1995 год

27 января 1995 г.

Кто сказал, что деньги не пахнут? Еще как пахнут! Вываливаешь на тахту перетянутые резинками пачки, и в комнате возникает тяжелый запах немытых рук, запах вывернутых карманов с легкой примесью женской косметики. Ольга пересчитывает их при задернутых шторах, раскладывает по купюрам, пачкам, кучкам, поленницам, пишет, куда пойдут — это в банк, это в Москву, это на зарплату и премии, потом складывает их обратно в мешки и пакеты и гудит пылесосом, снимая с дивана оставшийся мусор.

Чем больше дневная выручка, тем больше мусора. Словно деньги принесены не из книжных магазинов, а с колхозного рынка: земля, песок, катышки бумаги и прочие мелкие соринки, свистящие в трубе пылесоса.

Я проветриваю кабинет, брызгаю одеколоном, но и ночью мне кажется, что запах денег, доносится из чрева дивана, на котором я сплю. Стиснутые резинками и завернутые в полиэтиленовые мешки с подробной описью количества купюр они все равно пахнут…

Сплю на деньгах, но радости не испытываю. Почему надо засовывать их в диван, а не в стенной шкаф, например? Может инстинкт действует, может, пословица на психологическом уровне: «Подальше положишь, поближе возьмешь»?

Однажды, приехав с книжного рынка, Ольга сунула пакет с деньгами в платяной шкаф и пошла на кухню чистить селедку. Кошка Дашка открыла лапой дверь, порвала шуршащий мешок, к ней сунула свою любопытную овчарочью морду Юджи, и эти хулиганки на пару растащили по квартире и насуслили три миллиона в пачках. Юджи брала пачку тысячных в пасть и катала там, слегка подгрызая, словно хотела проглотить. На этом ее и застала Ольга, спешившая к зазвонившему телефону.

1 февраля 1995 г.

Миша Веллер выпустил книгу «Легенды Невского проспекта». Коля Александров — несколько книг детективов. Подписывая свою книгу в подземном вестибюле метро, Коля сказал:

— Не пишешь? Смотри, придется начинать заново!

Рассказал об этом эпизоде Борису Стругацкому. Он махнул рукой: «Писательство — это как езда на велосипеде. Немножко руль повиляет, и поедете».

Не знаю, не знаю. С этим книжным делом я потерял привычку ежедневно крутить педали, сохранять равновесие и рулить сюжетом. Писатель, как и вор в законе, не должен работать. Иначе будешь не писать, а пописывать. Что мы и имеем…

16 февраля 1995 г.

Привез Борису Стругацкому гонорар за десятый том собрания сочинений, которое выпускает наш «Текст». Стругацкий, как обычно, в коротких валеночках, теплой жилетке, доброжелательно-внимателен.

На стене — веточка ржавой колючей проволоки, которую сняли с Берлинской стены. И барельеф Пушкина на чугунном кругляше — черный, как копировальная бумага. Такого черного Пушкина я помню с детства — он висел в нашем доме, и я сразу запомнил по этой дегтевой черноте, что солнце русской поэзии — из арабов, его предки родом из Африки, за освобождение которой от колониализма борется всё прогрессивное человечество во главе с Никитой Сергеевичем Хрущёвым, который, наоборот, был толст и румян и которого я в шестилетнем возрасте погладил по накладному карману просторного песочного пиджака на платформе в городе Зеленогорске, просунув свою тонкую руку меж синих милицейских кителей. «Дедушка Хрущёв! — радостно вопил я. — Дорогой Никита Сергеевич!»

Черный чугунный Пушкин и колючая проволока — неплохая часть интерьера писателя-фантаста.

Семинар фантастики, который много лет вел в Доме писателя Борис Натанович, не собирался уже года четыре, с тех пор, как сгорел Дом писателя. Я напомнил, как десять лет назад меня приняли из кандидатов в действительные члены семинара. Стругацкий посетовал, что скучает без молодежи. Удивительно — вспомнил мою повесть и рассказ, с которыми я пришел в семинар.

— А сейчас что-нибудь пишете?

— Только дневники. Чтобы писать, нужно понимать происходящую жизнь, а я ничего не понимаю. Какая-то трещина в сердце.

— Ну, Димочка, вести дневники в смутные времена — это очень важно и интересно! Продолжайте, не ленитесь. Вот у меня это плохо получается…

Утром выступал Ельцин с посланием к Парламенту.

— Борис Натанович, как вы думаете — Ельцин пьет?

— Я о том же самом спрашивал Егора…

Егор Гайдар, бывший премьер-министр, женат на дочке Аркадия Стругацкого, Маше.

— Егор сказал, что выпить Ельцин любит, но не запойный.

— И никаких решений по пьянке не принимает? — Мне хотелось верить, что нашей страной управляет если не трезвенник, то хотя бы не алкаш.

— Нет-нет, это исключено, — махнул рукой классик. — Это преувеличивают. Но выпить любит…

— А кто там наверху не любит? Путч, и тот готовили по пьянке. Премьер Павлов на допросе сказал, что ничего не помнит — спал пьяный на диванчике. У Янаева на первой пресс-конференции ГКЧП руки дрожали, воду стаканами глотал — все по телевизору видели. Белый Дом защищали — Руцкой со своей командой о пустые бутылки спотыкались. — Меня тянуло философствовать. — Да и что хотеть — если мы сами признаем, что народ наш испорчен, забит, развращен, безбожен, местами просто ужасен, а мы хотим, чтобы таким народом управлял честный, трезвый, мудрый и добросовестный человек вроде академика Лихачева. Такого не бывает…

Стругацкий сложил деньги стопочкой и расписался в ордере.

— Да, Дима, я с вами согласен — такого не бывает…

Борис Натанович не пьет — не любит это дело, как признался однажды.

«У нас Аркадий за двоих употреблял…»

26 февраля 1995 г.

Вестернизация России в полном разгаре. Не знаю, как в глубинке, но в обеих столицах дело налажено — всё ведется к тому, чтобы русские перестали ощущать себя русскими.

Прихожу домой — орет телевизор: небритый Шифрин бацает на гитаре: «Мани-мани-мани!..»

Домочадцы занимаются своими делами: Ольга говорит по телефону, Максим прибирается в комнате.

— Где пульт? — не раздеваясь, яростно ищу его, чтобы убавить звук или переключить программу. — Где пульт?

Собака и кошка прячутся по углам, смотрят на меня сочувственно-тревожно.

Как сквозь землю провалился этот чертов пульт!

«Мани — мани — мани!..» Нажимаю кнопку на телевизоре. Экран гаснет — видна пыль на нем.

— Вы что, глухие? Тише сделать нельзя?

Максим говорит, что он телевизор не смотрит, Ольга пожимает плечами: громкость, дескать, была нормальная, но началась песня, и стало громко.

— Да какая это к черту песня! Песня… Вы уже без орущего ящика жизни не представляете. Он орет, а вам — хоть бы что…

Я уже позабыл, когда русские народные песни по телевизору исполняли. Сколько приемник ни крути, русской песни не услышишь — сплошной западный вал. Что бы сказала Европа, что бы сказала Америка, случись на их радиостанциях и на ТВ зеркальная ситуация: днем и ночью крутили бы нашу эстраду? Например, Леонтьева, Пугачеву, Бабкину…

А про танцы и говорить нечего — подтанцовка в нижнем белье. Выходит певец, одетый, как швейцар в ресторане или как герой-любовник, выскочивший из шкафа, а с ним дюжина девочек, вся задача которых одновременно хлопнуть в ладоши, повернуться попками к зрителю и как-нибудь раскорячиться. В России так теперь танцуют.

Коля Коняев возглавляет Православное общество писателей.

Поэт Виктор Максимов, вышедший из нашего союза писателей и вступивший в почвеннический лагерь, посоветовал мне переговорить с ним. Я сманил Колю ехать в Москву в один день. Взял купейные билеты. Говорили до трех ночи.

— Почему не слышно голоса Русской Православной Церкви? Почему по телевизору какие-то Сванидзе, Митковы, Познеры, Явлинские?.. Их много, но правда-то одна. Сникерсы, баунти, райские ароматы, непревзойденный результат… Давай наберем денег и организуем ежедневное или еженедельное выступление православных проповедников — пусть они нам рассказывают, что есть добро, а что — зло. На конкретных примерах. Если им нельзя касаться политики — пусть говорят о мирском. Пусть устраивают диспуты с мирянами, отвечают на вопросы, растолковывают факты повседневной жизни… Неужели русские предприниматели не найдут денег на святое дело? На рок и джаз-фестивали находят, на «Поле чудес» — отбоя нет от спонсоров… Найдем! Я первый дам, сколько смогу…

Мы курили в тамбуре «Красной стрелы», и Коля говорил, что многое делается, задача его общества — воцерковление писателей, чтобы писатели вернулись в Церковь, знали, как ведутся службы, хотя бы раз в неделю стояли полную литургию, исповедовались, причащались, придерживались в своих произведениях христианских идей… Церковь не молчит.

— Но почему не слышно ее голоса? Когда большевикам нужно было разрушить религию, они призвали сотни публицистов и борзописцев к этому делу, даже объявили пятилетку безбожия. Желающие нашлись быстро. Сейчас, когда мы проиграли холодную войну, экономическую, идеологическую и начинаем проигрывать битву за души людей, — самое время соединиться всем деятелям искусства и помочь людям не только молитвами, но и конкретным делом… Государственной власти как таковой нет — есть команды, борющиеся за нее, но есть президент, в конце концов…

Коняев сказал, что все воззвания подобного рода (а они были) до президента не доходят.

— Ему же письма не домой в почтовый ящик приносят…Там референты и помощники.

Вспомнили, что не успело общество православных писателей заявить о себе, а писательница Нина Катерли, которой в последнее время полюбилось словечко «фашист», уже успела наговорить по московскому ТВ кучу гадостей о его намерениях.

— Православные писатели и фашисты — это, по ее мнению, очень близкие понятия, — рассмеялся, почесывая бороду, Коняев. — Особенно, если учесть, что среди первых много фронтовиков, воевавших с фашизмом…

29 марта 1995 г.

Стреляют везде — по несколько убийств в день. Новости начинаются с сообщения, кого сегодня грохнули. Весело живем!

Наверное, убитые мешали строить обновленную Россию, сопротивлялись вхождению страны в цивилизованное сообщество, тормозили прогресс и реформы, о которых только и трещат в телевизоре: «Реформы, реформы, реформы…»

И чем кровь, пролитая в революцию, которую так любят вспоминать «прогрессивные журналисты», отличается от крови, проливаемой сейчас?

Общественные туалеты в Петербурге начинают превращаться в кафе, блинные, закусочные, коктейль-бары.

28 июня 1995 г. Зеленогорск.

Поэт Виктор Максимов подарил свой новый роман «Без тринадцати тринадцать или Тоска по Тюхину». Я хотел его издавать, но Житинский испугался конкуренции — издал в своем «Новом Геликоне». Жанр — «химериада нашего времени». Писал восемь лет. Тираж 10 тыс. Рад за Виктора и за нашу литературу. Изумительный язык. Начинается с затянувшегося запоя в честь пятидесятилетия героя. И вся фантастическая жизнь вспоминается. Как жил, зачем жил, почему жил, а не умер. Легко написано, но читаешь с сочувствием и сопереживанием. О чем я Виктору и сказал, позвонив сегодня. Говорили долго. До романа он казался мне проще — автор песен, поэм, гражданской лирики.

1 июля 1995 г. Зеленогорск.

Дочитываю дневники недавно скончавшегося Юрия Нагибина. Он вел их с 1942 по 1986 год. Отдал в издательство за три дня до смерти.

Поначалу не нравилось: нудные, вымученные описания природы, охоты, пьянок, женщин — последняя позиция описана особенно противно: сравнительный анализ жен, любовниц; затем жалобы на родню, дачную обслугу, шофера, секретарей СП, журналистов. Сетования на то, что его редко отправляют за границу (к сорока годам объехал только 25 стран). Все кругом плохие, мерзавцы, упыри, прикидываются хорошими, он с ними дружит, а потом прозревает…

Но с записей, относящихся к его double five, я почувствовал в авторе перемену и читал с интересом. Нагибин всю жизнь (так он полагал) учился писать.

Его рассказы я никогда не пропускал, хотя и видел в них некоторую литературность.

У Юрия Марковича было пять, кажется, жен. Страх и ожидание смерти начались лет с пятидесяти. Он умер в 1995 г. — семидесятипятилетним.

Мир его праху.

26 октября 1995 г. Дома.

Приехал из Германии — был на книжной ярмарке во Франкфурте. Там немного оттянулся пивом и греческим вином.

Сижу за компьютером, вяло стучу по клавишам и пытаюсь набирать очки в рейтинге трезвых людей. Пишу, можно сказать, для тренировки.

Обойти книжную ярмарку невозможно — целый город. Глянец книг, запах карамели и кофе.

Народу, как на Дворцовой набережной перед праздничным салютом.

У стендов «Текста» не задержался — там непьющий Виталий Бабенко готовился принимать немецких издателей и переводчиков — разливал водку в наперстки и размазывал икринки по галетам размером с советский пятачок. На мое предложение жахнуть по стакану, как отцы завещали, и спеть в центре Германии «День Победы», Виталий замахал руками. Я ушел в свободный полет — пить пиво и шуршать листьями начинающейся осени.

Пил под желтым тентом с итальянским прозаиком. Пил с албанцем, чилийцем и португальцем. Португальский новеллист сказал, что моя фамилия на их языке напоминает емкий мат, наше трехбуквенное ругательство. В Португалии с моей фамилией делать нечего. Если только людей смешить.

Выяснял, о чем пишут коллеги. Любовь, одиночество, преподавание в вузе… Интерес к русской литературе специфический: мерзости современной жизни и пинки мертвому коммунистическому льву. Есть, есть у нас авторы, которые успешно пишут на эту тему.

В ресторанчике гостиницы познакомился с дедком, который заведует пивным краном — ему 68 лет, славный малый. Его отец попал в плен под Сталинградом. Знает лишь несколько слов по-русски. Но умеет интонацией и жестикуляцией придать слову богатый смысловой окрас. Я его понимал, попивая пиво у стойки. Надписал ему «Ненайденный клад» — пусть совершенствует русский язык. А то от него только и слышишь: «бл…», «е… твою мать!» и «Музик, дай махорку!»

Жили в Дармштадте, городке в тридцати км от Франкфурта. На ярмарку ездил электричкой — она бесшумно рассекала еще зеленые дубовые леса.

 

1996 год

21 января 1996 г.

Несколько ночей подряд читал С. Довлатова, включая его переписку и очерки о нем. Поначалу хотелось читать еще и еще. Ну, Сережа, давай!

К концу устал и задумался. Да, блестящий рассказчик, умеет создать интерес к пустяковым, казалось бы, житейским ситуациям, прекрасно держит интонацию… Но при всей изящности и лаконичности письма копает неглубоко. Интересно наблюдать жизнь его героев, но не сочувствуешь ей. Талантливый гуляка, лоботряс, фарцовщик, охранник в зоне, журналист — знает жизнь, но по-разному мы с ним эту жизнь видим.

Но стимулирует к письму. После его книг чешутся руки: ты заразился интонацией, кажущейся простотой письма, в голове крутятся начальные фразы легкого изящного рассказа…

Догадываюсь, как непросто Довлатов шлифовал свой текст. Чем труднее пишется, тем легче читается.

25 января 1996 г.

Война в Чечне — не война, а политика. Кому-то она нужна. И так мерзко на душе делается. Посмотрел телевизионные сводки о военных действиях в Грозном, а потом ушел в свой кабинет и расплакался. Гнусь и гадость творится в отечестве, и не знаешь что делать. Писатели, словно в штаны навалили. Где наш Гранин, где Искандер, где Евтушенко, Вознесенский, Анатолий Рыбаков и прочие борцы за справедливость?

Приехал к Б. Стругацкому выплачивать гонорар. Мне накануне приснилось, что мы с ним рассматриваем Ольгины семейные альбомы с марками. Рассказал ему об этом.

— Дима! Почему же вы не привезли их мне! Я давно мечтаю, чтобы кто-нибудь привез мне коллекцию марок и я бы покопался в ней. Это же мечта любого филателиста!

Я рассказал, какие марки в нашей коллекции, вспомнил, что у тестя есть несколько альбомов — остались от дядьки. Рассказал про дядьку, похвастался Ольгиной бабушкой-артисткой.

Выяснилось, что Стругацкий интересуется также конвертами и открытками с марками особого, восьмого формата.

— Вы помните, Дима, к нам в семинар ходил сын артиста Кадочникова?.. — он назвал имя.

Я соврал, что помню.

— Так вот однажды он приволок мне два чемодана с письмами сороковых-пятидесятых годов. Павел Кадочников тогда был страшно популярен — снялся в фильме «Подвиг разведчика», еще каких-то… Это были письма его почитателей — со всей страны. Некоторые даже нераспечатанные. И вот я всю ночь копался в этом чемодане. Получил несказанное удовольствие!.. Что касается ваших марок, то это, скорее всего, так называемая детская коллекция. А вот марки вашего тестя, оставшиеся ему от дядьки, — это может оказаться весьма интересным. Человек собирал их в зрелом возрасте, имея деньги, — он мог себе позволить.

Я пообещал поговорить с тестем и привезти ему коллекции на просмотр.

— В этом есть нечто странно-знаменательное, — одеваясь, сказал я. — В Чечне идет война, в Кремле творится бог знает что, на душе гадко, а мы с вами беседовали о марках…

— Да-а… На душе гадко, — согласился Борис Натанович. — Время очень тяжелое и неприятное. — Он проводил меня до решетчатой двери на площадке, открыл замок. — Я вас жду, Дима. Привозите ваши коллекции, с удовольствием посмотрю…

«Известно, что ничто так не окрыляет фантазию, как отсутствие фактов», — говорил Николай Евграфович Салтыков-Щедрин.

Власть молчит, и мы ломаем себе голову: что происходит в стране, куда мы идем, какова статистика производства, рождаемости, смертности, потребления мяса, хлеба, алкоголя, соотношение браков и разводов… Цифры мелькают в газетах самые лихие.

С тоски читаю Щедрина: «Надул, сосводничал, получил грош, из оного копейку пропил, другую спрятал — в этом весь интерес настоящего. Когда грошей накопится достаточно, можно будет задрать ноги на стол и начать пить без просыпу: в этом весь идеал будущего» («Господа ташкентцы»).

В наше время таких господ хватает. «Брокер на бирже» звучит, как космонавт во времена моего пионерского детства. Дети хотят быть либо рэкетирами в кожаных куртках, либо брокерами. Несчастная мы страна…

28 января 1996 г. 22 14 . Дома.

Сейчас передали по телевизору: в Америке умер Иосиф Бродский, лауреат Нобелевской премии. Во сне от сердечной болезни…

12 февраля 1996 г.

Поэт Гена Григорьев, появившийся однажды на собрании секции поэзии в противогазе, откликнулся на смерть Бродского так:

Гена сильно пьет. Хронически, я бы сказал. Но пишет четко. Похож на Распутина. Черные космы волос, широко расставленные глаза, но глаза умные и добрые. Похоже, добрый, но непутевый.

А кто у нас путевый?.. Я, что ли путевый? Все стукнутые литературой, как правило, непутевые люди. Исключения — литературные генералы. А как ими становятся?

Андрей Столяров рассказывал, что когда задумывал достичь литературных высот, специально брал в библиотеке книги лауреатов Ленинской и Сталинской премий — хотел познать формулу официального успеха. «Ты понимаешь, там тема задавливает литературу. Но написано гладенько…»

23 февраля 1996 г.

Разговорились с Виктором Конецким о блокаде. Точнее, разговорился я — Конецкий лежал на диване и насупленно молчал.

Я рассказывал как тетка моего школьного друга тетя Нюра в блокаду водила по Дороге жизни «полуторку» и насмотрелась такого, что из веселой говорливой девушки превратилась в молчунью. Уже после войны прятала в холодную печку деньги, сухари, соль, спички, бензиновые зажигалки из винтовочных гильз. Тулупы, ватники и валенки лежали в ее комнатке на Лиговке штабелями. С мужчинами держалась, как с врагами народа. Сама ела мало, но пыталась усиленно кормить детей и зверей, отчего возникали конфликты с родственниками.

Сынишка погиб в октябрьскую бомбежку 1941-го. Красавец муж, токарь и комсомолец, лег в прусскую землю в 1944-м. Второй раз баба Нюра замуж не вышла. Кормила голубей, кошек, детей, заглядывала в мусорные бачки…

Татьяна несколько раз заходила в комнату во время нашего разговора, и я понял, что блокадная тема тяжела для Виктора Викторовича.

— Я им никогда не прощу унижение голодом и страхом, — тихо сказал Виктор Викторович, подводя черту под темой блокады. — Никогда!

1 сентября 1996 г.

В июне продали квартиру на Среднем проспекте, купили с доплатой расселенную трехкомнатную коммуналку, и я провалился в ремонт на всё лето. Семья жила на даче. Успел к началу учебного года. Даже не верится.

Рабочих набирал по объявлениям. Прорабом был сам.

Каких только дуриков не увидел за эти два месяца! Каким дуриком был сам, готовя для рабочих еду и собирая их на просторной кухне, чтобы сплотить в коллектив и накормить по-человечески. Покупал хорошие колбасы, сыры, корейку, пельмени, заваривал чай и кофе, устраивал перерывы, во время которых слушал их байки. Одному пожилому штукатуру купил пиво на опохмелку. Они смеялись надо мной за глаза. Об этом поведала племянница Любаша — я пригласил ее убираться в квартире и ходить в магазин за продуктами. Они не знали, что она моя племянница.

 

1997 год

5 января 1997 г.

Очень хочу найти предков и установить происхождение фамилии.

Саша Мясников, прозаик с обширными историческими знаниями, просветил меня о количестве наших предков.

Есть два основных закона генеалогии:

1. В среднем, на век укладывается четыре поколения.

2. С каждым поколением число предков удваивается. У каждого человека были папа и мама, у каждого из них тоже была пара родителей. И т. д. Рост числа предков идет по геометрической прогрессии с коэффициентом 2.

Если спуститься с этой прогрессией на пять столетий вниз, то к началу 1500-х годов у каждого из нас обнаружится два миллиона сто одна тысяча девятьсот пятьдесят человек прямых предков. (Я проверил, умножив два на два двадцать раз.)

Вот это тема!

Если вдуматься, я затеял собрать досье на самого себя, стоящего на вершине гигантской, растущей из глубины веков человеческой пирамиды. Подо мною, расширяясь в геометрической прогрессии, бродит многоэтносный конгломерат, исчисляемый миллионами предков.

Там клубятся дымы былых сражений, слышится стук конских копыт и влюбленных сердец, гремят пушки и свистят пули, льются слезы радости и горя, трещат на ветру знамена, бьют барабаны и звучат похоронные мелодии…

…За стеклом моего книжного шкафа — старинные фотографии.

Молодой человек в курточке со стоячим воротником и трогательным ежиком волос приходится мне дедушкой по отцовской линии — это следует из дарственной надписи, сотворенной каллиграфическим почерком на обороте карточки: «Горячо-любимой бабушке от любящего внука на добрую память, — Павел Каралис». Фотография сделана в фотоателье на Невском проспекте после 1898 года. Рубежную дату я разглядел через лупу на кругляше серебряной медали Императорского фотографического общества — она красовалась на обороте карточки. Задумчиво-серьезный юноша: внимательные глаза под слегка набрякшими веками, просторный лоб. На фотографии деду не больше семнадцати.

Две следующие карточки тоже питерские.

Усатый мужчина в кителе неизвестного ведомства и женщина в платье с оборками и рюшечками. Они могут быть прадедушкой и прабабушкой. Ибо фотография молодого человека — дедушки, положенная между ними, дает очевидное сходство с обеими персонами. Отец — сын — мать?

Фотографию деда по матери, бородатого химика в сюртуке, сделанную в коричневых тонах, я помню с раннего детства — она всегда стояла на трюмо.

Еще фотография: мой будущий отец пятилетним ребенком, стриженным наголо, обнимает за плечо свою маму. Мама — моя будущая бабушка, вполне миловидная брюнетка в белой кофточке с оборками и юбке. Мягко улыбается. Сестра сказала, что ее зовут Ольга Николаевна, урожденная Высоцкая. Дитя задумчиво. Карточка совсем маленькая, треснувшая, год приблизительно 1912-й.

