Нэнси любила шумные пикники в лесу. За исключением шума, обстановка сейчас была великолепной. Под высокими дубами, украшенными сочной весенней листвой, толпились кружевные полянки папоротников. Среди подлеска бросались в глаза ветки густого кустарника, покрытые белыми цветами, похожими на вуаль новобрачной.

Но закусывать бутербродами с салями и сыром, запивая их соком из маленьких баночек, не очень приятно, когда опасаешься, что эта идиллическая сцена в любой момент может быть нарушена ревом машин и вторжением орды полицейских. Малоприятной была и перспектива провести ночь в пикапе, поскольку на сырой земле долго не пролежишь.

Раньше у нее всегда был выбор, и она воспринимала его как нечто само собой разумеющееся. Теперь, после встречи с Джозефом Уоткинсом, эти возможности непривычно сузились. Но она не могла слишком сожалеть об этом, так как его возможности были совсем мизерными.

Помаявшись немного на влажном мху, Нэнси открыла дверцу со стороны пассажира, примостилась на сиденье, продолжая жевать. Джо разгуливал вокруг с сандвичем в руке, часто бросая настороженный взгляд через плечо, словно дозорный, охраняющий территорию от неприятеля. Его затянувшееся молчание напомнило ей их первую встречу.

То, что сердце сжимается при каждом взгляде на него, внушала себе Нэнси, это не более чем страстное желание поскорее добраться до машинки в офисе. Для любой здравой женщины было бы глупо позволить себе отдаться человеку, которому предстоит либо провести долгие годы в тюрьме, либо остаток жизни в бегах. Ей, конечно, это ничем не грозит, быстро поправилась она. Джо даст ей материал для сенсационного очерка. И после этого о нем можно навсегда забыть.

Она знала немало мужчин, большинство из них были просто ее приятелями, некоторые чуть больше того. С двумя ухажерами она даже имела интимные отношения. Но никто еще не пробуждал в ней такого неожиданного, но неопреодолимого зова сердца, как это случилось с появлением Джо. Словно он открыл дверь не в придорожный ресторан, а прямо в ее душу.

Нэнси пожертвовала последнюю корку птицам, разгуливающим по поляне, и потянулась за блокнотом. Обширные заметки, которые там уже накопились, были сделаны особым видом скорописи, придуманной ей самой. Их вряд ли мог прочесть кто-нибудь другой, кроме нее.

— Поскольку у нас еще осталась пара часов светлого времени, Джо, давайте продолжим ваше интервью.

Уоткинс оглянулся на нее и кивнул, продолжая, однако, свое раздражающее хождение.

— Разумеется. Давайте спрашивайте, мисс.

Ему не очень-то хотелось снова исповедоваться, но разговор мог отвлечь от навязчивых мыслей.

Нэнси колебалась. Ей не хотелось затрагивать болезненную тему, но рано или поздно все равно придется об этом спросить. Невозможно интервьюировать человеке, обвиненного в убийстве, не упоминая о самом убийстве.

— Вас не слишком заденет, если я попрошу рассказать о том дне, когда погиб ваш отец? — мягко спросила она.

Джо пожал плечами.

— Об этом не беспокойтесь. Меня теперь ничем не заденешь.

Вероятно, он хочет в это верить, подумала Нэнси. Но по блеску в его глазах она заключила, что он, мягко говоря, не очень искренен.

— Посмотрите на те события с другой точки зрения, Джо. Я охотно признаю, что вы оказали мне большую любезность, согласившись на интервью. Но, может быть, наша беседа будет полезна и для вас тоже. Возможно, мой беспристрастный взгляд натолкнет вас на какой-то новый поворот в вашем запутанном деле.

Конечно, к Джозефу Уоткинсу она сейчас относилась не более объективно, чем, например, к членам собственной семьи. Но она была убеждена, что ее профессиональные навыки помогут исключить некоторые щекотливые моменты.

— Вряд ли, — подумав, сказал он. Множество людей, включая адвокатов и судей, рассматривали мой случай под разными углами и ничего не нашли, кроме моей вины.

Он доел свой бутерброд и зашвырнул пустую банку из-под сока в кузов пикапа.

— Но я буду рад вашей мифической соломинке.

Соломинка тут не поможет, усмехнулась Нэнси. Опровергнуть такой приговор — труднейшая задача. Чтобы ее решить, надо хвататься не за соломинку, а за большое, надежное бревно доказательств.

— Я помню кое-какие подробности суда, Джо, но предпочла бы услышать все от вас. Если не ошибаюсь, убийство случилось во время какого-то сборища в поместье, не так ли?

