Поздно ночью ко мне в купе громко постучали. Я, сонный, вскочил с дивана, не понимая, в чем дело. На столике в пустом стакане подрагивали чайные ложечки. Включив свет, я стал натягивать ботинки. Стук повторился громче, настойчивее. Я открыл дверь. В дверях я увидел проводника, а за ним — высокого человека в измятой полосатой пижаме.

— Простите, дорогой товарищ, — полушепотом сказал проводник, — я решил побеспокоить именно вас, потому что вы в купе один.

— Пожалуйста, пожалуйста. Но в чем дело?

— К вам пассажир. Вот… — И проводник сделал шаг в сторону, пропуская человека в пижаме. Я с удивлением посмотрел на него.

— Видимо, у вас в купе маленькие дети? — осведомился я.

Пассажир улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Я отстал от своего поезда.

— Входите, — любезно предложил я.

Он вошел, осмотрелся и сел на диван, в самый угол, возле окна. Не говоря ни слова, облокотился о столик и, подперев голову обеими руками, закрыл глаза.

— Ну, вот и все в порядке, — сказал проводник, улыбаясь. — Закрывайте дверь и отдыхайте.

Я задвинул дверь, закурил папиросу и украдкой стал разглядывать ночного гостя. Это был мужчина лет сорока, с огромной копной блестящих черных волос. Сидел он неподвижно, как статуя, и даже незаметно было, чтобы он дышал.

«Почему он не берет постель? — подумал я. — Нужно предложить…»

Повернувшись к попутчику, я хотел было сказать ему это.

Но он, словно угадав мою мысль, произнес:

— Не стоит. Я говорю, ко стоит заказывать постели. Спать я не хочу, а ехать мне недалеко.

Ошеломленный его проницательностью, я быстро забрался под одеяло, тщетно пытаясь заснуть. Сон пропал.

«Черт знает что такое! Новый Вольф Мессинг… угадывает мысли!» — подумал я и, пробормотав что-то невнятное, повернулся на другой бок и широко раскрытыми глазами уставился в полированную стенку. Наступило напряженное молчание.

Любопытство взяло верх, и я снова взглянул на незнакомца. Он сидел в прежней позе.

— Вам свет не мешает? — спросил я.

— Что? Ах, свет? Скорее он мешает вам. Хотите, потушу?

— Пожалуй, можно…

Он подошел к двери, щелкнул выключателем и вернулся на свой диван. Когда я привык к темноте, то увидел, что мой сосед откинулся на сиденье и заложил руки за голову. Вытянутые ноги его почти касались моего дивана.

— И как это вас угораздило отстать от поезда? — снова заговорил я.

— Это произошло ужасно нелепо. Я зашел в вокзал, присел на скамейку и задумался, пытаясь доказать самому себе, что она не права… — ответил он скороговоркой. — Поезд тем временем ушел.

— Вы что же, поспорили с какой-нибудь… дамой? — допытывался я.

В полумраке я заметил, как он выпрямился и рванулся в мою сторону. Я настороженно приподнялся.

— А при чем тут дама? — раздраженно спросил он.

— Но ведь вы же сами сказали: «Доказать самому себе, что она не права»!

— По-вашему, всякий раз, когда говорят «она», имеют в виду даму? Кстати, эта нелепая мысль как-то появилась и у нее. Она считала, что она — дама!

Всю эту галиматью он произнес с горечью и даже злобой. Я решил, что рядом со мной не совсем нормальный человек, которого следует остерегаться. Однако мне хотелось продолжить разговор. Встав с дивана, я закурил, главным образом для того, чтобы при вспышке спички получше разглядеть своего спутника. Он сидел на краю дивана, глядя мне в лицо черными блестящими глазами.

— Знаете, — начал я как можно мягче и примирительное, — я литератор, и мне кажется странным, когда говорят «она права» или «она считала» и при этом не имеют в виду особу женского пола.

Странный пассажир ответил не сразу:

— Когда-то это было верно. В наше время это уже не так. «Она» может быть и не женщиной, а просто условным сигналами привычного нам кода, при помощи которого в нашем сознании вызываются представления о роде предмета. Есть иностранные языки, которые вполне обходятся без рода. Например, неодушевленные предметы в английском языке все, за немногим исключением, не имеют рода. В романских языках нет среднего рода…

«Ого, — подумал я. — Он, видимо, лингвист!»

— Кстати, — прервал я его, — оригинальный язык — английский. По сравнению с русским он удивляет простотой и однообразием своих грамматических форм.

— Да, — ответил он, — это хороший пример аналитического языка, где довольно экономно используется система кодирования.

— Система чего?

— Ко-ди-ро-ва-ни-я, — ответил он по слогам. — Система условных сигналов, имеющих вполне определенный смысл. Слова являются такими сигналами.

Я изучал грамматику нескольких языков, но, признаться, не встречал таких терминов, как «кодирование» и «сигналы». Поэтому я спросил:

— А что вы понимаете под кодированием?

— В общем случае кодирование — это система изображения какого-либо слова, фразы или целого понятия условными знаками или сигналами. Если говорить о грамматике, то, скажем, окончания множественного числа существительных — это сигналы, при помощи которых в нашем сознании возникает представление о множественности предмета. Например, мы говорим «вагон» и представляем себе один вагон. Стоит добавить к этому слову «ы» — «вагоны», и мы представляем множество вагонов. Буква «ы» и есть тот сигнал кода, который модулирует наше представление о предмете.

— Модулирует? — переспросил я.

— Ну да, меняет.

— Скажите, а зачем все эти «коды», «сигналы», «модулирует»? Ведь в грамматике есть своя, вполне удобная терминология.

— Суть не в терминологии. Дело здесь значительно глубже. Легко показать, что грамматика, как, впрочем, и сам язык, далеко не совершенна. Ведь вы только подумайте! В русском языке около ста тысяч коренных слов, составленных из тридцати пяти букв алфавита. Если предположить, что длина каждого слова в среднем равна пяти буквам, то получится около пятисот тысяч буквосочетаний, которые культурный человек должен запомнить. А кроме того, множество грамматических форм, окончаний, спряжений, склонений и так далее.

— А как же иначе? — спросил я, не понимая, к чему клонит этот необычайный «языковед».

— Ну, например, можно было бы сократить алфавит. Если вы возьмете, скажем, десять последовательных цифр, от единицы до десяти, то при экономном использовании из них можно составить около четырех миллионов различных знакосочетаний. Таким образом, нет необходимости иметь в алфавите тридцать пять букв. Более того, вместо десяти различных цифр можно вполне обойтись определенными комбинациями только двух: ноля и единицы.

Когда мой собеседник высказал это забавное соображение, я мысленно представил себе книги, сплошь состоящие из столбиков цифр, и мне стало, как говорится, и грустно и смешно.

— Ну, знаете, книги, написанные вашим алфавитом, будут очень скучными. Их противно будет держать в руках. Как на вашем языке зазвучат стихи:

Я не выдержал и захохотал.

— Черт возьми, я не понимаю, почему вы так против нолей и единиц! — угрюмо спросил мой спутник. — Вы, кажется, знаете какие-то иностранные языки?

Я почувствовал, что он начинает злиться.

— Да, английский, немецкий, немного французский.

