Если душа еще могла скрывать его тайну, то тело отказывалось. Ему стало труднее пускать кровь Избранным, потрошить их, нарезать на четвертины или делать филе. Правда, во время конвейерных операций, когда приходилось работать уже с мертвым телом, он мог маскировать свои истинные чувства. А вот на забое все было куда сложнее. И не то чтобы его сомнения отражались на лице или в его поведении, сквозили в разговорах с напарниками, но они все-таки проявлялись, и с этим ничего нельзя было поделать. От знакомого окрика Торранса с наблюдательной вышки Шанти захотелось провалиться сквозь землю.

— Скорость конвейера?

Он сумел сохранить спокойный тон, ответив:

— Один восемнадцать, сэр.

Торранс, должно быть, подумал, что ослышался.

— Повтори, Ледяной Рик.

— Один восемнадцать.

Пока тянулась пауза, Шанти словно слышал, как размышляет Торранс. Следующий окрик предназначался погонщикам, которые работали с Избранными в предубойном загоне.

— Вы, там, пошевеливайтесь! Рик простаивает.

Один из погонщиков крикнул:

— У нас все как по маслу. Поток ровный.

— Ледяной Рик, в чем проблема?

— Никаких проблем, сэр.

— Тогда почему мы тормозим?

— Я думал, мы выдерживаем скорость. Дайте мне несколько минут, и я вернусь на один тридцать.

Торранс больше не кричал, и Шанти понадеялся, что тот удовлетворен. Хотя что-то в его молчании настораживало. И дело было вовсе не в потере скорости — такое случалось со всеми забойщиками. Выходной был все-таки выходной. А в том, что Торранс в последнее время к нему присматривался. Нет, он не смотрел на него как-нибудь странно, но смотрел чаще. Замечал его. Наблюдал за ним. Может, уже о чем-то догадывался. Если так, то Шанти не сомневался в том, что его дни на заводе сочтены.

Он крепко стиснул зубы. Поднялась заслонка. Он не колебался. К концу смены они вышли на скорость один двадцать восемь. Неплохой результат, чтобы отвлечь внимание Торранса, но лишь на время.

— Все очень просто. У старика было много времени, чтобы подумать о еде и выживании, пока он жил отшельником в Заброшенном квартале. Старик понял, что разрезать овощ и съесть его — то же самое, что съесть мясо. Только при этом не приходится отнимать у кого-то жизнь. В отличие от городских мясоедов, он научился смотреть на мир по-другому. Он начал думать по-другому. Он стал размышлять о том, может ли человек выжить, не причиняя вреда другому живому существу. Он практиковал молитву, медитацию, упражнения, экспериментировал и выработал базовую систему питания тела только за счет света и дыхания…

— Постой-ка, — прервал его Магнус. — Ты хочешь сказать, что старик игнорировал все, что написано в Книге даров, но все равно молился? Кому, черт возьми?

— Дело в том, что не Книга доказывает или опровергает существование высшей силы. Глубокое понимание мира ведет нас к вере. В городе есть верующие и есть те, кто не верит и не проявляет интереса к догмам Книги.

— А ты веришь в высшую силу?

— Разве это не очевидно?

Магнусу пришлось задуматься.

— Это не так очевидно, как тебе кажется, — сказал он после паузы. — Ты здесь нагородил столько нелепостей, что трудно разобраться, кто ты есть на самом деле. Ясно только, что ты одержим своими идеями и с головой у тебя не все в порядке. Ты сказал, что питаешься Господом, и я так полагаю, это означает, что ты веришь в его существование. Хотя и не говорит о твоем большом уважении к нему.

— Извините, что не выразился яснее. Иногда человек… так ошеломлен правдой, что теряет дар речи. Отвечая на ваш вопрос, скажу: да, я верю в существование высшей силы и уважаю ее. Она кормит меня, подпитывает энергией, она… поддерживает меня. Она указывает мне путь каждый день моей жизни.

