряталась за спины подружек, и руку тянула… И вот все равно…

Но и Зойка изучила Клавдию Прохоровну за эти годы. Глянет учительница на доску, хмыкнет недовольно — Зойка уже знает: дежурные прошляпили. Будто пружина подбросит ее с парты:

— Вот, Клавдия Прохоровна! Пожалуйста, — и подает заранее выпрошенный у нянечки аккуратный мелок.

Пошарит глазами по столу, нахмурится учительница в конце урока — Зойка поймет: забыла голубой шнурочек, чтобы перевязать тетради. И через миг моточек шпагата уже лежит на краю учительского стола. Улыбнется Клавдия Прохоровна, скажет:

— Спасибо, Зоя. Ты очень внимательна…

Второй человек — это ее подружка Сильва. Зойка тоже считала Сильву самой красивой девочкой в классе. Куда до нее остальным! А как она гордо поворачивает голову! Как ходит, разговаривает. Как принцесса из сказки. Зойка сто раз тренировалась перед зеркалом и все равно ничего не получается. А уж таких красивых платьев, туфелек и кофточек, как у Сильвы, ни у кого в школе нет. Учится Сильва на одни пятерки. И она очень добрая. Отдала ей туфельки беленькие, совсем новые, заграничные. Как разорвала их Сильва об какую-то железку, так сразу и подарила. Но ведь у Зойки же папа на все руки мастер — зашил так, что и не заметишь… И форму шерстяную подарила. Ее утюгом прожгли. А Зойкина мама взяла и совсем этот кусок вырезала. Получилось чудесно! Зойка-то чуть не в два раза тоньше Сильвы… Сильва — подружка настоящая. Перед Зойкой совсем не задается. И если не получается задачка, Зойка бежит к Сильве. У нее уже все давно готово. И Сильвина мама хорошая. Она очень любит Сильву и часто спрашивает:

— Скажи, Зоя, в школе никто не обижает мою Сильвочку? Она такая впечатлительная и доверчивая! Ее всякий обидеть может…

— Что вы! Разве я дам ее обидеть! Пусть попробуют!

— Умница, Зоя, — скажет Эльвира Карповна. — Я на тебя надеюсь. Ты же знаешь, как мы к тебе хорошо относимся.

«ТРОЙКА»

Сережа Капустин, Ваня Савченко и Стасик Филиппов родились в одном году и в одном дворе на Петровской улице. Окрестили мальчишек «чертовыми деточками» и «хулиганами» намного позже, когда в полную меру проявились их способности.

Первым показал себя Сережка. Едва он научился твердо стоять на ногах и преодолевать пространство от люльки до двери, растроганная бабушка, не подозревая о последствиях, купила внуку большой бело-красный мяч.

Сережкины глаза загорелись. Он кинулся вперед. Ловко пнул мячик ногой. Бабушка, не готовая к выполнению вратарских обязанностей, успела только испуганно ойкнуть, как раздался звон оконного стекла, и счет был открыт!..

Но первые успехи не вскружили голову юному форварду. Он уже тогда понял главное: хочешь добиться успеха — тренируйся! И счет разбитых стекол рос день ото дня и год от года. А по мере роста мастерства и физических возможностей утверждалась и слава, которая вскоре перешагнула узкие рамки двора и распространилась по всей улице от Нахичеванского до Крепостного.

Едва завидев Сережку во главе босоногой команды, какая-нибудь юркая старушка с быстротой телеграфа оповещала об опасности всех соседей. И тотчас, испуганно пискнув петлями, одно за другим маленькие окошечки скрывались за непроницаемой броней ставен. Куры и кошки, легкомысленно бродившие вдоль заборов, поспешно шмыгали в подворотни. И на улице полным хозяином становился футбольный мяч.

Не обидела природа талантами и Стасика Филиппова. Во-первых, он вскоре нашел свое место в футбольной команде и стал незаменимым вратарем. Он стоял в воротах, как бог. Он бросался на мяч, как уссурийский тигр. И разве его вина, что порой не мог прыгнуть так высоко, как Валерий Брумель, и перехватить мяч, летящий со скоростью снаряда в верхний угол чьего-то окна. Такой бы и Лев Яшин достал едва ли… Зато он никогда не терялся. Тотчас, как раздавался заупокойный звон стекла и вся команда врассыпную летела к своим дворам, Стаська отважно кидался к мячу, брал его мертвой хваткой и только тогда бросался наутек. Благодаря его самоотверженности команда никогда не оставалась безоружной.

И все-таки главный талант Стасика был в другом. Он терпеть не мог неясных вопросов и не мог успокоиться до тех пор, пока не разогнет закорючку вопроса в законный и понятный восклицательный. Интересовало его все. Почему летает жук? Где у него спрятан мотор? Почему мухам можно пить чернила, а ему — нельзя? Зачем рогульку со шнуром назвали вилкой? Ведь селедку ею никто не ест. А что будет, если в розетку воткнуть настоящую вилку? Или совсем не понятно: куда девается уголь, когда топят печь? Ну, дым в трубу уходит. Пусть себе. А куда делся уголь?

И Стасик с самых ранних лет упорно ставил один опыт за другим. Еще не сошла синева с языка от выпитых чернил, как он уже подбирался со столовой вилкой к электрической розетке. Полдня пыхтел, пока не открутил кусачками два лишних рожка. Зато, едва он воткнул вилку в отверстия, оттуда так пыхнуло, что во всем доме враз свет погас. Вот было здорово!.. Ему сильно влетело. Но через пару недель Стаська вместе с Сережкой и Ваней принялся за решение очередного вопроса: куда девается уголь?

— Там в трубе его навалом! — убеждал он товарищей. — Вытащим и опять на зиму хватит!

Друзья, прихватив с собой длинную веревку и детское ведерце, забрались на крышу своего двухэтажного дома по пожарной лестницу. В первый раз вытащили из трубы только немножко сажи. Зато во второй — среди сажи блестело уже несколько крохотных кусочков угля.

— Грузило нужно! — убеждал Стасик. — Без грузила и в Дону одни селявки попадаются. Споднизу черпать надо!

Привязали к веревке кирпич, но едва стали тянуть вверх, он сорвался. Привязали второй — и он загудел в темную шахту трубы. Ребята хотели вытащить кирпичи при помощи лодочной кошки. Но тут их заметила дворничиха и подняла крик. Добычу угля прервали в самом начале да еще ни за что ни про что выдрали…

Глубину своей ошибки взрослые поняли только после. Во-первых, всем пришлось привозить уголь со склада. А во-вторых, когда пришла пора топить, все печи вдруг взбунтовались и так задымили, что хозяйки повыскакивали из квартир, пораскрывали окна и двери и мерзли до тех пор, пока печник из домоуправления не вытащил из трубы кирпичи вместе с ведром и веревкой. Друзей снова выдрали. А за что? Сами же прогнали с крыши…

А Ваня Савченко всегда и во всем сомневался. Что бы друзья ни затевали, он первым долгом говорил: «Ни фига не выйдет!». Тут нужно только на него внимания не обращать. И он пойдет за Сережкой и Стасиком куда угодно, будет делать то, что скажут. И от дела его оторвать можно только клещами… А если придется столкнуться с противниками, так Ваня никому спуску не даст. Пусть хоть три раза попадет ему по уху, все равно будет налетать, пока друзья не отступят. Ваня надежный.

Шли годы. Они поумнели. Не пытались уже добывать уголь из печных труб. Но Стасик так и остался фантазером. Ему не давали спокойно жить всё новые загадки. Ваня по-прежнему вначале сомневался в любой затее, а потом первый бросался ее осуществлять. Сережка стал капитаном дворовой команды и так научился работать с мячом, что и большие ребята смотрели на него с завистью.

В один год Сережа, Стасик и Ваня пришли учиться в маленькую школу имени Луначарского. За четыре года их родителям нередко приходилось вместе являться по срочному вызову и выслушивать не очень лестные отзывы о своих сыновьях. Но учились мальчишки неплохо и переходили из класса в класс без всяких задержек.

Когда в прошлом году осенью один за другим начали рушить дома в соседнем квартале, переселять жильцов и стало известно, что пока вместе с большими домами будет построено новое четырехэтажное здание школы, им придется учиться в другом месте, друзья немного приуныли. Где они будут? Как их там встретят? Поэтому, уходя в новую школу, решили: во-первых, проситься в один класс, во-вторых, всегда держаться вместе, чтобы суметь постоять за честь школы имени Луначарского.

И в первый же день учебы в пятом классе Сазон за что-то прицепился к Стасику. Но тотчас рядом с ним, сжав кулаки, стали Сережка и Ваня. Сазон погрозил немного и отступил. Понял, что эти трое могут накостылять по шее запросто. Угроз они не боялись: у этой тройки на Петровской решительных друзей не меньше, чем у Сазона.

«ВОЗМУТИТЕЛЬ СПОКОЙСТВИЯ»

Первой самой большой страстью Гриши была рыбная ловля. Он копал червей, распутывал лески, нес подсак и другую рыболовную снасть, лишь бы большие ребята брали с собой на рыбалку.

Однажды ребята возвращались домой злые, как черти. За целый день хоть бы бычка-головастика поймали! Маленький Гриша Васильченко, пыхтя, тащился сзади. И вдруг остановился пораженный. Их обгонял дядька в больших рыбацких сапогах. За спиной у него рюкзак, а в руках — два огромных жирных сазана. При каждом шаге сазаны чиркали хвостами по булыжной мостовой. И Гриша закричал:

— Щмотрите! Мы щидели, щидели и ничего не выщидели! А дядька вон шражу двух шажонов агромадных поймал!

Рыбак усмехнулся. А ребята подняли Гришу на смех:

— Ох ты, шепелява!.. Шажонов!.. Шажон!.. Гришка-Шажон!..

Так и прилипла эта кличка к Грише Васильченко.

Перед самой школой пришло уже другое увлечение. Как-то летом соседке, молодой веселой работнице Наташе, дали на фабрике два бесплатных билета в цирк.

— А ну, Сазончик! Умойся быстренько да чувяки надень. Будешь мне за кавалера, — смеясь, объявила она.

Никогда еще не видел Гриша такого чудесного зрелища. Цирк — это, прежде всего, море света. Громадная высота. Тысячи веселых людей. А на круглой арене огромные гривастые львы, дрессированные собачки, жонглеры и акробаты сменяли друг друга. Гриша отхлопал себе все ладоши. Но больше всего ему понравился клоун. Только слово скажет или даже что-то сделает, а публика уже хохочет. Гриша тоже смеялся до слез. И решил, что обязательно станет клоуном.

Теперь он только и думал о цирке. Но достать денег на билет — дело нелегкое. Второй раз он попал в цирк уже вместе со своим первым классом. Улучив момент, Гриша нырнул под тяжелый бархатный занавес и догнал клоуна за кулисами:

— Дяденька! Подождите! Возьмите меня в клоуны!

— Что, понравилось? — спросил клоун и смешно подмигнул ему.

— Ага. Я уже тоже умею, как вы, рожи корчить! — объявил Гриша с гордостью и начал кривляться.

— Стой! Хватит, пацан! От таких гримас даже наш лев Персей сбежит, поджавши хвост. Нужно, чтобы людям весело было! Ты думаешь, легко клоуном быть? Учиться надо.

— Так я учусь уже. В первом классе.

— Мало этого, дружок. И подрасти нужно.

— Конечно, — оправдывался Гриша, — вам хорошо! У вас вон какие волосы рыжие. И торчат дыбором. Не хочешь, так засмеешься. И щеки разноцветные… А зато я на руках ходить умею! И еще ухо чесать могу левой ногой. Подождите, я сейчас разуюсь…

В цирк Гришу так и не приняли. Но зато клоун дядя Петя подарил ему рыжий парик с торчащими во все стороны волосами и железную коробочку с разноцветным гримом.

И полетела по школе слава Гриши-клоуна. Он выступал на утренниках. Исполнял смешные роли в детских спектаклях. Во втором классе Гриша был уже главным помощником деда Мороза. Стоило только ему появиться в бело-красном шутовском наряде с гремящими бубенчиками на концах загнутых вверх туфель и в скоморошьем колпаке, стоило тряхнуть огненно-рыжими кудрями, зрители были в восторге.

Но кончались праздники, и вновь начинались занятия. А Гриша оставался таким же. То подмигнет, то скорчит рожу — ребята хохочут. Учительница нервничает. Наказывает Гришу. Он обещает, что не будет кривляться, но через пять минут забывает. И снова смеется класс… Гришу сажали за последнюю парту, чтобы его никто не видел. Но разве утерпишь? Нет-нет да и повернется к нему чья-то голова… Гриша, может, и сумел бы сидеть спокойно. Но уж очень ему нравилось всеобщее внимание, нравилось смешить товарищей.

Учительница, выйдя из терпения, отсылала его к директору.

— Опять набедокурил, «возмутитель спокойствия»? — говорила Алевтина Васильевна, делая строгое лицо. — Когда же это кончится, а? Сам не учишься и другим мешаешь.

— А чего ж они сами смеются? — спрашивал Гриша, и лицо его при этом становилось таким наивно-удивленным, что директор сама еле удерживалась, чтобы не улыбнуться.

— Потерпите. Это как болезнь. Перерастет… и все кончится, — успокаивала Алевтина Васильевна учительницу.

Это кончилось, едва он перешел в четвертый класс, а в доме стал появляться Альберт. Худой и костлявый, с маленькими глазками-буравчиками, он приходил всегда неожиданно. Небрежно бросал на стол деньги и приказывал матери:

— Варюха! Двигай в «Гастроном». Да загляни к нашим.

На столе появлялись бутылки. Приходили какие-то парни и женщины. Пили, плясали, ругались, пели про далекий Колымский край и про то, как «на Дерибасовской открылася пивная…».

Гриша ненавидел эти сборища и Альберта. Потому что мать опять прогуляет. Ее выгонят и с этой фабрики. А потом в доме не будет ни копейки. Но его мнения никто не спрашивал.

— А ну, Гришка, почуди! — приказывал пьяный Альберт.

— Покажи, Гришенька! — поддерживала мать. — Он у меня далеко пойдет. Артистом будет.

— Пойдет, если милиция не остановит! — всякий раз говорил Альберт и первый смеялся своей шутке.

Гриша «чудил». Гости хохотали. Потом о нем забывали все. А ему хотелось спать, но негде было. Хорошо, что лето. Кинет Гриша материн ватник в коридоре на ящики и прикорнет до утра… Однажды Альберт так ударил мать, что из носа потекла кровь.

— Не трогай мать! — крикнул Гриша и повис на руке пьяного.

— Ах ты, щенок! — заорал Альберт и швырнул его на пол. Злость сделала Гришу дерзким. Схватив скалку, он изо всех сил ударил Альберта по руке и кинулся из дома. Но во дворе, в закоулке, Альберт настиг его, сшиб с ног… Очнулся он в комнате Наташи и узнал, что отняли его соседи. А утром туда зашла мать. Глянула недобрыми мутными глазами, дохнула перегаром:

— Ах ты, змееныш! Кормлю тебя, пою… Замуж собиралась за хорошего человека. Так он руку ему сломал!.. Да я тебе!..

Женщины оттянули ее от Гриши и выставили за двери.

— Все равно убью твоего Альберта! — кричал ей вслед Гриша.

С месяц о ней ничего не было слышно. Потом узнали: мать арестована, в тюрьме сидит. И ее дружок Альберт тоже…

В четвертый класс Гриша пришел уже другим. Продолжал еще смешить, но и в смехе его слышались ожесточение, злость. Он часто и жестоко дрался. Совсем забросил занятия в школе. Учителям дерзил. И ко всем относился подозрительно.

Теперь Алевтине Васильевне все чаще приходилось разговаривать с «возмутителем спокойствия». И она уже не улыбалась. Гриша менялся на глазах и совсем не в добрую сторону.

В пятом «б» Сазон был самым сильным и самым старшим. Его боялись и слушались. А он скучал на уроках. Все это уже слышал в прошлом году. И хотя толком ничего не помнил, развлекался как мог. То с задней парты вспорхнет стайка бумажных голубей, и ребята тянут руки, чтобы поймать их. То в тишине вдруг задребезжит воткнутое в парту лезвие безопасной бритвы: дзз-з-з! Снова смех. Учительница сердится. А Сазон, как настоящий артист, разыгрывает то недоумение, то даже негодование:

— А чего я? Я ничего не делал!.. За что меня за двери? Других не замечаете!.. Как что, так сразу: Васильченко…

Такое поведение Сазона расценивалось сборным, разобщенным классом как независимость и нашло много подражателей. Мальчишки грубили, выкручивались, бессовестно врали учителям. И это даже стало считаться шиком, чуть ли не геройством. Дисциплина падала. Страницы журнала пестрели двойками. В учительской только и разговором было, что о пятом «б».

— Это «возмутитель спокойствия» будоражит класс! — говорили учителя. — Нужно принимать срочные меры!

«РАЗВЕ Я ТЕБЯ НА КОГО-НИБУДЬ ПРОМЕНЯЮ!..»

На первом классном собрании, которое провела Надежда Кирилловна, старостой избрали Сережу Капустина, а фамилию Сильвы даже не назвали. «А Зойка и рта не раскрыла! Подружка называется!» — сердилась Сильва. Но свое недовольство от Зойки скрыла. — Еще подумает, что я в ней нуждаюсь. Правильно мама говорит: «Надо знать себе цену и не унижаться!».

На сборе отряда, состоявшемся вскоре, Орлова подняла руку:

— Предлагаю Липкину. Она очень энергичная и старательная.

Тогда и Зойка догадалась: предложила избрать Сильву.

После сбора, идя домой, Зойка радовалась:

— Вот хорошо. Теперь мы обе звеньевые.

— А председатель?! — осадила ее Сильва. — Какую-то Магакян избрали. Черная, как галка. Тонкая, как палка. Что в ней нашли?

— Она тебе не понравилась? Я думала, она, как ты, — умная.

— Вот еще! С чего взяла?.. Будет нами командовать.

— Я же не знала, что ты хочешь… Я бы…

— Хочешь, хочешь! Ничего я от вас не хочу! — крикнула Сильва и, бросив подружку, побежала к своему дому.

В конце октября Зойка Липкина сообщила новость:

— А завтра будет комсомольская конференция!

— Не может быть! — спокойно ответила Сильва. — Мне бы уже сказали о приветствии. И мама ничего не знает.

— Нет, будет! Ведущей — Нина Копылова. Вот спроси у Аллы.

— И спрошу! Но если ты, Зойка, наврала — смотри!

Старшая вожатая, которую Сильва нашла в пионерской, сказала:

— Да. Ведущей будет Нина Копылова, — и, видя, что Сильва готова расплакаться, Алла утешила: — Не расстраивайся. Приветствуют двенадцать человек. Я дам тебе восемь строчек. Очень хорошие…

— Не надо мне ваших строчек! — вспыхнула Сильва и выбежала из пионерской… Чтоб она читала эти строчки, когда Нинка Копылова будет задаваться и исполнять главную роль?! Нет. Пусть сами. А если провалятся — так и надо. Будут знать…

— Безобразие! — узнав о случившемся, возмутилась мама. — Воспользовались тем, что я не была неделю в школе. Не расстраивайся, рыбонька. Ты будешь играть главную роль. Я пойду и все улажу…

Но улаживать было уже поздно. Сильва с мамой долго бы еще помнили об этом, но другие события заслонили все.

За одну неделю Сильва получила три четверки по разным предметам и две тройки по математике. Теперь она сидела над учебниками, зубрила и днем, и вечером. Но дело не улучшалось. Она испугалась и закатила истерику. Мама всполошилась:

— Но ты ведь всегда была отличницей! К тебе придираются…

Она ходила в школу, говорила с завучем, учителями. Сильву снова спрашивали. И опять — четверки и тройки… Эльвира Карповна на чем свет ругала школьные программы, нечутких учителей. Но тройки-то оставались. И она теперь носилась по городу в поисках самых лучших репетиторов.

В самый разгар поисков простодушная Зойка предложила:

— Слушай, Сильва. Придумала! Я ведь тоже ничего не соображаю по математике. Так давай попросим Сашу Магакян?! Она как профессор. Берет любую задачку, раз-раз — и готово! — Зойка увлеклась и не видела, каким злым стало лицо подруги.

— Дура набитая! Ну и иди к своей Сашке! Изменница!

— Что ты? За что ты? — бормотала Зойка, пятясь к двери.

Сильва невзлюбила Сашу Магакян с первого дня. Не нравилось в ней все: и сухая, легкая фигура, и темные тревожащие глаза под широкими сросшимися бровями. Смотрят так, будто хотят прочитать самые тайные мысли. Не нравились быстрые угловатые движения, ее голос, громкий и уверенный. Не нравилось, что она обо всем имеет свое мнение и готова защищать его до конца. Не нравилось все, во что она была одета, к чему прикасалась.

В первый день, когда новый класс строился во дворе, Сильва увидела двух мальчиков, которые держались вместе, и спросила:

— Зойка, тебе кто из мальчишек нравится?

— Мне?! Да никто. Все они какие-то… одинаковые.

— Врешь, Зойка. Все разные. Вон стоят. Беленький и черненький. У беленького глаза большущие и чистые-чистые. А лицо печальное. А у черненького, что в очках, лицо какое? Умный, наверно.

— Умный? — переспросила Зойка, разглядывая Женю Карпенко. — Жалко его. Тихенький. Его, наверно, мальчишки бьют.

— А вон, Зойка, смотри, толстяк какой! Надулся, как индюк! — и они весело расхохотались, глядя на Валерку Сундукова.

Беленький и черненький, Зиновий и Женя, не обратили на Сильву никакого внимания. Это ее очень обидело. А когда выяснилось, что мальчишки дружат с Магакян, то они стали казаться Сильве такими же кривляками и зазнайками, как и их подружка.

Зато Валерка Сундуков сразу заметил Сильву и вскоре сунул ей записку: «Давай дружить. Ты такая красивая…»

Зойка ужасно удивилась, увидев недели через две после этого разговора в гостях у Сильвы Валерку:

— Он же такой… Ты сама говорила, — шепнула она.

— Он рыцарь… — ответила Сильва и отвернулась.

… Через два дня после ссоры Сильва простила Зойку.

— Только никогда не говори мне о Сашке, — потребовала она. — Воображает: и председатель, и чуть не отличница. И мальчишки вокруг нее крутятся. Смотри, на всю жизнь поссорюсь!

Зойка глядела на злое, ставшее от этого сразу некрасивым лицо Сильвы. Внутри что-то протестовало. Что ей сделала Саша плохого?

Но четырехлетняя привычка слушать свою умную красивую подружку победила. Поссориться навсегда? Из-за Саши?.. Да ну ее! Может, она и правда плохая? И все с мальчишками…

— Что ты, Сильва! Разве я тебя на кого-нибудь променяю!..

— Ну, Сильва, радуйся, — однажды сказала мама, возвратясь с заседания родительского комитета. — У вас будет настоящий классный руководитель. Очень, очень симпатичная женщина. Она у вас наведет порядок…

«ЖЕНТИЛЬМЕНСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ»

Когда Валерий Сундуков перешел в пятый класс, его мама, Капитолина Никаноровна, собрала дома тайный «педагогический совет»:

— Нужно смотреть вперед и сделать все, чтобы Валерик, закончив школу, поступил в институт до призыва в армию…

— Неужели у них нет сердца! — всплеснула руками бабушка Адель Спиридоновна. — Ведь ему, как воздух, нужно образование!

— Ах, оставьте вы сердце в покое! — отозвался Валеркин папа Геннадий Лукич. — Стукнет девятнадцать, забреют в солдаты — и прощай институт! За два года он все забудет.

— Нет! Ребенок будет в институте! — пристукнула мама рукой, унизанной золотыми кольцами.

— Но с двойками в институт не проскочить, — заметил папа.

— Так придумай же, Геня, что-нибудь! — вскрикнула бабушка.

— Ой, мама! Будто ты не знаешь нашего Геню! Он и пальцем не пошевелит для родного ребенка, — раздраженно сказала мама.

— Ошибаешься, Капа! — папа поудобнее положил под спину диванную подушку. — Даю идею: материальное стимулирование!

— А-а, — отмахнулась мама. — Ему все уже покупали… — она смолкла, потерла пальцами лоб и вдруг тряхнула головой так, что зазвенели подвески на серьгах: — Есть идея! Есть…

В конце лета Валерку познакомили с новым методом.

— Теперь, Валерик, ты сам кузнец своего счастья! — сказала мама — Хочешь иметь всегда карманные деньги — учись хорошо. А мы будем тебя поощрять. Заключим с тобой договор…

Валерка скривился. Учиться на одни пятерки? Ишь, чего захотели! Деньгами соблазняют. Они и так у него будут. Не даст мама, гак потихоньку сунет бабушка. И у отца выпросить можно, если с подходом… Его притягивало слово «договор». Похоже на игру, но есть тут что-то взрослое… Валерка знал: хочешь получить от родителей что-то — запрашивай вдвое!

— Вот еще!.. Рубль за пятерку. Раз пятерка — значит, пять рублей. За четверку — четыре… — ошарашил Валерка родителей.

У мамы глаза стали круглыми. А папа сказал, ухмыляясь:

— Вот так хватка! Ну и Валерка! Сразу быка за рога.

Неблагодарный мальчишка! — наконец обрела дар слова мама — Ты не хочешь в институт? Может, ты хочешь в грузчики?..

— А грузчики побольше папы получают, — отпарировал он.