Предки.

Они смотрят мимо меня, чуть повернув головы влево, и нашим взглядам не суждено встретиться.

Без предков мне не хватает исторического пространства — ну кто я без них: комар, родившийся на один день? листочек, унесенный ветром? Понятно, что не нами всё началось и не нами кончится…

Ведь народ — это не только сто пятьдесят миллионов людей, живущих в данное время. Это и миллиард праотцев, оставивших нам страну, и миллиард потомков, что будут жить в грядущие века.

Созвонился с Леной Цветковой — ее координаты дал Виктор Конецкий.

Она сказала, что семейные легенды надо обязательно фиксировать, но поиск начинается с документов. Научила, как писать архивные запросы.

Три составляющие успешного поиска: кто, где, когда? Надо знать: кого ищем, где ищем и в каком временном интервале ищем.

Сделал справку для архивистов, в которой описал три версии происхождения фамилии — греческую, прибалтийскую и финикийскую (город Каралис, на острове Сардос, упомянутый в «Географии» Страбона).

Приложил копию «трудового списка» деда по матери — профессора химии Александра Николаевича Бузни, который в сентябре 1933 года на нескольких листах клетчатой бумаги подробно сообщил о себе и своей трудовой деятельности: «Родился в 1860 году, марта 1-го числа, национальность — молдаванин, социальное положение — преподаватель, образование — высшее, профессия: химик-агроном и преподаватель с 1899 г. со стажем 37 лет; беспартийный; член профсоюза Работников просвещения; на военном учете не состою (ратник ополчения)»… Там же номер его диплома, полученного в Киевском университете, и все места его службы.

Шансов найти что-либо по деду-химику очень мало, но не пропадать же добротным документам.

Как утверждает семейная молва, дед происходил из бедной молдавской семьи. На деньги сельского схода он закончил Киевский университет по естественно-научному факультету, увлекался марксизмом, был замешан в революционных выступлениях, чуть не угодил на каторгу, но потом тихо осел в провинциальном Тамбове под надзором полиции, где заведовал губернской химической лабораторией, растил четверых детей и дружил с Иваном Владимировичем Мичуриным, обмениваясь с ним саженцами и научными идеями.

В увесистой тетради с черной коленкоровой обложкой дед прекрасным почерком доводит до сведения потомков, как следует изготавливать несгораемую бумагу, плиты из пробковых отбросов, цементы для металла, вечные чернила из кампешевого дерева, вираж-фиксаж для фотографических пластин и еще двести сорок нумерованных рецептов, включая эмалировку дерева и приготовление мыла в домашних условиях. Некоторые рецепты, которые я в детстве пытался использовать, ставили меня в тупик: «взять чистого мексиканского асфальта — 43 золотника, каучука белого — 2 фунта; спирту в 95 градусов 1/10 ведра, терпентину венецианского — 15 золотников…»

Что можно вызнать по деду-химику? Из какой молдавской деревни его, смуглого лобастого паренька, отправили учиться в Киевский университет? Да и как найдешь ту деревню, которая давно стала поселком городского типа, а ее жители полегли на погосте, по которому, быть может, прошло колдобистое шоссе в районный центр?

Приготовил несколько архивных запросов и на ночь читал Пушкина: «Но я согласен с Ламбрюером: „Подчеркивать пренебрежение к своему происхождению — черта смешная в выскочках и низкая в дворянстве“».

21 мая 1997 г.

Александр Житинский, Интернет:

…Этот день стоит зафиксировать, потому что сегодня состоялась презентация Центра современной литературы и книги (проект Дмитрия Каралиса), на которой присутствовали разные писатели. В Центре этом намечается поддерживать современную литературу — коллектор книг, магазин, отчасти возродить писательские тусовки, семинар Бориса Стругацкого по фантастике и проч. Возможно, что и я с Интернетом каким-то боком туда впишусь.

А пока был фуршет (неизвестно, где Каралис добыл деньги) с шампанским, водкой и икрой. Все жутко обрадовались такой халяве и почему-то решили, что так теперь будет всегда. Приходим, разговариваем, едим, пьем. А денежки пусть платит Пушкин.

После писательских тусовок всегда отвратительное настроение, потому что писатель — величина индивидуальная, его можно терпеть (любить) только отдельно. Собранные вместе писатели ужасны. (См. по этому поводу Булгакова — «Мастер и Маргарита», «Театральный роман» — ничего не изменилось). Парад амбиций и обид, мелочность чувств и мыслей в сравнении с их же чувствами и мыслями в книгах… Себя не исключаю.

Хочу только заметить, что относиться потому к писателям с презрением не стоит. Истинные они — в книгах, а не на халявных тусовках.

8 июля 1997 г.

Был у Конецкого. Говорили о моем Центре. В. В. надписал мне свою новую книгу «Кляксы на старых промокашках». Я ее успел прочитать, и мы поговорили.

В. В. уведомляет в предисловии, чтобы читатель «не ожидал найти в книге хоть какой-нибудь сюжет или даже слабенькую фабулу». И советует потренировать скулы, ибо их, дескать, не один раз сведет судорога зеленой скуки. Но это легкое кокетство — монтаж фактов великолепный! Книжица начинается дневниковыми записями девятнадцатилетнего Конецкого, воспитанника Ленинградского военно-морского подготовительного училища — 1948 год. Меня тогда еще и на свете не было — я появлюсь через год.

Из книги: «Ведь, кажется, нет ничего полезнее и насыщеннее для души пишущего человека, нежели рыть архивы предков». У Конецкого лежит чемодан с семейными архивами. В книге последний раздел — «Из семейной хроники». У меня в этом смысле — кот наплакал.

Надпись на книге: «Крестнику Дмитрию Николаевичу от мафиозного папы на добрую память — Вика Конецкий».

Греет душу. Особенно домашнее «Вика».

31 декабря 1997 г. 20 часов.

Был у Конецкого. Разговаривали два часа. Привез ему поздравление от «Центра современной литературы и книги», небольшую материальную помощь и новогодний праздничный набор.

И тепло на душе сделалось — и от разговора, и потому, что смог помочь любимому писателю. Конецкий, когда плавал, помогал деньгами многим — и знакомым и незнакомым. Приходили слезные письма от читателей — Виктор Викторович хмуро читал, потом давал жене Татьяне сотню-другую: сходи на почту, пошли, пожалуйста. Ничем другим помочь не могу.

…В. В. лежал на диване под одеялом, я сидел у столика, форточка настежь — дымили, как черти, и старый морской волк рассказал, как однажды с Глебом Горбовским пошли лечиться от окаянной пьянки, которая заездила его на берегу.

За окном падал снег. На карте мира, в полстены над диваном, тянулись разноцветные нитки кругосветных маршрутов Конецкого. Конецкий рассказывал, как Виктор Борисович Шкловский хотел его усыновить, и я думал о том, что его жизни, его биографии хватило бы еще на десяток романов.

Заговорили о фамилиях, о предках. Вспомнили его повесть в «Неве» — «Никто пути пройденного у нас не отберет» — смелую вещь.

— Ты заведи гроссбух на своих предков, наподобие судового журнала, и начни! — наставлял Виктор Викторович. — А дальше оно само пойдет! Название придумай…

Я сказал, что начал, и название придумал: «В поисках утраченных предков». Конецкий долго смотрел в потолок, сделал несколько затяжек, стряхнул пепел и сказал, что название ему нравится.

— Не ограничивай себя в форме, будь раскованнее. Может очень интересное путешествие в прошлое получиться!

Со страхом отдал В. В. свою повесть о поездке в Швецию «Из варяг в греки». Обещал прочитать.

«Писать, писать и писать!» — грозил на прощание пальцем Виктор Викторович. Он говорил другими словами — похлеще, но суть та же.

В доме пахнет елкой. До Нового года осталось шесть часов. Ольга купила индейку, собирается ее жарить с яблоками и кислой капустой, запекать картошку.

Что было в уходящем году?

В мае открыли Центр современной литературы и книги на набережной Макарова. 820 квадратных метров площади, 600 из которых — подвал.

Гостей было много, из обоих союзов. Сдержанно улыбались представители дипкорпуса.

В Белом зале играли две арфистки в белых одеждах. Сверкая голубым камзолом и ботфортами, по залам расхаживал князь Меншиков — приветствовал гостей складными речами, изображал первого губернатора Петербурга. Запотевший бочонок пива стоял под надзором хрустящего передником официанта. Водки — залейся, закуски — заешься. Василеостровская администрация постаралась.

Выступил Гранин, сказал, что книга не умрет, Интернет ей не помеха, книгу можно взять на ночь в постель, а Интернет не возьмешь. Выступил Андрей Битов. Илья Штемлер назвал меня русским Соросом.

Знал бы он, сколько денег оставалось у меня на расчетном счете! Даже налоги не заплатить.

Сидели за сдвинутыми столами, читали стихи, хохотали, рассказывали байки, ухаживали за женщинами, острили, трепались и радовались, что вернулась прежняя жизнь.

После открытия я заболел какой-то редкой ангиной, которая бывает у солдат-новобранцев на почве недоедания и нервного истощения. Лечился дома — теплым коньяком и антибиотиками.

Наутро народ пришел опохмеляться в Центр. Это меня порадовало. Но через день позвонил завхоз Курочкин и сообщил, что опохмелившиеся норовят остаться ночевать, а то и пожить добровольцами-сторожами. Я забеспокоился. Курочкин, хихикая, рассказал, что некоторые художники ходят в трусах после купания в Малой Неве и спят в креслах. «Русалок не водят?» — встревожился я. «Ну, как тебе сказать…» — задумался старый велогонщик. «Так и скажи!» — «Были тут какие-то…» — «А где сейчас?» — «Ушли с охранниками». Частных охранников совершенно бесплатно устроил Сергей Алешин, зам главы Василеостровской администрации. Его роль во всей истории Писательского клуба просто неоценима.

Я сиплым ангинным голосом сделал Курочкину выговор. Пока, дескать, директор, ослабленный вирусами, лежит в постели и по необходимости лечится коньяком, он, Юрий Леонидович, призван следить, чтобы Центр современной литературы и книги не превратился в центр разврата. И вообще, пора дважды в день протирать вывеску корабля и чистить рынду. Юра сказал, что писатели отличные мужики, и обещал полный порядок.

Пошла писательская жизнь. Застоявшийся народ встрепенулся. В план записывались на месяцы вперед.

Возобновили фантастический семинар Бориса Стругацкого.

Ник. Ютанов подарил Стругацкому кресло-трон из малазийского красного дерева и столик с ножкой в виде лиры. Борис Натанович расцвел, но плюхнулся на трон, как на трамвайное сиденье, по-простецки, без всякой величественности — в джинсах и кроссовках.

Хорошо провели вечер В. Конецкого с выставкой его картин.

Прошли вечера Ильи Штемлера, Виктора Кривулина, презентация книги А. Каца «Евреи. Христианство. Россия», на которой я напился, обнимался с автором и благодарил за умную примирительную книгу о русских и евреях.

Начались «Поэтические среды» молодых поэтов, творческие вечера, круглые столы.

Провели круглый стол по идеологии. Вернее, отсутствию оной в государстве. Провели круглый стол «Писатель и власть» с депутатми ЗАКСа. Сделали коллективный вывод: «Власть надо воспитывать!»

Выпустили на общественных началах бюллетень «Литературная жизнь Санкт-Петербурга» — три номера, тиражом по 200 экз. О нас писали газеты, показывали по ТВ. Вот, дескать, писатели сами организовали свою жизнь, не дожидаясь ремонта Дома писателей.

Увы! — расстался со старой командой «Текста», которая работала со мной на Наличной улице. Девчонки из рабочего общежития работали на совесть, но для новых задач не годились. Нельзя же в Центре современной литературы и книги кричать: «Людка, ты Леґмов из машины не вылаживала?»

Долго сколачивал новую команду. Много курю. Похудел. Сплю по шесть-семь часов в день. Но есть азарт, жить стало интересней.

КУГИ вызывает меня в арбитражный суд за неуплату арендной платы. Ищу деньги по всему городу, по знакомым, даже по родственникам — кое-что удалось. Саша Скворцов перечислил нам 10 млн. спонсорских в конце года.

Поиск денег провожу под двумя девизами: «Есть вещи поважней, чем деньги!» и «Осуществим культурную экспансию на утраченные территории!»

Иногда осторожно просят пояснить, какие вещи важнее денег и на какие территории собираемся осуществлять экспансию. «На культурные, — поясняю я. — На культурные!» — «А-а, понятно, Прибалтика там разная… Может, не надо их трогать, пусть живут сами по себе?» Объясняю, что речь не о Прибалтике или Венгрии — речь о нашей стране, о нашей собственной запущенной территории.

Треплют нервы бандиты и прежний арендатор помещений.

Бандиты предлагают открыть в нашем подвале кафе, обещая два дня в неделю пускать туда поэтов. «И пусть себе стишки читают! Мы тоже придем послушать…» Мотивируют тем, что ускорили перенос бумажки из одного кабинета Смольного в другой — из Управления по экономической безопасности в Комитет по управлению государственным имуществом. Я отказываюсь: на хрена мне бандиты в подвале? Я же не знал, кто они такие, когда мне предложили помощь. И вообще, послал секретарю Маневича коробку конфет и роскошную книгу по искусству. «Нормально?» — спросил. «Нормально!» — кивнули замаскированные бандиты, но потом захотели за эту услугу кафе. Моя «крыша» куда-то пропала, по-моему, рухнула в длительный запой. Да и проку от него на самом деле мало. Когда у нас со склада по липовым документам вывезли грузовик книг, он сказал, что это дело милиции — искать воришек. У него, дескать, другой статус, неофициальный: вести переговоры с другими крышами. «Ага, — сказала Ольга. — Надувать щеки и получать деньги!»

Прежний владелец помещений хочет денег за ремонт, сделанный несколько лет назад — 20 тысяч долларов.

С этим господином К. головную боль я нажил изрядную. Договорились, что принимаю у него весь его мрамор с зеркалами и решетки на окнах, а взамен (бартером) передаю книг на 20 тысяч долларов (Москва обещала прислать). Согласовали список книг, и он попросил оставить их у нас в подвале на временное хранение. Вскоре стал ныть, что лучше бы мы продали книги сами, а ему принесли стопку зеленых бумажек. И вообще, книги стареют, надо поторопиться. Иначе он продаст долги жестким людям.

Навел о нем справки — мужик крутой. Поехал к Саше Андрееву из нашего семинара молодой прозы — он теперь руководит в Казачьем банке. Рассказал ситуацию. Саша, попивая кофе из фарфоровой чашечки, нагнал жути:

— Тебя запросто могут грохнуть в назидание другим! Или просто голову проломить! Пойми, ты нарушаешь сложившийся на рынке порядок. За неотделимые улучшения сейчас принято платить. А у тебя место сладкое — с видом на Малую Неву. Грохнут и не задумаются. Наймут вьетнамца за сто долларов — и готово! — радостно блестел глазами литературный приятель, словно уже выпил на моих поминках.

— Я брал помещение для писателей, под культурные цели! Никто и слова не сказал, что придется платить.

Саша с улыбкой развел руками.

— Если хочешь, поговорю с нужными людьми, вас разведут.

— Это будет что-то стоить?

— Половина — десятка!

Я отказался с обидой. Саша пожал плечами. Разговор иссяк, вспомнили жен и детей, расстались.

Пожаловался Алешину и Голубеву. Пообещали что-нибудь придумать.

Хожу с газовым баллончиком в кармане куртки.

В сентябре меня познакомили с Сергеем Мироновым, заместителем председателя Законодательного собрания города. Хороший крепкий мужик, десантник, геолог. Выпили коньяку, часа полтора говорили. Я рассказал свою программу. Что особенно порадовало: сошлись на тезисе, что есть вещи поважнее, чем деньги.

Миронов рассказал, как в монгольской экспедиции, у костра, разодрался с парнем, который утверждал, что будь у него деньги, он всех купит с потрохами. Весело рассказал, смачно. Пообещал помочь из депутатских фондов на обзаведение компьютерной техникой.

Когда Миронов работал в Монголии, то читал все литературные журналы, покупал подписные издания книг. В литературе ориентируется замечательно. Одним словом, он и за культурную экспансию на утраченные территории.

Сидеть на двух стульях неудобно. Надеюсь после Нового года сдать дела «Текста» коммерческому директору Натанзону и заняться литературой и делами Центра.

Кто-то пустил слух, что у нас новый союз писателей, и народ идет косяком — выведывают, что здесь дают и чем занимаются.

Сашка Мясников подкинул совет — издавать газету «Литературный курьер».

Я задумался.

 

1998 год

14 января 1998 г.

Сегодня в Центре собралось Православное писательское общество — послушать доклад доктора философских наук Казина.

Пришел вальяжный господин с рыжеватой бородкой, в хорошем костюме с галстуком, академически-правильной речью. Я пригляделся и узнал Леньку, приятеля времен дачного детства, соседа по Зеленогорску.

Я подошел:

— Лень, ты что ли?

— Я…

Мы долго трясли руками, разглядывая друг друга. Лет сорок назад с этим будущим доктором наук мы лежали на полянке, и я ждал, когда он наговорится с приятелем о девчонках и мы пойдем строить яхту для кругосветного путешествия. Чертеж, доски и бревно для киля лежали у меня под навесом возле сарая. Потом Леньку позвали обедать, приятель уехал на велосипеде, и я хмуро пошел строить яхту в одиночестве. И, укорачивая брус форштевня, пропилил ножовкой мясо между указательным и большим пальцем на левой руке. Мне было лет десять, Леньке четырнадцать.

Я подарил ему книгу прозы. Он мне «Последнее царство», философскую. Подписывается не «Леонид», а «Александр Казин».

Оказывается, Леня и сейчас снимает дачу в Зеленогорске. Договорились летом пересечься и поболтать.

6 февраля 1998 г.

Везу Гранина до дома, едем с отчета городского правительства за 1997 год.

Впечатление от отчета угнетающее. Говорю Гранину, что хотел воспользоваться открытым микрофоном, но смутила очередь.

— О чем, Дима, вы хотели сказать?

— Наш город не должен оставаться без общей нравственной идеи! Сидели, как на партхозактиве: городское хозяйство, транспорт, жилье… Должен быть общий флаг, общий лозунг!

Я сказал то, что давно хотел сказать Гранину:

— Почему писатели пассивны? Сейчас не тридцать седьмой год — чего мы боимся? Дети и внуки спросят: как вы допустили? Почему молчит интеллигенция, молчат писатели — не выступают единым фронтом?

— Писатели всегда были пассивны в общественном смысле, — хмуро сказал Гранин.

— Но иногда нужно и кричать во весь голос. Кроме писателей этого никто не сделает. Одно дело, когда шахтеры стучат касками на Васильевском спуске в Москве, требуя зарплаты, и другое дело, если писатель вашего масштаба постучит авторучкой о стол и скажет власти: так нельзя, кончай безобразие!

— Да, — грустно сказал Гранин. — Я был недавно в детских тюрьмах — ужас, ужас…

Помолчали.

— А вы в танке по какой части были? — остынув, спросил я.

Гранин сказал, что был командиром роты. Рота — это девять танков.

— Ого! Такая команда может взять штурмом город среднего размера.

Гранин скромно промолчал.

— У нас была рота тяжелых танков «ИС».

— «Иосиф Сталин», — показал я свою осведомленность.

Хороший все-таки мужик Данила Саныч. Я представил его в танке: ладный, убористый, в шлеме, с вылезшей на лоб челкой, спокойный внимательный взгляд — и не верю, что ему скоро восемьдесят.

— Работа в Центре у вас много времени отнимает?

— С утра до вечера. Домой прихожу не раньше десяти.

Гранин стал рассказывать, сколько времени и сил он отдавал Союзу писателей, когда был его председателем.

— Если вы сделаете в Центре буфет, то народ, думаю, потянется. Водочки попить, повстречаться… А библиотеку Дома писателей туда разместить не удастся?

Я рассказал историю с библиотекой. Перед приездом губернатора Яковлева в наш Центр Чулаки попросил меня не заикаться о резервных площадях. Пусть, дескать, власть сама что-нибудь предложит. Я и промолчал, хотя Яковлев в лоб спрашивал: чем конкретно помочь писателям?

Гранин задумался.

— Я поговорю с Мишей…

— Ведь там книги с автографами Чехова, Куприна! Из частных писательских собраний, которые они передали библиотеке Дома писателей… Камер-фурьерские журналы царей! Раритеты!

— Я поговорю с Чулаки…

17 августа 1998 г. Зеленогорск.

В отпуске. Еще в начале лета привез на дачу коробку с дневниками — килограммов пять — и переношу в компьютер. Продвигаюсь медленно, изменений в текст не вношу, некоторые имена даю инициалами. Что было, то было. Почему-то даже самую последнюю некрасивость жалко выбрасывать… Но выбрасываю, чтобы не обижать близких людей. Да и как Ольга отнесется к моей затее публиковать дневники? Я же не только член Союза писателей, но и муж, отец, зять, брат, дядя…

2 сентября 1998 г. Петербург.

Архивисты откликнулись! Процесс пошел!

Уважаемый Дмитрий Николаевич!

По Вашей просьбе мы провели предварительный поиск информации о Ваших предках по отцовской линии. Вот первоначальные результаты:

В картотеке МВД Российской империи, содержащей сведения о перемене подданства выходцами из различных стран (в том числе — Греции) за 1797–1917 гг., Каралисы не числятся.

Были просмотрены дела о выходцах из различных стран, поселенных на землях в России. В том числе:

1. О переселении в Россию греков, служивших под началом графа Орлова в Морее, под Мистро (южная часть Греции), 1803 г.

2. Сведения о вышедших из Турции болгарах и греках для поселения в России: Одесса, Гросс-Либенталь, Колонии Тарканы, Катаржины, Терновка, 1810 г.

3. Материалы по письму отставного майора Алферани о разрешении переселения в Россию греков, следовавших под началом графа Орлова.

4. Материалы о прибытии в Одессу греческих и болгарских выходцев для поселения в России, 1806 г.

5. «О греках, переселившихся из Турции в Россию, 1831 г.»

Таким образом, фамилия Каралис в делах о перемене подданства и поселении в России за период с 1797–1918 гг. не упоминается».

…В адресно-справочных книгах «Весь Петербург» за 1901–1917 гг. обнаружен один человек с фамилией Каралис (справочник «Весь Петроград» за 1917 год): Каралис Павел Константинович, Невский пр., 79. Род деятельности, к сожалению, не указан…

А ведь не сгинули мои предки с историческо-архивного горизонта!

Вот тебе, пожалуйста — дедушка Каралис!

Второе письмо касается крестьянской фамилии деда-бунтаря Бузни.

То, чем окатили меня архивисты, не лезет ни в какие ворота семейных легенд.

…В ходе предварительного поиска были просмотрены справочники, картотеки и указатели Российского государственного исторического архива, в результате чего на сегодняшний день обнаружено более 30 персоналий, носящих фамилию Бузни.

Первое упоминание фамилии Бузни в Адрес-календарях Российской империи (Месяцесловах) обнаружено в 1820 г.: «В Ясском цынутном (уездном) суде — член Суда дворянин Миколакий Бузни» и «В Земском Исправничестве города Яссы — дворянин комиссар Иоан Бузни».

Далее идет список на нескольких страницах с упоминанием Бузни: бессарабские помещики, предводители уездного дворянства, судейские и полицейские чины, исправники, депутаты для надзора за правильной продажей напитков и попечители хлебных запасных магазинов…

…Возможно, все лица с фамилией Бузни относились к одной семье. Следует определить, был ли Ваш дедушка Александр Николаевич Бузни членом той же семьи…

При этом следует иметь в виду, что возможно дворянство подтверждалось какой-либо другой ветвью семьи, к которой Александр Николаевич (или его родители) не относились.

Вот тебе, етитская сила, и дедушка-марксист, крестьянский сын, друг Мичурина!

Из конверта выпала записка:

Дима!