— Да. Каждый год четвертого июля отец приглашал на барбекю всех своих служащих. Он нанимал деревенский оркестр, раздавал телевизоры и радиолы в качестве призов за добросовестную работу. Обычно эти пикники всем очень нравились.

Нэнси быстро записывала.

— Что же случилось в последний раз?

— Мои неприятности начались раньше, еще тогда, когда отец собрался уходить в отставку и прочил меня на свое место в совете компании. Насчет этого мы с ним долго спорили, но я оставался непреклонным. И давно бы уехал, если бы из-за болезни отца не приходилось все больше и больше брать на себя его обязанности. Но я всех предупредил, что занимаюсь делами только временно.

— Болезнь отца, — задумчиво произнесла Нэнси, — должно быть, была большой бедой для него — человека, привыкшего повелевать всем и всеми вокруг. Может быть, выбирая вас в качестве преемника, он намеревался сохранить видимость контроля?

Джо отрицательно покрутил головой.

— Трудно представить, чтобы отец чего-то опасался. Но, оглядываясь назад, полагаю, что некоторые из его наиболее эмоциональных реакций походили на боязнь… Во время того пикника он публично объявил о своем решении.

Джо взглянул вверх, в облачное небо, все еще угрожающее дождем, и слегка покачал головой.

— Я стал полушутливо отнекиваться, но он не принял моей шутки. Тогда я всерьез заявил о своем решительном отказе. Но отец был не из тех, кому можно перечить, тем более публично. Он рассвирепел. Наш спор перешел в драку. Так вот, сгоряча он огрел меня по плечу клубной клюшкой для гольфа.

Нэнси увидела, как Джо инстинктивно поднял руку, словно пытаясь закрыться от удара.

— Это было омерзительно, и все присутствующие просто остолбенели. Давным-давно прошло то время, когда я мог бы позволить кому-нибудь, пусть даже отцу, ударить себя. Скажу вам честно, Нэнси, я с трудом сдержался. Повернулся и направился домой, чтобы попрощаться с мамой, прежде чем уехать в Фэйрмонт, как я задумал раньше. Я даже не знал, что отец последовал за мной.

Он на секунду остановился, чтобы отфутболить маленький камешек, попавшийся под ногу.

— Через несколько минут я спустился со второго этажа и нашел отца в луже крови на полу в гостиной. У него был проломлен череп.

Проклятье! — подумал Джо. Опять надо все ворошить. Изложи только факты, мысленно приказал он себе. Не позволяй вернуться горю, гневу, страху. Однажды эти бесполезные эмоции уже захлестнули его разум и ничего хорошего из этого не получилось. Он взял себя в руки, и голос его снова окреп:

— Когда я вспоминаю эту сцену, то до сих пор чувствую провалы в памяти, — продолжал Джо. — Кажется, с минуту я стоял, потрясенный до отчаяния, а потом опустился на колени рядом с телом отца. Каждый, кто хоть однажды видел фильм об убийстве, — сухо сказал он, — знает, что на месте преступления ничего нельзя трогать. Но я совершил глупость — машинально поднял ту самую обагренную кровью клюшку. До сих пор помню, как отвратительно она выглядела, валяясь рядом с трупом отца…

Нэнси бросило в дрожь от абсолютной бесстрастности его голоса. Неужели он ничего не чувствует, вспоминая эту ужасную сцену? Ее до сих пор трясло, когда она вспоминала смерть жены брата. А ведь та умирала в больнице и все были к этому подготовлены.

— Коронер сказал позднее, что отца ударили несколько раз. Это был не тот случай, когда единственный удар наносится в пылу спора. Кто-то хладнокровно не выпускал из рук эту проклятую клюшку, пока не забил отца насмерть.

От его рассказа у Нэнси заныло внизу живота. Как он может так хладнокровно описывать эту сцену, ужаснулась она, словно как посторонний читает статью в газете?

— Вот почему, — продолжал он, — я никогда не принимал заверения своего адвоката, что можно использовать мотив самозащиты, если я решусь на признание. Я бы хотел полностью стереть эту сцену из своей памяти. Но я никогда не забуду, как поднял глаза и увидел шерифа округа, который стоял у порога, направив на меня револьвер. Его удивленный взгляд был прикован к окровавленной клюшке в моей руке.

Джо нехорошо усмехнулся.

— Я не сообразил, что почва уходит из-под моих ног. На самом деле прошло немало времени, пока я понял, что теперь на вопрос, кто убил, правосудие сразу укажет на меня.

В который раз, проходя мимо нее по круговой тропинке, что успел протоптать на поляне, он поднял руку и начал загибать пальцы.