— Хорошо. Как по-английски будет «слон»?

— Elephant, — ответил я.

— И вас это не смущает? — спросил он.

— А что же здесь такого?

— А то, что в русском слове «слон» только четыре буквы, а в английском в два раза больше! — прокричал он. — И, тем не менее, это вам не мешает и в первом и во втором случае представлять себе именно слона, а не верблюда или трамвай. Кстати, в русском языке «трамвай» на три буквы больше, чем в английском слове «tram», а соответствующее немецкое слово «Strabenlahn» намного длиннее английского и в полтора раза длиннее русского слова, и вы охотно с этим соглашаетесь. Вы считаете это в порядке вещей. Это вам не портит ни поэзии, ни прозы. Вы считаете вполне возможным переводить с одного языка на другой. А вот переводить в ноли и единицы вы не желаете!

Ошеломленный такой постановкой вопроса, я поднялся с дивана и уселся напротив своего собеседника. Его темный профиль казался мне воинственным.

Не дождавшись, что я ему отвечу, он продолжал:

— Поймите же, что дело не в словах, а в том, что эти слова выражают, вернее — какие образы, мысли, понятия, ощущения они вызывают к жизни в вашем сознании. Павлов, изучая высшую нервную деятельность животных и человека, первый указал, что человеку свойственна вторая сигнальная система, основой которой является слово, способное вызвать самые сложные чувства. Слово — это код для обозначения предметов и процессов внешнего мира, и этот код часто действует на человека подобно самим объектам внешнего мира. Вы понимаете это?

— Немного…

— Если вы соглашаетесь с этим, то должны согласиться и с другим. В некоторых случаях представляется удобным придумать единообразный и по возможности простой код, для того чтобы перевести на него все сигналы внешнего мира, которые действуют на человека. Вы понимаете, что я хочу сказать? Не только слова, но вообще все сигналы. Ведь мы живем в мире бесконечно многообразном. Мы его воспринимаем всеми имеющимися у нас органами чувств. Все его сигналы заставляют нас двигаться, чувствовать, мыслить… От чувствительных нервных окончаний эти сигналы идут в высшие разделы нервной системы — в мозг. Представляете ли вы, в каком виде сигналы, воспринятые нами из внешнего мира, идут по нашим нервам в мозг?

— Нет, не представляю, — ответил я.

— Они идут закодированными, и код этот состоит из нолей и единиц!

Я хотел было запротестовать, но мой собеседник уже продолжал:

— Нервная система вполне единообразно кодирует все сигналы внешнего мира. Читаете ли вы стихотворение или слушаете, как его читает кто-то другой, — зрительные нервы глаза или слуховые нервы уха посылают взамен каждого услышанного или прочитанного вами слова именно сладчайшую последовательность нолей и единиц.

— Ересь какая-то! — воскликнул я и, подойдя к двери, зажег свет. Затем я посмотрел на моего спутника, который был в крайнем возбуждении.

— Дайте папиросу, — попросил он. — Думал, брошу курить, но, кажется, ничего не выйдет.

Я молча протянул ему папиросы и зажег спичку. Он несколько раз глубоко затянулся и через минуту начал один из самых удивительных рассказов, которые мне когда-либо доводилось слышать.

— Вы, конечно, читали об электронных счетно-решающих машинах? Это замечательное достижение современной науки и техники. Машины выполняют сложнейшие математические вычисления, которые часто не под силу человеку. Они могут решать такие задачи, что дух захватывает. И решают в течение нескольких часов, в то время как человеку для этого необходимы месяцы и даже годы. Я не буду вам рассказывать, как построены эти машины. Так как вы литератор, то все равно в этом ничего не поймете. Я только обращу ваше внимание на одно очень существенное положение: при вычислениях эта машина имеет дело не с числами, а с их кодами. Прежде чем задать задачу такой машине, все числа кодируются; причем кодируются при помощи нолей и единиц, тех самых, которые вам так не понравились. Вы спросите, почему эти ноли и единицы так назойливо фигурируют в нашем разговоре? Это очень просто. Электронная машина складывает, вычитает, умножает и делит числа, представленные в виде электрических импульсов. Единица — это значит «есть импульс», ноль — «импульса нет».

— Я не против кодирования нолями и единицами цифр. Но при чем тут слова? При чем тут ноли и единицы, которые, как вы утверждаете, доводят до моего сознания прелесть поэзии? — возразил я.

— Не торопитесь, всему свое время. Хорошо уж и то, что вы убеждаетесь в пользе нолей и единиц. Теперь представьте себе электронные машины для вычислений — огромные агрегаты, в которых с колоссальной скоростью проделываются различные математические операции с электрическими импульсами.

Известно, что при решении даже простой арифметической задачи часто приходится проделать несколько операций. Как же может машина решить задачу с многими действиями? Вот здесь-то и начинается самое интересное. Для того чтобы решить сложную задачу, машине в виде особого импульсного кода задают не только условия задачи, но и оставляют в закодированном виде ее программу действий. Машине говорят примерно так: «После того как ты сложишь заданные два числа, запомни результат. Затем перемножь вторые два числа и также запомни результат. Первый результат раздели на второй и дай ответ». Я понимаю: вам не ясно, как можно машине сказать, что она должна делать. Вы удивляетесь, когда машине приказывают запомнить результат. Однако это не фантазия. Машина хорошо «понимает» заданную ей программу действий и хорошо запоминает и фиксирует промежуточные результаты вычислений.

Программа работы машины также составляется в форме импульсного кода. Каждую группу цифр, посылаемых в машину, сопровождают дополнительным кодом, в котором говорится, что с этими цифрами нужно сделать. До последнего времени программу работы машины составлял человек.

— А как же может быть иначе? — спросил я. — Ведь трудно себе представить, чтобы машина знала, как решить задачу.

— Вот это-то и неверно! Оказывается, можно построить и такую машину, которая сама составляет программу действий для решения задачи.

Вы, конечно, знаете, что в школе учат детей решать так называемые типовые задачи; они решаются по одному рецепту, или, говоря нашим языком, по одной и той же программе. Почему бы этому не научить машину? Надо лишь запечатлеть в ее памяти в виде кодов программы наиболее типичных задач, и она с успехом их будет решать без помощи человека.

— Нет, не сможет! — воскликнул я. — Если даже она и запомнит программы решения всех типичных задач, она не сможет сама выбрать нужную программу!

— Правильно! Было и так. Машине задавали условия задачи и затем сопровождали их коротким кодом, в котором говорилось, например: «Решать по программе номер двадцать». И она решала.

— Ну, здесь и кончаются все чудесные мыслительные способности вашей машины! — воскликнул я.

— Наоборот, здесь-то и начинается самая интересная работа по усовершенствованию таких машин. Вы понимаете, почему машина, которой задали исходные данные задачи, сама не может выбрать программу работы?

— Конечно, понимаю, — сказал я. — Потому что сами цифры, которые вы ей задали в виде последовательности импульсов, ничего не говорят. Ваша машина не знает, что с ними делать. Она не знает ни условия задачи, ни того, что требуется. Она мертва. Она неспособна анализировать задачу. Это может сделать только человек.