Очень рекомендую самому посмотреть эти дела в РГИА. Во-первых, это бесплатно, а во-вторых — очень интересно. Особенно, если ты пишешь книгу — ты сможешь попутно увидеть там что-то интересное для себя. Надо только вписать в требования (это уже в читальном зале) номера дел, указанные в моем отчете, а потом — смотреть дела.

С архивным приветом,

Елена Ц.

9 сентября 1998 г.

Записали в Архив быстро.

Фолиант, в котором я осторожно листал твердые, размером с печной противень страницы, назывался: «Алфавитный список всем дворянским фамилиям Бессарабской области, утвержденным в дворянстве Департаментом Герольдии Правительствующего Сената» — и начинался в 1821 году. Это и была Дворянская родословная книга Бессарабии, составленная в алфавитном порядке.

Бузни водились в первом томе, и водились обильно, но вот закавыка: не обнаруживалось среди них моего деда, Александра Николаевича, родившегося в 1860 году.

Я просмотрел книгу несколько раз.

Отсутствие моего деда среди бессарабских Лазо, Ласкари, Кантакузинов, Пуришкевичей, Фрунзе, Доливо-Добровольских, Доничей, Лермонтовых, Леондари и прочих красивых и известных фамилий заставило меня испытать чувство досады, — словно я прыгнул в трамвай, идущий по чужому маршруту, и теперь надо ждать остановки, чтобы выйти и вернуться.

Размечтался — дворяне!

Значит, не врал батя насчет крестьянского происхождения своего тестя. А фамилию лобастый дед-крестьянин мог получить от помещика. Как у нас в России — Баринов, Помещиков…

Мою досаду скрашивало наблюдение: всех Бузни, принимаемых во дворянство, записывали в какую-то шестую часть дворянской Родословной книги. Не высокого дворянского полета, видать, птицы. К тому же, «герба не имеют». Ну, и бог с ними!..

10 сентября 1998 г.

18 августа Ельцин отправил в отставку правительство Сергея Кириенко — доллар вырос в три с лишним раза. Взлетели цены. Магазины импортной техники закрываются «по техническим причинам» — боятся торговать: курс растет ежечасно. Паника. Скупают мебель, одежду, макароны, сахарный песок, соль, крупы.

Бюджетные деньги, выделенные из своих фондов депутатами Законодательного собрания (Сергей Миронов, Виктор Новоселов, Сергей Андреев), тают день ото дня.

Успел купить ксерокс на деньги, что выделил Миронов. Вчера привезли белый овальный стол — по старой цене, за 3 млн. Старую цену удалось сохранить, запугав производителя жуткими государственными санкциями.

Доворовались в Москве! Президент, похоже, недееспособен. И мы всей семьей голосовали за этого человека, радовались его победе над Горбачёвым!

Идет война олигархов — Березовского, Гусинского, Чубайса…

Кто придумал звание олигархов для Березовского и прочих бывших фарцовщиков? Они сами и придумали. В одну неделю пресса всей страны стала вдруг использовать это словечко, отдающее величием Древнего Рима. Народу исподволь внушалось, что олигархи — это такие могущественные, умственно зрелые парни, которые сидят на семи холмах, ворочают миллионами и думают о благе страны. Без них ни одна пушка не выстрелит, ни один волос с головы примадонны не упадет. Люди, равные богам!

«Какие это, на хрен, олигархи! Расстрельный батальон!» — сказал Сергей Алешин, служивший в отделе собственной безопасности Ленинградского управления КГБ.

Ельцин направил Думе письмо с предложением утвердить на должность премьер-министра Евгения Максимовича Примакова, академика и нынешнего министра иностранных дел.

Президент держал паузу три дня. Черномырдин в телевизоре лез из кожи вон — кричал, ругался и уверял всех, что наконец-то знает, как спасти страну от дальнейшей катастрофы. Услужливый Киселев (НТВ) показывал во время Черномырдин-шоу кадры собрания русских национал-патриотов с повязками, похожими на фашистские, и предлагал Виктору Степановичу прокомментировать. «Вот эти придут! Вот эти! — картинно возмущался и. о. премьер-министра Черномырдин. — Вот чего хочет Дума своим затягиванием моей кандидатуры!» Артист, мля.

Если бы Ельцин предложил кандидатуру Черномырдина в третий раз, то Дума проголосовала бы за импичмент президенту по совокупности обвинений: развал Союза (Беловежское соглашение), расстрел Парламента и Чеченская война. А президент, в случае отклонения кандидатуры премьер-министра в третий раз, распустил бы Думу (по конституции он имеет на это право).

Но Ельцин подумал-подумал и предложил Примакова, который шесть лет возглавлял внешнюю разведку. И импичмента, судя по всему, не будет. Дума как бы махнула рукой: ладно, забудем старые грехи. Вы к нам по-человечески, и мы к вам по-человечески. Мы вас просто попугать хотели. Таковы правила игры, понимаешь.

Ельцин, похоже, никому не нужен, кроме своей семьи, его администрации и лиц, пользующихся его покровительством. Нечто похожее было с Горбачёвым перед его добровольной отставкой.

Черномырдин кричал сегодня в телевизоре, что снимает свою кандидатуру, т. к. не хочет быть камнем преткновения, Россия ему дороже и всё такое прочее. И сказал, что Дума хочет установить свою диктатуру и изменить существующий в стране строй и конституцию. И навыкрикивал еще несколько несвязных и политически неграмотных лозунгов. «Вел себя, как Новодворская», — прокомментировал в вечернем эфире Геннадий Селезнев, спикер Думы.

Похоже, весь мир злорадствует — огромная страна, а порядка и достатка никак не создадим.

Сегодня полнолуние. Огромная Луна с отчетливыми пятнами. Кажется, напряги зрение, и увидишь наш советский «Луноход», застрявший в кратере лунного вулкана двадцать лет назад.

12 сентября 1998 г.

Едва я потянул на себя массивную дверь Архива, как с Петропавловки бухнула пушка, и звук выстрела, шелестя под фермами мостов, пронесся к заливу.

Спустился в низок гардероба, разделся, поставил в фанерную ячейку портфель. Меня не покидало ощущение, что со вчерашнего вечера в Архиве всем было хорошо известно: утром придет потомок шпиона смотреть дела своего предка. Я пытался подбодрить себя слышанной где-то фразой: «В любой ситуации следует сохранять хладнокровие, ибо через сто лет это не будет иметь никакого значения», но в моей ситуации всё выглядело наоборот: мои находки будут иметь значение и сегодня, и завтра, и через сто лет…

…Я долго не мог заправить фотопленку в затвор диаскопа. Наконец сфокусировал размашистый рукописный текст на чистом листе бумаги.

«…Каралюс Фома Осипович. Дело по обвинению в шпионаже».

Постановление об аресте, предъявление обвинения, анкетные данные задержанного…

Бред какой-то. Мещанина Ковенского уезда Сядской волости Каралюса Фому Осиповича, сорока лет от роду, задержали 25 августа 1917 года в Петрограде и поместили в тюрьму «Кресты» по подозрению в шпионаже. Он, понятное дело, шпионаж отрицает: просто приехал в столицу по делам. Это было уже при Временном правительстве Керенского. Послали запрос о благонадежности Фомы Осиповича в Жандармское управление Ковенской губернии; в ответ: нормальный мужик, ничего такого за ним не числится. Через полтора месяца, проскрипев нужными шестеренками, аналогичный ответ прислала жандармерия Виленской губернии.

Еще несколько листов — совершенно угасший текст допроса. Можно разобрать только отдельные слова, вдавленные железным пером в серую бумагу. И ни одной фамилии — к кому приехал, у кого остановился — ни одного мостика в наше время.

И вот последний лист: 24 октября 1917 года (накануне революции) моего почти однофамильца (а может, и родича?) выпускают из «Крестов»: катитесь, дядя, колбаской на все четыре стороны. И дядя идет по холодному Питеру, кутаясь в зипун и чертыхаясь, — за что продержали два месяца? что за порядки в этой долбаной столице?

Я с облегчением сдал журнал с коробочкой — шпионские дела просвистели мимо.

Да, прав Лотман: «История не меню, где можно выбирать блюда по вкусу».

15 сентября 1998 г.

Дума утвердила Примакова с первого раза. Против были только жириновцы.

Немногословный Примаков составляет свой кабинет.

А я составляю план работы Центра на осенне-зимний сезон. Обзвонил человек сто. Собрал пятьдесят заявок. Звоню Гранину. Спрашиваю, не хочет ли он провести в Центре свой творческий вечер.

— Дима, вы, наверное, заметили — я не люблю этой шумихи… Ну что мне вечер? Если бы какой-то повод был — книга бы вышла… Спасибо большое, но не буду.

Я похвастался, что летом сидел, как проклятый за компьютером, с одиннадцати вечера до пяти-шести утра. Перенес в компьютер пять килограммов дневников.

— Почему же, как проклятый? Это такое удовольствие — работать! А вы давно дневники ведете?

— Разрозненные записки — с юности. Систематически — с 1981 года. Хочу издать книгу к своему пятидесятилетию, за десять лет.

Гранин похвалил мое усердие: «Дневники — как коньяк, чем дольше выдержка, тем ценнее…»

Вечером гулял с Юджи во дворе рядом с поликлиникой.

В брошенном автомобильном фургоне живет семья с ребенком и собакой.

Желтел слабый свет в щелях. Выбитые окна завешены тряпками. Тишина. Стучит по железной крыше дождь.

Ветром распахнуло дверь фургона, и я различил собаку — она молча смотрела на нас с Юджи.

Несколько дней назад я видел в этом тихом фургоне мальчика лет пяти и собаку с острыми ушами, привязанную поводком к ручке дверцы. Она напряженно следила за гуляющей во дворике Юджи и не издала ни звука. Тогда, в первый раз, я подумал, что люди просто сидят в машине и что-то там ремонтируют или разбирают какой-то груз. Теперь теряюсь в догадках. Беженцы? Приезжие, не нашедшие, где остановиться? Люди, потерявшие жилье?

А рядом, за бетонным забором, достраивается элитное здание с подземными гаражами, трансформаторной будкой и уже высаженным газоном. Реклама этого дома висит по всему Васильевскому острову…

И оба раза я не слышал голосов взрослых. Только мальчик что-то звонко говорил.

Максим, который часто выводит Юджи в этот дворик, подтвердил, что в фургоне кто-то живет. Я сказал, что надо бы отнести им одежды и еды. Но днем, чтобы не пугать людей. Максим сначала не понял, о ком речь (мы вспоминали и южнокорейскую семью, которая сняла квартиру над нами и в которой есть пацаненок лет пяти, топотавший сегодня все утро по коридору), и спросил:

— Зачем?

— Как, зачем? Ты думаешь, они сидят ночью в фургоне и красную икру ложками едят?

— А-а, ты про фургон… Да, надо бы…

14 октября 1998 г.

Ходил по приглашению Гранина во дворец Белосельских-Белозерских на общественные слушания «Россия во мгле: уныние или оптимизм?» Сначала выступил Гранин — очень проникновенно. Потом ученые и политики бубнили свое. Бывший ректор Архивного института, мелькавший в телевизоре во времена перестройки — Юрий Афанасьев, холеный и самодовольный, говорил непонятно о чем.

Зато куда понятней выразился некий Даниил — мальчик с длинными завитыми волосами в стиле певца Валерия Леонтьева: «Чем быстрее перестанет существовать это страна, тем лучше будет для всех». Он имел в виду Россию.

Я растерянно оглянулся по сторонам: кто даст ему по роже и скинет со сцены? Никто и бровью не повел — будто так и надо. Я сидел в дальних рядах и далеко от прохода…

Ольга С. с «Радио России», которой я сказал, что надо бы пойти дать ему в ухо, схватила меня за рукав и не пустила: «Сидите спокойно, Дмитрий Николаевич, берегите нервы… Ему только этого и хочется. Синяки пройдут, а гранты повысятся».

И зал, полный демократов, спокойно слушал. Некоторые даже аплодировали.

И я ушел в гневе на себя, что не дал этому хлыщу с шестимесячной завивкой в ухо, и в гневе на всю эту псевдодемократическую тусовку. Дожили! Фраза: «Чем быстрее перестанет существовать это страна, тем лучше будет для всех!» вызывает в центре Петербурга аплодисменты.

И такой грантовый плюрализм по всем телевизионным каналам!

17 октября 1998 г.

Вчера явились два бандита. Первый, Дима, — красавец парень: черные антрацитовые волосы, черные блестящие глаза, высокий, хорошо сложенный, в черных брюках с искрой и черной же шелковой рубашке. Ну просто артист академического театра, блин! И вел себя вежливо. Второй — купчик, похожий на разжиревшего китайца, он собственно не бандит, а наводчик. Навел Диму, чтобы обсудить со мной тему кафе в нашем подвале. А что обсуждать? Я ему год назад сказал, что с бандитами дел иметь не хочу, он уже приводил парочку в спортивных костюмах. И вот позвонил накануне, договорились, что встретимся один на один у меня в кабинете, но пришел с красавцем.

Я сказал, что формат встречи нарушен, переговоры вести не буду.

— Извините, ребята, — я поднялся. — Такие серьезные дела обсуждаются Советом учредителей. Я всего лишь директор. Оставьте ваши координаты, мы позвоним…

Они ушли, прочитав в коридоре состав Совета учредителей в красивой рамочке. Думаю, там были интересные для них должности и фамилии.

Судьба библиотеки Дома писателя стала определяться, и писатели заволновались. Критик Рубашкин забегал, зашуршал, забрызгал слюной: «Библиотека ускользает из рук Союза! Каралис хочет повысить рейтинг своего Центра и понизить рейтинг Союза писателей Санкт-Петербурга!».

И эту химеру с «рейтингами» всерьез обсуждали в моем отсутствии на Совете. О пропадающей библиотеке рассуждали, как о престижном покойнике — кому хоронить.

Что-то сердце начинает барахлить. То под лопаткой жжет и давит, то кульбиты совершает в грудной клетке. Курю безбожно много: хватаю одну сигарету за другой.

Виктор Конецкий прочитал мою повесть про поездку в Швецию. Диагноз: «Можно печатать!» Дал несколько ценных советов. Кот Муркиз, присутствовавший при этом, смотрел на меня огромными мерцающими глазами: «Понимаешь, что тебе мой хозяин говорит? Покороче, покороче, надо! И нечего комментарии разводить! Запомнил? Молодец, заходи еще».

Кот вполне дружелюбен, но я его побаиваюсь — большой, матерый, себе на уме.

18 октября 1998 г.

Был у Конецкого.

В. В. жаловался, что город плохо приветствует натовский флот, вошедший с визитом дружбы в Неву. А НАТО готовилось в ближайшие дни нанести удары по Югославии — в защиту косовских албанцев-сепаратистов. Отсюда и прохлада городских властей.

— Такие визиты готовятся несколько лет! — возмущался В. В. — А мы всем морякам в морду плюнули! Что они про нас теперь по миру разнесут? Вот представь — я приглашу тебя в гости, а дверь не открою! Или дам в глаз, когда ты сядешь за стол. Уж если драться, то завтра. А сегодня надо быть гостеприимным хозяином. У моряков этикет — святое дело! Без этикета любой флот рухнет!

Конецкий дал мне почитать 8-й номер «Невы» со своим «последним в жизни рассказом». Сказал, что прозаику после шестидесяти лет надо отрубать руки: он уже ничего хорошего не напишет!

«Огурец на вырез» — нормальный рассказ, с блестками игривости и юмора. Хотел бы я так писать в 69 лет. Жена Татьяна перепечатывает, ведет его дела — незаменимый помощник и друг. Любят они друг друга.

22 октября 1998 г.

Проводили общественные слушания «Организованная преступность — кому выгодно?». Были: Сергей Миронов, представитель президента в Петербурге Сергей Цыпляев, силовики, писатели. Три телевизионных канала показали сюжеты в вечерних новостях. А кому выгодно, так и не определили. Все силовики были в элегантных костюмах по тысяче долларов за штуку и выше. Об этом нашептала телевизионный комментатор Марианна Баконина — мы с ней вели этот круглый стол.

1 ноября 1998 г.

Неделю назад уволил В. — за бесстыжие глазенки, как я сказал Ольге. Сделал то, что давно собирался сделать, и неделю блаженствовал в одиночестве. Привел в порядок документацию, за которой она должна была следить, разложил все по полочкам, и т. п.

Заменил вывеску: убрал «Книжный дом „Текст“» и добавил «Писательский клуб». Привез в Центр бильярд, подаренный Василеостровской администрацией. Помог, как всегда, Сергей Алешин.

Завтра выходит на работу новая девушка — Ольга. Окончила Институт культуры, работала помощником режиссера по массовым зрелищам. 30 лет, двое детей. Дети пристроены — один в санатории, другой на юге у бабки. Живет на Васильевском.

Посмотрим.

5 ноября 1998 г.

Вчера пенсионер из Подмосковья взорвал свой «москвич» около Спасской башни Кремля. Президент на отдыхе в Сочи. Осколками взрыва поцарапана башня. Пенсионер Орлов отделался легким испугом, как сказали по ТВ, и проявляет признаки шизофрении.

Все недоумевают, как пенсионер смог подобраться на заминированном автомобиле к Кремлю. Несколько человек охраны Кремля ранены. Орлов сказал, что он недоволен задержками пенсии. Автор нескольких антиельцинских книг. Нештатный корреспондент патриотической газеты. Думаю, его признают невменяемым, как в старые времена. Не может же нормальный человек бросаться на Кремль, резиденцию всенародно избранного президента России.

Первый раз после пожара был в Доме писателя. Сгоревший рояль на сцене Белого зала с обнаженными струнами-нервами. Запах гари. Колпак из потемневших досок над выгоревшим потолком. Под ногами хрустят штукатурка и лепнина. Некоторые окна распахнуты настежь. Антикварная мебель вывезена. Жуликоватого вида сторож свинчивал латунные задвижки на окнах. Увидев нас, сделал вид, что починяет примус. В бильярдной на полу валялись папки — отчеты о работе Совета Дома за 1944 и 1949 годы. Взял для литературного музея, который надеюсь организовать. После пожара прошло уже шесть лет…

Валерий Голубев сдержал обещание — морские курсанты перевезли библиотеку Дома писателя в новые помещения библиотеки Ломоносова на Васильевском. Сделали выставку уцелевших раритетов, пригласили губернатора Яковлева, Гранина, других почетных гостей, устроили фуршет. Теперь будут разбирать, сушить, выявлять грибок.

Зарегистрировал газету «Литературный Курьер». Объем — от четырех до шестнадцати полос. Дизайнер готовит пилотный выпуск. Планируем бесплатно распространять в книжных магазинах, гуманитарных вузах, библиотеках, творческих союзах и т. п. Ищу деньги на газету.

Учредили литературную премию в области фантастической литературы им. А. и Б. Стругацких — «АБС-премию». В жюри — девятнадцать человек со всей России. Борис Натанович — Председатель жюри с правом вето. Цель премии — поддержать именно литературную фантастику. Ищем спонсоров — Сергей Арно роет многочисленные справочники в поисках богатых людей и организаций. Премию решено вручать 21 июня, в день, равноотстоящий от дней рождения братьев. Разрабатываем символику. Скорее всего, это будет медаль в виде семигранной гайки — «как символ артефакта вообще».

4 декабря 1998 г.

Нашел бабушку!

Из городского ЗАГС пришло письмо: найдена интересующая вас актовая запись о смерти Каралис Ольги Николаевны за 1929 г. За разъяснениями обращайтесь в ЗАГС Петроградского района.

Я подъехал к старинному особняку на Петровской набережной. Мела поземка. Поднялся на четвертый этаж, заглянул в нужную дверь. За столом сидела немолодая женщина с усталым лицом. Проверила мои документы, принесла со стеллажа гроссбух. Раскрыла.

— А вы уверены, что это ваша бабушка? Как ее звали, где она жила?

Я рассказал всё, что знал: работала воспитателем в Парголовском приюте, после революции перебрались в Тамбов. Пожал плечами, развел руками — всё! Расспросили об отце. Тут я рассказал более живописно и содержательно. Женщина покивала, признавая мое право на семейные тайны, и развернула ко мне книгу с выцветшими зеленоватыми страницами.

…Каралис Ольга Николаевна, умерла 26 ноября 1929 года.

44 года. Русская.

Место смерти: Рентгенологический институт.

Причина смерти — рак.

Имущество есть.

2 сына, дочь.

Место работы: помощник ГосИзд.

Заявитель: Каралис Николай Павлович, прож. Тамбов, ул. Кузьминская, 11.

«Документы получил». Я увидел подпись моего будущего отца — ему было тогда двадцать пять лет.

В машине я закурил и стал слушать, как свистит в щелке окна поземка. Темнело быстро. В детстве я немного завидовал одноклассникам, чьи бабушки потуже затягивали им шарфы перед гуляньем и кричали вслед, что переходить улицу надо только по зеленому — слышишь! только по зеленому! — сигналу светофора.

Вот, теперь у меня тоже есть бабушка.

И пусть она умерла — но она моя бабушка. День ее смерти совпадал с днем моего рождения. И известие о том, что документ в архиве найден, мне тоже отправили в день моего рождения — я посмотрел на почтовый штемпель. А пришло оно в день рождения отца — 1 декабря. И женщина-архивариус не должна была найти по моему ошибочному запросу эту актовую запись за 1929 год. Но нашла…

И кто сделал мне такой подарок?..

Вопрос, не требующий ответа.

Бабушка, бабуля…

Она на пять лет моложе меня, моя русская бабушка, которую удалось вызволить из исторического небытия. Я чуть не прослезился от радости.

И когда на бензоколонке у Петропавловской крепости машины принялись сигналить, а водители высунулись из окон и стали крутить пальцами у висков и кричать, чтобы я поторапливался, а не стоял, как дундук, я завернул пробку бака и улыбнулся, счастливый и довольный: «Да ладно вам, мужики, я только что бабушку нашел!» Но они, похоже, не расслышали.

13 декабря 1998 г.

Корейцы, поселившиеся над нами (муж, жена, двое детей) громыхают с утра до утра. Похоже, они вообще не ложатся спать. Утром — бум! бум! бум! — корейский первоклассник, скачет, как мячик, по длинному коридору. С кровати не слезает, а спрыгивает. И все остальные передвижения по квартире выполняет только с подпрыгиванием. Веселый австралийский кенгурёнок, а не корейский мальчик! Вечером, вместо того чтобы прилежно учить уроки, он соскакивает со шкафа или с люстры. Ложусь поздно, точнее рано — часов в 5–6 утра, и слышу, что корейцы не спят.

Вчера ночью ссорились и швыряли на пол чугунные сковородки или гири, орали с сердитыми интонациями.

Оделся и пошел по морозцу в библиотеку Л. Толстого — обещали приготовить книги. Любезная директриса показала владения: картинную галерею, гостиную, читальный зал. Раскланялся, взял свежие журналы и книги.

Зашел в Андреевский собор. Шел молебен по случаю престольного праздника. Служил Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир.

Вернулся домой, выпил кофе и стал листать книги.

«Опавшие листья» В. Розанова отложил через полчаса.

«Скандалист или Вечера на Васильевском» не узнал, удивился тому восторгу, с которым читал шестнадцать лет назад; отложил на потом. Но с удовольствием прочитал предисловие В. Каверина.

Третью книгу — «Повести о прозе», Шкловского, полистал с возрастающим скептицизмом. Увидел «сделанность» нескольких абзацев. Боясь разочароваться, отложил. А ведь лет пятнадцать назад читал с замиранием сердца!..

Несколько раз скачивал из Интернета следы своих однофамильцев в латинской транскрипции. Интересно! Поначалу. Потом притомился и задумался: а на фига? Мне надо искать свои ближние корни, а не собирать всемирную заочную конференцию Каралисов.

Ссылка на Каралиса (на русском языке) встретилась 31 раз. Это оказался я сам. Творчество, литературный семинар Бориса Стругацкого, Центр современной литературы и книги. Последовательность по количеству упоминаний — с точностью до наоборот. О моем творчестве говорить нечего — где оно?

Начал создавать Музей современной литературы.

Президент наградил Александра Солженицына высшим орденом России — Андрея Первозванного. Солженицын отказался принять награду. Сказал, что заранее просил президента не утруждать себя наградными хлопотами. Сказал, что от власти, при которой люди месяцами не получают зарплату, он принять награду не считает возможным.