— Умысел — раз, мотив — два и возможность — три. Вот главные пружины любого убийства. У меня все они были налицо. И шериф это знал. Он был среди гостей и видел нашу безобразную стычку с отцом. А после застал меня с орудием убийства в руках.

Джо, почти не глядя на нее, механически излагал события, погубившие отца и разбившие жизнь его самого. Иногда он растерянно моргал, словно нерадивый школьник, припоминающий вызубренный урок. Нэнси даже не могла себе представить, что можно столь бесстрастно говорить о таких ужасных вещах.

Явно ей не хватало эмоциональной стойкости Уоткинса. Той непреклонности, которая заставляет сражаться за справедливость даже после того, как главная битва проиграна. Той стойкости, которая привлекла ее к нему наравне с другими его качествами. То ли она посчитала, что такая стойкость заслуживает уважения, то ли из простого любопытства — не найдется трещинки в этом панцире.

— А откуда на пикнике взялся шериф, Джо?

— Он пришел в дом, чтобы доложить отцу о результатах тайной проверки личности Рикки Ли Джексона, которую тот затребовал. После переговоров отец пригласил его к столу.

— Рикки Ли Джексон… Что-то не припоминаю это имя. Оно всплывало на суде?

— Нет, Рикки Ли — теперь муж моей сестры. В то время он был экспедитором в компании. Тогда он и познакомился с Мери. Отец и я — мы всегда ей покровительствовали. Может быть, даже слишком. В результате моя сестра к восемнадцати годам осталась наивна как ребенок. Все, кроме нее, видели, что Рикки Ли — кстати, вылетевший когда-то за хулиганство из колледжа — охотился за богатой невестой, дочерью босса.

Джо устало вздохнул.

— Когда я сказал Мери об этом, она только разревелась и ни на йоту не изменила своего мнения о нем. Этот смазливый, разбитной парень говорил только то, что ей хотелось слышать. Она не захотела внять предупреждениям старшего брата.

Мери, размышлял Джо, была не единственным членом их семьи, теряющим голову от влюбленности. Сочувственную теплоту голубых глаз Нэнси он ощущал даже отвернувшись. Не повторение ли это куриной слепоты сестры?

— Восемнадцатилетние девушки видят в мужчине то, что желают видеть, — подтвердила Нэнси, вспоминая свой первый год в колледже. И не только молоденькие, но и вполне взрослые дуры, уныло констатировала она. Ей так хотелось надеяться, что нежность, буквально покоряющая ее, свидетельствовала о том, что она значит для Джо несколько больше, чем сообщница в побеге. Но чаще он говорил с ней холодно, почти равнодушно, так что глупо было обольщаться.

И все-таки она убедилась, что он хочет ее. И ежели бы это была просто мужская похоть, он не стал бы церемониться с нею. Тонкая, острая боль, кольнувшая в сердце, заставила; Нэнси потереть грудь.

— Вам нездоровится, Нэнси?

Она удивилась тому, что человек, казалось, всецело поглощенный разглядыванием неба, леса, земли под ногами, сумел все же заметить ее судорожное движение.

— Пустяки. Всего лишь легкое сердцебиение. Продолжайте насчет отношений вашей сестры с этим Рикки Ли…

— Вы уверены? — спросил Джо, и она кивнула. — Ну что ж, тогда слушайте. Отец делал все, чтобы разорвать эти отношения, и я помогал ему как мог. Парень был настолько груб и напорист, что я даже боялся за девичью честь своей сестры. Рикки Ли был на все способен.

— Не были ли вы оба с отцом слишком подозрительны? — спросила Нэнси.

— Возможно, нам так казалось. Отец решил серьезно побеседовать с ним на празднике. Рикки, очевидно, соображал достаточно, чтобы не попадаться ему на глаза. Но тот факт, что никто его не видел на пикнике, не означает, что он там не был.

— Вы подозреваете своего теперешнего шурина? — догадалась Нэнси.

— У меня нет никаких доказательств, только предположения. Я знаю только, что убийца успел скрыться. И это вполне мог быть Рикки Ли…

Нэнси почти не сомневалась, что настоящий убийца успел уйти. Она все больше и больше убеждалась в том, что Джо посажен под замок по ошибке, в то время как подлинный преступник гуляет на свободе.

— Следствие совсем не проверяло вашу версию?

— На шерифа оказывали давление, чтобы он поскорее закрыл дело. Винсент Уоткинс был одним из наиболее авторитетных граждан в округе. Важные персоны хотели видеть его убийцу за решеткой, пусть даже он оказался родным сыном погибшего. Кстати, не менее уважаемым. Всем было легче принять на веру, что убийство произошло в результате бурной семейной ссоры. Страшнее было бы думать, что среди них находится хладнокровный, расчетливый киллер, готовый за деньги убить любого.