— Тот старик… ты сказал, что он жил за счет света и воздуха. Но ты утверждаешь, что живешь за счет Бога. Как это возможно? Что это значит?

— Возможно, у вас сложилось мнение, будто я пытаюсь выдать себя за божественное создание. Но это не так. Видите ли, первое, что вы должны сделать, это отдаться полностью Богу. Этот акт, если он искренний, является бесценной жертвой. Вам сейчас трудно себе это представить, мистер Магнус, но это понимание живет в каждом из нас, и каждый из нас способен принести такую жертву. А в результате Бог даст вам все, что нужно. Проще простого. Мой ежедневный рацион сочетает в себе молитву, спокойствие духа и легкое раскачивание тела, но, в отличие от старика, я пошел немного дальше. Я принес себя в жертву Создателю, и в ответ Создатель дал мне все. Абсолютно все.

Магнус раскрошил еще одну сигару, и губы его изогнулись в скептической усмешке.

— Но только Бог не дал тебе свободы, не так ли? — сказал Магнус. — Он не вызволил тебя из рук твоего врага. И он не спас тебя от бойни. Прости мое невежество, но я что-то не вижу, чтобы ты был завален его подарками.

— Ценность вещей меняется, когда живешь под опекой Создателя. Вещи, о которых вы говорите, не имеют для меня ценности. Создатель мог бы дать их мне, а мог и не дать. Это не имеет значения, потому что он уже наполнил мою жизнь смыслом. Я счастлив и богат, но вам этого не понять.

Магнус кивнул и встал. Он завел за спину свои массивные руки и потянулся, так что хрустнули суставы, потом подошел к Коллинзу.

— Знаешь, я удивлен, — произнес он небрежно. — Ты действительно заставил меня думать по-другому. Я полагал, что ты просто псих, которому удается дурачить глупых жителей этого города. Но ты тот еще тип, Коллинз. Ты умный. Ты увлеченный. И ты опасен. Ты открыл мне меня самого и, как ни странно, изменил мое решение относительно твоей участи.

Он посмотрел в лицо Коллинза, по-прежнему спокойное и открытое. Мужчина его слушал, но, казалось, не понимал намеков на возможную сделку или хотя бы договоренность. Магнуса разозлило и то, что Коллинзу, похоже, было все равно. Его лицо было просветленным и умиротворенным. Магнус обрушил на это лицо всю мощь своего кулака, чувствуя, как под костяшками пальцев ломается и расплющивается нос. Стул зашатался, опрокидывая Коллинза на пол и лишая его единственного укрытия в виде старого одеяла. Магнус ожидал, что жертва останется на полу, поверженная, прежде чем начнет умолять не бить снова.

Но обнаженное тело Коллинза покрылось мелкими пупырышками, напряглось, и он перекатился назад с ловкостью зверька. В одно мгновение он уже был на ногах и в боевой стойке, готовый защищаться, пока Магнус осматривал костяшки своих пальцев.

От архива до офиса «Велфэр» было рукой подать, но она чувствовала себя так плохо, что обратный путь показался ей вечностью. Она никак не могла понять, почему архив не могли расположить ближе к центральному офису «Велфэр» и Главному собору. Мэри Симонсон плотнее закуталась в мантию, пытаясь согреться после многочасового пребывания в подвале. Сейчас проповедница не могла бы точно определить, от чего она дрожала — то ли от холода, то ли из-за болезни. Желудок по-прежнему изводил ее коликами, которые, как ей показалось, усилились из-за ее раздраженного состояния.

Поиски ничего не дали, и ее расследование нисколько не продвинулось. В год смерти малыша Ричарда Шанти в городе родились еще двести младенцев. Из них тридцать были мертворожденными. Двенадцать матерей умерли при родах. Из выживших детей только восемь — очень мало — стали сиротами из-за бедности, катастроф или по вине отказавшихся от них родителей. Что касается прироста населения, то был хороший год. Но все сироты были зарегистрированы, так что в этом смысле все было в порядке. И не просматривалось никакой связи между кем-либо из них и родом Шанти.