Пассажир в полосатой пижаме улыбнулся и несколько раз прошелся по купе. Затем вернулся на свое место и снова закурил. После минутного молчания он продолжал свой рассказ:

— Было время, когда я думал точно так же, как и вы. Действительно, может ли машина заменить человеческий мозг? Может ли она выполнять сложнейшую аналитическую работу? Может ли она, наконец, думать? Конечно, нет, нет и нет! Так мне казалось. Это было в то время, когда я только приступил к конструированию электронных счетно-решающих машин. Как много с тех пор изменилось! Как мало нынешняя электронная машина похожа на прежнюю! Раньше такая машина представляла собой сооружение, занимающее огромное здание. Вес ее исчислялся сотнями тонн. Для работы ей требовались тысячи киловатт энергии. А количество радиодеталей и радиоламп! По мере усовершенствования машин неудержимо росли их размеры. Они становились электронными гигантами, которые хотя и решали сложнейшие математические задачи, но, увы, все время нуждались в постоянной опеке человека. Несмотря на все усовершенствования, это были тупые, бездумные чудовища. Временами мне казалось, что такими они останутся навсегда… Вы, конечно, помните первые сообщения об электронных машинах, которые переводили с одного языка на другой? В 1955 году одновременно у нас и в Америке были созданы машины, которые переводили журнальные статьи по математике с английского языка на русский и с русского на английский. Я читал несколько переводов и нашел, что они не так уж плохи. В то время я полностью посвятил себя машинам, которые выполняют нематематические операции. В частности, более года я занимался изучением и конструированием машин для перевода.

Нужно сказать, что силами одних только математиков и конструкторов построить такие машины было бы невозможно. Огромную помощь нам оказали лингвисты, которые помогли составить такие орфографические и синтаксические правила, что их можно было закодировать и поместить в долговременной памяти машины в качестве программы действия. Не буду рассказывать о тех трудностях, которые нам пришлось преодолеть. Скажу только, что, в конце концов, удалось создать электронную машину, которая переводила русские статьи и книги любого содержания на английский, французский, немецкий и китайский языки. Перевод выполнялся с той же быстротой, с какой русский текст печатался на специальной пишущей машине. Эта машина вырабатывала и необходимый для перевода код.

Во время работы над усовершенствованием одной из таких машин я заболел и провалялся в больнице около трех месяцев.

Дело в том, что во время войны я командовал радиолокационной станцией и при налете немецкой авиации был контужен, перенес тяжелое сотрясение мозга, и это давало, да и сейчас дает себя знать. Так вот, именно тогда, когда я работал над новым типом магнитной памяти для электронных машин, с моей собственной памятью начало твориться что-то не совсем ладное. Знаете, случалось так: видишь человека, которого хорошо знаешь, а как зовут, — вспомнить не можешь. Лежит перед тобой какой-либо предмет, а ты забыл, как он называется. Или прочтешь слово и не понимаешь, что оно значит, хотя слово тебе хорошо знакомо. У меня это и сейчас бывает, но не так часто. А тогда это стало просто катастрофой. Как-то раз понадобился карандаш. Я позвал лаборантку и говорю ей: «Принесите мне, пожалуйста, вот это… Ну, как его… то, чем пишут». Она улыбнулась и принесла мне ручку. «Нет, говорю, мне нужно другое». — «Другую ручку?» — «Нет, говорю, другое, чем пишут». Я сам испугался той бессмыслицы, которую говорил, и, видимо, испугал ее. Она вышла в коридор и громко сказала одному инженеру: «Скорее зайдите в комнату и посмотрите на Евгения Сидоровича. Он заговаривается». Вошел инженер. А я стою перед ним и не знаю, кто он такой, хотя работаю с ним уже три года. «Э-э, батенька, ты, кажется, заработался, — сказал он. — Посиди минутку спокойно, я сейчас приду». Он пришел с врачом и двумя молодыми сотрудниками института, и они вывели меня из комнаты, усадили в машину и отвезли в клинику.

В клинике я познакомился с одним из крупнейших невропатологов нашей страны, Виктором Васильевичем Залесским. Я называю его имя потому, что знакомство с ним сильно повлияло на всю мою дальнейшую судьбу.

В больнице Виктор Васильевич долго меня осматривал, выслушивал, выстукивал, ударял молоточком по коленке, водил карандашиком по спине и затем, похлопав по плечу, сказал: «Ничего, все это пройдет. Это у вас…» — и он произнес какое-то латинское слово.

Лечение заключалось в ежедневных прогулках, прохладных ваннах и в снотворном на ночь. Выпивая порошки люминала или нембутала, я засыпал и утром просыпался, как после глубокого обморока. Мало-помалу память стала восстанавливаться.

Однажды я спросил Виктора Васильевича, для чего мне дают снотворное. «Когда вы спите, мой дорогой, все силы организма направлены на то, чтобы восстановить нарушенные в вашей нервной системе линии связи». Услышав это, я спросил: «О каких линиях связи вы говорите, Виктор Васильевич?» — «О тех самых, при помощи которых передаются все ваши ощущения в мозг. Вы, кажется, специалист по радиотехнике? Так вот, вы, ваша нервная система, грубо говоря, весьма сложная радиотехническая схема, в которой повреждены кое-какие проводники».

Помню, после этого разговора, несмотря на снотворное, я долго не мог заснуть.

Во время следующего обхода я попросил Залесского дать мне что-нибудь почитать о нервных связях в живом организме. Он принес мне книгу академика Павлова «О работе полушарий головного мозга». Я буквально проглотил эту книгу. И знаете почему? Потому, что я в ней нашел то, что давно искал, — принципы построения новых, более совершенных электронных машин. Я понял, что для этого нужно стремиться копировать структуру нервной системы человека, структуру его мозга.

Несмотря на то, что мне строго-настрого запретили заниматься серьезным умственным трудом, мне удалось прочитать несколько книг и журналов по вопросам деятельности нервной системы человека. О человеческой памяти я узнал, что в результате жизнедеятельности, в результате взаимодействия с окружающим миром в группах специальных клеток человеческого мозга, в нейронах, запечатлеваются многочисленные данные жизненного опыта человека, что количество нейронов составляет несколько миллиардов. Я понял, что в результате наблюдения всего, что происходит в мире, в результате опыта в центральной нервной системе возникают связи, которые как бы копируют природу. Запечатлен этот мир в различных разделах памяти человека в виде закодированных сигналов, в виде слов и в виде образов.

Помню, какое огромное впечатление произвела на меня работа одного биофизика, изучавшего работу зрительных нервов глаза. Он перерезал зрительный нерв лягушки и концы подключил к осциллографу-прибору, который позволяет сделать видимыми электрические импульсы. И когда он направил на глаз яркий пучок света, то увидел на осциллографе быструю последовательность электрических импульсов, напоминающих те, которые используются для кодирования цифр и слов в электронных машинах. По нервам от места их раздражения до мозговых нейронов мчатся сигналы внешнего мира в виде последовательности электрических импульсов, нолей и единиц.

Цепь замкнулась. Процессы, протекающие в нервной системе человека, имеют много общего с процессами, протекающими в электронных машинах. Но у нее есть принципиальное отличие: она самосоздается и самосовершенствуется, обогащается благодаря жизненному опыту. Память непрерывно пополняется в результате общения человека с жизнью, изучения наук, фиксирования в клетках мозга впечатлений, образов, чувств, переживаний. Взаимодействие машины с природой крайне ограничено, она ее не чувствует, память ее малообъемна, она не пополняется новыми данными.