— И ваш адвокат не потребовал параллельного расследования?

— Власти предприняли кое-какие попытки, но я так и остался главным подозреваемым. Сначала я не мог понять, куда они клонят. Я самым усердным образом сотрудничал со следователями, хотя мне надо было держать язык за зубами. Но мне все казалось, что если они достаточно подробно разберутся в нашей жизни, то убедятся, что я не способен поднять руку на собственного отца.

Джо помолчал, сунув большие пальцы рук в набедренные карманы джинсов.

— Разумеется, мне не поверили.

Он впился взглядом в сгущающиеся тени между деревьев.

— Их интересовали только те факты, которые подтверждали уже сформированное заключение. Те, которые свидетельствовали в мою пользу, они игнорировали. Мое честное признание разлада с отцом дало им дополнительные улики против меня.

Он повернулся и медленно направился обратно к ней.

— Выходит, я сделал серьезную ошибку, надеясь, что другие отыщут убийцу отца. Этого не получилось. И теперь единственный выход избавиться от дьявольского кошмара — найти его самому. Вот почему я бежал при первом удобном случае.

Однако причина его побега заключалась не только в этом. Джо привык считать себя стойким. Но у него больше не было сил оставаться тем Джозефом Уоткинсом, которым его родили и воспитали. Он не мог больше выносить безрадостное существование, разрушающее его личность и убивающее душу.

Если же ему не удастся найти убийцу, если судьба не даст ему шанса — что ж, он станет беглецом. Эта мысль пугала его меньше, чем перспектива превратиться в грязное животное за долгие годы под замком. К любой другой жизни, по крайней мере, можно приспособиться.

Поскольку он сам упомянул о побеге, Нэнси решила, что пора высказать ему то, что целый день ее печалило.

— Вам, может быть, не понравится то, что я скажу, Джо, но я считаю, что обязана это сделать.

Он резко остановился перед ней, его глаза настороженно сузились.

— Тогда — валяйте, мисс!

— Может быть, вам надо рискнуть и обратиться к врачу? Рана у вас на голове все еще кровоточит. Я боюсь, что она может воспалиться и обернется гангреной.

— Я в порядке, — сказал он угрожающе спокойно.

Она отважилась усомниться в этом, подняв красиво выгнутую бровь.

— Неужели тюрьма научила вас лгать, Джо? Сегодня я несколько раз замечала, что вы стискиваете зубы, и уж, наверное, не потому, что вам так не нравится говорить со мной. Вам очень больно. Можете отрицать, если угодно, но для меня совершенно очевидно, что вам нужна профессиональная медицинская помощь.

— Как раз сейчас эта шишка на лбу меньше всего меня беспокоит! Я осужденный убийца. Я не могу просто так зайти в больницу и попросить помощи. Зрение у меня вполне прояснилось, и я готов сам сидеть за рулем и освободить вас от своего присутствия, мисс!

Она и не ждала, что он согласится. Но кроме незаживающей раны ее очень беспокоило то, о чем она думала постоянно, — как бы полиция, обнаружив его, не пустила в ход оружие. Провести несколько дней в больнице — это может спасти ему жизнь.

— Если вас задержат, я клянусь, что сразу же займусь вашим делом. Я свяжусь с вашей семьей и вашим адвокатом и заставлю власти заняться доследованием!

Он энергично замотал головой.

— Я хочу сам сделать эту работу. И я должен быть уверен, что не окажусь снова в камере, пока ее не завершу. Нет, Нэнси. Единственная возможность у них вернуть меня в тюрьму — это втащить за шиворот, вопящего и брыкающегося. Я получил свободу от Бога и не намерен отказываться от нее.

— Но, Джо, — упорствовала она, — разве это можно назвать свободой? Вы же больной, уставший изгой…

— Лучше быть больным на свободе, чем здоровяком в тюрьме. Правда, даже сейчас меня сдерживают нежданные оковы, — добавил он.

— О чем вы говорите? Что за оковы? Не меня ли вы имеете в виду? — всполошилась Нэнси.

— Именно вас…

— Выходит, я стала вам помехой. Тогда побыстрее выкладывайте все, что мне нужно, и разойдемся как в море корабли.

— Если бы я мог это сделать…

— Не станете же вы утверждать, что влюбились…

— Однажды я думал, что полюбил, — горьковато улыбнувшись, сказал Джо. — Та женщина вышла замуж за моего брата. А сейчас любая привязанность — это несчастье, в первую очередь для меня самого.