Это поступок! Кабы все крупные писатели вели себя так!

16 декабря 1998 г.

Звонил Д. Гранину, предложил провести в ЦСЛК прием по поводу его 80-летия.

— Спасибо, Дима. Должен вам сказать, что вы трепетный человек.

— Спасибо, — сказал растерянно. Я не знал, как это понимать.

— Это действительно так, — настаивал Гранин.

Спросил про библиотеку — когда она начнет работать. Готов передать свои книги в дар. Сказал, что позвонит через пару дней, соберется с мыслями и даст ответ насчет юбилейного вечера.

По телевизору нет никаких новостей, кроме «новых антисемитских выходок коммуно-фашистов». Каждый день новые «разоблачения».

В Думе заседала комиссия по импичменту президенту — обвиняли Ельцина в геноциде русского народа. Из всего заседания показали только фрагмент, где председатель комиссии Виктор Илюхин сказал, что такое было бы невозможно, если бы в окружении Ельцина находились люди коренной национальности, а не лица одной еврейской национальности, безусловно, весьма одаренной и талантливой.

Вчера это было сказано. А сегодня весь день полощут эту тему. Про геноцид русского народа ни слова. А вот то, что евреев тронули — кошмар! «Антисемитизм принимает государственные масштабы!» Коммунисты в устах телевизионных комментаторов превратились в фашистов. «Эти фашисты…» и т. п. И никто в суд почему-то не подает, что людей обзывают фашистами.

Неумно ведут себя некоторые евреи, ох, неумно. С телевизором ведь не поспоришь, ему не ответишь, а ложь и подтасовка фактов видна невооруженным взглядом. Народ злится, раздражается — опять только еврейские проблемы и обсуждают! — и может кончиться озлоблением против евреев. Не исключено, что просто будут бить по роже на улице. До евреев в телевизоре не дотянешься, а свой, местный — рядом. Получай!

Тут же показывают лидера Российского национального единства, купируют его речь и оставляют самое хлесткое. Они думают, что промывают нам мозги.

Наши «демократы и реформаторы», разворовавшие страну, поспешно уводят общественное мнение от сакраментального вопроса «Кто виноват?» к теме плохих коммунистов и националистов, мол, если допустить их к власти, будет еще хуже.

21 декабря 1998 г.

Звонил писатель Юван Шесталов. Энергичный и симпатичный дядя. Длинные черные волосы, широкий лоб, умные глаза, быстрые плавные движения.

…Прочитав предисловие к его книге, написанное Владимиром Солоухиным, я заочно похвалил речные просторы Оби, богатые уловы и гостеприимство местных жителей. И вот он предлагает ехать весной на рыбалку. Говорит, надо собрать компанию хороших стрелков и ехать — бандиты, дескать, расшалились в его бывшей брошенной деревне рядом с каким-то трактом. И бандитов, дескать, шуганем, и рыбки наловим.

— И на Севере бандиты есть? — удивился я.

— А как же! Сколько хочешь! Чуть что — за автомат хватаются. Надо ехать хорошей компанией. У меня и квартира в Ханты-Мансийске есть. И катер большой. Я его затопил, чтобы не украли. Два ружья есть.

В предисловии Солоухина ничего не говорилось о бандитах в ханты-мансийской тундре. Наоборот, все уважительно кланялись друзьям Ювана, плясали в их честь народные танцы, били в бубен и торжественно вводили под ручки в яранги, где на оленьих шкурах московские гости пили-ели, а потом ездили на катере по широченной Оби и ловили рыбу.

— Понятно, — как можно бодрее сказал я. — До весны время есть, подумаем. Летите спокойно в ваш Будапешт, счастливого, так сказать, пути!

На следующее утро опять звонит Юван. Перед отлетом в Будапешт делится новой идеей. Мировая общественность, дескать, должна встретить третье тысячелетие на Северном полюсе! Но с обязательным заездом в Ханты-Мансийск, оттуда на оленьих упряжках в тундру, где будет купание в теплых гейзерных ямах — их надо срочно привести в порядок и выложить плиткой, а затем короткое посещение его родного села ВИП-персонами, которым Юван расскажет о космическом сознании и прочтет свои новые северные баллады — он их заканчивает.

Руководителем празднования он готов назначить меня. Всё будет проходить под приглядом Фонда космического сознания. Надо уже сейчас не спать, а составлять список и приглашать английскую королеву, президента США, остатки ансамбля «Битлз» и прочих важных персон…

— Как тебе такая идея?

— Лучше не придумаешь! Главное, чтобы не украли конкуренты.

— Вот-вот, — сказал Юван. — Поэтому никому не болтай. Уже сейчас надо приглашения рассылать. Для начала найди в Интернете адрес английской королевы. И позвони мне в Будапешт, я расскажу, что дальше делать. Запиши телефон…

Я зачем-то записал.

— Так мы с бандитами едем биться или делегацию на Северный полюс повезем?

— Одно другому не мешает, — рассудил Юван. — Наоборот, поможет.

…Помню, в кафе Дома писателей он поил членов мастерской молодой прозы по случаю «Ордена дружбы народов», который позвякивал в его бокале. «Будьте такими же хорошими, как я!» — чокаясь, твердил Юван, и мы боялись, что он в размашистом глотке проглотит орден. Потом он начал бегать колобком по кафе и слегка безобразничать: садился на колени к женщинам, хватал со столов закуску, кружился, изображая танцующего медведя, учил официанток горловому пению. Буфетные вызвали жену. Глянув в ее спокойное лицо, Юван, поднял руки и покорно пошел за ней к выходу. Но успел скинуть на наши сдвинутые столы сложенную квадратиком двадцатипятирублевку: «Будьте такими же хорошими, как я!» Мы восторженно взвыли.

Про Ювана Николаевича ходили вздорные слухи. То, дескать, огнепоклонник Шесталов разводил вместе с поэтом Евтушенко костер у себя в квартире, устраивал пляски с бубном, гипнотизировал автора «Братской ГЭС», который на несколько суток терял способность сочинять, потом напускал гипноз на участкового, и тот отдавал ему свой пистолет, а после приходил в слезах и умолял вернуть табельное оружие… То пил, то бросал, а в перерывах между пьянками играл сам с собой в домино и плясал вприсядку под старинный граммофон.

Во времена перестройки Юван Шесталов предложил свои блатные связи с Космическим сознанием премьер-министру Рыжкову. Сибиряк Рыжков внимательно выслушал Ювана и повел черноволосого провидца к Горбачёву. Генсек собирался на обед и сказал, что долго слушать писателя-космиста не может. Ювана быстро напоили чаем и отправили. «Бойтесь теплых августовских ночей! — предрекал Шесталов, делая руками таинственные пассы в сторону Горбачёва. — Они опасны для вашей власти!» Горбачёв поморщился и махнул рукой: «Вы нам тут не подбрасывайте!..» И пошел закусывать с генералами.

Шесталов говорит, что может предсказывать будущее. Но не больше, чем на восемь лет. Надо бы поинтересоваться, что будет с Россией — развалят ее демократы окончательно, или выживем?

29 декабря 1998 г.

Заехал заместитель начальника РУБОПа Вячеслав Алексеев и вручил мне тяжеленькую коробочку с красным эмалевым крестом и удостоверение к нему. Памятный знак к десятилетию организации.

— Поздравляю с Новым годом! Надеюсь, больше вас никто беспокоить не будет.

Он уехал, а я еще долго держал на ладони тяжеленький с золотым рисунком крест. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Вот такая история.

 

1999 год

2 января 1999 г.

Написал письмо двоюродному брату по матери, Юрию Хваленскому, в Обнинск. Послал ему копии промежуточных архивных справок по Бузни и попросил помощи — воспоминаниями, документами, догадками. Все-таки доктор наук, бывший «секретный физик», заместитель директора института, вырос в Тамбове, а учился у нас в Питере. Думаю, его заинтересует.

В «Беседах о русской культуре» Ю. Лотман пишет, что существует особое отношение к истории: предками восхищаются — родителей осуждают; незнание предков компенсируют воображением и романтическим мнимопониманием, родителей и дедов слишком хорошо помнят, чтобы понимать. Всё хорошее в себе приписывают предкам, всё плохое — родителям.

Я прибрался в Центре, пропылесосил подиум, протер овальные столы. Посидел в одиночестве — до Нового 1999 года оставалось десять часов. И подумал, что Новый год встречаю без команды, без финансирования, с незаконченным романом, с полянкой врагов, которые выросли, как грибы после дождя. Правильно говорят: не поивши, не кормивши, врага не наживешь.

О чем я еще думал, поглядывая из кабинета на Малую Неву в сером сумраке зимнего дня?

Думал о том, что еще один год прошел, не переменив по большому счету образ жизни. Денег стало меньше, роман не дописан, но нет и выматывающей нагрузки, которая была в «Книжном доме». Желчный пузырь удалили, стал спокойнее и добрее. С Ольгой перестал конфликтовать по пустякам, да и по большому счету не конфликтуем.

Кризис в Россию пожаловал. Разрушали коммунистическую систему, а разрушили страну.

Сегодня впервые купил газету «Правда» — надоела ложь всех телевизионных программ…

Бабушку нашел. Ольгу Николаевну, русскую, 1885 года рождения, из Ярославля.

Следы дедушки, Каралиса Павла Константиновича, обнаружились на Невском, 79.

В семье Бузни разбираюсь.

Максим стал студентом Горного института.

Маришка учится в полиграфическом техникуме на 5-й линии, живет с нами. Купили ей диван — спит в большой комнате с Ольгой, по-прежнему называет ее мамой. Девушке девятнадцать лет — есть проблемы.

Максим тоже не без проблем — но первую сессию сдал хорошо.

Татьяна с новым мужем живет в Мурманске, собираются переезжать в Адлерский район, где им как северянам выделяют землю под строительство дома.

Готовлю дневники к печати. Придумал название — «Автопортрет».

13 января 1999 г.

Звонил Юра из Обнинска. Я пытался втянуть его в розыски корней. И втянул. Он готовит мне письмо. Кое-что рассказал по телефону.

Нашу с ним бабушку звали Параскева Петровна.

По счастливой случайности, в Обнинске живет женщина, которая раньше выкупила 1/2 дедовского дома и была их соседкой за стенкой. Эта женщина говорит, что по документам дом был 1910 года постройки, она присутствовала при его ломке. Дом был бревенчатый, обложен кирпичом.

Юра сказал, что в своих дневниках, часть которых хранится у него, дед описывает дагеротипы разных видов и вспоминает фото своих родителей 1844 года, где они, молодые, отдыхают в Варшаве.

17 января 1999 г.

Тепло, снег почти растаял, низкие тучи, воздух пропитан влагой — хмарь.

Справили 80-летие Д. Гранина.

Юбиляр пришел без опозданий. Гости тянулись целый час.

— Как вам удалось так хорошо обжиться? — спросил Гранин, побродив по Центру.

Я рассказал о спонсорах и помощи бюджета.

Гранин с двух раз задул все восемьдесят свечек на праздничном торте размером с цветочную клумбу.

Был Цыпляев, представитель президента РФ в СПб, был Голубев Валерий Александрович, глава Василеостровской администрации с супругой. Я дал всем слово в Белом зале, потом перебрались в буфетную, за биллиардной.

Когда мы сидели у меня в кабинете, Житинский стал воодушевленно цыганить деньги у Цыпляева на свою новую программу «Книги петербургских писателей в Интернете». Цыпляев обещал помочь.

Эпизод. Чулаки выронил пластмассовый стаканчик с шампанским, и тот лег на ботинок Гранина — они стояли напротив и разговаривали. Чулаки даже не заметил потери, задумчиво смотрел вверх, словно разглядывал потолок. Гранин осторожно глянул на ботинок, залитый шампанским, на привалившийся к нему стаканчик, но ноги не сдвинул. Поднял глаза на Чулаки — тот крутил задранной вверх головой. Снова глянул на ботинок и, только убедившись, что Чулаки не намерен реагировать, осторожно убрал ногу.

Чулаки сманил меня глазами в кабинет и предложил задуматься о должности директора Литературного фонда (питерского отделения). Я отказался с благодарностью и предложил Измайлова. Чулаки просил держать разговор между нами. Что это — боязнь, что я займу его место? Или подсказка Гранина, который видел, как мы развернулись?

К. и Ж. почти в открытую увели по бутылке коньяка со стола и отнесли в гардероб. Противно…

Сегодня утром позвонил Гранин и поблагодарил за «чудный, почти семейный» вечер. Я только проснулся, и он угадал мое состояние, извинился, что разбудил. Я соврал, сказал, что не сплю. Ночью мне вызывали «скорую», болело сердце, думал инфаркт — оказалась невралгия. Сделали кардиограмму, сняли боли уколами.

Гранин сказал, что в Центре ему очень понравилось, обстановка раскованная, даже, дескать, представитель президента играл с писателями в бильярд…

А сегодня я начал читать его старую повесть «Обратный билет». О поездке в места детства, в Великие Луки. Трогательная вещь, с ностальгией по детству.

Весь день прожил с двумя доминантами настроения: радостью, что вечер удался, и тяжелым чувством досады за украденный коньяк.

Максим уехал в Зеленогорск на выходные.

Вчера ходил в полиграфический техникум просить за Маришку. У нее хвосты и прогулы. Директор сказал, что ей в армию не идти и отчислит он ее с легким сердцем. Или пусть переводится на контрактную основу и учится, сколько хочет, хоть еще три года. Просто беда с дочкой.

12 февраля 1999 г.

Накануне в Доме актера был вечер, посвященный 80-летию А. М. Володина.

Олег Басилашвили спустился с трибуны и подарил юбиляру четвертинку водки. Володин выпил из горлышка половину и под аплодисменты предъявил залу оставшееся. Силен!

Сегодня мы устроили автору «Осеннего марафона» и «Пяти вечеров» писательский вечер.

Володин трогательно рассказывал, как уходил на фронт, как воевал солдатом, как боялся и ненавидел власть, как боготворит женщин и многое другое, житейское.

Трапезничали в Зеленом зале. Андрей Измайлов, уставший от ночной работы над рукописями, заснул за столом, и Володин, сидевший рядом, использовал широкую спину молодого коллеги как столешницу. Клал на нее книжечки своих стихов и надписывал. Плавное колыхание измайловской спины не препятствовало сотворению надписей.

Наши спонсоры — «Молдавские вина» одарили юбиляра корзиной «молдавского избранного».

Пока застольничали, из корзины, обернутой целлофаном, пропало несколько бутылок хорошего коньяка…

Листаю новую книгу Володина «Неуравновешенный век»:

22 февраля 1999 г.

Несколько дней составлял «Планы архивных розысков» по двум фамилиям. Писал запросы. ‹…›

Два деда и две бабушки. Мы никогда с ними не встречались, они ушли, не зная о моем будущем появлении на свет, но без них мне не двинуться в путешествие по Прошлому. Надо найти следы их жизни и вывести на чистый лист бумаги.

Отправил письма в двенадцать архивов: предков — в международный розыск!

Оплату, как водится, гарантировал, в просьбе просил не отказать и слезно умолял господ архивистов помочь бедному писателю сдвинуть с места повозку нового семейного романа. К каждому запросу я приложил книжку с повестью о нашей семье — «Мы строим дом» и буклет Центра современной литературы и книги, которому уже пошел второй годик.

Насчет романа я сильно преувеличивал: там еще и конь не валялся, но каков хитрюга, а?

Особая надежда на Тамбовские архивы. Именно в Тамбове, на берегах речки Цны, жили трое из разыскиваемой четверки: дед Бузни и две бабушки — Прасковья и Ольга. В Тамбове же познакомились мои будущие родители — Николай и Александра, тогда еще совсем юные существа.

Я просил тамбовские архивы найти всё, что касалось моих предков: послужные списки, метрикационные свидетельства, ведомости на выплату жалованья, сведения о владениях недвижимостью, любые бытовые подробности, если они осели на полках, а буде кто из них член ВКП(б) или комсомола, то и строгие партийные анкеты — они нам в самую пору.

В военных архивах я просил найти личные дела ратника ополчения деда Бузни и отца, служившего действительную службу в Красной еще Армии. Найдется дело, а там — анкета! А в каждой анкете принято указывать родителей — их год рождения, место жительство, род занятий и т. п.

И пусть двенадцать архивных машин поскрипывают, поспешают, не торопясь. Мы займемся местными исследованиями и работой со свидетелями.

Со свидетелями не так все просто. Единственный родной брат Юра уже много лет живет с женой и сыном во Владивостоке и по взятой традиции не пишет писем и не отвечает на оные — лишь изредка прилетает без предупреждения в родные края и живет, оттягиваясь пивом, на даче в Зеленогорске. Ему эта тема — по барабану. Поэтому остается ждать его появления в родных пенатах и брать тепленьким: он теперь самый старший из нас и хоть что-то должен помнить.

Сестра Вера снабжает меня по телефону такими легендами, что оторопь берет. Но записываю, как учили. В Библиотеку Академии Наук хожу, как на праздник. Субботний день проносится метеором.

24 февраля 1999 г.

В разговоре с писателем-историком Феликсом Лурье я обмолвился о Великом Логофете Петрашке, который занимал эту должность в 1610 году и упомянут в поколенной росписи основателем рода Бузни. «Ну, это большая должность! — уважительно сказал Феликс. — Канцлер! Первый боярин в княжестве!»

Всю ночь складывал исторический пазл — чертил схемы, стыкуя по именам-отчествам ветви родового древа Бузни.

Испытываю архивный зуд, схожий с охотничьим азартом. Меня тянет в старину, в прошлые века. Иду по следу, разгадываю исторические и лингвистические головоломки. Вот Монолакий и Костакий вдруг стали именоваться в документах Эммануилом и Константином. Они или не они? И что такое Армаш 2-й?

Помогают поместья, которые указываются в родовых книгах, — места жительства Бузни. Это как штамп в паспорте о прописке: «Владеет поместьем в селе Флорешты…»

Да, учет по дворянству велся не слабее, чем в КПСС. Личные дела, ходатайства, проверка анкет, подтверждение документами… С ходу, с лёту в дворянство не записывали. Требовалось прошение, представление всех документов и т. д. Например, в 1853 году по роду Бузни сопричислили к дворянству и внесли в 6-ю часть родословной книги только одного Бузни, а в очереди значится еще шестнадцать членов рода. Ждут-с…

Сканирую старые пожелтелые фотографии, убираю на экране трещинки, осветляю темные пятна, ретуширую выцветшие места и получаю нечто вроде плаката «Внимание, розыск!».

Бородатый дедушка-революционер смотрит с экрана монитора тревожно и чуть растерянно — он не ожидал, что неведомый ему внук, младший сын Кольки Каралиса, за которого он не очень-то хотел отдавать старшую дочку Шурочку, поместит его в рамку фантастического волшебного фонаря и будет чистить сюртук электронной метелочкой.

— А ты думал, я тебя не найду? — ласково говорю я деду. — Нашел. И еще многое про тебя найду, это только начало…

Второй дедушка, чью фамилию я ношу, — шестнадцатилетний юноша со спокойным волевым лицом, оставивший на обороте фотографии каллиграфическую надпись для «Горячо-любимой бабушки», лег на грунт, как подводная лодка, и не подает никаких сигналов.

Как искать деда Каралиса, не зная рода его занятий?

В каком статусе мой дед Павел проживал в 1917 году в красивом доме на Невском проспекте? В статусе извозчика, сапожника, портного, частного архитектора, человека без определенных занятий (прости, дедушка!)?

Целую неделю хожу в БАН и переворачиваю шелестящие страницы газет, от которых быстро начинают свинцово темнеть подушечки пальцев, — ищу списки выборщиков, электората.

«Санкт-Петербургские ведомости», «Петербургский листок», «Копейка»…

Открытие института по изучению алкоголизма: «После молебствия был произнесен ряд тостов. Профессор В. М. Бехтерев поднял бокал за здоровье председателя Совета министров В. Н. Коковцева и товарища министра Новицкого, способствовавшего созданию нового учреждения».

Группа слепых массажистов и массажисток открыла кабинет массажа. Петроградская сторона, Малый пр., 83, кв. 11. Плата 30 коп.

Исчезнувший с деньгами дворник

Курильня опиума в Москве

Скейтинг-ринг! Катание на роликах круглосуточно!

12 декабря — День славянских флагов

Подробности гибели «Титаника: Расследование лондонской комиссией причин гибели «Титаника» проливает новый свет на некоторые подробности этой катастрофы…

Забота о киргизах

О расширении территории Петербурга

Разбойники в Кахетии

Помогите голодным школьникам!

Новый способ лечения рака

Вздорожание керосина

Успех русского балета в Берлине

Покупаю по высокой цене жемчуг, бриллианты,

драгоценные камни (Гороховая, 55, кв. 15)

Протест против гонения на русских в Австрии

Китай зашевелился

Безрупорные граммофоны. Прочная конструкция.

Натуральная передача. Занимают мало места

Беседа с Григорием Распутиным

Татуировка ног в балете

Рекорд быстроты полета: 169 верст в час

Микадо умирает

В Петербурге ежегодно тонет 1324 человека!

Безумие суфражисток

Слава М. Горького закатилась! Опрос по 16 читальням и библиотекам с выдачей книг на дом показал, что читает Петербург: 1) В. Немирович-Данченко, 2) Вербицкая, 3) Мамин-Сибиряк, 4) Амфитеатров, 5) Куприн, 6) Горький.

Артисты — жертвы В. Меерхольда рассказывают

От парламента до ночлежного дома

Исповедь атамана шайки взломщиков, депутата А. Кузнецова

По случаю перехода на автомобиль продается английская упряжь одиночки, коляска, дрожки, шарабан, американские сани с полной сбруей, 2 седла, 2 лошади — все за 1800 рублей. Эдуард, тел. 51-04

Арест фальшивомонетчиков в Финляндии

Всё это любопытно и может пригодиться для романа, но списков выборщиков не нахожу. Возможно, из полусотни газет, выходивших в 1912 году в Петербурге, я выбрал не самые подходящие.

Составляю дальнейший план архивных розысков на нескольких страницах.

И вновь разглядываю фотографию молодого дедушки, словно жду от него помощи. Он завораживает меня благородством лица — в нем есть спокойная решительность, которую я хотел бы иметь. Как следует из дарственной надписи на обороте фотографии, у дедушки примерно в 1900 году была жива бабушка. Это моя прапрабабушка, родившаяся по всем нормам году эдак в 1825-м! Приятно осознавать, что предки по отцовской линии два века назад уже ходили по питерским мостовым…

Хотелось бы только вызнать, какую фамилию она носила до замужества, какую кровь она внесла в мой генетический коктейль и по чьей линии она была бабушкой моему дедушке: по линии его матери или отца?

Казалось бы, я обложил задумчивого юношу Павла Каралиса флажками со всех сторон — так группа розыскников вычисляет фигуранта по важному делу, но поиски пока ни к чему не приводят: питерские архивы не могут найти его ни в списках родившихся, ни умерших. (В архив КГБ я пока не обращаюсь, там надо знать род занятий, социальное положение, в противном случае это — как сеткой на сома пытаться ловить уклейку.)

4 марта 1999 г.

День рождения мамы, ей исполнилось бы девяносто два года. Она родилась в Тамбове в 1907 году и прожила всего пятьдесят семь лет. Впрочем, жизнь каждого человека самоценна, и нельзя измерять ее продолжительностью. Восемь детей, блокада. На первенца Льва в 1943-м пришла похоронка, двоих сынов похоронила после войны…

Жили бедно, но гордо.

Когда она ушла, мне было четырнадцать лет.

Хотим мы этого или не хотим, но ничто из прожитой жизни не уходит, не пропадает бесследно. С возрастом я стал понимать поступки и заботы родителей, которых не понимал раньше. Иногда вспомнишь обиды, которые им доставлял, и не по себе делается…

Ну, например, тридцать семь рублей своей первой зарплаты ученика радиомонтажника, которые не принес отцу (мы уже жили без матери), а потратил на личные покупки: шесть рублей — зимний шарф, три рубля — перчатки и так далее. Брат Володя устроил меня на военный завод учеником радиомонтажника, и мне казалось, что заработок принадлежит мне, я его заработал. Была, конечно, мыслишка, что неплохо бы подкинуть отцу, все-таки он каждый день дает мне из своей пенсии пятьдесят, а то и семьдесят копеек на обед в заводской столовой, но я подумал, что первая зарплата так мала, а мне так много надо купить к зиме, что…

В общем, не отдал: радостно прошелся по магазинам с первой получкой в кармане и купил что намечал.