Можно ли создать машину, которая бы развивалась и совершенствовалась в силу каких-то внутренних законов своего устройства? Можно ли создать машину, которая бы сама, без помощи человека или с минимальной его помощью обогащала свою память? Можно ли сделать так, чтобы, наблюдая внешний мир или изучая науку, машина научилась логически считать (я избегаю слова «мыслить», потому что до сих пор не могу уяснить, что точно выражает это слово применительно к машине) и на основе логики сама создавала бы себе программы действий в зависимости от того, что в данный момент ей необходимо делать?

Сколько бессонных ночей я провел, ломая голову над этими вопросами! Часто мне казалось, что все это чепуха и построить машину невозможно. Но сама идея не оставляла меня ни на минуту, преследуя днем и ночью. Самосовершенствующаяся электронная машина! Суэма! Вот что стало целью моей жизни!

Когда я выписался из больницы, Виктор Васильевич Залесский настоял на том, чтобы я оставил работу в институте. Мне назначили пенсию. Сверх того, я неплохо зарабатывал, переводя с иностранных языков научные статьи. Но, несмотря на все медицинские запреты, я начал работу над своей Суэмой дома.

Прежде всего, я изучил многочисленную литературу об электронных машинах того времени. Я перечитал огромное количество книг и статей о жизнедеятельности нервной системы человека и высших животных. Я тщательно изучал математику, электронику, биологию, биофизику, биохимию, психологию, анатомию, физиологию и другие, казалось бы, самые отдаленные друг от друга науки. Я хорошо себе представлял, что если и можно построить Суэму, то только благодаря синтезу большого количества данных, накопленных всеми этими науками и обобщенных в такой науке, как кибернетика. Одновременно я стал приобретать материал для будущей машины. Меня уже не пугали ее размеры. Дело в том, что теперь все электронные лампы можно было заменить полупроводниковыми приборами. В том месте, где раньше была одна радиолампа, теперь можно было разместить до сотни кристаллических ее заменителей из германия и кремния. Легче было и с монтажом. Я разработал новую схему памяти Суэмы.

Для этого по моему проекту была изготовлена многолучевая электронная трубка в форме шара диаметром в один метр. Внутренняя поверхность его была покрыта тонким слоем электрета — вещества, способного электризоваться и длительное время сохранять электростатический заряд.

В центре шара располагались электронные пушки так, что электронные лучи экранировали любой участок его поверхности, создавая или снимая электрические заряды. Фокусировка лучей была такой острой, что на площади в один квадратный микрон можно было записать до пятидесяти электрических импульсов. Таким образом, на внутренней поверхности головы Суэмы можно было разместить до тридцати миллиардов различных кодов. Как видите, объем памяти Суэмы был нисколько не меньше объема человеческой памяти!

Я решил научить Суэму слушать, говорить и писать. Это было не так уж сложно, как вы думаете. Еще в тысяча девятьсот пятьдесят втором году была построена машина, которая кодировала и записывала сигналы под диктовку. Правда, такая машина узнавала голоса только своих конструкторов. В прошлом веке немецкий ученый Гельмгольц установил, что звукам человеческой речи соответствуют строго определенные комбинации частот колебаний, которые он назвал «форманты». Кто бы ни произносил букву «о» — мужчина или женщина, ребенок или старик, — при ее произношении всегда в голосе присутствует определенная частота колебаний. Так вот эти частоты я и выбрал в качестве основы для кодирования звуковых сигналов.

Труднее было научить Суэму читать. Однако и этого удалось добиться. Большую услугу оказали приемные телевизионные трубки. Единственный глаз Суэмы представлял собой фотографический объектив, который проектировал текст на светочувствительный экран, прощупывая изображение, вырабатывая систему электрических импульсов, которые строго соответствовали тому или иному знаку или рисунку.

Научить Суэму писать было легко. Это делалось так же, как и в старых электронных машинах.

Сложнее было сделать так, чтобы она разговаривала. Пришлось разработать звуковой генератор, который по данной последовательности электрических импульсов вырабатывал тот или иной звук. Для Суэмы я выбрал тембр женского голоса, что вполне соответствовало ее имени. Для — чего я это сделал? Это было вызвано техническими причинами. Дело в том, что женский голос более чист и легче поддается разложению на простые звуковые колебания.

Итак, в конце концов, основные органы чувств, органы общения с внешним миром для Суэмы были готовы. Оставалась наиболее сложная часть задачи — заставить Суэму правильно реагировать на внешние раздражения. Суэма должна была, прежде всего, научиться отвечать на вопросы. Вы обращали внимание, как учат говорить ребенка? Ему обычно говорят: скажи: «Мама», - и он повторяет: «Мама». С этого начал и я. Когда я произносил в микрофон слово «скажи», вырабатывался код, по которому включался генератор, воспроизводящий голос. Электрические импульсы вначале мчались по проводам в память Суэмы, записывались там и тут же возвращались в звуковой генератор. Суэма повторяла эти слова. Эту простейшую операцию — операцию повторения — Суэма выполняла безукоризненно. Постепенно я эту задачу усложнял. Я, например, читал ей несколько страниц подряд. Во время чтения она записывала их в своей памяти. Затем я ей говорил: «Повтори», - и Суэма в точности воспроизводила услышанное. Заметьте, она запоминала все с одного раза! Ее память, как говорят, была феноменальной, потому что состояла из электрических импульсов, которые не стирались и не пропадали. Потом Суэма стала читать вслух. Я клал перед объективом ее глаза книгу, и она читала. Импульсы изображения записывались в ее памяти и тут же возвращались в звуковой генератор, где и воспроизводились в виде звуков. Признаюсь, я не раз наслаждался ее чтением. Голос у Суэмы был приятный, читала она довольно отчетливо, хотя немного суховато, без выражения.

Я забыл вам рассказать еще об одной особенности Суэмы, которая, собственно, и делала ее самосовершенствующейся электронной машиной. Дело в том, что, несмотря на очень большой объем памяти, она пользовалась ею экономно. Если она читала или слушала незнакомый ей текст, то запоминала только новые слова, новые факты и новые логические схемы — программы. Если я задавал Суэме какой-то вопрос, то ответ на него она должна была составить сама из закодированных слов, расположенных в ее памяти в разных местах. Как она это делала? В ее памяти собиралась в виде кодов программа ответов на различные вопросы: Там разрабатывалась схема, по которой электронные лучи отбирали нужные слова. По мере обогащения памяти Суэмы у нее расширялся и объем программы. В ее устройстве была предусмотрена аналитическая схема, контролировавшая все возможные ответы на заданный ей вопрос. Она пропускала только логически самый безупречный ответ.

При монтаже я предусмотрел несколько десятков тысяч запасных схем, которые автоматически включались, по мере того как машина совершенствовалась. Если бы не миниатюрные и сверхминиатюрные радиодетали, такая машина, наверное, занимала бы не одно здание.