— Нашел, с кого пример брать! Да разве наш папа получает? — возмутилась мама. — Кошкины слезы! Видишь, Геня, как ты дурно влияешь на мальчика!.. — И мама, уже забыв, о чем был разговор, разносила папу в клочья за неумение жить по-настоящему, зарабатывать большие деньги.

— Капа! Довольно!.. Ты думаешь, у меня нет самолюбия? — папа демонстративно встал, ушел в зал и включил телевизор…

Но они скоро помирились. А бабушка шепнула Валерке:

— Соглашайся. Разве у тебя нет бабушки? Я добавлю…

Переговоры возобновились. Договор выглядел так:

«Валерий Сундуков, с одной стороны, и Мама, Папа и Бабушка, — с другой, заключили настоящий договор в следующем:

Валерий обязуется до окончания десятого класса учиться только на „5“ и „4“, а Мама, Папа и Бабушка обязуются выплачивать ему единовременно (за каждую оценку) вознаграждение в следующих размерах: за „5“ — 2 рубля, за „4“—1 рубль. За „тройку“ не выплачивается ничего. А если Валерий получит оценку „2“, то он обязан вернуть маме 50 копеек (за каждую „двойку“), и, кроме того, на 3 дня лишается права смотреть телевизор».

Папа отнес «Договор» в Валеркину комнату.

— Пусть тут висит! Чтоб не забывал, — и приколол к стене.

Бабушка сочла это неэстетичным и вставила «Договор» в рамочку. Но через несколько дней Валерка, ожидавший прихода товарищей, содрал «Договор» со стены вместе с гвоздем и затолкал за батарею. Бабушка обиженно поджала губы, но не сказала ничего.

С появлением «Договора» Валерка только и думал, как от родителей получить побольше, а им не отдавать ничего. А тут, как назло, двойки посыпались… Вообще вначале он растерялся.

Хорошо было раньше. Одна учительница. Уроков мало. А если задали трудное — не беда. Стоит только повздыхать, как:

— Что, миленький? Не получается? — тотчас откликнется бабушка — Пойди, солнышко, разомнись. И что так детей мучают?..

Пока он играет, бабушка, как приклеенная, сидит над задачкой. Упорная. Все равно своего добьется. Закричит радостно:

— Валерочка! Переписывай, а то скоро мама придет, — и тотчас спохватится — Ох ты, господи! Еще же за хлебом бежать…

Перепишет Валерка — и гуляй хоть до вечера.

А в пятом уже не то. Предметов целый десяток! И учителя разные. Как к ним подладиться? Каждый свое требует. Бабушка за тебя географию не выучит. И по математике она уже не очень. Раз часа три решала задачу про трубы и бассейны. Сказала:

— Тут они что-то напутали. Задача не имеет решения.

А в школе его на смех подняли. Почти весь класс решил. Валерка такой скандал закатил, что бабушка расплакалась. А что толку? Двойку-то все равно поставили. И еще пришлось отдавать маме полтинник.

Стал Валерка оценки выпрашивать. Удавалось. Но есть такие вредные учительницы. «В другой раз, — говорит, — заработаешь — поставлю…» А как завтра маме дневник показывать?! Стал он двойки в дневнике стирать. Но получалось плохо. Мама косится:

— Тут что-то не так. Я спрошу учительницу.

Потом стал листки вырывать, а на чистых сам себе оценки ставить. Но у мамы какой-то особый нюх. Сразу заприметила:

— Что это у тебя оценки одной рукой поставлены? Уж не твоя ли это рука? Подождем до выяснения.

Ну и выяснила… В цирк не взяла и неделю к телевизору не подпускала. Хорошо еще, что бабушка добрая.

Однажды Валерка пожаловался Сазону:

— Опять за неделю ничего не заработал. Одни тройки.

— Ля! А тебе что, платят? — живо заинтересовался Сазон.

Валерка соврал, сказал, что за «5» и «4» платят по рублю и полтиннику. Но и это сильно взволновало Сазона:

— Дурак ты! Тут же можно кучу денег заработать! Я помогу, — пообещал Сазон. — Айда в бумажный магазин.

Они купили пузырек с красными чернилами и два дневника.

— Порядок! — сказал Сазон. — Перепиши расписание и что задано. Остальное — моя забота. — Походил по комнате и добавил весело: — Значит, Сундук, заключим с тобой жентильменское соглашение. Я тебе. А ты мне, за работу.

— Джентльменское, — поправил Валерка.

— Что-о-о? — не понял сразу Сазон. — А-а, вон что… Ты, Сундук, знаешь, не умничай! Понял? Я этого не люблю.

— А я что? Я ничего, — пошел на попятную Валерка.

— Ну вот и давай. Шпарь расписание…

Сазон щедро поставил Валерке за неделю две четверки и четыре пятерки. Посмотрел на подписи учителей и красными чернилами расписался так же, как они. Прямо художник!

— Не подкопаешься. Хоть прокурору показывай! — радовался Сазон. — Получай, Сундук, денежки. А мне сейчас гони рубль!

Валерка сказал, что отдаст потом. Но Сазона не проведешь:

— Потом — суп с котом! Не хочешь?.. Сейчас все выдеру!

Валерка испуганно вцепился в дневник и отдал Сазону рубль…

И пошло у них сотрудничество на основе «Жентильменского соглашения». В одном дневнике учителя оценки ставят. Всякие. В другом, который для родителей, Сазон щедрой рукой сеет «4», «5» и лихо, с завитушками, расписывается…

Иногда Валерка с ужасом думал: «А если все раскроется?» Но остановиться уже не мог. А чтобы не попасться, недели за две до конца четверти начинал зубрить, ловко списывал контрольные. На уроках тянул руку, а на переменах вымаливал четверки.

С родительского собрания мама пришла расстроенная:

— Я думала, что ты почти отличник. А, оказывается, у тебя были даже двойки!.. Ужас! Почему я их в дневнике не видела?

— Ой, мамочка! — выкручивался Валерка. — Эта математичка такая забывчивая! Она меня с кем-то спутала. Честное слово.

— Чем ты недовольна? — вмешалась бабушка. — У них, Капа, такие задачи пошли, что я в них… Как это говорится?..

— Ни бум-бум! — охотно подсказал Валерка.

— Вот-вот. Ни бум-бум. А ведь я когда-то гимназию окончила!..

ЧЕСТНЫЙ… «СЛОН»?

После недели болезни Зиновий пришел в школу.

— Здоров, Угол! — встретил его у пустого класса Сазон.

— А почему в классе никого? Где все?

— На пении. У нас же новая классная. По русскому. И певичку заменяет… Она мне пять поставила, — сообщил Сазон.

— Тебе-е-е? — недоверчиво протянул Зиночка. Он знал, что «пять» по пению Сазону могло только присниться.

— Точно! — глаза Сазона озорно блеснули — Хочешь пятерку?

— Конечно, хочу. А как?

— Слушай сюда. Тут вся штука в том, что петь…

Они спустились на первый этаж. Сазон отогнал подошедших было мальчишек, отвел Зиночку в угол и до самого звонка что-то шептал в ухо. Потом хлопнул по плечу и посоветовал:

— Главное — не тушуйся! Понял?

— Понял. А как зовут классную? — спросил Зиночка.

— Забыл… Вот честное слово. Из головы вылетело. Заковыристое имя. Да тебе-то что? Ты знай свое — пой!..

В кинозал вошла высокая женщина в светло-синем шерстяном костюме. Широкие плечи. Большие сильные руки. Черные волосы уложены в красивую прическу.

«Вот это учительница!» — с уважением подумал Зиночка.

— Ну, дети, кто еще не пел? — звонким голосом спросили она.

— Углов хочет! — крикнул Сазон. — Он в прошлый раз не был.

— Не надо выкриков, — поморщилась учительница. — Кто Углов?.. Ну, давай познакомимся. Спой свою любимую песню.

— А солдатскую можно? — с надеждой спросил Зиночка.

— Можно. Тебе аккомпанемент нужен?

— Нет. Я так, — он откашлялся и запел:

Вдруг он заметил, что Саша Магакян делает ему какие-то знаки руками и в глазах ее испуг. Зиночка тоже испугался, пропел по инерции «Все грустишь обо мне-е-е!..» — дал отчаянного «петуха» и смолк.

В зале творилось что-то непонятное. Ребята и девчонки, уткнув лица в руки, пригнувшись к столам, давились смехом, мотали головами и вытирали слезы. Лицо учительницы покрылось багровыми пятнами. Глаза недобро смотрели на него.

— Это потому, — оправдываясь, залепетал он, — потому, что я не высоко взял… Можно, я еще раз… сначала…

— Нет, Углов! Это потому, что ты оч-чень много на себя взял!

— Я же не нарочно. Я теперь хорошо спою…

— Убирайся из класса, паяц! — крикнула учительница. — И чтоб матери не смел являться!..

Ох, как стыдно слоняться по пустому коридору. Он хотел спрятаться в туалет, но его окликнула учительница биологии:

— Углов! Почему ты не на уроке?

— Меня… она меня выгнала, — полуотвернувшись, выдавил он.

— Неужели ты способен на… Странно! — сказала учительница.

— Да я же ничего не сделал, Мария Ивановна! Я только спел песню, а она вот…. вызывает маму.

— А какую песню ты пел?

— Солдатскую. Ее еще папа пел. «Ты ждешь, Лизавета…»

— Вот как! — удивилась учительница. — Нехорошо… Послушай, кок, зачем ты пел именно эту песню? Ведь ты знаешь, что вашего классного руководителя зовут Елизавета Серафимовна?

Глаза Углова испуганно метнулись, он ойкнул и зажмурился. Но тотчас стал горячо убеждать учительницу:

— Мария Ивановна!.. Я же не знал, Мария Ивановна… Разве бы стал петь?.. Вот честное слово!..

Старая учительница и так по его лицу видела: Углов говорит правду, он не знал, и посоветовала:

— Вот что, голубчик. Кончится урок, подойди к Елизавете Серафимовне и извинись. Объясни, что не нарочно…

Еле дождавшись звонка, Зиночка вбежал в зал:

— Елизавета Серафимовна, извините… Я не знал, что вы… Елизавета Серафимовна…

— Во-первых, кто тебе разрешил врываться на урок?! — Так звонок же был.

— Звонок для учителя, а не для вас! Это раз. А во-вторых, ты говоришь неправду. Все ты прекрасно знал, но пошел на поводу у Васильченко. Решил пошутить?.. Ну так вот. Придет мать, и мы поговорим с ней о твоих шутках…

— Елизавета Серафимовна, у него мама больна. Не вызывайте, — попросила Саша Магакян.

— Очень плохо, если председатель совета отряда покрывает хулиганов, — резко сказала учительница и вышла из зала.

На большой перемене в учительской к столу Елизаветы Серафимовны подсела Мария Ивановна:

— Ну, как вам работается в пятом «б»?

— Очень трудно, Мария Ивановна, очень! Дисциплины никакой, каждый день ЧП. Мальчишки… Да чего стоит один только Васильченко. А эта «троица»: Филиппов, Савченко, Капустин! И представьте, этот хулиган Капустин — староста класса!.. Нет, нужны самые крутые меры.

— Елизавета Серафимовна, а как Углов? Он извинился перед вами? — спросила Мария Ивановна.

— Как? Вы уже знаете? — удивилась Елизавета Серафимовна. — Представьте себе. Набрался наглости и говорит: «Я не знал, как вас зовут…»

— Это какое-то недоразумение, Елизавета Серафимовна. Он мальчик хороший…

— Углов хороший?.. Да он с ними в одной компании. И не знаю еще, кто хуже! Вы только представьте себе. На прошлом уроке пения Васильченко выкинул этот трюк: пропел мне песню про Елизавету… Да сегодня Углов повторил то же самое! Что это? Совпадение?..

— Просто не верится. Тут что-то другое. Нужно разобраться, — удивленно развела руками старая учительница.

— Правильно. Вот мать придет, я с ней и разберусь. Зло нужно пресекать в корне… Да ведь, как я знаю, они и у вас в сентябре сорвали занятия?.. Я научу их уважать учителя. Хулиганам надо дать урок.

— Елизавета Серафимовна, они не хулиганы, — мягко сказала Мария Ивановна. — И тут дело не в неуважении ко мне. Просто еще не сложился коллектив. Они из разных классов и даже из разных школ. Друг друга не знают. И нас, учителей, не знают. Хотят показать свою самостоятельность, смелость. Возраст у них такой. Но сами-то они еще дети… Вам еще долго и терпеливо придется изучать их, чтобы найти ключи к каждому…

Нет! — Елизавета Серафимовна решительно встала. — Никаких вольностей я в своем классе не допущу… Знаете, этот разговор о «ключиках» очень далек от практики… Мой отец тоже учитель. Преподавал еще в гимназии. А вы ведь знаете, какие знания давала гимназия?!. Так он часто повторял: «Помни, Лиза: в учебном процессе у каждого свое место. Учитель — учит. Ученик — учится. Между ними всегда должна быть дистанция. А всякое панибратство, похлопывание по плечу никогда еще до добра не доводило. Вспомни анархию в школах двадцатых годов»… И я считаю, Мария Ивановна, что он прав.

Мария Ивановна хотела что-то возразить. Но прозвенел звонок, и они, взяв журналы, разошлись по своим классам.

Мама вернулась из школы. Молча сняла пальто. Спросила:

— Кушать хочешь?

— Хочу! — вскочил Зиночка. Хотя есть не хотелось совсем.

Она разогрела борщ, поставила на стол и вышла.

Зиночка насильно поел, боясь звякнуть ложкой. Сел за папин стол. Но задача не решалась. Названия городов и рек не запоминались… В доме разлилась звенящая тишина. Только громко, как всегда, стучал маятник часов. Он на цыпочках подошел к двери. Мама лежала на кровати и беззвучно плакала.

Жалость и еще что-то горячее, клокочущее заполнили сердце. Жалость к маме. И то, другое, незнакомое чувство к Сазону, к Елизавете Серафимовне. Зачем Сазон подсказал эту песню? А Зиночка ему поверил… Значит, ему нельзя верить? А говорит, что он ему друг. Выходит, не друг! А кто?.. И Валерка, и Сильва с Зойкой не поверили, что не знал. И Елизавета Серафимовна… Почему?.. Почему раньше все друг другу верили, а теперь — нет? Может, не нужно верить никому? Зиночка долго ворочался в постели. Прислушивался. Но в маминой комнате было тихо. А он все думал: «Почему?.. Почему?..»

На другой день в коридоре Сазон подошел, будто ничего не случилось:

— Здоров, Угол! Вот ты вчера дал! Я чуть кишки не порвал. Как Аркадий Райкин… У тебя пожевать что есть?

— Зачем ты меня обманул?! — задыхаясь, выпалил Зиночка.

— Я-а? — Сазон сделал невинную физиономию и тотчас увел разговор в сторону. — Мы вчера с ребятами в кино завалились. Картина — во! Про шпионов. А дядька один нас пивом угостил…

— Почему ты не сказал, как ее зовут? — добивался Зиночка.

— Охота была! Так бы мирово не вышло.

— Так ты же мне честное слово дал!

Сазон передернул плечами, будто его укололи в спину. Глаза скользнули в сторону. Полуотвернувшись, ответил:

— Ля! Ну и комик ты. Я тебе чо сказал? «Честный слон» я сказал! Понял? Слушай ухом, а не брюхом… Отвали без горя! — и, увидев Валерку, пошел к нему: — Сундук! Пожевать что есть?

— Какой же ты друг?! Ты предатель! — еле сдерживая слезы, выкрикнул Зиночка.

Но Сазон уже не слышал. Жадными глазами он смотрел на бутерброд с ветчиной, который Валерка Сундуков вынимал из своего толстого портфеля.

САША

У Саши мамин характер. Ей до всего на свете есть дело. Все ее касается. И есть в ней что-то упорное, задиристое — мальчишеское. Саша любит шумные игры и футбол. Лазает по деревьям и свистит не хуже любого мальчишки. А если надо, может так дать сдачи, что не обрадуешься.

Саша не умеет быть тихонькой, быть в стороне от дел. Она постоянно в движении, всегда кем-то руководит: сначала — октябрятской звездочкой, а теперь вот уже два года — председатель совета отряда. Раньше ей во всем помогала Александра Михайловна. А теперь дела в отряде расстроились. Только с мамой и посоветуешься.

Сашина мама, Галина Николаевна, выросла без отца. Он погиб в самом начале войны, в июле 1941 года. От папы даже не успели получить ни одного письма. Гале тогда было восемь лет, а близнецам, Алеше и Кате, — по четыре. Трудно было. Наголодались и намерзлись вдоволь. Много недетских, тяжелых дел легло на худенькие плечи Гали. Однако выстояла. Еще и маме помогла вырастить младшеньких. И при этом осталась жизнерадостной певуньей. В пятнадцать лет пошла работать и вскоре стала заводилой всех комсомольских дел па заводе.

Не повезло Гале и в замужестве. Муж ее, техник-строитель, Михаил Магакян, когда Саше не было еще и года, уехал зарабатывать длинные рубли на Камчатку да так и пропал. Только через два года прислал письмо, где сообщал, что встретил девушку, которую «полюбил больше жизни»… А в эти годы Галина Николаевна работала, растила Сашу, вела домашние дела и училась в заочном техникуме. Окончив учебу, она стала работать в конструкторском бюро своего же завода и была очень довольна и своим делом, и товарищами.

Дважды Михаил присылал деньги «для дочечки», но она их вернула. Больше ни переводов, ни писем никогда не было. Только и осталась на память у нее фотография Михаила. А у Саши — черные сросшиеся брови, темные глаза да нерусская фамилия…

Однажды Саша, когда ей было уже лет восемь, спросила:

— Мама, а почему папа не живет с нами?.. Он плохой?..

Галина Николаевна смутилась. Потом, подумав, ответила:

— Нет, Саша. Просто оказалось, что мы с ним разные люди. То, без чего он жить не может, мне безразлично. И наоборот…

Сумерки окутывали комнату. Было слышно, как на плите попискивает чайник да самозабвенно мурлычет старая кошка, ровесница Саши, умостившись у нее на коленях. Лица мамы не видно.

— Мама, а без чего он жить не может?

— Без денег, — вздохнув, сказала мама. — Он любит, чтобы было много денег, дорогих вещей. Машина. Любит гулять… с товарищами. А для семьи у него времени совсем не остается.

— А без чего ты не можешь? — строго допытывалась Саша.

— Я?.. А я не могу без тебя.

— Ой, как хорошо! — обрадовалась Саша и кинулась маме на шею. — А я, мамочка, тоже не могу без тебя. Давай всегда-всегда жить вместе! — Потом, посерьезнев, добавила: —Жалко, что вы с папой разные люди. Но я теперь и Нине, и Лиде, и всем скажу, что мой папа хороший… хоть и не живет с нами…

Есть у Саши тайна. Иногда она открывает ящик маминого стола и из-под чертежей, тетрадей достает пожелтевшую фотографию. Остроглазый молодой человек в черкеске сидит в кресле, опираясь на рукоятку кинжала. А за ним горы, горы… Саша долго рассматривает ее. Потом глядится в зеркало. И снова — на фотографию… Вздохнет, положит на самое дно маминого ящика…

Только об этом мама не знает.

Они с мамой живут как подружки. Вместе и песни поют, и дом убирают, и обед готовят. А то как разыграются да как начнут скакать одной ножке по лестнице со второго этажа до самого выхода, из всех квартир повыскакивают:

— А-а, веселенькие!.. Гулять или еще куда?

— Гулять, Мария Ивановна!.. В кино! Вам чего-нибудь купить в городе?

— Чего ж нам купить, — басит отставной машинист паровоза дядя Вася. — Смеху полфунта! Да задору на целый рупь!..

— Этого сколько угодно! — обещает Галина Николаевна, и они с ней хохочут одна пуще другой.

Каждый вечер Саша с мамой рассказывают друг другу новости, но последнее время хороших вестей у Саши мало. То звеньевые подведут, к сбору не подготовятся. То на воскресник явятся десять человек из сорока двух. А недавно Сильва Орлова и Зойка Липкина все дело испортили.

Собирались сходить в детсад. Может, мальчишки починят что-нибудь, девочки помогут воспитательницам. Важно начать, а там дело найдется. Но накануне вечером Сильва говорит:

— Мое звено в детсад не пойдет. Уроков много задали. И вообще, за это воспитательницы деньги получают. Вот!

— И мы не согласны! — зачастила Зойка Липкина. — Подумаешь, детский сад! Очень нужно. К нам никто не ходил…

Ну и Зойка! Как хвост за Сильвой. При перевыборах сказать надо, такие звеньевые только назад тянут… Вообще какой-то недружный стал отряд. А что делать?

Мама говорит: нужно расшевелить их. Чтобы почувствовали себя коллективом. И чтобы весело было. Больше игр, шуток, смеху… Саша и сама об этом знает. Но как это сделать? Как?..

«ДУРАК: 2 =?»

Учительница математики Лидия Николаевна поспешно вошла в класс. Все вскочили. Она поздоровалась и, щуря близорукие глаза за стеклами пенсне, смущенно улыбаясь, сказала:

— Ребята, вы знаете, тут такое обстоятельство. Мне необходимо срочно уйти. Заменить меня некому. Так уж вы без меня… Саша, иди сюда. Вот тебе две задачи… — и она стала вполголоса что-то объяснять Саше Магакян. Класс настороженно, чуть слышно гудел.

Лидию Николаевну уважали все. Едва входила эта небольшая спокойная женщина с милым лицом, серыми большими глазами, всегда с интересом смотрящими на собеседника, будто она надеется услышать что-то новое, значительное, даже Сазон как-то подбирался и не позволял себе никаких вольностей.

Она была со всеми ровна. Никогда не кричала. Не занижала оценок, но и не ставила их «в счет будущих успехов». Объясняя урок, воодушевлялась. Румянец проступал на щеках, глаза блестели. Она очень любила свой предмет. И однажды сказала классу:

— Говорят, математика — сухость. Нет же, дети! Нет. Математика где-то рядом с поэзией. Та же стройность, та же музыка мыслей. Широта обобщения… Вы подрастете и поймете это.

Большинство тогда улыбалось. Они никак не считали математику музыкой. Но Лидия Николаевна объясняла так, что не понимал лишь тот, кто не слушал или совсем не хотел понимать.

Она любила темноглазую девчонку с цепким, математическим складом ума — Сашу Магакян и не скрывала этого. Только любовь эта для Саши была не просто приятным подарком. Лидия Николаевна уважала ее и требовала больше, чем от других.

Саше завидовали. Но спроси: «Хотели бы вы, чтобы Лидия Николаевна относилась к вам, как к Саше?» — и большинство ответило бы: «Что вы! Нет. Нам бы со своими задачками справиться…»

— Решите задачи — проверите вчерашние. Саша вам поможет. На дом ничего не задаю, — сказала Лидия Николаевна классу.

— А можно поиграть, если время останется? — перекрывая радостный шум, озорно блеснув глазами, спросила Саша.

— Можно, — подумав, согласилась учительница. — Только сначала дело. И чтоб класс вверх ногами не поднимать…

Сазон было затеял возню с мальчишками. Но Саша, не обращая внимания, диктовала условие и писала на доске. Сазон утихомирился и стал сам с собой играть в «морской бой».

Задачи оказались нелегкими. Минут через пятнадцать Саша, подражая Лидии Николаевне, спросила:

— Ну, что у нас получилось?

Все молчали. Только Зойка Липкина скороговоркой ответила:

— У меня сейчас тютелька в тютельку будет по ответу. Только почему-то в два раза больше. Я вот разделю пополам…

Саша глянула в тетрадь и фыркнула. Потянулись и другие.

— Болтушка ты, Зойка! — сказал Женя Карпенко. — Ты же гадаешь, как цыганка. А тут решать надо.

— Ну давай, Саша, ты ведь решила! А то и урок пройдет. А потом дома ломай голову, — попросил Валерка Сундуков.

— А как наши отличники? — не без ехидства спросила Саша.

Сильва сидела красная и злая. Ей так хотелось утереть нос задаваке Сашке! Но задача не получаюсь. Вот-вот… Но мысль ускользала, и она поневоле начинала гадать как Зойка.

Класс при помощи Саши разделывался с двумя заковыристыми задачами. Проверили домашнее задание. А те, кто не сделал, быстренько переписывали с доски.

— Сильва, сколько еще осталось? — спросила Саша.

Сильва глянула на крошечные золотые часики, папин подарок:

— Сейчас… в общем, до звонка пятнадцать минут.

— Хорошо. Ну, кто знает интересные загадки? — спросила Саша.

И началось веселье. Даже Сазон прекратил «морской бой» и записывал на бумажку самые смешные загадки. Ну разве не смешно: «Что такое зебра?» Оказывается, это «лошадь в тельняшке». Или: «Что получится, если скрестить ужа и ежа?» Вот придумали, черти! «Полтора метра колючей проволоки!»

— А теперь моя очередь! — подала руку Саша. Все с интересом повернулись к ней. — Нужно доказать, что дурак и умный — одно и то же. То есть, — и застучала мелом по доске — «Дурак равен умному». Кто это докажет?..

Класс смеялся. Сазон лежал грудью на парте и прямо похрюкивал от удовольствия.