И отец сказал мне не сразу, но сказал: «Я бы тебе ее и так всю отдал, твою зарплату. Но я думал, ты в дом ее принесешь. Эх, Иван Иванович…» Отец называл меня Иваном Ивановичем, чтобы не нашла болезнь или смерть. Меня так давно уже никто не называет.

И горько признаться самому себе, что при жизни относился к отцу без особой любви, без должного внимания, что ли. Нет, ссориться мы не ссорились, но отец не был для меня, как сейчас сказали бы, неформальным лидером. Богатства к старости не нажил, неказист, некоторых зубов во рту нет, и не вставляет, ходит на даче в страшных шароварах, о которые вытирает руки, морщинистое лицо, лысый… — так я воспринимал отца в свои юношеские годы. Уж я-то никогда таким не буду, думал я, глядя на отца. Я буду всегда молодым, крепким, здоровым, состоятельным, и мои дети не будут пускать слюнки при виде черешни на рынке — я куплю им ее столько, сколько захотят, сколько смогут съесть. И денег буду давать им на пирожки, на мороженое, на кино, на аттракционы. Я не знал, кем я буду, но только не огородником, каким стал отец на пенсии. Он даже кур развел в один год, сделав им загородку из старого рыбацкого бредня.

Мне хотелось быть похожим на старшего брата Володю — изобретателя и выдумщика, начальника лаборатории. И куртки он носит, пошитые в ателье, и брюки у него стильные, и ботинки. И однажды, когда жена купила ему белые босоножки, он бросил их в горящую печку-голландку, сказав, что человек в белых босоножках не виден, потому что босоножки идут сами по себе.

9 марта 1999 г.

Сегодня праздновали 25-летие фантастического семинара Б. Н. Стругацкого.

Капустник. Поговорили, повспоминали. Пятнадцать лет назад я пришел в семинар. Но так и не стал фанатом фантастики.

Двоюродный брат Юра Хваленский прислал ксерокопию из научного дневника деда. Вот что записал наш общий предок в начале двадцатого века в тетрадь с черной коленкоровой обложкой:

У меня хранится редкий экземпляр фотографии дагеротипии, сделанной в 1844 г., вероятно, в Варшаве, на котором сняты моя мать еще очень юной девушкой и ее родители. Еще до сих пор при отраженном свете на этой фотографии ясно видны все натуральные цвета красок, переданные с удивительной нежностью оттенков. Попробовать самому изготовить дагеротипии на медных посеребренных пластинках.

Юра комментирует: Отсюда следует, возможно, какой-то польский вклад в родословную. Кроме того, моя мама говорила моей жене Лиле и о румынском вкладе (как сейчас выяснилось). Фотографией дед увлекался очень серьезно. От него оставался большой фотоаппарат, что-то вроде фильмоскопа для просмотра и большое количество слайдов на стеклянных пластинках. Всё это пропало. Докурочивали мы с братом…

Далее брат писал: Дом в Тамбове, на Астраханской улице, дед строил по собственному проекту примерно в 1908–1910 гг. Он был построен из стоякового дерева и обложен кирпичом. В нем было семь комнат + ванная + туалет. Земельный участок в полгектара. После смерти деда три комнаты + ванная + туалет были проданы с соответствующей долей земли. Затем перед самой войной часть от проданной ранее доли была перепродана семье Волковых (две комнаты). Так дедовский дом стал коммунальным, с тремя отдельными входами — два входа с улицы и один — через двор. Мы ходили через улицу.

Далее:

По словам мамы, дед был очень строгий, но никогда не повышал голоса. В своем кабинете уборку делал только сам. Кабинет был всегда заперт и вход туда запрещен. Только за хорошие успехи или поступки разрешалось в виде поощрения детям тихо посидеть в его кабинете, пока он работает и ставит всевозможные опыты.

То же самое я слышал от своей мамы! Еще слышал про коллекцию минералов, которую дед при советской власти отдал в музей, про золотой портсигар, хранивший пять папирос, после того, как дед бросил курить. Рассказывала мама и про то, как загремела в крапиву с французского велосипеда, когда отец учил ее ездить; и про лаун-теннис в короткой юбочке до колен; и про заповеди в доме деда: «Завтрак съешь сам, обед раздели с товарищем, а ужин отдай врагу», «Нет слова „не могу“, есть слово „не хочу“», «Кто рано встает, тому Бог подает», «Держи ноги в тепле, а голову в холоде», про гимнастику, которой дед заставлял заниматься детей и сам занимался.

Про Мичурина матушка тоже рассказывала, точнее, про его дрессированную лягушку, что прыгала возле беседки и выходила к гостям.

Письмо ученого брата из Обнинска сильно обнадеживает. Надеюсь, совместными усилиями мы соберем хоть какую-то картину жизни предков. Брат обещал порыться в старых документах и фотографиях и написать еще.

Буквально через два дня из Обнинска пришла бандероль. Я аккуратно развернул шуршащую коричневую бумагу и взял в руки старинную книгу с кожаным корешком переплета: «Полное Собранiе сочиненiй Н. С. ЛЕСКОВА. Приложенiе къ журналу „Нива“ на 1903 г. С.-Петербургъ. Изданiе А. Ф. Маркса».

Открыл книгу. На титульном листе стоял фиолетовый штамп «Александръ Николаевичъ БУЗНИ» и краснела карандашная надпись — «№ 309», очевидно, порядковый номер в личной библиотеке.

Полистал чуть тронутые желтизной страницы с поблекшими за сто лет буквами. Карандашные пометки, восклицательные знаки, осторожные подчеркивания. Дедушка, похоже, был вдумчивым читателем.

Под одним переплетом были собраны четыре тома: с 13-го по 16-й. Против каждого пункта в оглавлении стоял карандашный комментарий деда: «Замечательный очерк», «Интересный», «Курьезный рассказ», «Не важный», «Сносный», а рассказ «Ракушенский меламед» был снабжен безжалостной надписью «Эрунда!». Именно так, через «э». Я прочитал рассказ — наши вкусы совпадали.

И еще одно подчеркивание, почему-то произведенное дедушкой в самом начале романа «Смех и горе»:

«Семейный дом, в котором мы собрались, был из числа тех домов, где не спешат отставать от заветных обычаев».

На полях рассказа «Воительница» напротив фразы «Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль» стоял увесистый восклицательный знак. Я несколько раз перечитал фразу, и теплая грусть вошла в сердце.

Вот откуда пришло в нашу семью это выражение — из книги Лескова!

Мне представилось, как смуглый бородатый дедушка рассаживает вокруг себя детей-подростков, садится в кресло с холщовым чехлом и не спеша открывает книгу: «Сегодня мы прочитаем рассказ литератора Лескова „Воительница“. Кто начнет? Ты, Шурочка?» И моя будущая мама в платье со стоячим воротничком укладывает на грудь косу и берет у отца книгу. И потом они все вместе, включая младших — Бориса, Веру, Валечку, разбирают смысл этой фразы: «Тонет, так топор сулит, а вынырнет, так и топорища жаль» и, смеясь, подбирают примеры из общей жизни.

И нет уже ни деда, ни мамы, а книга осталась, явилась мне через сотню лет с карандашными пометками и пустяковыми, но милыми сердцу открытиями. И так трогательно стало, что защипало глаза.

Спасибо, Юра!

13 апреля 1999 г.

Утром Ольга открыла дверь в мою комнату, всхлипнула: «Мама звонила — папа умер…»

…Перед сном Юрий Эдуардович с Ириной Александровной сидели в креслах, читали вслух «Евгения Онегина», а через несколько часов его не стало. Обширный инфаркт сердца.

Добрый был человек Юрий Эдуардович.

Для Ольги он был высочайшим образцом чести и авторитетом. Максима любил, и Максим его. Он, похоже, всех любил. Даже меня, непутевого. Светлая ему память!

Последние годы он приводил в порядок свое родовое древо — для внука Максима. Несколько альбомов фотографий и схем. Яцкевичи — старинный польский род. Дед Ольги был натуральным поляком, расстрелян в 1937 году в Ленинграде. Вторая ветвь по линии тестя — Шиляевы, русские дворяне. Теща — простая русская женщина, с тамбовскими корнями, ее предки работали на Металлическом заводе.

20 апреля 1999 г.

Сегодня дед Каралис решил пощадить меня и сам вышел навстречу внуку.

Перед закрытием я забежал в Библиотеку Академии наук, чтобы заказать книги на завтра. Вдоль старинного деревянного барьера медленно тянулась очередь сдающих книги. Рыжая девушка передо мною медленно подвигала к финишу массивный «Весь Петроград, 1917 год».

Именно в ней, как уверяла архивист Лена, был найден мой дедушка с неопределенным родом занятий!

— Извините, можно быстренько посмотрю одну фамилию? — я коснулся справочника.

Девушка безразлично пожала плечами, я надел очки и вскрыл увесистую книженцию на букве «К». Мельчайший экономный шрифт:

…Каралин…

Каралис Павел Констант., прчк, Невский, 79.

Что за таинственное «прчк»? Волнуясь, я стал искать список сокращений — не нашел и, когда подошла очередь, попросил библиотекаря помочь с расшифровкой надписи. Женщина приложила лупу к странице:

— Поручик, — устало сказала она.

Я вышел на улицу. Исследователи хреновы — не могли разглядеть маленькое словечко «прчк» после фамилии моего деда! «Род деятельности, к сожалению, не установлен…» А поручик — это, по-вашему, что? Вероисповедание? Партийная принадлежность? Из-за них я перерыл огромные блоки газет 1912 года, разыскивая списки выборщиков. Потерял массу времени!

…Дома я залез в Большую Советскую Энциклопедию и узнал: поручик — второй офицерский чин в русской армии, был введен в XVII веке, в казачьих войсках ему соответствовал чин сотника.

Позвонил Ольге — она живет сейчас у мамы. Поговорили немного.

— Лермонтов тоже был поручиком, — сказал сын, не отрывая глаз от телевизора.

Сестрам звонить не стал. Надежде что поручик, что подпоручик — без разницы. А Вере скажешь про поручика — она мигом предложит новую версию: правильно, правильно, был поручиком, стал извозчиком, бросил семью, по пьяному делу выпал из брички, сломал ногу, долгие годы успешно нищенствовал на Невском проспекте, потому и жил поближе к месту работы.

Не стал звонить и племяннику Димке — вот получу документы из архива, тогда и раззвонюсь.

Начинаю понимать историков — находиться в прошлом бывает уютнее, чем в настоящем.

Уже перед сном я открыл одну из недавно купленных военно-исторических энциклопедий и обнаружил в ней фотографию поручика царской армии при полном параде. Фуражка с небольшим козырьком и кокардой, подковки эполет на плечах, расшитый стоячий воротник мундира, два ряда пуговиц, пояс, нагрудный металлический знак, щитком прикрывающий горло…

Особенно хороша была фуражка.

И «поручик армейской пехоты, 1917 год», изображенный на фотографии, удивительным образом походил на моего деда…

27 апреля 1999 г.

Хожу по архивам, собираю выписки из формулярных списков и просматриваю стопки пыльных дел. Россия неведомая и удивительная встает передо мною.

О, этот дивный язык служебной переписки! Как ясны и точны словесные вензеля канцелярита! Какая гигантская машина тикала шестереночками волостей и уездов, колесиками губерний и министерств… Какие фамилии всплывают из вощеных листов личных дел и министерских приказов! Какие сочетания имен, отчеств, фамилий, деяний и должностей. Музыка!

«Заведующий Вяземским казенным винным складом акцизного управления Смоленской губернии Иосиф Пушкин награжден орденом святого Станислава 3-й степени». Ай да Пушкин! Государство вернуло себе винную монополию, и нашлись люди, с усердием вставшие на ее охранение.

Орлы, боевые петухи и фазаны с павлинами встают перед мысленным взором: Наполеон Адольфович, Цезарий Михайлович, Леонард Анастасьевич… Антон Яковлевич Ширма.

Или такая лента имен: Якубовский, Мышковский, Шафковский, Гарбовский…

Вспоминается Гоголь.

А Станислав Юрьевич Солтан имеет медаль за турецкую войну. Но не указано, за какую именно. Войн России с Турцией, или Османской империей, было восемь.

Листаю адрес-календари различных губерний и воздаю хвалу российской бюрократии. Всяк служивший в империи человек — от уездного писаря до генерала свиты Его Императорского Величества — указан в справочнике дважды — в пофамильном списке и по ведомству, в котором служил. Что значительно облегчает поиск. А если учесть, что справочники одновременно выпускались в имперском, так сказать, масштабе, и в губернском, то найти искомую персону, служившую российской короне, не так и сложно.

Что и подтверждается: в адрес-календаре Российской империи за 1911 г. прорезается мой дедушка: «Бузни Александр Николаевич, г. Тамбов, Акцизное управление, надворный советник».

Лезу в исторические справочники: надворный советник — гражданский чин VII класса. Самая серединка служебной лестницы между коллежским регистратором и канцлером, соответствующий воинскому чину подполковник, и обращаться к его обладателю следовало «Ваше высокородие».

В другом адрес-календаре — Тамбовской губернии за 1914 год, с картой города и портретом губернатора, — дед обнаруживается как казначей Физико-медицинского общества, проживающий в собственном доме на Кузьминской улице.

Мне снимают отчетливый ксерокс со старинной тамбовской карты, и я нахожу угловой дедушкин дом. Вот он!

Я был в нем дважды. В первую поездку мне запомнилась красивая кафельная печка и заснеженный сад за окном. Мама с тетей Верой, схожие так, словно они были двойняшками, сидели на мягком диване вполоборота друг к другу, держались за руки и тихо разговаривали. Я катал по ковру лошадку с оторванным хвостом и прислушивался к разговорам взрослых: ничего интересного!..

Второй раз я был в этом доме на похоронах тети Веры, году эдак в 1971-м, и опять зимой. Улица уже называлась Астраханской, свистела метель, и в церкви, где отпевали тетку, было жарко натоплено, а на лбу у нее лежала бумажная полоска с непонятными надписями на старославянском, и хотелось скорее выйти на улицу: казалось, в гробу лежит мама.

Тогда же я познакомился со своим дядькой — дядей Борей, бывшим летчиком, прилетевшим на похороны сестры из Свердловска. Отставив палочку, он показывал мне, как фашистский «мессер» заходил в хвост его транспортного «дугласа». А потом мы спускались в глубокий сухой подвал, где на полках лежали бутылки золотого яблочного сидра с сургучом на пробках, пылились старые корзинки, посылочные ящики и прочая дребедень, о которую мы спотыкались, пробираясь к дверце потайной комнаты, о которой дядя Боря помнил с детства и которую решил мне показать…

Пока же я ставлю жирную карандашную птицу на карте возле дедушкиного дома и с наслаждением обследую увесистый адрес-календарь Тамбовской губернии за 1914 год.

Губерния представлена так, что в ней хочется поселиться и жить. Хочется стать тамбовцем. Темнеют портреты: архиепископа Тамбовского и Шацкого Кирилла; тамбовского губернатора Ал. Ал. Салтыкова; губернского предводителя дворянства князя Ник. Ник. Челокаева.

Население Тамбова на 1914 год — 70 тыс. человек.

Уездный предводитель дворянства — коллежский асессор Александр Иванович Сатин. Проживает: Арапская улица, дом Полубояринова, тел. 269. Музыка русской провинции ласкает слух.

А сколько обществ в Тамбове! И какие!

Общество правильной рыбной ловли. Председатель — надворный советник Михаил Александрович Владимиров. Звучит так, что сразу понимаешь: правильный человек. Сидит на бережку реки или озерца с удочкой и тихо, с удовольствием, ловит рыбу. На рыбалке не пьет, динамит в воду не швыряет…

Общество взаимного вспоможения ремесленников. Председатель правления — крестьянин Иван Никитич Иванов. Обстоятельность в его имени, добропорядочность. Но и сметка крестьянская налицо — Никитич…

Общество поощрения рысистого коннозаводства. Президент общества — губернатор Ал. Ал. Салтыков.

Сельскохозяйственное общество, Общество пчеловодов, драматический кружок с вакантной должностью председателя.

Серафимовский союз русских людей на Дворянской улице, в доме Питиримовской гимназии. Товарищ председателя — протоирей отец Сергей Дмитриевич Бельский.

А вот «благотворительные учреждения».

Городской ночлежный дом имени Императора Николая II (Дубовая ул., 35).

Дом трудолюбия.

Работный дом.

Александровские ясли при Ольгинском трудовом убежище (Предс. правления — жена подполковника Надежда Владимировна Тенис, проживающая в собств. доме на Дубовой улице).

Земский ремесленно-воспитательный приют.

Нарышкинский приют для арестантских детей.

Тамбовское училище для слепых детей.

И еще столько же разного и занимательного.

Хочется поселиться где-нибудь на Дубовой улице и правильно ловить рыбу в тихой речке Цне под руководством надворного советника Михаила Александровича Владимирова, поощрять рысистое коннозаводство в компании с губернатором Салтыковым, стать членом общества пчеловодов, попробовать занять вакансию председателя драматического кружка и жертвовать деньги училищу для слепых детей, ремесленно-воспитательному приюту, приюту для арестантских детей и Городскому ночлежному дому имени Императора Николая II… Хочется вступить в Физико-медицинское общество, где председательствует врач, действительный статский советник Федор Васильевич Сперанский, а казначеем — мой бородатый дедушка, инженер-химик Александр Николаевич Бузни (именно так — «инженер-химик», без указания чина). Хочется слушать обстоятельные доклады «О мерах по противопожарной безопасности при проведении народных сборищ и гуляний», «О статистике отравлений спиртами в Тамбовской губернии», «Об исследовании геологического строения берегов реки Цны и ее ранней принадлежности к бассейну реки Дон»…

Вот дедушка в коричневом сюртуке выходит к кафедре, проводит смуглыми пальцами по окладистой бороде, раскрывает тетрадь в черной коленкоровой обложке и начинает: «Милостивые государи, коллеги!..»

28 апреля 1999 г.

Писатель-историк Феликс Моисеевич Лурье, написавший в серии «ЖЗЛ» книгу о лидере народовольцев Сергее Нечаеве и множество других замечательных книг, полагает, что мой дед-революционер вполне может оказаться в биографическом словаре «Деятели революционного движения в России. 80-е годы», изданном Обществом политкаторжан в 1933 году.

Иду в БАН, беру в читальном зале толстенную книгу. Так и есть! Деду посвящена целая статья.

В ней говорится, что Бузни Александр Николаевич, дворянин Бессарабской губернии, сын чиновника, гимназист Каменец-Подольской гимназии, арестован 23 марта 1880 г. и привлечен к дознанию по делу о распространении революционных прокламаций (обвинялся в переписывании оных). Киевским военно-окружным судом приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке на житье в Иркутскую губернию, но по ходатайству суда при конфирмации приговора Киевским генерал-губернатором наказание заменено месячным тюремным заключением. По распоряжению департамента полиции подчинен негласному надзору по подозрению в принадлежности к подольской группе партии «Народная воля».

Значит, дедушка все-таки из дворян!

Ваше высокородие, господин революционер!

С моими предками не соскучишься.

В конце статьи упоминалась газета «Киевлянин» за 1880 год, освещавшая ход суда над моим дедом. Вернув справочник, я взбежал по лестнице в газетный фонд.

«Киевлянин» оказался в наличии, только принести его мне пообещали через полчаса. В буфете, поедая горячие сардельки с винегретом, я принялся недоумевать: что за власть была в Российской империи? С одной стороны — всё забюрокрачено, всё предусмотрено, с другой — полнейший розовый либерализм, словно и не император сидит на троне, а милейший доктор Айболит: человека несколько раз прихватывают с революционными шалостями, грозят сослать сначала в ледяную Иркутскую губернию, затем в стылую Вологду, но прощают, возвращают к семье и месту прежней службы и не забывают повышать в чинах, да так, что к пятидесяти годам дед — надворный советник, считай — подполковник.

Статья в «Киевлянине» подсказала мне две версии происходившего: либо процветал либерализм, либо взяточничество и покровительственность, именуемые в наше время блатом или коррупцией:

Вчера в Киевском военно-окружном суде под председательством генерал-майора Гиренкова … слушалось дело о сыне титулярного советника Василие Казанском, 22 лет, дворянине Дмитрии Пршибисове 19 лет; дворянине Александре Бузне 19 лет и дворянке Елене Мошинской 18 лет, обвиняемых — первые двое в составлении прокламаций, возбуждающих к бунту и неповиновению верховной власти и в распространении их и в расклеивании на столбах, вторые в переписывании прокламаций, зная цель их составления.

В 12 часов были введены в залу заседания подсудимые, на вид почти дети. Казанский смотрит солиднее других, он среднего роста, каштановые волосы, едва пробивающиеся борода и усы; Пршибисов — блондин, без усов и бороды, смотрит из-подлобья, выражение лица какое-то тупое, производит крайне неприятное впечатление, говорит в нос. Бузня — мальчик, бывший гимназист 7-го класса, сильный брюнет с чрезвычайно смуглым цветом лица. Мошинская не в арестантском платье, находится на свободе, одета весьма прилично, говорит едва слышно, держит себя скромно. Бузня грызет ногти и карандаш, причем отплевывается и вообще имеет такой вид, как бы все происходящее на суде его не касается. Казанский и Пршибисов, напротив того, пересмеиваются друг с другом, приходят в веселое настроение от некоторых мест заключительного акта, читающегося секретарем.

Из обвинительного акта оказывается, что Казанский воспитывался в Каменец-Подольской и Киевской гимназиях и служил по вольному найму в канцелярии подольского губернатора, Бузня, бывший ученик сначала Кишиневской, а в последствии Каменец-Подольской гимназии, откуда исключен из 7-го класса после арестования. Мошинская грамотна, но в учебных заведениях не была.

Итак, трое дворянских детей и один сын титулярного советника попались с прокламациями. Может, они начитались передовой демократической литературы, может, их родители обижались на верховную власть, может, захотелось острых нигилистических ощущений… Но что интересно, один из подсудимых — Василий Казанский, 22 лет, служил в канцелярии губернатора, куда берут, надо думать, не с улицы, а по личной просьбе: «Дорогуша, Иван Иванович, возьмите моего наследника к себе в канцелярию, — звучит за ломберным столиком под шорох мелков и карт. — А то совсем, знаете ли, разленился. Пора его к служению Отечеству подвигать…»

— Ты представляешь, елки-зеленые, дед-революционер был дворянином! — с порога сообщаю жене. — Ваше высокородие, господин революционер-народоволец!

— Дворянином?

— Ну, да. Прокламации размножал-переписывал. При аресте ключ от шкафа проглотил, в котором прокламации хранились.

— Поздравляю! — кивнула жена. — Теперь понятно, почему Максим в детском саду проглотил пуговицу от моей сумочки.

— В прадеда, в прадеда, такой же бунтарь и хитрован. Так что, будьте любезны, достаньте из серванта праздничную посуду, и впредь прошу железными вилками наш стол не сервировать.

— А может, прикажете еще пельмени на золотом блюде подавать?

— Это перебор! Благородный муж, как говорил Конфуций, не должен есть досыта и жить в роскоши!

— Нам это, как я понимаю, не грозит.

Это мне опять вспоминают потерю в заработке в семнадцать с половиной раз. Ну, было дело, надоело тупо зарабатывать деньги, бросил — сколько можно к этому возвращаться?

5 мая 1999 г.

Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Поздним вечером, позевывая над книгой Феликса Лурье «Российская история и культура в таблицах», я открыл словарь терминов и стал просматривать раздел «Дворянство», уже несколько дней имевший некоторое отношение к нашей семье. Оказалось, в шестую часть Дворянской родословной книги записывались дворяне — представители старинных боярских родов. Столбовые, так сказать, дворяне.

Я даже выкурил две сигареты подряд, не веря прочитанному, и сбегал за своими бумагами, чтобы убедиться, в эту ли дворянскую гвардию были зачислены предки моего деда-химика. Оказалось — в эту! Последние стали первыми.