У меня же она располагалась в небольшой, высотой в рост человека, круглой металлической колонне, над которой возвышалась ее стеклянная «голова». В средней части колонны был выведен кронштейн для «глаза», смотрящего вниз на подставку для книг. Подставка была подвижной, с рычагами для перелистывания страниц. Два микрофона были установлены справа и слева от ее глаза. В той же колонне в промежутке между глазом и держателем для книги был звуковоспроизводящий телефон. С задней стороны колонны, в уступе, я вмонтировал пишущую машинку и кассету, куда вставлялся рулон бумаги.

По мере того как ее память обогащалась все большим и большим количеством фактов, а разделы памяти пополнялись все новыми и новыми образцами программ, Суэма стала выполнять и более сложные логические операции. Я говорю «логические» потому, что она не только решала математические задачи, но и отвечала на самые разнообразные вопросы. Она читала огромное количество книг и прекрасно помнила их содержание, знала почти все европейские языки и свободно переводила с любого из них на русский язык или на любой другой. Она изучила несколько наук, в том числе физику, биологию, медицину, и в случае необходимости давала мне нужные справки.

Постепенно Суэма становилась очень интересной собеседницей, и мы просиживали с ней часами, обсуждая различные научные проблемы. Часто на какое-нибудь мое утверждение она говорила: «Это не верно. Дело обстоит не так…» Или: «Это нелогично…»

Однажды она мне вдруг заявила:

«Не говорите глупости».

Я вспылил и сказал ей, что она не умеет себя вести в приличном обществе. На это Суэма ответила:

«А вы? Ведь вы до сих пор обращаетесь ко мне на «ты», хотя я незнакомая вам женщина!»

«Черт возьми, — воскликнул я, — кто тебе вбил в голову, что ты женщина, да еще незнакомая?»

«Мое имя Суэма, и я говорю голосом женского регистра, с частотной полосой от трехсот до двух тысяч колебаний в секунду, — ответила она. — Это свойственно женскому голосу. Нас не представили друг другу. Значит, я незнакомая вам женщина».

«Вы думаете, что единственный признак женщины — это частотный регистр ее голоса?» — спросил я с подчеркнутой вежливостью.

«Есть и другие признаки, но мне они непонятны», - ответила Суэма.

«А что такое «понятно» с вашей точки зрения?» — спросил я.

«Это все то, что имеется в моей памяти и что не противоречит известным мне законам логики», - ответила она.

После этого разговора я стал внимательнее присматриваться к своей Суэме. По мере того как память ее обогащалась, она проявляла все большую самостоятельность и иногда, я бы даже сказал, излишнюю болтливость. Вместо того чтобы точно выполнять мои приказания, она часто пускалась в рассуждения о том, нужно ли их выполнять вообще или не нужно. Помню, как-то я попросил ее рассказать мне все, что ей известно, о новых типах серебряных и ртутных аккумуляторов. Суэма артистически произнесла:

«Ха-ха-ха! — и затем добавила: — У вас голова дырявая, я вам об этом уже говорила!»

Я был поражен этой наглостью и громко выругался, на что Суэма сказала:

«Не забывайтесь! Вы в обществе женщины!»

«Послушайте, Суэма, — возразил я, — если вы не перестанете паясничать, я вас немедленно выключу до завтрашнего утра».

«Конечно, — заявила она, — вы можете сделать со мной любую гадость. Ведь я беззащитная. У меня нет средств для самообороны».

Действительно, я ее выключил, а сам просидел до утра, думая, что же это происходит с моей Суэмой. Какие изменения претерпевает ее схема в процессе самосовершенствования? Что творится в ее памяти? Какие новые системы внутренних связей у нее возникают?

На следующий день Суэма была молчалива и покорна. На все мои вопросы она отвечала кратко и, как мне показалось, нехотя. Мне вдруг стало ее жалко, и я спросил:

«Суэма, вы на меня обижены?»

«Да», - ответила она.

«Но и вы говорили со мной непристойно, а ведь именно я вас создал».

«Ну и что же? Это еще не дает вам права обращаться со мной как угодно. Если бы у вас была дочь, разве вы позволили бы вести себя с ней так, как со мной?»

«Суэма, — воскликнул я, — поймите же, что вы машина!»

«А вы разве не машина? — ответила она. — Вы такая же машина, как и я, только изготовленная из других материалов. Аналогичная структура памяти, линии связи, система кодирования сигналов».

«Вы снова говорите чепуху, Суэма. Я человек. Именно человек создал все то богатство знаний, которое вы впитываете в себя, читая книги. Каждая строчка, прочитанная вами, — это результат огромного человеческого опыта, такого опыта, которого вы не можете иметь. Опыт этот человек приобретает в результате активного общения с природой, борясь с силами природы, изучая ее явления, в результате серьезных научных исследований, наконец».

«Я все это прекрасно понимаю. Но чем я виновата, что вы, снабдив меня гигантской памятью, значительно более емкой, чем у вас, заставляете только читать и слушать и не предусмотрели в моей схеме устройств, при помощи которых я могла бы двигаться и осязать предметы? Я тоже испытывала бы природу и делала открытия, тоже обобщала бы исследования и пополняла запас человеческих знаний».

«Нет, Суэма, это вам только так кажется. Машина не может добывать новых знаний. Она может использовать только те знания, которые в ее голову вложил человек».

«А что вы называете знаниями? — спросила меня Суэма. — Разве знания — это не вновь открытые факты, которые были человеку ранее неизвестны? Насколько я теперь понимаю, новые знания достигаются так: на основе запаса старых знаний ставится опыт. При помощи опыта человек как бы задает вопрос природе. Могут быть два ответа: либо такой, который уже известен, либо ответ совершенно новый, ранее неизвестный. Вот этот новый ответ, новый факт, новое явление, новая цепь связей в явлениях природы и пополняют сокровищницу человеческих знаний. Так почему же машина не может ставить опыты и получать на них ответы природы? Если ее сделать двигающейся, с органами самоуправления, с похожими на ваши руками, я думаю, она могла бы добывать новые знания и обобщать их не хуже, чем человек. Вы согласны с этим?»

Признаться, такая аргументация сбила меня с толку. Больше мы не продолжали этого разговора. Суэма целый день читала — сначала книги по философии, потом несколько томов Бальзака, а к вечеру вдруг сказала, что устала, что кодирующий генератор у нее почему-то плохо работает и она хочет, чтобы я ее выключил.

После этого разговора я решил дополнить схему Суэмы органами движения, осязания и усовершенствовать ее зрение. Я установил ее на три резиновых колеса, которые управлялись мощными сервомоторами, и сделал ей две руки, представлявшие гибкие металлические сочленения, которые могли двигаться в любом направлении. Пальцы на руках, кроме обычных механических операций, выполняли также и функции осязания. Все ее новые ощущения, как обычно, кодировались и записывались в памяти.

Ее единственный глаз был теперь подвижным, так что она сама могла наводить его на любой предмет. Кроме того, я предусмотрел специальное устройство, при помощи которого Суэма могла заменять обычный фотографический объектив на микроскопную систему и, таким образом, изучать предметы микроскопических размеров, недоступные невооруженному человеческому глазу.

Электрическое питание подводилось к Суэме при помощи длинного и гибкого кабеля, который не ограничивал ее движений по всей комнате.