— А если вдруг вы докажете свою невиновность? Так и останетесь одиноким на всю жизнь?

— Если я когда-нибудь возвращу себе настоящую свободу, то наверстаю все, что потерял!

Голос Джо звучал так, словно он высекал слова на камне. Он стоял, расставив ноги, уперев сжатые кулаки в бедра. Как боец, вызывающий всех желающих на поединок. И даже надвигающиеся сумерки не могли смягчить острые, резкие черты его лица, на котором явственно прочитывалось: я буду хозяином своей судьбы!

До сих пор она чувствовала себя вовлеченной в невероятное приключение, в захватывающую историю, которая могла закончиться отменой приговора, вынесенного по судебной ошибке. Предположительно ошибочного, напомнила она себе. Мог ли невиновный, за которого она его принимала, недрогнувшим голосом рассказывать в деталях об ужасном убийстве своего отца? С другой стороны, мог ли человек, способный хладнокровно отнять жизнь у родителя, рисковать собственной жизнью для спасения незнакомых людей, в том числе и своего стража? Вопросов у нее хватало. Найти ответы на них было значительно труднее.

Она почувствовала себя смертельно усталой.

— Если вы действительно так настроены, Джо, то вам в самом деле надо оставаться беглецом. Но я так существовать не могу. Я сильно привязана к тем, кого люблю. И это — самое важное в моей жизни. Я не так уверена в себе, как вы. Честно говоря, мысль о возможном одиночестве приводит меня в ужас.

Мысленно Джо был с ней согласен. Но позволить себе привязаться к кому-нибудь, чтобы потом обнаружить, что тебя снова предали, — это еще ужаснее.

— Мне кажется, — сказала Нэнси, не в силах больше смотреть на него, — что вы и сейчас, на свободе, строите вокруг себя своеобразную тюрьму.

— Пожалуйста, — взмолился он, — избавьте меня от лекций по психологии! Если бы вам довелось испытать то, что пришлось мне за последние два года — даже больше, с учетом шести месяцев предварительного заключения, — вы бы, наверное, рассуждали так же, как и я…

Ей вдруг расхотелось его слушать. Да и света уже не хватало, чтобы записывать. Она сунула блокнот в сумку и встала, чтобы размять ноги, затекшие от долгого сидения.

— Я устала, — жалобно сказала она, — и мне очень хочется спать. Только не пойму, что хуже — заснуть сидя в кабине или лечь в холодном железном кузове…

— Прикорнем в кабине. По крайней мере, не промокнем, если снова пойдет дождь.

После захода солнца жара заметно спала. Нэнси сложила руки на груди и начала потирать ладони, пытаясь их согреть.

— Вот что, — сказал он, — накиньте мой бывший пиджак.

Поднял пиджак, валявшийся возле пикапа, и набросил ей на плечи. Спине стало теплее, и Нэнси захотелось прислониться к Джо. Но она поборола искушение.

Уоткинс отодвинул сиденье как можно дальше назад, чтобы освободить место для ног. Нэнси забралась в кабину и устроилась поудобнее, стараясь потесниться подальше от того места, которое должен был занять Джо, насколько это было возможно в тесном, замкнутом пространстве.

Джо открыл было водительскую дверцу, но потом снова захлопнул.

— Побуду снаружи, немного полюбуюсь на звезды, — сказал он.

Нэнси глянула сквозь окно в темнеющее небо.

— Звезд почти не видно. Облачно.

— Одну-то я вижу. И еще матушку-луну.

Самое разумное, думал он, подождать, пока она заснет, прежде чем садиться в тесную кабину рядом с ней. Его нервировала мысль, что тот панцирь, в котором он столь старательно прятал свои чувства, может в любой момент лопнуть как яичная скорлупа. Нельзя было допустить, чтобы волнующее присутствие Нэнси лишило его выдержки.

Спустя примерно час Нэнси сквозь дрему услышала, как Джо тихонько отворил дверцу и залез в кабину. Притворившись крепко спящей, она чувствовала, как он сует ноги под рулевое колесо и откидывается на спинку сиденья.

Темнота сельской ночи была ей не вновь, ей нравилось, лежа на кровати в родительском доме, слушать ночные звуки неведомого леса. Но в этот раз непроглядная тьма и вздохи ветра действовали угнетающе. А отдаленный крик какой-то птицы внушал только печальные мысли.

Странно, размышляла она. Прошлой ночью, будучи пленницей Джо, она чувствовала себя ближе к нему, чем сегодня, когда осталась с ним по доброй воле.