Вот тебе и молдавский Ломоносов!

Я изумленно покряхтел и стал читать дальше.

Выяснилось, что в низший, первый, раздел ДРК попадали по личному пожалованию сюзерена.

Во вторую часть записывали за отличие в военной службе.

В третью часть — за гражданскую службу.

В четвертую часть записывали иностранных дворян, перешедших в русское подданство.

В пятую попадали титулованные дворяне — князья, графы, бароны. Верх, казалось бы, мечтаний контрреволюционера.

Ан, нет — выше этой почтенной публики был еще дворянин шестого разряда.

Еще узнал я, что различий в правах и обязанностях у всех потомственных дворян не было. Но некоторые привилегии у пятой и шестой категорий имелись. Женщины недворянских сословий, вступая в брак с таким замечательным дворянином, получали права мужа, а дворянки шестой категории, выйдя замуж хоть за последнего гопника Российской империи, полностью сохраняли свои права.

Таким образом, смекнул я, моя бедная матушка была настоящей столбовой дворянкой.

Не фига себе!

Я зашел в комнату жены и деликатно разбудил ее шелестом страниц умной книги.

— Ты вчера спрашивала, зачем народившемуся члену семьи нужно было собирать документы и подтверждать дворянство?

Жена разлепила один глаз (второй был прижат к подушке) и посмотрела на меня спокойно.

— Так вот, честно говорю — не знаю! Но оказывается, род Бузни — старинный боярский род! — я пощелкал пальцами по обложке книги. — Потомственные, так сказать… — Я стал объяснять ей преимущества записи в шестой раздел Дворянской родословной книги. Молчание жены я воспринял как радостное волнение, граничащее с потрясением.

Жена выслушала, сдержала зевок и высунула из-под одеяла ладошку: «Поздравляю!».

Я подробно объяснил ей все тонкости дворянской классификации, чтоб понимала, в чем разница. А то некоторые спят и ни шиша не знают из истории родного государства.

Жена слушала. По выражению ее глаза я понял, что ей чертовски интересны тонкости сословных различий Российской империи.

— Тебе надо взять двойную фамилию, — зевнула жена, — Каралис-Бузни. Погаси свет, пожалуйста.

6 мая 1999 г.

Сегодня я выдержал долгий немигающий взгляд полубандита, заехавшего напомнить о своих претензиях на помещение Центра. И даже подавил его. Я представил себе, что в моем лице на него смотрит не кто-нибудь, а дворянин шестого разряда с горячей молдавской кровью, которую лучше не будить.

Полубандит вначале удивился моему дремлющему ответному взгляду, а потом стал отводить глаза. Ушел он обескураженный — я рассказал ему о ближайших планах Центра и предложил не думать о таких пустяках, как деньги:

— Есть вещи поважней, чем деньги, — напомнил я девиз, напечатанный на последней странице нашего буклета.

— Какие же? — нервно поинтересовался он.

— Родина, честь, будущее наших детей. У вас ведь есть дети? Могли бы и помочь петербургским писателям. Вы же хотите, чтобы ваши дети читали умные добрые книжки?

Он только хмыкнул.

А некоторые удивляются, зачем я ищу предков и смотрю в прошлое, вместо того чтобы ломиться вперед!

22 мая 1999 г.

Бомбят Белград. Взорваны мосты, партийные здания, редакции, телецентр, есть жертвы среди мирного населения.

Подготовил письмо поддержки к югославским писателям. Согласовал с десятью членами нашего Союза. Вышел с ним на общем собрании, зачитал. Даже обсуждать не захотели. Голоса из зала: «Милошевич — фашист! Америка правильно делает! Нам надо не политикой заниматься, а книги писать…»

Нет слов! Это русские писатели, познавшие блокаду Ленинграда, или… не пойми, что.

Как писали Стругацкие, «будущее создается тобою, но будет принадлежать не тебе».

Похоже, что и создается оно не нами, и принадлежать будет не нам.

Стругацкий, кстати, письмо тоже не подписал. Еще и матом ругался по телефону. «Дима, если бы вы в своем письме написали: „Милошевич, кончай пиз…! Прекрати, сука, геноцид!“, я бы подписал…»

Я сказал, что насчет геноцида нам отсюда не видно, все толкуют по-своему, а американские бомбардировки удручающе ясны и понятны. Еще Стругацкий сказал, что я влез в политику. Я сказал, что это не политика, а гражданская позиция. «Влезли, влезли, Димочка в политику…»

Допустим, влез. Что теперь — перебегать на другую сторону и аплодировать НАТО?

15 июня 1999 г.

Отправляюсь на северо-запад Российской империи — в Виленскую губернию. Шелестят пожелтелые страницы.

В адрес-календаре Виленского генерал-губернаторства на 1868 г. Каралисов нет. В Памятной книжке Ковенской губернии за 1897 г. нет…

Сплошняком просматриваю Памятную книжку Виленской губернии за 1852 г., раздел «Фабриканты, мастера-ремесленники».

Н-да… Не видно моих предков среди врачей, аптекарей, владельцев книжных лавок, типографий, литографий, не было их в кофейных домах, винных погребах, трактирах, водочных магазинах, модных магазинах, в галантерейных лавках, среди торговцев фарфором и стеклом, не было в железных рядах («насупротив Ратушного бульвара»), в банях и ванных заправляли иные фамилии, не владели они дровяными складами, не пекли булки и не занимались гальванопластическими работами, не являлись белошвейками, гребенщиками, драпировщиками, жестянщиками, каретниками, колбасниками, колесниками, красильщиками, кровельщиками, кузнецами, механиками (там заправлял одиночка Миллер), не работали медниками и лудильщиками, меховыми мастерами, резчиками печатей (опять одиночка на весь город — Нидерланд, в доме Миллера, в Немецкой), не являлись Каралисы сапожниками, скорняками, слесарями, столярами, седельниками, токарями, хлебниками, часовых дел мастерами, шапошниками и шляпных дел мастерами, а также штукатурщиками и щеточными мастерами…

Если мои предки по отцу из прибалтов, то чем же они занимались?

Крестьяне?

На всякий случай сую свой нос в родословные книги дворян прибалтийских губерний. Смотрю отдельные списки дворян с 1725 года. Листаю Родословную книгу дворян Виленской губернии за 1841–1861 гг. и Ковенской губернии за отдельные годы. Шиш! Нет такой фамилии.

Не дворяне, не мещане… Значит, из крестьян отцовские предки?

С крестьянами, уверяют знающие люди, всё гораздо сложнее. Надо сплошняком просматривать алфавитные списки землевладельцев западных губерний. Эти книги плохо сохранились, и в наших питерских библиотеках и архивах представлены далеко не все справочники. Наищешься!..

21 июня 1999 г.

21 июня 1999 года на набережной Макарова, неподалеку от Тучкова моста, ровно в 16 часов Борис Стругацкий скомандовал: «Пли!» Выстрелил скорчер, над Малой Невой поплыло облако дыма. Окружившие фантастическое орудие люди прокричали «Ура!» и выпустили в небо десятки разноцветных шаров.

Так открылась первая церемония вручения «АБС-премии».

Затем участники действа перебрались в Белый зал Центра современной литературы и книги на Васильевском. Здесь, в присутствии многочисленных гостей и представителей средств массовой информации, началась торжественная часть.

После выступлений председателя оргкомитета писателя Дмитрия Каралиса и Бориса Стругацкого началась торжественная часть вручений наград и призов:

Борис Стругацкий вручил специальную награду председателю оргкомитета Дмитрию Каралису — «За борьбу с энтропией».

Затем были награждены финалисты премии.

Первыми лауреатами «АБС-премии» были названы Евгений Лукин и Всеволод Ревич (посмертно). Их наградили медалями с контуром семигранной гайки и дополнительными денежными премиями.

На этом торжественная часть церемонии завершилась. В кулуарах журналисты и телевизионщики брали интервью у финалистов и членов Оргкомитета, спонсоры фотографировались с Борисом Стругацким, гости общались и знакомились с выставкой книг братьев Стругацких (на разных языках) и фотовыставкой «Один час из жизни братьев Стругацких. Москва, 24 сентября 1983 года». Обе выставки были развернуты в Белом зале.

Под занавес состоялся лауреатский банкет «Пикник на обочине». Он прошел без эксцессов.

(С сайта ЦСЛК)

Этот «скорчер» и «фантастическое орудие» — обыкновенная ресторанная пушечка на колесиках, ее добыл Серега Арно у коммерсантов, читавших Стругацких. Он же нашел спонсоров на премиальный фонд и орграсходы.

А моя премия «За борьбу с энтропией» безденежная, но красивая. Металлическая фомка, завязанная узлом и стоящая под углом на стальном пьедестале, где и выгравирована надпись.

25 июля 1999 г.

Разведка донесла: мой дед, надворный советник Александр Николаевич Бузни, был потомственным дворянином и женился вторым браком на Прасковье Петровне, которая была прислугой в его доме. Именно так. Кузен Юра съездил в Тамбов, чтобы поправить могилы родителей, и взял показания с восьмидесятивосьмилетней Фаины Криволуцкой, жившей в те давние времена в соседнем доме и дружившей с его матерью, а ныне находящейся в добром здравии.

Среди прочего брат писал: «Прасковья Петровна была прислугой в доме Бузни. Мария Ивановна (первая жена А. Н.) была худенькой женщиной, в то время как Прасковья Петровна — рослой, крепкого сложения и моложе. Возник роман между дедом и П. П., что привело к разводу с Марией Ивановной. Деду было 47 лет, Прасковье Петровне — 23, когда родилась первая дочь — Александра, твоя мама».

Пришло письмо на красивом бланке с гербом Республики Молдова и штемпелем Национального архива.

14.07.1999 г.

№ 24–08/184

Директору

Центра современной литературы и книги

господину Каралису (Бузни) Дмитрию Николаевичу

Уважаемый господин Каралис!

Приятно было узнать, что потомки известной молдавской боярской семьи, не только живы и занимают высокие положения за границей исторической родины своих предков, но к тому же еще живо интересуются своими прародителями и их родной страной.

Что касается Вашего запроса, можем сообщить, что в нашем архиве хранится достаточно документов о роде Бузни. Было бы желательно, если бы Вы сами приехали и занялись изучением документов, т. к. запросы такого типа относятся к категории платных и авансируемых.

Посылаем Вам 3 страницы ксерокопий из наших дел, которые, надеемся, относятся к Вашим деду и прадеду. Других Александров Бузни мы пока не нашли.

С уважением,

адъюнкт-директор доктор Сильвиу ТАБАК.

Сдержав улыбку, «потомок известной молдавской боярской семьи» отложил письмо и принялся читать ксерокопию рукописного документа с ятями, ижицами и тонкими, как волос, чернильными завитушками, из которого следовало, что в апреле 1900 года Департамент Герольдии Правительствующего Сената утвердил во дворянстве Бузни Александра Николаевича с женою его Марией Ивановной и детьми: Леонидом, Ксениею и Валериею.

Вот он — документ, подтверждающий дворянство деда, его первой жены и детей! И пусть среди детей не было моей мамы, родившейся от второго брака, но все же!

На обороте листа синел штемпель Национального архива Республики Молдова. Есть номер указа Департамента Герольдии, есть выписка из заседания Дворянского собрания — а это не турецкий баран начихал!

Второй документ начинался просьбой деда о приписании его к дворянскому роду Бузни, а заканчивался определением: «…сопричислить к роду Николая Иванова Бузни сына его Александра с женою и детьми, и внести их в ту же 6-ю часть дворянской родословной книги, о чем дело представить на утверждение в Сенат, а пошлины Сто рублей записать на приход по кассовой книге Собрания».

Вот именно эту фразу — «…сопричислить к роду Николая Иванова Бузни сына его Александра…» я перечитал несколько раз, пока до меня не дошло, что из архивного тумана проступило имя-отчество давно искомого прадеда: Николай Иванович!

И было еще одно письмо, написанное твердой рукой человека, привыкшего писать разборчиво и обстоятельно:

Уважаемый Дмитрий Николаевич!

Сильвиу Табак, зам. директора Национального архива Республики Молдова, познакомил меня с содержанием Вашего письма и просил помочь в Ваших архивных розысках.

Мне этот материал знаком. Уже длительное время я занимаюсь бессарабскими персоналиями XIX — нач. XX вв., т. е. времени русского присутствия в этом крае. Бузни — род достаточно примечательный, и в архиве хорошо представлен. По крайней мере, мне удалось зафиксировать около 150 дел самого разного характера, появившихся в Бессарабском делопроизводстве на протяжении века. Более ранних документов, скажем XVIII века, здесь нет — они оседали в Яссах, столице Дунайского принсипата Молдовы. Однако этот архив несколько раз капитально горел, поэтому надеяться на счастливые находки в нем, думаю, не стоит.

То, что есть о Бузни в Кишиневе, интересно. Для Вас тем более: и как литератору, и как человеку, причастному к исторической судьбе этой фамилии. Грешно оставаться равнодушным к голосу из прошлого, предки хотят поговорить с Вами. Не у каждого из нас есть такая возможность.

Если Вам не удастся приехать в Кишинев и самому это посмотреть, я Вам могу в этом деле помочь на старых добрых принципах взаимопомощи. У меня тоже проблемы: нужно посмотреть формулярные списки некоторых ведущих бессарабских чиновников. Он есть у вас в СПб, в РГИА, и поиск их несложен: это, в основном, губернаторы и вице-губернаторы.

Сообщите мне Ваше мнение по этому поводу.

С уважением, Румянцев.

20 октября 1999 г.

Сегодня утром, когда мы с Сережей Арно разгружали на крылечко Центра пачки свежего номера «Литературного курьера», водителю позвонили на мобильный и сказали, что в Законодательном Собрании большой шухер. Убит Виктор Новоселов, заместитель председателя ЗАКСа, депутат.

В вечерних новостях передали, что ему оторвало голову взрывом. На крышу его «вольво», затормозившей на светофоре, прикрепили взрывное устройство мощностью 200 гр. тротила.

Он помогал Центру из своих депутатских фондов. Заезжал в гости. Дружил с Конецким, Стругацким, Альтовым. И на нашу газету подкидывал деньжат — мы собираем в шапку по всему городу. Царство ему Небесное!

27 ноября 1999 г.

Вчера в Центре отметил свое 50-летие.

Гостей было человек шестьдесят, в основном писатели.

Семен Альтов: «Совсем недавно я присутствовал на празднике милиции в Москве. После концерта начался банкет. Там был Путин, Рушайло…все руководство. Гости, естественно, крутились вокруг них. Я, как настоящий петербуржец, стоял в углу и медленно пил водку. Когда Путин уходил, он увидел меня — мы визуально были знакомы. Мы поздоровались, поцеловались, и он ушел. После чего все решили, что я какая-то „большая шишка“, и кинулись ко мне целоваться. Хочу вручить Диме Каралису высокую правительственную награду и поцеловать его теми губами, которыми я целовал Путина».

Виктор Конецкий болеет, прислал телеграмму: «…Среди капиталистических будней и буржуазного разврата не забывай о том, что ты писатель». Стихами поздравили Кушнер и Галина Гампер. Приветственный адрес от губернатора Яковлева.

Вышла моя книга «Автопортрет. Извлечения из дневников 1981–1992 гг.».

Пять килограммов дневников превратились в четыреста страниц книги.

Я подарил книгу каждому званому гостю, заранее надписав.

…На работе временами искрит так, словно плюс поцапался с минусом.

Некоторые писатели из нашего, «либерального», союза возмущены свободой, с которой разгуливают по Центру «люди из альтернативного союза». «И еще имеют нахальство читать свои бездарные стихи!» И почему я вывешиваю их портреты и групповые снимки рядом с портретами истинных носителей культуры и подлинных либералов? И наоборот — буйные головы из альтернативного союза упрекают меня за излишнюю, как им кажется, внимательность к «своим» и недооценку роли истинно российских писателей в культурной жизни города.

«Нет, вы посмотрите, как он криво висит! — возмущается жена одного из поэтов и прикладывает к рамке портрета отвес из нитки и тяжелой авторучки. Я таращу глаза, но отклонения от вертикали не вижу. — Можно подумать, что это специально! А у него, между прочим, две международные премии — и такой позор на родине!»

Просто сумасшествие какое-то!

За цикл круглых столов, проведенных в Центре и показанных по ТВ, мне досталось и слева, и справа. Кисло улыбались те, кого я не позвал: «Слабенький был разговор, слабенький…» Обижались и те, кого позвал: «Почему мне дали так мало времени!»

Правильно говорится: поставь писателей в строй и попроси рассчитаться на первый-второй — вторых не будет! Начни делать добрые дела, и мало тебе не покажется…

Днем я тащу в свой исследовательский невод все, что подвернется, а по вечерам разбираю и раскладываю улов. Вот мелкая рыбешка, вот покрупнее…

Медленно, но безостановочно тяжелеют красивые папки-регистраторы с клацающими блестящими зажимами, забирая в свои шелестящие внутренности копию старинной карты, словник военной терминологии прошлых лет или газетную вырезку 1930-х годов, сообщающую об успешных парижских гастролях юной певицы Аси Бузни, которая, удивив своим голосом Париж, отправляется теперь с импрессарио на пароходе в Нью-Йорк. Кто она мне? Пока не знаю. Пусть будет.

Читаю историю Молдавии, этих тысячелетних ворот из магометанства в христианство. История Молдавского княжества оказывается столь же неохватной, как и история России. Еще недавно я знал о Молдавии меньше, чем о какой-нибудь Венесуэле: всесоюзный сад-огород, «Молдавское розовое», футбольная команда «Нистру»… Теперь не расстаюсь с книгой Димитрия Кантемира «Описание Молдавии», написанной им в 1726 году, и пытаюсь запомнить древние названия городов, областей, имена господарей и разобраться в боярских чинах и званиях.

Из букинистических магазинов я авоськами тащу справочники, энциклопедии и жизнеописания великих завоевателей и правителей — денег уходит куча. И чем глубже забираюсь в исторический лес, тем он гуще.

Перелистываю килограммы старой, но еще упругой бумаги, хмуро разбираю с помощью лупы каракули, словно оставленные куриной лапой, но, случается, и наслаждаюсь каллиграфическими шедеврами, изящными, как вензеля на решетках петербургских скверов.

Иногда накатывают сомнения: зачем я занимаюсь этим, почему не живу, как большинство людей? Но являются и объяснения: без предков мне тоскливо, как на необитаемом острове. И кто, простите, кроме меня, займется в нашей семье этим делом? Никто не займется. Будем считать, это мой долг — вывести предков из семейного и исторического небытия, соединить всех во времени.

Однако за всеми архивными поисками как-то стерся главный вопрос — национальное происхождение фамилии, которую я ношу: откуда она — из Прибалтики или Греции?

И стоило мне подумать об этом, как раздался телефонный звонок из Союза писателей Санкт-Петербурга, и голос секретаря Танечки предложил мне поездку на остров Родос, в Международный Центр писателей и переводчиков.

— Я же писал заявление в Швецию, на Готланд, — для порядку заупрямился я. — Почему Родос? Туда же была очередь…

— Так получилось… Один не может, другой не хочет. Лететь надо мимо Балкан, а там сам знаешь — бомбят Югославию… Вся очередь распалась. К тому же грант дают небольшой — сто пятьдесят долларов.

— Еду! В смысле, лечу! Записывай! На две недели!

1 декабря 1999 г. Афины. Аэропорт. Ноль часов по местному времени.

Ночная пустота аэровокзала. На скамейках, сняв ботинки, спят греки. Ездят мусороуборочные машины. Через три часа будет воздушный подкидыш до Родоса. Еще час лёту. Пробираюсь на остров Родос в международный дом творчества, в надежде поискать на греческом Родосе следы своей фамилии и дать разбег роману.

…Выкатился с багажом на улицу. Густая южная ночь, тепло, хорошо. Высокие желтые фонари атакуют мотыльки, страдающие, как известно, бессонницей. Цветущие розы на зеленом газоне. Может, я действительно грек, так славно вписавшийся в пейзаж исторической родины?..

Под навесом стоял музейного вида броневичок с надписью «Police» и по-гречески — «Эллинская автономия». Похоже, реликвия времен греческой революции, когда свергали хунту черных полковников. Подкатился с чемоданом поближе, разглядываю зеленого музейного кузнечика. На лобовой броне — смотровые щели. Перед ними, защитным экраном, толстые ветровые стекла с дворниками, как у авто начала века. Представил, как в дождь и грязь летит эта боевая драндулетка и мечутся по стеклам щетки. Башенка с задранным вверх стволом пулеметика. Да это чудо пятеро мужиков перевернут и не охнут. Смех, а не машина. Присел, держась за бампер, заглянул под днище — есть ли запасной выход?

И тут же раздался зычный окрик и звуки шагов.

Я повернул голову, поднялся. Ко мне стремительно шагал рослый полицейский с наручниками на ремне. Из будки с темными стеклами, прятавшейся в тени деревьев, выскочили еще двое — с бляхами, ремнями и портупеями на кожаных куртках. Три танкиста, экипаж машины боевой… Меня обступили и потребовали паспорт.

Не совершая резких движений, я достал бумажник, вытащил из него паспорт, писательское удостоверение, визитную карточку… Эти парни, похоже, сидели в будке и ждали, когда я созрею для диверсии. Один из них с подозрением оглядывал мой внушительный чемодан на тележке, не прикасаясь к нему руками.

— Вы грек? — глянув в паспорт, спросил меня первый — мощный и симпатичный.

— Нет, русский писатель из Санкт-Петербурга. Там всё написано.

— Ваша фамилия — греческая! — не повышая голоса, уличил он. И спросил что-то по-гречески. Вот тебе и начало генеалогических исследований!

До меня дошло, что опереточный броневик — боевая машина афинской полиции, поставленная на охрану аэропорта. И ей под днище, как под юбку, заглядывает сомнительный гражданин, подкативший поближе чемоданчик. А что в чемоданчике, интересно?.. Сейчас будет тебе, дураку, рассвет над Пиренеями через зарешеченные окна.

Я как можно дружелюбней улыбнулся и открестился от возможного греческого происхождения: сказал, что фамилия моя похожа на греческую, но имеет литовские корни. Литва, дескать, Вильнюс. Оттуда фамилия. Я осторожно указал рукой в ту сторону, откуда прилетел.

— Мне понравилась эта крепкая динамичная машина, — я стал льстиво нахваливать драндулетку по-английски. — Не знал, что к ней нельзя подходить… Больше не буду.

— У вас есть родственники в Греции?

— Нет-нет, что вы, — я протянул авиационный билет и конверт с приглашением писательского центра. Спокойнее быть прибалтом, если фамилия позволяет.

Их внимательно изучили, и я понял, что меня отпустят. Но интерес ко мне в глазах полицейского не пропадал.

— Фамилия Каралис — греческая, — повторил он, возвращая документы. — Моя фамилия тоже Каралис. А я грек. — Едва улыбнувшись, он приложил ладонь к кожаной пилотке. — Вы свободны…

Полицейские, скрипя кожей курток, вразвалочку убрались в свою непрозрачную будку.

Многообещающее начало.

Приземлились в полумраке.

На такси доехал до международного писательского центра ЮНЕСКО.

Шлепки, босых ног по кафельному полу, покашливание. Открыла заспанная женщина в спортивном костюме и с сигаретой. Я представился, сунул визитную карточку. Да, да, сказала, ждем. Глянув в мою визитку, спросила, не грек ли я. Я сказал, что приехал на остров, чтобы разобраться в этом. Ее зовут Анатолия. Она включила кофеварку, телевизор и пошла готовить комнату. Я вышел на улицу. Внизу, за верхушками деревьев, виднелось сероватое море. Здесь я и проведу две недели.

Распаковал вещи, выпил кофе и достал замечательный шведский блокнот с пачками разноцветных страниц, подаренный Сергеем Арно и Колей Романецким.

Сегодня день рождения отца. Ему исполнилось бы 95 лет.

4 декабря 1999 г. Остров Родос.

На Родосе в древние времена стоял маяк в виде бронзового юноши с горящей чашей над головой — Седьмое чудо света, Колосс Родосский. Если высунуться из окна моего номера, видна гавань Мандраки с частоколом мачт над белыми яхтами и отблеском корабельных медяшек. На берегу этой бухты и стоял бронзовый мужчина, меж ног которого, хлопая парусами, заходили в гавань корабли со всего света.