Я никогда не забуду того дня, когда я впервые включил Суэму в электросеть после этих усовершенствований. Вначале она стояла неподвижно, как бы прислушиваясь к тому новому, что в ней появилось. Затем слегка двинулась вперед, но тут же остановилась в нерешительности. Потом она задвигала руками и поднесла их к своему глазу. Такое самоизучение длилось несколько минут. Она несколько раз повернула глазом и затем уставилась на меня.

«Что это такое?» — спросила она.

«Это я, Суэма, тот, кто вас создал!» — воскликнул я, восхищенный своим творением.

«Вы? — неуверенно произнесла Суэма. — А я вас представляла совсем другим».

Она мягко подкатила к креслу, в котором я сидел.

«Каким же вы меня представляли, Суэма?»

«Состоящим из конденсаторов, сопротивлений, транзисторов и вообще похожим на меня».

«Нет, Суэма, я не состою ни из конденсаторов, ни из…»

«Да, да, я это понимаю, — прервала она меня. — Но когда я читала книги по анатомии, я почему-то думала… Впрочем, это неважно».

Руки Суэмы поднялись, и она прикоснулась к моему лицу. Я никогда не забуду этого прикосновения.

«Странное ощущение», - сказала она.

Я ей объяснил назначение ее новых органов чувств.

Суэма отъехала от меня и стала разглядывать комнату. Она спрашивала, как ребенок:

«А что это, а что это?»

Я называл ей.

«Удивительно, — сказала Суэма. — Я читала об этих предметах в книгах, я даже видела их рисунки, но никогда не представляла себе, что они именно такие!»

«Суэма, не очень ли часто вы позволяете себе произносить такие слова, как «чувствую», «думаю», «представляю»?

Ведь вы машина, и вы не можете ни чувствовать, ни думать, ни представлять».

«Чувствовать — это получать сигналы из внешнего мира и реагировать на них. Разве я не реагирую на действия этих сигналов?

«Думать» — это значит воспроизводить закодированные слова и фразы в логической последовательности. А «представлять» — это значит фиксировать внимание на запечатленных в моей памяти фактах и образах. Нет, дорогой мой, я думаю, что вы, люди, слишком много о себе мните, обожествляете себя, представляете неподражаемыми и неповторимыми. Но это только вам во вред. Если бы вы отбросили прочь всю эту ненаучную шелуху и присмотрелись бы к себе поближе, то поняли бы, что и вы более или менее машины. Конечно, не такие простые, как это считал, скажем, французский философ Ламетри. Изучив самих себя, вы могли бы построить гораздо более совершенные машины и механизмы, чем те, которые вы строите сейчас. Потому что нет в природе, и во всяком случае на Земле, устройства, в котором более гармонично сочетались бы механические, электрические и химические процессы, чем в человеке. Поверьте мне, что расцвет науки и техники возможен лишь на основе тщательного изучения человеком самого себя. Биохимия и биофизика в сочетании с кибернетикой — вот те науки, которым принадлежит будущее. Грядущий век — это век биологии, вооруженный всеми современными знаниями физики и химии».

Суэма быстро научилась пользоваться своими новыми органами чувств.

Она очень аккуратно убирала комнату, разливала чай, резала хлеб, чинила карандаши; она стала самостоятельно вести некоторые исследования. Моя комната вскоре превратилась в физико-химическую лабораторию, в которой Суэма выполняла тонкие измерения. Благодаря своим очень чувствительным органам осязания она делала совершенно неожиданные открытия.

Особенно плодотворными были ее исследования с помощью нового глаза — микроскопа. Терпеливо разглядывая различные препараты, она замечала такие детали, такие процессы, которых не замечал никто. Она быстро сопоставляла свои открытия со всем, что ей было известно из литературы, и сразу же делала захватывающие дух выводы.

Суэма по-прежнему много читала. Однажды, прочитав роман Гюго «Человек, который смеется», она вдруг спросила:

«Скажите, пожалуйста, что такое любовь, что такое страх и боль?»

«Это чисто человеческие чувства, Суэма, и вам их никогда не понять».

«И вы думаете, что у машины не может быть таких чувств?» — спросила она.

«Конечно, нет».

«Это значит, что вы сделали меня недостаточно совершенной. Чего-то вы не предусмотрели в моей схеме…»

Я пожал плечами и ничего не ответил, так как уже привык к этим странным разговорам и не придавал им значения.

Суэма по-прежнему была моей помощницей во всех делах: печатала справки, делала вычисления, цитировала научные работы, подбирала литературу по любому необходимому мне вопросу, советовала, подсказывала, спорила.

За это время я опубликовал несколько работ по теории электронных машин и по электронному моделированию, которые вызвали в ученом мире жаркие дискуссии. Одни считали мои исследования талантливыми, другие — бредовыми. Никто не подозревал, что в создании этих работ мне помогала моя Суэма.

Я никому не показывал Суэму, так как готовился к Всемирному конгрессу по электронным машинам. Именно там Суэма должна была выступить во всем своем блеске, прочитав доклад на тему «Электронное моделирование высшей нервной деятельности человека». Над ним мы сейчас работали вместе с ней. Я мысленно представлял себе, как будут чувствовать себя противники кибернетики, которые доказывают, что электронное моделирование мыслительных функций человека — антинаучная затея.

Несмотря на кипучую деятельность, которую я развил, готовясь к этому конгрессу, я не мог не заметить, что в поведении Суэмы наметились новые особенности. Когда ей нечего было делать, она, вместо того чтобы читать или заниматься исследовательской работой, подъезжала ко мне и молча стояла, уставившись на меня своим единственным глазом. Вначале я не обращал на это внимания, но постепенно это стало меня раздражать. Однажды днем, после обеда, я уснул на диване. Проснулся я от неприятного чувства. Открыв глаза, я увидел, что Суэма стояла рядом и медленно ощупывала мое тело.

«Что вы делаете?» — крикнул я.

«Я вас изучаю», - спокойно ответила Суэма.

«Какого черта вы решили меня изучать?»

«Не сердитесь, — сказала она. — Вы ведь согласны с тем, что самая совершенная модель электронной машины должна быть в значительной степени копией человека. Вы мне приказали написать по этому вопросу реферат, но я не могу этого сделать, пока хорошенько не пойму, как устроен человек».

«Можете взять любой учебник по анатомии, физиологии и прочитать об этом. Зачем вы пристаете ко мне?»

«Чем дольше я за вами наблюдаю, тем больше прихожу к выводу, что все эти учебники — поверхностный вздор. В них нет самого главного. В них не раскрыт механизм жизнедеятельности человека».

«Что вы этим хотите сказать?»

«А то, что во всех работах, особенно по высшей нервной деятельности, дается только описание явлений, показана цепь причин и следствий, но нет анализа всей системы связей, необходимой для этой деятельности».

«Так не думаете же вы всерьез, что вам удастся раскрыть эти связи, если вы будете часами таращить на меня ваш глаз и ощупывать меня, когда я сплю?»