Прямо сейчас проповедница Мэри Симонсон собиралась получить восемь ордеров, по одному на каждого сироту, и посетить каждого, чтобы убедиться в том, что ничего противозаконного не произошло.

Но сначала ей предстояла аудиенция у Великого епископа «Велфэр».

Ступени, ведущие к Главному собору, были широкие у основания и сужались по мере подъема. Их было шестьдесят. Она постояла внизу, собираясь с силами, восстанавливая дыхание, и только после этого начала восхождение. Ее мышцы ныли, живот распирало, озноб вдруг сменился противной испариной. Три раза она останавливалась. Проповедники сновали вверх-вниз, обходя Мэри Симонсон слева и справа. Никто не предложил ей помощь.

Подойдя к главному входу, похожему на пещеру, она снова сделала передышку, прислонившись спиной к каменной кладке стрельчатой арки, высоко взметнувшейся над ней. Массивные деревянные двери давно уже отслужили свой срок и сгнили, поэтому их сняли. Теперь вход в собор зиял огромной беззубой пастью, которая заглатывала и выплевывала проповедников из своих темных глубин.

Она стояла в очереди к покоям Епископа вместе с другими проповедниками разного ранга. Многие проводили внутри не более пары минут, поэтому очередь двигалась быстро. Как только очередь дошла до нее, желудок предательски скрутило, и ей пришлось усмирять его кулаком. Лоб снова покрылся испариной, едва успев обсохнуть после восхождения по лестнице.

Приступ был под контролем, когда открылась дверь в покои Великого епископа и оттуда выкрикнули ее имя.

Она придала своему лицу бодрый вид, вошла, опустилась перед Епископом на колени и поцеловала ему руку.

— Мэри, — произнес он. — Рад тебя видеть.

Она тоже была рада его видеть, но дело, которое привело ее к Епископу, ничего радостного не сулило.

— Я тоже, — выдавила из себя Мэри Симонсон.

Она подняла голову и взглянула в лицо человека, который когда-то вдохновил ее на то, чтобы прийти в «Велфэр».

— Можешь подняться, Мэри.

Он смотрел на нее с беспокойством. «Должно быть, я простояла на коленях чуть больше положенного», — подумала Мэри Симонсон. Она попыталась встать и поняла, почему не сделала этого раньше: ей было трудно поднять с пола свой собственный вес. Заметив, в каком она состоянии, епископ снова протянул ей руку, и на этот раз она воспользовалась ею как опорой. Проповедница улыбнулась, но она знала, что Епископа не обманешь.

— Почему бы нам не присесть, — предложил он.

— А как же остальные?

— Подождут. Для того и существует очередь.

Вместо того чтобы сесть за свой рабочий стол и усадить ее напротив, он провел ее к камину, в котором уже догорали поленья. И все-таки здесь было столь необходимое ей тепло, оно облегчало боль и дарило ощущение комфорта. Они сидели лицом друг к другу на деревянных стульях с прямыми спинками; изношенные соломенные сиденья стульев были уже давно заменены грубыми досками.

— Я по-своему наблюдаю за тобой, — произнес Епископ после недолгого молчания. — Мне доложили, что в последние недели ты сама не своя.

Не недели, а месяцы, но она не стала его поправлять.

— Мне необходимо… наставление, — проговорила она.

— Все, что я могу дать, я даю с радостью.

— Есть… не то чтобы проблема, но вопрос в отношении одного человека, который приносит много пользы городу. Я не знаю, что мне делать. Если я продолжу расследование, не исключено, что обнаружится незаконное деяние.

— Насколько серьезное?

— Достаточно серьезное, чтобы отозвать статус.

— Понимаю.

