Скудные Стасовы знания о Виталии Петровиче Клевцове не означали, однако, что у означенного субъекта напрочь отсутствовала история жизни, сиречь — биография.

В 1965 году в простой рабочей семье Петра и Валентины Клевцовых появился на свет пухленький ребенок, которого назвали Виталиком в честь погибшего на фронтах Великой Отечественной войны деда со стороны отца.

Рабочая семья Клевцовых ничем особенным от подобных семей не отличалась.

Впрочем, было одно отличие. Отец, Петр Клевцов, не пил. Нет, не так, чтобы совсем, позволял себе, конечно, по праздникам, но очень, очень умеренно — две-три рюмки за вечер, не больше. После получки спокойно проходил мимо пивного ларька, не реагируя на приглашения приятелей. Именно приятелей, потому что близких друзей у семьи Клевцовых не было.

Не складывались как-то у Клевцовых дружеские отношения с людьми. Возможно, потому, что оба родителя были не то чтобы скупые, но прижимистые. Копейки без дела не тратили, а отношения дружеские на Руси предполагают открытость и щедрость. Им бы, Клевцовым, немцами родиться. Пожалуй, ужились бы они с бюргерами.

Но жили Клевцовы в советской стране. Хорошо жили, в достатке. Получше, во всяком случае, всяких там инженеров: партия подкармливала рабочий класс. Типичная политика тоталитарного режима, вспомнить хотя бы Гитлера: хорошо и удобно управлять относительно малообразованными, сытыми и благодарными тебе за это людьми. А при случае можно и на гнилую интеллигенцию натравить, если она, интеллигенция, о себе вдруг что-то возомнит…

В положенное время отец вступил в партию. Но ни о какой партийной карьере и речи быть не могло: для партийного роста нужно было ещё кое-что, кроме пролетарского происхождения. Необходимо и умение вовремя лизнуть вышестоящего, и лягнуть провинившегося, и выступить с инициативой: вовремя поддержать, заклеймить, осудить от имени всего рабочего класса. А вот этими умениями Клевцов-старший не владел. Зато и врагов не нажил. Что ж, тоже хорошо.

Хозяйство домашнее, а потом, когда пошла мода на дачные участки, и хозяйство дачное всегда были в полном порядке. Полы не скрипели, краны не капали, утюги исправно нагревали и гладили, положенная на участке растительность кустилась и колосилась, сорняк же, наоборот, гибнул под беспощадным натиском материнских рук.

В семье царили мир и покой. Не так, опять же, чтобы совсем без конфликтов. Всякое бывало. Но сугубо в пределах нормы. И по большому счету, супружеская чета Клевцовых друг другом была вполне довольна. А женщины Валентине еще и завидовали. Кто хорошей, а кто и черной завистью. А что? Мужик все в дом несет, не пропивает с дружками ни деньги, ни семью, ни хозяйство. И ребеночек у них хороший.

А ребеночек и впрямь был хороший. Здоровенький, пухленький. И — мать вовремя это заметила своим звериным чутьем, свойственным всем матерям, — умным родился парнишечка. И рос умницей, дай Бог ему здоровья.

А что ещё оставалось делать Виталику? Что еще оСтастся человеку, к которому уже в садике намертво прилипла кличка Толстый?

В детстве и юности в компаниях сверстников клички имеют многие. Но в редких случаях одна и та же кличка сопровождает человека всю жизнь. А вот с Виталием Петровичем Клевцо-вым случилось именно так. В садике, а позже в школе, в институте, в любом коллективе его сразу определяли как Толстого. Самое же интересное, что рядом с ним неоднократно оказывались люди гораздо больших габаритов, а вот, поди ж ты, Толстым называли только его, Виталия. Чего уж в нем было такого, что соответствовало кличке, — непонятно. Но, видать, что-то было.

Впервые так обозвала Виталика его подружка по младшей группе детского сада. Виталик — и тут он не был исключением: все мальчишки так делали — из вполне естественного и здорового детского любопытства подсматривал за девчонками в туалете, который делился на девчоночью и мальчишечью половины только условно. Девчонка (он и имя ее уже давно забыл) только успела приспустить штанишки, как увидела десяток пар любопытных мальчишеских глаз.

Естественным было бы крикнуть всем: «Уйдите, дураки!», но девочка почему-то выделила криком Виталика: «Уйди, ты, толстый»!

Всё. Никто тогда не понял, что криком этим она поставила печать на всей жизни Виталия Клевцова. По жизни с этой минуты он шёл уже Толстым.

Дети порой жестоки. Даже часто жестоки. И они называли Виталика Толстым и тогда, когда хотели оскорбить, и просто по привычке, когда хотели обозначить в разговоре или обращении нужного человека…

Попытки отстоять свою честь кулаками заканчивались неудачно. Виталик рос рыхлым, не умел драться, не был быстр, не умел использовать массу своего тела. И чаще всего в детсадовских стычках доставалось именно ему.

Увы, родители слышали, как обзывают сына, но не придали этому значения, а сам он с матерью обидами не делился. Расскажи он матери о своих страданиях, она, возможно, и нашла бы нужные для сына слова, но мальчик промолчал. Полнота стала комплексом, от которого он так и не избавился.