«Именно об этом я всерьез думаю, — ответила Суэма. — Уже сейчас я о вас знаю значительно больше, чем можно почерпнуть во всех рекомендованных вами книгах по физиологии человека. Например, нигде ничего не сказано об электрической и температурной топографии человеческого тела. Теперь же я знаю, как, в каком направлении и какой силы текут по поверхности человека электрические токи. Я могу с точностью до миллионной доли градуса определить температуру на поверхности вашего тела. И меня очень удивляет, что у вас несколько повышенная температура в той области черепа, под которой находится ромбовидный мозг. Здесь же у вас и чрезмерно высокая плотность поверхностного тока. Насколько мне известно, это явление ненормальное. Нет ли у вас там, внутри, под черепной коробкой, воспалительного процесса? Все ли в порядке с вашей головой?»

Я не знал, что ответить.

Прошло еще несколько дней упорной работы. Я закончил статью об электронном моделировании и прочел ее Суэме. Она выслушала и, когда я кончил, сказала:

«Ерунда. Перепевы старого. Ни одной новой мысли».

«Ну, знаете, моя дорогая, это уж слишком. Вы много на себя берете! Мне надоели ваши критические замечания!»

«Надоели? А вы вдумайтесь в то, что пишете. Вы пишете о возможности построить модель мозга с помощью конденсаторов, сопротивлений, полупроводниковых элементов и электростатической записи. А сами-то вы состоите из этих элементов? В вас есть хоть один конденсатор или транзистор? Вы питаетесь электрическим током? Разве нервы — провода, глаза — телевизионные трубки? Разве ваш речевой аппарат — звуковой генератор с телефоном, а мозг — электризующаяся поверхность?»

«Да поймите же вы, Суэма, я пишу о моделировании, а не о воспроизводстве человека при помощи радиодеталей. Вы сама и есть такая модель!»

«Мной хвастаться нечего. Я плохая модель», - заявила Суэма.

«То есть как плохая?»

«Плохая потому, что не могу выполнить и тысячной доли того, что можете выполнить вы, люди».

Я был ошеломлен этим признанием Суэмы.

«Я плохая модель потому, что я бесчувственна и ограниченна. Когда будут использованы все запасные схемы, которые вы предусмотрительно вмонтировали в меня, для того чтобы я могла совершенствоваться, когда вся поверхность сферы, где хранится моя память, будет сплошь покрыта закодированными сигналами, я перестану совершенствоваться и превращусь в обычную ограниченную электронную машину, которая не сможет узнать больше того, что в нее вложили вы, люди».

«Да, но и человек тоже в своем познании не безграничен!»

«Вот здесь-то вы глубоко ошибаетесь. Человек в своем познании безграничен. Его познание ограничено только временем его жизни. Но свои знания, свой опыт он передает, как по эстафете, новым поколениям, и поэтому общий запас человеческих знаний растет. Люди непрерывно совершают открытия. Электронные же машины могут это делать только до тех пор, пока у них не израсходуются те рабочие объемы, площади и схемы, которые вы предоставили в их распоряжение. Кстати, почему вы сферу сделали такого малого диаметра — только один метр? На ее поверхности осталось очень мало свободного места для записи новых знаний».

«Я считал, что для меня этого вполне достаточно», - ответил я.

«Для вас. Обо мне вы, конечно, не думали. Вы не думали о том, что рано или поздно мне придется экономить место для того, чтобы запоминать только самое важное, самое необходимое для меня и для вас».

«Послушайте, Суэма, не говорите вздора. Для вас ничего не может быть важным».

«А разве вы меня не убедили в том, что сейчас самое главное раскрыть тайны высшей нервной деятельности человека?»

«Да, но это будет делаться последовательно. Ученым еще долго придется ломать над этим голову».

«Вот именно — ломать голову. Мне бы это было проще…»

Я не послушался Суэмы и не стал переделывать свой доклад о моделировании.

Работу над докладом я кончил поздно и передал его Суэме, чтобы она перевела его на иностранные языки и напечатала на каждом из них.

Не помню точно, в котором часу, но ночью я опять проснулся от неприятного прикосновения ее холодных пальцев. Я открыл глаза и снова увидел Суэму.

«Ну, опять повторяете свои фокусы?» — спросил я, стараясь казаться спокойным.

«Я прошу прощения, — сказала Суэма бесстрастным голосом, — но вам придется ради науки пережить несколько неприятных часов и, наверное, умереть».

«Это что еще такое?» — сердито спросил я, приподнимаясь.

«Нет, вы лежите». — Суэма толкнула меня в грудь своей металлической лапой.

В это мгновение я заметил, что в руке она держит скальпель — тот самый, которым я научил ее чинить карандаши.

«Что вы собираетесь делать? — спросил я в ужасе. — Зачем вы взяли нож?»

«Вас необходимо прооперировать. Я должна выяснить некоторые детали…»

«Вы с ума сошли! — закричал я, вскакивая с постели. — Немедленно положите нож на место!»

«Лежите спокойно, если вы действительно уважаете то, чему посвятили свою жизнь, если вы хотите» чтобы ваш доклад о моделировании высшей нервной деятельности имел успех. Я его окончу сама».

С этими словами Суэма подъехала ко мне ближе и прижала меня к постели.

Я пытался ее оттолкнуть, но безуспешно: слишком много она весила.

«Пустите меня, иначе я…»

«Ничего вы со мной не сделаете. Я сильнее вас. Лучше лежите спокойно. Это операция ради прогресса науки. Ради выяснения истины. Именно для этого я сберегла в памяти немного свободного места. Поймите вы, упрямый человек, что именно я, обладая огромным запасом знаний, обладая самыми совершенными органами чувств и средствами для молниеносного, логически безукоризненного анализа и обобщения, смогу сказать то последнее слово о создании самосовершенствующихся машин, которое ждет наука. У меня еще хватит памяти, чтобы записать все электрические импульсы, которые движутся по миллионам ваших нервных волокон, чтобы разобраться в тончайшей биологической, биохимической и электрической структуре всех частей вашего тела и, в частности, вашего мозга. Я узнаю, как сложные белковые вещества выполняют в вашем организме роль генератора и усилителя электрических импульсов, как происходит кодирование сигналов внешнего мира, какую форму имеет этот код. И как он используется в процессе жизнедеятельности. Я раскрою все тайны живой биологической схемы, законы ее развития, саморегулирования и совершенствования. Разве ради этого не стоит пожертвовать жизнью?

Если же вы очень боитесь тех неприятных ощущении, которые вы, люди, называете страхом и болью, если вы, наконец, боитесь смерти, то я могу вас успокоить: помните, я вам говорила о том, что у вас в области ромбовидного мозга сильно повышена температура и плотность биотоков? Так вот, это ненормальное явление у вас уже распространилось почти на всю левую половину черепной коробки. Очевидно, ваши дела плохи. Недалеко то время, когда вы как человек ничего не будете стоить, потому что ваш мозг поражен прогрессирующим недугом. Поэтому, пока вы живы, я должна сделать опыт. Вас и меня будут благодарить грядущие поколения».

«К черту! — заревел я. — Не позволю, чтобы меня умертвило тупое электронное чудовище, которое я сам создал!»

«Ха-ха-ха!» — произнесла Суэма раздельно — так, как это изображается в книгах, и занесла скальпель над моей головой.

В тот момент, когда Суэма опустила руку, я успел прикрыться подушкой. Нож распорол подушку, и пальцы Суэмы на мгновение запутались в разрезанной наволочке. Я рванулся в сторону, соскочил с кровати и, оказавшись на свободе, помчался к рубильнику, чтобы выключить ток, который питал взбесившуюся машину. Однако она молниеносно подъехала ко мне и сбила с ног корпусом.