Двухэтажный особняк врезан в вершину холма Монте-Смит. В нем живут пятеро писателей: тощая финка, немец с испуганными глазами, полный добродушный швед, поджарый голубоглазый румын и я. «Я» — это такая неизвестная пока национальность, но личность, безусловно, пронырливая — пронырнул тремя самолетами с топких чухонских блат на один из лучших островов Средиземноморья.

Еще живет сестра-хозяйка Анатолия, которая вечно что-то делает: несколько раз в день поливает водой из шланга бетонную террасу, пылесосит глыбы справочников и словарей на стеллажах в коридоре, доводит до блеска электрическую плиту, кормит двух птичек в клетке, прибирается в номерах, смотрит аргентинские сериалы в гостиной, ругает кошку и, приложив ладонь козырьком, любуется с нашей горы видом на город — зубчатые башни замка крестоносцев, дворец губернатора с огромными платанами во дворе, старинные ветряные мельницы вдоль побережья, узкие ущелья улиц, бегущих к морю… Вчера я угостил ее мороженым.

— О, Димитрий, ты настоящий грек! — с улыбкой потрепала она меня по плечу.

Постараюсь запомнить, что настоящие греки дарят мороженое.

Когда я иду по улочкам Родоса, мне хочется быть греком и жить в Греции. Здесь нет вызывающей роскоши, тихо, спокойно. Садики, скверики, дворики, кафе. Идешь как по ботаническому саду. Пристойное телевидение с религиозными и учебными программами. Приветливые, но неназойливые люди. В парке, через который я проходил, на древнем камне красной краской нарисованы серп и молот. Рядом, на афишном стенде, — фотоплакат: парень сжигает американский флаг. Та же эмблема серпа и молота напечатана на плакате. На партизанское движение это не похоже…

Сейчас на острове мертвый сезон — идет ремонт в отелях, в пляжных магазинах пылятся товары, рыбаки ловят с мола рыбу на розовый ошметок креветки, неспешно потягивая из горлышка вино и перебрасываясь протяжными словами… И белые камни древнего Акрополя, куда я ходил, и древний театр со стадионом, и птицы, клюющие мелкие дикие маслины на деревьях, и сторож в фуражке, сидящий в этом древнем городе в стеклянной будке и слушающий греческую музыку по транзистору, — всё вызывало благость на душе…

Неправ Михаил Афанасьевич Булгаков, призывавший никогда не заговаривать с незнакомцами. Сегодня, наконец, познакомился с румыном Джорджем, пятым членом нашего островного писательского интернационала, и спросил, как дела, как работается.

Моложавый мужчина моих, как я думал, лет. Оказалось, ему 64 года. Фантастика! Седоватый поджарый румын с голубыми глазами. Мы налили на кухне по чашке кофе и вышли на террасу. Говорили на английском. Подозреваю, что он знает русский язык, но скрывает.

В конце концов, я признался ему в молдавских корнях деда по матери. И рассказал, как изучал историю Молдавии по Большой Советской Энциклопедии и вконец запутался бы, не возьмись за другие источники.

В ответ Джордж прочитал мне короткую динамичную лекцию, из которой я сделал два вывода:

1) Джордж мировой мужик и не зануда;

2) история Молдавии, которую я изучал, весьма отличается от истории, которую мне предложил румын Джордж.

Я стал рассказывать о поисках и находках своих фамильных корней. Джордж кивал, подсказывал английские, латинские или древнегреческие слова, а потом посоветовал написать об этом novel. Я сказал, что уже пишу. Еще надеюсь определиться с корнями отцовской фамилии. Там тоже много туманного — она встречается в двух языках: греческом и литовском. Хотел притащить письма, полученные от архивистов, но не решился прерывать так славно разбежавшуюся беседу на исторические темы.

Блеснул своими недавно обретенными знаниями и назвал древние составные части государства Румыния — Молдова, Валахия, Трансильвания. Еще сказал, что у нас часто путают цыган и молдаван, вот и один писатель, лауреат Государственной премии, спутал.

Джордж посмеялся, покрутил пальцем у виска и сказал, что цыгане — это северные индийцы, у них свой язык, это древний народ, обреченный на вечные скитания, потому что они не дали напиться воды Деве Марии, когда она проходила мимо их селения. Румыны или их российская ветвь молдаване — это не цыгане, это совсем другое.

Еще Джордж сказал, что Европа не любит румын, считая их бедными родственниками, хотя румынский народ ведет свое начало от римских легионеров, завоевавших Дакию и самих даков, долго сопротивлявшихся агрессии. Их царь Децебал не вынес поражения от римского императора Траяна и покончил с собой. Вульгарная латынь, на которой изъяснялись легионеры, составляет в румынском языке до сорока процентов. Еще двадцать процентов — славянские корни. Остальное — гето-дакские, германские и прочие европейские. Румыния в нынешних границах, когда она соединила три княжества, очень молодое по европейским меркам государство, и у него всё впереди.

Вот только часть княжества Молдовы — бывшая Советская Республика Молдавия — находится на отшибе, за Прутом, и живет обособленной жизнью.

Шумела пальма, лениво кружили чайки, и блеск моря был нестерпим для глаз. Мы сидели на каменном парапете, болтали ногами, и он спросил фамилию моего деда. Я сказал. Он попросил написать. Я написал латинскими буквами: Buzni. Он поправил: Buzney.

— Это ваш дед? — посмотрел на меня Джордж.

— Да, — кивнул я, — дед по матери.

— О, это древний боярский род! — сообщил Джордж, поднимая вверх палец. — Он тесно переплетается с господарским родом Мовилов. — А тот, в свою очередь, связан с различными королевскими домами…

Джордж сказал, что из этого древнего рода особенно интересна ветвь Петра Мовилы — просветителя, мецената и основоположника печатного дела в Молдавии, митрополита Киевского и Галицкого. И белорусский город Могилев назван в честь Мовилы, который по-русски звучит через «г».

— Кстати, один из Мовилов — Илияш Мовилэ, господарь Молдовы в начале семнадцатого века, родился на Родосе! Вот здесь, — Джордж обвел пальцем холм за спиной и здание писательского Центра, словно знал точно, где родился этот неведомый молдаванин.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Хо! — сказал Джордж. — Это известный факт румынской истории! Кто же этого не знает?

— Румынской или молдавской? — уточнил я.

— Румынской, румынской, — покивал румын Джордж.

— Но этот господарь Илияш Мовилэ был молдавским, а не румынским господарем, — напомнил я. — Румынии тогда еще и в помине не было. Она образовалась после слияния Молдовы, Валахии и Трансильвании в 1861 году.

Джордж сказал, что это детали, а главное, что народ-то один, язык-то один и всё такое прочее. Я не согласился, но не стал спорить. Мои предки по матери были молдаванами, а не румынами.

Джордж почесал лоб и сказал, что если он не ошибается, то Мовилы и Бузни находятся в кровном родстве с еще одним интересным родом — летописцев Мирона и Николая Костиґн. Они написали историю румын — нечто вроде русского «Слова о полку Игореве». Я с трудом сдерживал радостную улыбку.

Мы сходили на кухню и налили еще по чашке кофе. Джордж был в шортах, и из кремовых штанин торчали его загорелые мускулистые ноги в длинных носках и кроссовках. Седой ежик волос, румяное лицо, ровный нос римского легионера, ясные голубые глаза со смешинкой. Я представлял себе румын смуглыми, курчавыми, в овчинной безрукавке, барашковой шапке и с пастушьей дудочкой в руках. Джордж сказал, что румыны бывают такие, как он, — голубоглазые, унаследовавшие признаки древних даков, и смуглые, кареглазые — взявшие фактуру римлян. «Русские тоже бывают разные, — подмигнул Джордж и засмеялся. — У меня была русская девушка, когда я жил в Москве, — настоящая татарка!»

Эдакий симпозиум на историко-этнографические темы у нас получался. Симпатии к Джорджу стремительно возрастали, но я боялся наскучить вопросами и спугнуть тему. Спросил, как живется сегодня в Румынии. «Так себе, — ответил Джордж. И добавил по-русски: — Ничего, жили и хуже…»

Мы еще немного поговорили, и он, сменив шорты на кремовые брюки, отправился на встречу, а я — к себе в номер, чтобы записать всё это и поразмыслить.

7 декабря 1999 г.

Везет со всех сторон. Удача просто катит. Только успевай записывать.

Вчера выяснилось, что свекор нашей прекрасной секретарши Елены — преподаватель греческого языка. Он пенсионер, сидит дома и пишет книги по этимологии. Елена звонила ему, и он произвел первичный лингвистический анализ моей фамилии. Вот что выпало в твердый осадок.

Фамилия Karalis, которая в Греции встречается довольно часто, может быть турецкого происхождения, т. к. над Грецией 400 лет было турецкое иго. По-турецки фамилия раскладывается на следующие компоненты:

1) kara = black, черный, темный, ночной

или:

2) kara = brave, generous, храбрый, смелый, великодушный, щедрый.

И второй компонент alis — по-турецки означает functionary, т. е. должностное лицо.

Таким образом, смысл фамилии можно трактовать двояко:

1) ночной правитель (и тогда прав Димитриус Каралис, грек, живущий в Стокгольме, переводя нашу фамилию как «ночной князь, типа Робин Гуд»)

или:

2) «благородный служака, храбрый служащий, щедрый служащий».

Но «служащий» в данном контексте режет ухо — трудно представить себе щедрого чиновника или великодушного чиновника.

Я пошел за новыми разъяснениями к Елене. Оказалось, что под английским functionary она имела в виду не чиновника (official, bureaucrat), а именно должностное лицо, по-гречески «али-паша», а по-английски (она торопливо полезла в греко-английский словарь) — pasha. Тут я догадался, что это герой восточных сказок — паша. Не чиновник-бюрократ, а именно паша. И тогда фамилия может иметь следующие значения:

1) ночной паша, черный паша

или:

2) смелый паша, храбрый паша, щедрый паша, великодушный паша. Можно сказать и благородный паша.

Если допустить, что предки были греками, то перевод фамилии звучит гордо.

Но как же быть с городом Каралис, основанном на Сардинии финикийцами?

Пенсионер-этимолог сказал, что это просто совпадение. А через пару часов позвонил и сказал, что название города и во времена финикийцев, и в нынешние времена (Кальяри) означает «коралл».

Так нас всех — братьев Каралис — в школе и прозывали. Надо ли было лететь в Грецию, чтобы узнать это?

Надо…

Я спустился на кухню, приготовил кофе, вышел с кружкой на террасу.

Солнечно, ветрено. Пальма с ржавой прядью в листве неслась в голубом воздухе на запад. На море — белые штрихи волн.

Как мне везет с этимологией и поисками родовых корней, подумал я. Словно кто-то подводит меня к источникам и подталкивает — бери, интересуйся. Не зря я пронырнул на Родос, ох, не зря.

8 декабря 1999 г.

Но это еще не все в смысле удачи!

Завтракали с Джорджем. Он угощал меня сосисками, я — молоком и сыром.

Спросил, не утомляю ли Джорджа своими дилетантскими историческими разговорами и расспросами. Джордж рассмеялся, похлопал меня по плечу: «Вы же говорите о моей родине! Спрашивайте, не стесняйтесь, Дмитрий!» Я сказал в свое оправдание, что в России мне на эти темы говорить не с кем. Маленькая Румыния и бывшая союзная республика Молдавия никого особенно не интересуют. Джордж покивал печально…

Когда я показывал Джорджу родовое древо Бузни, он сказал, что знает, что такое армаш, сардарь, шатрарь и великий логофет.

— Великий логофет — это очень большой чин! — закатил глаза к небу Джордж. — Канцлер! Хранитель печати. Первый боярин! Говорил только в тишине! Все должны были молчать. Как знак своей власти носил на шее большой шар, висящий на золотой цепи, а в руке держал позолоченный жезл… — Он для ясности потряс сжатым кулаком, словно держал этот самый жезл, а другой рукой изобразил шар размером с яблоко, висящий на шее.

Я восхищенно покивал и азартно щелкнул пальцами, давая понять, что одинаково ценю и символы власти, украшавшие обличье великого логофета, и способность собеседника столь ярко их изобразить…

Еще Джордж сказал, что в переводе на русский фамилия Бузни означает «быстрый, внезапный, врывающийся, как ветер» и, поразмыслив, добавил, что прозвище или фамилия, скорее всего, связаны с военными заслугами.

После такого возвышающего разговора я еще минут десять гордо улыбался у себя в номере.

Чужая сторона прибавит ума.

На Родосе я надеялся разузнать про фамилию отца, но неожиданно выпала карта Бузни — в лице румынского писателя Джорджа Балаита.

И чей это промысел?.. Сегодня же схожу в местную церковь, она должна работать по случаю воскресения.

В журнале «Гелиос», выпускаемом Центром, обнаружил эссе «Путешественники», подписанное: «Николай Руссу, Молдова, Кишинев». Джордж сказал, что неплохо знает автора — тот заведует Литфондом Молдовы. А он Джордж — Литфондом Румынии. Коллеги. Я разволновался — фамилия Руссу часто встречалась в архивных документах рядом с фамилией Бузни, и служили они вместе, и жили, похоже, рядом. Вдруг этот Николай — потомок тех самых Руссу? Джордж принес мне координаты автора статьи и сказал, чтобы я не очень обольщался: фамилия Руссу происходит от слова «русский» и встречается, как Иванов в России. «Будете звонить, передайте от меня привет! — похлопал меня по плечу Джордж. — Вам надо ехать в Молдову!»

…Когда в аэропорту Родоса пригласили на посадку, я на последние греческие деньги купил в сувенирном киоске синий флаг с белым крестом и такой же эмалевый значок. Грек я или не грек, а пусть останется память…

25 декабря 1999 г.

В Питере меня ждали не только семья, собака и кошка, но и новые письма из архивов. Раздав подарки и отобедав, я нырнул в кабинет — вскрывать конверты.

Российский государственный военно-исторический архив прислал мне 19 листов ксерокопий:

Полный послужной список

Штабс-капитана 93-го пехотного Иркутского полка Каралиса

Составлен 31 августа 1917 года

1. Чин, имя, отчество и фамилия — Штабс-капитан Павел Константинович Каралис.

2. Должность по службе — Прикомандирован к Главному Артиллерийскому Управлению, назначен для занятий в техническую часть.

3. Ордена и знаки отличия — Кавалер орденов: Св. Анны 4 ст. с надписью «за храбрость», Св. Анны 3 ст. с мечами и бантом, Св. Станислава 3 ст. с мечами и бантом, Св. Станислава 2 ст. с мечами и Св. Анны 2 ст. с мечами.

4. Когда родился — 12 Марта 1884 года.

5. Из какого звания происходит и какой губернии уроженец — Из мещан Петроградской губ. Царскосельского уезда, пос. Колпино.

6. Какого вероисповедания — Православного.

7. Где воспитывался — В ремесленном училище Цесаревича Николая.

8. Получаемое по службе содержание — По положению.

…В семнадцатом году дед из поручиков был произведен в штабс-капитаны.

Я бросился заносить «Послужной список» деда в компьютер. В хронологической последовательности составил его фронтовую биографию. Боевой путь дедушки лег на карту Европы и обрел четкую географически-временную последовательность. Я снабдил фронтовую биографию фотокарточкой предка в семнадцатилетнем возрасте и отправился в прошлое…

Время перестало существовать для меня в его реальном измерении: оно то сгущалось, то растягивалось, и пространство стало подыгрывать мне.

Я открывал энциклопедию с картой-схемой Восточно-Прусской операции 1914 года, наводил лупу на кружочек деревушки Гросс-Грибен, и видел своего тридцатилетнего деда, бегущего в атаку с тяжелой винтовкой наперевес, слышал разрывы бризантных снарядов, раскатистое «Ура!», стрекот немецких пулеметов, сухой треск винтовочных залпов, видел падающих на теплую августовскую траву русских солдат в новых защитных гимнастерках, быстро темнеющих от крови…

Почти неделю я сидел в кабинете, вытягивал со стеллажей увесистые энциклопедии, лихорадочно листал справочники, пытаясь найти то нынешнее название маленькой польской реки Бобр, на берегах которой мой предок получил «ружейной пулей сквозное ранение левой ягодицы», то искал полный состав 24-й пехотной дивизии, в которую входил полк деда, влетал во всемирную сеть, тянул оттуда всё, что касается первой немецкой газовой атаки на русском фронте, преследовал вместе с доблестными иркутцами «отступающих немцев после боев под г. Варшавой», вместе с дедом переправлялся на плотах и воротах, снятых с забора соседнего хутора, через холодную октябрьскую Равку, чтобы заставить замолчать германскую батарею на левом берегу, ладил на ковельских болотах в рост человека защитные срубы-окопы, в бревна которых с чпоканьем влетали немецкие пули, и участвовал под командованием Брусилова в отчаянном Луцком прорыве, названном позднее Брусиловским.

Я обитал в своем домашнем кабинете, отключив телефон и забросив все остальные дела, лишь изредка выходил поесть, и жена потом говорила, что у меня сделался взгляд безумца.

Последняя запись в личном деле:

«В службе сего штабсъ-капитана не было обстоятельствъ, лишающихъ его права на полученiе знака отличiя безпорочной службы или отдаляющихъ срокъ выслуги къ оному знаку».

И кто был его родителем — литовец или грек? Как и когда он попал в Россию?

Феликс Лурье сказал, что послужной список деда дает зацепку — ремесленное училище Цесаревича Николая, в котором он учился. Если найдется личное дело воспитанника, в нем должны быть сведения о родителях…

 

2000 год

7 февраля 2000 г.

Материнская ветвь древа упирается в конец XVI века, доходит до великого логофета Петрашки, насчитывает одиннадцать колен — мог ли я мечтать об этом, начиная ретроразведку! Такую длинную цепочку подарил мне тамбовский дед-химик Бузни, чьи родовые дворянские документы много лет хранились — если по прямой — в километре от моего дома. Эх, кабы иметь специальное устройство, которое помогает искать по принципу «холодно-горячо». Назвал объект поиска — и пошел, допустим, по Невскому проспекту…

Семьдесят персонажей возникло из прошлого — часть из них томится в безвестности, я не знаю, куда их отнести. «Подождите, найдем вам место, — я записываю материнских предков в камеры-квадратики. — Найдем и ваших родителей, и детей. Посидите пока здесь…»

Евгений Александрович шлет и шлет мне вощеные конверты с делами моих предков. Вот они судятся с соседями, вот делят после смерти отцов земли и имущество, вот дарят монастырю пятнадцать крепостных крестьян, а через несколько лет по решению Молдавского дивана «цыган вместе со всем приплодом» предписано отдать детям умершей первой жены, поскольку цыгане — часть ее приданого; и цыгане изымаются у монастыря и отдаются по назначению, но монастырю Святого Гроба Господнего в селе Флорешты в качестве компенсации отрезается часть боярской земли, примыкающей к монастырским угодьям…

«Предки хотят говорить с вами! — подстрекает из Кишинева опытный Румянцев. — Не упускайте эту редкую возможность. Они сами идут Вам навстречу, это видно по всему. Такое случается в нашем деле крайне редко. Видно, вы чем-то угодили своим пращурам! Теперь главное — не рассердить их!»

Постараемся…

Ремесленное училище цесаревича Николая размещалось в здании Военмеха на 1-й Красноармейской ул.

…И сжимается сердце, когда в Городском историческом архиве на Псковской улице мне выдают тоненькое дело моего деда, обнаруженное в целости и сохранности.

Дело городского пансионера Павла Каралис

Начато 20 сентября 1896 г.

Кончено 1901 г.

Свидетельство о рождении. Родился в 1884 году в Петербурге, крещен в Римско-Католической церкви Святой Екатерины.

Родители: Константин Осипович Каралис и Александра Адамовна, урожденная Поплавская.

Полька? Скорее всего: Адамовна… Да, фамилию Поплавских я помню с детства, родственники отца, к которым почему-то не любила ходить в гости моя мама.

Перелистнул страницу: Сын фельдфебеля, убиенного во время крушения Императорского поезда в 1888 г.

В училище поступил в 1896 г., в 1-й класс на вакансию города.

До поступления в училище обучался: нач. училище Москов. Дост.

Прошение подавал: опекун Федор Адамович Поплавский (дядя)

В отпуск увольняется к дяде — Кузнечный пер., д. 14, кв. 48.

Фельдфебель, убиенный во время крушения Императорского поезда, — мой прадед. Что, где, почему? О крушении царского поезда помнилось весьма смутно.

Вернувшись домой, я тут же позвонил, как палочке-выручалочке Феликсу Лурье и попросил экстренной справки — что это было за «крушение Императорского поезда в 1888 г.», унесшее жизнь моего прадеда — Константина Осиповича Каралиса.

Под Харьковом, у деревни Борки, — был ответ. Нет, не покушение. Сошел с рельс весь поезд, царь Александр III с семьею возвращался из Крыма, чудом остались живы. Историк посоветовал мне полистать газеты того времени.

Из газет:

На месте погребения всех убитых при крушении Царского поезда 17 октября имеется в виду поставить памятник с обозначением на нем имен тех лиц, которые сделались жертвою катастрофы. Государь выразил министру Императорского Двора свое Монаршее желание устроить осиротелые семьи, оставшиеся после всех погибших.

Царь сдержал обещание — вдова получила пособие на сына, и город взялся сделать из него подмастерье.

И разве не этого — подробностей жизни своих предков я искал, начиная ретроразведку? В многочисленных воспоминаниях (в частности, С. Ю. Витте, князя В. П. Мещерского и крупнейшего адвоката А. Ф. Кони, назначенного возглавлять расследование причин крушения) причиной аварии назывались превышение скорости движения и слабое состояние рельсового пути. Царь, дескать, хромая после аварии, поднял кусок гнилой шпалы и предъявил его министру путей сообщения Посьету, изволившему быть на завтраке императорской семьи во время крушения. Дорога принадлежала акционерному обществу, ее собиралась выкупать казна, и владельцев не особенно заботило ее состояние…

6 апреля 2000 г.

Вышел 8-й № «Литературного курьера».

Блиц-опрос номера: «Как вы относитесь к утверждению: „Петербург — криминальная столица“?»

Александр Володин: Кому-то нравятся такие словосочетания и звания: город невест, кузница кадров, родина валенок, родина пуховых платков, оазис комфорта, побережье дружбы, янтарный край, город металлургов… Теперь придумали криминальную столицу. В нашей сверхкриминальной сверхдержаве любой крупный город — столица местного криминалитета.

Предлагаю тем, кто запустил в обиход «криминальную столицу», организовать конкурс по дальнейшему присвоению новых званий старым городам: город карманников, кузница воровских кадров, центр финансовых афер и т. п., чтобы никто не был в обиде.

Остальные респонденты: А. Кушнер, Андрей Кивинов, Виталий Мельников (кинорежиссер), Илья Фоняков, Борис Стругацкий, Константин Мелихан, Игорь Корнелюк, Борис Никольский, Сергей Арно, Алла Сельянова, Галина Гампер, Михаил Кураев, Александр Володин, Наталья Гранцева, Никита Филатов, Виктор Топоров, Александр Мелихов, Николай Коняев.

Кто-то и впрямь катит бочку на Питер, хочет сменить губернатора. Говорят, он не пускает в Питер московский бизнес…

Статья Фонякова «В бане с Вячеславом Ивановым» в новой рубрике «Книжный хлам. О книгах, которые бессмысленно покупать». Илья Олегович разбирает «Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. 300 биографий», в котором всё перепутано и безбожно наврано: к статье о Викторе Платоновиче Некрасове прилепили фото Николая Алексеевича с «характерной острой бородкой». Гранина из Петербурга отправили жить в Москву, Рытхэу — в Анадырь, поэма Павла Васильева «Соляной бунт» названа «Соляной столб», вместо «Башни Вячеслава Иванова» — баня, вынесенная в заголовок статьи. И проч. и проч.

В материале «Питерские писатели прописались в Интернете» — о нашем сайте, где у каждого писателя теперь есть своя страница: автобиография, обложки книг и проч.

Отзыв Павла Крусанова на книгу В. Рекшана «Царские кости».