— Меня беспокоит то, что человек, о котором идет речь, судя по его примерной службе на благо города, не догадывается об ошибке. Даже если окажется, что мои подозрения обоснованны, этот человек может и не знать, что само его существование… противозаконно. Поэтому я и хочу спросить: следует ли мне позволить этой ситуации остаться такой, какая она есть, и надеяться, что никто никогда не обнаружит ошибки, или же мне продолжать расследование, рискуя уничтожить человека, который считает себя абсолютно невиновным?

Внешне лицо Великого епископа не изменилось, но она видела, что ее вопрос заставил его глубоко задуматься. Его взгляд был по-прежнему прикован к ней, но смотрел Епископ как будто сквозь нее, куда-то вдаль.

— А что тебе подсказывает сердце? — наконец спросил он.

— Мое сердце подсказывает, что если незаконное деяние все-таки имело место, то совершил его кто-то другой, а не этот человек. Если он не знает о том, что произошло, значит, он невиновен, как он сам и считает.

— А что говорит тебе твой Бог?

— Мой Бог говорит мне, что только горожане имеют право питаться плотью Избранных. Только горожане могут принять жертву Избранных. Независимо от того, что думает о себе этот человек, мой Бог говорит, что если он не один из нас, тогда его надо лишить статуса. Этот человек должен узнать правду и все, что с ней связано.

Великий епископ едва заметно кивнул и мысленно улыбнулся. И снова у него появился этот отстраненный взгляд. Епископ молчал некоторое время, потом сказал:

— Иногда сердце и Бог говорят одно и то же, иногда нет. — Он не смотрел на нее, когда произносил эти слова, но она знала, к кому он обращается. — Как ты знаешь, я всегда принимал решения по воле Божьей. Именно поэтому я оглядываюсь на свою жизнь без сожаления. — Их взгляды встретились. Он тоже страдал от своих душевных ран. Ей даже показалось, что она видит слезы в его глазах. — Без сожаления, Мэри. И я твердо знаю, что я храним Богом. Что меня ждет слава. Подчинение воле Господа делает жизнь намного проще. Оно освобождает нас от терзаний. Делает наши страдания ненужными.

Она слушала молча, впитывая слова Епископа, как всегда делала на протяжении многих лет. Она знала, что он скажет именно это, даже если надеялась бы услышать другое. Ничего не изменилось за это время. Его ответ на все вопросы сводился к примитивному следованию закону Божьему, как это прописано в Книге даров. Она была и разочарована, и в то же время вдохновлена тем, что он не изменился. Что он никогда не изменится.

— Спасибо вам, Ваше Святейшество.

Он вдруг как будто вспомнил о длинной очереди проповедников, ожидавших за дверью. Встал и помог ей подняться. Она хотела попросить помощи и в другом деле, связанном с ее болезнью, но знала, что он снова будет говорить об идее беззаветной службы городу ценой своего благополучия. В этом была миссия проповедника «Велфэр». Возможно, Епископ догадался, что она хочет от него большего, а может, просто пожалел ее. А могло ли быть такое, что, несмотря на произнесенные слова, какая-то частичка его души очень хотела бы испытать все сложности и муки жизни, прожитой против воли Божьей? Как бы то ни было, она никак не ожидала того, что произошло дальше.

— Я прослежу, чтобы ты питалась особо священными и питательными продуктами. Я уверен, что тебе станет гораздо лучше.

Она собралась опуститься на колени, но он жестом ее остановил.

— Это уж не обязательно, Мэри. Иди и отдохни немного. Завтра снова приступишь к работе.

Она улыбнулась и вышла.

Торранс курил во дворе скотобойни, когда из дверей молочной фермы вышли четверо рабочих.

Неподалеку стоял на погрузке грузовик, урча мотором на холостом ходу. Торранс слышал, как из железных емкостей ценное сырье с хлюпающим звуком переваливается в стальной кузов.

— Эй, ребята!

Он зазывно помахал пачкой сигарет. Рабочие развернулись в его сторону.

— Что за спешка? — спросил он, когда они подошли достаточно близко. — Нашли что-то поинтереснее, чем доить коров?