— Значит, нет желающих? — училась Саша. — Тогда смотрите. Делается это так. — И снова бойко зашуршал мел: — «Дурак: 2 = полудурак» — это же очевидно. Дальше: «Умный: 2 = полуумный». Тоже не требует доказательства. — В классе стоял хохот. А Саша, выждав немного, заключила: — А разве это я одно и то же? Раз равны половины, значит, равны и целые! Как видите, все очень просто. Считаю теорему до… — Саша замерла на полуслове. В приоткрытой двери класса виднелась монументальная фигура Елизаветы Серафимовны. Наступила настороженная тишина.

— Что тут происходит? — строго спросила она, входя.

— Мы решали задачи… Мне Лидия Николаевна… — начала Саша.

— Эти самые?! — перебила Елизавета Серафимовна. — Глупее ты ничего не могла придумать?.. Когда ты говоришь, нужно думать, Магакян!

— Я всегда думаю! — рассердившись за резкий тон учительницы, за насмешку в ее голосе, с вызовом ответила Саша.

— Что за тон? Кто тебе разрешил так говорить со мной?!

— Саша правду сказала! — вскочи Сережа Капустин.

— А тебя кто спрашивает? — рассердилась учительница. — Что это такое?

Класс зашумел. Послышались выкрики мальчишек:

— А что, нельзя?!. Нам разрешили!.. Вот еще!.. Подумаешь!..

— Прекратить безобразие! — Елизавета Серафимовна стукнула рукой по столу и в наступившей тишине четко, будто диктуя, сказала — Все! Мое терпение кончилось! Класс, где председатель отряда и староста заодно с хулиганами, — не класс!..

Через два дня состоялись перевыборы. Объединенное собрание класса и сбор отряда прошли быстро и организованно.

— Принимая ваш класс, — сказала Елизавета Серафимовна, — я знала, что тут нет дисциплины, что вы плохо учитесь. И я заверила руководство, что наведу должный порядок! Так что, хотите вы или нет, пока я классный руководитель, тут будет все организованно, четко, как надо… Сейчас мы изберем новое руководство классом и отрядом. И я уверена: в скором времени о пятом «б» будут говорить, как об одном из лучших классов школы…

Зиночка прятался за спины сидящих впереди девочек. Громкие, тяжелые слова Елизаветы Серафимовны: «Я не потерплю… Я потребую… Искореним!..» — заставляли пригибаться. Казалось, все они предназначались только ему. Он украдкой обернулся. Женя Карпенко растерянно хлопал ресницами, то и дело снимал и протирал очки с толстыми стеклами. Саша, не отрываясь, смотрела в окно, будто все, что говорилось, ее совсем не касалось. Но Зиночка-то знал, что это не так. И упрямо нахмуренные широкие брови, и подрагивающий хохолок на макушке говорили, что она вот-вот готова взорваться, кинуться в бой… или заплакать от обиды и несправедливости…

Кукольно красивое лицо Сильвы выражало довольство. Прикрывая платочком улыбающийся рот, она то и дело бросала торжествующие взгляды в сторону Саши.

Зойка Липкина слушала Елизавету Серафимовну так усердно, что даже губы ее шевелились, повторяя слова учительницы.

Зиночка с надеждой глянул на вожатую, Лену Киселеву, назначенную в отряд с месяц назад. Она же комсомолка! Вот она что-то как скажет!.. И все станет правильно…

А Лена Киселева то поправляла челку, закрывавшую глаза, то смотрела на часы и даже не слышала толком, что говорила учительница… Все заслонила двойка по стереометрии, которую получила вчера. Завтра контрольная. И если она сейчас не вырвется отсюда на консультацию, то двойка будет и в четверти. И тогда не видать ей аттестата зрелости… Красные пятна то выступали на ее лице, то пропадали вновь. Едва кончилась вступительная речь, Лена что-то тихо сказала учительнице.

— Да-да. Идите, — снисходительно кивнула она головой.

Лена, не оглядываясь, тихо выскользнула за дверь.

И все пошло так, как и хотела Елизавета Серафимовна. Одна за другой вставали девочки, называли кандидатуры звеньевых, членов совета отряда, старосты. Запинаясь, подглядывая в бумажку, говорили, что это хорошие девочки, что они хорошо учатся и будут хорошо работать… Только когда вместо Саши Магакян предложили избрать председателем совета отряда Зою Липкину, вскочили сразу Зиночка и Женя Карпенко.

Зиночку Елизавета Серафимовна посадила сразу:

— Садись! Почему ты за Магакян, все знают. Это как в басне:

В классе зафыркали. Зиночка, возмущенный, сел, бурча:

— Она вам наработает… Да кто ее слушать будет?!.

Будешь! — жестко сказала Елизавета Серафимовна. — Мы потребуем!.. Ну, а ты что скажешь? — обратилась она к Карпенко.

— Зоя не может быть председателем. Она и учится так… И у нее нет авторитета в классе, — сказал Женя.

— Ясно! — остановила его учительница. — Я объясню тебе. Авторитет — дело наживное. Вот будет председателем — и авторитет появится. Я ей помогу. Да и ты обязан помочь товарищу…

Так и выбрали председателем совета отряда Зойку Липкину, а старостой вместо Сережи Капустина — Сильву Орлову.

— Ну и выборы! — усмехнулся Стасик, выходя с друзьями из класса. — И рта никому, кроме девчонок, раскрыть не дала…

Они столкнулись лицом к лицу на пороге школы. Елизавета Серафимовна уходила, а Лидия Николаевна шла на уроки.

— Добрый день, Елизавета Серафимовна. Я уже три дня ищу встречи с вами… Скажите, пожалуйста, чем вызвано смещение Магакян… ну и все остальные перестановки в пятом «б»?

Щеки Елизаветы Серафимовны заалели, она гордо вскинула голову, глянула с высоты своего роста на маленькую Лидию Николаевну, столкнулась с ее прямым, изучающим взглядам и отвела глаза в сторону:

— Почему именно вы спрашиваете об этом? — сердясь на неизвестно почему вдруг охватившее ее волнение и испытывая неприязнь к этой маленькой женщине с серьезным, требовательным взглядом, ответила она. — Это я должна бы спросить у вас… Я бьюсь изо всех сил за укрепление дисциплины, а вы… вы устраиваете какие-то эксперименты. Поручаете девчонке вести урок… Естественно, она после этого вообразила о себе бог знает что! Ей ничего не стоит нагрубить мне!.. Дурные примеры заразительны!

— Тогда и спрашивать нужно с меня, — сказала Лидия Николаевна. — Собственно, что вы увидели в этом факте плохого? Я убеждена, да и не только я, Алевтина Васильевна говорила об этом на педсовете, что давать инициативу на уроке не только не вредно, но и необходимо…

— Абсурд! Дайте только волю, так эти ваши дети нам на голову сядут!.. И почему вы, собственно, так волнуетесь за Магакян?

— Она моя ученица. Лучшая ученица, понимаете?.. Я люблю эту девочку. У нее блестящие способности к анализу. Организаторские.!

— Ах вот оно что! — насмешливо воскликнула Елизавета Серафимовна. — Но любимчики, насколько я знаю, поощрялись в старой гимназии.

— Любить ребенка за его светлую голову — это не значит делать его любимчиком! Кому дано, с того и спросится. Я и требую по ее способностям… Видели бы вы, как она проводит вместе со мной дополнительные занятия! Легко. Увлеченно. У нее врожденный талант педагога. А какая выдумка!..

— О! Насчет выдумки вы правы! — перебила Елизавета Серафимовна. — Плоские анекдоты. Глупые загадки… Но у меня не одна Магакян, а целый класс! Вот ради них я и буду добиваться любыми способами твердой дисциплины и порядка!

— Не все способы хороши, Елизавета Серафимовна! Мы не хотим воспитывать болванчиков, слепо выполняющих любую команду. Нам нужны думающие люди!.. Кстати, вы не только Магакян сместили… А что касается ее, так я твердо верю: Саша вырастет и станет таким преподавателем, каким я только мечтаю быть… гораздо лучше, чем я… Если, конечно, ей не помешают, не внушат еще тут, в школе, неуважение к учительскому труду…

— Лидия Николаевна, вы… вы многое себе позволяете!.. До свидания! — Елизавета Серафимовна сбежала по ступеням крыльца и скрылась за углом.

НЕПОГОДА

Незаметно подкрался март. Зима, ощерясь зубьями сосулек, по ночам еще судорожно цепляясь за крыши домов, в панике отступала на север. На глазах у горожан в клочья расползалось белое покрывало земли. Дворники сбились с ног. Чистили, скребли, мели дороги, тротуары, площади. Удивлялись: откуда это столько мусору взялось?

Зиночка всегда с нетерпением ждал весны. Но сейчас от бесчисленных луж под ногами, грязи, мокрых и голых деревьев, серого низкого неба над головой ему становилось тоскливо. Хотелось сделаться таким крошечным, чтобы никто и не замечал.

Как много изменилось за девять месяцев в его светлом, безоблачном мире. И сам он стал другим. Да Зиночки-то уже давно и не было. С легкой руки Сазона его зовут по кличке Угол или по фамилии, будто он не двенадцатилетний мальчишка, а взрослый человек, которому много-много лет. Теперь он жил в постоянном напряжении. Боялся, что опять обманет Сазон или еще кто-нибудь. Стал настороженным, недоверчивым. В классе не разговаривал, на переменах не бегал, как другие. Знал, что вездесущая Елизавета Серафимовна может появиться в любую минуту. И тогда… тогда снова вызовет маму…

Он до сих пор помнит тот день, будто это было вчера. Утром он проснулся от запаха лекарств. И испугался, как тогда, когда папа. Кинулся в мамину комнату. Она лежала бледная, измученная, прижимая руки к груди.

— Болит, мамочка?

— Болит, — беззвучно, одними губами, ответила она и виновато улыбнулась: — Видишь, сынок, какая я… никудышная, — она долго лежала с закрытыми глазами. Потом медленно, будто сама с собой, заговорила: — Как ушел Ваня, так все и прахом пошло. Вот какую он мне силу давал… Сам… со смертью в обнимку, а ни себе, ни мне раскисать не давал. И сына воспитывал. И все в доме исправно было… А теперь что?.. Дом без хозяина — сирота. И мы с тобой горькие сироты. Что будет с тобой?.. Не про то я, что нашкодничал, С кем не бывает. На кого обопрешься в жизни? А я вот… от пустого разговора слегла… И тебя, сынок, мучаю… Позвони на завод. Видно, не смогу я нынче.

Он позвонил. Вызвал врача. Сварил кофе — он, говорят, помогает.

Мама, успокоенная, уснула. Видно, боль отпустила сердце.

Дожидаясь врача, он чуть не опоздал в школу. Солидный пожилой доктор выписал лекарство. А у калитки доктор на его испуганное «Что делать маме?» взял Зиночку за пуговицу пальто и сказал значительно:

— Прежде всего — положительные эмоции! И, конечно, избегать перегрузок. Неплохо бы на месяц-два — в санаторий… Вот так-то, молодой человек…

Зиночка все понял, кроме первого. Вернулся домой, нашел в словаре слово «эмоции». Оказывается, это — переживания, чувства, настроение!.. Нужно, чтобы у мамы было хорошее настроение. Мною радости. И никаких чтоб не было вызовов в школу!..

Весь день он только и думал: «Эмоции! Положительные эмоции». Машинально списывал с доски. Слушал и не слышал ничего.

После уроков он первым схватил в раздевалке пальто и, не дожидаясь Жени с Сашей, выскочил на улицу. Бежал по Державинскому и думал: «Только бы мама… Я сделаю. Я все сделаю!» И вдруг его настигла страшная мысль: «А что если мама…» Комок подкатил к горлу, Он остановился. Боялся, что за дверью… Порыв ветра сорвал с крыши подтаявшую сосульку. Она со звоном разлетелась у ног на мелкие кусочки. Зиночка вздрогнул и кинулся бежать. Рванул дверь и чуть не задохнулся от счастья: мама, живая!.. Сидела в кресле и чинила его рубашку.

Она подняла лицо с запавшими глазами:

— Вернулся, сынок! Я тебя так ждала. Сейчас ужинать.

Десятого марта, в сумерках возвращаясь из школы, Зиновий увидел у водоразборной колонки женщин. Он было прошел мимо, но слышал свою фамилию и затаился у забора.

— Плохи ее дела. Три дня работает, а две недели пластом лежит, — произнес чей-то знакомый скрежещущий бас.

— Ведь молодая еще. Неужто не вылечат? — спросила вторая.

— Где там! Беспременно умрет! Не весной, так осенью. Сердечники всегда так! — бодро, будто радуясь, ответила первая.

— Вы о ком, соседки, судачите? — подошла третья женщина.

— Да об Угловой же. Степановна говорит: умрет до лета.

— А как же мальчишечка? Пропадет без матери!

— Чего еще! — пробасила Степановна. — В приют возьмут.

— Мальчонку до слез жалко! — настаивала третья.

— Ишь, пожалела! — оборвала ее Степановна. — Да коли знать хочешь, он всему и причина. В школе чегой-то там сделал. Никого не признает! Вот мать и таскают в школу чуть не каждый день… Такие деточки живого в гроб вгонят!..

— Неправда! — крикнул Зиновий. — Стыдно так, Степановна!.. Вы… Вы никогда к нам больше не приходите! — и побежал.

Оторопевшие женщины молчали. Только Степановна бросила след:

— Как-кой мерзавец!.. Я ж говорила, истинный фулюган!..

Ворвавшись в дом, Зиновий, всхлипывая, кричал:

— Мама! Мама!.. Я прошу тебя… Я очень тебя прошу…

— Что с тобой? О чем ты? — испуганно спросила мама.

— Мама, никогда не пускай в дом эту… Степаниху. Она… она говорит о тебе… всякие гадости…

— Защитник ты мой дорогой, — растрогалась мама. — Не плачь, сплетница она. Вся улица знает… Ну, а если все же придет?

— Я выгоню ее! Метлой! — яростно закричал Зиновий.

— Ну-ну, успокойся. Раз так — не будет ее в нашем доме…

Зиновий сел было за уроки. Но потом решительно отодвинул задачник и стал что-то писать. Зачеркивал, вырывал листы. И упорно продолжал начатое… В комнате мамы уже давно погас свет, когда он кончил работу. Аккуратно переписал на чистый лист. Стараясь не скрипеть, открыл дверцу шифоньера. На плечиках прямо перед ним висела папина парадная гимнастерка. Ордена и медали горели золотом, серебром и темно-красной, как запекшаяся кровь, эмалью. Он долго стоял то открывая, то закрывая глаза. И видел отца. Живого, мужественного. Справедливого. Потом что-то прошептал и, вчетверо сложив листок, спрятал его в дальний, потайной карман гимнастерки, где отец при жизни хранил свой партийный билет.

В воскресенье, когда Зиночка еще спал, мама решила почистить парадный костюм отца, посмотреть: не завелась бы моль. Нащупав в кармане что-то твердое, вынула, развернула листок, волнуясь, роняя слезы, прочла:

«Папа, даю тебе честное пионерское слово, что буду настоящим мужчиной, как ты хотел тогда, в госпитале.

Зиновий Углов».

Я никому не дам обижать маму. А Степаниху в жизни не пущу на порог. Я буду делать все по правде, как ты. И у мамы тогда не будет болеть сердце. Ей нужны положительные эмоции. Так сказал доктор. Теперь маму никогда не будут вызывать в школу. А что Степаниха говорит, что я хулиган и из-за меня мама болеет и умрет, это вранье. Я вырасту и буду такой, как ты. И мама будет жить долго-долго, как я. Всегда готов!

Мама аккуратно положила клятву Зиночки на место. Наклонилась над спящим сыном и осторожно поцеловала в лоб.

— Вот и дождалась я… Мужчина растет. А какой же ты длиннющий стал, мой родненький. Да худой… Не бойся, сынок. Не умру я… пока ты не станешь таким, как отец. Слово ему дала.

ОТВЕТСТВЕННОЕ ПОРУЧЕНИЕ

После того как Елизавета Серафимовна стала классным руководителем, случилось как-то так, что все мальчишки постепенно лишались поручений… Звеньевых Женю Карпенко и Ваню Савченко не избрали вновь. Углова и Филиппова отозвали из октябрятских звездочек «за недисциплинированность». А Сундуков и еще несколько ребят сами отказались от поручений, которые им были не по душе.

И девчонки совсем задрали носы, стали покрикивать на мальчишек, называть то хулиганами, то лентяями. Из-за каждого пустяка жаловались Елизавете Серафимовне, а та устраивала один разнос за другим. Ребята хмурились, назло отказывались от любой работы, а на крик отвечали угрозами: «Вот выйдешь после уроков, фискалка!» И придумывали разные каверзы.

Только Саша осталась прежней. Дружила с Зиночкой и Женей, играла с мальчишками в мяч и снежки. Помогала по математике. Никогда не ходила жаловаться. За это ее ребята уважали. А девчонки дразнили «мальчишницей» и «подхалимкой». Но Сашу они побаивались и называли так только за глаза да в записочках, написанных по-печатному, которые подбрасывали на переменах.

Однажды, уже в марте, в записке, написанной обычными буквами, Саша узнала почерк Липкиной. Она прижала Зойку в угол и, тыча записку в нос, сказала яростно:

— За это, знаешь, что делать надо?! Я цацкаться не буду!..

Перепуганная Зойка помчалась к Елизавете Серафимовне.

Срочно вызванная Сашина мама не замедлила явиться. На перемене из класса выдворили учеников, и состоялся разговор. Из-за прикрывшейся двери услышали голос Сашиной мамы:

— Нет уж. Вы не убегайте. Дослушайте до конца.

— Не хочу! Еще никто не позволял себе так со мной разговорить! — кричала Елизавета Серафимовна.

— Плохо, что не позволяли! Ни одного моего слова вы опровергать не смогли! Так?.. И не очумеете, потому что это правда… И, будьте уверены, если вы не сделаете выводов, так их сделают другие. Так имейте в виду…

Девчонки шарахнулись в стороны. Дверь с треском распахнулась, Елизавета Серафимовна, взволнованная, с красными пятнами на шее, быстро простучала каблучками и скрылась в учительской. Следом вышла Галина Николаевна. Улыбнулась ребятам и пошла к выходу твердой походкой уверенного в своей правоте человека.

— Вот дает! — восхитился Стасик. — Елизавета пулей вылетела.

После этого Елизавета Серафимовна совсем перестала замечать Магакян. А вызвав к доске, «гоняла» сразу за несколько уроков подряд. И, хотя Саша всегда отвечала без запиночки, никогда больше четверки ей не ставила.

Когда Зиночку отозвали из октябрятской группы, он долго переживал: «Как же так? С самого первого класса у меня всегда было дело, теперь ничего. Разве я перестал быть пионером?..» И он решил посоветоваться с друзьями.

— Я ни за что не попросила бы! — вздернула головой Саша.

По-почему? — не согласился Женя. — Он же не четверку выпрашивать будет, как Сундук. По-моему, правильно…

— Правильно?! А когда Зойка всякие гадости пишет, а мою маму и за что вызывают — это тоже правильно?!

— Это совсем другое дело, — сказал Женя. — Ты неправа…

— Тогда ты, знаешь, кто? — взорвалась Саша. — Размазня!.. Ну и идите к своей Елизавете! — и Саша убежала.

Несмотря на ссору, через несколько дней Зиночка решился:

— Елизавета Серафимовна, когда мне дадут пионерское поручение? У меня всегда было, — сказал он ей на перемене.

Елизавета Серафимовна сначала удивленно вскинула брови, но потом, подумав, ответила:

— А что же ты хочешь; делать?

— Ну… — замялся он, — не знаю. С октябрятами интересно…

— Нет, дружок! Их мы тебе не доверим… Но я подумаю.

На другой день после шестого урока было классное собрание. Елизавета Серафимовна ругала двоечников и требовала от них письменных обязательств. Те послушно писали и сдавали листочки. Елизавета Серафимовна подчеркивала ошибки и заставляла переписывать вновь. Потом стали говорить о том, как помогают отстающим. Оказалось — плохо помогают. Стали прикреплять к ним других. Было скучно. Хотелось есть. Все тихонько развлекались как могли. Сазон ножом вырезал на парте: «Здесь был…»

— А теперь о Васильченко, — сказала Елизавета Серафимовна. — Если ему не помогут, он снова останется в пятом классе.

— Не! Я не хочу! — моментально откликнулся Сазон.

Неуместные шутки, — нахмурилась учительница. — Ты так ведешь себя, что ни одна девочка не хочет с тобой заниматься. Как же быть? — она перевела взгляд на Зиночку и предложила: — Углов, ведь ты дружишь с Васильченко, и сидите вы за одной партой. Может, возьмешься помочь ему? Подумай.

Зиночка хотел возразить: «Я не хочу. Он не друг мне!» Но Сазон, прикрыв рукой рот, тихо сказал:

— Соглашайся, дурак. Тут жрать хочется, спасу нет, а он резину тянет. Можешь хоть совсем не ходить, понял?

Зиночка глянул на него, кивнул головой:

— Можно я до завтра подумаю?

— Хорошо, — согласилась учительница, — соберите книги.

— Собрали! — закричали ребята, выскакивая из-за парт.

Дома, уже перед тем как ложиться спать, он спросил:

— Мама, как ты думаешь, нужно помогать тому, с кем ты в ссоре?

— Видишь ли, сынок. Вы же мальчишки. Сегодня поссорились, а завтра помирились. Не враги какие-нибудь смертельные… Если человек нуждается в помощи, я думаю, надо помочь.

— А если он говорит: «Можешь совсем не помогать»? Мама улыбнулась и покачала головой:

— Знаю. Мальчишки — народ самостоятельный. Может, из гордости отказывается. А сам бы рад…

«Точно, — решил про себя Зиночка, — это Сазон из гордости отказывался. Значит, пойду. Он же не смертельный враг…»

Второй месяц подряд, проводив маму на работу, Зиночка собирает книги и спешит к Сазону заниматься.

— Начнем с математики, — предлагает он.

— Ага, кореш. Ты дави сто седьмую задачку, а я сто девятую. А потом перепишем и будет вдвое быстрей. — Но вскоре Сазон теряет терпение: — Дурацкая задачка! И выдумал ее дурак. Ну зачем это: Из пункта «А» в пункт «Б»? Говорили бы по-русски: из Ростова в Новочеркасск… Совсем голову задурили!

Зиночка начинает решать его задачу. Но Сазон вскакивает:

— Не ломай голову. Я вспомнил: мы ее в прошлом году решали. Найдем тетрадку — и порядок!..

Через полчаса все перерыто, но тетрадки нет. Зато нашлись айданы. Крашеные. И два — свинцом залитые, би́тки.

— Пошли на улицу. Поиграем. Задача не волк. Куда денется?

Зиночка возражает, но Сазон тянет из комнаты… В разгар игры от здания школы слышится звонок. Зиночка бледнеет, предчувствуя беду. А Сазон стыдит:

— Ну и трус же ты, Угол! Может, сегодня и не спросит.

Но чаще всего спрашивали Зиночку именно тогда, когда не успевал выучить уроки. Появились тощие тройки. Он просиживал до двух часов ночи за уроками, а утром, заспанный, опять бежал к Сазону… В дневник стали просачиваться двойки. Он воевал с ними. Но сил не хватало.

Мама, глядя на его измученное лицо, говорила не раз:

— Так и слечь недолго. Может, попросить, чтоб освободили?..

— Нет, мама! Я все сделаю сам, — испуганно упрашивал он.

Но сделать ничего не мог. И решился поговорить с Сазоном:

— Так тебя и на третий год в пятом оставят, — сказал он.

— Ну и плевать. Я сам брошу школу. Подамся в совхоз…

— Так зачем же я?.. Зачем? — возмущенный его вероломством, закричал Зиночка. — Меня ведь тоже оставить могут!

— Ну и дурак, — невозмутимо сказал Сазон, играя пятаком.

— Так из-за тебя же оставят! Я ведь с тобой занимался!

— Ты мне горло не дери! Чо я тебе, рупь должен?! Просил я ходить? Ну?.. Так и вали отсюда, пока морду не набил!..

Гнев кипел в Зиночке. Так бы и стукнул в наглую физиономию. Но Сазон сам замахнулся. Зиночка испугался и побежал прочь.

До конца учебного года оставались считанные недели. А у Зиночки по четырем предметам были двойки.

До ссоры Сазон хоть в школу ходил ежедневно. А теперь место за партой рядом с Зиночкой пустовало все чаще. Правда, Зиночка был этому даже рад. Едва Сазон появлялся, как тотчас принимался изводить его всячески. То ногой лягнет под партой, то локтем ткнет: «Чего расселся, профессор кислых щей!» То тетрадь на пол свалит да еще башмаком грязным наступит. И Зиночка сидит на самом краю скамейки в неудобной напряженной позе, поминутно ожидая каверзы. Какие уж тут занятия…

Но и когда Сазон появлялся, то чаще всего был на уроках труда и математики, реже — на географии и естествознании, а русского избегал совсем. Увидев издали Елизавету Серафимовну, тотчас скрывался в туалете.

Однажды Сазон заговорился с мальчишками на перемене, а когда хотел бежать, в дверях уже появилась Елизавета Серафимовна.

Она тоже увидела его, но сделала вид, что не замечает. Уж очень была сердита на него. Просматривая журнал, и директор, и завуч задали один и тот же неприятный вопрос: «Почему Васильченко не ходит именно, на ваши уроки?..»

Не прошло и пяти минут, как Сазон поднялся:

— Можно выйти?

Елизавета Серафимовна будто не слышала и продолжала писать па доске.