Продолжение обзора Литературных студий и литобъединений города, рубрика «Хроника литературной жизни» …

Неплохой, по-моему, номер.

17 апреля 2000 г.

В Архиве на Сенатской площади нашлись новые записи, касающиеся прадеда. В «Списке поездной бригады поезда чрезвычайной важности» про деда сказано: возраст — сорок лет, вероисповедание — католик, «уроженец Вилькомирского уезда Ковенской губернии». Последнее — самое важное для дальнейших поисков!

По свежим следам написал два письма: в Военно-исторический архив с просьбой найти дело георгиевского кавалера и фельдфебеля 111-го пехотного Донского полка и в Государственный архив Литвы — запрос на уроженца Вилькомирского уезда Ковенской губернии Каралиса Константина Осиповича, 1848 года рождения. Меня интересовало: кто были его родители, мои прапрадед и прапрабабушка?

20 июня 2000 г. Зеленогорск.

«Роман с героиней» начал писать еще на Родосе. Писал несколько месяцев.

На днях показал Ольге. Читала два дня, почти не разговаривала со мной. Прочитав, сказала:

— Повесть понравилась, но больше ты никуда один не поедешь!

— Почему?

— Сам знаешь.

— Ты что, не понимаешь, что такое творческий вымысел!

— Знаю я ваши творческие вымыслы! У тебя везде одни виртуальные платонические романы! Везде ты такой правильный и неприступный! А я, как дура, уши развешиваю.

— Такой и есть! Кроме тебя мне никого не надо. Ты же знаешь.

— Я сказала — никуда один не поедешь!

Ольга швырнула собачью миску в раковину и ушла к себе в комнату. Хлопнула дверью.

Н-да…

Я выждал немного и пошел к ней.

21 августа 2000 г. Зеленогорск.

Юрию Хваленскому:

Дорогой Юра!

Я всё сетовал, что нет времени написать повесть, отвлекают житейские мелочи, не хватает самодисциплины — и вот Господь услышал мою жалостливые причитания. На день рождения Надежды я надорвал мышцу бедра, катаясь у них на озере на водных лыжах. И вторую неделю спокойно сижу с забинтованной ногой за компьютером, ни на что не отвлекаюсь, пишу повесть. Уже изрядно написал.

В конце июля мы с Ольгой ездили в Кишинев на недельку, я работал в архивах. Род Бузни там известен и почитаем.

Посылаю тебе одну из переведенных статей о роде Бузни. И схему связи рода Бузни с родом Мовилэ (справочно: в честь митрополита Петра Мовилы назван город Могилев)

Обнимаю, Дима.

1 сентября 2000 г. Санкт-Петербург.

Закончил вторую редакцию «Романа с героиней», размножил, раздал читать Даниилу Гранину, Борису Стругацкому и Борису Никольскому. Жду замечаний.

Гена Григорьев сделал очередной литературный кроссворд для «Литкурьера». Зная его умение замысловато халтурить, вычитали кроссворд не один раз. Всё вроде правильно. Вышла газета, развезли ее по библиотекам, книжным магазинам, вузам и т. п. Прихожу в Библиотеку Академии Наук, вижу, библиотекарь читает нашу газету и крутит головой. Лихо, думаю! Нравится наша газета. Чуть было не успел похвастался, что я — главный редактор, как она бормочет: «Во, дают, ребята!..» В кроссворде оказалась очередная мина: «Какой музыкальный инструмент завещал А. С. Пушкин своему народу?» Слово из четырех букв. Конечно, лиру. Но только не Пушкин, а Некрасов. И не завещал, а посвятил. Гена уже получил и пропил гонорар, в редакцию не заходит — я в шутку пообещал удавить его.

Интересно, что никто из писательской братии не заметил ошибки.

25 сентября 2000 г.

Уважаемый Евгений Александрович!

Ваш «Словник» — просто чудо! Незаменимая вещь для исследователя Бессарабии. Огромное спасибо за него. Материал по молдавской одежде тоже замечательный — нашел там Великого Логофета. ‹…›

Цейтнот хронический! Вернувшись с дачи 16 сентября, я тут же был втянут во всевозможные горящие дела: сдачу повести, подготовку следующего номера газеты «Литературный курьер» и, самое неожиданное, в конфронтацию с властью, которая хотела тайно принять закон о лишении организаций культуры льгот по арендной плате. Завтра митинг на Исаакиевской площади, который мы организуем, митинг запрещенный, но потому и интересный. Надеемся, покажут по НТВ, ОРТ и РТР — шум в городе идет нешуточный.

Я ничего не забыл, но, поверьте, не было возможности. Как только утихнут страсти, возьмусь за отложенные дела.

С дружеским приветом, Каралис.

25 сентября 2000 года, Санкт-Петербург.

10 октября 2000 г.

Митинг прошел на славу. «Дом книги», «Лавка писателей» и еще несколько книжных магазинов устроили получасовую предупредительную забастовку в знак протеста против принятия «поправки № 6» к закону об арендной плате для организаций культуры и прочих льготников. Мы вывели на Исаакиевскую площадь двести писателей. К нам присоединись художники. Шуму этот митинг наделал в городе много. Его показали все телеканалы. Губернатор и начальник КУГИ несколько раз оправдывались по телевизору, что писатели неправильно поняли суть готовящегося закона. В результате — принятие «поправки № 6» отложено. К нам в Центр зачастили ходоки из Смольного. Провели встречу с писательским активом (были председатель Комитета по печати Александр Потехин и начальник КУГИ). Убеждали нас, что всё будет хорошо.

Из всех депутатов к нам во время митинга вышел один Сергей Миронов. Послушал писателей и художников. Обещал донести наше мнение до коллег. Сказал, что «поправка № 6» сырая, он на нашей стороне…

Милиция пыталась нас попугивать. Мы с Чулаки и Штемлером сказали майору, который приехал нас предупредить, что мы, как устроители акции, готовы нести полную ответственность. Хоть сейчас в камеру. Тогда майор посоветовал назвать нашу сходку пикетом, а не митингом. Разница в том, что пикет можно проводить в уведомительном порядке, но во время пикета нельзя пользоваться мегафонами, выступать и призывать. Мы, конечно, говорили и в мегафон, и в микрофон перед телекамерами, но вели себя смирно. Александр Володин расхаживал с красным флагом города. Были замечательные плакаты, которые мы за один день сделали у нас в Центре. Друг Сереги Арно — Сергей Охапкин и Серега Лемехов, оформлявший мои книги, писали их на разорванных коробках, которые притащили от соседнего магазина. Ватман, кисти, краски, клей… «Если в Доме книги казино, то стриптиз в Смольном!», «Довершим дело Жданова?», «Когда я слышу слово „культура“, я хватаюсь за поправку № 6!», «Не нужны нам семинары, даешь казино и пивбары!», «Остановим коммерческую зачистку культурной столицы!» и проч. и проч.

Был кураж. Почувствовали себя на какой-то момент общественной силой…

Приготовили номер «Литкурьера», посвященного этой теме.

Да! Нашу акцию Смольный взял под колпак, как только она задумалась. Мы, правда, особенно и не скрывались. Да и один писатель, который принимал поначалу участие во всех наших мероприятиях, работает в Смольном, в информационном отделе… Однажды на мой вопрос, чем он там занимается, ответил: «Анализирую информацию, готовлю для руководства сводки о возможных скандалах и неприятных для власти инцидентах…»

У Штемлера, который, как диспетчер, соединял всех участников акции протеста, отключили телефон в самый горячий момент. Причем у его соседей по площадке работал.

8 ноября 2000 г. Санкт-Петербург, Покровская больница,

реанимационное отделение.

Лежу пятый день с инфарктом миокарда. Пришел на прием к терапевту выписываться после простуды, и по дороге стало плохо. Вполз в кабинет, попросил помощи. Сделали кардиограмму, вызвали неотложку. «Инфаркт!» — говорят. Я не верю. Думал, инфаркт — это мгновенная острая боль, потеря сознания. Оказалось прозаичнее: загрудинная боль, испарина, слабость. Привезли в больницу, поставил капельницу с лекарством, которое растворяет тромб. Боль исчезла. Еще в поликлинике вкатили наркотики. Сейчас боятся рецидива, колют лекарствами, разжижающими кровь. За пять дней хитростью и обманом выкурил только три сигареты в туалете, куда ездил на специальной колясочке.

Сегодня нашу больницу объявили заминированной. Оказалось, какой-то пьяный дурень, которого долго держали в приемном покое, решил отомстить. Его вычислили и задержали.

Чувствую себя превосходно, но ходить запрещают. Через десять дней переведут в санаторий «Репино», долечиваться. Возьму компьютер, поработаю. Повесть встала, но живет во мне.

Еще до больницы получил замечания на «Роман с героиней». В целом, толковые, доброжелательные.

Гранин сказал задумчиво по телефону: «Дима, поймите, любовь к жене и любовь к женщине — это разные вещи…» Ему, как я понял, не понравилось, что мой герой не переспал с героиней. Не все замечания учту, но кое-что пригодится.

Б. Стругацкий так воодушевился, что пишет рекомендацию в журнал «Звезда», где он член редколлегии. Не ожидал от фантаста такой реакции на прозаическую вещь.

23 ноября 2000 г. Санаторий «Репино».

Отдельная палата с видом на Финский залив, лоджия. После инфаркта. Работаю. Курить еще не бросил. Пишу роман о том, как искал своих предков — точнее, делаю заготовки. Материалу — несколько папок.

По несколько раз в день звоню на работу, даю ЦУ и нервничаю. Серега Арно привез на подпись следующий номер «Литературного курьера» — я ругался: скучный номер, ничего нового, наскребли старье из редакционного портфеля…

Гуляю иногда по берегу залива. Ветер, волны, сыро. Если бы не дела предков, сдох бы от скуки.

Виктор Конецкий, сказал, чтобы я звонил утром и вечером с докладом о здоровье. На вопрос о своем здоровье ответил так: «Да ничего. Сейчас смотрел телевизор — так бы и дал диктору в глаз, чтобы не врал, мерзавец, о флоте!»

26 ноября 2000 г.

День рождения — 51 год. Хороший возраст. Опытные люди говорят, что лучше всего пишется между первым и вторым инфарктом. Оно и действительно — неплохо пишется. Навестили родственники.

Получил письмо от Румянцева:

Ваше благородие, здравствуйте!

Румянцев бьет челом. Спасибо за вице-губернаторов, получил всех в исправности. Материал отменный, с державной педантичностью. Умели российские чиновники составлять документы!

Теперь о Ваших предках Бузни. По Вашей просьбе, я сосредоточил свое внимание на непосредственно Вашей генеалогической линии: Иван Константинович — Николай Иванович — Александр Николаевич и т. д. Для того чтобы их начать раскручивать, нужно было установить, в каком месте Бессарабии они локализовались. Просмотрел гору бумаг, составленных самыми разными авторами: экзотический текст, помноженный на безграмотность и скверный почерк, — большое испытание для рассудка.

Какие сведения мы находим в документах, осевших в фонде Бессарабского дворянского депутатского собрания (далее БДДС)?

Дворянское депутатское собрание, как Вы знаете, это сословная организация, призванная представлять и защищать интересы благородного сословия, решать их проблемы, обеспечивать его нормальное функционирование, пополнять новыми членами. Размышлять над его созданием в Бессарабии начали вскоре после ее присоединения к России, но проклюнулось оно лишь в 1818 году к приезду Александра I.

Среди дворян, принимавших активное участие в первых дворянских выборах, были и представители рода Бузни — подписи четырех сыновей Илии Бузни я нашел на разного рода документах, в том числе и Вашего прямого предка — Константина Великого Армаша.

(Я сделал ксерокопии с них — они в приложении к письму: полюбуйтесь на подпись пращура — он, похоже, не только саблей или шпагой владел, но и с гусиным пером легко управлялся.)

…В 1821 году Вашему прапрадеду было 35 лет. Нетрудно подсчитать, что он родился в 1786 году. У него были дети: Костакий, или по-русски Константин (11 лет), Николай — (Ваш будущий прадед) (10 лет), Елена (9 лет) и Касандра (8 лет).

Женой Ивана была Мария. Эта ваша прародительница происходила из греков, природное ее имя было Маргиола, она принадлежала к старинному греческому роду Крушеванов. Вам, человеку начитанному и интеллигентному, эта фамилия должна быть хорошо знакома. К ней, кстати, принадлежал Паволакий Александрович Крушеван, журналист, писатель, издатель нескольких кишиневских газет, основатель благотворительного общества «Бессарабец», составитель любопытного справочника «Бессарабия», 1903 г. Еще он был депутатом Государственной думы и поистине легендарным антисемитом с имперской известностью. Умер он в Кишиневе 5 июля 1909 г., похоронен в ограде Крестовой церкви, принадлежавшей архиерейскому дому. Сейчас на этом месте находится Дом правительства.

Если не считать его, эта фамилия была достаточно спокойной и благополучной, она дала Бессарабии исправных чиновников, хороших земских деятелей, успешных сельских хозяев. К этому роду принадлежали поэтесса Ольга Крушеван, первая в Бессарабии женщина-адвокат Евгения Крушеван. Она умерла сравнительно недавно, в 1976 г., в Тимишоаре, что в румынской Трансильвании.

Крушеваны были помещиками. В Бессарабии им принадлежали землевладения в Сорокском, Оргеевском и Хотинском уездах — т. е. они были соседями Бузни.

Это вам для эрудиции. О Крушеванах кончаем, возвращаемся к анализу прошения Ивана Бузни, Вашего пращура. В прошении значится, что он вместе со своим двоюродным братом Мануилом владеет селами Кременчук, Окланда, Балинцы, Ярово. Они существуют и до сих пор. Я прилагаю ксерокопию фрагмента топографической карты Молдовы тех мест. Эта самая граница Бессарабии, берег Днестра. За ним уже Подолия.

…Ваши потомки будут благодарить Вас за ту последовательность и настырность, с которой Вы восстанавливаете фамильную драгоценность, называемую историей рода. Полагаю, что даже простое переложение содержания документов может оказаться весьма увлекательным чтением. А у Вас материал идет ядреный и изобильный, хорошо приправленный дунайско-балканской экзотикой. Всему этому можно позавидовать.

Рот фронт, боярин. Да поможет нам Бог!

г. Кишинев. Евгений Александрович Румянцев.

Интересные предки были у моей матушки. Про некоторых даже в учебниках истории написано и в энциклопедиях. Вот тебе и молдавский крестьянский самородок! Да, родился в деревне, но деревня была родовой вотчиной его отца-помещика, одна из пяти деревень на севере Молдовы, возле города Сороки.

Молдаване, греки, помещики, великие армаши, юристы, поэтессы. И даже крупный антисемит забрел в родовой бредень. Кого только не вытащишь из глубины веков! Прав Юрий Лотман: «История не меню, где можно выбирать блюда по вкусу». А генеалогия — тем более. Как сказал Фома Аквинский в застольной беседе: «Отдайте мне мое, а чужое я и сам не возьму».

Я надел очки и принялся разглядывать на присланном фрагменте топографической карты излучину Днестра, на берегу которого виднелись прямоугольники деревень, которыми владели материнские предки. Карта была подробная, и в деревнях светились прожилки улиц, идущие вдоль речного берега. На противоположной стороне Днестра — Украина.

Взял в библиотеке обтрепанный географический атлас, нашел Молдавскую ССР. Вот она — излучина Днестра возле города Сороки. Представил: блестит голубым река, зеленеет сочной травой пойма…

6 декабря 2000 г.

Дорогой Евгений Александрович!

Получил Ваше изящное письмо 26 ноября — не письмо, а готовая глава для «Саги о Бузни». Отвечаю только теперь, 6 декабря, глядя на скучно-серую кромку льда Финского залива, который никак не может замерзнуть, и виден из окна моего санаторного номера в поселке Репино, рядом с усадьбой Ильи Ефимовича. Неподалеку запущенная дача театрального критика Евреинова с лесенкой и фонтаном — в ней живут работники нашего санатория и хранятся метлы. Обещают реставрировать, но боюсь не успеют — развалится. На этой даче молодой Маяковский (в желтой блузе, косматый, кричащий стихи в сторону моря, голодный — он только прибыл в Петроград) был представлен Репину, и И. Е. попросил того явиться назавтра к нему в «Пенаты», чтобы писать его портрет. Маяковский постригся наголо, оделся в приличные одежды и пришел — робкий и задумчивый. Репин огорчился утраченной фактуре, но маленький портретик нарисовал, карандашом.

Так вот, дорогой Евгений Александрович, пишу вам через десяток дней после получения Вашего милого и полезнейшего письма только потому, что санаторий по реабиалитации инфарктников — это не санаторий цэка, вы догадываетесь. Осмотры, процедуры, обязательные прогулки под хронометраж и т. п. Поначалу чувствовал себя вполне сносно и даже весело — отличный номер, хороший стол, неунывающие инфарктники от 40 до 80, есть о чем поговорить и что послушать. Библиотека, кинозал и танцы (!). Но голова была слегка туманной, под стать низкому свинцовому небу за окном. Снега пока нет, туманы, дожди, вороны… А вчера психанул, звонив на работу (Кот из дому, мыши впляс), и пролежал целый день с приступом стенокардии — хотели возвращать в больницу, но я, хитрый молдаван, не дался. Сегодня с утра почувствовал прояснение в голове и сел писать.

Письмо Ваше порадовало обстоятельностью, прекрасным русским языком и логикой, но и огорчило — концовкой, где Вы деликатно намекаете на мой угасший энтузиазм.

Дорогой Евгений Александрович, большое Вам спасибо за Ваши огромные труды по перелопачиванию материалов, связанных с родом Бузни.

Ни в коем случае не думайте, что я остыл к материалу, схватил, что поверху лежало, и успокоился. Нет! Я намерен идти с Вашей помощью до конца.

Засим заканчиваю — зовут на процедуры.

Искренне Ваш Дмитрий Каралис.

 

2001 год

31 января 2001 г.

Дома, на больничном. Врачи предлагают обследоваться и сделать, если потребуется, операцию на сердце, поставить шунты или вставить специальную трубочку, которая расширит сузившуюся аорту. Глотаю лекарства горстями. Еще и язва желудка откуда-то взялась. Пока ее не залечу, операцию делать нельзя. Есть надежда, что обойдемся трубочкой. Ее вводят специальным зондом через артерию в районе паха и помещают на нужное место в сердце. Потом дают кислород, она расширяется и аорта становится шире. Я видел это на картинках в кардиологическом отделении Покровской больницы.

Раиса Владимировна Романова, которая работала вторым секретарем в Союзе писателей, а сейчас работает в Комитете по печати, готовит письмо в комитет здравоохранения, чтобы меня взяли быстрее. Доктора говорят, что тянуть нельзя. Вроде бы и Чулаки, наш председатель, собирается на переговоры во 2-ю Городскую больницу, где делают такие операции. Операция платная, а денег нет. На бесплатные операции — очередь.

Объявление на сайте ЦСЛК: «Поэт Геннадий Григорьев представляет документальную поэму „Доска“ — о том, как он с литераторами Сергеем Носовым и Алексеем Ахматовым в дни Пушкинского юбилея нашли мемориальную доску с места дуэли. Начало в 1830. Без фуршета».

Гена, прочитав мой «Автопортрет», сделал одно замечание: «Ты пишешь: прочитал „Черный принц“ Айрис Мердока. Она же женщина!» Я признался, что в те годы, когда делал эту запись в дневник, думал, что А. Мердок — мужчина. А исправлять не стал, чтобы не выглядеть умнее, чем был на самом дел. Геша засмеялся.

1 февраля 2001 г.

Прошелся по квартире. Ольга не сводила с меня глаз. Видок у меня вялый, сонный. Упадок сил. Всё время тянет лежать и спать. А ведь еще несколько лет назад бегал по утрам. Н-да… Как сказал племянник Димка: «Если сам себя не загонишь, никто тебя не загонит». Прав.

3 февраля 2001 г.

Были у главного врача больницы по наводке Михаила Чулаки. Кардиохирург худощав, лет пятидесяти, крашенные хной волосы. Он полистал мои бумаги, откинулся в кресле.

— Вот на вас костюм, вы человек с положением, за вас общественность и власть хлопочут. Ну, возьму я вас без очереди, значит, кого-то придется отодвинуть. А у меня целый бомжатник в ожидании этой операции… У людей не то что костюма нет — в ватниках на прием приходят.

— Извините, пожалуйста, — я поднялся. Лицо загорелось. — Не знал, что всё так непросто. Еще раз извините. Всего доброго…

И быстро вышел. За мной Ольга, прихватив медицинское досье.

И так стыдно стало. Всю обратную дорогу, пока ехали в такси, ни слова не сказал Ольге.

— Давай машину продавать, — сказала Ольга дома.

— Может, обойдется без операции. Я же не обследовался по-настоящему… На обследование наскребем?

— Наскребем…

13 апреля 2001 г.

Опять санаторий «Репино». Сделали аортокоронарное шунтирование, поставили три шунта, взяв мои же сосуды из левой ноги и левой руки. Оперировали шесть часов на работающем сердце. Операция была в день рождения моей мамы — 4 марта. Я знал, что всё будет хорошо. Деньги на операцию — три тысячи долларов — дала сестра Надя.

Чувствую себя нормально.

Мы живем вместе с Мишей Глинкой, писателем из нашего Союза. Его оперировали на десять дней раньше с тем же диагнозом, плюс еще искусственный клапан поставили. Он дождался меня в Покровской больнице, и мы вместе отправились в кардиологический санаторий «Репино». Ему тоже пришлось занимать. В качестве залога оставил кредитору орден своего пращура. Тот отказывался, но Миша настоял: «А вдруг я не вернусь с операции?»

Живем в двухместном номере с кнопочками для вызова медсестры. Лоджия, окна на заснеженный Финский залив, точки рыбаков и лыжников на льду. Прекрасная белковая диета с икрой, мясом, рыбой, много овощей, фрукты. Прекрасная библиотека, читаем исторический журнал «Родина», рассуждаем на разные историко-бытовые темы. Миша: «Не надо ни с кем спорить, воевать, чего-то доказывать! У них — свой мир, у нас — свой! После этих раздумий в душе остается выжженная дырка…» Я: «Но мир-то общий. Я не хочу жить по чужим законам. По чуждым моему сознанию законам…» Миша только вздыхает: «Я это проходил, по себе знаю. Вот посмотри лучше статью о Зимней войне с Финляндией…»

Бродим по заливу, загораем на весеннем солнце, слушаем лекции, где нам объясняют, как надо правильно жить после инфарктов и операций.

Когда Мишу везли на операцию, он вслух читал стихи Бродского.

Было бы естественней напевать арию Ивана Сусанина из оперы твоего предка «Жизнь за царя», — сказал я.

Операции ведутся под видеозапись — можно посмотреть. Я смотреть не захотел, чтобы не грохнуться в обморок при виде себя, разрезанного и окровавленного.

Все дни Ольга сидела у моей постели. Когда я съел тарелку бульона, заулыбалась и засветилась радостно.

Во время операции в меня ввели стакан наркоза, и потребуется несколько месяцев, чтобы он вышел из клеток организма. Котел варит плохо. Не могу долго разговаривать с людьми и ко многому потерял интерес. Тянет в одиночество.

Гуляем по несколько километров в день. Разрезанные грудины срастаются быстро. Миша наливается жизнью прямо на глазах. Я еще бледен.

Сегодня Ольга привезла две папки моих генеалогических записок и новое письмо от Евгения Александровича. Я открыл.

Румянцев: «Предки хотят поговорить с Вами. Грешно упускать такую возможность…»

И я хочу, но пока с Земли.

4 июля 2001 г.

Дорогой Евгений Александрович, я только сейчас всерьез взялся за Ваши изумительные письма и документальные приложения к ним. И теперь в бессуетном уединении, когда спала жара, запоем читаю всё по второму и третьему разу, а по восприятию материала — как в первый раз. В текучке будней, с наскока, я не мог разглядеть всей красоты и важности материала. Спасибо Вам огромное за доставленное наслаждение.

Если получится, в конце августа поеду по Вашему совету в Румынию — Яссы, Бухарест. В Яссах мне обещал помощь писатель, доцент кафедры славистики Эмиль Йордаке, из наших староверов.

Искренне Ваш — Дмитрий Каралис.