— Нет, сэр, — сказал Гаррисон. — Мы просто…

— Да все в порядке, не надо ничего объяснять. Я сам после смены пулей отсюда вылетаю. В жизни ведь много чего есть покруче работы, не так ли?

Они кивнули, слегка расслабившись.

— Ну, покурите со мной.

Торранс пустил пачку по кругу. Рабочие помялись, но потом дружно потянулись за сигаретами. Он зажег спичку, и четыре головы разом склонились, чтобы прикурить.

— Спасибо, сэр.

Торранс удовлетворенно кивнул. Уважение к начальству всегда приветствовалось. К прежнему боссу они, правда, уважения не питали, и это тоже приветствовалось.

— Как теперь дела в цехе?

— Гораздо лучше без этого маньяка Снайпа, — сказал Роуч. Остальные выразительно посмотрели на него, потом на Торранса. Роуч понял, что сболтнул лишнего, и направил взор на мыски своих ботинок, жалея о том, что у него такой длинный язык.

— Ты прав, — сказал Торранс. — Снайп был маньяком самого низкого пошиба. Таким не место ни на заводе, ни среди горожан. Вы ведь знаете, что с ним стало?

Рабочие пожали плечами.

— Статуса лишили, — ответил Мейдвелл.

— Верно. Надеюсь, вы понимаете, что это значит?

Они кивнули, но Торранс знал, что рабочие слишком молоды, чтобы в полной мере это осознать. Знать-то они знали, но истинный смысл им еще не открылся.

— Если вы не горожане, значит, вы мясо, мальчики. Вот так-то. Дайте-ка я вам кое-что покажу.

Он подошел к грузовику, что стоял на погрузке, и они последовали за ним. Теперь они могли видеть и логотип газогенераторной станции на дверцах машины, и сам груз. Одна за другой емкости с кишками опорожнялись над открытым кузовом грузовика. Глянцевые петли бледно-розовых, серых, белых и голубых внутренностей. Желудки, поджелудочные железы, желчные пузыри. Толстые и тонкие кишки причудливо смыкались в звенья, напоминая цепочку из странно окрашенных сосисок. Было даже что-то сексуальное в этих переплетениях и изгибах.

— Вот здесь, в этих емкостях, энергия для нашего города. Те из вас, кому повезло иметь электричество в доме, знайте, откуда вы его получаете. Снайп, ваш бывший босс, тоже где-то здесь, и это весьма символично. Он совершил ошибку, которую не простили ни Бог, ни Магнус. Теперь Снайп должен вместе с другими отдать себя на благо города, чтобы поддерживался огонь в наших плитах и обеспечивались топливом наши грузовики. Снабжался электричеством завод и мог и дальше перерабатывать Избранных. Так или иначе мы все вносим свой вклад. Но лучше делать это правильно, мальчики. Понимаете, что я имею в виду?

Парфит был бледен, как кишки, что плюхались в грузовик, но остальные рабочие легко согласились, хотя лицо каждого было мрачным. Они дружно кивнули и хором ответили:

— Да, сэр.

— Что ж, отлично. — Торранс раздавил окурок ботинком. — И поскольку вы работаете здесь уже не первый месяц, думаю, пора вам разнообразить свой досуг. Будьте в «Динос» сегодня вечером, в десять.

Гаррисон хотел было запротестовать, но Торранс не дал ему шанса высказаться, добавив:

— Не опаздывайте.

Магнус ничего подобного не ожидал.

Коллинз двигался словно кошка. Но не испуганная. А очень худая, уверенная в себе и независимая кошка. Кровь текла из обеих ноздрей Коллинза, но тот даже не удосужился провести рукой по лицу, чтобы оценить серьезность повреждения. Вместо этого он дышал — как показалось Магнусу, чересчур медленно, — и время от времени над его верхней губой вздувались и лопались кровавые пузырьки.