— Выйти можно? — переминаясь с ноги на ногу, повторил Сазон.

— Он еще спрашивает! — возмутилась Елизавета Серафимовна. — За две недели раз осчастливил своим присутствием и… Разве ты ученик?!. Ты пустое место!.. Можешь хоть совсем не приходить!..

— И не приду! — выкрикнул он, направляясь к двери. — Подумаешь!.. Пустое место!.. Да видал бы я в белых тапочках… ваши глаголы!.. — он хлопнул дверью и до конца учебного года больше в школе не появлялся.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Утром второго мая Женя, отдуваясь, втащил к Зиночке два больших пакета. И тотчас плюхнулся на них, вытирая лоб:

— Думал, руки оторвутся. Это тебе, — сказал он.

В пакетах оказались две книги научно-фантастических повестей Беляева, «Туманность Андромеды» Ефремова и тридцать журналов «Искатель». С разноцветных обложек, набранные крупным шрифтом, кричали слова: «Фантастика! Приключения!».

— Спасибо, Жень! — обрадовался Зиночка. — Только их же и за два месяца не прочитаешь. Может, пока заберешь половину?

Женя обиженно засопел. Но тут же виновато улыбнулся:

— Разве я ничего не сказал?.. Вот баран! Поздравляю с днем рождения!.. Это мы с папой тебе дарим.

— Ну-у, Женька! Да я теперь!.. У-у-ух! — Зиночка закружился вокруг в диком индейском танце. И стал вдруг: — А что же я тебе подарю? На свой день рождения ты ведь в лагере будешь… Ага! Закрой-ка глаза! Да не подглядывай!

Женя закрыл, а когда разрешили открыть, глянул и вскрикнул:

— Ох, ты-ы! Крас-сота! — Из прямоугольной банки, шевеля прозрачными плавниками, смотрели на него пучеглазые золотые рыбки. Он смеялся, глядя, как красавицы, выпятив губы, хватают корм, Потом нахмурился:

— Не возьму, Зин! У тебя всего две.

— А вот и не две! Мама, скажи ему!

— Правда, Женя, — подтвердила мама. — У этих вуалехвосток появились детки. Пока крошечные. Но растут они быстро…

Присев на корточки перед банкой, Зиночка объяснял, как ухаживать за рыбками. Он не слышал, как тихо отворилась дверь. Что-то твердое легонько стукнуло его по макушке, зацепило прядку волос, потянуло вверх. Он глянул: над головой на зеленой, как цвет донской воды, леске болталась серебристая металлическая рыбка-блесна с хищным острым крючком.

— Спиннинг! — радостно закричал Зиновий, вскакивая.

— Бери, рыбак! Ты ведь хотел, — смеясь, сказала Саша, поднимаясь из-за спинки стула. И тотчас потянула носом, — Тетя Оля! А чем это у вас вкусненьким пахнет?

— Пирогом, Сашенька, — появляясь в дверях, ответила мама. — Все в сборе? Тогда марш за стол…

— Сашенька, — после завтрака сказала мама, — поведи-ка мальчишек погулять. Праздник ведь. А Зинка опять до двух ночи уроки учил. Да и Женя, гляди, какой желтый.

— Ага, тетя Оля!.. Маль-чи-ки-и! Пошли в Театральный парк!..

День рождения Сильвы 25 апреля. Но праздновали его сегодня, так как папа только вчера, 1 мая, вернулся из Франции. Ну а какой же праздник без папиных подарков.

Сильва была в отличном настроении. Папа подарил ей шерстяной костюмчик, золотые туфельки, как у Золушки, красивый пенал из палисандрового дерева с набором чудесных авторучек и еще кучу всяких мелочей. Да и дела в школе радовали. Она снова отличница! Полгода занятий с опытными репетиторами не прошли даром. Помогла и Елизавета Серафимовна, которая давно, когда еще только приняла класс, сказала:

— Не бойся, девочка. Я обещала твоей маме, что выращу из тебя круглую отличницу. Класс должен иметь отличницу, и он будет ее иметь!.. Интеллигентным людям и помогать приятно…

У Сильвы собрались подружки из бывшего четвертого «а», двое соседских мальчиков и Валерка Сундуков.

Зойке подарок купить было не за что. Она подарила Сильве наволочку на диванную подушку с красивыми яркими цветами.

— Прелесть! — похвалила Эльвира Карповна. — Неужели ты сама вышивала?.. Чудесно. Такой вышивке место на художественной выставке. Мы ее очень будем беречь! Правда, Сильва?

А Валерка преподнес Сильве большую красивую вазу для цветов, будто сплетенную из голубых, белых и розовых жгутов стекла.

— Валера! — воскликнула Сильвина мама. — Какой чудесный подарок! У тебя тонкий вкус. Но ведь это стоит таких денег!

— Ну что вы! — подражая папе, сказал Валерка. — Главное — чтобы Сильве нравилось. А деньги… я сам заработал.

— Какая самостоятельность, — сказала мама Сильве. Негромко. Но так, чтобы и Валерка мог услышать. — Чудесный мальчик!..

После праздничного стола и танцев под магнитофон они пошли погулять по праздничному городу.

Во всю ширину улицы Энгельса по дороге, по тротуарам текла праздничная толпа ростовчан. Текла в одном направлении — к Театральной площади. Там, по давней традиции, на высоком мраморном крыльце театра имени Максима Горького сегодня выступают лучшие артисты эстрады, коллективы Дворцов культуры.

Гремят оркестры. Тысячи людей танцуют на громадной площади. Шум, смех, яркие платья, улыбки, улетающие ввысь воздушные шары. И ни одной автомашины. Сегодня праздник людей! Пеших веселых танцующих и поющих людей… Автомашины тихонько, на цыпочках, обходят праздничные толпы по параллельным улицам.

Людская река увлекла Женю, Сашу и Зиночку, понесла по течению, выплеснула в море Театральной площади. Чтобы не потеряться, они взялись за руки и поплыли, не сопротивляясь. Попадали в водовороты, покружившись, оказывались то перед эстрадой, то перед сказочными деревянными избушками. Купили по шарику и отпустили, как птиц, в голубое небо. Потом их вынесло к аттракционам. Очередь огромная. Но проныра Сашка, крикнув: «Мальчики! Держитесь за столб, чтоб не унесло-о!» — исчезла в толпе. А через пять минут выплыла, потрясая билетами: «Взяла на все-е!»

Покатались на «колесе обозрения». Потом Саша спросила:

— А на самолете со мной кто? Билета всего два.

— Пускай Зинка пикирует. У меня от этого чертова колеса аж очки вспотели! — весело признался Женя.

Самолет, набирая скорость, взмыл в небо. Выше. Выше. Руки вцепились в борта кабины. Брезентовые лямки врезались в плечи, а тело потеряло вес и неуправляемой пушинкой падало в бездну голубого неба. Земля куда-то пропала! Везде небо. Да еще впереди голова Саши с растрепавшимися волосами. Казалось, падение никогда не кончится. Но в неуловимый миг тело вновь приобрело вес. Он рос, рос. Теперь уже Земля с острыми верхушками деревьев, яркими домиками аттракционов, тысячами людских голов летела навстречу, всей громадой падала на Зиновия…

— Смотрите! Наши! Магакян и Углов в самолет садятся, — крикнула Зойка. — Я бы умерла от страха. Какая все-таки Сашка!

Сильва брезгливо вздернула плечами. А Валерка сказал:

— Чего ты, Зойка, разохалась! Они же сейчас «маму» кричать будут! После первого круга их высадят.

Самолет сделал мертвую петлю. Еще. Еще. «Маму» они не кричали. Валерка покраснел и испуганно подумал: «Пока они крутятся, нужно поскорее уйти. А вдруг Сильве взбредет в голову…» И едва Сильва открыла рот, он с перепугу гаркнул:

— Сильва!!!

Сильва вздрогнула. А Валерка сказал небрежно:

— Может, и мы… на самолете? Красота…

— Какая же порядочная девочка… — начала Сильва.

— Правильно! — перебил ее обрадованный Валерка. — Я же пошутил! Пойдемте лучше я вас мороженым угощу.

— А кататься? — удивилась Зойка. — Зачем же мы пришли?..

Сойдя с карусели, они нос к носу столкнулись с Сашей.

— Видеть ее не могу! — отворачиваясь, шепнула Сильва Валерке. — Так и перебегает дорогу везде… как черная кошка.

Валерка захохотал и сказал таинственно:

— Союз?!. Мы им еще такое устроим! Будут знать…

Сильва улыбнулась и в знак согласия кивнула головой.

ТРУДНЫЙ ДЕНЬ

В душе у Зиновия все кипело. И он решился — пришел к кабинету директора. Входили и выходили учителя, родители, а он все ждал, прижавшись к прохладной стене. Наконец, вышла плотная, среднего оста, женщина. На лацкане синего жакета — узкая орденская планка. Большие карие глаза ее в полутемном коридоре щурились. Она устало провела рукой по пышным черным волосам с пробивающимися на исках белыми нитями. Увидела Углова и улыбнулась:

— Ты кого ждешь? У вас же каникулы.

— Вас, — краснея, ответил Зиновий.

— Лицо мне твое знакомо, а вот фамилию никак не вспомню, — заходя за стол, сказала Алевтина Васильевна.

— Углов я… Зиновий.

— Вот ты кто! — Улыбка исчезла с ее лица, глаза погрустнели. — Хорошо знала твоего отца. Прекрасный, отзывчивый человек. Он много помогал нашей школе… Что-то уж очень ты бледненький, Зиновий. Ты не болен?

— Не-ет, — еле выдавил из себя Зиночка.

Директор подождала еще немного, давая ему успокоиться, и спросила:

— Так что ты хотел мне сказать?

Он собрался с духом и, вскочив, выпалил:

— Алевтина Васильевна! Переведите меня в другой класс!

— Почему? Тебя кто-нибудь обидел?

— Нет… Маме нельзя волноваться… а она опять вызывает!

— Кто вызывает? За что?

— Она… она меня ненавидит! — испугался своей смелости и затопился: — Я отвечал за весь год. И диктанты писал. А она сказала: переведу условно… только пусть мать придет…

Директор с удивлением смотрела на дрожащего Зиночку. Хотела сказать что-то, но передумала. Налила воды и приказала:

— Выпей и успокойся. — Подошла к двери и попросила секретаря — Принесите мне снова журнал пятого «б»… Ты ошибаешься, Углов. За что тебя могут ненавидеть? Ты сделал что-то плохое?

Зиночка помотал головой. Вошла секретарь с журналом. Алевтина Васильевна просмотрела оценки и улыбнулась:

— Вот все и выяснилось. Ты уже шестиклассник. Никаких «условно». И выбрось свои нехорошие мысли из головы.

— Правда?! — вскочил Зиновий. — И можно маму не вызывать?!

— Правда, — подтвердила директор.

— А она не передумает? — с тревогой спросил он.

— Елизавета Серафимовна?.. Не передумает. Ты скажи лучше, что с мамой?

— Сердце у нее… когда папа… часто болеет… Спасибо, Алевтина Васильевна! До свиданья, Алевтина Васильевна.

Едва он вышел, директор резко встала из-за стола:

— Да что же это такое! Только что состоялось это неприятное объяснение с родителями Савченко и Капустина, как явился Углов. И опять та же история. «Условно»!.. Нет, видно, тут без взыскания не обойтись, — она пододвинула к себе книгу приказов и попросила вошедшую пионервожатую: — Алла, найдите Елизавету Серафимовну и скажите, что я ее жду.

— Зинка! Ну что она сказала?.. Почему так долго? Мы хотели уже выручать идти! — наперебой спрашивали Саша с Женей.

А он не мог прийти в себя от счастья. Стоял и улыбался.

— Может, ты того? — Женя ткнул пальцем в висок. — Чокнулся?

— Ну говори же! Ведь все хорошо? — теребила за рукав Саша.

— Хо-ро-шо-о! — закричал Зиновий и побежал со двора.

Они догнали его, схватили за руки, смеялись, теребя. Зиночка, вновь переживая случившееся, рассказал им все.

— Молодец! — радовался Женя. — Я так боялся, что ты струсишь.

— Я говорила? Говорила! Алевтина Васильевна, знаешь, какая мировая! Человека насквозь видит!.. Пошли на Энгельса, газировки выпьем. Что-то во рту пересохло.

Выпив воды, они уселись в Первомайском саду. Саша сказала:

— Пока ты там парился, мы так хорошо придумали! Придем на завод и скажем: «Зиночкина мама часто болеет, потому что сердце… А если полечится — болеть не будет, а хорошо будет работать каждый день. Вам же еще и лучше!..» Ну как? Здорово?

— Ага, — сказал Зиночка. — Только мне стыдно за себя просить.

— Стыдно?! — налетела на него Саша. — Ты и к директору говорил «стыдно». И не себе просить, а маме! Понял?!

— А если нас выгонят?

— Не выгонят, — вмешался Женя. — Не имеют права. Папа мне рассказал. Профсоюз защищает рабочих. И должны, если правильно, сделать так, как рабочий просит. А у нас правильно!..

Полные решимости, подходили они к заводу. По крутой, как пароходный трап, железной лестнице поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью с табличкой: «Председатель завкома…» Постучали — молчание. Еще раз — ни звука.

— Пусто, — сказал Зиночка, желая одного — поскорее уйти.

— Посмотрим, — шепнула Саша и глянула в замочную скважину — Есть! Женщина. Симпатичная. Эта сразу поймет!

Саша рванула дверь. Женщина удивленно посмотрела на них:

— Вам кого?

— Вас, товарищ Афиногенова, — ответил Женя. — Вы ведь Афиногенова?.. Нам нужна сердечная путевка в санаторий.

— Ой, уморил! — засмеялась она. — У тебя, что ли, сердце больное?

— Не смешно, — обиделся Женя. — У Зиночкиной мамы!

— У твоей, что ли? — спросила она, глядя на Сашу.

— Нет. Это его маме надо. Зиночки, — и указала на Зиновия.

— Он — Зиночка?!. Цирк какой-то! Он же пацан!.. Или говорите толком, или выкатывайтесь!

Они рассказали. Афиногенова порылась в бумагах.

— Нет. Угловой не можем. И работает она у нас без году неделю, и не проявила себя так уж очень…

— Так потому что болеет! — перебил возмущенный Зиновий.

— Слушай ты, мамин защитник! — рассердилась Афиногенова. — Ты чего орешь?! Отдыхать все желают. И вообще, тут не детский сад. Пусть мать сама приходит… Идите, идите…

Очутившись снова в пустом коридоре, друзья растерянно переглянулись. Первой опомнилась Саша:

— Надо на нее пожаловаться!.. К кому бы еще пойти?

И тут Зиночка вспомнил, как к ним приходил на праздники папин друг — Семен Семенович Дубровин. Большущий. Вся грудь медалями увешана…

— Дядя Семен еще тут работает, — сказал Зиночка. — Он тоже, как и папа, в парткоме.

— Так чего же ты молчал? Пойдем к нему! — потребовала Саша…

Над заводским двором завыла сирена. Обеденный перерыв. К столовой, заполнив проход между цехами, быстро приближались рабочие. Ветерок донес запахи железа, машинного масла, краски.

— Смотри, Зинка, не прозевай, — предупредила Саша.

— Давай! — крикнул он, увидев в толпе могучую фигуру кузнеца.

— Дядя Семен!.. Семен Семенович!.. Товарищ Дубровин! — в три голоса закричали они разом.

Дубровин увидал их, помахал рукой и пошел к проходной.

— Зиновий?! Вот молодец, что пришел проведать! — протягивая большую, темную от въевшейся копоти руку, сказал дядя Семен. — Знакомь с друзьями… Саша?.. Хороша Саша! А ты, видать, бойкая! Мальчишек не бьешь?.. Женя? Ну ты верняком профессором будешь. Почему?.. Наружность у тебя такая… внушительная.

От него веяло силой. Светлые глаза излучали добродушие.

— Что, ребятки, завод посмотреть? Или какое дело есть?

— Мы в завком ходили. А нас это… а путевка позарез нужна! А она бюрократка, — выпалила Саша.

— Стоп! Раз до завкома дошли, значит, дело серьезное. Разобраться надо. Айда в столовую. Там сразу два дела и сделаем.

— Да мы не хотим кушать! — возразил Женя.

— Зато я хочу. Это раз. А во-вторых, и вы хотите. Когда из дому?.. Ну вот, полдня прошло. Решено. Пошли.

За столом, рассказывая дяде Семену, не заметили, как выхлебали борщ, расправились с гуляшом и запили компотом.

— Как же это? Я ведь совсем не хотел есть, — обнаружив пустые тарелки, растерянно сказал Женя.

— Видишь, — засмеялся дядя Семен, — я прав. Быть тебе профессором. Только по рассеянности не сломай зуб мудрости.

Проводив ребят до проходной, дядя Семен сказал:

— Слов на ветер бросать не буду… После смены заседание завкома как раз. Там и выясним. Подходите часам к шести, — и тихо, будто прислушиваясь, проговорил: — Эх, Оля-Олечка… Горда ты, Ольга Дмитриевна. И я-то, старый дурак… — он, как кувалдой, взмахнул в досаде своей ручищей и пошел к цеху…

Что делать, если вовсю жарит июньское солнце, желудки отяжелели от вкусного обеда, а в двадцати шагах Дон?!. Полдня пролетело, как минута. А около шести с мокрыми еще после купания волосами они стояли в коридоре заводоуправления.

Завкомовская дверь раскрыта настежь, из нее сизой полосой выплывает папиросный дым. Слышатся голоса.

— Я человек новый!.. Я не могу, — говорила Афиногенова.

— Ага! Прищемили хвост! — злорадствовала Саша.

— Не новый! Год скоро… И на бюро тебя предупреждали! — гудели возмущенные голоса. Потом послышался бас дяди Семена:

— Скажи прямо, Афиногенова. До каких пор ты будешь устраивать за счет нас, рабочих, курортные променажи разным там… А вот больной работнице… Да знаешь ты, Афиногенова, кому отказываешь?.. Так слушай. Муж ее, полный кавалер ордена Славы, тут, на заводе, спасая мать двоих детей, голову сложил… А Оля Углова шестнадцать раненых бойцов от фашистов прятала. Кормила. И в путь-дорогу проводила. А потом по доносу ее гестапо сцапало… Там они, ироды, ей сердце и вымучили… В ноги этой женщине поклониться земным поклоном надо!.. Все, товарищи. Сами говорите и решайте…

Зиновий с расширенными от боли и удивления глазами слушал… Мама. Какая же ты, мама?!. Нет ни орденов у тебя, ни медалей… И никогда ты не рассказывала даже сыну своему, как дралась с фашистами голыми руками… Он стыдился плакать при друзьях. Повернулся и пошел по гулким ступеням вниз. Женя с Сашей тоже спустились вслед за ним, И долго стояли, глядя в разные стороны. Наконец загремела лестница — спускались завкомовцы.

— Вот они где, голубчики! — шагнула к ним Афиногенова.

— Не мельтеши! — осадил ее Дубровин. — Душу иметь надо, тогда не стыдно будет таким мальцам в глаза глядеть. Поняла?

Их окружили. Серьезно, как взрослым, жали руки. Хвалили. Шли домой молча. В ушах еще звучал гневный голос Дубровина. Уже на Очаковской Саша сказала тихо:

— Как это хорошо… когда у человека есть такие, настоящие друзья. Правда, ребята?..

«С ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ ВСЕ БУДЕТ ПО-ДРУГОМУ»

Друзья ликовали: путевку обещали дать через неделю. Но неожиданно возникло препятствие. Мама заявила Зиновию:

— Никуда я не поеду! А ты? Как я тебя одного брошу? Да я еще больше расхвораюсь, о тебе думая.

Зиновий в тревоге побежал к друзьям за помощью.

— Тетя Оля, а мы так старались! — обиженно говорила Саша.

— Ольга Дмитриевна, это только сначала скучно, — убеждал Женя. — Я тоже скучал первый раз в лагере. А потом привык.

— Дорогие мои, — растрогалась мама. — Большущее вам спасибо! Но Зиночку одного бросить не могу. Сердце изболится…

Друзья решили не сдаваться. Саша говорила изумленно:

— Мы саму Афиногенову победили. А она… Пошли к нам!

Они обегали всех. Под напором Сашиной мамы, Дубровина и подруг по работе Ольга Дмитриевна сдалась. Решили, что Сашина мама будет готовить, а подруги присмотрят за домом…

У вагона с табличкой «Москва — Мацеста» мама говорила:

— Зиночка, каждый день пиши! А то брошу все и приеду.

— Что ты, Дмитриевна, сына тиранишь? — вмешался Дубровин. — Кто пишет каждый день?.. И ты, Ольга, того… не дури. На ветер рабочими деньгами бросаться не смей. Что надо, сделаем. Или не доверяешь нам?.. Езжай и возвращайся здоровой! Вот тебе наше партийное задание. Так-то…

Голос электровоза заглушил все. Медленно поплыли вагоны.

— О-ля-а! Помни, что ты Уг-ло-ва! — крикнул Дубровин.

— Пом-ню-у! — донесся приглушенный голос мамы.

Придя с вокзала, Зиновий почувствовал себя неуютно. Целых два месяца не будет мамы. Ну, нечего раскисать. Мама говорит, что я большой. Большой?.. Вон на двери зарубки и папиной рукой написано: «5 лет», «7 лет»… Поставит, бывало, к двери: «Сын! Слушай мою команду!..» И новую зарубку сделает. Зиночка вытянется «солдатиком» и не дышит, пока не услышит: «Вольно». А папа говорит: «Маловато, сынок. Ну, ничего, значит, потом догонишь…»

Вот последняя надпись: «11 лет». Зиновий взял карандаш с линейкой, прижался к косяку двери и сам сделал отметку. Ого! На семь сантиметров вырос. Правда, большой стал.

Он причесал светлые, растрепавшиеся волосы, с интересом, как чужого, стал рассматривать себя в зеркале. Что-то появилось в нем незнакомое. Что?.. Он вздрогнул. В зеркало смотрели сразу два его лица! Одно испуганное, а другое улыбается… Но так ведь не может быть! Он резко обернулся. С большого портрета на стене улыбалось папино лицо. Не такое, будто вырубленное из камня, каким стало после войны, а как на фотокарточке, подаренной маме перед уходом на фронт. С нее сделали портрет.

Широкий выпуклый лоб. Глаза, нос, прямой пробор на светлых волосах — все такое же, как у него… Гордость поднималась в душе: «Я уже так вырос. И похож на папу точно. Но ведь таким папа ушел на фронт… А я?..» Он еще долго думал. О папе. О себе. О маме. О ненавистном Сазоне и противном Сундуке. И постепенно созревало решение: «Дальше так нельзя. Раз я уже большой, значит, нужно жить по-взрослому… С завтрашнего дня все будет по-другому! Нужно быть сильным и смелым, как папа!»

— Слушай, Жень! Что делать, чтобы стать сильней всех?

— Сильней всех людей? — удивился Женя.

— Нет, не людей. В классе.

— Ну, наверно, зарядку. Только я то забуду, то просплю.

— И я, — вздохнул Зиновий. — Вот бы научиться таким приемчикам. Чтоб ка-ак дал! И полетел Сазон кувырком.

— Есть, Зинка! Есть! — восторженно закричал Женя. — Папин товарищ бандита с ножом победил. Без ничего!

— Ну да! — не поверил Зиновий. — Голыми руками?!

— Так он же приемчики такие знает. Японские. Джиу-джитсу называются. Он как дал ребром ладони по руке. Нож — дзинь! — на асфальт. Бандит орет: «Ой, руку сломал!» А он его — в милицию.

— Здорово! А как это ладонью по кости? Больно же самому.

— Так он тренируется. Ребром ладони о что-нибудь твердое стукает. Стала мозоль там, как железо, твердая! Сам щупал.

— Давай и мы стукать?! А потом как врежем — будет знать.

— Давай! Только, Зинка, каждый день нужно.

Третий день Зиновий лежал на раскладушке под тополем и читал научно-фантастические повести. Исчезали и двор, и дом. Даже Земля превращалась в крошечную песчинку в беспредельных просторах космоса… Сильные, красивые, благородные люди будущего строили звездолеты и машины, прорывались в неведомые миры, совершали удивительные подвиги.

Перехватывало дыхание, когда вдруг погибал один из самых смелых. Но грусть о нем не рождала уныния. Верилось, что другие пойдут следом за первым и все равно победят. Зиновий, наверно, умер бы от голода. Но в положенное время являлась Саша и, вырвав журнал, бежала к калитке. Разгневанный, он мчался следом… и оказывался перед накрытым столом.

— Вот молодцы, что не задержались, — хвалила Сашина мама. Получить журнал назад можно было, только съев все до крошки.

— Скажи спасибо, что не догнал! — шепотом говорил он.

— Ах, дрожу от страха! — смеялась Саша. — Да я бы тебе.

Возвращались они уже мирно. Во дворе появлялся Женя. Неизбежно вспыхивал спор. Они доказывали друг другу, как поступили б на месте звездолетчика XXII века в той трагической обстановке. В разгар спора появлялась Галина Николаевна и звала всех ужинать. Зиновий с удивлением обнаруживал, что день прошел, а жить по-новому он так и не начал.