Назови его кто-нибудь так впервые лет в тридцать, он только посмеялся бы и спокойно носил бы прозвище, не обращая на него никакого внимания. Ведь только с возрастом люди начинают понимать, что комплекция или красота играют в жизни далеко не первую роль. В конце концов, Талейран, один из самых выдающихся дипломатов в истории, слыл одновременно и одним из самых выдающихся донжуанов своего времени, имевшим оглушительный успех у женщин. А парадокс ситуации заключается в том, что был он уродливым горбатым карликом. Только, если это слово в данном случае уместно, он по праву считался еще и одним из самых блестящих умов Франции.

Виталий Клевцов был далеко не глуп. И ближе к тридцати годам от комплекса почти освободился. И пришел успех в отношениях с женщинами. Но это потом, к тридцати.

А сначала, после той «туалетной» истории, мальчик долго переживал. Он чувствовал себя изгоем, хотя таковым в действительности не был.

Но тогда же, в детском саду, он впервые познал власть. Маленькую, но власть.

Он уже свободно читал, когда многие дети еще не знали ни одной буквы. И находчивые воспитательницы быстро приспособились: когда им надо было решить какие-нибудь свои взрослые дела, они давали Виталику книгу сказок, и он читал всей группе. Хорошо читал, с выражением, по ролям. Читал и видел, КАК, открыв рты, завороженно слушают его дети. При малейшем шуме он прекращал читать и с упоением слушал, как его просят продолжить и как успокаивают шумящего. В эти мгновения он ощущал себя ТЕМ, КТО ПОВЕЛЕВАЕТ.

Но проходил этот упоительный час, детей вели на прогулку, и тогда он опять становился Толстым.

Толстым он был и в школе. Неуклюжим, неповоротливым, объектом насмешек на уроке физкультуры.

Но только на уроках физкультуры. Потому что на всех остальных уроках он был первым, редко — вторым. И на переменах перед уроками физически развитые сверстники шли к нему на поклон. И он царским жестом давал списывать всегда отлично приготовленные домашние задания. Правда, царским жест был как бы внутри него. Мальчик уже в начальных классах прекрасно понимал, что показывать людям свое пренебрежение нельзя. Ни в коем случае. И, презирая в душе одноклассников, он давал списывать, выказывая всяческое радушие, расположение и дружескую помощь.

Представительницы прекрасного пола в силу свойственной девочкам усидчивости домашние задания в основном готовили дома и списывать просили редко. А любили как раз этих самых — физически развитых. Черных, кудрявых, стройных… В этом вопросе шансов у Виталика не было. Это он так считал. Хотя, включи он на полную мощь свой интеллект, не устояла бы ни одна. Старая истина: женщина любит ушами… Талейран это знал. Виталик, увы, нет. Потом, позже, он дорос до этого понимания. Но гораздо позже. А внимания девочек хотелось уже в двенадцать.

Когда человеку чего-то не хватает, он добирает это в другом месте и другим способом. Старик Фрейд, о котором Виталик только слышал, но не читал (не принято было печатать эту буржуазную гадость в советской стране), ввел такой термин, как «сублимация». Фрейд трактовал это понятие как трансформацию половых (большей частью) влечений — либидо — на цели социальной деятельности и культурного творчества.

Виталик Клевцов сублимировался совершенно неожиданно: он до самозабвения увлёкся Высоцким. Скорее всего, тут сыграло роль то, что в стихах и ролях Владимира Семеновича наличествовали Мужчина и Борец. Именно этих ипостасей не хватало в характере Виталия.

И он слушал «Балладу о борьбе», и в эти короткие и бесконечно длинные четыре минуты именно он, Виталий, рубил врагов и плакал над телом убитого друга. И в «Балладе о Любви» именно его, Виталия, душа «бродила в цветах», а в «Балладе о ненависти» именно он, Виталий, беспощадно карал негодяев…

Коснулась подростка и тема, если так можно выразиться, инакомыслия. Свобода, фронда в полной мере отвечали подростковому максимализму.

«Только в грезы нельзя насовсем убежать…» Во время помпезной московской Олимпиады восьмидесятого года, в закрытой от приезжих Москве, двадцать пятого июля скончался Владимир Высоцкий.

Смерть Поэта стала для страны шоком. Ночь перед похоронами Виталий Клевцов провел на Таганке в компании с десятком таких же, как он, потрясенных людей. К утру начали подходить еще люди. В театр Виталик попал в первой сотне. И положил к гробу цветы. И заплакал…

И год жил с чувством утраты.

Спустя год он провел рядом с Ваганьковским кладбищем ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июля. Не один. Там были люди из Владивостока и Курска, Владимира и Архангельска. Особенно запомнилась ему женщина-одесситка с двумя дочерьми, симпатичными близняшками примерно его же возраста. Пили дешевое вино, слушали магнитофон, говорили о Высоцком, шарахались от многочисленных милицейских патрулей.

К утру невыспавшийся Виталик сломался. Не в физическом смысле. В духовном…