Его глаза гипнотизировали, и Магнусу казалось, будто Коллинз не столько смотрит сам, сколько затягивает в себя окружающие предметы. У Мясного Барона возникло ощущение, будто Коллинз видит даже спиной. Преимущество, минуту назад такое очевидное, теперь казалось Магнусу спорным. Его рука скользнула под пиджак — это было хирургически-точное и уверенное движение, — и он извлек тяжелую свинцовую дубинку, которую носил на перевязи под левой подмышкой. Это была плечевая кость, внутрь которой был залит свинец после удаления костного мозга, — все ее так и называли: «безмозглая». Кость была отполирована до бледно-желтого блеска, на ней даже имелась изящная монограмма «Р. М.». Магнус рассчитывал вернуть себе преимущество с помощью дубинки, ему не хотелось вот так сразу прибегать к ножам и пилам. Время еще не пришло.

Коллинз даже глазом не моргнул при виде «безмозглой».

С дубинкой в руке Магнус чувствовал себя более уверенно. Теперь он не сомневался в том, что преподаст ему урок, сломает несколько ребер и лицевую кость, а может, и парочку. Конечно, без особого зверства, чтобы не помешать работе Рубщика. Коллинз должен был чувствовать, как сдирают с него кожу, как рвутся его мышцы и связки, как хрустят кости, отделяемые от плоти и сухожилий.

Их разделял перевернутый стул. Магнусу оставалось только убрать его, чтобы подобраться к Коллинзу. Он сделал шаг вперед, ожидая реакции Коллинза. Ничего. Ни один мускул не дрогнул. И взгляд был по-прежнему твердый. Магнус занес правую ногу и резким движением отбросил стул к стене. Теперь ничто не мешало. Магнус поднял дубинку и двинулся на противника.

Из тех сирот, что были усыновлены в тот год, двое уже умерли. Остальные ничего не знали о семье Шанти. Как не знали и о судьбе других сирот, которые могли и не попасть к приемным родителям. Выжившие были настолько равнодушны к ее вопросам, что обескураживали своей тупостью. Она даже подумала о том, что не следовало бы определять сирот в приемные семьи, уж лучше сразу было лишать их статуса и отправлять на переработку. Это сократило бы численность тупоголовых горожан. Эбирн и так уже задыхался от невежества. Горожане не чтили религию, своих покровителей из «Велфэр», им было плевать на то, чем живет город.

Чувствуя, что зашла в тупик, проповедница нанесла последний визит в архив. Уиттекер и Роулинз вскочили со стульев, едва завидев ее, и стаканы молока появились без напоминаний с ее стороны.

Несколько последних дней принесли ей облегчение. Дрожь в теле прекратилась, боль в желудке немного утихла. Она объясняла это тем, что ей доставляли телятину по распоряжению Великого епископа. Теперь она каждый день ела телятину, обычно на завтрак, и самочувствие улучшилось.

После ее недавних визитов в архив на пыльном полу осталась дорожка следов. Пожелав Уиттекеру и Роулинзу доброго дня, она направилась прямо к той коробке с документами, с которой когда-то начала поиски, и сняла ее с полки. Затем отыскала записи о мертвом мальчике, Ричарде Шанти, который задохнулся от обвития пуповиной при родах. Углубившись в документы, она обнаружила, что у Ричарда Шанти был старший брат, Реджинальд Арнольд Шанти. Он тоже родился мертвым. Выходит, роду Шанти суждено было оборваться, каким бы древним и благородным он ни был.

Две трагические беременности. Два мертворожденных мальчика. Не прожившие ни дня в этом мире.

Что стало с их матерью? Как пережил горе отец, мечтавший о продолжении и процветании рода? Разумеется, они должны были признаться самим себе, что их родословная оборвалась. И что им оставалось в этом случае? Взять на воспитание сирот, обеспечив их статусом горожан и спасая от печальной участи изгоев. Но для продолжения рода это было бессмысленно.

И что значила смерть двух мальчиков? Был ли в городе еще один мужчина с благородным именем, который не подозревал о том, что он не тот, кем себя считает?