Утром шестого или седьмого дня, отправив письмо маме, Зиновий почувствовал беспокойство. Фантастический рассказ казался неинтересным. Он бросил журнал и вышел. Под ногами жалобно скрипнул; ступенька. «Починить надо. Мама чуть не упала из-за нее, — подумал он. — И столб на воротах подгнил, теперь их не открыть, небось. А как же уголь привозить? Все разваливается. Правильно мама говорит: „Дом без хозяина — сирота“». Он вышел за калитку. «Как же я раньше не видал, что краска облупилась? Ведь погниют доски, и дом развалится…»

— Что, хозяин, зажурился? — спросил сосед, дедушка Архип.

— Покрасить бы. Да краски-то сколько нужно, дедушка.

— Много, — согласился старик. — А я тебе совет дам. Вон, видишь, труба торчит?.. Сходи-ка ты на этот заводишко. Они там разные краски-замазки делают. Но бывает — брак получился. Вот и попроси у них бракованной краски по дешевке. А что в нее надо добавить, чтоб в дело сгодилась, я тебе присоветую.

— Спасибо, дедушка Архип, — обрадовался он. — Я сбегаю.

Теперь Зиновий все понял. Томило безделье. Там, в книгах, все бежали, летели, боролись, строили! А он только лежал. Ему хотелось тоже двигаться, делать что-то важное, настоящее…

На завод Зиновия не пропустил сердитый вахтер:

— Никакого брака у нас нет. Мы хорошую продукцию даем!..

Уговоры не помогли. Тогда он, дождавшись, когда вахтер пошел открывать ворота, шмыгнул в узкую калитку… Огляделся и подошел к дяденьке, которого все называли Давы́довичем.

— Скажите, пожалуйста, Давыдович, есть у вас краска, которая забракована? — краснея от смущения, спросил Зиновий.

— Для кого я, может, и Давыдович. А тебе, малец, не мешало бы по имени-отчеству называть или просто: товарищ Калмыков!

— Так я же имени-отчества не знаю, товарищ Калмыков.

— А кто тебя послал? Где накладная? И кто ты такой?

— Никто, — растерянно ответил он. — А зовут меня Зиновий.

— Что-что? — переспросил Калмыков.

— Зиновий я… Углов.

— Ну, брат! — развеселился Калмыков. — За десять лет в первый раз тезку встретил! Меня тоже зовут Зиновий… Давы́дович.

— Вот видите! — обрадовался Зиночка и сказал, зачем пришел.

Зиновий Давыдович подумал и предложил:

— Так дать не могу… А хочешь заработать? У нас две подсобницы не вышли на работу. Нужно этикетки наклеивать.

— Конечно, хочу! Хоть сейчас…

Узнав, что Зиночка поступил на работу, Женя с Сашей отругали его и заявили, что завтра пойдут с ним вместе.

Зиновий Давыдович разрешил. Работать втроем под легким полотняным навесом, куда автокар доставлял все новые партии черных безымянных банок, было весело. Отсюда банки, уже нарядные, одетые их руками в разноцветные наклейки и уложенные в ящики, уезжали на склад готовой продукции…

В конце четвертого дня Зиновий Давыдович сказал:

— Спасибо, что выручили. Завтра выходят подсобницы. Краски, тезка, я дам тебе, хоть залейся. Я еще прикинул лишку. А теперь зайдите в контору и получите свою зарплату.

Едва они начали красить дом, как подошел Семен Семенович.

— Батюшки! Да тут ударная стройка! — развел он руками, глядя на перемазанных краской друзей. — Слезай-ка! Пока я мозгами шевелил, они чуть работу из-под носа не увели. — Он походил с Зиновием по двору, осмотрел все изъяны и сказал: — Завтра суббота. Не залеживайся. Часиков в шесть нагряну. Жди.

Нагрянул Дубровин не один, а с ним еще восемь человек.

— Ну, хозяин, поворачивайся! — пробасил кузнец. — Показывай, где отцовский инструмент. Сегодня все пригодится… — и сразу распределил работу: — Ну, ворота и все по железной части мы с племяшом Колей ладить будем. Ты, Тарас, с Ваней — на крышу, потому как в кровельном деле вы артисты. Ты, Валентин, с Прохором обстукайте забор, сарай, крыльцо вот перекосилось… В общем, вы лучше моего знаете. Ну а ты, Наташа, с Тоней и Светой, значит, по своей специальности. Ну, орлы, двинули!..

И пошла работа. Первыми на помощь прибежали Саша и заспанный Женька. Потом — Галина Николаевна и две соседки.

Друзья шмыгали между работающими, подносили материал, подавали инструменты, по очереди бегали на Державинский и приносили запотевшие баллоны с шипучей газировкой.

Потом Сашина мама и две соседки таинственно исчезли. А в двенадцать часов Галина Николаевна стукнула молотком в сковородку:

— Шабаш! Мойте руки, работнички. Обедать будем.

Женщины внесли ведерную кастрюлю с дымящимся борщом, пахнущим петрушкой и укропом. Накрыли полоской обоев стол, сооруженный из досок, положенных на бочки.

— Ну и бабоньки! — похвалил Семен Семенович. — Просто золото!

А когда на второе подали на блюдах двух здоровенных чебаков, начиненных гречневой кашей, все застонали от восторга…

После обеда работа возобновилась. А к шести вечера старенький домишко Угловых помолодел и блестел, как новогодняя игрушка. Над светло-зелеными, как молодая трава, стенами с белыми наличниками окон сверкала в лучах солнца перестланная и окрашенная красным железная крыша. Забор стоял, как солдат по стойке «смирно». Ворота с калиткой приосанились и могли в любой миг, не скрипнув даже стальными, смазанными маслом петлями, отвориться перед хорошими людьми. Отсвечивала свежей штукатуркой летняя кухня. Преобразилось крыльцо…

— Теперь еще лет полсотни простоит, — прощаясь, пообещал Семен Семенович. — Ну как, матери напишешь или подождешь?

— Подожду, Семен Семенович, — ответил Зиновий. — Там ее лечат сейчас. А приедет домой — и тут тебе сразу положительные эмоции.

— Ну-ну, сынок! Все правильно.

ДАР ДОНА

Дон, ранней весной порвав оковы, уносит вместе со льдом вмерзшие доски, бревна, причальные мостки. По дороге льдины сталкиваются, крошатся, тают под мартовским солнцем, и все легкое, деревянное плывет к низовью. Но до Азовского моря доходит немногое. Сотни рыбачьих лодок охотятся за ничейным лесом. Речные власти даже поощряют их — меньше будет плавающих предметов, меньше опасности для судов пропороть днище или сломать винт.

Этой весной Зиновий вышел на охоту самостоятельно. Поставив «Тузика» почти у левого берега, над мелью, зорко оглядывал воду, Не гнался за дальними досками. Знал уже по опыту: пока погонишься за одной, три пропустишь. Подцепив багром доску или бревно, подтягивал поближе, заарканивал веревкой, привязанной к буйку на якоре. Собрав небольшой плот, отводил его к лодочной стоянке. И вновь возвращался на прежнее место.

Ему повезло. За четыре дня выловил шесть бревен, штук тридцать досок разной длины и три совершенно новые бочки. Папин знакомый шофер, с которым Зиновий частенько делился пойманной рыбой, помог доставить все это добро домой. Увидав у ворот машину с лесом, мама тогда ахнула. Но шофер успокоил ее:

— Не волнуйтесь! Все согласно международным правилам. Принимай дар Дона, хозяюшка.

Теперь к лету доски и бревна хорошо высохли. Часть из них пошла на ремонт дома. Остальные нужны на дрова.

Уехали в лагерь Женя и Саша. Но скучать не пришлось. Раза два в неделю приходил Семен Семенович проведать и поговорить о житье-бытье. Он и надоумил Зиновия составить план работ на время, оставшееся до приезда мамы из санатория.

— Дядя Семен, а что делать, чтоб сильным стать? — задал ему Зиночка тот же вопрос, что и Жене. — Зарядку? Или еще что?

Семен Семенович усмехнулся, пошарил глазами вокруг:

— Подай-ка, сынок, мне вон ту штуку.

Зиновий подал тяжелый лом, которым зимой скалывали лед. Дядя Семен приложил его к столбу серединой и рванул за концы. Столб дрогнул, а железный лом согнулся подковой.

— Ой-ей! Дядя Семен, вы же силач! Как Иван Поддубный.

— Э-э, сынок. Сейчас уже не то. Раньше я такую штуку мог запросто на колене согнуть… Так вот. Сила у человека от работы берется. И польза от этого двойная: и силушка прибывает, и нужное дело делается. Понял? А разные там… прыжки в воду… это тоже подходяще. Красиво. Одобряю…

Теперь день Зиновия начинался с зарядки. Потом завтрак. И до обеда с небольшими перерывами он работал. Копал землю в саду. Поливал. Носил воду из колонки. Пилил и колол дрова…

Сначала было трудно. Очень! Он так уставал, что не хотел идти к тете Гале обедать. Но упрямо продолжал изо дня в день одно и то же. Выбивался из сил. Плюнув, бросал пилу и шел в дом, брался за книжку. Но ему не читалось, не лежалось. Чуть отдохнув, снова брался за пилу или принимался носить воду.

Потом — он даже и не заметил, когда это произошло, — стало легче. Он уже меньше уставал, реже сердился — пришла сноровка. Теперь, казалось Зиновию, он тратил на одинаковую работу, гораздо меньше сил и времени, чем раньше. Стало даже интересно: ахнуть по полену тяжелым колуном так, чтобы сразу развалилось надвое.

Зато после полдня, пообедав, он был свободен до самого вечера. От чтения он теперь получал куда больше удовольствия, чем раньше; А то уезжал рыбалить на вечерней зорьке и уже в сумерках с гордостью отдавал тете Гале свой улов.

С того дня, когда Зиновий увидел в зеркале рядом со своим отражением лицо отца, он приобрел привычку, которой и стыдился, но никак не мог от нее избавиться. Перед сном в одних трусиках он подходил к трюмо. Вертелся перед ним и так и этак, напрягал и щупал бицепсы, мышцы живота, плеч, лопаток. Хотелось увидеть: стал ли он сильнее… Он обзывал себя девчонкой, модницей. Но завтра снова проводил смотр своим мышцам.

Казалось, ничто не меняется. Но ведра с водой, тяжелый стальной колун стали легче. Земля в саду — податливее. А грести веслами — одно удовольствие.

На перроне мама долго не выпускала его из своих объятий. Потом отошла шага на три и, оглядев, всплеснула руками:

— Зинка! Что с тобой делается?!

— Что-нибудь запачкано? — смутился Зиновий.

— Нет. Но какой же ты стал длинный! Дитя мое ненаглядно! А штаны, штаны! Да в таких штанах только от долгов бегать.

Зиночка никогда не придавал значения своей одежде. Лишь бы чистая и без дырок. Но сейчас вслед за мамой глянул вниз и сконфузился. Потертые, с пузырями на коленях, штаны кончались сантиметров на десять выше щиколоток. Из раструбов, как палки, торчали его худые ноги в пестрых шелковых носках… Он подхватил мамин чемодан и понес к остановке трамвая.

Свернув на Очаковскую, мама чуть не прошла свой дом. Уже миновала ворота и вдруг стала, озираясь растерянно.

— Входи, мама, — торжественно распахнув калитку, улыбаясь, пригласил Зиночка. — Ты еще не то увидишь!

Мама оглядела помолодевший дом. Прошла по песчаным дорожкам, притрагиваясь руками к зеленой сочной листве ухоженных кустов и деревьев. Осмотрела сарай, забитый под потолок аккуратными поленницами напиленных и наколотых дров. Опустилась на скамейку и вдруг заплакала.

— Что с тобой?! — испугался Зиновий.

— Ничего, сынок… сейчас перестану. Это от радости…

В тот же день, едва передохнув с дороги, мама вынула бережно хранимую гражданскую одежду отца. Сказала задумчиво:

— Ну вот и дождалась. Старое-то никуда не годится. Буду, сынок, перешивать на тебя папино.

УЧЕНЫЙ ШКИЛЕТ

За лето Зиновий перерос всех одноклассников. Ребята, увидев его впервые после каникул, подняли крик:

— Гляди! Углов! Вот это вымахал!.. Дядя, достань воробца!..

А Валерка Сундуков продекламировал:

— Каланча! — ребята в восторге награждали его тумаками. Зиновий давно решил никому не давать спуску с первого дня. Он тоже стукнул. Мальчишки заохали.

— Шуток не понимаешь? — рассердился Сережка Капустин.

— Бьет со всей силы! — пожаловался Ваня Савченко.

— Ну стукните меня, — Зиновий подставил им спину.

Буду я с тобой связываться, — проворчал Сережка.

— Давай я стукну! — подскочил Валерка Сундуков.

— Силу хочешь попробовать? — ответил Зиновий.

— А хоть бы и так!

— Пробуй! Вот — перебьешь рукой? — Зиновий достал круглую палочку, длиной с карандаш и толщиной в палец. — Слабо́?

— А за слабо́ я, знаешь, что сделаю?! — вспылил Валерка.

Но ребята заинтересовались и стали на сторону Зиновия:

— Остынь, Сундук!.. Чего привязался?.. Слабо́, так молчи!

— Я и так сломаю запросто, — сказал Валерка, не желавший отступать перед Угловым. Покрутил палочку в руках и стал ломать. Покраснел от натуги. Но палка не поддавалась.

Ребята вокруг смеялись. Подбегали новые зрители.

— Она, наверно, из самшита, — оправдывался Валерка. — Железное дерево называется. У моего папы такая тросточка есть.

— Ты папой зубы не заговаривай!.. Хвастал, так перебей ее!

— А как перебить? — уже без гонора спросил Валерка.

— Смотри, — сказал Зиновий. — Ставим два кирпича… Кладем на них палочку концами. Теперь рубани ребром ладони. Давай!

Валерка забеспокоился. Но отступать было поздно. Зажмурив глаза, он изо всех сил стукнул и взвыл от боли:

— Ой-ей-ей… Дурак длинный!.. Чтоб у тебя, собака, язык отсох!.. Ой-ей-ей! — скулил он, нянча ушибленную руку.

— А ты поплюй на нее! — насмешливо посоветовал Стасик.

— Да я тебе как дам! — обозлился Валерка.

— Ну ты не очень!.. Давала какой нашелся!.. Раз слабак, так и не брался бы! — угрожающе зашумели мальчишки.

Валерка струсил и отступил. Ребята обернулись к Зиновию:

— Ну, Угол. Теперь ты давай.

— Ни фига не выйдет! — сказал Ваня Савченко. Зиновий примерился и вдруг резко рубанул рукой.

— Пе-ре-бил!.. Молодец, Угол!.. Вот так длинный!.. Как топором! Видал, Сундук, как надо! — закричали мальчишки.

Женя схватил руку Зиновия обеими руками и потряс:

— Зин! Я так боялся. Ну теперь Сундук пусть замажется!

Валерка Сундуков не забывал и не прощал обид. А сейчас больное самолюбие разрывало его на части.

Еще с третьего класса добивался он первенства и авторитета. Но при Александре Михайловне для него это оказалось невозможным. Трудиться Валерка не любил. А с кулаками, один против всего класса, ничего не сделаешь. Зато в пятом все пошло по-другому. Настало время, когда Валерка мог показать себя. Он исподтишка подговаривал ребят мычать на пении, а потом сбежать с сельскохозяйственной практики, участвовал во всех проделках Сазона. Стал самоуверенным, чуть что пускал в ход кулаки. Многие мальчишки смотрели на него как на героя.

После того как Сазон бросил школу, Валерка вообще не видел в классе себе соперников. Первого сентября он шел в школу гордый, уверенный в себе… Но вот теперь происшествие с этой дурацкой палочкой грозило разрушить все его планы.

«Ну, длинный, погоди! — отходя от мальчишек, скрипел зубами Валерка. — Ты еще меня попомнишь!..»

Во дворе школы появился Сазон. Несмотря на жару, на нем была бордовая поролоновая куртка со змейками на карманах. Голубые штаны вверху узкие, а внизу, украшенные блестящими пуговицами, расширялись, закрывали туфли и мели тротуар. Ворот белой нейлоновой рубашки стянут галстуком, где на нестерпимо-зеленой пальме головой вниз висела голубая обезьяна. На руке — часы с прямоугольным корпусом, излучающим золотое сияние.

У волейбольной площадки он, не таясь, закурил сигарету. И тотчас его окружили любопытные пятиклассники.

— Здоров, Сазон! Тебя не узнать!.. Гля! А обезьяна какая!..

Он, покуривая, наслаждался произведенным впечатлением.

— Тебе что, дядя из Америки наследство оставил?!

— Зачем из Америки. Если с головой, так и у нас заработать можно. В совхозе вкалывал!.. Вот и прибарахлился малость…

Он расхваливал совхоз, заработки, своего дядю. Говорил, что скоро купит мотоцикл. Мальчишки, разинув рты, слушали.

Сазон позировал, говорил громко и косил глазом: слышат ли его девчонки, стоящие невдалеке. Но девчонки смеялись, говорили о чем-то своем и на него внимания не обращали. Обижало Сазона и другое: где же ребята из шестого «б»?

— Ладно, пацаны. Вы тут учитесь, а я пройдусь, — и медленно, вразвалочку пошел по двору, выискивая, чем бы отличиться.

Зиновий рассказывал, как ловить рыбу спиннингом. И вдруг увидел идущего Сазона. Еще издали по его лицу Зиновий понял, что тот затеял какую-то каверзу, и весь внутренне сжался. Радость исчезла.

— Ля! Кого я вижу! Наше вам с кисточкой! — дурашливо кланяясь, во все горло закричал Сазон. — Ребятки! Родненькие! Так это же учитель мой стоит!.. Профессор кислых щей!

Ребята засмеялись. Зиновий криво улыбнулся и попросил:

— Ну чего ты, Сазон? Я же тебя не трогаю.

Сазону только это и нужно было. Он тотчас придрался.

— Ля. А я боялся. А вдруг тронет?!. Вырос, оглобля, и задаешься? — угрожающе придвинулся — Да я тебя. Шкилет Ученый!..

Он бы ударил. Но мальчишки захохотали. Пятиклассники, пришедшие за ним почетной свитой, завизжали от восторга:

— Глянь! Шкилет!.. Ученый Шкилет!.. Ну и Сазон!.. Голова!

Польщенный всеобщим вниманием, Сазон тоже захохотал.

Зазвенел звонок, и все бросились к дверям школы.

Обидное прозвище Ученый Шкилет пошло по школе. Услышав его, Зиновий бледнел и готов был отлупить дразнильщика. Валерку это только подзадоривало. Каждый раз, входя в класс, Зиновий видел на доске ненавистную надпись: «Углов — Ученый Шкилет». Он стирал, но на следующем уроке надписи появлялись снова: на доске, на парте, даже на обложках тетрадей. Валерка же, видя, как выходит из себя Углов, в любом разговоре, а особенно с девочками, называл его не иначе как Ученый Шкилет.

Пробовал он применить против Зиновия и силу. Однажды Валерка, растолкав четвероклассников у окна буфета, хотел взять завтрак без очереди. Зиновий сказал:

— Сундук, совесть иметь надо. Они же маленькие.

— А ты чего выступаешь, Шкилет Ученый? Я и тебя выдерну! — схватил за руку, рванул из очереди. — Ну что? Дождался, Уче…

Он так и не закончил фразы. Углов, как клещами, вцепился в его руку. Валерка пробкой вылетел из очереди, потеряв равновесие, пробежал несколько шагов и ткнулся головой в живот дежурному старшекласснику, входившему в двери.

— А-а, старый знакомый! Опять хулиганишь? — схватив за шиворот, сказал дежурный. Отвесил ему звонкий шлепок по мягкому месту и предупредил: — Чтоб я тебя тут больше не видел!

— Ну, Шкилет Ученый! Я тебе покажу! — крикнул Валерка.

— Так ты еще дразниться?! — повернулся к нему дежурный.

Валерка крутнулся и стремглав бросился прочь.

«НИСПРОВЕРГАТЕЛЬ ОСНОВ»

Первые недели школа работала по временному расписанию. У доски объявлений толпились ученики. Едва завуч успевала приколоть развернутый лист из тетради в клеточку, все подавались вперед, жадно всматривались в расписание.

Мальчишки из шестого «б» радовались:

— Красота! Опять русского нет! — Но тотчас радость сменялась разочарованием: —А физику опять не написали!..

Им не терпелось. Хотелось скорее познакомиться с новым предметом, а еще больше — с единственным в школе, кроме преподавателей труда, учителем-мужчиной Владимиром Демидовичем.

Шла вторая неделя, а шестой «б» еще не видал классного руководителя. Одни говорили, что Елизавета Серафимовна больна, другие — что она совсем не хочет у них работать.

Услышав, что девочки собирают деньги на цветы, а Сильва и Зойка пойдут ее проведать, Женя Карпенко возмутился:

— Почему одни девчонки? А мы что, хуже?

— Она классная не только девчонок! — поддержал Зиновии.

Выслушав Углова и Карпенко, Сильва усмехнулась:

— Доведут человека, а потом… крокодиловы слезы.

— Ты не имеешь права так! — бледнея, сказал Женя.

— Имею! — бросила Сильва и отвернулась.

— Дурак длинный!.. Пожалел, да?.. Лучше бы поменьше фискалить бегал! — накинулась Зойка на Зиновия.

— Зойка, замолчи! — крикнула Сильва и утащила ее в коридор.

— Вы говорили кому? — спросил Зиновий у Саши с Женей. Но по их лицам понял: нет. Они сами удивлены не меньше. «Откуда же девчонки узнали, что я был у директора? — подумал он. — И разве это называется „фискалить“? Я же правду сказал…»

В день, когда по расписанию не было ни русского, ни литературы, вдруг вошла Елизавета Серафимовна. Класс вскочил.

— Здравствуйте, Елизавета Серафимовна!.. Выздоровели?.. А у нас зоология!.. А говорили, что вы у нас не будете…

— Прежде всего приведите себя в порядок!.. Вот так. Садитесь. Да, сейчас будет урок русского языка. Да. Я остаюсь в вашем классе… хоть некоторым это и не нравится…

— Почему вы на меня смотрите? — смущенно пробормотал Углов.

— Сядь, Углов. И запомни: в классе спрашиваю я!.. Вот так, она походила по классу: — Я хочу, чтобы вы поняли. Я не требую вашей любви. Как говорится: насильно мил не будешь. — Она так горько усмехнулась, что у многих на душе стало нехорошо.

Зашептались девочки. Зойка срывающимся голосом сказала:

— Елизавета Серафимовна! Мы вас очень любим…

— Сядь, Липкина… Спасибо. Я верю, что ты говоришь от души. Но повторяю. Как бы некоторым не хотелось, я не снижу своих требований… Несмотря ни на какие закулисные разговоры! Когда вырастете, еще скажете мне спасибо… А теперь приступим к повторению пройденного…

— Ура! Завтра урок физики! — обрадовались мальчишки.

— Владимир Демидович — мужик во! — сказал Зиновию у расписания семиклассник.

— Ас чего начинается физика? — заинтересовался Зиновий.

— Хочешь, я тебе слово в слово скажу?! — предложил веселый семиклассник. — Он скажет: «Здравствуйте, будущие Ломоносовы и Жуковские, Фарадеи, Паскали и Складовские-Кюри…» А потом он еще очень любит говорить о могуществе техники. «Смотрите. Я поворачиваю выключатель. Раз. И чудо! Загорелся огонь. Тьма расступилась. Я поворачиваю кран — новое чудо…»

В Зиновии вдруг проснулось озорство. Родился дерзкий план. Он поделился с Сашей и Женей. Саша расхохоталась. А осторожный Женя предупредил:

— Смотри, Зинка. Как бы не влетело тебе, если узнают.

Углов и сам понимал, что затевает не то. Но какой-то бесенок шептал в ухо: «Сделай! Сделай!» Зиновий отгонял его, но он стыдил: «Трус! Трус! Испугался?!» И Зиновий сделал. А подбежав к кабинету, уже ничего изменить не мог. Из-за угла коридора показалась приземистая фигура физика…

Класс с готовностью поднялся навстречу. Несколько секунд разглядывали друг друга. Владимир Демидович пришел на урок, на праздник. На черном, тщательно отутюженном костюме — ни пылинки. Ворот рубашки и манжеты, чуть видные из рукавов, безукоризненно белы. На чисто выбритом лице — легкий румянец. На губах затаенная до поры улыбка. А в глазах — доброжелательность и тепло.

Мальчишки невольно подтянулись, спешно заправляли выбившиеся из штанов рубашки.

Оглядев лица и оставшись чем-то довольным, учитель поздоровался.

— Здрав-ствуй-те! — старательно гаркнули ребята.

Он улыбнулся. Сделав вид, будто оглох от крика, помотал головой с седым ежиком коротко остриженных волос и сказал:

— Здравствуйте, будущие Михаилы Ломоносовы и Жуковские, Фарадеи, Паскали и Складовские-Кюри!..

Саша уткнула голову в руки. Женя отвернулся. Зиновий сидел напряженный. Испуганно ждал: что же будет?

А было почти так, как предсказал семиклассник.

Владимир Демидович заговорил о технике:

— Наш пращур, человек каменного века, окажись он сейчас тут, умер бы от страха, в священном ужасе распростерся бы ниц перед вами, сочтя вас великими, всемогущими богами. А разве мы не всемогущи?!. Смотрите. Я поворачиваю выключатель. И вспыхивает огонь. Пращур падает ниц. Чудо! Тьма расступилась! Ни один лютый зверь… — Сухо щелкнул выключатель. Свет не загорелся. Владимир Демидович удивленно посмотрел на стенку. Щелкнул еще. Света и было.