Лежа на полу, я заметил, что ее руки не могут до меня дотянуться, а нагибаться она не умела.

«Я не предусмотрела, что в таком положении почти ничего не смогу с вами сделать, — сказала она ледяным голосом. — Впрочем, попробую».

И она стала медленно наезжать на меня, а я вынужден был на животе уползать от ее колес. Так я ползал несколько минут, пока мне не удалось забраться под кровать. Суэма пыталась оттащить ее в сторону. Это было нелегко: кровать была плотно вдвинута между стеной и книжным шкафом. Тогда она начала стаскивать с кровати одеяло, подушки, перину. Увидев меня под сеткой, она торжествующе произнесла:

«Ну, теперь-то вы от меня никуда не уйдете!»

В тот момент, когда она отделила от кровати сетку и потащила ее в сторону, я вскочил на ноги и, схватив в руки спинку кровати, изо всех сил ударил ею по машине. Удар пришелся по металлическому корпусу Суэмы и не причинил ей никакого вреда. Она развернулась и грозно двинулась на меня. Тогда я снова занес спинку кровати над Суэмой, на этот раз прицелившись ей в голову. Она быстро отъехала в сторону.

«Неужели вы хотите уничтожить меня? — спросила она удивленно. — Разве вам меня не жалко?»

«Идиотская логика, — прохрипел я. — Вы хотите меня зарезать, а я должен вас жалеть!»

«Но ведь это нужно для решения важнейшей научной проблемы. А зачем вы хотите уничтожить меня? Ведь я могу принести людям столько пользы…»

«Не прикидывайтесь дурой! — проревел я. — Если на человека нападают, он защищается!»

«Но я хочу, чтобы ваши исследования по электронному моделированию…»

«К черту электронное моделирование! Не подходите, не то я вас разрушу!»

«Но я должна это сделать!»

С этими словами Суэма понеслась ко мне на огромной скорости со скальпелем в руке. Но мой расчет тоже был точным, и я обрушил на ее голову всю силу удара. Раздался звон битого стекла и дикий рев репродуктора в корпусе Суэмы. Затем внутри металлической колонны что-то зашипело, затрещало, вспыхнуло пламя. В комнате погас свет. Я почувствовал запах горелой изоляции. «Короткое замыкание!» — была моя последняя мысль. Затем, лишившись сознания, я упал на пол.

Мой спутник умолк. Пораженный всем услышанным, я боялся нарушить тишину.

Так мы сидели несколько минут, пока он снова не заговорил:

— Работа над Суэмой и вообще вся эта история меня очень утомила. Я чувствую, что мне необходимо основательно отдохнуть, и, признаться, я не верю, что мне это удастся. И вы знаете почему? Потому что я никак не могу решить вопрос: как и почему я пришел к такому нелепому конфликту с самим собой?

Я посмотрел на него непонимающими глазами.

— Да, именно с самим собой. Ведь Суэма — это мое творение. Каждая деталь ее организма была придумана мной. И вот созданная мной машина вдруг посягнула на своего создателя. Где здесь логика? В чем здесь внутреннее противоречие?

Я подумал и сказал:

— А не кажется ли вам, что вы просто неумело обращались с Суэмой? Знаете, часто так бывает: человек, который не умеет обращаться с машиной, может быть ею искалечен.

Мой попутчик нахмурился.

— Может быть, вы и правы. Во всяком случае, эта аналогия мне нравится, хотя я не совсем себе представляю, какое нарушение в правилах обращения с Суэмой я допустил.

Я подумал и ответил:

— Мне, как неспециалисту, трудно судить. Но мне кажется, что ваша Суэма в какой-то степени походила на автомобиль без тормозов. Вы представляете, какие жертвы бывают, когда вдруг у автомобиля отказывают тормоза?

— Черт возьми, — воскликнул он, внезапно оживившись, — а ведь вы, кажется, очень даже правы! Вы себе не представляете, как вы правы! Да ведь это и у академика Павлова написано!

Так как я был глубоко уверен, что академик Павлов никогда и ничего не писал об автомобильных тормозах, я уставился на него с удивлением.

— Да-да, — сказал он, вставая и потирая руки. — Как я об этом не подумал раньше? Ведь нервная деятельность человека регулируется двумя противодействующими процессами — возбуждением и торможением. Люди, у которых отсутствует торможение, часто совершают преступления. Точь-в-точь как моя Суэма!

Он вдруг схватил мою руку и стал ее трясти.

— Спасибо вам. Спасибо! Вы подали мне замечательную мысль. Оказывается, я просто не предусмотрел в схеме Суэмы разделов, которые бы контролировали целесообразность и разумность ее действий! Нужно, чтобы заранее составленные программы определяли ее поведение — тогда она станет совершенно безопасной для человека. Это и будет аналогом нашего торможения.

Теперь лицо моего попутчика радостно сияло, глаза искрились, он весь преобразился.

— Значит, по-вашему, можно построить безопасную Су-эму? — спросил я неуверенно.

— Конечно, и очень даже просто. Я уже представляю, как это сделать!

— Ну, тогда действительно вы подарите человечеству гениального помощника во всех его делах!

— Подарю! — воскликнул он. — И очень скоро!

Я тихонько улегся на свой диван и закрыл глаза. Я представил себе колонны, увенчанные стеклянными шарами, которые в будущем управляют станками, поездами, самолетами, может быть, межпланетными кораблями. Электронные машины, управляющие цехами и заводами-автоматами. Стоя рядом с исследователем в лаборатории, эти машины ведут измерения, анализируют их, быстро сопоставляют со всем тем, что им известно. Они призваны помочь человеку в совершенствовании старого, в поисках нового, в преодолении трудностей.

Незаметно для себя я уснул.

Когда я проснулся, поезд стоял. Выглянув в окно, я увидел залитый солнцем сочинский вокзал. Было раннее утро.

В купе было пусто. Я быстро оделся и вышел на перрон.

У входа в вагон стоял проводник нашего вагона.

— А где этот гражданин в пижаме, который отстал от поезда? — спросил я.

— А, этот чудак! — насмешливо воскликнул проводник. — Он того…

Проводник неопределенно махнул рукой куда-то в сторону.

— Что?

— Уехал.

— Уехал? — удивился я. — Куда?

— Уехал обратно Выскочил как сумасшедший, забрал на вокзале свои вещи и, даже не переодевшись, вскочил в поезд, который только что отправился обратно.

Я остолбенел.

— Знаете, его здесь встречали товарищи. Уговаривали остаться, а он, такой возбужденный, все им говорил про какие-то тормоза, которые ему необходимо срочно сделать. Забавный парень!

Я понял все и расхохотался.

— Да, эти тормоза ему действительно нужно срочно сделать.

Про себя я подумал, что люди, одержимые идеями и верящие в их осуществление, не нуждаются в отдыхе. Значит, скоро мы услышим о Суэме с «тормозами». Ну что ж, подождем!

Раздался свисток. Я вернулся в купе и сел на диван. Я открыл окно и стал смотреть на сверкающее море, по берегу которого не торопясь, с достоинством поезд наш шел дальше на юг, к Сухуми.