Она вернулась к папкам с документами родителей, надеясь отыскать что-то новое.

Бруно вихрем ворвался в кабинет, резко распахивая дверь, так что она ударилась о стену.

— Стоять! — прокричал Магнус.

Бруно заметил, что босс старается не отводить взгляда от лица Коллинза. Этот визуальный контакт стал для обоих противников вынужденно необходимым. Стоило одному на миг отвести глаза, и другой мог этим воспользоваться.

— Мы с мистером Пожирателем Бога собираемся познакомиться поближе, — проговорил Магнус. — И я не хочу, чтобы нам мешали.

Бруно посмотрел на нос и рот Коллинза в крови, вновь обратил внимание на то, как он истощен, и вспомнил, как легко его было тащить. Он заметил сверкнувшую в правой руке босса человеческую кость и немного расслабился. «Безмозглая» давно уже стала городской легендой; этого оружия все страшно боялись.

Грохот опрокинутого стула и звук упавшего тела были слышны даже в подвале. Бруно запаниковал, представив всего на миг, что с Магнусом случилась беда. Теперь он понимал, каким оказался глупцом: Магнусу могла понадобиться помощь, только если бы ему предстояло сразиться с войском. А в разговоре один на один он вполне мог обойтись и без охранника. Физическая подготовка у него была не хуже, чем у боксера-тяжеловеса, а мощная грудная клетка и толстый живот, как ни странно, нисколько не снижали скорости его реакции. За последние годы он видел Магнуса победителем в схватке с десятками противников. А уж побороть пророка Джона было плевое дело. Внушительный вес и сила Магнуса могли сокрушить Коллинза в два счета. У этого замухрышки просто не было шансов против хозяина.

Бруно вызвал охранников для поддержки, чтобы те проверили территорию поместья. Никаких тревожных признаков не было — ни толпы оголодавших горожан, ни сборища еретиков. Поместье было в полной безопасности. Коллинз был один, к тому же находился в самой плачевной ситуации. Бруно не сомневался в том, что Магнус отделает его дубинкой с присущим ему мастерством, оставив в сохранности для экзекуции, которая обещала быть самой кровавой в истории города.

Он невольно сравнивал противников. Бледная копия мужчины, отказавшегося от мяса и недоедающего вот уже много месяцев, с его безумными и богохульными идеями, вся сила которого заключалась в горящем взгляде. Сейчас он сгруппировался, как будто съежился. И противостоял этот тщедушный человечек настоящему гиганту, хозяину, на которого Бруно работал и для кого убивал еще с юных лет, с тех пор как его подростком привели к нему с улицы. Магнус выглядел крупнее самого большого быка в стаде, его дорогой костюм трещал по швам на плечах. Магнус был человеком ярким; в нем всего было чересчур — ярости, жажды, страсти, он подпитывал себя кровью своих врагов, и так было всегда, с тех пор как он утвердился в роли Мясного Барона Эбирна.

Он почему-то напоминал Бруно великана-людоеда. У него были рыжеватые волосы, редеющие, но еще довольно длинные. В густой бороде терялись губы, а бакенбарды разрослись так широко, что почти полностью закрывали скулы. Его плечи были как два акра мышц, а руки напоминали лопаты. У Коллинза, должно быть, от голода помутился рассудок. Только полный идиот мог бросить вызов Магнусу.

— Это означает: выйди вон, Бруно.

Бруно не хотелось уходить. И не то чтобы он опасался за хозяина — ему просто было интересно посмотреть этот неравный бой с предсказуемым исходом. Он хотел увидеть Коллинза избитым и униженным, прежде чем его отдадут в руки Рубщика, чтобы тот его разделал. Он предвкушал самую зрелищную и кровавую бойню.

Бруно, пятясь, вышел из кабинета, но перед глазами все еще стояли двое противников. Один — грубый и безжалостный человек-медведь, правитель города. А другой — тщедушный аскет, без пяти минут покойник.

Какая досада, что он был вынужден пропустить зрелище.