В классе зашумели. Плечи Саши вздрагивали от смеха.

— Что-то с пробками, — пробормотал физик. — Ну бог с ними. Вот рядом. Тоже чудо. Я поворачиваю вентиль, и льется вода, без которой нет жизни, — он крутнул вентиль. Но из крана не упала даже капли: Класс смеялся. Шея физика покраснела. Он чуть склонил голову, будто прислушиваясь, и вдруг, хохотнув, спросил:

— А ну-ка, Ньютоны! Кто придумал это чудо?!

Класс замер. А Зиновия будто пружиной вытолкнуло вверх:

— Я… Владимир Демидович. Углов моя фамилия… Я не хотел, вы не думайте. Я думал — весело будет. Ребята из седьмого…

Физик испытующе посмотрел на растерянное лицо Углова, подергал себя за ухо и себе же сказал назидательно:

— Вот видишь, Владимир Демидович… Все некогда, некогда. Вот шельмецы и подметили… — и вдруг неожиданно рассмеялся. Заулыбались мальчишки. А физик поманил пальцем Углова: — Ну ты, Джордано Бруно! Ниспровергатель основ! Беги да включи свет и воду. Чудо-то для пращура должно состояться.

Через минуту вода и свет появились. И первый, такой непохожий на другие урок физики покатил, как по рельсам…

Звонок прозвучал неожиданно, будто выстрел. Ребята окружили стол Владимира Демидовича и спрашивали, спрашивали, не хотели уходить на перемену из кабинета.

Через несколько дней Елизавета Серафимовна остановила физика в коридоре:

— Владимир Демидович, что же вы молчали?

— А о чем я должен был вам сказать? — удивленно вскинув брови, спросил он.

— Как? Ведь во вторник, я только об этом узнала, у вас этот… Углов чуть не сорвал урок физики!

Владимир Демидович внимательно посмотрел на возбужденное лицо Елизаветы Серафимовны и нехотя ответил:

— Никто ничего не срывал… Вас неверно информировали…

— Но мне же рассказали девочки. Это ужасно! К старому заслуженному учителю и вдруг так… Этот Углов… Помилуйте, но что же это такое, как не попытка сорвать урок?

— Вот что, голубушка, — поморщился Владимир Демидович, — если вам непременно хочется знать, что это было, отвечу… Урок. Мне урок. Критическое замечание в этакой остроумной форме… Очень, знаете, эффектно и доходчиво: помни, что ты советский учитель, а не дьячок в бурсе! Вот так-то… Извините, я спешу.

Едва Владимир Демидович отошел, к нему, будто крупицы металла к магниту, со всех сторон устремились ребята. И, окруженный ими, оживленно жестикулируя, споря, старый учитель медленно продвигался к гостеприимным дверям физического кабинета.

ЖЕНЯ КАРПЕНКО

Женя Карпенко снова удивил всю школу. Он сделал КИБа. Толпы мальчишек осаждали двери шестого «б», чтобы посмотреть на Женю, разузнать, как ему удалось сделать такое чудо…

Первый раз школа услышала о Жене два года назад. Участники общешкольного шахматного турнира удивились, увидев маленького худенького мальчишку в коричневой вельветовой курточке с большущими очками, оседлавшими острый нос. Очки все время съезжали, и мальчишка поминутно возвращал их на место пальцем.

— Тут не детсад, пацан, — пошутил десятиклассник Борис Копытин.

Мальчишка залился краской до ушей и топтался у дверей.

— Жалко, что ли? Пусть посмотрит, — заступились другие.

— Женя Карпенко не гость, — объявил главный судья турнира Владимир Демидович. — Он полноправный участник турнира. И скажу по секрету: этому хлопцу пальцы в рот не клади!

— А когда же ты играть начал, «гроссмейстер»?.. Сколько тебе лет?.. В каком классе? — посыпались вопросы.

— Играть начал пять лет назад. А сейчас учусь в четвертом классе, — скромно ответил Женя.

— Берегись, десятиклассники! — смеялись участники турнира.

Первый урок игры в шахматы Женя получил от отца. В семье играли и дедушка, и мама. Но, конечно, лучше всех играл папа. Ом уже тогда был перворазрядником.

По вечерам в дом частенько заглядывали папины сослуживцы. Говорили о новостях в стране и за рубежом, о проектах, книгах, кино фильмах. Но всегда разговор кончался одним:

— А что, Михаил Павлович, не сгонять ли нам партийку?

— Не откажусь, — откликался папа. И стихал в комнате шум. Двое садились за шахматный столик, а остальные окружали их.

Маленького Женю никакими силами нельзя было оторвать от этого зрелища. Лет с пяти он начал приставать к отцу:

— Папа, научи играть в шахматы.

— Рано тебе. Ты еще ребенок. Вот когда читать научишься…

— Так я уже умею! — не отставал Женя. — Хочешь, я тебе всю «Муху Цокотуху» прочитаю? Или «Мойдодыра»?

— Э-э, хитрец! Ты же их наизусть выучил.

— Так я тебе по книжке прочитаю! А ты пальцем води.

Папа все не соглашался. Но однажды, придя с работы раньше обычного, нигде не нашел сына. Потом увидел ногу, торчащую из-под стола, и приподнял скатерть. На полу перед расставленными на шахматной доске фигурами сидел Женя. И плакал.

— Ты что, сынок?

— А чего ж они?.. Пишут на заграничном языке, — пожаловался Женя, тыча пальцем в раскрытую книжку «Шахматные этюды».

Папа улыбнулся. Женя знал лишь русские буквы, а клетки в книге обозначены латинскими. Где ж тут разобраться!

— Ладно, сынок. Раз ты такой настойчивый, я научу тебя…

Так, еще не умея читать, Женя начал играть в шахматы.

— Время! — объявил главный судья. И турнир начался.

Тут уже было не до смеха. Нужно думать, играть. Первым противником Жени как раз и оказался десятиклассник Копытин. Уже через три минуты он забыл о возрасте противника. Белые, которыми играл Женя, стремительно наступали. На шестнадцатом ходу остроносый мальчишка, отдав пешку, взял слона. А на двадцать третьем, осторожно сняв ферзя, застенчиво объявил:

— Шах королю…

Копытин с отчаянием глядел на доску.

— Да-а, — сказал судья. — Как ни крути — все равно мат.

Копытин вскочил и смешал на доске фигуры…

На четвертый день выяснилось, что чемпионом по шахматам стал ученик четвертого «б» Женя Карпенко. Когда об этом объявил радиоузел, ликовали все начальные классы. Мальчишки третьих и четвертых классов прибегали на второй этаж к старшеклассникам, плясали, корчили рожи, показывали им «носы», а потом с визгом летели по лестнице к себе на первый этаж.

Увлечение техникой пришло к Жене позже. И тоже передалось от папы. Дома всегда много говорили о технике. Сам инженер-проектировщик, папа любил всякие новинки. Радиоприемники и магнитофоны, озонаторы, водосмесители, лампы дневного света и десятки всевозможных устройств бытовой техники населяли их квартиру. Но задерживались недолго. Едва в магазинах Ростова, Ленинграда, Москвы или Киева появлялось что-то новенькое, оно тотчас попадало к Карпенко, вытесняя устаревшие образцы.

Многое папа усовершенствовал и придумывал сам. Например, кто может обойтись без ключей?.. А ключей к дверям не было.

Прибежит Женя из школы, проведет по двери ручкой портфеля, в которую папа врезал магнит, — и готово! Дверь сама бесшумно откроется перед Женей. Как в сказке!

А какой «лентяйчик» придумал папа! Стоит в прихожей обыкновенный ящик. Только в крышке — дыра, напоминающая подошву. Ставишь туда ногу. Нажал кнопку. Зажужжит в ящике, будто сто майских жуков туда забрались. Прошло полминуты — щелк! Глядишь, а ботинок сияет, как новый.

Женя любил читать папин журнал «Техника — молодежи». Но в нем много непонятного. И папа стал приносить «Юный техник»:

— Глянь. Может, есть что стоящее? Случайно купил в киоске.

«Стоящее» находилось. Да еще сколько! Глаза разбегались.

— Вот бы такую модельку сделать! Шик!.. Но где делать? Да и не из чего, — пожаловался как-то Женя.

— Голова! А станция юных техников на что? — сказал папа.

— А меня разве возьмут?

— А для чего ж она? Там таких огольцов ждут не дождутся. А вы тут, скучая, штаны на диване протираете…

— Как я сделал КИБа? — смущенно переспрашивал Жени. Так не я один. И ничего не сделал бы, если бы не Серфед.

— Какой еще Серфед? — вытаращили глаза мальчишки.

— Мы так инструктора по кибернетике Сергея Федоровича называем. Вот голова! А руки!.. Все сделать может!..

— Будь человеком! Покажи КИБа! — приставали мальчишки.

— Так он же на станции. Может, если директор попросит…

Мальчишки гурьбой побежали к Алевтине Васильевне…

В воскресенье вдоль стен зала выстроилось больше сотни зрителей. Женя открыл чемодан. Все подались вперед. Посреди зала стоял игрушечный пес. Женя объяснил:

— КИБ — это чтоб было смешней. Кибернетический Бобик.

— А чего ж твой Бобик стоит?.. Пусть бегает!.. Гавкает!

— Сейчас, сейчас! — Женя взял длинный тонкий проводок, прикрепленный одним концом к ошейнику КИБа, а другим — к маленькому ящичку с крошечными кнопками. Что-то сделал.

— Живой!.. Как живой!.. Идет! — закричали мальчишки.

Действительно, кибернетический Бобик вдруг приподнял коричневые плюшевые ушки и, смешно переваливаясь, пошел по кругу. Стасик Филиппов выскочил вперед и на пути его положил перевернутый стул. Пес замер, сделал два шага назад и, презрительно помахивая хвостом, обошел препятствие.

— Вот хитрюга!.. Все понимает!.. Ну и Бобик!

Но некоторым этого показалось мало:

— А чего ж он не гавкает?.. Подай голос!

— Ни фига не выйдет! — крикнул Ваня Савченко. — Он не умеет!

— Нет, умеет! — гордо сказал Женя. — Вот сейчас мы поставим перед ним изображение кошки…

— Не надо изображения! — закричал Костик Симочкин, — Пусть на живую гавкает! — распахнул курточку и выпустил маленького серого котенка, которого только что подобрал на улице.

Все, затаив дыхание, ждали. Сначала котенок прижался к ногам Костика. Но потом расхрабрился и пошел навстречу Бобику.

КИБ дрогнул и тоже пошел навстречу. Вдруг открылась маленькая красная пасть, и раздался звонкий щенячий лай: «Гав!.. Гав-гав-гав!» Перепуганный живой котенок, под восторженные крики мальчишек, пустился наутек…

СТРАННЫЕ СЛУЧАИ

Началось с КИБа. Женя с Зиновием и Сашей по очереди несли драгоценный чемодан. Громада Театральной площади безлюдна. Стемнело, но фонари еще не зажглись. Холодные дождинки, как градом, секли лицо. Мальчишки надвинули кепки на глаза. Саша отворачивалась от ветра, шла то боком, то спиной вперед.

— Быстрей, — торопил длинноногий Зиновий. — Тащимся тут.

— Иди, Зинка, иди. Не останавливайся. Я что-то увидела.

— Ну что там? — заинтересовался Женя.

— Ре-бя-та, — таинственно сказала Саша. — За нами следят!

— Где?.. Никого же нет! Выдумываешь, — обернулся Зиновий.

— Буду я выдумывать! Вон памятник погибшим, видишь?.. Так он за обелиск спрятался. Понял? Теперь ты иди вперед пятками.

Зиновий послушался. Только они пошли, темный силуэт выскользнул из-за обелиска и двинулся за ними. Они стали, и он тотчас скрылся за столбом. Зиновий сказал тихо:

— Женька! Может, он за твоим КИБом охотится?

— Ой! Если что, мне голову оторвут! Скорей до станции!

Миновав огромное здание управления СКЖД, они вошли в темную аллею Парка пионеров. Черные силуэты деревьев обступили со всех сторон. Сквозь шум дождя слышались неясные стоны, шлепки, скрежет. Казалось, тысячи живых существ затаились, перешептываются, смотрят невидимыми злобными глазами. Им стало не по себе. Саша обернулась: у входа в парк снова мелькнула тень. Зиновий на ходу подобрал колючую ветку акации:

— Пусть только сунется. Как трахну по башке.

Впереди показались освещенные окна детской технической станции. Они побежали и с облегчением перешагнули порог.

— Сергей Федорович! За КИБом охотятся! — закричал Женя.

— Кто? Это вам показалось, ребята, — успокоил инструктор.

— Вон! Вон! — бросился вперед Женя. — В окно смотрит!

Сергей Федорович щелкнул выключателем. Они прильнули к стеклам и увидели, как чья-то фигура мелькнула и исчезла за кустами;

— Странно, — сказал Сергей Федорович. — Но вы, ребята, не бойтесь. Ничего у нас не возьмут. Я включу сигнализацию… Подождите минутку. Я сейчас оденусь и провожу вас.

— Пошли со мной. Дело есть, — сказал на перемене Женя.

В актовом зале, убедившись, что никого нет, он сообщил:

— Третий день подряд… Просто не знаю, что делать!

— Да что подряд? Говори толком!

— Вот это, — смущенный Женя вынул из портфеля три конфеты: «Мишки», «Чио-Чио-сан» и трюфель. — Эту позавчера в портфеле нашел. Эту вчера. А вот трюфель — сегодня.

— Ой, Женька! Я и не знала, что ты так чудить умеешь! — засмеялась Саша. — Чур моя «Мишки»! Аж слюнки потекли.

— Стой! — крикнул Женя. — Я правду говорю! Их мне кто-то подбросил. Может, отравлены? Фашисты в концлагерях так делали…

— Глупости! — рассердился Зиновий. — Откуда тут фашисты?!

— А вот я сейчас попробую, — Саша откусила половину «Мишки» и закрыла глаза от удовольствия. — Лопайте, дурачки! Жалко, что мало подбросили. Ешьте же, а то скоро звонок будет…

После уроков они всю дорогу строили предположения: кто мог подбрасывать Женьке конфеты. Но так ничего и не придумали.

— Кто не выполнил домашнего задания? — спросила Елизавета Серафимовна.

Никто не отозвался. Тогда она приказала открыть тетради и пола по рядам.

Зиновий перерыл все. Домашней тетради нигде не было.

— Ну что ты вертишься, Углов? Показывай.

— Да я дома положил ее в портфель… — смущенно начал он.

— А теперь ее, конечно, нет. Украли? — насмешливо спросила учительница. — Надеялся, что я не проверю?.. Тогда получай, что заработал, — и поставила в журнал двойку.

— Зачем ты, Зинка, так? — волнуясь, сказала Саша на перемене, — Сказал бы честно… А так стыдно. Понимаешь, мне стыдно!

— И ты не веришь?! — вспыхнул Зиновий. — Никто не верит! Ну идите вы! Друзья называются… — и ушел на чужой этаж.

А через минуту к Саше подбежал возмущенный Женька:

— Пос-смотри! Это ж Зинкина тетрадь. И упражнения эти дурацкие сделал. За что ему двойка?

— Где взял?!

— Мне в парту сунули… Я знаю. Я ему так и скажу, что жулик! Сундук сейчас все около парты крутился.

— Дай! Я пойду! — решила Саша и побежала к учительской.

— Что? Милого дружка выручать пришла? — спросила Елизавета Серафимовна. — Небось, и упражнения уже выполнены?..

Саша молча, с удивлением, смотрела в глаза учительницы, Потом губы ее задрожали. Она повернулась и бросилась к двери…

НАШЕСТВИЕ

Школа работала, как громадный, хорошо отлаженный механизм, Летели дни и месяцы, гремели звонки, менялись смены. Проходили линейки, утренники, занятия кружков, сборы отрядов и дружины. Все организовано, учтено, предусмотрено планом.

Казалось бы, живи да радуйся!.. А мальчишки скучали, В кружках: — доклады, на сборах — построения и доклады… А им хотелось такого дела, чтоб дух захватывало! Чтоб нужно было бежать, прыгать, бороться… И чтобы обязательно была тайна. Разве может быть что-либо интересное без тайны?!.

Перед началом уроков мальчишки стояли кучкой в вестибюле.

— Везет же людям! — с завистью говорил Стасик, причесывая пятерней совершенно белые волосы, за которые мальчишки называли Сметаной. — Вон в двадцатой школе. И кружок по радиотехнике и электронные гитары сами делают. А тир какой! Пацаны каждый день стреляют из воздушных винтовок!

— И у нас можно! — сказал Сережка. — Вон какой подвал большущий! Повыбрасывать ломаные стулья — вот и тир!

— Ни фига не выйдет! — как всегда, возразил Ваня. — А винтовки? А кто стрелять научит? Алла? Или Мария Павловна?.. Учителя же все женщины. А кругом командуют девчонки…

— Точно, как в песне. Слыхали? — и Женя тихонько запел:

Мальчишкам песня понравилась. Они заставили Женю еще раз повторить слова и с удовольствием подхватили припев:

И тут, как из-под земли, выросла Елизавета Серафимовна:

— Что за глупая песня? Кто сочинил?

— И совсем не глупая, — воинственно сверкнув очками, ответил Женя. — Вчера по телевизору ее пел хор мальчиков под управлением Никольского.

Когда она отошла, ребята фыркнули, а Стасик сказал вслед:

— Видал… не понравилось. Назло будем петь на переменке…

Если новое увлечение мальчишек не замечено вовремя и не приняты экстренные меры, очередная выдумка берет в плен всех. Кипучая деятельность идет от подвала до чердака.

Школа взбудоражена появлением Фантомаса. Стонут уборщицы. Лютой Багирой мечется с этажа на этаж завхоз. Выходят из терпения учительницы. Кабинет директора — как штаб осажденной крепости. Поминутно поступают сообщения о новых ударах.

Лимонно-желтую стену коридора кто-то изукрасил орнаментом из фиолетовых черепов с костями и надписями «Фантомас».

На третьем этаже вдруг погас свет. Нянечка потянулась к распределительному щиту и отскочила в ужасе: при свете спички с белой бумаги на нее смотрел череп с пустыми глазницами и надпись: «Заминировано!!! Фантомас».

В туалете на бумажке, чудом прилипшей к потолку, надпись: «Сматывайся после 5-го урока! Школу посетит Фантомас».

Завуч подошла к расписанию и вздрогнула. В глаза бросилась надпись на стекле: «Убью! Фантомас».

На стенах, стеклах, подоконниках кричало, лезло в глаза это лезло это слово: Фантомас… Фантомас… Фантомас…

В десятом «а» на уроке стереометрии Лидия Николаевна вдруг удивлением обнаружила, что ее не слушают. Смотрят куда-то вверх улыбаются. Она обернулась. Под потолком на листе ватмана искусной рукой художника выписан черной тушью большущий череп с костями накрест. В белых глазницах маленькие рисунки — фрагменты кинокартины. В одной глазнице — падающий со скалы человек, в другой — взлетающая ракета. И четкая надпись: «Фантомас разбушевался».

— Витя, — сказала Лидия Николаевна, — ты у нас самый высокий. Возьми мой стул и сними, пожалуйста.

По классу разлилась настороженная тишина.

— Спасибо, — поблагодарила Лидия Николаевна, кладя рисунок стол. — Вы полюбовались, а теперь — я… Итак, условия задачи. В шар вписана…

Костик Симочкин выглядывал из дверей своего второго «в». Их учительница, возмущенная тем, что белые крышки парт оказались изукрашенными оттисками черепов, пошла за завучем.

Второклассники еще не знали таинств печатного дела. Вырезать надписи на резинках — дело трудное. Они сделали проще. На бумажках нарисовали черепа и написали: «Фантомас». Когда приложили влажные печатки к партам, череп вышел, как надо. А вот надпись получилась диковинная: «самотнаФ»…

Но не это сейчас главное. Класс волнуется: что будет?!

— Атас, ребята! Идут! — крикнул Костик. — Обыскивать будут!

В классе заметались. Куда деть печатки? Они у всех, даже у девочек. Спрятать?.. Найдут… Порвать?.. Опять найдут…

— Ребята! — выручил Костик. — Я знаю! Один разведчик… Когда учительница с завучем вошли в класс, все вскочили. На приветствие ответили странным придушенным мычанием. Завуч удивленно посмотрела на них. Все жевали…

— Что вы делаете?! — в тревоге вскрикнула она.

Испуганные глаза второклассников стали совсем круглыми. Они еще быстрее задвигали челюстями и, давясь, стали что-то глотать.

С непривычки съесть даже маленький листок бумаги с противным вкусом чернил очень трудно.

Пойманных и улученных «фантомасов» поодиночке и группами вели к директору. На столе Алевтины Васильевны горой громоздились улики: печатки бумажные и вырезанные на больших резинках. Рисунки и надписи. Деревянные кинжалы и пистолеты. Целая куча старых капроновых чулок, которые «фантомасы» надевали на голову, чтобы не быть узнанными…

Зиновий, Сережка, Стасик и Ваня под конвоем Елизаветы Серафимовны попали в кабинет директора в числе последних.

Уставшая, охрипшая от целого дня разговоров, Алевтина Васильевна, узнав, что у них отобраны печатки, только махнула рукой:

— А-а, ну вас! Идите и закрашивайте свои художества.

— Спасибо, Алевтина Васильевна! — крикнули ребята хором и мигом вылетели из кабинета. Получив у завхоза кисти, они заняли свое место в длинной шеренге «фантомасов» и принялись старательно красить лимонно-желтую стену.

Шагнув с экрана западного боевика, фантомасомания стала эпидемией. И тут уж было не до шуток. Неуправляемая никем уличная братия в погоне за острыми ощущениями по вечерам надевала полумаски, натягивала на головы капроновые чулки и, угрожая деревянными пистолетами, рыскала по темным улицам.

Уже поговаривали, что где-то «фантомасы» очистили кассу магазина, где-то отняли у девушки часы, а какую-то женщину так перепугали, что ее отправили в больницу.

В дело срочно включились милиция и бригадмильцы.

ПОЕЗДКА ОТМЕНЯЕТСЯ

Алевтину Васильевну все больше беспокоила судьба Сазона. С тех пора как он бросил школу, прошло полгода. Все лето не был в городе. Где был? Что делал? А недавно Сазона видели в компании взрослых пьяных парней. От встреч с директором он уклонялся всячески. С большим трудом Алевтине Васильевне удалось вызвать его в школу.

— Ну чего вы меня звали? — грубо спросил Сазон, появляясь в дверях директорского кабинета.

— А где твое «здравствуйте»? — напомнила директор.

— Ну, здравствуйте, — неохотно повторил Сазон.

— Да ты садись. Разговор у нас длинный будет.

— Некогда мне рассиживаться, — буркнул он, но все же сел. И тотчас пожалел — мягкое сиденье опустилось, и он сразу будто стал маленьким, Над столом торчала одна голова. Сазон упрямо нагнул ее — приготовился к отпору.

Алевтина Васильевна сразу отметила этот жест. Сазон был похож на козленка, который хочет боднуть. Она невольно улыбнулась, но тотчас согнала улыбку с лица и сказала:

— Гриша. Надо вернуться в школу.

— Не хочу я учиться!

— А чего же ты хочешь?

— Шофером хочу!

— Ну, милый, — развела руками Алевтина Васильевна, — мало ли что. Во-первых, тебе нет восемнадцати лет, и, во-вторых, нужно хоть восемь классов за спиной иметь.

— Подумаешь! Я уже сам могу водить машину.

— Ой ли?! Да никто тебе машину не доверит!

— А вот Алик доверил!

— А кто этот Алик? Познакомь меня с ним.

Сазон съежился. Понял, что болтнул лишнее: «Нужно смываться».

— Ты чего испугался, Гриша? — видя изменившееся вдруг лица Сазона, спросила Алевтина Васильевна.

Сазон вскочил и начал грубить: старый испытанный способ. Директор рассердится и выгонит его из кабинета.

— Ничего я не боюсь! И учиться не буду! Чего вы ко мне пристали? Я не ваш ученик!.. Я человек вольный!

— Гриша, Гриша… — Алевтина Васильевна покачала головой.

— Чего вы смотрите так?.. Это не ваше дело! — крикнул он, направляясь к двери.

— Стой, вольный человек! — в ее голосе было что-то такое, что Сазон остановился. — Ты же не глупый. Понять должен. Ну пусть я не буду вызывать. Значит, вызовут другие…

— Кто?! — перебил Сазон. — Чего вы меня пугаете?!

— Я никем не пугаю, Васильченко, — грустно сказала она. — Я объясняю: хочешь ты или не хочешь, мы не дадим тебе скатиться на скользкий путь. Не справится школа, значит, за тебя возьмутся другие. У государства много сил и средств. Все равно ты будешь человеком. Настоящим. Советским!

— А я кто? Кто?! — орал Сазон, держась за ручку двери. — Вы — человек, да? А я кто?

— Сбавь тон, Васильченко! — вставая, сказала директор. — Ты хочешь знать, кто ты? Изволь. Пока что ты упрямый, как сто ослов, упрямый мальчишка, который все делает себе во вред…

— Чего вы меня жалеете?! Я сам все знаю! Я… — и, не найдя подходящих слов, Сазон выбежал из кабинета.

Расстроенная разговором, Алевтина Васильевна долго сидела одна. Потом вызвала классного руководителя шестого «б».

— Прошу вас, Елизавета Серафимовна, сходить к Васильченко домой. Поговорите с Марией Тихоновной о Грише… И пригласите ее на шестнадцатое октября ко мне. В любое время.

— Но Васильченко давно не мой ученик! Странно…

— Да, странно! — резко сказала директор. — Странно, что вы его сбросили со счета. Поймите же: если от него откажетесь вы, он найдет себе других «учителей». Вернее, они сами его найдут. И куда они заведут парня? Это дело нашей совести…

Предсказание Алевтины Васильевны начало сбываться гораздо быстрее, чем она сама предполагала. В середине недели к Сазону домой пришел участковый. Лейтенант милиции просидел, разговаривая с теткой, около двух часов.

— Ну что ж, Мария Тихоновна, пойду. Видно, вашего племянника мальчишки предупредили, — усмехнулся участковый, вставая. — Скажите ему, пусть сам ко мне придет. Для него будет лучше.

— Скажу. Как не сказать. Да ведь неслух он.

— А не послушается, другие меры примем. Не маленький.

— Что вы! — совсем испугалась тетка. — Неужто в тюрьму? Ох ты, господи!.. Может, он это… что-нибудь взял без спроса, а?.. Так вы не таите… Я уж как-нибудь отработаю…

— Э, нет! Шкодил, вас не спрашивал. Пусть сам и отвечает…

Едва ушел участковый, вбежал перепуганный Сазон:

— Что мент говорил? Чего ему от меня надо?

— Пойди к нему, Гриша. Сам пойди. Ой, плохо будет! — запричитала тетка. — Чует мое сердце.

— Замолчи, ты! Наговорила ему, небось, с три короба?! Что говорила, ну?

— Что ж ты кричишь, Гриша?.. Неужто не совестно… на старую? — прислонившись к комоду, Мария Тихоновна заплакала. — Чем я перед тобой виноватая?.. И на заводе… и дома ночами над корытом спины не разгибаю, чтоб рупь какой лишний заработать. Тебе ведь… А ты меня по-всякому.

— Завела шарманку, — сбавив тон, не глядя на тетку, сказал Сазон. — Про костюм этот ничего ему не говорила?

— Он и сам наперед все знает… Гришенька! Неужто краденый! — всплеснула руками тетка. — Ты ж говорил, мне что…

— Замолчи, ведьма! — неожиданно тонким, визгливым голосом вскрикнул Сазон. — Из зависти наклепали! А мне отвечать, да?! — и заметался по комнате. Сбросил поролоновую куртку. Не расшнуровывая, содрал туфли. Обрывая пуговицы, сдернул нейлоновую рубашку. В одних трусах бегал по комнате — Где штаны? Куда спрятала? Увидел их под носом на гвозде. Сорвал. Разыскал под кроватью свои полуботинки. Поспешно стал одеваться.

— Ты б хоть спасибо сказал, — покачала головой тетка. — Полуботинки, как новые. Два восемьдесят за ремонт отвалила…

— Заткнись! — петушиным голосом крикнул Сазон, поспешно засовывая в мешок свое прежнее роскошное одеяние. — Мент придет, скажи: на Украину, мол, поехал. Поняла?!

— А что ты на Украине забыл? Там своей шпаны хватает!

Сазон подпрыгнул на месте, будто в него выстрелили, крутнулся к выходу и обмер. В дверях стоял участковый.

— Ну вот, — спокойно сказал лейтенант, — поездка отменяется. Что вещи снял — правильно. Давно пора. Только сложил по-варварски. Аккуратней надо… Вот так. Ну, а теперь пошли…

Елизавета Серафимовна вызвала Карпенко и велела отнести записку тетке Васильченко.

— Как же я пойду? — вздернув на лоб очки и глядя беззащитными растерянными глазами, сказал он Зиновию, — А Сазон?!

— Пойдем вместе, — вздохнул Зиновий, — все-таки не так…

Утром они несколько раз прошли мимо ворот. Сазона не было.

Зиновий провел Женю к знакомой двери. Постучали. За занавеской мелькнула тень. Прошаркали шлепанцы по коридору.

— Мария Тихоновна! — позвал Зиновий. — Вам повестка из школы.

— Суньте в щелку, — прошепелявили за дверью.

— И распишитесь, пожалуйста, — напомнил Женя. Зашелестела бумага. Распахнулась дверь, чуть не сбив с ног обоих, и на крыльцо выскочил разъяренный Сазон:

— Я вам покажу, собаки! — Он влепил две оплеухи Жене, стукал по затылку Зиновия. Друзья бросились к воротам и разбежались разные стороны. А Сазон, потеряв по дороге шлепанец, прыгал на гной ноге по мокрому асфальту и кричал: — Я тебе покажу записки, Шкилет Ученый!.. Убью гада!..

«Я ПОНИМАЮ, ЧТО ПЛОХО СДЕЛАЛ, НО…»

В шестом «б» новость. Перед ноябрьскими праздниками Валерку Сундукова по рекомендации Елизаветы Серафимовны избрали в совет дружины. Теперь он ходил надутый и важный.

Но на ребят это не производило никакого впечатления. Они все больше прибивались к компании Углова. На уроках то и дело слышался неясный шум. Учителя недоумевали: откуда? А все очень просто: мальчишки непрерывно стукали ребром ладони о сиденье парты — набивали мозоль. Джиу-джитсу входил в моду.

Углов изумлял всех. Кладет орех на крышку парты. Взмахнет костлявой рукой — раз! — и орех разлетается на части. Теперь многие, не только мальчишки, смотрели на него с уважением.

После нескольких стычек Валерка понял, что с Угловым ему не справиться. И он, затаив злобу, ждал удобного случая. Но еще большую злость вызывал этот очкарик Женька. Воображает. И по шахматам чемпион, и изобретатель. Обнаглел совсем: при всех сказал, что Валерка тогда стащил тетрадку Углова. А пусть докажет!.. Дать ему как следует. Но нельзя — Валерка член совета дружины. Может, ребят подговорить? Нет, не выйдет, С тех пор, как Женька построил КИБа, все ребята ему в рот смотрят. Даже «тройка» отшатнулась от Валерки. Ванька и Стаська с Сережкой, которые в пятом классе мычали с Валеркой на уроке пения и считали его своим вожаком, тоже нос воротят. Только и болтают о каких-то диодах, клеммах… Забыли, бессовестные, сколько раз Валерка их мороженым угощал. Еще пожалеют!..

Саша нервничала. Снова, как в пятом классе, посыпались анонимные письма. Только уже не ей, а маме, и не от руки, а на машинке. Мама долго терпела, но когда прислали письмо в завком, не выдержала. Договорилась с Владимиром Демидовичем и пришла в класс.

— Ребята. Я мама Саши и хочу задать вам один вопрос. Знаете ли вы, чтобы Саша поступила нечестно, обманула или подвела товарища?.. Скажи хотя бы ты, девочка.

— Почему именно я? — смутилась Сильва. — Я ничего такого о ней не думала. Обыкновенная девочка. Как все.

— Спасибо. А кто знает о Саше плохое? Я — мама, мне можно.

— Чего там, — закричали мальчишки, — Саша мировая девчонка!..

— Хорошо. Теперь о другом. Я горжусь, что у Саши такие друзья, как Женя и Зиновий. Но вот нашлись люди, которые пишут, что она хулиганка, неприлично себя ведет. Это правда?

— Вранье!.. Неправда!.. Пусть скажет, кто писал!

— Спасибо, ребята, за то, что вы уважаете мою дочь. Вот и все… Да, я еще хотела напомнить, что автора письма на машинке узнать так же легко, как и по почерку…

После этого разговора письма прекратились. Но поползли сплетни. Кто-то, злой и упрямый, распространял их в соседних классах. Давно знакомые девочки стали отворачиваться. Мальчишки похулиганистей подмигивали, отпускали дурацкие шуточки и смеялись вслед. Саша потихоньку плакала.

Женя ходил желтый, скучный, заикался больше, чем всегда. Зиновий не мог смотреть Саше в глаза и только бессильно сжимал костлявые кулаки. Кто этот подлый? Кто?..

Двадцать первого декабря подбросили записку, написанную печатными буквами. «Женя, не выходи из школы один. Тебя хотят побить». Они вышли вместе.

— Видишь, наврали, — сказал Зиновий. — Никого и близко нет.

На другой день снова записка: «Тебя обязательно побьют. Возьми какую-нибудь палку обороняться». И опять без подписи. И на третий день записка. Теперь друзья только посмеялись.

А двадцать четвертого декабря, придя пораньше, чтобы помочь приготовить приборы по физике, Зиновий, проходя мимо зала, услышал смех. Заглянул. В кругу мальчишек шестого «г», спиной к двери, стоял Валерка и говорил:

— Чего я брехать буду? Она ему как жена. Шкилет у них с лета живет. Теща им жратву готовит. А Сашка штаны стирает…

Зиновий влетел в класс. Мальчишки шарахнулись в стороны.

— Ах ты, гад! — Зиновий рванул его за куртку. — Вот кто сплетни распускает!

Пришедшие в себя мальчишки схватили его за руки.

— Смывайся, Сундук! — крикнул заводила «гашников» Толька Грач.

Зиновий вырвался и побежал. Увидев, что Углов настигает, Валерка пулей влетел в двери учительской. И тотчас оттуда вышла Елизавета Серафимовна:

— Ты что, Углов?! Уже в школе побоища устраиваешь!

— Вы знаете?.. Знаете, что он говорил?.. Да за это..

— За это ты пойдешь к директору.

— Никуда я не пойду!

— Нет, пойдешь!.. Если Сундуков виноват, я сама накажу…

— Уже наказали!.. В совет дружины выбрали!

— Да как ты смеешь!..

— Так! Я правду говорю! А вы… а вы! — он чувствовал, что расплачется. Побежал. И чуть не столкнулся с физиком. Владимир Демидович втащил его в лаборантскую и приказал:

— Молчи. Потом расскажешь. Ты так орал, что у меня слышно было, — большая теплая рука опустилась на вздрагивающее плечо. — Плачь, если невмоготу. Я тоже плакал… даже взрослым…

Когда Зиновий рассказал, он накапал в стакан лекарства:

— Пей. От нервов помогает. Сиди тут. Я запру. Не обижайся… Владимир Демидович вернулся, когда уже начались уроки:

— Домой пойдешь… Так надо. Директор приказала… Маму? Нет, Маму не вызывает… И чтоб никакой «самодеятельности». Ты меня понял?.. Ну вот. Отдыхай, — и проводил до дверей школы.

После разговора с Владимиром Демидовичем Алевтина Васильевна хотела сразу вызвать Елизавету Серафимовну и Сундукова. Но из гороно сообщили, что товарищи из министерства сейчас будут в школе. Потом она была на сессии райсовета. И вернулась к концу занятий. Едва успела снять пальто, как в кабинет вбежала Елизавета Серафимовна:

— Он его чуть не убил! «Скорая помощь» забрала. Какой ужас!

— Кто он? Выпейте воды и расскажите толком!

Елизавета Серафимовна, выпив залпом стакан воды, рассказала: полчаса назад Углов так избил Сундукова, что его в тяжелом состоянии увезли в больницу.

— Минутку! — директор обернулась к телефону — Неотложка? Говорит директор школы… К вам доставлен мальчик Валерий Сундуков? Да. В каком он состоянии?.. Понятно. Спасибо… Ну вот, — сказала она, положив трубку, — теперь уже ясней. Успокойтесь и вы. Ничего смертельного с ним не произошло…

— Но могло быть и смертельно! — перебила учительница.

— Вот об этом мы и должны сейчас по-го-во-рить! — отчеканила, по слогам директор. — Я очень тревожусь…

Зиновий не пошел домой. Солгать маме он не мог. А рассказать правду, значит, разволновать ее. Он спрятал портфель во дворе и пошел по городу, обходя людные улицы. В душе все кипело. Сундука, надо наказать! Но как?! Ведь он обещал Владимиру Демидовичу не допустить «самодеятельности»…

На площади Карла Маркса взглянул на часы. Ого! Уже полшестого. А Сашу с Женей нужно застать в школе. Зиновий чуть не бегом, заспешил по Первой Советской. Парк революции. Площадь. Еще быстрей!.. Вот и школа. Навстречу шли группы крикливых пятиклассников. Опоздал! Скорей за портфелем.

Он вбежал во двор. В темноте у гаража послышался крик. Зиновий подошел ближе и вдруг узнал гневный голос Женьки:

— Отдайте мои очки!.. Отдайте… Это подло!..

После пятого урока к Жене подошел незнакомый мальчишка:

— Женька. Тебя дружок зовет. Скорей.

Женя кинулся из раздевалки, но дорогу загородила Зойка:

— Не уходи! Сейчас это… тебя… ну, совет отряда будет.

— А я при чем? Пропусти, — отодвинул Зойку и вышел.

— Иди сюда! — услышал он крик из глубины двора.

Женя побежал на голос, одной рукой прижимая к боку портфель, а другой придерживая съезжающие очки.

— Зин! Где ты? — крикнул он.

— Здесь! — Чья-то рука скользнула по лицу и сорвала очки. Теперь Женя только слышал голоса мальчишек, но совсем не различал лиц.

— Ребята, отдайте очки! Что за глупые шутки? Где ты, Зинка?

— Сейчас увидишь, — сказал кто-то знакомым голосом. Его ударили по лицу, сбили шапку. Женя нагнулся, чтобы поднять. Его стукнули по спине. Толкнули с одной стороны, с другой…

— Что я вам сделал? — кричал Женя, — Я никого не трогаю.

— А кто Грача засыпал?.. Кто директору на него накапал?..

— Я не знаю никакого Грача! Я никому не капал!

— Скажешь еще, что к Алевтине не ходил?!

— Ходил, — признался Женя. — Так я просил, чтобы она написала ребятам направление на детскую техническую станцию…

— Да брешет он! Дайте ему по морде, чтоб не фискалил! — и на Женю вновь посыпались удары.

«Сундук!» — подумал Женя, падая, и крикнул:

— Отдайте мои очки!.. Это подло!..

Сразу забыв обещание, Зиновий кинулся в темноту.

— А-а-а, гады! — страшно закричал он. Сшиб корпусом ближнего противника. Рубанул ребром ладони по шее другого.

— Атас, ребята! — услышал он голос Сундукова. Его ненавистный голос Зиновий узнал бы среди сотни других, Он схватил кричавшего за шиворот. Сундуков крутнулся и ударил локтем в глаз. Боль ослепила, но Зиновий не выпустил его.

— Нарезай, пацаны! — закричали сбоку. — Какой-то сумасшедший!.. Бригадмилы!.. Нарезай!..

— Вот тебе за Женьку!.. Вот за Женьку!.. — выкрикивал Зиновий. — И за Сашу!.. За Сашу!.. Вот!..

«За Женьку» Сундуку влепили по одному уху, потом по другому. Голова мотнулась из стороны в сторону. В ушах зазвенело. Он заорал: «Ребята!.. Выручайте!» Но тут «за Сашу» костлявый кулак Углова ткнул его в нос, в подбородок и снова в нос. Перед глазами засверкал фейерверк разноцветных искр. Страх вырвался наружу воплем: «Ми-ли-и-ция-аа-а-а! Уби-ва-а-ют!» И Валерка на четвереньках, обдирая лицо, бросился прочь через голые ветви кустов акации. Страх гнал его. Бежать! Куда угодно! Как тренированный пожарник на соревнованиях, он перелетел забор и во весь дух понесся к своему дому…

Едва Валерка пустился наутек, Зиновий бросился к Жене:

— Что? Ты не можешь встать?

— Глуп-пости, — ответил Женя, продолжая ползать на четвереньках, — очки ищу… Такие стекла! Без них мне труба.

— А сам-то как? Все цело?

— Голова гудит. И нос… Сундук, подлец, здорово стукнул…

Они долго шарили по земле руками. Уже отчаялись, когда Зиновий вдруг нащупал очки на ветке кустов.

— Оба стекла целы! Уд-дивительно! — обрадовался Женя.

Подумав, они решили сначала идти к Саше. Галина Николаевна в обморок не упадет. А потом уж как-нибудь домой…

Со страхом подходил Зиночка к своему дому. Но на столе лежала записка: «Зиночка. Заболела моя сменщица. Просили поработать. Год-то кончается. Кушай и ложись спать. Приду поздно. Мама».

Беспокойно спал эту ночь Зиновий. Все думал. И прикрывал простыней синяк под глазом. А рано утром тихо, чтоб не разбудить маму, оделся и пошел в школу.

— Ну что, герой, явился?! — строго спросила директор.

— Я понимаю, Алевтина Васильевна, что плохо сделал… Но ведь понимаете, Алевтина Васильевна, Сундук никаких слов не понимает… я сами накажите меня… только не надо маму…

— Понятно, — сказала она. — А теперь расскажи о своих похождениях. Только без фантазий…

НАКАНУНЕ НОВОГО ГОДА

В такое время, когда кончается полугодие и до великого зимнего праздника остаются считанные дни, школа гудит, как трансформатор высокого напряжения. Ломается четкий рабочий ритм. Оставшаяся еще невыполненной громада дел не укладывается в строгие клетки времени, очерченные расписанием и звонками.

Идут контрольные по всем предметам. Спешат учителя побольше выставить оценок в журнал. Спешат ученики получить еще одну и, конечно же, лучшую оценку, которая решит судьбу четвертной. Опрашивают в классах и в залах, в лаборантских и прямо в коридоре у подоконника.

В эти последние дни перед Новым годом ученик весь как на ладони. Тут не скроешь ни равнодушия, ни зависти. Некогда позировать и разыгрывать непризнанного гения. Нужно доказать сейчас, что ты знаешь и умеешь. Откладывать дальше некуда.

В эти дни у самых стойких вдруг блеснет слезинка. Записной лентяй, получив «законную тройку», вдруг просияет от похвалы учителя и, вылетев в коридор, в телячьем восторге огреет приятеля по спине или пройдется вдоль стены на руках.

Возбужденные лица. Ускоренный темп. Все куда-то бегут, ищут, надеются. Из глубоких каменных недр подвала поднимаются по этажам, летят колодцами лестничных клеток, подхлестывают всех бойкие перестуки молотков, игривые взвизги пил.

Легкие сквознячки несут вдоль коридоров волнующие полузабытые запахи. Пахнет молоденькой ёлкой, душистой сосновой смолой, пахнет клеем, бумагой, гуашевой краской.

В приоткрытые форточки классов врываются струи густого морозного воздуха. В школе светло от ослепительной белизны первого снега, наконец-то выпавшего в конце декабря.

Идет Новый год. Он уже близок. Готовься. Встречай его.

День рождения мамы 31 декабря. К этому дню Зиновий с папой придумывали сюрпризы. Новый год всегда встречали дома. Папа говорил: «В этот день семья должна быть в сборе. А если нам скучно станет, то какой же это дом и какая это семья!..»

И действительно, скучно им никогда не было.

А теперь, когда папы не стало, обо всем должен подумать Зиновий. Он так считал. С сентября откладывал деньги, что мама давала на завтраки. Продал соседям бочку, выловленную в Дону еще весной. И перед ноябрьскими праздниками они с Сашей купили маме черные туфли с золочеными колечками.

Но мама говорит: «Самая большая радость для меня, чтобы ты рос умным и здоровым, учился как следует. Чтобы слава о нас, Угловых, шла добрая …» А вот тут-то получается заковыка. И надо же было с этим Сундуком связаться, будь он неладен! Ну, теперь все! Алевтине Васильевне слово дал… Надо завтра попросить, чтобы еще раз по литературе спросили. Тогда в четверти не будет ни одной тройки. Вот мама обрадуется!..

Но все получилось совсем не так, как думал Зиновий.

Класс встретил Зиновия и Женю как героев:

— Законно!.. Молодцы!.. Против семерых «гзшников»!.. Правда что Сундук на карачках бежал?.. Угол, это ты Грачу врезал? По-японски?! До сих пор ходит боком, шею не повернет!..

Зиновий с синяком под глазом и Женя с носом, распухшим, как картошка, не знали, куда деваться. Их выручила Зойка:

— Глядите, ребята! Сундук заявился. Айда посмотрим!

На круглой, упитанной физиономии Валерки от рта к ушам, как усы, веером расходились узкие ленточки лейкопластыря.

— Гля, ребята!.. Как кот!.. И усы!.. Усы белые! — кричали, окружая Валерку, мальчишки. А Зойка высунулась из-за ребячьих спин и с наслаждением пропела: «Мя-а-ау-у-у!»

Под хохот и мяуканье сбежавшихся со всех сторон ребят Валерка еле пробился к дверям класса.

Три урока подряд писали контрольные, а на четвертый вместо Марии Павловны пришла Елизавета Серафимовна:

— Зоологии не будет, — объявила она, — у вас есть счастливая возможность поправить оценки по литературе. Ну, кто первый?..

По классу прокатился ропот, но сказать прямо никто не решился.

— Нет желающих?.. Тогда начнем снизу. Углов. Иди и прочитай «Три пальмы». До конца.

— Я же не повторял. А там шестьдесят строчек! Я вчера…

— Понятно, — перебила учительница. — Вчера ты готовился к побоищу. Тогда ставлю тебе двойку.

— За что мне двойку? Я завтра расскажу на литературе.

— Завтра будет завтрашнее, — она полистала журнал. — Кстати, и по зоологии у тебя две двойки подряд.

— Неправда! — вскочил Зиновий. — Должно быть «пять»!

— Ну, знаешь!.. Тогда иди в коридор проветрись. Иди, иди!..

На перемене Зиновий с Женей побежали в учительскую, потом в канцелярию. Словоохотливая секретарь школы сказала, что Мария Павловна уехала на каникулы к заболевшей дочке в Киев.

— Не я буду, если не загляну в журнал! — неистовствовал Зиновий. — Чтоб он пропал! Чтоб он сгорел, проклятый!..

Двадцать шестого и двадцать седьмого декабря Зиновий был сам не свой. Уклонялся от разговоров. На переменах уходил от друзей куда-то на чужой этаж и возвращался только со звонком. Домой тоже убегал один, не дожидаясь Жени с Сашей.

А двадцать восьмого еще перед началом уроков шестой «б» услышал сногсшибательную весть: ПРОПАЛ КЛАССНЫЙ ЖУРНАЛ.

Уроки шли один за другим. Но все было не так. Учителя хмурились: непривычно вести урок без журнала. Хотя и знают каждого, но все-таки… Ученики тоже нервничали: хорошо, если учитель про какую-то двойку забудет. А если не вспомнит про полученную с таким трудом четверку?.. И журнал, который редко кто любит, превратился в вещь необходимую, желанную.

Куда он мог деться?.. Украли?.. Но кто?.. И зачем?..

«Я ОЧЕНЬ ХОЧУ ТЕБЕ ВЕРИТЬ…»

Два дня искали журнал, но так и не нашли. Такого ЧП в школе еще не было, и директор решила во что бы то ни стало добиться истины. Вызывали учителей и уборщиц, сторожей и швейцаров, и, конечно, больше всего — учеников шестого «б».

Елизавета Серафимовна сразу сказала директору:

— Если виновник из моего класса, то это, конечно, Углов.

— Почему вы так думаете?

— Во-первых, я знаю мальчишек лучше, чем кто-нибудь. Во-вторых, Углов самый грубый, лживый и безответственный из всех. В-третьих, у него были двойки!.. И еще… ну как бы вам это сказать… он испытывает особую, мягко говоря, неприязнь ко мне…

— Елизавета Серафимовна, — сказала директор. — Я задам вам вопрос. Но ответить на него нужно прямо. Или совсем не отвечать, — и, когда учительница, насторожившись, кивнула головой, продолжила: — Почему вы так не любите этого мальчишку?

— Но я вам уже объясняла. Во-первых…

— Извините, — оборвала разговор директор, — я вижу, что вы не в состоянии… — и, встав из-за стола, сказала уже официальным тоном: — Все, что вы сообщили, я поняла и вот даже записала, чтобы не забыть. Пришлите ко мне Углова.

Зойка Липкина остановила Карпенко в коридоре:

— Пойдем за угол, мне нужно тебе что-то сказать.

— Пожалуйста. А о чем?

— Женя, — глядя в сторону, спросила Зойка, — ты любишь елку?

— Конечно! А кто не любит?

— Вот хорошо! Огни. Дед Мороз. Игрушки.

— И всё? — удивленно вскинул на нее глаза Женя.

— Нет! Что ты. Еще серпантин! Смешные маски. Танцы!

— Это все, что ты хотела сказать? — Женя хотел уйти.

— Женя! — Зойка испуганно схватила его за руку. — Приходи на елку! Сильва приглашает… и я тоже. Весело будет.

— А кто придет? Ну, ты, Сильва. А еще кто?

— Еще девочки, мальчики всякие… Валера…

— Сундук?! — возмутился Женя. — По-подлец он, твой Сундук! Семь «гэшников» подговорил на одного! Это честно? Очки сорвал — это честно? Слепого, значит, бить безопасно, да?!

— Женя! Женя! — пятясь от него, испуганно шептала Зойка. — Я же не знала… Честное слово… про очки…

— Зиночка, ну что у тебя в школе? — спросила мама вечером. — Расскажи!

Зиновий сразу встопорщился. Лицо приняло дерзкое выражение:

— А чего о ней рассказывать? Стоит, — резко ответил он.

Мама с удивлением и тревогой смотрела на него. Но Зиновий уже спохватился. Плечи обмякли. Виновато улыбнулся:

— А о чем рассказывать? Ничего интересного. Одно и то же.

— Ладно, — вздохнула мама. — Наверно, я из доверия вышла.

— Что ты! Я тебе всегда!.. Ты не думай…

Судя по его горячности, мама поняла, он что-то скрывает и стыдится этого. А Зиновий понял, что мама обижена. Нужно загладить свою вину. Но что рассказать и о чем умолчать, он не мог решить так сразу… Зиновий быстро разделся и лег.

Приснилось ему, что мама спрашивает: «Что с тобой? Скажи!» — Не могу, мама. Не могу! — крикнул он и проснулся. На столе стоял прикрытый полотенцем, чтоб не остыл, завтрак, Мамы уже не было.

Все оборачивалось против Зиновия. Швейцар вспомнила, что высокий мальчик из шестого «б» накануне ушел из школы, а потом вернулся. Когда он снова хотел выйти, она спросила: «Что ты несешь»? А он грубо так: ответил: «Не видите, что ли? Книги!» — и выбежал на улицу… Завхоз сказала: «Этого мальчика я видела после уроков около учительской. Я учительскую заперла, а ему приказала спуститься вниз…» Вспомнили и девчонки, что Зиновий грозился добраться до журнала. Хотел, чтобы он пропал или совсем сгорел.

— Был такой разговор? — спросила Алевтина Васильевна.

— Был, — честно признался Зиновий. — Но я его не брал…

— Почему ты не сказал раньше, что двадцать седьмого был после уроков в школе и даже поднимался на второй этаж? — сердилась Алевтина Васильевна.

— Меня же про это не опрашивали. А чего я буду — глядя в стену, ответил Зиновий…

И последний удар нанесла Елизавета Серафимовна, торжественно положив перед директором один из последних листков журнала с отметками о посещении уроков учениками шестого «б».

— Где вы это взяли? — удивилась директор.

— В книгах невинного Углова! — довольная произведенным эффектом, с усмешкой сказала она. — Теперь вы убедились?.. Я пойду, Алевтина Васильевна, у меня урок.

— Минуточку. А как попали к вам его книги?

— Обыкновенно. Я приказала ребятам положить их мне на стол… Ну а потом… нашла вот это.

— Понятно. Не смею больше задерживать.

— Нет. Я, кажется, сойду с ума с этим журналом! — сказала Алевтина Васильевна. — У меня уйма дел. Конец полугодия. Педсоветы. Праздники. А я с тобой воду в ступе толку… Зачем ты вернулся в школу и поднимался на второй этаж?

— Я забыл в классе… одну вещь.

— Пусть так. А что это за вещь?.. Она дорога тебе?

— Очень, Алевтина Васильевна, — краснея и ожесточенно ковыряя ногтем спинку стула, ответил Углов. — Но я не могу сказать. Это не моя… это папина вещь.

— А листок из журнала. Откуда он? Может, тебе подложили?

— Нет, Алевтина Васильевна. Я нашел его в туалете.

— А почему ты его три дня в книгах носил, не отдал мне или классному руководителю?.. Наконец, почему не выкинул?

— Я знаю, что неправильно сделал, — без надежды на оправдание говорил Углов. — Она бы мне не поверила. Я хотел вам. Но утром сказали, что журнал пропал… А не выбросил, не знаю почему. Ну… жалко, что ли… Не знаю, Алевтина Васильевна.

Директор подошла к окну и долго смотрела во двор. Думала. Опыт подсказывал ей: виновные ведут себя по-другому. Значит, не он?.. Тогда кто?.. Историю с журналом надо распутать. Иначе такой пример безнаказанности…

Она вновь села и подняла на Зиновия усталые глаза:

— Понимаешь, Углов, я очень хочу тебе верить. Но у меня до сих пор нет ясности. А ты только отвечаешь на вопросы. И не хочешь помочь ни мне, ни себе.

— Я очень хочу, Алевтина Васильевна! Только я больше ничего не знаю.

— Ну что ж. Иди. Я еще подумаю, посоветуюсь с товарищами, тогда решим. Иди в класс…

НА СКОЛЬЗКОЙ ДОРОГЕ

Галина Николаевна возвращалась с завода в отличном настроении. Сегодня вместе с обычной она получила «тринадцатую зарплату» — семь новеньких двадцатипятирублевок. В магазине на Энгельса она высмотрела славненькое демисезонное пальтишко для Саши. Взяла в «Гастрономе» продуктов, конфет, чтобы как следует отметить праздник.

Едва она свернула в переулок и поравнялась с овощным ларьком, сзади рванули сумочку с деньгами, зажатую под мышкой. Она моментально обернулась, хотела схватить вора за руку и… отшатнулась. Перед ней была голова мертвеца, только что вытащенного из воды. Что-то серо-зеленое, безглазое, с совершенно размытыми, неразличимыми чертами лица, где нос, губы, уши — все приплюснуто, изуродовано, страшно… На нее будто напал столбняк. Стоял и он. И только когда человек с лицом мертвеца шмыгнул за угол ларька, она закричала и бросилась за ним…

Зиновий не помнил, как оказался за дверями класса, вихрем промчался по пустому коридору, скатился по гремящей лестнице и, перепугав старушку швейцара, выскочил на заснеженный двор. Бежать! Куда угодно. От этих собраний, недоверчивых взглядов. От Елизаветы… Только бы не видеть, не слышать ничего!..

Едва он скрылся за углом гаража, хлопнула выходная дверь.

— Зинка!.. Зиночка! — в два голоса кричали Саша и Женя.

Он не откликнулся. Привалившись к железному боку гаража, Зиновий плакал. Обида тугой петлей сдавила горло. Ну почему не верят? Почему?.. Очнулся от холода. Плечо, которым он все еще опирался о стальную стенку, совсем занемело. С удивлением обнаружил, что раздет. Пальто и шапка там, в раздевалке. Но он скорее замерз бы насмерть, чем согласился бы вернуться в школу.

Громадное здание старинной постройки мрачно глядело на него темными глазницами окон. Только в двух местах на втором этаже горит свет. Слева светятся окна шестого «б». Там еще идет собрание. Говорят о нем. Спорят. Смеются… И больше всех, конечно, радуется Сундук. А справа горят люстры в учительской. Там тоже, наверно, говорят о нем. А может, уже исключили?..

Зиновий пошел вдоль здания и наткнулся на тамбур. Из полуоткрытой двери пахнуло теплом. Только теперь он почувствовал, как сильно замерз. Не раздумывая, стал спускаться по крутым ступеням вниз. За поворотом оказалась небольшая комната с цементным полом. По стенам змеились трубы отопления разной толщины. На низеньком диване с вылезшими пружинами сидел дворник дядя Вася и проволокой прикручивал метлу к длинной ручке. Он поднял глаза и, не удивившись появлению Зиновия, сказал, как старому знакомому:

— А-а, это ты. Ну гостем будь. Садись, грейся.

Зиновий боялся расспросов. Но дядя Вася будто забыл о нем. Связал одну метлу, вторую. Надежно насадил их на палки. Лишь изредка поглядывал да вполголоса пел нескончаемую, как сама степь, казачью песню.

Зиновий отогрелся. Стало клонить ко сну.

— Ну? — спросил дядя Вася, будто продолжая разговор.

— Да не виноват я… а они не верят. Вот честное…

— Не сори словом-то понапрасну, — оборвал дядя Вася. — Отогрелся?.. Ну и ладно. Скажи номер.

— Чего? — не понял Зиновий.

— Чего-чего! — добродушно передразнил он. — Вешалки! Без одежки, небось, домой не заявишься.

Зиновий назвал. Старик прошаркал сапогами к выходу и вскоре вернулся с пальто и шапкой в руках.

— Спасибо, дядя Вася! Вот вы… только вы…

— Ладно, — усмехнулся старик, нахлобучивая на него шапку. — Скажи лучше: крепко ль на ногах стоишь? — и пояснил — Правда-то она бывает колючая. Не всем по нутру. Так ты как?

— Твердо! — глядя ему в глаза, ответил Зиновий.

— Ну, спасибо… — и, как взрослому, протянул руку.

Зиновий выскочил из теплой духоты подвала и захлебнулся чистым морозным воздухом. Странное дело. Сюда он спустился бессильным, подавленным. А теперь, несмотря ни на что, в душе родилась надежда: самое страшное там, позади… Откуда это? Что изменилось?..

Снег, три дня назад укрывший теплую еще землю, подтаивал. Тротуары, дорога были скользкими. Но Зиновий шел уверенной походкой человека, с которым ничего не может случиться. И вдруг, поравнявшись с Нахичеванским переулком, услышал отчаянный женский крик: «Держи-те!.. Дер-жи-те во-ра-а!»

Вниз к Дону по узенькому, закованному в ледяную корку тротуару кто-то бежал во весь дух. Сзади бегущего виднелась еще тень и слышались крики о помощи.

Зиновий инстинктивно посторонился, прижался к толстому дереву. Вор приближался. Что делать? Задержать?.. А вдруг он… Но это же жулик! Жулик! Он что-то украл у женщины… В тусклом свете фонаря Зиновий увидел, как что-то блеснуло в руке подбегавшего. «Нож! Если я задержу — он ударит!» Ноги вмиг ослабели. «Нож! Нож!» — выстукивало сердце где-то около горла. Но, когда бегущий поравнялся, он, против своей воли, отшатнулся от спасительного дерева и выставил ногу вперед.

Бегущий со всего маху упал на тротуар, проехал на животе по льду и ткнулся головой в другое дерево. Блестящий предмет вылетел из его рук, скользнул по льду, свалился на дорогу.

Сам не зная зачем, Зиновий бросился к человеку. То ли хотел поднять, помочь, то ли задержать, не дать подняться. И остановился пораженный. Упавший схватился за голову, будто пытался вырвать себе волосы, собрав их в пучок… «Фантомас!» — догадался Зиновий. Парню удалось сорвать с головы капроновый чулок, в котором он почта ничего не видел. И Зиновий отступил к забору. Перед ним был Сазон…

Сазон тоже узнал его. Секунду, ошеломленные встречей, они смотрели друг на друга. Потом Сазон вскочил, ойкнул и, припадая на ушибленную ногу, побежал в подъезд дома.

«Через проходной двор, — догадался Зиновий. — А там его сам черт не найдет. Догнать?..» Но он не тронулся с места.

— Сумочка! Где сумочка?! — крикнула подбежавшая женщина.

— Тетя Галя?..

— Зиночка?! — не меньше его удивилась Галина Николаевна.

Зиновий вспомнил о том, что что-то выскользнуло из рук Сазона.

Пошарил у бордюра и наткнулся на сумочку. Блеснула дужка замка.

— Эта? — задал он дурацкий вопрос. Будто ночью на дороге могли валяться десять сумочек.

— Эта! — Галина Николаевна, торопясь, открыла ее, обрадовалась — Все тут. Зарплата! Премиальные! Сашкино пальто… Зиночка, как ты здесь оказался?.. А куда делся тот?.. Кто это?

— Не знаю, — отворачиваясь, солгал Зиновий.

— Да будь он неладен! Утопленник проклятый!.. Главное, сумка! Как ты сумел отнять?!

— Он сам бросил…

На улице было темно. Возбужденная событиями, Сашина мама не заметила, как то краснеет, то бледнеет лицо Зиновия.

НЕОЖИДАННОЕ РЕШЕНИЕ

(или продолжение прерванного педсовета)

О том, что произошло с Зиновием Угловым в этот вечер, не знали ни учителя, ни директор. По-прежнему светились лишь окна учительской на втором этаже — там шел педсовет, там решалась его судьба.

Объявив перерыв, завуч вслед за другими вышла в коридор. Увидела объявление: «Товарищи преподаватели! 30/XII в 19 ч. состоится заседание педсовета. Повестка дня…»

— Так. Остался только один вопрос, — снимая объявление, сказала она. — Что-то нам Алевтина Васильевна скажет?

— А что нового она может сказать в вопросе об Углове? — удивленно спросила Елизавета Серафимовна.

— О! Вы еще недостаточно ее знаете, — ответила завуч.

Учителя прохаживались по коридору парами, стояли группами у подоконников, вели негромкие разговоры. Подойдя к одиноко стоявшей у окна учительнице, Владимир Демидович спросил:

— Елизавета Серафимовна, простите за нескромность. Вы давно работаете в школе?

— Вообще-то педагогический стаж у меня двадцать лет и пять месяцев, — гордо ответила она. — А что?

— Да так. А интересно, в каких школах вы работали?

— Ну, этого сразу и не вспомнишь. Сейчас посчитаю, — вспоминая, она морщила лоб и загибала пальцы на руке.

Старый физик из-под кустистых бровей бросал лицо, то на руки. Сначала в его глазах мелькали смешливые искорки. Но по мере продолжения счета веселинки погасли.

— Вот посчитала. В одиннадцати школах. И еще три года на руководящей работе в учительском райкоме профсоюза.

— В одиннадцати? — переспросил физик. — И не надоело?

— Сказать по правде — да. Вот выслужу пенсию…

— Я не о том, — грустно сказал физик. — Не надоело вам из школы в школу бегать?

— Ну, знаете! — вспыхнула Елизавета Серафимовна. — Бывают же всякие обстоятельства.

— Да, да, — покивал седой головой Владимир Демидович. — А хотите, я скажу… Нет. Не так. Я все равно вам скажу, — он усмехнулся — Я старый человек. Меня молнии из глаз не пугают… Сорок лет жизни я отдал школе. И сожалею, что не одной, а двум. Но первой школы я не застал в живых, когда вернулся с фронта. Фашисты сначала устроили в ней конюшню, а потом, отступая, сровняли с землей… Мне не нужно загибать пальцы, чтобы сказать, кому я отдал свое сердце. И скажу вам по секрету: я стяжатель! Я ростовщик! Я отдаю свою любовь детям не бескорыстно! Нет. Я живу на проценты от этой любви. Я живу и умру богачом… А вы? Вы ведь не приросли сердцем ни к одному коллективу…

Елизавета Серафимовна чувствовала, что больше не выдержит, убежит. Но он уловил и это движение ее души, сказав:

— Не уходите во гневе. Ведь никто не скажет вам правды так, так я. Вы красивая, полная сил женщина. Но вы нищенски бедны и одиноки. Это страшно. Не держите свое сердце в кубышке, зарытой в землю.

Когда объявили, что перерыв окончен, Елизавета Серафимовна, покинув физика, чуть не бегом кинулась к учительской.

— А Владимир-то Демидович того… с приветом! — шепнула она завучу и покрутила пальцем у виска.

— Что вы! Он мудрец! — горячо возразила завуч. — Мы все советуемся с ним в самых сложных случаях…

— Здравствуйте, товарищи! — входя, сказала Алевтина Васильевна. — Я не всех сегодня видела. Извините, что задержала вас. Я этот грех сейчас исправлю. Знаю, что торопитесь. Новый год не ждет. Завтра в школу придут только дежурные. По графику. Остальным… ну вы и без меня знаете, что делать дома.

Учителя засмеялись, зашумели радостно.

— Теперь об Углове, — лицо директора стало строгим. — Я посоветовалась с товарищами и пришла к выводу, что вопрос этот с повестки дня надо снять. Предлагаю на очередном педсовете заслушать отчет об учебно-воспитательной работе в шестом «б». Поручить комиссии во главе с Владимиром Демидовичем провести проверку и выступить на педсовете с содокладом… Вам, Елизавета Серафимовна, нужно серьезно подготовиться. Будут какие возражения, товарищи?

— Нет. Правильно! — откликнулись учителя.

— Тогда объявляю педсовет закрытым. Желаю всем хорошего праздника. До свидания, товарищи, в новом году!..

Удрученная Елизавета Серафимовна надевала шубу, а сама думала: «Что сулит этот отчет на педсовете? Во всяком случае, ничего хорошего. Уж этот одержимый Владимир Демидович представит дело так, будто я во всем виновата… Да разве один физик такой!.. Все они тут какие-то одержимые… Все против меня!.. Как тут можно работать?.. Заискивать перед мальчишками?.. Нет уж, увольте! Не могу! Да и не хочу!.. Все нервы вымотали…»

На пороге школы в лицо ей хлестнул резкий порыв ветра с колючей ледяной крупой. Елизавета Серафимовна зажмурилась, отвернулась и, подгоняемая ветром, пошла вниз под гору.

Снова, в который уже раз, вспомнились настойчивые просьбы мужа: «Уходи, Лиза… Уходи… Я мигом найду тебе другую, спокойную работу… Ну хочешь, в библиотеку…»

На улице никого. Только она да ветер. Ветер свистит в ушах, холодными струйками обвивает шею, леденит ноги в негреющих капроновых чулках. Заломило виски. Гнев и обида отступили. На смену им пришло чувство одиночества, неуютности, растерянности. Захотелось скорей очутиться дома. «А разве это так уж плохо? — подумала она. — Может, и правда — в библиотеку?..»

Она шла под гору все быстрей и, дойдя до трамвайной остановки, как девчонка, загадала: «Если сразу подойдет первый — пойду в библиотеку! Хватит с меня…»

Из-за поворота появился трамвай. Сквозь летящую снежную крупу она никак не могла разглядеть, какой же это номер. Только когда вагон подошел вплотную, увидела на световом табло крупную единицу и обрадовалась: «Через пятнадцать минут я уже буду дома… В тепле… Правильно англичане говорят: „Мой дом — моя крепость“».

НОВОГОДНИЕ СЮРПРИЗЫ

Без десяти десять Елизавета Серафимовна вошла в школу. Никого из ее класса не было. Она забеспокоилась. Выходила на крыльцо. Спрашивала швейцара. «Сговорились и не пришли! — кипела она от возмущения. — Ну, а что же староста и эта… Липкина? Как они могли поддаться!..» В половине одиннадцатого Елизавета Серафимовна пошла докладывать директору о новом ЧП…

Утром тридцать первого декабря ребята из шестого «б» долго топтались в вестибюле. Мальчишки баловались, гоняли по полу баночку из-под сапожного крема. Девочки сбились в кружок, обсуждали последние происшествия. Ждать надоело.

— Мы пошли в снежки играть! — заявил Ваня Савченко.

— Надо ждать Елизавету Серафимовну! — потребовала Сильва.

— А может, она до вечера не придет! А нам загорать, да?!

— И нам домой надо! — поддержали девочки. — Маме помогать. До Нового года сидеть, что ли?!

Сильва и Зойка стали у двери, загораживая всем дорогу.

— Зойка! — позвала Саша. — Идем со мной! А вы подождите, ребята. Мы быстро, — и они побежали в канцелярию.

— Вот и все ясно! — возвращаясь, весело крикнула Саша. — Зоя, бери семь девочек. Тряпки у нянечек. Панели мыть будете. Так? Давай, давай! Не задерживай!.. Мальчики! Вы — монтажники-высотники! Обмести потолки и стены. Натянуть ниточки. Повесить снежинки и шарики. Бригадиры — Сережа и Женя. Вперед!

— Вперед! — подхватили мальчишки и побежали за лестницами. Через пять минут все работали. Осталась одна Сильва.

— А ты чего ждешь? — спросила Саша.

— Так я же вот, — распахнув пальто, она показала красивое, с блестками, платье. — Я не думала панели мыть.

— Ну так иди снежинки делай!

— А на платье вата нацепляется…

— Тогда, знаешь что, — рассердилась Саша — Иди-ка ты, Сильва, домой. Только девочек расхолаживаешь!

— Командирша какая нашлась! Ну и уйду!..

— Жень! Я заходила к Зинке. Никого нет. У вас работы еще много. Так вы поднажмите, а? А потом побежим Зинку искать.

— Ага, Саша. Монтажники не подведут…

— Через час Алевтина Васильевна подошла к «бэшникам». Девочки уже мыли руки. Мальчишки, сидя верхом на лестницах под самым потолком, развешивали последние «снежинки» и пели:

— Молодцы, — осмотрев все, похвалила директор. — И сделали хорошо, и, главное, работаете дружно. А кто у вас командир?

— Саша командир! — закричали сверху мальчишки.

— Иди сюда, — позвала директор. — Ты староста?

— Староста смылась! У нее платье заграничное! — засмеялись «монтажники». — Мы Сашу командиром выбрали.

— Спасибо, Саша. И вы все молодцы! Я очень довольна…

Спустя час в кабинет директора вошла Елизавета Серафимовна.

— У меня снова ЧП! — сказала она. — Весь мой класс не явился уборку. Но я дознаюсь, кто их подговорил…

— Эх, Елизавета Серафимовна, — вздохнула директор — О людях нужно думать лучше. А о маленьких людях — тем более… Вы ведь вчера сами перенесли уборку на восемь часов… Класс пришел вовремя и задание выполнил прекрасно. Я в приказе объявлю им благодарность. А отдельно — Саше Магакян. Отличный организатор…

Зиновий вышел из дому рано. Тянуло к друзьям. Но, вспомнив, что было вчера, он стороной миновал школу. Долго стоял, затерявшись в толпе, у громадной елки на Театральной площади. Бродил по заснеженному парку. Многие аттракционы убраны. А самолет тут. Опущенная вниз стрела противовеса вознесла его, и застыл самолет в зените вверх колесами. Теперь не опустится на землю до самой весны. Зиновий уходил все дальше от дома. Шел и думал об одном: как быть?.. Когда ноги в легких туфлях застывали, он заходил погреться в какой-нибудь магазин.

В четыре часа уже стемнело. Город показывал свое новогоднее убранство. Зиновий любовался маленькими нарядными елочками в витринах, мерцанием надписей, каскадами разноцветных огней. Мимо, обгоняя его, и навстречу спешили хозяйки с набитыми до отказа сумками, мужчины с оттопыренными карманами. Ребята, девчонки — смеялись, кидались снежками.

Все торопились. Только ему некуда было спешить. Идти домой? Но что он скажет маме? Чем порадует?.. И снова шагал по взбудораженному, веселому городу. Потом он заметил: людей поубавилось. К восьми стало еще меньше. А когда часы на Театральной площади показали десять, на улицах почти никого не осталось. Все уже там, у праздничных столов…

Зиновий представил маму. Одну в пустом доме. К горлу подкатил тугой комок. Он махнул рукой и заспешил по Нахичеванскому вниз. На углу Социалистической в ярком кругу света под фонарем приплясывала какая-то фигура. «Чудак! Чего топчется?» — подумал он. И тотчас человек кинулся к нему:

— Зинка! Чтоб ты пропал! Я себе все ноги обморозил. Куда ты задевался? — размахивая руками, кричал Женя.

— А ты чего тут?

— Чего-чего! — передразнила Саша, подбегая от Державинского. — По всему городу с утра, как дурачки, бегаем!

— Так вы меня, ребята?.. Новый год же…

— Ходит, оглобля… где-то… а ты тут волнуйся, как дура! — вытирая варежкой лицо и отворачиваясь, крикнула Саша.

— Ты плачешь? — растерянно спросил он.

— Нужен ты нам!.. Чтоб еще плакать! — выкрикнула она и бросила Зиновию в лицо пригоршню снега. — Бей его, Женька! Бей!

В минуту Зиновий стал белым, как дед Мороз. Женя с Сашей повалили его в сугроб и не давали подняться.

— Дай слово, что не сбежишь больше! Тогда отпустим.

Зиновий, смеясь, поклялся. Они отряхнули друг друга.

— Ну все, — сказала Саша. — Теперь по домам. Нас уже там ругают, наверно…

— Зиночка! — обрадовалась мама. — Наконец-то!

— Мама! Мамочка! Ты извини меня. Я все сейчас расскажу!..

И он рассказал. Про оценки и про журнал.

Мама слушала молча и, не отрываясь, смотрела на подвижное, все время меняющееся лицо сына. И, наверно, если бы она вдруг оглохла и не услышала ни слова, то и тогда бы она по его лицу, глазам, жестам поняла все.

Зиновий замолчал и, будто сбросив громадную, непосильную ношу, устало прикрыл глаза.

— Я верю тебе, сынок. Спасибо, что ты тоже веришь своей матери. Когда ты сам будешь отцом, поймешь, какое это счастье… И еще. Я знаю, что правда все равно победит. Хочешь, я тоже признаюсь тебе… Мне на завод звонила Алевтина Васильевна. А потом мы много говорили о тебе. Вот здесь, за этим столом. Так что я уже все знаю. И она теперь знает о тебе многое. И верит… Ну, хватит об этом! Ведь сегодня праздник.

— Мама, ты подожди! — вскочил Зиновий. — Я сейчас! — и бросился в чем был во двор. Разыскал в летней кухне припрятанный подарок и вновь вбежал в комнату. — Поздравляю тебя с днем рождения. Это тебе. Бери, — и заставил маму тотчас надеть красивые черные туфли с золочеными колечками.

— Теперь, Зиночка, моя очередь. Вот, сынок, тетрадь папина с записями… О войне. О жизни. Он просил тебе отдать, когда подрастешь. Я вижу — время…

Мама накрыла стол. Зиновий зажег лампочки на елке. Время приближалось к двенадцати.

— Мамочка, пусть сегодня все будет так, как при папе, — он метнулся к радиоле. По комнатам поплыли знакомые звуки вальса. Зиночка одернул на себе пиджак, перешитый из папиного, и поклонился маме. Они медленно пошли в танце вокруг елки. Мама, подняв лицо, смотрела на сына: «Большой. Совсем большой стал. Боже мой, как похож! Точная копия — Ваня в юности…»

А мужественный, чуть с хрипотцой баритон пел: